Георгий Мартынов
Спираль времени. Книга 1
КНИГА ПЕРВАЯ. МАШИНА ВРЕМЕНИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ФАНТАСТ»
— Не могу понять, — сказала она, — почему ты так волнуешься. Можно подумать, что выступить с докладом перед ученым советом для тебя в новинку.
Он ничего не ответил, встал, с подчеркнутой аккуратностью подвинул стул обратно, точно на то же место, где он стоял раньше, повернулся и подошел к окну.
Она наблюдала за ним улыбаясь. Все это было ей давно знакомо и привычно. Перед каждым публичным выступлением он вел себя точно так же.
Они жили на восьмом этаже огромного здания в районе новостроек, там, где несколько лет назад находился аэропорт. Город приблизился вплотную, и бетонные дорожки аэродрома перенесли к югу, в сторону Гатчины.
День выдался морозный, ясный и солнечный.
Он пристально всматривался вдаль, где далеко-далеко, казалось на самом краю горизонта, едва угадывалась тонкая игла Петропавловской крепости.
Через полтора часа ему надо было быть там, в районе Невы, в хорошо знакомом доме на набережной, прямо напротив древней крепости.
Что его ждет?
Ему казалось, что работа, которой он посвятил столько лет жизни, не может вызвать никаких споров и разногласий. Результат убедителен и бесспорен. Вывод может быть только один, тоже ясный и бесспорный.
Но он хорошо знал свою тайную слабость — считать выводы бесспорными, до тех пор пока беспощадная логика не развеет иллюзий. Знал — и все-таки каждый раз поддавался самообману. Так было уже несколько раз, — горькие разочарования перемежались с победами. Но победы как-то не запоминались, а горечь поражения оставалась на годы.
Он знал это и считал свой характер трудным и неудобным в жизни.
Так и сейчас.
Он верил в свой труд, но понимал, что все выглядит бесспорно только в его глазах.
Многое, очень многое зависело от результата сегодняшнего обсуждения. Пожалуй, никогда еще этот результат не был так важен для него.
Важен потому, что он сам слишком глубоко верил.
«Неужели она этого не понимает?» — подумал он о жене.
— Дело не в самом докладе, — сказал он, вспомнив, что так и не ответил ей. — Наука терпима и принимает любую гипотезу, если она не чересчур фантастична. Дело в выводе. Ты знаешь, о чем я говорю. Они могут не согласиться со мной.
Она встала и тоже подошла к окну.
— Пусть даже так, — сказала она. — Они не могут не оценить твоей работы. А ведь это и есть самое главное.
Он вздохнул. Нет, это уже перестало быть для него самым главным.
Вывод, вывод!..
— Не хочешь ты меня понять, — с досадой сказал он. — Работа, я имею в виду ее математическую часть, конечно будет оценена, даже если она окажется впоследствии ошибочной. Мало ли бывало в науке ошибочных теорий и гипотез. Они тоже нужны и полезны. Какое-то зерно истины всегда бывает. Не в том дело! — Он повернулся и положил руки на ее плечи. — Поймите вы, — сказал он с силой, — надо искать! Искать! Не жалея труда и затрат! Дело того стоит. Неужели вам так трудно это постигнуть?!
Она поняла, что он говорит не ей, а воображаемым оппонентам и что именно этим объясняется неожиданное местоимение «вы».
Ее нисколько не удивила странная реплика. Недаром она часто называла его одержимым. Мысленно он уже переживал неудачу и страдал от неудовлетворенности, хотя доклад еще не состоялся и было совершенно неизвестно, будут возражения или нет, согласятся с ним или отвергнут его идею.
— Все равно нет никаких причин так волноваться. Не согласятся сегодня, согласятся завтра. Ученый совет не последняя инстанция.
— В этом ты, пожалуй, права, — сказал он. — Ну что ж! Пора отправляться на голгофу.
— Рано! Садись и ешь! Голод плохой советчик! Тебе нужны силы.
Он сам знал, что силы ему нужны. Доклад будет длинным, а прения еще длиннее.
— Ты поедешь со мной? — спросил он робко.
Она весело рассмеялась. Каждый раз он задавал этот вопрос и каждый раз получал один и тот же ответ. Она знала, что ему гораздо спокойнее, если в зале находится хоть один безусловно сочувствующий ему человек.
— Так и быть, на этот раз поеду.
Теперь рассмеялся уже он…
Николай Тихонович Карелин принадлежал к типу ученых, для которых первым и главным достоинством науки являлась возможность пролагать в ней новые пути. Он не мог, подобно многим другим, ограничиться изучением и детализацией уже открытого и признанного. Его влекла неизвестность.
Несмотря на молодость (Карелину было сейчас всего тридцать два года), он был уже хорошо известен в научных кругах Его доклады всегда пользовались успехом, но и укрепили за ним кличку «фантаст», которую произносили не с насмешкой, а уважительно, настолько неожиданны и парадоксальны были всегда его исследования и выводы.
В устах Карелина математика никогда не была сухой, он говорил о ней почти как о поэзии.
Он и был поэтом — цифр и выкладок. И, как любой поэт, отличался впечатлительностью. Не волноваться перед докладом он не мог…
Со стороны виднее, — говорит пословица. Зоркий глаз искушенного специалиста мог заметить едва различимую неточность — и тогда стройная цепь умозаключений рухнет, как карточный домик. Карелин слишком хорошо знал, что подобные казусы подстерегают любого. Он сам однажды выступил в роли такого «разрушителя», сведя на нет длительную работу одного из своих товарищей, испытывая при этом одновременно жалость к человеку и торжество ученого.
С математической стороны его гипотеза неуязвима. Но опасность угрожала с физической и особенно с философской сторон. Атака могла последовать с любого из этих направлений.
Но даже и это не смущало бы и не заставляло так мучительно волноваться Николая Тихоновича, давно привыкшего к штормам и ураганам своей нелегкой профессии «открывателя новых земель». Буря критики — обычное и закономерное явление. Она неизбежна и нужна: истина рождается в столкновении мнений.
И будь его работа только математической, физической и философской, Карелин был бы совершенно спокоен. Все просто и обычно. Он выскажет новую гипотезу, ее обсудят, проверят и перепроверят, а затем либо примут, либо отвергнут. Так было всегда.
