Страница:
Ужин начался под разговоры о вкусовых достоинствах разных видов пресной и морской рыбы. В экспедиции Отца-Ягуара был один молодой человек — жизнерадостный, доброжелательный, в карман за словом не лез, словом, душа общества, все его искренне любили, а звали не по имени, а просто Шутник, по-испански Эль Пикаро [63]. Вот и на этот раз Шутник своими остротами, словно дирижерской палочкой, вызывал один за другим взрывы смеха. Лошади, если бы умели смеяться, вполне могли бы разделить отличное настроение своих хозяев — трава в оазисе оказалась очень нежной и сочной.
Спать легли поздно. Отец-Ягуар выставил часовых, но приказа о том, чтобы на ночь привязали лошадей, отдавать не стал: они и сами никуда бы не ушли: вокруг оазиса, куда ни глянь, простиралось море безжизненного песка.
Утром наскоро позавтракали оставшейся от ужина рыбой, погрузили на вьючных лошадей оружие, добытое из тайника, запас воды и тронулись в путь все в том же направлении — на северо-запад, к Крокодильему источнику. Пескам, казалось, не будет конца. Несколько раз им встречались солончаковые озера, по берегам которых изредка пробивались сквозь растрескавшуюся почву жалкие, чахлые растения. Заночевали в пустыне. Костра не разводили — ни дров, ни даже травы для него здесь не было. Поднялись, как это было заведено в экспедиции, еще до рассвета.
Тому, кто взялся бы во время пути наблюдать специально за доном Пармесаном, это занятие доставило бы огромное удовольствие. Он был целиком и полностью поглощен заботой о своих пиявках. Для того, чтобы они случайно не задохнулись, дон Пармесан не стал герметически плотно закрывать фляги с трепещущими в мутной воде юркими черными жгутиками. Он разорвал свой носовой платок и этими лоскутами обвязал горлышки фляг, а сами фляги привязал к доске и всю эту оригинальную конструкцию прикрепил себе на пояс. Фляги, тем не менее, так и норовили выскользнуть, и хирург хватался за них сначала то одной, то другой рукой, а потом в конце концов обхватил их обеими руками, бросив, естественно, повод, но при этом умудряясь все же как-то управлять своей не слишком-то сообразительной лошадью. В общем, к тому моменту, когда экспедиция подъехала к Крокодильему источнику, трагикомедия под названием «Путешествие дона Пармесана с пиявками», подходила к своему финалу. На исполнителя главной роли было невозможно глянуть без слез… И все же, собрав остатки своих сил, он осторожно, плавно, мягко снял одну за другой все фляги с пояса, потом спустился на землю. И упал! Но пиявки, как ни странно, не проявили по этому поводу ни малейшего беспокойства…
Название третьего источника было также вполне оправдано. Среди песков лежала довольно большая лагуна, наполненная мутной водой, с илистым, судя по этому обстоятельству, дном. Идеальное место для обитания крокодилов. По берегу лагуны росли тамаринды и древовидные кактусы. Этот пояс из деревьев был рассечен несколькими просеками, в которых лошади сразу же учуяли вкусную траву. В глубине одной из этих просек и бил из-под земли собственно источник, наполнявший своей водой лагуну, и в самом начале своего пути к лагуне вода эта была кристально-чистой, прозрачной и очень вкусной.
А мутной и грязной в лагуне ее делали сообразно своим нравам живущие в ней крокодилы. Почуяв приближение людей, множество из них высунули из воды свои жуткие пасти. Опрокидывая друг друга, наползая на спину один другому, они поползли навстречу нашим путешественникам.
— Сколько же их здесь! — удивился доктор Моргенштерн. — Господи! Тридцать! Сорок! Шестьдесят! Что ты скажешь по этому поводу, Фриц? — обратился он к слуге, за неимением рядом ученого коллеги.
— Что я скажу? Да ничего! Я как раскрыл рот от удивления, так только что его и закрыл. Интересно, а чем они здесь питаются?
Ему ответил Отец-Ягуар, подъехавший к ним сзади.
— Если мы немного подождем, то сможем сами увидеть, как они это делают. Мы снова приблизились к Рио-Саладо и находимся на территории, которую река ежегодно во время сезона дождей затопляет. В это время они отъедаются. Потом для них наступает время поста, впрочем, в лагуне остается еще кое-какая рыбешка и прочая речная живность, но ее все же им не хватает. А когда они окончательно оголодают, то начинают воевать друг с другом. Как всегда, сильный побеждает слабого, большие поедают маленьких.
— А если маленьких не хватает?
— Тогда им не остается ничего другого, как… — он вдруг прервал свою речь — что-то в воде вдруг привлекло его внимание. — Да вот, смотрите!
Недалеко от берега медленно кружили, не сводя друг с друга воспаленно-злобного взгляда, два матерых самца. Время от времени один из них делал резкое движение тяжелым хвостом или головой. После каждого такого движения со дна лагуны поднимался столб воды, насыщенной илом. Наконец крокодилы, видимо, сочли ритуальный боевой танец оконченным и разинули во всю ширь свои отвратительные пасти, а еще через мгновение бросились друг на друга, сцепившись в один безобразный клубок. И тут появился третий хищник, тут же укусивший одного из сородичей — участников схватки. Укушенный издал такой звук, который нельзя назвать ни криком, ни воплем — но люди, стоящие на берегу и слышавшие этот звук, ощутили нечто похожее на то, как если бы вдруг приотворилась дверь, ведущая в преисподнюю. Через несколько минут поверженный боец был растерзан на куски…
— …Они не знают, что такое жалость, — задумчиво сказал Отец-Ягуар, но тем не менее они трусы. Сейчас вы в этом убедитесь.
Он снял с плеча свое ружье и выстрелил. И тут же в воде закружилась карусель из крокодильих спин. Как только поднятый со дна ил снова осел, вода в лагуне приняла такой вид, как будто никакой живности тут никогда и вовсе не водилось. Только беспечные трясогузки сновали по берегу, выискивая в свежих выбросах ила что-то съедобное для себя. А на деревьях как ни в чем не бывало о чем-то с жаром сплетничали своими трескучими голосами ярко оперенные попугаи.
Фриц вскинул ружье и прицелился в одного из них.
— Стойте! — воскликнул Отец-Ягуар.
— Но почему? — удивился Фриц. — Разве плохо будет добавить к нашему рыбному столу еще и рагу из птицы?
