Страница:
– Такое количество воды хорошо для водоема, где разводят карпов, но для человека и дворянина это просто неприлично. Мы должны что-то придумать, – примиряюще улыбнулся Харт.
Пираты не сказали ничего, только зло хлюпнули носами, а Потрошитель, бросив выразительный взгляд на своего капитана, принялся задумчиво обстругивать бамбуковый колышек.
– Может, у меня и нет таких мозгов, как у всяких там образованных, кто просиживал штаны в университете, но даже мне понятно, что дело здесь нечисто, капитан, – Потрошитель тихо кашлянул в кулак и высморкался двумя пальцами, утерев их о засаленные бархатные штаны. – Мы заперли его в трюме, беззащитного, как младенец в пеленках. И вот, когда вы приказали нам перебираться на куттер «Луи», мы хотели, как было уговорено, прихватить этого расписного молодца с собой. Джон спустился в трюм да как заорет: «Джек, сюда, говнюк-то (простите, сэр, вы же знаете Джона!) исчез!» Я, конечно, в сердцах огрел кошкой парочку ротозеев, но делу этим не поможешь! Так вот, сэр, клянусь своей матушкой, это французик его выпустил! Вы, небось, видали, как перемигивались они с этим ублюдком на испанском галеоне?
Кроуфорд вздрогнул и посмотрел в глаза Потрошителю. Но там не было ничего, кроме преданности своему вожаку и жажды убийства.
– Ты тоже заметил, Джек… Вот уж я не ожидал от тебя такой прыти.
– Мне этот индеец не глянулся еще на Мартинике, где вы подцепили его в таверне. Я с него глаз не сводил. Я так вам скажу, сэр: кто предал один раз, предаст и другой.
– Но галеон достался нам: индеец нас не обманул!
– Возьмите еще угля, капитан. Ваша трубка совсем потухла! – Потрошитель вытащил из костра тлеющую головешку и поднес ее к серебряной трубке капитана, после чего раскурил и свою, деревянную. – Может, он и не обманул нас с галеоном, Дик, только, значит, это ему самому надо было.
– Да, я так и понял. А что, Джек, выходит, лягушатник нечисто с нами играет?
– Выходит, так, сэр. А как ловко он заколол того французишку, что попал к нам в плен! Как куренка на вертел надел! Видать, больно хотел заткнуть ему глотку. Вот тот и поперхнулся собственной кровушкой, аж до пузырей!
Вспыхнувшая на мгновение трубка осветила улыбку Потрошителя.
– Так, Джек, слушай сюда. Я не верю никому, кроме этого сопливого щенка Харта. Так что приглядывай за всеми, особенно за Амбуленом. Если что – сам знаешь. Только чтоб не насмерть. И береги Харта.
– На что вам сдался этот птенчик, ума не приложу. Ну да у вас полно причуд, Дик. А насчет остального не беспокойтесь. Я умею сделать так, чтобы даже самые упрямые языки сделались посговорчивее. Вы еще успеете с ними побеседовать по душам.
– Послушай меня, Джек. – Кроуфорд притянул Потрошителя к себе и прошептал ему прямо в спрятанное за жесткими седыми космами ухо: – Джек, я помню, что мы с тобой побратались, – после чего оттолкнул пирата и уже совсем другим голосом произнес: – Пора спать, Джек. Вот мы и отстояли свою вахту Дианы.
– Что-что, капитан?
– Собачья вахта подходит к концу, Джек.
– Что это значит? – с тревогой спросил Уильям. Кроуфорд поднес к глазу подзорную трубу и, нахмурившись, уставился на отряд. Вдруг губы его дрогнули, и, опустив трубу, он прошептал:
– А это вышел кто из-под земли?
– Дик, можно яснее? – Уильям не заметил, что стал называть Кроуфорда его пиратским прозвищем даже наедине.
– Можно и яснее. Там в седле женщина. Я не могу разглядеть ее лица. Но люди, которые с ней, без сомнения, солдаты. И мне кажется, что они с «Черной стрелы».
– Вы уверены? Вы думаете, это та самая женщина, которая перехватила карту у Черного Билла? Позвольте подзорную трубу, Дик!
Кроуфорд улыбнулся и передал ему трубу.
– Надеетесь различить черты прекрасной Элейны? Но уверяю вас, там всего одна женщина. Я не заметил там даже папаши-банкира.
– А я его вижу! – вскричал Уильям, буквально впиваясь взглядом в окуляр подзорной трубы. – Смотрите, это он! Видите, еще одна лошадь?
Действительно, в хвосте колонны появилось еще несколько лошадей. Ту, на которую обратил внимание Уильям, вернее было бы назвать мулом, потому что даже издали было видно, как недовольно это животное прядет своими длинноватыми ушами и насколько оно мало. На его спине примостился тучный господин, которого Уильям не мог не узнать даже издалека. Безо всякого сомнения, это был коадъютор голландской Вест-Индской компании Давид Малатеста Абрабанель собственной персоной. Рядом с предполагаемым тестем на крепкой пятнистой кобыле ехал невозмутимый капитан Ван дер Фельд. Уильям на секунду затаил дыхание, так как сладкая надежда коснулась его сердца. И она не обманула его. Из-за густого кустарника выступил еще один мул, которым управляла, сидя вполоборота в высоком женском седле, мисс Элейна Абрабанель.
– Это она, она здесь! – радостно воскликнул Харт.
– Черт возьми, Уильям, дайте же трубу сюда! Нашли время разглядывать девочек. – Кроуфорд раздраженно вырвал инструмент из рук Харта и жадно уставился на отряд.
Но женщина на гнедом жеребце уже скрылась за ветвями деревьев, так что на его долю остались лишь мулы с драгоценным грузом на спине, которые неспешно двигались в окружении полудюжины крепких голландцев, оберегавших своего предводителя и его дочь от всяческих бед.
Кроуфорд опустил подзорную трубу и оглядел своих спутников. Если Уильям тщетно пытался скрыть нежданную радость, то на лице Ивлина явственно проступила такая ненависть к тем, кто смешал его доброе имя с грязью, что Кроуфорд тут же решил пересмотреть свое мнение о характере англичанина. Амбулен же совершенно безмятежно улыбался, вертя в руках затейливый цветок орхидеи, который он сорвал по пути, пока Потрошитель как-то совсем случайно держался у него за спиной, и изуродованная рука его, напоминающая клешню, лежала на рукояти ножа.