Но в логику умозаключений и формул вмешалось непредвиденное, не имеющее никакого отношения к математике, физике и философии. Вмешалось и властно потребовало внимания.
Здесь таилась четвертая опасность. И в глазах Карелина эта опасность была самой страшной. Три первые были присущи его науке, одинаково угрожали как ему, так и всем другим, идущим по тому же пути. Никто не осудит, если гипотеза окажется неверной.
А здесь, в «непредвиденном», не имеющем отношения к строгой науке, явившемся случайно, было основание для насмешки.
Он боялся, что с его выводом не согласятся, что задуманное им не встретит поддержки. А может случиться так, что не будет никакого несогласия, а просто… смех.
Смех и больше ничего!
Тогда настанет конец мечте.
Тот, кого называют «ученым-фантастом», хотя бы и в шутку, должен быть очень осторожен и не давать повода зачислить себя в фантасты без кавычек.
Четвертая опасность грозила подорвать его авторитет.
И все же Карелин не хотел и думать о том, чтобы отделить «непредвиденное» от доклада, гарантировать себя от четвертой опасности. Он видел в «непредвиденном» доказательство своей гипотезы и твердо решил включить его в конечный вывод.
Будь что будет! Отступать было не в его характере.
— Может быть, и посмеются на первых порах, — сказал он.
— Совершенно верно! — подхватила Вера Павловна, для которой течение мыслей мужа никогда не было тайной. — А потом подумают и согласятся.
Она знала о его намерении, нужно быть смелым. Тем более если уверен в своей правоте.
Карелин посмотрел на часы.
— Ну, кажется, самое время, — сказал он.
— Да, поехали!
Они посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись — он принужденно, она — открыто и весело.
— Интересно, — сказал Николай Тихонович, — как я вернусь оттуда: со щитом или на щите?
— Только со щитом!
Он ничего не ответил, встал, с подчеркнутой аккуратностью подвинул стул обратно, точно на то же место, где он стоял раньше, повернулся и подошел к окну.
Она наблюдала за ним улыбаясь. Все это было ей давно знакомо и привычно. Перед каждым публичным выступлением он вел себя точно так же.
Они жили на восьмом этаже огромного здания в районе новостроек, там, где несколько лет назад находился аэропорт. Город приблизился вплотную, и бетонные дорожки аэродрома перенесли к югу, в сторону Гатчины.
День выдался морозный, ясный и солнечный.
Он пристально всматривался вдаль, где далеко-далеко, казалось на самом краю горизонта, едва угадывалась тонкая игла Петропавловской крепости.
Через полтора часа ему надо было быть там, в районе Невы, в хорошо знакомом доме на набережной, прямо напротив древней крепости.
Что его ждет?
Ему казалось, что работа, которой он посвятил столько лет жизни, не может вызвать никаких споров и разногласий. Результат убедителен и бесспорен. Вывод может быть только один, тоже ясный и бесспорный.
Но он хорошо знал свою тайную слабость — считать выводы бесспорными, до тех пор пока беспощадная логика не развеет иллюзий. Знал — и все-таки каждый раз поддавался самообману. Так было уже несколько раз, — горькие разочарования перемежались с победами. Но победы как-то не запоминались, а горечь поражения оставалась на годы.
Он знал это и считал свой характер трудным и неудобным в жизни.
Так и сейчас.
Он верил в свой труд, но понимал, что все выглядит бесспорно только в его глазах.
Многое, очень многое зависело от результата сегодняшнего обсуждения. Пожалуй, никогда еще этот результат не был так важен для него.
Важен потому, что он сам слишком глубоко верил.
«Неужели она этого не понимает?» — подумал он о жене.
— Дело не в самом докладе, — сказал он, вспомнив, что так и не ответил ей. — Наука терпима и принимает любую гипотезу, если она не чересчур фантастична. Дело в выводе. Ты знаешь, о чем я говорю. Они могут не согласиться со мной.
Она встала и тоже подошла к окну.
— Пусть даже так, — сказала она. — Они не могут не оценить твоей работы. А ведь это и есть самое главное.
Он вздохнул. Нет, это уже перестало быть для него самым главным.
Вывод, вывод!..
— Не хочешь ты меня понять, — с досадой сказал он. — Работа, я имею в виду ее математическую часть, конечно будет оценена, даже если она окажется впоследствии ошибочной. Мало ли бывало в науке ошибочных теорий и гипотез. Они тоже нужны и полезны. Какое-то зерно истины всегда бывает. Не в том дело! — Он повернулся и положил руки на ее плечи. — Поймите вы, — сказал он с силой, — надо искать! Искать! Не жалея труда и затрат! Дело того стоит. Неужели вам так трудно это постигнуть?!
Она поняла, что он говорит не ей, а воображаемым оппонентам и что именно этим объясняется неожиданное местоимение «вы».
Ее нисколько не удивила странная реплика. Недаром она часто называла его одержимым. Мысленно он уже переживал неудачу и страдал от неудовлетворенности, хотя доклад еще не состоялся и было совершенно неизвестно, будут возражения или нет, согласятся с ним или отвергнут его идею.
— Все равно нет никаких причин так волноваться. Не согласятся сегодня, согласятся завтра. Ученый совет не последняя инстанция.
— В этом ты, пожалуй, права, — сказал он. — Ну что ж! Пора отправляться на голгофу.
— Рано! Садись и ешь! Голод плохой советчик! Тебе нужны силы.
Он сам знал, что силы ему нужны. Доклад будет длинным, а прения еще длиннее.
— Ты поедешь со мной? — спросил он робко.
Она весело рассмеялась. Каждый раз он задавал этот вопрос и каждый раз получал один и тот же ответ. Она знала, что ему гораздо спокойнее, если в зале находится хоть один безусловно сочувствующий ему человек.
— Так и быть, на этот раз поеду.
Теперь рассмеялся уже он…
Николай Тихонович Карелин принадлежал к типу ученых, для которых первым и главным достоинством науки являлась возможность пролагать в ней новые пути. Он не мог, подобно многим другим, ограничиться изучением и детализацией уже открытого и признанного. Его влекла неизвестность.
