Страница:
— Неужели такое возможно? Вы не шутите случайно?
— Какие там шутки! В тот самый день, как доктор прибыл в Аргентину и навестил банкира Салидо, Перильо совершил первое свое покушение на его жизнь.
— Салидо, говорите вы? А в каком городе это случилось?
— В Буэнос-Айресе.
— Значит, вы с ним знакомы?
— Да, и он — милейший человек, — сказал доктор. — Я был ему представлен и пользовался его гостеприимством, пока находился в Буэнос-Айресе.
— И долго вы жили под крышей его дома?
— Нет, несколько недель.
— А вам не приходилось слышать, чтобы сеньор Салидо упоминал когда-нибудь мое имя? — взволнованно спросил Энгельгардт.
— Постойте, постойте, когда вы сказали, что ваше имя — Энгельгардт, у меня появилось ощущение, что я его уже где-то слышал…
— Но вы могли слышать его и в Германии. У нас на родине полно Энгельгардтов.
— Нет, нет, это было определенно в Аргентине, но где точно, не могу вспомнить. Фриц, а ты не припомнишь ли, дружище, где мы могли слышать фамилию Энгельгардт?
— Энгель… Энгель… — задумчиво пробормотал, глядя себе под ноги, Фриц. — А, вспомнил, вспомнил! Вы жили в Лиме, и у вас было свое дело. Вы случайно не владелец банка?
— Да, я жил в Лиме и до самого последнего времени владел одним из самых крупных банков в столице Перу.
— У вас супруга, так?
— Так.
— И два сына?
— И это верно.
— Один из них гостил недавно у банкира Салидо в Буэнос-Айресе?
— И это верно.
— Все так, как я и думал! Мы не могли сразу вспомнить, где слышали эту славную фамилию, потому что мальчика называли только по имени — Антон. Доктор, что вы на это скажете, вот до чего мир тесен: герр Энгельгардт — не кто иной, как родной папа нашего юного героя Антона.
Доктор, открыв от удивления рот, переводил взгляд с Фрица на Энгельгардта, с Энгельгардта на Фрица, не в силах вымолвить ни слова… Наконец, покачав отрицательно головой, сказал:
— Нет, Фриц, здесь скорее всего какое-то недоразумение или совпадение. Отец того Антона Энгельгардта, которого знаем мы, действительно банкир, но я бы не стал отождествлять его с герром Энгельгардтом, которого мы видим в данный момент перед собой.
— Почему же?
— Потому что тот человек, насколько мне известно, вовсе не собирался продавать свое дело и отправляться в путешествие через Анды.
— Нет, нет, я уверен, что никакого недоразумения тут нет, — с горячностью запротестовал Фриц, а герр Энгельгардт утвердительно закивал головой в подтверждение этих его слов.
Но это не убедило доктора Моргенштерна, даже наоборот: его сомнение перешло в подозрительность, и, прищурив глаза на манер этакого проницательного сыщика, с видом превосходства над всеми окружающими он произнес:
— Не думаю, чтобы отец нашего Антона, зная, что его сын, по-латыни «пуэр» или «филиус», вот-вот прибудет домой, отправился в подобное путешествие.
— Как? — спросил Энгельгардт ошарашенно. — Антон собирался вернуться домой?
— Да, и не только собирался, но и отправился в путь к дому.
— Мой сын? Нет, тут что-то действительно не так, возможно, вы правы, речь идет о другом Антоне Энгельгардте. Но как же это?.. Второй банкир по фамилии Салидо, может, и существует в природе, я не могу этого знать, но в Буэнос-Айресе второго такого человека точно нет…
— Вот именно.
— Так что тут не может быть никаких сомнений, — уверенно заявил Энгельгардт, — поскольку сеньор Салидо — дядя именно того юноши, который вам знаком, следовательно, это все-таки мой сын, и никто иной.
— Но почему вы тогда уехали из Лимы? Почему не остались ждать сына дома? Вам же было хорошо известно о том, что Антон покинул Буэнос-Айрес и направляется домой через Анды! — не унимался доктор Моргенштерн.
— Я знал, что у него было такое намерение, но о том, что он выехал, — не знал. А перед тем, как выехать из Лимы, я послал сеньору Салидо телеграмму, в которой просил его задержать Антона.
— События иногда, знаете ли, опережают самые срочные депеши, — ответил сочувственным тоном доктор, которому, вероятно, надоело наконец разыгрывать из себя сыщика. — Очевидно, телеграмма пришла тогда, когда Антона уже не было в Буэнос-Айресе. Но в таком случае мне непонятно другое: почему банкир Салидо не телеграфировал вам немедленно об этом в Лиму?
— Да это-то как раз понятно… Кто может поручиться за своевременную доставку телеграмм во время войны.
— Бог мой! Какой войны?
— Как это какой? Между Чили и Перу. А вы что же, ничего не слышали об этом?
— Абсолютно! От вас впервые слышим.
— Странно! Должно быть, вы пребывали последние дни на Луне…
— Нет, мы были в глубине Гран-Чако, а это почти то же самое, что на Луне. Новости туда доходят не скоро.