Но если бы Кроуфорд подержал у глаза подзорную трубу еще хотя бы на пару секунд подольше, ему многое стало бы ясно.
Вслед за голландцами на тропу бесшумно ступил Хуан Эстебано, одетый наполовину как индеец, наполовину как француз. Короткая суконная куртка, надетая прямо на голое тело, облекала его мускулистый торс, не скрывая пресловутой разноцветной татуировки в виде пернатого змея. На груди его на кожаных шнурах болтались большой медный крест, нож диковинной формы, похожий на змеиный зуб, и амулет, изображающий краснокожего, сидящего на коленях дикаря с толстыми вывороченными губами и раздвоенным змеиным языком. Голову бывшего испанского доктора украшали вплетенные в косицу разноцветные перышки колибри и мелкие бусинки из осколков кварца. Индеец был бос, его короткие матросские штаны болтались на нем, как юбка, а в руке он нес просмоленный матросский сундучок. Как кошка он скользил за отрядом, то ли напевая, то ли насвистывая себе что-то под нос.
Но Кроуфорд, занятый мыслями о женщине и отряде, поспешил опустить подзорную трубу, и индеец, о котором он совсем недавно вспоминал, остался им не замеченным.
Кроуфорд оглядел открывшийся перед ним чудесный вид на поросший пальмами и бамбуком склон горы, на подернутое легкой дымкой лазурное небо и причудливые узоры орхидей, чьи похожие на бороды корни прядями свисали с деревьев, втянул носом густой, насыщенный неизвестными ароматами, влажный воздух, прислушался к крикам и воплям птиц, чьи голоса доносились с верхушек пальм, и подумал о том, что на берегу Тортуги последняя стычка у них приключилась именно с голландцами, и удирали они сломя голову в первую очередь от них; и у тех шестерых, что следят сейчас за тем, чтобы Абрабанель не свалился с мула, наверняка имеются некоторые претензии к пиратам вообще и Кроуфорду лично. Французы не любят голландцев, это точно, но раз уж и те и другие заключили временный союз между собой, значит, теперь их совместная нелюбовь будет направлена на англичан и пиратов. Амбулен, конечно, не самый плохой француз, но он все-таки француз, и от этого недостатка ему никогда не избавиться. Да и что-то не нравились Кроуфорду его невинные глазки цвета берлинской лазури. А неприятнее всего было то, что французы натянули им нос и явились в селение немного раньше, лишив отряд Кроуфорда ночлега под крышей. Похоже, эта простая мысль наконец-то дошла и до остальных.
– Вот дьявол! – мрачно сказал Амбулен, сдвигая шляпу на лоб. – Нас все-таки опередили! А я-то мечтал погреться сегодня ночью у очага!
– Благодарите небо, если нам удастся набиться в постояльцы к какому-нибудь фермеру! – пробурчал капитан Ивлин. – Представляю, что сейчас творится в селении! Ваши соотечественники, месье Амбулен, сожрут все, что наготовили в таверне, да еще кинутся увиваться за девками!..
– Это маловероятно, – заметил Амбулен, доставая из украшенного эмалью футлярчика новую зубочистку. – Солдаты не станут ссориться с колонистами. Такая политика невыгодна королю. – И он задумчиво пожевал деревянную палочку. – Но ужин они сожрут, это точно. И займут все места на постоялом дворе, или что тут у них имеется. Нам негде будет даже лечь, не говоря уже о комнате с кроватью и умывальником…
– О чем вы говорите! Лечь в кровать! Как бы нам тут вообще не уснуть вечным сном! Вы забыли, КАК мы покидали Тортугу? Не удивлюсь, если губернатор издал приказ о нашей немедленной поимке. Иногда де Пуанси становится удивительным придирой. Лет пять назад он повесил одного благородного джентльмена только за то, что тот убил в честном поединке парочку французов. Правда, перед этим он устроил засаду на проселочной дороге и стрелял им в спину, но в остальном поединок был совершенно честным…
– Странное все-таки у англичан представление о юморе, – заметил Амбулен. – И о чести, кстати, тоже.
– Наверняка у французов представление обо всем превосходное, – вдруг вмешался в ленивую перебранку Харт. – То-то вы убили в спину своего соотечественника…
– Я действовал ради безопасности всех нас!
– Оно и видно!
– Тише, джентльмены, тише! Мы все расстроены плохой погодой и скверной едой, но это не повод для ссоры! Кстати, месье Роберт, у вас нет никаких свежих мыслей по поводу нашего ночлега?
– Да нет у меня никаких мыслей! – раздраженно ответил Амбулен, отворачиваясь. – Не мог же я знать, что французы окажутся столь проворными, что опередят нас на полдня пути!
– Я думаю, мы должны послать кого-нибудь на разведку, – предложил Уильям. – Я бы и сам пошел, но разумнее сейчас поручить это Амбулену. Он француз, и его уж точно теперь никто не знает в лицо. Он спокойно переговорит с любым колонистом или солдатом и попытается узнать, что на уме у наших противников. А заодно Амбулен может попробовать договориться с кем-нибудь из местных о ночлеге. Честно говоря, больше всего на свете мне сейчас хочется съесть кусок жареной говядины и упасть на какую-нибудь подстилку, чтобы, наконец, отдохнуть, не опасаясь утонуть во сне.
Кроуфорд со странной грустью посмотрел на Уильяма и подумал, что всего месяц назад, окажись Харт в такой ситуации, он думал бы не о бифштексе и койке, а о том, как увидеть ту, в кого он влюблен. Кроуфорд прикрыл воспаленные от постоянного недосыпания глаза и улыбнулся.
Когда Роджер оказался на палубе шхуны, которой заправлял Олонэ, ему была уготована грустная участь. Таких неумех, чудом уцелевших после удачного абордажа, либо скармливали акулам при нехватке пресной воды, либо продавали в рабство, если за них нельзя было получить выкуп. Те же, кого по странной прихоти судьбы отчего-то миновала эта участь, опускались на самую низкую ступень пиратской Либерталии.[7] Они становились шкертами,[8] или «придурками».