Несмотря на молодость (Карелину было сейчас всего тридцать два года), он был уже хорошо известен в научных кругах Его доклады всегда пользовались успехом, но и укрепили за ним кличку «фантаст», которую произносили не с насмешкой, а уважительно, настолько неожиданны и парадоксальны были всегда его исследования и выводы.
В устах Карелина математика никогда не была сухой, он говорил о ней почти как о поэзии.
Он и был поэтом — цифр и выкладок. И, как любой поэт, отличался впечатлительностью. Не волноваться перед докладом он не мог…
Со стороны виднее, — говорит пословица. Зоркий глаз искушенного специалиста мог заметить едва различимую неточность — и тогда стройная цепь умозаключений рухнет, как карточный домик. Карелин слишком хорошо знал, что подобные казусы подстерегают любого. Он сам однажды выступил в роли такого «разрушителя», сведя на нет длительную работу одного из своих товарищей, испытывая при этом одновременно жалость к человеку и торжество ученого.
С математической стороны его гипотеза неуязвима. Но опасность угрожала с физической и особенно с философской сторон. Атака могла последовать с любого из этих направлений.
Но даже и это не смущало бы и не заставляло так мучительно волноваться Николая Тихоновича, давно привыкшего к штормам и ураганам своей нелегкой профессии «открывателя новых земель». Буря критики — обычное и закономерное явление. Она неизбежна и нужна: истина рождается в столкновении мнений.
И будь его работа только математической, физической и философской, Карелин был бы совершенно спокоен. Все просто и обычно. Он выскажет новую гипотезу, ее обсудят, проверят и перепроверят, а затем либо примут, либо отвергнут. Так было всегда.
Но в логику умозаключений и формул вмешалось непредвиденное, не имеющее никакого отношения к математике, физике и философии. Вмешалось и властно потребовало внимания.
Здесь таилась четвертая опасность. И в глазах Карелина эта опасность была самой страшной. Три первые были присущи его науке, одинаково угрожали как ему, так и всем другим, идущим по тому же пути. Никто не осудит, если гипотеза окажется неверной.
А здесь, в «непредвиденном», не имеющем отношения к строгой науке, явившемся случайно, было основание для насмешки.
Он боялся, что с его выводом не согласятся, что задуманное им не встретит поддержки. А может случиться так, что не будет никакого несогласия, а просто… смех.
Смех и больше ничего!
Тогда настанет конец мечте.
Тот, кого называют «ученым-фантастом», хотя бы и в шутку, должен быть очень осторожен и не давать повода зачислить себя в фантасты без кавычек.
Четвертая опасность грозила подорвать его авторитет.
И все же Карелин не хотел и думать о том, чтобы отделить «непредвиденное» от доклада, гарантировать себя от четвертой опасности. Он видел в «непредвиденном» доказательство своей гипотезы и твердо решил включить его в конечный вывод.
Будь что будет! Отступать было не в его характере.
— Может быть, и посмеются на первых порах, — сказал он.
— Совершенно верно! — подхватила Вера Павловна, для которой течение мыслей мужа никогда не было тайной. — А потом подумают и согласятся.
Она знала о его намерении, нужно быть смелым. Тем более если уверен в своей правоте.
Карелин посмотрел на часы.
— Ну, кажется, самое время, — сказал он.
— Да, поехали!
Они посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись — он принужденно, она — открыто и весело.
— Интересно, — сказал Николай Тихонович, — как я вернусь оттуда: со щитом или на щите?
— Только со щитом!
НАХОДКА
Люди напряженного умственного труда редко ограничиваются своей основной работой. Почти как правило, у них появляется какое-нибудь увлечение, не имеющее ничего общего с их специальностью. Мозг требует отдыха, отвлечения, перемены деятельности. И если ученый пренебрегает физическим трудом или спортом, то чаще всего увлечением становится также умственная работа, но только совсем иного характера, при которой вводятся в действие другие участки мозга, не принимающие участия в основной работе.
Такой отдых достигает цели, но, конечно, в меньшей степени, чем отдых «физический».
Николай Тихонович Карелин, к большому огорчению своей жены, заслуженного мастера спорта, не испытывал никакой склонности к физкультуре. И его отдыхом служила… другая наука.
Карелин увлекался археологией.
В его кабинете целый шкаф был наполнен всевозможными черепками, кусочками костей, каменными и железными обломками, извлеченными при раскопках. Большинство из них было подарено ему другом детства и юности Василием Васильевичем Кичёвым — историком и археологом. Но были тут и предметы, найденные лично Карелиным. Изредка он принимал участие в экспедициях Кичёва, всегда в качестве подсобного рабочего.
Вера Павловна весьма одобрительно относилась к таким поездкам. Муж не хочет заниматься спортом, пусть хоть иногда просто поработает лопатой.
Но участвовать в археологических раскопках приходилось редко.
Последний раз это случилось два года назад.
Карелин тогда был сильно утомлен, закончив сложное математическое исследование, и неожиданно полученное письмо Кичёва оказалось как нельзя более своевременным.
Василий Васильевич приглашал друга отправиться вместе с ним ни более ни менее как в… Египет.
В первый момент Николай Тихонович просто рассмеялся. Показалось смешным, что его, простого любителя, приглашают в столь серьезную экспедицию. Какую пользу он может принести? Но потом он задумался, а на следующий день ответил согласием.
Заслуга этого решения целиком принадлежала Вере Павловне.
Через неделю Карелин получил официальное уведомление о зачислении в состав археологической группы Кичёва в качестве лаборанта. Видимо, был учтен его опыт, приобретенный в нескольких прежних раскопках.
Воздушный лайнер доставил экспедицию, без промежуточных посадок, на сравнительно недавно оборудованный аэродром в Вади-Халфе, расположенный почти на пятьсот километров южнее Асуанской плотины.
Кичёв, начальник и научный руководитель экспедиции, с утра до вечера был очень занят, и за двое суток пребывания в Вади-Халфе Карелин редко видел его. Другие четверо членов их маленького коллектива неоднократно бывали уже в Египте, и их мало интересовало то, что всецело захватило Николая Тихоновича. Ему пришлось в одиночестве знакомиться с городом и древним Нилом.