— Дело в том, что все коммуникации, связывающие Перу с Аргентиной, проходят через территорию Чили. Моя телеграмма сеньору Салидо в Буэнос-Айрес была отправлена еще до начала военных действий и оказалась, как я теперь прекрасно понимаю, одной из последних депеш, прошедших по каналам связи нормально. А ответная телеграмма, которую, я нисколько не сомневаюсь, Салидо мне отправил, пришлась как раз на момент военной заварухи, вот почему она и не дошла. Так… Наконец-то все. стало понятно. Бог мой, а я-то до сих пор пребывал в уверенности, что Антон находится в доме своего дяди в полной безопасности!
Пока шел этот волнующий всех разговор, трое немцев даже не заметили, как немного отстали от остальных. После всего, что уже было сказано, разговор продолжили Энгельгардт и Фриц, причем обмен вопросами, ответами и репликами шел в молниеносном стиле, почти без пауз, доктор Моргенштерн же тем временем погрузился в свои мысли.
— Ну и дела! — воскликнул Фриц. — Война между Перу и Чили, потерявшаяся телеграмма, а вы и Антон оба в Андах, но не вместе! Ах ты, Господи, ну почему вам не сиделось в Лиме, зачем вы продали свое дело?
— Обстоятельства, мой друг, бывают властителями наших желаний часто помимо нашей воли. Эта война грозила мне потерей всего моего состояния, не только дела, но и дома и всего остального, чем я владею, так что из двух зол я выбрал меньшее. Мы фактически бежали из Лимы. Жену с младшим сыном я отправил в Германию морем, благо нашелся у меня хороший знакомый, даже, можно сказать, друг — капитан одного недавно спущенного на воду судна, а сам отправился в горы. Кто бы мог подумать, что все так получится, Бог мой! Где теперь мой мальчик? Какие люди его окружают? Жив ли он? Я в отчаянии!
Фриц положил руку на плечо Энгельгардту и сказал, постаравшись придать своему тону выражение спокойной уверенности в том, что все еще будет хорошо:
— Успокойтесь! Вспомните, что за человек сеньор Салидо. Ну, конечно же, он никогда и ни за что не станет связываться с людьми ненадежными, с сомнительной репутацией, и уж тем более не доверит им своего племянника.
— Да, да, я знаю, что брат моей жены — человек осторожный и постарается сделать все как можно лучше, но в данном случае он не владеет ситуацией, вот в чем все дело. Кто знает, что может произойти в пути! Да все, что угодно. Но даже если переход через Анды закончится для моего сына вполне благополучно, и он доберется до Лимы, что дальше? Нас нет, и никто ему не скажет, где мы… а его еще к тому же, вполне вероятно, могут призвать в армию, он ведь уже достиг призывного возраста.
— Вот на этот счет вы можете совершенно не волноваться! Ваш сын еще не пересек границу Перу, и, я думаю, не пересечет, во всяком случае, до тех пор, пока не кончится эта война. Люди, с которыми он сейчас, конечно, не допустят этого.
— Но почему вы так уверенно об этом говорите? Вы что, знаете этих людей?
— Знаю, и весьма неплохо.
— Скажите же мне, кто они и где сейчас находятся?
— Они — это двадцать с лишним мужчин, прошедших Огонь и воду, а ведет их человек по имени Отец-Ягуар. Вам это имя, данное ему местными жителями, о чем-нибудь говорит? Даю вам честное слово: с ними ваш сын как за каменной стеной!
Выражение напряжения и тревоги сошло наконец с лица Энгельгардта. Он схватил обе руки Фрица и стал радостно трясти их, воскликнув:
— Значит, он с Отцом-Ягуаром! В Салине-дель-Кондор, совсем рядом от меня! Какое удачное совпадение обстоятельств или даже больше — веление судьбы!
— Это не совпадение! — взял слово доктор. — Я тоже уверен в том, что ваш сын находится рядом и уже завтра утром вы сможете его обнять, но благодарить за это вы должны не случай, а ваше собственное доброе сердце. Если бы вы равнодушно проехали мимо нас, то еще долго ничего не знали бы о сыне. Но вы этого не сделали, и судьба вознаградила вас.
— Расскажите мне, пожалуйста, где и как вы общались с моим сыном.
— Мы познакомились в Буэнос-Айресе, в доме сеньора Салидо. Во второй раз встретили его в составе экспедиции герра Хаммера, или Отца-Ягуара, на берегу Рио-Саладо и оттуда отправились все вместе в Гран-Чако.
— Как? Вы были там? Бог мой, у Гран-Чако такая жуткая слава! С вами там ничего страшного не происходило?
— Кое-что происходило, и порой это были довольно неприятные происшествия.
— Эти неприятные происшествия коснулись также и моего сына?
— Нет, его нет, потому что он находился под хорошей защитой, по-латыни «патронициум» или «тутела». Но он тем не менее сумел отличиться. Если хотите, мы расскажем вам, как это было.
— О, конечно, конечно!