Когда ударом в зубы Роджера загнали на бак, где в полутьме и сырости ютилась команда, он еще не успел осознать, что его игре в благородного мстителя сейчас будет положен конец. Сплевывая кровь из разбитого рта, он затравленно прижимался спиной к ребрам выступающих из стены полусгнивших коек и с тоскливым ужасом оглядывал троих крепких мужчин. От их давно не мытых тел разило мочой и потом, их щербатые рты щерились в звериных оскалах. Вдруг один из них, которого Роджер про себя успел окрестить обезьяной, сделал шаг к нему и улыбнулся, обдав юношу невыносимой вонью гниющих зубов. В ту же секунду что-то пронзительно пискнуло, и краем глаза Роджер заметил крысу, на которую наступил пират. Крыса, извернувшись, вцепилась ему в голую ногу, а Роджер со всей силы ударил обезьяну в глаза двумя растопыренными пальцами, как били в грязных тавернах Лондона, где он заливал свою боль дешевым джином.
В ту же секунду чей-то кулак вмялся ему под дых, но, прежде чем скрутиться в приступе кашля и рвоты, он успел ударить ногой в пах второму, тому, что стоял прямо за обезьяной. Потом его били до тех пор, пока серебряная дудочка боцмана не вызвала эту смену тянуть канаты и убирать паруса.
Как ни странно, зубы его уцелели, и, валяясь в тухлой водице на дне трюма, он кончиками пальцев ощупывал сломанные ребра и дышал одним горлом, думая о том, что ему уже никогда не выпрямиться. Гнилое дерево в пять пальцев толщиной отделяло его от соленой смерти, по ногам его бегали крысы, норовя доползти до лица. Однажды кто-то потряс его за плечо, и хриплый голос спросил:
– Эй, парень, ты знаешь, чем компас отличается от склянок?
– Я даже знаю, в чем разница между секстантом и астролябией, – еле шевеля разбитыми губами, весело, как казалось ему, ответил он.
На самом деле штурман услышал лишь сиплый шепот, но он и так узнал все, что ему было нужно.
– Тогда вставай, лодырь. Пора приниматься за дело.
Шхуна Олонэ шла к берегам Новой Гвианы.[9]
– …Да, я бы сожрал сейчас даже крысу, – говорил Амбулен. – Поэтому в первую очередь займусь поисками жилья. Такая толпа, да еще и с обозом, никуда от нас не денется. А планы здесь моментально становятся достоянием публики. Я уверен, утром даже дети будут рассказывать, куда держат путь солдаты и какие именно сокровища поджидают их в горах Северного хребта…
Амбулен произнес название гор между прочим, но Кроуфорд с улыбкой посмотрел на врача.
– Не старайтесь, Амбулен! – сказал он. – Я не дам вам подсказки, пока мы все не окажемся на месте.
– А я вовсе не нуждаюсь ни в каких подсказках! – возразил француз. – Я сказал просто так. Все равно горы здесь велики, и никакая подсказка не поможет найти иголку в стоге сена.
– Это верно, – согласился Кроуфорд. – Поэтому и не будем отвлекаться. Мы направляемся в Гро-Шуан. Сначала вы, Амбулен, а потом и мы. А пока мы будем ждать вас вон там, в той пальмовой рощице, на восточном краю села. Признаться, я тоже перекусил бы горяченького, хотя скажу вам, братцы, крысы вовсе не так вкусны, как кажется. Берите пример с нашего штурмана. Джон Ивлин являет нам пример истинного британца, нечувствительного к боли и усталости.
– Нет, господа, истинные британцы так же, как и все, нуждаются в отдыхе, – заявил капитан Ивлин, оправляя кафтан. – Готов согласиться даже с отсутствием ужина, но нам всем крайне необходимо просушить одежду и получить хотя бы пять часов здорового крепкого сна.
– Браво! Великолепно сказано! – засмеялся Кроуфорд. – Да здравствует синергия и единомыслие! Думаю, фортуна сжалится над нами, ведь она любит настоящих джентльменов.
Пираты засмеялись в предвкушении еды и выпивки и с уважением посмотрели на своего Веселого Дика.
– За четыре реала и пистолет местный кузнец готов предоставить нам кров и ужин, – объявил Амбулен. – Он живет на самом краю селения, поэтому проблем у нас не будет. Дальше на площади мои соотечественники выставили посты – вооруженные солдаты наблюдают за порядком в деревне. Остальные разошлись по квартирам. Жаль, кузнец попался нелюбопытный, и мнение по поводу вооруженного отряда французов и голландцев иметь отказался.
– Надеюсь, он откажется от мнений и по нашему поводу, – ворчливо заметил Джон Ивлин.
– Но, как я и полагал, до утра вряд ли мы что-нибудь узнаем, – Амбулен пропустил замечание Ивлина мимо ушей. – Самое разумное сейчас – отправиться на ночлег.
– Вперед! – сказал Кроуфорд, медленно поднимаясь и потирая затекшие ноги. – А что вы подразумевали под скромным ужином, Амбулен?
– Свинину и пальмовое вино. Кузнец человек холостой и не держит кухарку. Мне еле удалось уломать его, но четыре реала и оружие для него то же самое, что для нас – сокровища конкистадоров.
Отряд гуськом выступил к селению, настороженно вглядываясь в желтые огоньки окон и в пыльные прямые улицы. Даже издали было ясно, что в селении происходит что-то необычное. На центральной площади взад и вперед разгуливали люди с факелами. Хрипло брехали собаки. Никто не ложился спать. Видимо, такого количества гостей здесь не бывало уже очень давно.
Не доходя сотни ярдов до крайнего дома, Кроуфорд знаком приказал остановиться. Притаившись у сложенного из дикого камня забора, они принялись ждать. Шум и крики в селении постепенно стихали – незваные гости разбредались по чужим домам, принимались за еду, заваливались на устроенные на скорую руку постели. Воображая эти завидные картины, Уильям только мрачно вздыхал. Он уже окончательно уверился, что Элейна осталась на фрегате, и в большой степени потерял интерес к встрече с ее отцом. Для решительного объяснения с этим негодным человеком ему требовалось не меньше сундука с золотом и бриллиантами, но все это лежало где-то далеко в горах Эспаньолы, среди колючих зарослей, острых скал и сырых облаков, лепящихся по склонам…
Незамеченными они подобрались к дому кузнеца и разместились под его крышей. Кузнец оказался густо бородатым, немногословным и недоверчивым человеком. Правда, получив на руки четыре реала и заряженный пистолет с мешочком сырого пороха в придачу, он повеселел и проявил исключительное для себя радушие – выставил на стол оловянное блюдо с окороком, миску печеных бананов и выдолбленную тыкву с пальмовым вином. Вместо постели он принес со двора и швырнул на земляной пол охапку тростника, прикрыв ее парой пыльных циновок. Он ни слова не сказал против рыжей собачонки, которую Кроуфорд за столом не спускал с рук, только внимательно оглядел ее и что-то пробормотал себе под нос.