Овеянная легендами, пропитанная «ароматом истории», могучая река приводила Карелина в поэтическое настроение. Моторные катера и речные трамваи казались ему ладьями фараонов или утлыми лодками феллахов. Увы! Фараоны давно исчезли, а феллахи, хотя и существовали, но пользовались вполне современными «моторками».
Оставалось пернатое население берегов, но и здесь Карелина постигло разочарование. Подавляющее большинство составляли хорошо знакомые ему гуси и утки, прилетевшие сюда на «зимний период». Коренного населения — пеликанов и фламинго — было почему-то совсем мало. И ни разу не видел он ни одного крокодила.
Но, несмотря на явное отсутствие «владык Нила», Карелин все же не рискнул выкупаться.
Кичёв торопился. Не за горами был период весенних ливней. И утром третьего дня экспедиция на двух вертолетах вылетела к месту назначения — древнему оазису Гальфага.
Советские египтологи пришли к выводу, что во времена двенадцатой династии, в частности при фараоне Аменемхете Первом, оазис Гальфага, вернее населенный пункт, находящийся в нем, уже существовал, и задачей Кичёва было проверить это предположение.
Карелина вновь ожидало разочарование. Он увидел не оазис, каким всегда представлял его себе, а город, правда небольшой, но вполне благоустроенный. Поселились не в палатках, а в уютном отеле, и на работу ездили в автомобилях.
— Куда ты меня завез? — шутил Николай Тихонович. — Знал бы, не поехал. Где же Египет, дорогой Вася? Где пески и пальмы?
— Будут тебе пески, — отвечал Кичёв. — В достаточном количестве. Еще надоест!
Песку действительно хватало на месте работы.
Археологи волей-неволей должны обходиться без современной техники. Землеройные машины, не говоря уже о мощных экскаваторах, никуда не годятся при раскопках. Их слепая, нерассуждающая сила может повредить бесценные экспонаты, таящиеся в каждом метре древней египетской земли. Простая лопата является в этом случае единственным и верным орудием.
Кичёв выбрал место, где еще никогда ничего не искали. Его опытный глаз определил, что если населенный пункт действительно существовал здесь в интересующую ученых эпоху, то именно в этом месте должен был находиться абидос, или некрополь, а также жилища хаотитов, без которых не могло обходиться ни одно древнее египетское поселение.
Началась тяжелая, кропотливая и неблагодарная работа. Усилия, которыми добывались редко попадающиеся экспонаты, казались всем чрезмерными, но другого пути не было.
Люди копали с утра до вечера, всё более погружаясь в песчаные пласты, с каждым метром становившиеся плотнее и тверже.
Раскопки производились одновременно в трех местах.
Одной из групп непосредственно руководил сам Кичёв, при котором в качестве лаборанта состоял Карелин.
Их группе не повезло. В то время как другие время от времени находили более или менее ценные предметы, относящиеся к различным эпохам, Кичёв с Карелиным не нашли ничего, выкапывая только песок.
Становилось ясным, что попали на бесплодный участок.
Но конец венчает дело. И именно группа Кичёва обнаружила если и не искомое, то все же нечто имеющее огромный интерес.
Это были остатки гробницы, видимо баснословной древности.
Определить, что перед ними именно гробница, мог только очень опытный археолог, — так мало от нее осталось. Несколько каменных обломков, в которых с трудом узнавались черепки сосудов, небольшая, сплошь истрескавшаяся, плита из мрамора и что-то напоминавшее лоскутья не то материи, не то пергамента. Не было ничего похожего на мумию, но Кичёв без колебаний заявил:
— Здесь был захоронен человек простой и небогатый. Парасхиты работали небрежно, и от мумии ничего не осталось. Третьего, мраморного, гроба не было, и, видимо, не было и второго — кипарисового.
— Аменемхет Первый? — спросил Карелин.
— Нет, — ответил Василий Васильевич. — Этот человек жил и умер значительно раньше. Определить точно можно будет только после лабораторного исследования. Надо тщательно собрать все. Осторожнее!
Видимо, Кичёв придавал большое значение находке, так как приказал другому лаборанту помочь Карелину.
— Я могу взять на память какой-нибудь маленький обломок? — спросил Николай Тихонович, когда долгая и кропотливая работа была закончена и все найденное заботливо упаковано.
— К сожалению, нет, — ответил Кичёв. — Их очень мало.
Но Карелину все же хотелось пополнить свою коллекцию и хоть что-нибудь привезти с собой. Василий Васильевич и два других археолога уже сейчас, до лабораторного исследования, пришли к выводу, что гробница относится никак не ближе чем к пятому, шестому тысячелетию до нашей эры. Столь древних экспонатов у Карелина еще не было.
— Но вот, например, этот камень, — сказал он.
— Пожалуйста! — равнодушно ответил Кичёв. — Это не имеет никакого отношения к гробнице. И вполне вероятно, — улыбнулся он, — камень лежал в земле еще до того, как была вырыта яма для гробницы. Он еще более древний. Можешь быть довольным. Правда, это уже относится не к археологии, а к геологии.
— Все равно, — сказал Карелин. — Раз ничего другого нельзя…
Камень имел известняковое происхождение. Он был довольно велик, удлиненной формы и очень крепок. Во всяком случае Карелину не удалось расколоть его, а пришлось взять с собой целиком.
— Я снабжу его этикеткой, что это кусок гробницы, — сказал он. — Ведь камень найден на ее месте.
— Твоя коллекция не официальная, — сойдет! — рассмеялся Кичёв.
Больше на этом месте не нашли ничего. Работы продолжались еще недели две. Доказательств, что во времена двенадцатой династии на этом месте был населенный пункт, не обнаружили. Зато стало известно, что гораздо раньше здесь жили древние египтяне.
— Во всяком случае они здесь бывали, — резюмировал Кичёв.
Экспедиция вернулась в СССР.
Камень занял свое место в шкафу, и Карелин вскоре забыл о нем.
Как-то при встрече Кичёв сообщил ему, что лабораторное исследование установило еще более древнее происхождение гробницы, чем они предполагали.