Но только доктор раскрыл рот для живописания подвигов юного Энгельгардта, как Фриц остановил его движением руки, сказав:
— Не сейчас, только не сейчас, господа! Мы и так здорово отстали от остальных. Надо спешить. Мы можем разговаривать и по дороге, а уж когда разобьем лагерь, сделать это сам Бог велит.
Правота Фрица была признана всеми в виде пришпоривания мулов.
Долина, зажатая между двумя горами, постепенно поднималась, а потом уровень ее снова понижался. На гребне холма на фоне багрового в отблесках заката неба четко вырисовывались силуэты двух аррьерос и пеона: они остановились, поджидая отставших. Как только те подъехали, вся группа устремилась вперед со скоростью ветра. Солнце садилось. Высоко в небе кружил кондор. Аррьеро, ехавший впереди, показал на него и сказал:
— Он ищет свое гнездо. Нам тоже надо выбрать себе место для стоянки, пока еще что-то видно, через полчаса стемнеет окончательно.
— Значит, нужную нам тропу мы найдем еще не скоро, — грустно сказал Энгельгардт.
— Мы в нескольких минутах езды от нее.
— А от того места, где можно будет заночевать?
— А это все рядом. Но, к сожалению, нам придется отклониться на север, тогда как до сих пор, если вы заметили, мы с вами ехали точно на юг. Будьте готовы к тому, что мы потеряем довольно много времени.
— На север — значит, в Салину-дель-Кондор?
— Да.
— Прекрасно. Я передумал. Мы едем не в Салъту, а поднимаемся в горы.
— Сеньор, я ничего не понимаю! Что заставило вас изменить решение?
— Причина для этого у меня такая серьезная, мой друг, что серьезней и быть не может Мой сын сейчас находится в Салине-дель-Кондор, а не в Буэнос-Айресе. Об этом я только что узнал.
— Понимаю.
В этот момент они выехали к довольно обширному песчаному участку долины. Аррьеро, ехавший впереди, соскочил с мула, наклонился к земле и сказал:
— Сеньоры, взгляните сюда: это следы от копыт, хотя уже и давно оставлены на этом песке, читаются еще неплохо. Вот она, тропа на Салину. Пройдем по ней сколько успеем до наступления ночи!
Он пустил своего мула галопом, остальные последовали его примеру. Песчаный участок закончился, и они оказались у подножия горы, испещренной глубокими трещинами. Аррьеро приостановился и, указав на одну, особенно большую, щель среди камней, сказал:
— Вот здесь мы и остановимся. Это пещера, у которой два входа. Ветер туда, однако, не проникает, возле костра, закутавшись в пончо, мы сможем выспаться не хуже, чем на каком-нибудь ранчо.
Пещера, кроме двух входов, точнее, двух больших щелей в своих стенах, имела еще одну оригинальную особенность: у нее не было пола, если можно так выразиться, то есть ровного, прочного основания. «Пол» составляли две каменные плиты, находящиеся на разном уровне, так что одна заходила краем на другую. Несмотря на наличие двух больших отверстий, сквозняка в пещере не было благодаря тому, что по форме внутренность пещеры представляла собой полусферу. Недалеко от одного из входов в пещеру росла невысокая, но густая трава, которую мулы тотчас начали с аппетитом поедать. Их освободили от упряжи, связав лишь передние ноги таким образом, чтобы они смогли попастись, но уйти куда-то далеко — нет.
Вскоре в пещере уже пылал костер, а из седел, положенных под голову, и пончо были устроены удобные и даже, пожалуй, уютные постели. Хвороста путники заготовили столько, чтобы костер смог не угасать несколько часов.
Впервые за день они поели, а после ужина доктор Моргенштерн угостил всех сигаретами, которыми он запасся в Сальте. Сигареты были даже на выбор, поскольку у Энгельгардта тоже был с собой их запас, правда, небольшой. Под сигаретный дым и начались рассказы доктора Моргенштерна и Фрица об Антоне с того самого момента, как они познакомились с ним в Буэнос-Айресе. Лица всех разгладились, смягчились: от костра шло физическое тепло, от людей — душевное, даже мрачный проводник-неудачник и то как будто бы подобрел.
Человек так устроен, что, когда ему хорошо, он почему-то, увы, становится неосторожным. Наш случай не был исключением: никто не подумал о том, что перед входом надо было выставить часового. Одно скажу по этому поводу — Отец-Ягуар никогда бы так не поступил.
Как странно, право, порой складываются обстоятельства: среди сидевших в пещере шести человек трое говорили об Отце-Ягуаре с восхищением и благодарностью, а в это же самое время рядом с ними находились два самых ненавидимых и презираемых им человека, два его злейших врага — гамбусино Бенито Пахаро и эспада Антонио Перильо. Оставим их ненадолго возле пещеры и вернемся на некоторое время назад.
Если вы помните, Бенито Пахаро и Антонио Перильо собирались разыскать на Гуанакотале индейцев мойо, которых хотели нанять для путешествия к ущелью Смерти. Но сразу они их найти не смогли, а между тем съестные припасы, взятые у Родриго Серено в долг, подходили к концу, что делало необходимость отыскать мойо еще более острой.