Путешественники тоже молчали. Кое-как поужинав бананами, они повалились на импровизированную постель – у всех буквально слипались глаза. Кузнец спрятал в тайник драгоценный пистолет и монеты, заботливо задул страшно коптящую масляную лампу и сам улегся спать в углу на кровати, сплетенной из неизменного бамбука и пальмовых листьев, предусмотрительно сунув кухонный нож себе под подушку.
Заснуть, правда, он смог не скоро – неслыханная удача, свалившаяся на него так внезапно, подогревала его алчность, и кузнец думал о том, что утром, пожалуй, стоит попросить у щедрых постояльцев еще парочку пистолетов или несколько золотых – он отметил, что незнакомцы вооружены до зубов и очень не хотят огласки.
Гости же заснули мгновенно, а самым первым – Уильям, который будто провалился в черную бездну, у которой не было ни дна, ни краев и из которой словно даже и не было возврата.
Вдруг кузнец почувствовал, как кто-то осторожно касается его руки. Он схватился за нож и приготовился заорать, но мягкая ладонь аккуратно зажала ему рот, а на ухо прошептали:
– Тс-с-с, тихо, месье. Я не причиню вам вреда. Я лишь хочу кое о чем вас попросить…
И руки кузнеца коснулись прохладные металлические кружочки.
Глава 3
Пираты не сказали ничего, только зло хлюпнули носами, а Потрошитель, бросив выразительный взгляд на своего капитана, принялся задумчиво обстругивать бамбуковый колышек.
* * *
– Так ты говоришь, Джек, что индеец сбежал с «Медузы» в тот же день, когда мы с Хартом так неудачно нарвались на этого жида Абрабареля?– Может, у меня и нет таких мозгов, как у всяких там образованных, кто просиживал штаны в университете, но даже мне понятно, что дело здесь нечисто, капитан, – Потрошитель тихо кашлянул в кулак и высморкался двумя пальцами, утерев их о засаленные бархатные штаны. – Мы заперли его в трюме, беззащитного, как младенец в пеленках. И вот, когда вы приказали нам перебираться на куттер «Луи», мы хотели, как было уговорено, прихватить этого расписного молодца с собой. Джон спустился в трюм да как заорет: «Джек, сюда, говнюк-то (простите, сэр, вы же знаете Джона!) исчез!» Я, конечно, в сердцах огрел кошкой парочку ротозеев, но делу этим не поможешь! Так вот, сэр, клянусь своей матушкой, это французик его выпустил! Вы, небось, видали, как перемигивались они с этим ублюдком на испанском галеоне?
Кроуфорд вздрогнул и посмотрел в глаза Потрошителю. Но там не было ничего, кроме преданности своему вожаку и жажды убийства.
– Ты тоже заметил, Джек… Вот уж я не ожидал от тебя такой прыти.
– Мне этот индеец не глянулся еще на Мартинике, где вы подцепили его в таверне. Я с него глаз не сводил. Я так вам скажу, сэр: кто предал один раз, предаст и другой.
– Но галеон достался нам: индеец нас не обманул!
– Возьмите еще угля, капитан. Ваша трубка совсем потухла! – Потрошитель вытащил из костра тлеющую головешку и поднес ее к серебряной трубке капитана, после чего раскурил и свою, деревянную. – Может, он и не обманул нас с галеоном, Дик, только, значит, это ему самому надо было.
– Да, я так и понял. А что, Джек, выходит, лягушатник нечисто с нами играет?
– Выходит, так, сэр. А как ловко он заколол того французишку, что попал к нам в плен! Как куренка на вертел надел! Видать, больно хотел заткнуть ему глотку. Вот тот и поперхнулся собственной кровушкой, аж до пузырей!
Вспыхнувшая на мгновение трубка осветила улыбку Потрошителя.
– Так, Джек, слушай сюда. Я не верю никому, кроме этого сопливого щенка Харта. Так что приглядывай за всеми, особенно за Амбуленом. Если что – сам знаешь. Только чтоб не насмерть. И береги Харта.
– На что вам сдался этот птенчик, ума не приложу. Ну да у вас полно причуд, Дик. А насчет остального не беспокойтесь. Я умею сделать так, чтобы даже самые упрямые языки сделались посговорчивее. Вы еще успеете с ними побеседовать по душам.
– Послушай меня, Джек. – Кроуфорд притянул Потрошителя к себе и прошептал ему прямо в спрятанное за жесткими седыми космами ухо: – Джек, я помню, что мы с тобой побратались, – после чего оттолкнул пирата и уже совсем другим голосом произнес: – Пора спать, Джек. Вот мы и отстояли свою вахту Дианы.
– Что-что, капитан?
– Собачья вахта подходит к концу, Джек.
* * *
До означенного на карте селения оставалось около четверти мили, как вдруг Уильям, шедший впереди, предостерегающе поднял руку. Мгновенно замерев, все всматривались в серую мглу, опускавшуюся над равниной. Впереди по склону горы, немного ниже компании Кроуфорда, по направлению к тому же селению, что и они, двигались люди. Это был довольно большой отряд – не менее сорока человек. По строгому порядку мерно шагающих людей можно было предположить, что это не просто вышедшие на прогулку местные плантаторы, а настоящий военный отряд. Во главе его ехал всадник на высокой гнедой лошади.– Что это значит? – с тревогой спросил Уильям. Кроуфорд поднес к глазу подзорную трубу и, нахмурившись, уставился на отряд. Вдруг губы его дрогнули, и, опустив трубу, он прошептал:
– А это вышел кто из-под земли?
– Дик, можно яснее? – Уильям не заметил, что стал называть Кроуфорда его пиратским прозвищем даже наедине.
– Можно и яснее. Там в седле женщина. Я не могу разглядеть ее лица. Но люди, которые с ней, без сомнения, солдаты. И мне кажется, что они с «Черной стрелы».