— Только в том случае, если у вас зубы такие же острые, как у крокодилов. Попугаи живут очень долго, мясо от этого нежнее не становится, да и в юном возрасте оно у них жесткое.
— Как у страуса? — Фриц припомнил свой недавний охотничий опыт.
— Примерно. Потерпите еще немного, скоро мы доберемся до наших друзей индейцев камба, и там вы сможете прекрасно поесть и отдохнуть, — обнадежил его Отец-Ягуар, одновременно давая понять, что пора заняться тем, ради чего, собственно, они сюда и прибыли.
Дальше все пошло тем же порядком, что и у источника Пиявок: нашли тайник, раскопали его, достали оружие и снова заделали вход в тайник, принявший прежний вид. Как только все закончили, развели костер. Снова балагурил Шутник. Немцы сидели своим кружком, разговаривая на родном языке.
Старый Ансиано и его воспитанник подошли к немцам, хотя ни тот, ни другой ни слова по-немецки не понимали. Эта была инициатива старика: ему хотелось, чтобы юный инка чаще бывал в хорошем обществе.
Понемногу разговоры улеглись, и все уснули. Лишь часовые ходили вокруг лагеря, время от времени разжигая небольшие костры, чтобы согреться.
Перед тем, как заснуть, дон Пармесан решил в последний раз взглянуть на своих дорогих пиявок. Они живо туда-сюда сновали во флягах. Хирург с чувством удовлетворения подумал, что они так хорошо себя чувствуют потому, что он им только после обеда дважды менял воду. Рядом ворочался во сне Фриц. Дон Пармесан поставил фляги с пиявками между ним и собой.
Ночь прошла спокойно, без каких-либо происшествий. Под утро на часы заступил Шутник. Из лагеря доносился нестройный хор храпов на все лады, ночная прохлада проникала под кожаную рубашку, ему было скучно и неуютно, и вдруг он понял, как можно развеселиться… Он наказал своему напарнику смотреть в оба и тихонько подобрался к хирургу, остановился, замер… Дон Пармесан крепко спал. Тогда Шутник открыл одну из его фляг с пиявками и… — ну вы, конечно, помните, что сапоги у хирурга были высокие, с широкими раструбами вверху, но сейчас они были спущены ниже колен — в эти-то раструбы Шутник и вылил содержимое двух фляг. Взяв третью, он подполз к Фрицу, подождал, когда тот в очередной раз повернется, и, изловчившись, вылил содержимое третьей фляги в одну из складок пончо. Потом он вернул фляги на место. И все это проделал почти бесшумно. Затем довольный вернулся на свой пост.
— Ну как, удалось? — нетерпеливо спросил его напарник.
— Удалось! — ответил, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, парень.
— Представляю, что будет с доном Пармесаном, когда он проснется, — сказал его товарищ.
— Он никогда, бедняга, не догадается, как они выбрались из бутылок. И еще кое-кто поломает над этим свою бедную голову.
— Ты это о ком?
— О Федерико, слуге ученого.
— Вот его ты зря в это историю втянул, он славный и храбрый парень.
— Не только славный и храбрый, но и с юмором. Я думаю, он не станет на меня обижаться из-за безобидной шутки.
— Сколько должно пройти времени до того, как пиявки присосутся к их телам?
— Кто знает! Я же не врач, и мне никогда никто пиявок не ставил. Думаю, может, час пройдет, может, больше Уже светает, так что, как только в лагере поднимется суматоха, мы сразу это увидим.
— Но мы должны разбудить всех еще до рассвета.
— Совсем не обязательно это делать. Я упросил Отца-Ягуара позволить людям на этот раз поспать подольше
Начало светать, в утренних сумерках уже проступил горизонт, и они ушли со своего поста, потому что их вахта была в эту ночь последней. Оба залегли неподалеку от жертв своей ночной забавы, внимательно за ними наблюдая.
Между тем пиявки прошли дистанцию, отделяющую их от тел хирурга и слуги ученого. И тот и другой спали крепко, но все же сквозь сон начали ощущать какое-то беспокойство и стали ворочаться все чаще и чаще, бормоча при этом что-то сердитое. Так прошло еще несколько минут. Шутник сказал:
— Все, больше мы ждать не можем. Надо будить ребят, а то уже совсем светло стало.
И они стали поднимать спящих. Когда Отец-Ягуар увидел, что уже совсем светло, он чуть за голову не схватился: да, он разрешил сегодняшним утренним часовым разбудить народ попозже, но не настолько же поздно! Только он собрался было отругать их, как его остановил совершенно дикий вопль маленького ученого:
— Фриц! Что это у тебя на лице? — И уже тише, пораженный, он констатировал: — Боже мой! Да это же пиявки! Одна у тебя на щеке, по-латыни называемой «гена», еще две — на носу!
— Странно, а я ничего не чувствую, — пробормотал еще не совсем проснувшийся Фриц.
— Да вот же, на щеке! Ой, она тут не одна, их две! Надулись! — доктор с интересом стал рассматривать пиявок, забыв о Фрице.
А тот начинал приходить в себя. Медленно поднял руку, поднес ее к глазам и вдруг в ужасе закричал:
— Что это? Что это у меня на руке? Какая-то мерзкая черная груша к ней прилипла!
Действительно, пиявка, прилепившаяся к тыльной стороне ладони Фрица, напоминала по форме грушу. Он потряс рукой, но «груша» не отпадала.
Фриц поднес другую руку к своей щеке, ухватил присосавшуюся пиявку и с силой оторвал ее от себя. Естественно, с того места, где сидела пиявка, потекла кровь.
— Какая мерзость! — воскликнул Фриц по-немецки.
Аргентинцы поняли его без перевода. Они безудержно хохотали. Что поделаешь, эти добрые в общем ребята воспитывались не в аристократических салонах, им было невдомек, что не слишком-то прилично смеяться над зрелищем человеческого испуга и омерзения. А между тем Фриц обнаружил на себе еще двух пиявок — одну на шее, а другую за ухом. И тут проснулся дон Пармесан. Две пиявки сидели у него на коленях, но он не почувствовал этого и сразу же направился к Фрицу.
— Сеньор, — тоном врача, к которому на прием привели больного с запущенной болезнью, сказал дон Пармесан, — пиявки расположились у вас на лице, на шее и за ухом. Я сниму их. Будьте так добры, не нервничайте, ведите себя спокойно. Вы же знаете, что для меня это не представляет особого труда.