— Ей не меньше двенадцати тысяч лет, — сказал Василий Васильевич. — Это очень интересно и доказывает, что даже так давно обычай мумифицирования трупов уже существовал. Впрочем, это не новость.
Карелин приписал на этикетке: «Возраст — двенадцать тысяч лет», — и снова забыл о камне.
Вспомнить пришлось год спустя, и не только вспомнить…
Очень часто открытия делаются благодаря случайности. И тайна старого камня также открылась совершенно случайно.
Карелины переезжали на другую квартиру. Николай Тихонович лично упаковал в корзину свои археологические сокровища. Опасаясь, что тяжелый камень может повредить хрупкие черепки, он уложил его в самом низу.
И вот когда тяжелую корзину втаскивали на восьмой этаж, завернутый в кусок материи камень прорвал дно и упал на ступени лестницы. Покатившись, он достиг края и рухнул в пролет с высоты седьмого этажа.
Перепуганный Николай Тихонович помчался вниз. Камень мог задеть кого-нибудь при падении, а весил он не меньше четырех килограммов.
К счастью, все обошлось благополучно, камень никого не задел.
Ругая себя, Николай Тихонович внес злополучный экспонат в квартиру и положил его в углу.
— Разве можно быть таким неосторожным, — заметила Вера Павловна.
— А я знал? — огрызнулся Карелин. — Корзина казалась крепкой.
Он не мог даже заподозрить ожидавшего его сюрприза.
Падение с высоты двадцати метров сделало то, что не удалось Карелину в Египте с помощью геологического молотка, — камень раскололся.
Вернее, откололись и отделились верхние напластования, отложившиеся на камне за тысячелетия. Перед Карелиным, когда он развернул свой экспонат, чтобы положить его в шкаф, оказался правильной формы прямоугольный брусок.
Николаю Тихоновичу стало ясно, что извлеченный из древнейшей гробницы камень имеет все следы обработки человеческой рукой и, следовательно, не случайно оказался рядом с другими остатками захоронения, как говорил Кичёв.
Он понял, что не имеет права оставлять у себя подобную находку, и тотчас послал телеграмму Василию Васильевичу. До его приезда каменный брусок лежал на письменном столе, и Карелин боялся даже дотронуться до него.
Кичёв не сразу поверил своему другу и позвонил ему по телефону. И только после подробного рассказа и после того, как Карелин показал ему, во что превратился камень, Василий Васильевич примчался в Ленинград.
— Кто бы мог подумать! — сказал он взволнованно, рассмотрев брусок и держа его в руках так осторожно, словно он был хрустальным. — Какая счастливая случайность!
— Пропал мой экспонат, — шутливо сказал Карелин.
— Да уж конечно! Ему место в музее, а не в частной коллекции.
— Что он из себя представляет?
— Трудно сказать. До сих пор таких вещей в египетских гробницах никогда не находили. Исключительно интересно!
Камень казался сплошным. Кичёву, так же как и Карелину, не пришло в голову, что в нем может что-то находиться.
О том, что произошло дальше, Николай Тихонович узнал через две недели, увидевшись с Кичёвым в Москве.
— Сначала, — рассказал Василий Васильевич, — был обнаружен шов. Брусок оказался состоящим из двух половинок, чем-то склеенных друг с другом. Чем именно — так и не удалось узнать. Пока не удалось — поправился он. — Этим вопросом занимаются. А внутри лежала туго свернутая рукопись на столь древнем языке, что ее с трудом удалось расшифровать. Ведь рукописи двенадцать тысяч лет! Самого Египта, в нашем понимании, еще не существовало!
— Ее перевели?
— Да, конечно! Это что-то вроде сказки о посещении Атлантиды. Зачем ее так тщательно упаковали и положили рядом с мумией — неизвестно. Скорее всего, причуда того человека, останки которого мы нашли. В более поздние времена на грудь мумий обычно клали изречения из «Книги мертвых».
— А эта рукопись не может служить доказательством существования Атлантиды?
Кичёв рассмеялся.
— Не более, чем любая сказка, — ответил он. — Содержание рукописи лишено интереса, но на чем она написана? Это не папирус, и, конечно, не пергамент.
— А что же?
— Еще не выяснено.
— Любопытно, — сказал Карелин, — откуда могла явиться двенадцать тысяч лет назад мысль об Атлантиде?
— Эта легенда очень древняя. Кстати, автор рукописи не говорит об Атлантиде. Он называет ее «Страна Моора».
— Что это такое — Моор?
— Такого слова нет. Видимо, оно придумано автором рукописи.
— Почему же ты говоришь, что речь идет об Атлантиде?
— Прочти и увидишь сам.
— У тебя есть копия? — обрадовался Карелин.
— Я приготовил ее для тебя, подумав, что тебе будет интересно познакомиться с фантастикой древнего Египта.
— Признателен за внимание.
— Эта рукопись попала в наши руки благодаря тебе.
— Вернее сказать, благодаря плохой корзине.
Карелин прочел перевод. Он был сделан явно «технически», и с литературной точки зрения его нельзя было назвать даже подстрочным. Это было изложение содержания, никак не больше. Видимо, тот, кому была поручена эта работа, отнесся к ней несерьезно, считая древнюю «сказку» не заслуживающей внимания.
Но Николай Тихонович придерживался иного взгляда.
— Типично для ученого с предвзятым мнением, — сказал он жене. — Придется сделать вторичный перевод.
— Вряд ли кто-нибудь захочет этим заниматься, — заметила Вера Павловна.
— Я знаю человека, который это сделает, если я попрошу.
Получить подлинник рукописи Карелину не удалось. После лабораторного исследования его отдали в музей. Но Василий Васильевич был хорошим другом, и с его помощью Николай Тихонович получил отличную фотокопию.
Школьный товарищ Карелина, известный египтолог и знаток древнейших наречий Египта, Сафьянов согласился сделать новый перевод.
— Я очень рад, — сказал он, — такие древние письмена попадаются крайне редко.
Такой отдых достигает цели, но, конечно, в меньшей степени, чем отдых «физический».
Николай Тихонович Карелин, к большому огорчению своей жены, заслуженного мастера спорта, не испытывал никакой склонности к физкультуре. И его отдыхом служила… другая наука.