Но еще больше их волновало сейчас другое: как бы сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы, то есть чтобы индейцы не догадались о том, что, собственно, делают в ущелье Смерти их наниматели. Гамбусино, надо отдать ему должное, был не настолько самонадеян, чтобы недооценивать природную сметку индейцев, что свойственно, увы, многим белым людям, и заранее предостерег своего напарника:
— Эти местные проходимцы довольны сообразительны и проницательны, на мякине их не проведешь. Я думаю, нам надо придумать какой-то повод для наших поисков, возможно, связанный с религией, пожалуй, это единственное средство, с помощью которого мистификация может получиться. А тебе не пришло в голову чего-нибудь еще в этом роде?
— Мне нравится твоя идея. Но что ты скажешь насчет варианта с торжественной клятвой?
— Это неплохой вариант. Значит, объясним им все так. смертельная опасность, нависшая над нами, заставляет нас дать страшную клятву, которую Бог примет благосклонно только в том случае, если мы дадим ее в ущелье Смерти без каких-либо свидетелей
— Да, но как мы объясним им то, что должны поднять наверх из ущелья какой-то груз?
— Слушай, у тебе вообще как с головой-то? Я разве тебе не говорил, что все они должны, как только мы поднимем груз, умереть? Работы в этом смысле будет у нас немного, потому что мы наймем человек шесть или восемь, не больше.
Мойо,. ничего не подозревавшие о намерениях двух негодяев, радушно встретили их, провели к вождю, который стал расспрашивать гамбусино и эспаду об их намерениях. Он высказал готовность сам сопровождать их к ущелью Смерти, но, быстро переглянувшись между собой, гамбусино и эспада, перебивая друг друга, заговорили о том, что это, дескать, слишком большая честь для них, они не могут ее принять и так далее. Но вождь не принял этих возражений и велел позвать лучших своих воинов, не спрашивая их о том, хотят они или нет отправляться к ущелью Смерти.
В результате еще семеро мойо, кроме вождя, покинули Гуанакоталь и отправились к ущелью Смерти. К вечеру первого дня они вышли на узкую тропу, ведущую в Салину-дель-Кондор, по ней ехали до наступления сумерек, а когда стемнело, гамбусино приказал разбить лагерь, но Острие Ножа, вождь мойо, сказал:
— Скоро поднимется сильный северный ветер, нам нужно найти другое место для лагеря, хорошо защищенное от этого ветра.
— Ты знаешь такое место?
— Да, я как-то давно заприметил тут неподалеку одну пещеру с двумя входами.
— Так веди нас скорее туда!
Ехали они цепочкой, возглавлял которую Острие Ножа. И вдруг он придержал своего мула, шепнув несколько слов воину, который ехал сразу же за ним, тот — следующему…
— Что случилось? Ты заметил какие-то признаки опасности? — спросил гамбусино тоже как мог тихо, несмотря на свой бас.
— Да, я заметил отблеск костра. В пещере кто-то развел огонь.
— Там люди?
— Да, там, где горит костер, всегда найдется хотя бы один человек, который его разводил, — дал своего рода философский ответ вождь.
— Кто бы это мог быть?
— Увидим. Подержите моего мула. А ты, — сказал Он, обращаясь уже к мулу, — оставайся на месте и стой спокойно!
Примерно через полчаса он вернулся и сообщил:
— Перед входом в пещеру пасутся мулы, а внутри нее у костра сидят шесть человек.
— Индейцы? — спросил гамбусино.
— Белые.
— Как они вооружены?
— Очень хорошо.
— Что делают?
— Разговаривают друг с другом. Трое говорят по-испански, а трое других на таком языке, которого я не понимаю.
— Это странно, даже очень, я бы сказал, странно. Я должен сам на них взглянуть.
— Я пойду с тобой, — сказал эспада.
— В этом нет никакой необходимости.
Но тем не менее эспада слез с лошади, и они, крадучись, ступая очень осторожно, двинулись на свет костра вдвоем, один вслед другому. Возле самого входа в пещеру легли на землю и поползли.
— Слушай, а если кто-то из них вдруг случайно высунется из пещеры, он не заметит нас, как думаешь?
— Думаю, нет, по одной простой причине: глаза, которые долго смотрят на огонь, в темноте некоторое время совершенно ничего не видят.
Они приподнялись и, сделав несколько шагов, очутились возле узкой щели между камнями, через которую были видны лица троих из сидящих у костра, это были оба аррьерос и пеон-проводник. Остальные сидели к ним спиной, но зато их было хорошо слышно. Гамбусино внимательно прислушался к незнакомой для него речи и через несколько минут жестом дал знать своему спутнику, что пора возвращаться. Когда они отошли от пещеры на такое расстояние, чтобы их разговор невозможно было услышать оттуда, Перильо спросил гамбусино:
— Ты узнал его?
— Кого?
— Пеона сеньора Серено из Сальты.
— Узнал.
— Я тоже. Но двух других в первый раз вижу.