– Вы уверены? Вы думаете, это та самая женщина, которая перехватила карту у Черного Билла? Позвольте подзорную трубу, Дик!
Кроуфорд улыбнулся и передал ему трубу.
– Надеетесь различить черты прекрасной Элейны? Но уверяю вас, там всего одна женщина. Я не заметил там даже папаши-банкира.
– А я его вижу! – вскричал Уильям, буквально впиваясь взглядом в окуляр подзорной трубы. – Смотрите, это он! Видите, еще одна лошадь?
Действительно, в хвосте колонны появилось еще несколько лошадей. Ту, на которую обратил внимание Уильям, вернее было бы назвать мулом, потому что даже издали было видно, как недовольно это животное прядет своими длинноватыми ушами и насколько оно мало. На его спине примостился тучный господин, которого Уильям не мог не узнать даже издалека. Безо всякого сомнения, это был коадъютор голландской Вест-Индской компании Давид Малатеста Абрабанель собственной персоной. Рядом с предполагаемым тестем на крепкой пятнистой кобыле ехал невозмутимый капитан Ван дер Фельд. Уильям на секунду затаил дыхание, так как сладкая надежда коснулась его сердца. И она не обманула его. Из-за густого кустарника выступил еще один мул, которым управляла, сидя вполоборота в высоком женском седле, мисс Элейна Абрабанель.
– Это она, она здесь! – радостно воскликнул Харт.
– Черт возьми, Уильям, дайте же трубу сюда! Нашли время разглядывать девочек. – Кроуфорд раздраженно вырвал инструмент из рук Харта и жадно уставился на отряд.
Но женщина на гнедом жеребце уже скрылась за ветвями деревьев, так что на его долю остались лишь мулы с драгоценным грузом на спине, которые неспешно двигались в окружении полудюжины крепких голландцев, оберегавших своего предводителя и его дочь от всяческих бед.
Кроуфорд опустил подзорную трубу и оглядел своих спутников. Если Уильям тщетно пытался скрыть нежданную радость, то на лице Ивлина явственно проступила такая ненависть к тем, кто смешал его доброе имя с грязью, что Кроуфорд тут же решил пересмотреть свое мнение о характере англичанина. Амбулен же совершенно безмятежно улыбался, вертя в руках затейливый цветок орхидеи, который он сорвал по пути, пока Потрошитель как-то совсем случайно держался у него за спиной, и изуродованная рука его, напоминающая клешню, лежала на рукояти ножа.
Но если бы Кроуфорд подержал у глаза подзорную трубу еще хотя бы на пару секунд подольше, ему многое стало бы ясно.
Вслед за голландцами на тропу бесшумно ступил Хуан Эстебано, одетый наполовину как индеец, наполовину как француз. Короткая суконная куртка, надетая прямо на голое тело, облекала его мускулистый торс, не скрывая пресловутой разноцветной татуировки в виде пернатого змея. На груди его на кожаных шнурах болтались большой медный крест, нож диковинной формы, похожий на змеиный зуб, и амулет, изображающий краснокожего, сидящего на коленях дикаря с толстыми вывороченными губами и раздвоенным змеиным языком. Голову бывшего испанского доктора украшали вплетенные в косицу разноцветные перышки колибри и мелкие бусинки из осколков кварца. Индеец был бос, его короткие матросские штаны болтались на нем, как юбка, а в руке он нес просмоленный матросский сундучок. Как кошка он скользил за отрядом, то ли напевая, то ли насвистывая себе что-то под нос.
Но Кроуфорд, занятый мыслями о женщине и отряде, поспешил опустить подзорную трубу, и индеец, о котором он совсем недавно вспоминал, остался им не замеченным.
Кроуфорд оглядел открывшийся перед ним чудесный вид на поросший пальмами и бамбуком склон горы, на подернутое легкой дымкой лазурное небо и причудливые узоры орхидей, чьи похожие на бороды корни прядями свисали с деревьев, втянул носом густой, насыщенный неизвестными ароматами, влажный воздух, прислушался к крикам и воплям птиц, чьи голоса доносились с верхушек пальм, и подумал о том, что на берегу Тортуги последняя стычка у них приключилась именно с голландцами, и удирали они сломя голову в первую очередь от них; и у тех шестерых, что следят сейчас за тем, чтобы Абрабанель не свалился с мула, наверняка имеются некоторые претензии к пиратам вообще и Кроуфорду лично. Французы не любят голландцев, это точно, но раз уж и те и другие заключили временный союз между собой, значит, теперь их совместная нелюбовь будет направлена на англичан и пиратов. Амбулен, конечно, не самый плохой француз, но он все-таки француз, и от этого недостатка ему никогда не избавиться. Да и что-то не нравились Кроуфорду его невинные глазки цвета берлинской лазури. А неприятнее всего было то, что французы натянули им нос и явились в селение немного раньше, лишив отряд Кроуфорда ночлега под крышей. Похоже, эта простая мысль наконец-то дошла и до остальных.
– Вот дьявол! – мрачно сказал Амбулен, сдвигая шляпу на лоб. – Нас все-таки опередили! А я-то мечтал погреться сегодня ночью у очага!
– Благодарите небо, если нам удастся набиться в постояльцы к какому-нибудь фермеру! – пробурчал капитан Ивлин. – Представляю, что сейчас творится в селении! Ваши соотечественники, месье Амбулен, сожрут все, что наготовили в таверне, да еще кинутся увиваться за девками!..
– Это маловероятно, – заметил Амбулен, доставая из украшенного эмалью футлярчика новую зубочистку. – Солдаты не станут ссориться с колонистами. Такая политика невыгодна королю. – И он задумчиво пожевал деревянную палочку. – Но ужин они сожрут, это точно. И займут все места на постоялом дворе, или что тут у них имеется. Нам негде будет даже лечь, не говоря уже о комнате с кроватью и умывальником…
– О чем вы говорите! Лечь в кровать! Как бы нам тут вообще не уснуть вечным сном! Вы забыли, КАК мы покидали Тортугу? Не удивлюсь, если губернатор издал приказ о нашей немедленной поимке. Иногда де Пуанси становится удивительным придирой. Лет пять назад он повесил одного благородного джентльмена только за то, что тот убил в честном поединке парочку французов. Правда, перед этим он устроил засаду на проселочной дороге и стрелял им в спину, но в остальном поединок был совершенно честным…
– Странное все-таки у англичан представление о юморе, – заметил Амбулен. – И о чести, кстати, тоже.