И он стал одну за другой отрывать пиявок, сидевших на Фрице. А тот, уже обретший душевное равновесие после шока, сказал ему смеясь:
— Дон Пармесан, вам и себя стоило бы прооперировать!
— Себя? — переспросил хирург удивленно. Он посмотрел на свои колени и воскликнул радостно: — Прекрасно! Они заползли ко мне из сапог! А я этого даже не почувствовал! Прекрасно! Одну минуточку, сеньор, сначала я все-таки с себя их сниму!
Это ему удалось легко, потому что пиявки уже насытились. Он взял их в руки, чтобы отправить обратно во фляги, и с удивлением констатировал:
— Пусты! Все три фляги пусты! Куда же делись мои пиявки?
Ответом ему был общий смех. И только Херонимо сказал вполне серьезно:
— Где пиявки? Сеньор, вы должны это ощущать. Они где-то на вашем теле. И нашему дорогому сеньору Федерико я бы тоже посоветовал внимательно осмотреть все свое тело.
И он подошел к Фрицу, быстро расстегнул его рубашку. Вся грудь немца была усыпана черными шевелящимися комочками.
— Вот это да! Да тут их целая колония! Сеньор, эти твари испытывают к вам особую привязанность!
— Я не в восторге от их любви! — сердито ответил Фриц, с нескрываемым отвращением глядя на свою грудь.
Подскочив к нему, дон Пармесан закричал:
— Стойте, сеньор, не двигайтесь! Сейчас я соберу их обратно во фляги.
— Ну, попадись мне в руки тот, кто это сделал! — уже не на шутку разозлившись, воскликнул Фриц. — Но я не дам им себя сожрать! Прочь с моего тела, подлые твари!
Но хирург крепко схватил его за руки.
— Подождите! Не надо этого делать! Прошу вас, обращайтесь с ними поделикатнее! Они должны остаться висеть на вас!
— Остаться висеть? Ну уж нет, дудки!
Он поднял руки, повел плечами и закричал:
— Да они всего меня облепили! Теперь я чувствую это!
— И меня! И меня тоже! — отозвался дон Пармесан.
— Они на руках, на ногах!
— И у меня, и у меня также!
— На спине!
— И у меня!
— Чудовища! Вампиры! Я разорву вас всех на мелкие кусочки!
Он разозлился уже действительно не на шутку и прямо-таки с яростью отрывал от себя пиявок.
Дону Пармесану это очень не понравилось. Он протянул руки к Фрицу и прокричал:
— Остановитесь! Вы же убиваете их! Стойте спокойно! Я сниму их с вас так осторожно, что вы получите от этого удовольствие!
— Остановиться? — переспросил возмущенный Фриц. — Но это же они первые на меня так подло напали!
— Ну какое это сейчас имеет значение! Вы же их уничтожаете. К тому же для вас самого сейчас этот процесс связан с мучениями. Подождите немного: когда они напьются крови, снять их будет совсем легко.
— Когда напьются? И как долго я должен ждать этого? Да они из меня, пока я буду ждать, выкачают всю кровь! Нет, моя жизнь — знаете ли, не игрушка для них. Снимайте их немедленно!
— Сеньор, ваша милость, ну пожалуйста, вспомните о том, что наука требует жертв. Будьте так добры и…
— Немедленно, я сказал! Требует жертв! Вы с ума сошли! Я не желаю становиться жертвой этих вампиров ради ваших дурацких теорий о пиявках!
Наконец дон Пармесан сдался и стал снимать пиявок с тела Фрица, стараясь каждую аккуратно протолкнуть в горлышко фляги. От волнения руки у него дрожали, и пиявки время от времени проскальзывали между его пальцами, шлепаясь на землю. Хирург судорожно начинал искать их в траве. При этом Фриц поносил его на все лады, а дон Пармесан отвечал ему проповедью о любви к науке вообще и к пиявкам в частности как ее помощникам. Со стороны все это выглядело очень смешно. Аргентинцы, казалось, уже вот-вот надорвут животы от хохота. Доктор Моргенштерн хотел было прийти на помощь своему слуге, но вдруг ему показалось, что все эта возня с пиявками идет как бы понарошку: недаром же вокруг стоял хохот, и он оставил свое намерение. Старый Ансиано и Аука стояли с серьезными лицами, но по их смеющимся глазам было видно, что они просто сдерживаются согласно понятиям индейцев о чувстве собственного достоинства.
Подошел Отец-Ягуар. Он догадался, кто именно организатор этого представления, и ясно дал понять это Шутнику, бросив на него суровый взгляд. Одного слова Отца-Ягуара было бы достаточно, чтобы прекратить веселье, но что-то мешало ему произнести это слово, возможно, то, что он лучше всех остальных в своей экспедиции знал, как необходима людям, находящимся подолгу в экстремальных обстоятельствах, разрядка. Но когда он понял, что Фриц и хирург собираются войти в воду Крокодильего источника, он все же вмешался, разъединил их своими сильными руками и сказал, против ожидания распалившихся противников, очень спокойно и мягко:
— Сеньоры, пора прекратить это. Шутка может закончиться печально.
— Шутка? — удивился Фриц. — Я и не подозревал, что эта история может оказаться шуткой! Хотел бы я посмотреть на этого шутника, когда на нем сидели бы пятьсот пиявок!
— Какие пятьсот? — воскликнул дон Пармесан. — Их было всего-то девяносто, по тридцать в каждой фляге.
— А, по-вашему, это мало? Боже мой! Девяносто пиявок покушались на мою жизнь! Они прокусили мои вены и хлебали во все горло драгоценную немецкую кровь, как будто я карась какой-нибудь глупый! В каждой этой твари теперь, наверное, по полфунта моей крови, всего, значит, они у меня ее вылакали сорок пять фунтов.
— В человеке не более, чем десять фунтов крови, по-латыни «сангвис», — вставил Моргенштерн.
— Да целых десять фунтов «сангвис», вы представляете! — гневно повторил Фриц. — Кто вернет мне потерянное?
— Я! — ответил хирург горячо и отчасти заискивающе. — Я верну вам если не все, то большую часть того, что вы потеряли!
— Интересно, как вы это сделаете?
— Тут вокруг много убитых крокодилов. Вы можете напиться их крови.
Он говорил совершенно серьезно. И остался серьезным даже после нового взрыва хохота. Не смеялся один только Фриц, потому что он просто онемел от изумления. Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем он вновь обрел дар речи и сказал, немного заикаясь:
— Ка… Ка… Как вы советуете мне поступить? Напиться крокодильей крови? Кажется, вы не понимаете, что для немецкого парня это совсем неподходящий напиток. Ну, ничего, я вам это разъясню!