— Судя по тому, как они одеты, оба этих парня — аррьерос. Я уже встречал их где-то в горах, но не знаю, как их зовут. Слушай, а как ты думаешь, на каком языке разговаривали трое других? Я могу сказать лишь то, что это точно не французский, не португальский и не английский.
— Мне приходилось слышать, как разговаривают друг с другом немцы из Буэнос-Айреса, и мне сейчас показалось, что эти трое белых произносят слова из этого языка.
— Дьявол! Немецкий! Тогда это могут быть…
— Не спеши с выводами! В пещере есть еще один вход. Надеюсь, оттуда лица этих троих видны получше. Пошли!
Они пригнулись и стали пробираться ко второму входу в пещеру.
Гамбусино, помянув еще раз про себя дьявола, убедился, что его подозрения насчет того, кто такие эти трое немцев, были небеспочвенны. Доктор Моргенштерн и Фриц сидели по отношению к нему точно в профиль, третий немец — лицом, но его гамбусино не знал. Ему оказалось достаточно лицезрения двух первых, чтобы от распиравшей его злости едва не задохнуться. Когда они отползли от пещеры на несколько метров, он произнес яростным шепотом:
— Снова нам поперек дороги встали эти проклятые немцы! Заговорены они, что ли? А ты узнал их?
— Ну конечно! Я не ошибся, значит, когда предположил, что это немецкий язык.
— О чем ты думаешь! Лучше скажи-ка мне, как они попали в эту пещеру?
— Им черт помог!
— Не иначе! А нам он заодно голову заморочил, а то бы мы ни за что не приняли одного из них за полковника Глотино, и все же эти ребята — далеко не такие простодушные, какими хотят казаться, ты заметь: как только мы начинаем что-то затевать, они непременно встают у нас на пути, как будто узнают об этом заранее.
— Но это еще не самая большая опасность, которую несет с собой их появление.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему-то всегда, как только они нам попадаются, очень скоро появляется и Отец-Ягуар. Я уверен, он и сейчас где-то недалеко отсюда.
— Твоя правда. Но я надеюсь, что хотя бы Отцу-Ягуару черт не помогает.
— А вот это известно только им двоим с чертом, и никому больше. Кстати, ты пересчитал седла, которые лежат на полу в пещере?
— Да, там лежат шесть седел для верховой езды. У костра сидело тоже шесть человек. Следовательно, Отца-Ягуара здесь никак быть не может.
— Что будем делать? Поскачем дальше? Ладно, это мы с тобой обсудим потом, а сейчас я должен сочинить благодарственную записочку для этих немецких коротышек.
Гамбусино задумался на минуту, глядя остановившимся взглядом перед собой, и наконец произнес:
— Я думаю…
— …что надо дать им уйти и на этот раз? — продолжил эспада, научившийся наконец понимать с полуслова своего компаньона по грязным делам.
— Да, не следует их задерживать. Сами по себе они не представляют для нас никакой опасности. Ну, убьем мы их, а что толку? А вот если проследим, куда они направляются, то, я уверен, доберемся и до самого Отца-Ягуара.
— Так, значит, ты думаешь, что мы должны таскаться за ними, куда бы им не взбрело в голову отправиться?
— Хм. Это вообще-то, конечно, выглядело бы глуповато, но в этой истории для нас с тобой имеется еще одного интерес.
— Какой?
— Они богаты…
— Ты думаешь?
— А как же! Тот, кто предпринимает такие путешествия, должен иметь кое-что в кармане. Но есть и еще один повод для того, чтобы последить за ними. Тебе знаком третий немец?
— Нет.
— А ты бывал когда-нибудь в Лиме?
— Он что — оттуда?
— Да. У меня нет никаких сомнений, что это именно тот человек, которого я там когда-то знавал. Слышал ты когда-нибудь имя Энгельгардта?
— Неужели ты имеешь в виду тамошнего банкира-миллионера?
— Именно его, того самого.
— Ага, я тебя понял. Хорошая мысль! Если у нас ничего не получится с сокровищами, мы, по крайней мере, сможем получить компенсацию за свой поход в Анды с помощью выкупа за его жизнь, так?
— Вот-вот! Много мы с него, пожалуй, не возьмем, всего лишь половину его состояния, заплатит — освободим, так уж и быть.
— Как это «освободим»? А если он наведет на нас полицию? Нет, это было бы глупостью! Пусть сначала заплатит, а потом… — в расход его! Согласен? Поможешь? Найдем мы сокровища или нет — еще вилами на воде писано, а тут — верное дело.
— Ты прав, полностью прав. Так значит, мы берем его в плен, а что будем делать с двумя немцами-коротышками?
— Ну на что они годятся? Прикончим.
— А индейцы? Ты забыл о них? Как мы тут спрячем концы в воду?
— Можно сделать так, что они будут молчать, как будто воды в рот набрали.
— Почему ты в этом так уверен?
— Мы возьмем банкира себе, а им отдадим коротышек и скажем, что эти иностранцы очень богаты.
— Идет. Пока суд да дело, мы сможем делать, что пожелаем.