– Наверняка у французов представление обо всем превосходное, – вдруг вмешался в ленивую перебранку Харт. – То-то вы убили в спину своего соотечественника…
– Я действовал ради безопасности всех нас!
– Оно и видно!
– Тише, джентльмены, тише! Мы все расстроены плохой погодой и скверной едой, но это не повод для ссоры! Кстати, месье Роберт, у вас нет никаких свежих мыслей по поводу нашего ночлега?
– Да нет у меня никаких мыслей! – раздраженно ответил Амбулен, отворачиваясь. – Не мог же я знать, что французы окажутся столь проворными, что опередят нас на полдня пути!
– Я думаю, мы должны послать кого-нибудь на разведку, – предложил Уильям. – Я бы и сам пошел, но разумнее сейчас поручить это Амбулену. Он француз, и его уж точно теперь никто не знает в лицо. Он спокойно переговорит с любым колонистом или солдатом и попытается узнать, что на уме у наших противников. А заодно Амбулен может попробовать договориться с кем-нибудь из местных о ночлеге. Честно говоря, больше всего на свете мне сейчас хочется съесть кусок жареной говядины и упасть на какую-нибудь подстилку, чтобы, наконец, отдохнуть, не опасаясь утонуть во сне.
Кроуфорд со странной грустью посмотрел на Уильяма и подумал, что всего месяц назад, окажись Харт в такой ситуации, он думал бы не о бифштексе и койке, а о том, как увидеть ту, в кого он влюблен. Кроуфорд прикрыл воспаленные от постоянного недосыпания глаза и улыбнулся.
Когда Роджер оказался на палубе шхуны, которой заправлял Олонэ, ему была уготована грустная участь. Таких неумех, чудом уцелевших после удачного абордажа, либо скармливали акулам при нехватке пресной воды, либо продавали в рабство, если за них нельзя было получить выкуп. Те же, кого по странной прихоти судьбы отчего-то миновала эта участь, опускались на самую низкую ступень пиратской Либерталии.[7] Они становились шкертами,[8] или «придурками».
Когда ударом в зубы Роджера загнали на бак, где в полутьме и сырости ютилась команда, он еще не успел осознать, что его игре в благородного мстителя сейчас будет положен конец. Сплевывая кровь из разбитого рта, он затравленно прижимался спиной к ребрам выступающих из стены полусгнивших коек и с тоскливым ужасом оглядывал троих крепких мужчин. От их давно не мытых тел разило мочой и потом, их щербатые рты щерились в звериных оскалах. Вдруг один из них, которого Роджер про себя успел окрестить обезьяной, сделал шаг к нему и улыбнулся, обдав юношу невыносимой вонью гниющих зубов. В ту же секунду что-то пронзительно пискнуло, и краем глаза Роджер заметил крысу, на которую наступил пират. Крыса, извернувшись, вцепилась ему в голую ногу, а Роджер со всей силы ударил обезьяну в глаза двумя растопыренными пальцами, как били в грязных тавернах Лондона, где он заливал свою боль дешевым джином.
В ту же секунду чей-то кулак вмялся ему под дых, но, прежде чем скрутиться в приступе кашля и рвоты, он успел ударить ногой в пах второму, тому, что стоял прямо за обезьяной. Потом его били до тех пор, пока серебряная дудочка боцмана не вызвала эту смену тянуть канаты и убирать паруса.
Как ни странно, зубы его уцелели, и, валяясь в тухлой водице на дне трюма, он кончиками пальцев ощупывал сломанные ребра и дышал одним горлом, думая о том, что ему уже никогда не выпрямиться. Гнилое дерево в пять пальцев толщиной отделяло его от соленой смерти, по ногам его бегали крысы, норовя доползти до лица. Однажды кто-то потряс его за плечо, и хриплый голос спросил:
– Эй, парень, ты знаешь, чем компас отличается от склянок?
– Я даже знаю, в чем разница между секстантом и астролябией, – еле шевеля разбитыми губами, весело, как казалось ему, ответил он.
На самом деле штурман услышал лишь сиплый шепот, но он и так узнал все, что ему было нужно.
– Тогда вставай, лодырь. Пора приниматься за дело.
Шхуна Олонэ шла к берегам Новой Гвианы.[9]
* * *
Кроуфорд с трудом разлепил уставшие глаза.– …Да, я бы сожрал сейчас даже крысу, – говорил Амбулен. – Поэтому в первую очередь займусь поисками жилья. Такая толпа, да еще и с обозом, никуда от нас не денется. А планы здесь моментально становятся достоянием публики. Я уверен, утром даже дети будут рассказывать, куда держат путь солдаты и какие именно сокровища поджидают их в горах Северного хребта…
Амбулен произнес название гор между прочим, но Кроуфорд с улыбкой посмотрел на врача.
– Не старайтесь, Амбулен! – сказал он. – Я не дам вам подсказки, пока мы все не окажемся на месте.
– А я вовсе не нуждаюсь ни в каких подсказках! – возразил француз. – Я сказал просто так. Все равно горы здесь велики, и никакая подсказка не поможет найти иголку в стоге сена.
– Это верно, – согласился Кроуфорд. – Поэтому и не будем отвлекаться. Мы направляемся в Гро-Шуан. Сначала вы, Амбулен, а потом и мы. А пока мы будем ждать вас вон там, в той пальмовой рощице, на восточном краю села. Признаться, я тоже перекусил бы горяченького, хотя скажу вам, братцы, крысы вовсе не так вкусны, как кажется. Берите пример с нашего штурмана. Джон Ивлин являет нам пример истинного британца, нечувствительного к боли и усталости.
– Нет, господа, истинные британцы так же, как и все, нуждаются в отдыхе, – заявил капитан Ивлин, оправляя кафтан. – Готов согласиться даже с отсутствием ужина, но нам всем крайне необходимо просушить одежду и получить хотя бы пять часов здорового крепкого сна.
– Браво! Великолепно сказано! – засмеялся Кроуфорд. – Да здравствует синергия и единомыслие! Думаю, фортуна сжалится над нами, ведь она любит настоящих джентльменов.
Пираты засмеялись в предвкушении еды и выпивки и с уважением посмотрели на своего Веселого Дика.