Карелин увлекался археологией.
В его кабинете целый шкаф был наполнен всевозможными черепками, кусочками костей, каменными и железными обломками, извлеченными при раскопках. Большинство из них было подарено ему другом детства и юности Василием Васильевичем Кичёвым — историком и археологом. Но были тут и предметы, найденные лично Карелиным. Изредка он принимал участие в экспедициях Кичёва, всегда в качестве подсобного рабочего.
Вера Павловна весьма одобрительно относилась к таким поездкам. Муж не хочет заниматься спортом, пусть хоть иногда просто поработает лопатой.
Но участвовать в археологических раскопках приходилось редко.
Последний раз это случилось два года назад.
Карелин тогда был сильно утомлен, закончив сложное математическое исследование, и неожиданно полученное письмо Кичёва оказалось как нельзя более своевременным.
Василий Васильевич приглашал друга отправиться вместе с ним ни более ни менее как в… Египет.
В первый момент Николай Тихонович просто рассмеялся. Показалось смешным, что его, простого любителя, приглашают в столь серьезную экспедицию. Какую пользу он может принести? Но потом он задумался, а на следующий день ответил согласием.
Заслуга этого решения целиком принадлежала Вере Павловне.
Через неделю Карелин получил официальное уведомление о зачислении в состав археологической группы Кичёва в качестве лаборанта. Видимо, был учтен его опыт, приобретенный в нескольких прежних раскопках.
Воздушный лайнер доставил экспедицию, без промежуточных посадок, на сравнительно недавно оборудованный аэродром в Вади-Халфе, расположенный почти на пятьсот километров южнее Асуанской плотины.
Кичёв, начальник и научный руководитель экспедиции, с утра до вечера был очень занят, и за двое суток пребывания в Вади-Халфе Карелин редко видел его. Другие четверо членов их маленького коллектива неоднократно бывали уже в Египте, и их мало интересовало то, что всецело захватило Николая Тихоновича. Ему пришлось в одиночестве знакомиться с городом и древним Нилом.
Овеянная легендами, пропитанная «ароматом истории», могучая река приводила Карелина в поэтическое настроение. Моторные катера и речные трамваи казались ему ладьями фараонов или утлыми лодками феллахов. Увы! Фараоны давно исчезли, а феллахи, хотя и существовали, но пользовались вполне современными «моторками».
Оставалось пернатое население берегов, но и здесь Карелина постигло разочарование. Подавляющее большинство составляли хорошо знакомые ему гуси и утки, прилетевшие сюда на «зимний период». Коренного населения — пеликанов и фламинго — было почему-то совсем мало. И ни разу не видел он ни одного крокодила.
Но, несмотря на явное отсутствие «владык Нила», Карелин все же не рискнул выкупаться.
Кичёв торопился. Не за горами был период весенних ливней. И утром третьего дня экспедиция на двух вертолетах вылетела к месту назначения — древнему оазису Гальфага.
Советские египтологи пришли к выводу, что во времена двенадцатой династии, в частности при фараоне Аменемхете Первом, оазис Гальфага, вернее населенный пункт, находящийся в нем, уже существовал, и задачей Кичёва было проверить это предположение.
Карелина вновь ожидало разочарование. Он увидел не оазис, каким всегда представлял его себе, а город, правда небольшой, но вполне благоустроенный. Поселились не в палатках, а в уютном отеле, и на работу ездили в автомобилях.
— Куда ты меня завез? — шутил Николай Тихонович. — Знал бы, не поехал. Где же Египет, дорогой Вася? Где пески и пальмы?
— Будут тебе пески, — отвечал Кичёв. — В достаточном количестве. Еще надоест!
Песку действительно хватало на месте работы.
Археологи волей-неволей должны обходиться без современной техники. Землеройные машины, не говоря уже о мощных экскаваторах, никуда не годятся при раскопках. Их слепая, нерассуждающая сила может повредить бесценные экспонаты, таящиеся в каждом метре древней египетской земли. Простая лопата является в этом случае единственным и верным орудием.
Кичёв выбрал место, где еще никогда ничего не искали. Его опытный глаз определил, что если населенный пункт действительно существовал здесь в интересующую ученых эпоху, то именно в этом месте должен был находиться абидос, или некрополь, а также жилища хаотитов, без которых не могло обходиться ни одно древнее египетское поселение.
Началась тяжелая, кропотливая и неблагодарная работа. Усилия, которыми добывались редко попадающиеся экспонаты, казались всем чрезмерными, но другого пути не было.
Люди копали с утра до вечера, всё более погружаясь в песчаные пласты, с каждым метром становившиеся плотнее и тверже.
Раскопки производились одновременно в трех местах.
Одной из групп непосредственно руководил сам Кичёв, при котором в качестве лаборанта состоял Карелин.
Их группе не повезло. В то время как другие время от времени находили более или менее ценные предметы, относящиеся к различным эпохам, Кичёв с Карелиным не нашли ничего, выкапывая только песок.
Становилось ясным, что попали на бесплодный участок.
Но конец венчает дело. И именно группа Кичёва обнаружила если и не искомое, то все же нечто имеющее огромный интерес.
Это были остатки гробницы, видимо баснословной древности.
Определить, что перед ними именно гробница, мог только очень опытный археолог, — так мало от нее осталось. Несколько каменных обломков, в которых с трудом узнавались черепки сосудов, небольшая, сплошь истрескавшаяся, плита из мрамора и что-то напоминавшее лоскутья не то материи, не то пергамента. Не было ничего похожего на мумию, но Кичёв без колебаний заявил:
— Здесь был захоронен человек простой и небогатый. Парасхиты работали небрежно, и от мумии ничего не осталось. Третьего, мраморного, гроба не было, и, видимо, не было и второго — кипарисового.
— Аменемхет Первый? — спросил Карелин.
— Нет, — ответил Василий Васильевич. — Этот человек жил и умер значительно раньше. Определить точно можно будет только после лабораторного исследования. Надо тщательно собрать все. Осторожнее!
Видимо, Кичёв придавал большое значение находке, так как приказал другому лаборанту помочь Карелину.