Все поняли, что сейчас произойдет. Фриц уже сжал кулаки, но его остановил Отец-Ягуар.
— Пожалуйста, герр Кизеветтер, — сказал он, — давайте обойдемся без драки. Надо как следует осмотреть вас. Я помогу дону Пармесану.
И они втроем прошли за кусты, где Фриц был раздет догола. Очень скоро из-за кустов донеслись его истошные вопли, а потом вышел и он сам, голый до пояса, и жалобно запричитал:
— Сеньоры, взгляните на меня! Разве я похож теперь на человека? Я просто скелет, обтянутый кожей, и то не целой, а истерзанной в клочья!
Действительно, выглядел он ужасно: тело его было почти сплошь покрыто кровоточащими ранками.
Следом за ним из кустов вышел хирург. Он был в полном отчаянии.
— Все! Все они погибли! Кто вернет мне моих пиявок?
— А кто мне вернет мою кровь?
— Я думаю, вы квиты, — сказал Хаммер, медленно подходя к ним.
— И это вы называете «квиты»? — ответил ему Фриц. — Да разве капля моей крови может сравниться с десятью тысячами этих жутких тварей, червей каких-то, фу, не приведи Господи! Кто возместит мне то, что я потерял? Вернет мне вновь человеческий облик?
— Дон Пармесан.
— Ну, наконец-то прозвучало первое разумное слово за этот день. Но я все же не понимаю, как именно он это сделает.
— Мне потребуется помощь, — сказал дон Пармесан.
— Я помогу вам, — сказал Шутник. — И сделаю это из сострадания к несчастным созданиям, умершим в расцвете своих лет.
— Моли Бога, чтобы ты дожил до расцвета своих лет, — сказал Отец-Ягуар, давая понять молодому человеку, что шутка шутке бывает рознь.
Наконец вся эта история стала клониться к финалу. Оба ее главных героя были помещены в воду и как следует вымылись под присмотром всей остальной компании — все-таки крокодилы были совсем рядом. Фриц потихоньку вновь обретал присущую ему великолепную способность смотреть на все с юмором.
— Благодарю вас, сеньоры! — сказал он аргентинцам. — Те незабываемые острые ощущения, которые я пережил с вашей помощью, убедили меня в том, что во мне еще достаточно жизненной силы. Дон Пармесан, вашу руку, дружище! Мы оба пострадали и должны помириться! Если бы вы покрепче привязали свои фляги, то ничего бы не случилось.
— Я заткнул их так плотно, как только мог, — ответил хирург и недоуменно покачал головой: — И все-таки я не понимаю, как они могли оттуда выбраться?
Произнося эти слова, он попытался взять одну из фляг в руки, но не смог сделать этого, она была прочно связана с двумя другими. И тут хирург заметил, что на всех трех флягах не было крышек. И воды в них тоже не было — ни капли.
Заметив его удивление, Шутник поспешил дать разъяснение:
— Дон Пармесан, все это объясняется очень просто: первая вышедшая на свободу пиявка развязала тряпку, которой было обкручено горлышко фляги, а последняя, понимая как существо высокоразвитое, что после себя надо все оставлять в порядке, снова связала все три фляги.
Все засмеялись. А хирург задумчиво посмотрел на него.
— Очень может быть, что именно так оно все и было, — сказал он. — Но не вы ли, сеньор, и были той последней пиявкой? В таком случае, обязаны теперь помочь мне.
— С большой охотой, сеньор, но только не сейчас, я вижу, что Отец-Ягуар уже седлает свою лошадь, — ответил ему парень.
Глава XI
Спать легли поздно. Отец-Ягуар выставил часовых, но приказа о том, чтобы на ночь привязали лошадей, отдавать не стал: они и сами никуда бы не ушли: вокруг оазиса, куда ни глянь, простиралось море безжизненного песка.
Утром наскоро позавтракали оставшейся от ужина рыбой, погрузили на вьючных лошадей оружие, добытое из тайника, запас воды и тронулись в путь все в том же направлении — на северо-запад, к Крокодильему источнику. Пескам, казалось, не будет конца. Несколько раз им встречались солончаковые озера, по берегам которых изредка пробивались сквозь растрескавшуюся почву жалкие, чахлые растения. Заночевали в пустыне. Костра не разводили — ни дров, ни даже травы для него здесь не было. Поднялись, как это было заведено в экспедиции, еще до рассвета.
Тому, кто взялся бы во время пути наблюдать специально за доном Пармесаном, это занятие доставило бы огромное удовольствие. Он был целиком и полностью поглощен заботой о своих пиявках. Для того, чтобы они случайно не задохнулись, дон Пармесан не стал герметически плотно закрывать фляги с трепещущими в мутной воде юркими черными жгутиками. Он разорвал свой носовой платок и этими лоскутами обвязал горлышки фляг, а сами фляги привязал к доске и всю эту оригинальную конструкцию прикрепил себе на пояс. Фляги, тем не менее, так и норовили выскользнуть, и хирург хватался за них сначала то одной, то другой рукой, а потом в конце концов обхватил их обеими руками, бросив, естественно, повод, но при этом умудряясь все же как-то управлять своей не слишком-то сообразительной лошадью. В общем, к тому моменту, когда экспедиция подъехала к Крокодильему источнику, трагикомедия под названием «Путешествие дона Пармесана с пиявками», подходила к своему финалу. На исполнителя главной роли было невозможно глянуть без слез… И все же, собрав остатки своих сил, он осторожно, плавно, мягко снял одну за другой все фляги с пояса, потом спустился на землю. И упал! Но пиявки, как ни странно, не проявили по этому поводу ни малейшего беспокойства…
Название третьего источника было также вполне оправдано. Среди песков лежала довольно большая лагуна, наполненная мутной водой, с илистым, судя по этому обстоятельству, дном. Идеальное место для обитания крокодилов. По берегу лагуны росли тамаринды и древовидные кактусы. Этот пояс из деревьев был рассечен несколькими просеками, в которых лошади сразу же учуяли вкусную траву. В глубине одной из этих просек и бил из-под земли собственно источник, наполнявший своей водой лагуну, и в самом начале своего пути к лагуне вода эта была кристально-чистой, прозрачной и очень вкусной.
А мутной и грязной в лагуне ее делали сообразно своим нравам живущие в ней крокодилы. Почуяв приближение людей, множество из них высунули из воды свои жуткие пасти. Опрокидывая друг друга, наползая на спину один другому, они поползли навстречу нашим путешественникам.