— Да-да, а потом, кстати, когда все будет кончено и с теми, и с другими, состояние коротышек достанется опять же нам.
— Но как быть с этими двумя аррьерос и пеоном? Задерживать их здесь? Какой в этом толк? Все равно с них ничего не возьмешь. А отпустим их, они нас выдадут…
— А мы не сделаем ни того, ни другого.
— Как это?
— Все решат три пули или три удара ножом.
— Да, скор ты на расправу! Но это правильно, иначе ничего у нас не выйдет. Но остается еще вопрос: как к этому отнесутся индейцы?
— Поддержат нас, я уверен. Пойду, на всякий случай переговорю с ними. Жди меня здесь!
Вернулся гамбусино не один. С ним были вождь мойо и шесть его воинов, седьмой остался при мулах.
— Они согласны, — прошептал Бенито Пахаро. — Банкир — наш, коротышки достаются им. Но они не хотят никого убивать. Аррьерос и пеона придется убирать нам самим, так что бери-ка ты оружие в руки.
— Ладно. Когда мы этим займемся?
— Немедленно.
— Как будем действовать?
— Мы с тобой подползем к ним с той стороны, где сидят аррьерос и пеон, а индейцы — с другой. Как только прогремят наши выстрелы, они бросятся на немцев, разоружат их и свяжут. Все! Пошли!
Уже возле самого входа в пещеру гамбусино прошептал эспаде:
— Я беру на себя аррьерос, а ты — пеона. Стреляем им в головы, как только я произнесу «три», понял?
— Да, — спокойно ответил Перильо и взял ружье на изготовку.
— Какие там шутки! В тот самый день, как доктор прибыл в Аргентину и навестил банкира Салидо, Перильо совершил первое свое покушение на его жизнь.
— Салидо, говорите вы? А в каком городе это случилось?
— В Буэнос-Айресе.
— Значит, вы с ним знакомы?
— Да, и он — милейший человек, — сказал доктор. — Я был ему представлен и пользовался его гостеприимством, пока находился в Буэнос-Айресе.
— И долго вы жили под крышей его дома?
— Нет, несколько недель.
— А вам не приходилось слышать, чтобы сеньор Салидо упоминал когда-нибудь мое имя? — взволнованно спросил Энгельгардт.
— Постойте, постойте, когда вы сказали, что ваше имя — Энгельгардт, у меня появилось ощущение, что я его уже где-то слышал…
— Но вы могли слышать его и в Германии. У нас на родине полно Энгельгардтов.
— Нет, нет, это было определенно в Аргентине, но где точно, не могу вспомнить. Фриц, а ты не припомнишь ли, дружище, где мы могли слышать фамилию Энгельгардт?
— Энгель… Энгель… — задумчиво пробормотал, глядя себе под ноги, Фриц. — А, вспомнил, вспомнил! Вы жили в Лиме, и у вас было свое дело. Вы случайно не владелец банка?
— Да, я жил в Лиме и до самого последнего времени владел одним из самых крупных банков в столице Перу.
— У вас супруга, так?
— Так.
— И два сына?
— И это верно.
— Один из них гостил недавно у банкира Салидо в Буэнос-Айресе?
— И это верно.
— Все так, как я и думал! Мы не могли сразу вспомнить, где слышали эту славную фамилию, потому что мальчика называли только по имени — Антон. Доктор, что вы на это скажете, вот до чего мир тесен: герр Энгельгардт — не кто иной, как родной папа нашего юного героя Антона.
Доктор, открыв от удивления рот, переводил взгляд с Фрица на Энгельгардта, с Энгельгардта на Фрица, не в силах вымолвить ни слова… Наконец, покачав отрицательно головой, сказал:
— Нет, Фриц, здесь скорее всего какое-то недоразумение или совпадение. Отец того Антона Энгельгардта, которого знаем мы, действительно банкир, но я бы не стал отождествлять его с герром Энгельгардтом, которого мы видим в данный момент перед собой.
— Почему же?
— Потому что тот человек, насколько мне известно, вовсе не собирался продавать свое дело и отправляться в путешествие через Анды.
— Нет, нет, я уверен, что никакого недоразумения тут нет, — с горячностью запротестовал Фриц, а герр Энгельгардт утвердительно закивал головой в подтверждение этих его слов.
Но это не убедило доктора Моргенштерна, даже наоборот: его сомнение перешло в подозрительность, и, прищурив глаза на манер этакого проницательного сыщика, с видом превосходства над всеми окружающими он произнес:
— Не думаю, чтобы отец нашего Антона, зная, что его сын, по-латыни «пуэр» или «филиус», вот-вот прибудет домой, отправился в подобное путешествие.
— Как? — спросил Энгельгардт ошарашенно. — Антон собирался вернуться домой?
— Да, и не только собирался, но и отправился в путь к дому.
— Мой сын? Нет, тут что-то действительно не так, возможно, вы правы, речь идет о другом Антоне Энгельгардте. Но как же это?.. Второй банкир по фамилии Салидо, может, и существует в природе, я не могу этого знать, но в Буэнос-Айресе второго такого человека точно нет…
— Вот именно.