— Я могу взять на память какой-нибудь маленький обломок? — спросил Николай Тихонович, когда долгая и кропотливая работа была закончена и все найденное заботливо упаковано.
— К сожалению, нет, — ответил Кичёв. — Их очень мало.
Но Карелину все же хотелось пополнить свою коллекцию и хоть что-нибудь привезти с собой. Василий Васильевич и два других археолога уже сейчас, до лабораторного исследования, пришли к выводу, что гробница относится никак не ближе чем к пятому, шестому тысячелетию до нашей эры. Столь древних экспонатов у Карелина еще не было.
— Но вот, например, этот камень, — сказал он.
— Пожалуйста! — равнодушно ответил Кичёв. — Это не имеет никакого отношения к гробнице. И вполне вероятно, — улыбнулся он, — камень лежал в земле еще до того, как была вырыта яма для гробницы. Он еще более древний. Можешь быть довольным. Правда, это уже относится не к археологии, а к геологии.
— Все равно, — сказал Карелин. — Раз ничего другого нельзя…
Камень имел известняковое происхождение. Он был довольно велик, удлиненной формы и очень крепок. Во всяком случае Карелину не удалось расколоть его, а пришлось взять с собой целиком.
— Я снабжу его этикеткой, что это кусок гробницы, — сказал он. — Ведь камень найден на ее месте.
— Твоя коллекция не официальная, — сойдет! — рассмеялся Кичёв.
Больше на этом месте не нашли ничего. Работы продолжались еще недели две. Доказательств, что во времена двенадцатой династии на этом месте был населенный пункт, не обнаружили. Зато стало известно, что гораздо раньше здесь жили древние египтяне.
— Во всяком случае они здесь бывали, — резюмировал Кичёв.
Экспедиция вернулась в СССР.
Камень занял свое место в шкафу, и Карелин вскоре забыл о нем.
Как-то при встрече Кичёв сообщил ему, что лабораторное исследование установило еще более древнее происхождение гробницы, чем они предполагали.
— Ей не меньше двенадцати тысяч лет, — сказал Василий Васильевич. — Это очень интересно и доказывает, что даже так давно обычай мумифицирования трупов уже существовал. Впрочем, это не новость.
Карелин приписал на этикетке: «Возраст — двенадцать тысяч лет», — и снова забыл о камне.
Вспомнить пришлось год спустя, и не только вспомнить…
Очень часто открытия делаются благодаря случайности. И тайна старого камня также открылась совершенно случайно.
Карелины переезжали на другую квартиру. Николай Тихонович лично упаковал в корзину свои археологические сокровища. Опасаясь, что тяжелый камень может повредить хрупкие черепки, он уложил его в самом низу.
И вот когда тяжелую корзину втаскивали на восьмой этаж, завернутый в кусок материи камень прорвал дно и упал на ступени лестницы. Покатившись, он достиг края и рухнул в пролет с высоты седьмого этажа.
Перепуганный Николай Тихонович помчался вниз. Камень мог задеть кого-нибудь при падении, а весил он не меньше четырех килограммов.
К счастью, все обошлось благополучно, камень никого не задел.
Ругая себя, Николай Тихонович внес злополучный экспонат в квартиру и положил его в углу.
— Разве можно быть таким неосторожным, — заметила Вера Павловна.
— А я знал? — огрызнулся Карелин. — Корзина казалась крепкой.
Он не мог даже заподозрить ожидавшего его сюрприза.
Падение с высоты двадцати метров сделало то, что не удалось Карелину в Египте с помощью геологического молотка, — камень раскололся.
Вернее, откололись и отделились верхние напластования, отложившиеся на камне за тысячелетия. Перед Карелиным, когда он развернул свой экспонат, чтобы положить его в шкаф, оказался правильной формы прямоугольный брусок.
Николаю Тихоновичу стало ясно, что извлеченный из древнейшей гробницы камень имеет все следы обработки человеческой рукой и, следовательно, не случайно оказался рядом с другими остатками захоронения, как говорил Кичёв.
Он понял, что не имеет права оставлять у себя подобную находку, и тотчас послал телеграмму Василию Васильевичу. До его приезда каменный брусок лежал на письменном столе, и Карелин боялся даже дотронуться до него.
Кичёв не сразу поверил своему другу и позвонил ему по телефону. И только после подробного рассказа и после того, как Карелин показал ему, во что превратился камень, Василий Васильевич примчался в Ленинград.
— Кто бы мог подумать! — сказал он взволнованно, рассмотрев брусок и держа его в руках так осторожно, словно он был хрустальным. — Какая счастливая случайность!
— Пропал мой экспонат, — шутливо сказал Карелин.
— Да уж конечно! Ему место в музее, а не в частной коллекции.
— Что он из себя представляет?
— Трудно сказать. До сих пор таких вещей в египетских гробницах никогда не находили. Исключительно интересно!
Камень казался сплошным. Кичёву, так же как и Карелину, не пришло в голову, что в нем может что-то находиться.
О том, что произошло дальше, Николай Тихонович узнал через две недели, увидевшись с Кичёвым в Москве.
— Сначала, — рассказал Василий Васильевич, — был обнаружен шов. Брусок оказался состоящим из двух половинок, чем-то склеенных друг с другом. Чем именно — так и не удалось узнать. Пока не удалось — поправился он. — Этим вопросом занимаются. А внутри лежала туго свернутая рукопись на столь древнем языке, что ее с трудом удалось расшифровать. Ведь рукописи двенадцать тысяч лет! Самого Египта, в нашем понимании, еще не существовало!
— Ее перевели?
— Да, конечно! Это что-то вроде сказки о посещении Атлантиды. Зачем ее так тщательно упаковали и положили рядом с мумией — неизвестно. Скорее всего, причуда того человека, останки которого мы нашли. В более поздние времена на грудь мумий обычно клали изречения из «Книги мертвых».
— А эта рукопись не может служить доказательством существования Атлантиды?
Кичёв рассмеялся.
— Не более, чем любая сказка, — ответил он. — Содержание рукописи лишено интереса, но на чем она написана? Это не папирус, и, конечно, не пергамент.
— А что же?
— Еще не выяснено.