— Сколько же их здесь! — удивился доктор Моргенштерн. — Господи! Тридцать! Сорок! Шестьдесят! Что ты скажешь по этому поводу, Фриц? — обратился он к слуге, за неимением рядом ученого коллеги.
— Что я скажу? Да ничего! Я как раскрыл рот от удивления, так только что его и закрыл. Интересно, а чем они здесь питаются?
Ему ответил Отец-Ягуар, подъехавший к ним сзади.
— Если мы немного подождем, то сможем сами увидеть, как они это делают. Мы снова приблизились к Рио-Саладо и находимся на территории, которую река ежегодно во время сезона дождей затопляет. В это время они отъедаются. Потом для них наступает время поста, впрочем, в лагуне остается еще кое-какая рыбешка и прочая речная живность, но ее все же им не хватает. А когда они окончательно оголодают, то начинают воевать друг с другом. Как всегда, сильный побеждает слабого, большие поедают маленьких.
— А если маленьких не хватает?
— Тогда им не остается ничего другого, как… — он вдруг прервал свою речь — что-то в воде вдруг привлекло его внимание. — Да вот, смотрите!
Недалеко от берега медленно кружили, не сводя друг с друга воспаленно-злобного взгляда, два матерых самца. Время от времени один из них делал резкое движение тяжелым хвостом или головой. После каждого такого движения со дна лагуны поднимался столб воды, насыщенной илом. Наконец крокодилы, видимо, сочли ритуальный боевой танец оконченным и разинули во всю ширь свои отвратительные пасти, а еще через мгновение бросились друг на друга, сцепившись в один безобразный клубок. И тут появился третий хищник, тут же укусивший одного из сородичей — участников схватки. Укушенный издал такой звук, который нельзя назвать ни криком, ни воплем — но люди, стоящие на берегу и слышавшие этот звук, ощутили нечто похожее на то, как если бы вдруг приотворилась дверь, ведущая в преисподнюю. Через несколько минут поверженный боец был растерзан на куски…
— …Они не знают, что такое жалость, — задумчиво сказал Отец-Ягуар, но тем не менее они трусы. Сейчас вы в этом убедитесь.
Он снял с плеча свое ружье и выстрелил. И тут же в воде закружилась карусель из крокодильих спин. Как только поднятый со дна ил снова осел, вода в лагуне приняла такой вид, как будто никакой живности тут никогда и вовсе не водилось. Только беспечные трясогузки сновали по берегу, выискивая в свежих выбросах ила что-то съедобное для себя. А на деревьях как ни в чем не бывало о чем-то с жаром сплетничали своими трескучими голосами ярко оперенные попугаи.
Фриц вскинул ружье и прицелился в одного из них.
— Стойте! — воскликнул Отец-Ягуар.
— Но почему? — удивился Фриц. — Разве плохо будет добавить к нашему рыбному столу еще и рагу из птицы?
— Только в том случае, если у вас зубы такие же острые, как у крокодилов. Попугаи живут очень долго, мясо от этого нежнее не становится, да и в юном возрасте оно у них жесткое.
— Как у страуса? — Фриц припомнил свой недавний охотничий опыт.
— Примерно. Потерпите еще немного, скоро мы доберемся до наших друзей индейцев камба, и там вы сможете прекрасно поесть и отдохнуть, — обнадежил его Отец-Ягуар, одновременно давая понять, что пора заняться тем, ради чего, собственно, они сюда и прибыли.
Дальше все пошло тем же порядком, что и у источника Пиявок: нашли тайник, раскопали его, достали оружие и снова заделали вход в тайник, принявший прежний вид. Как только все закончили, развели костер. Снова балагурил Шутник. Немцы сидели своим кружком, разговаривая на родном языке.
Старый Ансиано и его воспитанник подошли к немцам, хотя ни тот, ни другой ни слова по-немецки не понимали. Эта была инициатива старика: ему хотелось, чтобы юный инка чаще бывал в хорошем обществе.
Понемногу разговоры улеглись, и все уснули. Лишь часовые ходили вокруг лагеря, время от времени разжигая небольшие костры, чтобы согреться.
Перед тем, как заснуть, дон Пармесан решил в последний раз взглянуть на своих дорогих пиявок. Они живо туда-сюда сновали во флягах. Хирург с чувством удовлетворения подумал, что они так хорошо себя чувствуют потому, что он им только после обеда дважды менял воду. Рядом ворочался во сне Фриц. Дон Пармесан поставил фляги с пиявками между ним и собой.
Ночь прошла спокойно, без каких-либо происшествий. Под утро на часы заступил Шутник. Из лагеря доносился нестройный хор храпов на все лады, ночная прохлада проникала под кожаную рубашку, ему было скучно и неуютно, и вдруг он понял, как можно развеселиться… Он наказал своему напарнику смотреть в оба и тихонько подобрался к хирургу, остановился, замер… Дон Пармесан крепко спал. Тогда Шутник открыл одну из его фляг с пиявками и… — ну вы, конечно, помните, что сапоги у хирурга были высокие, с широкими раструбами вверху, но сейчас они были спущены ниже колен — в эти-то раструбы Шутник и вылил содержимое двух фляг. Взяв третью, он подполз к Фрицу, подождал, когда тот в очередной раз повернется, и, изловчившись, вылил содержимое третьей фляги в одну из складок пончо. Потом он вернул фляги на место. И все это проделал почти бесшумно. Затем довольный вернулся на свой пост.
— Ну как, удалось? — нетерпеливо спросил его напарник.
— Удалось! — ответил, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, парень.
— Представляю, что будет с доном Пармесаном, когда он проснется, — сказал его товарищ.
— Он никогда, бедняга, не догадается, как они выбрались из бутылок. И еще кое-кто поломает над этим свою бедную голову.
— Ты это о ком?
— О Федерико, слуге ученого.
— Вот его ты зря в это историю втянул, он славный и храбрый парень.
— Не только славный и храбрый, но и с юмором. Я думаю, он не станет на меня обижаться из-за безобидной шутки.
— Сколько должно пройти времени до того, как пиявки присосутся к их телам?
— Кто знает! Я же не врач, и мне никогда никто пиявок не ставил. Думаю, может, час пройдет, может, больше Уже светает, так что, как только в лагере поднимется суматоха, мы сразу это увидим.
— Но мы должны разбудить всех еще до рассвета.