* * *
Тьма быстро накатывалась на равнину с гор. С ветвей посыпались тяжелые капли росы, печально закричала какая-то птица, ей ответил дружный рев обезьян. В полутьме очертания сделались расплывчатыми, уставшие люди то и дело сдерживали нервную зевоту и зябко поводили плечами. Харон, похрюкивая и измазавшись в жирной земле, рылся в корнях кустов, охотясь за каким-то мелким зверьком. Расположившись прямо на земле, англичане ждали возвращения Амбулена. Но стройная фигура молодого француза возникла в сгущающихся сумерках неожиданно даже для Кроуфорда.– За четыре реала и пистолет местный кузнец готов предоставить нам кров и ужин, – объявил Амбулен. – Он живет на самом краю селения, поэтому проблем у нас не будет. Дальше на площади мои соотечественники выставили посты – вооруженные солдаты наблюдают за порядком в деревне. Остальные разошлись по квартирам. Жаль, кузнец попался нелюбопытный, и мнение по поводу вооруженного отряда французов и голландцев иметь отказался.
– Надеюсь, он откажется от мнений и по нашему поводу, – ворчливо заметил Джон Ивлин.
– Но, как я и полагал, до утра вряд ли мы что-нибудь узнаем, – Амбулен пропустил замечание Ивлина мимо ушей. – Самое разумное сейчас – отправиться на ночлег.
– Вперед! – сказал Кроуфорд, медленно поднимаясь и потирая затекшие ноги. – А что вы подразумевали под скромным ужином, Амбулен?
– Свинину и пальмовое вино. Кузнец человек холостой и не держит кухарку. Мне еле удалось уломать его, но четыре реала и оружие для него то же самое, что для нас – сокровища конкистадоров.
Отряд гуськом выступил к селению, настороженно вглядываясь в желтые огоньки окон и в пыльные прямые улицы. Даже издали было ясно, что в селении происходит что-то необычное. На центральной площади взад и вперед разгуливали люди с факелами. Хрипло брехали собаки. Никто не ложился спать. Видимо, такого количества гостей здесь не бывало уже очень давно.
Не доходя сотни ярдов до крайнего дома, Кроуфорд знаком приказал остановиться. Притаившись у сложенного из дикого камня забора, они принялись ждать. Шум и крики в селении постепенно стихали – незваные гости разбредались по чужим домам, принимались за еду, заваливались на устроенные на скорую руку постели. Воображая эти завидные картины, Уильям только мрачно вздыхал. Он уже окончательно уверился, что Элейна осталась на фрегате, и в большой степени потерял интерес к встрече с ее отцом. Для решительного объяснения с этим негодным человеком ему требовалось не меньше сундука с золотом и бриллиантами, но все это лежало где-то далеко в горах Эспаньолы, среди колючих зарослей, острых скал и сырых облаков, лепящихся по склонам…
Незамеченными они подобрались к дому кузнеца и разместились под его крышей. Кузнец оказался густо бородатым, немногословным и недоверчивым человеком. Правда, получив на руки четыре реала и заряженный пистолет с мешочком сырого пороха в придачу, он повеселел и проявил исключительное для себя радушие – выставил на стол оловянное блюдо с окороком, миску печеных бананов и выдолбленную тыкву с пальмовым вином. Вместо постели он принес со двора и швырнул на земляной пол охапку тростника, прикрыв ее парой пыльных циновок. Он ни слова не сказал против рыжей собачонки, которую Кроуфорд за столом не спускал с рук, только внимательно оглядел ее и что-то пробормотал себе под нос.
Путешественники тоже молчали. Кое-как поужинав бананами, они повалились на импровизированную постель – у всех буквально слипались глаза. Кузнец спрятал в тайник драгоценный пистолет и монеты, заботливо задул страшно коптящую масляную лампу и сам улегся спать в углу на кровати, сплетенной из неизменного бамбука и пальмовых листьев, предусмотрительно сунув кухонный нож себе под подушку.
Заснуть, правда, он смог не скоро – неслыханная удача, свалившаяся на него так внезапно, подогревала его алчность, и кузнец думал о том, что утром, пожалуй, стоит попросить у щедрых постояльцев еще парочку пистолетов или несколько золотых – он отметил, что незнакомцы вооружены до зубов и очень не хотят огласки.
Гости же заснули мгновенно, а самым первым – Уильям, который будто провалился в черную бездну, у которой не было ни дна, ни краев и из которой словно даже и не было возврата.
Вдруг кузнец почувствовал, как кто-то осторожно касается его руки. Он схватился за нож и приготовился заорать, но мягкая ладонь аккуратно зажала ему рот, а на ухо прошептали:
– Тс-с-с, тихо, месье. Я не причиню вам вреда. Я лишь хочу кое о чем вас попросить…
И руки кузнеца коснулись прохладные металлические кружочки.
* * *
За полчаса до рассвета из объятий Морфея всех вырвал раздавшийся за окном грохот пистолетного выстрела. А потом где-то поблизости вдруг бухнула небольшая пушка, в темноте остро запахло кислым пороховым дымом, и вскоре уже началась настоящая перестрелка.
Глава 3
Цель оправдывает средства
Карибское море. Новая Гвиана Ноябрь 1892 года.
Звезды светили так ярко, что Дамиан был убежден – в случае нужды при подобном свете без труда можно было читать молитвенник. Во всяком случае, он видел довольно отчетливо лица своих спутников, и песчаный берег, которым предстояло идти, и белую полоску прибоя, накатывающегося на песок, и призрачное мерцание на поверхности волн, и черный занавес тропического леса, подступающего к самому берегу.
Душная влажная жара, казалось, ничуть не убавилась и после захода солнца. К счастью, ветер с моря разогнал хотя бы всякий гнус, которого было неслыханное множество в чаще. Гнус, разъедающий кожу до гноящихся язв, ночные летающие твари, едва не задевающие лица кожаными холодными крыльями, крадущиеся тайными тропами хищники – если бы не проводник, если бы дерзнули они выйти в путь вдвоем, то путь этот окончиться мог большой бедой. Нет, конечно, на все воля Божья, и не зря, шагая сквозь ядовитые испарения джунглей, новоиспеченный коадъютор[10] Дамиан беспрестанно повторял молитвы, коих память его вмещала великое множество – потому ночью и не было резонов обращаться к молитвеннику.