— Любопытно, — сказал Карелин, — откуда могла явиться двенадцать тысяч лет назад мысль об Атлантиде?
— Эта легенда очень древняя. Кстати, автор рукописи не говорит об Атлантиде. Он называет ее «Страна Моора».
— Что это такое — Моор?
— Такого слова нет. Видимо, оно придумано автором рукописи.
— Почему же ты говоришь, что речь идет об Атлантиде?
— Прочти и увидишь сам.
— У тебя есть копия? — обрадовался Карелин.
— Я приготовил ее для тебя, подумав, что тебе будет интересно познакомиться с фантастикой древнего Египта.
— Признателен за внимание.
— Эта рукопись попала в наши руки благодаря тебе.
— Вернее сказать, благодаря плохой корзине.
Карелин прочел перевод. Он был сделан явно «технически», и с литературной точки зрения его нельзя было назвать даже подстрочным. Это было изложение содержания, никак не больше. Видимо, тот, кому была поручена эта работа, отнесся к ней несерьезно, считая древнюю «сказку» не заслуживающей внимания.
Но Николай Тихонович придерживался иного взгляда.
— Типично для ученого с предвзятым мнением, — сказал он жене. — Придется сделать вторичный перевод.
— Вряд ли кто-нибудь захочет этим заниматься, — заметила Вера Павловна.
— Я знаю человека, который это сделает, если я попрошу.
Получить подлинник рукописи Карелину не удалось. После лабораторного исследования его отдали в музей. Но Василий Васильевич был хорошим другом, и с его помощью Николай Тихонович получил отличную фотокопию.
Школьный товарищ Карелина, известный египтолог и знаток древнейших наречий Египта, Сафьянов согласился сделать новый перевод.
— Я очень рад, — сказал он, — такие древние письмена попадаются крайне редко.
«СПИРАЛЬ ВРЕМЕНИ»
— Ты был прав, — сказал Сафьянов, передавая Карелину свою работу. — В первом переводе действительно пропущены многие детали, и, по-моему, весьма существенные. Я сделал точный перевод. Но только подстрочный. Сохранить язык автора мне не удалось. Да вряд ли это и нужно. В древнейшем Египте говорили и писали так, что теперь никто ничего не поймет. Пришлось бы к каждому слову давать пояснения. Слишком велика разница во времени. Все было тогда совсем другим: язык, понятия, верования. Мне даже пришлось заменить имена богов на знакомые нам из более поздней истории Египта. Но за точность смысла каждой фразы я ручаюсь.
— Что и требуется, — сказал Карелин. — Большое спасибо!
— Благодарить не стоит. Я работал с удовольствием. Рукопись проливает свет на кое-какие детали истории «доисторического» Египта и его связей с Атлантидой. В том, что речь идет именно об Атлантиде, сомневаться нельзя. Что касается самой фабулы рассказа, то она любопытна, хотя и неправдоподобна. Что ты собираешься делать с этой сказкой?
— Я еще и сам не знаю, — ответил Карелин.
Но, говоря так, Николай Тихонович кривил душой. Он уже знал, зачем нужна ему «сказка» древнего Египта, но не считал нужным прежде времени говорить об этом.
Содержание рукописи удивительным образом сходилось с выводами гипотезы, над которой он работал. Это и было тем «непредвиденным», что вмешалось в его чисто математическую работу и неожиданно превратило Карелина в историка.
Отделанный белым пластиком зал, где происходило сегодня заседание ученого совета, не имел окон и освещался мягким голубоватым светом люминесцентных ламп, скрытых за карнизом высокого потолка.
В воздухе, подогреваемом кондиционными установками, едва заметно пахло хвоей.
Большинство публики составляла молодежь. Студенты-математики и молодые ученые заполнили все кресла амфитеатра, как всегда привлеченные именем Карелина и необычным, обещавшим что-то новое, названием его доклада.
Возле кафедры сидели члены ученого совета, девять человек известных физиков и математиков.
Они казались спокойными и невозмутимыми, хотя каждый из них был заинтересован гипотезой не меньше любого студента. Николай Тихонович Карелин всегда преподносил что-нибудь необычное и парадоксальное.
Никто еще не подозревал, что сегодняшний доклад по «фантастичности» оставит далеко позади все предыдущие, что вслед за строгой наукой им поднесут нечто такое, чего они никак не могли ожидать даже от Карелина.
— Что и требуется, — сказал Карелин. — Большое спасибо!
— Благодарить не стоит. Я работал с удовольствием. Рукопись проливает свет на кое-какие детали истории «доисторического» Египта и его связей с Атлантидой. В том, что речь идет именно об Атлантиде, сомневаться нельзя. Что касается самой фабулы рассказа, то она любопытна, хотя и неправдоподобна. Что ты собираешься делать с этой сказкой?
— Я еще и сам не знаю, — ответил Карелин.
Но, говоря так, Николай Тихонович кривил душой. Он уже знал, зачем нужна ему «сказка» древнего Египта, но не считал нужным прежде времени говорить об этом.
Содержание рукописи удивительным образом сходилось с выводами гипотезы, над которой он работал. Это и было тем «непредвиденным», что вмешалось в его чисто математическую работу и неожиданно превратило Карелина в историка.
Отделанный белым пластиком зал, где происходило сегодня заседание ученого совета, не имел окон и освещался мягким голубоватым светом люминесцентных ламп, скрытых за карнизом высокого потолка.
В воздухе, подогреваемом кондиционными установками, едва заметно пахло хвоей.
Большинство публики составляла молодежь. Студенты-математики и молодые ученые заполнили все кресла амфитеатра, как всегда привлеченные именем Карелина и необычным, обещавшим что-то новое, названием его доклада.
Возле кафедры сидели члены ученого совета, девять человек известных физиков и математиков.
Они казались спокойными и невозмутимыми, хотя каждый из них был заинтересован гипотезой не меньше любого студента. Николай Тихонович Карелин всегда преподносил что-нибудь необычное и парадоксальное.
Никто еще не подозревал, что сегодняшний доклад по «фантастичности» оставит далеко позади все предыдущие, что вслед за строгой наукой им поднесут нечто такое, чего они никак не могли ожидать даже от Карелина.