— Совсем не обязательно это делать. Я упросил Отца-Ягуара позволить людям на этот раз поспать подольше
Начало светать, в утренних сумерках уже проступил горизонт, и они ушли со своего поста, потому что их вахта была в эту ночь последней. Оба залегли неподалеку от жертв своей ночной забавы, внимательно за ними наблюдая.
Между тем пиявки прошли дистанцию, отделяющую их от тел хирурга и слуги ученого. И тот и другой спали крепко, но все же сквозь сон начали ощущать какое-то беспокойство и стали ворочаться все чаще и чаще, бормоча при этом что-то сердитое. Так прошло еще несколько минут. Шутник сказал:
— Все, больше мы ждать не можем. Надо будить ребят, а то уже совсем светло стало.
И они стали поднимать спящих. Когда Отец-Ягуар увидел, что уже совсем светло, он чуть за голову не схватился: да, он разрешил сегодняшним утренним часовым разбудить народ попозже, но не настолько же поздно! Только он собрался было отругать их, как его остановил совершенно дикий вопль маленького ученого:
— Фриц! Что это у тебя на лице? — И уже тише, пораженный, он констатировал: — Боже мой! Да это же пиявки! Одна у тебя на щеке, по-латыни называемой «гена», еще две — на носу!
— Странно, а я ничего не чувствую, — пробормотал еще не совсем проснувшийся Фриц.
— Да вот же, на щеке! Ой, она тут не одна, их две! Надулись! — доктор с интересом стал рассматривать пиявок, забыв о Фрице.
А тот начинал приходить в себя. Медленно поднял руку, поднес ее к глазам и вдруг в ужасе закричал:
— Что это? Что это у меня на руке? Какая-то мерзкая черная груша к ней прилипла!
Действительно, пиявка, прилепившаяся к тыльной стороне ладони Фрица, напоминала по форме грушу. Он потряс рукой, но «груша» не отпадала.
Фриц поднес другую руку к своей щеке, ухватил присосавшуюся пиявку и с силой оторвал ее от себя. Естественно, с того места, где сидела пиявка, потекла кровь.
— Какая мерзость! — воскликнул Фриц по-немецки.
Аргентинцы поняли его без перевода. Они безудержно хохотали. Что поделаешь, эти добрые в общем ребята воспитывались не в аристократических салонах, им было невдомек, что не слишком-то прилично смеяться над зрелищем человеческого испуга и омерзения. А между тем Фриц обнаружил на себе еще двух пиявок — одну на шее, а другую за ухом. И тут проснулся дон Пармесан. Две пиявки сидели у него на коленях, но он не почувствовал этого и сразу же направился к Фрицу.
— Сеньор, — тоном врача, к которому на прием привели больного с запущенной болезнью, сказал дон Пармесан, — пиявки расположились у вас на лице, на шее и за ухом. Я сниму их. Будьте так добры, не нервничайте, ведите себя спокойно. Вы же знаете, что для меня это не представляет особого труда.
И он стал одну за другой отрывать пиявок, сидевших на Фрице. А тот, уже обретший душевное равновесие после шока, сказал ему смеясь:
— Дон Пармесан, вам и себя стоило бы прооперировать!
— Себя? — переспросил хирург удивленно. Он посмотрел на свои колени и воскликнул радостно: — Прекрасно! Они заползли ко мне из сапог! А я этого даже не почувствовал! Прекрасно! Одну минуточку, сеньор, сначала я все-таки с себя их сниму!
Это ему удалось легко, потому что пиявки уже насытились. Он взял их в руки, чтобы отправить обратно во фляги, и с удивлением констатировал:
— Пусты! Все три фляги пусты! Куда же делись мои пиявки?
Ответом ему был общий смех. И только Херонимо сказал вполне серьезно:
— Где пиявки? Сеньор, вы должны это ощущать. Они где-то на вашем теле. И нашему дорогому сеньору Федерико я бы тоже посоветовал внимательно осмотреть все свое тело.
И он подошел к Фрицу, быстро расстегнул его рубашку. Вся грудь немца была усыпана черными шевелящимися комочками.
— Вот это да! Да тут их целая колония! Сеньор, эти твари испытывают к вам особую привязанность!
— Я не в восторге от их любви! — сердито ответил Фриц, с нескрываемым отвращением глядя на свою грудь.
Подскочив к нему, дон Пармесан закричал:
— Стойте, сеньор, не двигайтесь! Сейчас я соберу их обратно во фляги.
— Ну, попадись мне в руки тот, кто это сделал! — уже не на шутку разозлившись, воскликнул Фриц. — Но я не дам им себя сожрать! Прочь с моего тела, подлые твари!
Но хирург крепко схватил его за руки.
— Подождите! Не надо этого делать! Прошу вас, обращайтесь с ними поделикатнее! Они должны остаться висеть на вас!
— Остаться висеть? Ну уж нет, дудки!
Он поднял руки, повел плечами и закричал:
— Да они всего меня облепили! Теперь я чувствую это!
— И меня! И меня тоже! — отозвался дон Пармесан.
— Они на руках, на ногах!
— И у меня, и у меня также!
— На спине!
— И у меня!
— Чудовища! Вампиры! Я разорву вас всех на мелкие кусочки!
Он разозлился уже действительно не на шутку и прямо-таки с яростью отрывал от себя пиявок.
Дону Пармесану это очень не понравилось. Он протянул руки к Фрицу и прокричал:
— Остановитесь! Вы же убиваете их! Стойте спокойно! Я сниму их с вас так осторожно, что вы получите от этого удовольствие!
— Остановиться? — переспросил возмущенный Фриц. — Но это же они первые на меня так подло напали!
— Ну какое это сейчас имеет значение! Вы же их уничтожаете. К тому же для вас самого сейчас этот процесс связан с мучениями. Подождите немного: когда они напьются крови, снять их будет совсем легко.
— Когда напьются? И как долго я должен ждать этого? Да они из меня, пока я буду ждать, выкачают всю кровь! Нет, моя жизнь — знаете ли, не игрушка для них. Снимайте их немедленно!
— Сеньор, ваша милость, ну пожалуйста, вспомните о том, что наука требует жертв. Будьте так добры и…
— Немедленно, я сказал! Требует жертв! Вы с ума сошли! Я не желаю становиться жертвой этих вампиров ради ваших дурацких теорий о пиявках!