— Так что тут не может быть никаких сомнений, — уверенно заявил Энгельгардт, — поскольку сеньор Салидо — дядя именно того юноши, который вам знаком, следовательно, это все-таки мой сын, и никто иной.
— Но почему вы тогда уехали из Лимы? Почему не остались ждать сына дома? Вам же было хорошо известно о том, что Антон покинул Буэнос-Айрес и направляется домой через Анды! — не унимался доктор Моргенштерн.
— Я знал, что у него было такое намерение, но о том, что он выехал, — не знал. А перед тем, как выехать из Лимы, я послал сеньору Салидо телеграмму, в которой просил его задержать Антона.
— События иногда, знаете ли, опережают самые срочные депеши, — ответил сочувственным тоном доктор, которому, вероятно, надоело наконец разыгрывать из себя сыщика. — Очевидно, телеграмма пришла тогда, когда Антона уже не было в Буэнос-Айресе. Но в таком случае мне непонятно другое: почему банкир Салидо не телеграфировал вам немедленно об этом в Лиму?
— Да это-то как раз понятно… Кто может поручиться за своевременную доставку телеграмм во время войны.
— Бог мой! Какой войны?
— Как это какой? Между Чили и Перу. А вы что же, ничего не слышали об этом?
— Абсолютно! От вас впервые слышим.
— Странно! Должно быть, вы пребывали последние дни на Луне…
— Нет, мы были в глубине Гран-Чако, а это почти то же самое, что на Луне. Новости туда доходят не скоро.
— Дело в том, что все коммуникации, связывающие Перу с Аргентиной, проходят через территорию Чили. Моя телеграмма сеньору Салидо в Буэнос-Айрес была отправлена еще до начала военных действий и оказалась, как я теперь прекрасно понимаю, одной из последних депеш, прошедших по каналам связи нормально. А ответная телеграмма, которую, я нисколько не сомневаюсь, Салидо мне отправил, пришлась как раз на момент военной заварухи, вот почему она и не дошла. Так… Наконец-то все. стало понятно. Бог мой, а я-то до сих пор пребывал в уверенности, что Антон находится в доме своего дяди в полной безопасности!
Пока шел этот волнующий всех разговор, трое немцев даже не заметили, как немного отстали от остальных. После всего, что уже было сказано, разговор продолжили Энгельгардт и Фриц, причем обмен вопросами, ответами и репликами шел в молниеносном стиле, почти без пауз, доктор Моргенштерн же тем временем погрузился в свои мысли.
— Ну и дела! — воскликнул Фриц. — Война между Перу и Чили, потерявшаяся телеграмма, а вы и Антон оба в Андах, но не вместе! Ах ты, Господи, ну почему вам не сиделось в Лиме, зачем вы продали свое дело?
— Обстоятельства, мой друг, бывают властителями наших желаний часто помимо нашей воли. Эта война грозила мне потерей всего моего состояния, не только дела, но и дома и всего остального, чем я владею, так что из двух зол я выбрал меньшее. Мы фактически бежали из Лимы. Жену с младшим сыном я отправил в Германию морем, благо нашелся у меня хороший знакомый, даже, можно сказать, друг — капитан одного недавно спущенного на воду судна, а сам отправился в горы. Кто бы мог подумать, что все так получится, Бог мой! Где теперь мой мальчик? Какие люди его окружают? Жив ли он? Я в отчаянии!
Фриц положил руку на плечо Энгельгардту и сказал, постаравшись придать своему тону выражение спокойной уверенности в том, что все еще будет хорошо:
— Успокойтесь! Вспомните, что за человек сеньор Салидо. Ну, конечно же, он никогда и ни за что не станет связываться с людьми ненадежными, с сомнительной репутацией, и уж тем более не доверит им своего племянника.
— Да, да, я знаю, что брат моей жены — человек осторожный и постарается сделать все как можно лучше, но в данном случае он не владеет ситуацией, вот в чем все дело. Кто знает, что может произойти в пути! Да все, что угодно. Но даже если переход через Анды закончится для моего сына вполне благополучно, и он доберется до Лимы, что дальше? Нас нет, и никто ему не скажет, где мы… а его еще к тому же, вполне вероятно, могут призвать в армию, он ведь уже достиг призывного возраста.
— Вот на этот счет вы можете совершенно не волноваться! Ваш сын еще не пересек границу Перу, и, я думаю, не пересечет, во всяком случае, до тех пор, пока не кончится эта война. Люди, с которыми он сейчас, конечно, не допустят этого.
— Но почему вы так уверенно об этом говорите? Вы что, знаете этих людей?
— Знаю, и весьма неплохо.
— Скажите же мне, кто они и где сейчас находятся?
— Они — это двадцать с лишним мужчин, прошедших Огонь и воду, а ведет их человек по имени Отец-Ягуар. Вам это имя, данное ему местными жителями, о чем-нибудь говорит? Даю вам честное слово: с ними ваш сын как за каменной стеной!