Господь вывел его к блаженному берегу, и теперь предстояло преодолеть еще с десяток миль в обход тропического леса, чтобы к утру настичь неутомимого отца Франциска, професа Ордена иезуитов, утверждающего власть ключей святого Петра на берегах реки Ориноко.
Об отце Франциске Диосе Дамиан, как и положено, ничего не слышал до того самого момента, как генерал-визитатор и префект Антильских островов, прокуратор обители Сен-Пьере отец Жан Ла Валет, не вызвал его к себе и не посвятил в детали ответственной миссии. Судя по тому скрытому уважению, которое сквозило в скупых словах префекта, отец Франциск являлся личностью необыкновенной, настоящим воином Христовым, вроде тех овеянных легендарной славой героев, которые подняли меч и крест священных походов и дошли с ними до стен Иерусалима. Оттого духовный коадъютор Дамиан и преисполнился гордости за свою миссию, хотя на первый взгляд не было в ней ничего высокого, никакого подвига – всего-то отплыть с Мартиники к устью Ориноко. В ту страну, которая носит название Новой Гвианы, и отыскать там отца Франциска, второй год несущего слово Божье диким краснокожим племенам, этим злосчастным потомкам Хама,[11] каждый из которых несет на себе проклятие Ноя и мало подобен образу Божьему, по которому, как известно, сотворен человек.
Это действительно была миссия, требующая безграничного терпения и самоотречения – Дамиан понимал это сейчас особенно остро, совершив изнуряющий вояж по океану, вкусив прелести морской болезни, плесневелых сухарей и червивой солонины, отведав удобств судового гальюна, вечной жажды от нехватки пресной воды и общества крыс, шныряющих между ног прямо по верхней палубе. Необходимость самоотречения подтвердилась и в полудиком селенье на побережье, где все хижины были выстроены из пальмовых жердей и крыты пальмовым листом, а по стенам и полу их бегали зеленые и коричневые тараканы величиной с добрую тарелку; где величайшем деликатесом считалось куриное мясо, а воду приходилось разбавлять ромом и особыми порошками, от которого та делалась или ядовито-розовой, или невыносимо горькой. Увидев впервые, как негры-невольники вытаскивают у себя из-под кожи, лениво наматывая на палочку, червей длиной в метр, и поглядев на мух, которые откладывали яйца прямо в кожу скота и белых людей, которых потом заживо сжирали жирные белые личинки, отец Дамиан затосковал и, наверное, в первый раз в жизни задумался о том, что есть бремя белого человека, бремя миссионера, несущего цивилизацию в те края, где об оной даже и не слыхали.
Звезды светили так ярко, что Дамиан был убежден – в случае нужды при подобном свете без труда можно было читать молитвенник. Во всяком случае, он видел довольно отчетливо лица своих спутников, и песчаный берег, которым предстояло идти, и белую полоску прибоя, накатывающегося на песок, и призрачное мерцание на поверхности волн, и черный занавес тропического леса, подступающего к самому берегу.
Душная влажная жара, казалось, ничуть не убавилась и после захода солнца. К счастью, ветер с моря разогнал хотя бы всякий гнус, которого было неслыханное множество в чаще. Гнус, разъедающий кожу до гноящихся язв, ночные летающие твари, едва не задевающие лица кожаными холодными крыльями, крадущиеся тайными тропами хищники – если бы не проводник, если бы дерзнули они выйти в путь вдвоем, то путь этот окончиться мог большой бедой. Нет, конечно, на все воля Божья, и не зря, шагая сквозь ядовитые испарения джунглей, новоиспеченный коадъютор[10] Дамиан беспрестанно повторял молитвы, коих память его вмещала великое множество – потому ночью и не было резонов обращаться к молитвеннику.
Господь вывел его к блаженному берегу, и теперь предстояло преодолеть еще с десяток миль в обход тропического леса, чтобы к утру настичь неутомимого отца Франциска, професа Ордена иезуитов, утверждающего власть ключей святого Петра на берегах реки Ориноко.
Об отце Франциске Диосе Дамиан, как и положено, ничего не слышал до того самого момента, как генерал-визитатор и префект Антильских островов, прокуратор обители Сен-Пьере отец Жан Ла Валет, не вызвал его к себе и не посвятил в детали ответственной миссии. Судя по тому скрытому уважению, которое сквозило в скупых словах префекта, отец Франциск являлся личностью необыкновенной, настоящим воином Христовым, вроде тех овеянных легендарной славой героев, которые подняли меч и крест священных походов и дошли с ними до стен Иерусалима. Оттого духовный коадъютор Дамиан и преисполнился гордости за свою миссию, хотя на первый взгляд не было в ней ничего высокого, никакого подвига – всего-то отплыть с Мартиники к устью Ориноко. В ту страну, которая носит название Новой Гвианы, и отыскать там отца Франциска, второй год несущего слово Божье диким краснокожим племенам, этим злосчастным потомкам Хама,[11] каждый из которых несет на себе проклятие Ноя и мало подобен образу Божьему, по которому, как известно, сотворен человек.
Это действительно была миссия, требующая безграничного терпения и самоотречения – Дамиан понимал это сейчас особенно остро, совершив изнуряющий вояж по океану, вкусив прелести морской болезни, плесневелых сухарей и червивой солонины, отведав удобств судового гальюна, вечной жажды от нехватки пресной воды и общества крыс, шныряющих между ног прямо по верхней палубе. Необходимость самоотречения подтвердилась и в полудиком селенье на побережье, где все хижины были выстроены из пальмовых жердей и крыты пальмовым листом, а по стенам и полу их бегали зеленые и коричневые тараканы величиной с добрую тарелку; где величайшем деликатесом считалось куриное мясо, а воду приходилось разбавлять ромом и особыми порошками, от которого та делалась или ядовито-розовой, или невыносимо горькой. Увидев впервые, как негры-невольники вытаскивают у себя из-под кожи, лениво наматывая на палочку, червей длиной в метр, и поглядев на мух, которые откладывали яйца прямо в кожу скота и белых людей, которых потом заживо сжирали жирные белые личинки, отец Дамиан затосковал и, наверное, в первый раз в жизни задумался о том, что есть бремя белого человека, бремя миссионера, несущего цивилизацию в те края, где об оной даже и не слыхали.