Наконец дон Пармесан сдался и стал снимать пиявок с тела Фрица, стараясь каждую аккуратно протолкнуть в горлышко фляги. От волнения руки у него дрожали, и пиявки время от времени проскальзывали между его пальцами, шлепаясь на землю. Хирург судорожно начинал искать их в траве. При этом Фриц поносил его на все лады, а дон Пармесан отвечал ему проповедью о любви к науке вообще и к пиявкам в частности как ее помощникам. Со стороны все это выглядело очень смешно. Аргентинцы, казалось, уже вот-вот надорвут животы от хохота. Доктор Моргенштерн хотел было прийти на помощь своему слуге, но вдруг ему показалось, что все эта возня с пиявками идет как бы понарошку: недаром же вокруг стоял хохот, и он оставил свое намерение. Старый Ансиано и Аука стояли с серьезными лицами, но по их смеющимся глазам было видно, что они просто сдерживаются согласно понятиям индейцев о чувстве собственного достоинства.
Подошел Отец-Ягуар. Он догадался, кто именно организатор этого представления, и ясно дал понять это Шутнику, бросив на него суровый взгляд. Одного слова Отца-Ягуара было бы достаточно, чтобы прекратить веселье, но что-то мешало ему произнести это слово, возможно, то, что он лучше всех остальных в своей экспедиции знал, как необходима людям, находящимся подолгу в экстремальных обстоятельствах, разрядка. Но когда он понял, что Фриц и хирург собираются войти в воду Крокодильего источника, он все же вмешался, разъединил их своими сильными руками и сказал, против ожидания распалившихся противников, очень спокойно и мягко:
— Сеньоры, пора прекратить это. Шутка может закончиться печально.
— Шутка? — удивился Фриц. — Я и не подозревал, что эта история может оказаться шуткой! Хотел бы я посмотреть на этого шутника, когда на нем сидели бы пятьсот пиявок!
— Какие пятьсот? — воскликнул дон Пармесан. — Их было всего-то девяносто, по тридцать в каждой фляге.
— А, по-вашему, это мало? Боже мой! Девяносто пиявок покушались на мою жизнь! Они прокусили мои вены и хлебали во все горло драгоценную немецкую кровь, как будто я карась какой-нибудь глупый! В каждой этой твари теперь, наверное, по полфунта моей крови, всего, значит, они у меня ее вылакали сорок пять фунтов.
— В человеке не более, чем десять фунтов крови, по-латыни «сангвис», — вставил Моргенштерн.
— Да целых десять фунтов «сангвис», вы представляете! — гневно повторил Фриц. — Кто вернет мне потерянное?
— Я! — ответил хирург горячо и отчасти заискивающе. — Я верну вам если не все, то большую часть того, что вы потеряли!
— Интересно, как вы это сделаете?
— Тут вокруг много убитых крокодилов. Вы можете напиться их крови.
Он говорил совершенно серьезно. И остался серьезным даже после нового взрыва хохота. Не смеялся один только Фриц, потому что он просто онемел от изумления. Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем он вновь обрел дар речи и сказал, немного заикаясь:
— Ка… Ка… Как вы советуете мне поступить? Напиться крокодильей крови? Кажется, вы не понимаете, что для немецкого парня это совсем неподходящий напиток. Ну, ничего, я вам это разъясню!
Все поняли, что сейчас произойдет. Фриц уже сжал кулаки, но его остановил Отец-Ягуар.
— Пожалуйста, герр Кизеветтер, — сказал он, — давайте обойдемся без драки. Надо как следует осмотреть вас. Я помогу дону Пармесану.
И они втроем прошли за кусты, где Фриц был раздет догола. Очень скоро из-за кустов донеслись его истошные вопли, а потом вышел и он сам, голый до пояса, и жалобно запричитал:
— Сеньоры, взгляните на меня! Разве я похож теперь на человека? Я просто скелет, обтянутый кожей, и то не целой, а истерзанной в клочья!
Действительно, выглядел он ужасно: тело его было почти сплошь покрыто кровоточащими ранками.
Следом за ним из кустов вышел хирург. Он был в полном отчаянии.
— Все! Все они погибли! Кто вернет мне моих пиявок?
— А кто мне вернет мою кровь?
— Я думаю, вы квиты, — сказал Хаммер, медленно подходя к ним.
— И это вы называете «квиты»? — ответил ему Фриц. — Да разве капля моей крови может сравниться с десятью тысячами этих жутких тварей, червей каких-то, фу, не приведи Господи! Кто возместит мне то, что я потерял? Вернет мне вновь человеческий облик?
— Дон Пармесан.
— Ну, наконец-то прозвучало первое разумное слово за этот день. Но я все же не понимаю, как именно он это сделает.
— Мне потребуется помощь, — сказал дон Пармесан.
— Я помогу вам, — сказал Шутник. — И сделаю это из сострадания к несчастным созданиям, умершим в расцвете своих лет.
— Моли Бога, чтобы ты дожил до расцвета своих лет, — сказал Отец-Ягуар, давая понять молодому человеку, что шутка шутке бывает рознь.
Наконец вся эта история стала клониться к финалу. Оба ее главных героя были помещены в воду и как следует вымылись под присмотром всей остальной компании — все-таки крокодилы были совсем рядом. Фриц потихоньку вновь обретал присущую ему великолепную способность смотреть на все с юмором.
— Благодарю вас, сеньоры! — сказал он аргентинцам. — Те незабываемые острые ощущения, которые я пережил с вашей помощью, убедили меня в том, что во мне еще достаточно жизненной силы. Дон Пармесан, вашу руку, дружище! Мы оба пострадали и должны помириться! Если бы вы покрепче привязали свои фляги, то ничего бы не случилось.
— Я заткнул их так плотно, как только мог, — ответил хирург и недоуменно покачал головой: — И все-таки я не понимаю, как они могли оттуда выбраться?
Произнося эти слова, он попытался взять одну из фляг в руки, но не смог сделать этого, она была прочно связана с двумя другими. И тут хирург заметил, что на всех трех флягах не было крышек. И воды в них тоже не было — ни капли.
Заметив его удивление, Шутник поспешил дать разъяснение:
— Дон Пармесан, все это объясняется очень просто: первая вышедшая на свободу пиявка развязала тряпку, которой было обкручено горлышко фляги, а последняя, понимая как существо высокоразвитое, что после себя надо все оставлять в порядке, снова связала все три фляги.
Все засмеялись. А хирург задумчиво посмотрел на него.
— Очень может быть, что именно так оно все и было, — сказал он. — Но не вы ли, сеньор, и были той последней пиявкой? В таком случае, обязаны теперь помочь мне.
— С большой охотой, сеньор, но только не сейчас, я вижу, что Отец-Ягуар уже седлает свою лошадь, — ответил ему парень.
Глава XI
АНТОН И АУКА НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
В пути по пескам прошло еще полтора дня, и вот он, последний из четырех источников — хранителей военной тайны заговорщиков — источник Близнецов. Назван так он был потому, что здесь из земли бьют очень близко друг к другу два примерно равных по силе ключа, которые затем сливаются в один ручей, впадающий в озеро почти идеально круглой формы с изумительно чистым и гладким зеркалом. Диаметр его — более тысячи шагов.
Растительность вблизи озера напоминает о том, что экватор совсем близко: берега заросли тростником такуара [64], кое-где вымахавшем до десяти метров в высоту, дальше идет полоса лавровишневой поросли, в которой изредка мелькают отдельно растущие акации. Здесь можно было увидеть и так называемые крокодиловые пальмы, а там, где почва была достаточно влажной, — разросшиеся вширь и ввысь древовидные алоэ фантастических форм. На душе у усталого путника становится веселее, и, пораженный зрелищем этих великолепных кущ, он забывает свою недавнюю скуку, навеянную монотонностью пустынного пейзажа. Среди деревьев снуют во множестве яркие, звонкоголосые птички, по преимуществу колибри. На сочной и густой траве то тут, то там виднеются свежие вмятины — это следы зверей, приходивших к озеру на водопой.
— Похоже, здесь мы сможем подкрепиться не только рыбой, — с воодушевлением гурмана, приглашенного на званый обед в дом, славящийся своей изысканной кухней, сказал Херонимо, рассматривая одну из цепочек таких следов: — По-моему, это след оленя.
— Похоже, пустыня кончилась, — отозвался в тон другу ехавший рядом с ним Отец-Ягуар, — олени распространенных в Аргентине видов обычно не заходят слишком далеко в пески. А колибри никогда не улетают на большое расстояние от джунглей, и, значит, мы можем смело предположить, что скоро начнется тропический лес или, по крайней мере, пампа. Но, имей в виду, Херонимо, там, где прошел олень, очень скоро может появиться и хищник. Надо быть постоянно настороже, однако и бояться его тоже не стоит, зверь, даже такой злой и коварный, как ягуар, сам боится человека.
Это настроение своего вожака — предвкушение новых приключений, которые уже не за горами, разделяли и остальные члены экспедиции, а пока занялись кто чем — большинство отправилось на рыбалку, остальные — искать вход в очередной тайник оружия. Нашли его на этот раз очень быстро, несмотря на то, что оазис у источника Близнецов был куда обширнее оазиса у Крокодильего источника, и не менее быстро опустошили, благо опыт по этой части уже имелся. Теперь надо было решать, как погрузить всю эту массу оружия и амуниции на лошадей. Они и так уже выбивались из последних сил под тяжестью мешков из первых двух тайников, не говоря уже о том, что такая нагрузка, конечно, не могла не сказываться на их скорости.
Но гораздо больше Херонимо волновало сейчас другое.
— Нам нужно удвоить свое внимание и быть теперь гораздо осторожнее, чем до сих пор, — сказал он, обращаясь к самым бывалым членам экспедиции.
— Это еще почему? Разве и тут водятся пиявки? — изобразил из себя наивного простака Шутник.
— Да брось ты, наконец, свои смешки! — ответил ему Херонимо. — Не до того нам сейчас. Солдаты капитана Пелехо уже, вполне возможно, добрались до Пальмового озера.
Растительность вблизи озера напоминает о том, что экватор совсем близко: берега заросли тростником такуара [64], кое-где вымахавшем до десяти метров в высоту, дальше идет полоса лавровишневой поросли, в которой изредка мелькают отдельно растущие акации. Здесь можно было увидеть и так называемые крокодиловые пальмы, а там, где почва была достаточно влажной, — разросшиеся вширь и ввысь древовидные алоэ фантастических форм. На душе у усталого путника становится веселее, и, пораженный зрелищем этих великолепных кущ, он забывает свою недавнюю скуку, навеянную монотонностью пустынного пейзажа. Среди деревьев снуют во множестве яркие, звонкоголосые птички, по преимуществу колибри. На сочной и густой траве то тут, то там виднеются свежие вмятины — это следы зверей, приходивших к озеру на водопой.
— Похоже, здесь мы сможем подкрепиться не только рыбой, — с воодушевлением гурмана, приглашенного на званый обед в дом, славящийся своей изысканной кухней, сказал Херонимо, рассматривая одну из цепочек таких следов: — По-моему, это след оленя.
— Похоже, пустыня кончилась, — отозвался в тон другу ехавший рядом с ним Отец-Ягуар, — олени распространенных в Аргентине видов обычно не заходят слишком далеко в пески. А колибри никогда не улетают на большое расстояние от джунглей, и, значит, мы можем смело предположить, что скоро начнется тропический лес или, по крайней мере, пампа. Но, имей в виду, Херонимо, там, где прошел олень, очень скоро может появиться и хищник. Надо быть постоянно настороже, однако и бояться его тоже не стоит, зверь, даже такой злой и коварный, как ягуар, сам боится человека.
Это настроение своего вожака — предвкушение новых приключений, которые уже не за горами, разделяли и остальные члены экспедиции, а пока занялись кто чем — большинство отправилось на рыбалку, остальные — искать вход в очередной тайник оружия. Нашли его на этот раз очень быстро, несмотря на то, что оазис у источника Близнецов был куда обширнее оазиса у Крокодильего источника, и не менее быстро опустошили, благо опыт по этой части уже имелся. Теперь надо было решать, как погрузить всю эту массу оружия и амуниции на лошадей. Они и так уже выбивались из последних сил под тяжестью мешков из первых двух тайников, не говоря уже о том, что такая нагрузка, конечно, не могла не сказываться на их скорости.
Но гораздо больше Херонимо волновало сейчас другое.
— Нам нужно удвоить свое внимание и быть теперь гораздо осторожнее, чем до сих пор, — сказал он, обращаясь к самым бывалым членам экспедиции.
— Это еще почему? Разве и тут водятся пиявки? — изобразил из себя наивного простака Шутник.
— Да брось ты, наконец, свои смешки! — ответил ему Херонимо. — Не до того нам сейчас. Солдаты капитана Пелехо уже, вполне возможно, добрались до Пальмового озера.