Выражение напряжения и тревоги сошло наконец с лица Энгельгардта. Он схватил обе руки Фрица и стал радостно трясти их, воскликнув:
— Значит, он с Отцом-Ягуаром! В Салине-дель-Кондор, совсем рядом от меня! Какое удачное совпадение обстоятельств или даже больше — веление судьбы!
— Это не совпадение! — взял слово доктор. — Я тоже уверен в том, что ваш сын находится рядом и уже завтра утром вы сможете его обнять, но благодарить за это вы должны не случай, а ваше собственное доброе сердце. Если бы вы равнодушно проехали мимо нас, то еще долго ничего не знали бы о сыне. Но вы этого не сделали, и судьба вознаградила вас.
— Расскажите мне, пожалуйста, где и как вы общались с моим сыном.
— Мы познакомились в Буэнос-Айресе, в доме сеньора Салидо. Во второй раз встретили его в составе экспедиции герра Хаммера, или Отца-Ягуара, на берегу Рио-Саладо и оттуда отправились все вместе в Гран-Чако.
— Как? Вы были там? Бог мой, у Гран-Чако такая жуткая слава! С вами там ничего страшного не происходило?
— Кое-что происходило, и порой это были довольно неприятные происшествия.
— Эти неприятные происшествия коснулись также и моего сына?
— Нет, его нет, потому что он находился под хорошей защитой, по-латыни «патронициум» или «тутела». Но он тем не менее сумел отличиться. Если хотите, мы расскажем вам, как это было.
— О, конечно, конечно!
Но только доктор раскрыл рот для живописания подвигов юного Энгельгардта, как Фриц остановил его движением руки, сказав:
— Не сейчас, только не сейчас, господа! Мы и так здорово отстали от остальных. Надо спешить. Мы можем разговаривать и по дороге, а уж когда разобьем лагерь, сделать это сам Бог велит.
Правота Фрица была признана всеми в виде пришпоривания мулов.
Долина, зажатая между двумя горами, постепенно поднималась, а потом уровень ее снова понижался. На гребне холма на фоне багрового в отблесках заката неба четко вырисовывались силуэты двух аррьерос и пеона: они остановились, поджидая отставших. Как только те подъехали, вся группа устремилась вперед со скоростью ветра. Солнце садилось. Высоко в небе кружил кондор. Аррьеро, ехавший впереди, показал на него и сказал:
— Он ищет свое гнездо. Нам тоже надо выбрать себе место для стоянки, пока еще что-то видно, через полчаса стемнеет окончательно.
— Значит, нужную нам тропу мы найдем еще не скоро, — грустно сказал Энгельгардт.
— Мы в нескольких минутах езды от нее.
— А от того места, где можно будет заночевать?
— А это все рядом. Но, к сожалению, нам придется отклониться на север, тогда как до сих пор, если вы заметили, мы с вами ехали точно на юг. Будьте готовы к тому, что мы потеряем довольно много времени.
— На север — значит, в Салину-дель-Кондор?
— Да.
— Прекрасно. Я передумал. Мы едем не в Салъту, а поднимаемся в горы.
— Сеньор, я ничего не понимаю! Что заставило вас изменить решение?
— Причина для этого у меня такая серьезная, мой друг, что серьезней и быть не может Мой сын сейчас находится в Салине-дель-Кондор, а не в Буэнос-Айресе. Об этом я только что узнал.
— Понимаю.
В этот момент они выехали к довольно обширному песчаному участку долины. Аррьеро, ехавший впереди, соскочил с мула, наклонился к земле и сказал:
— Сеньоры, взгляните сюда: это следы от копыт, хотя уже и давно оставлены на этом песке, читаются еще неплохо. Вот она, тропа на Салину. Пройдем по ней сколько успеем до наступления ночи!
Он пустил своего мула галопом, остальные последовали его примеру. Песчаный участок закончился, и они оказались у подножия горы, испещренной глубокими трещинами. Аррьеро приостановился и, указав на одну, особенно большую, щель среди камней, сказал:
— Вот здесь мы и остановимся. Это пещера, у которой два входа. Ветер туда, однако, не проникает, возле костра, закутавшись в пончо, мы сможем выспаться не хуже, чем на каком-нибудь ранчо.
Пещера, кроме двух входов, точнее, двух больших щелей в своих стенах, имела еще одну оригинальную особенность: у нее не было пола, если можно так выразиться, то есть ровного, прочного основания. «Пол» составляли две каменные плиты, находящиеся на разном уровне, так что одна заходила краем на другую. Несмотря на наличие двух больших отверстий, сквозняка в пещере не было благодаря тому, что по форме внутренность пещеры представляла собой полусферу. Недалеко от одного из входов в пещеру росла невысокая, но густая трава, которую мулы тотчас начали с аппетитом поедать. Их освободили от упряжи, связав лишь передние ноги таким образом, чтобы они смогли попастись, но уйти куда-то далеко — нет.
Вскоре в пещере уже пылал костер, а из седел, положенных под голову, и пончо были устроены удобные и даже, пожалуй, уютные постели. Хвороста путники заготовили столько, чтобы костер смог не угасать несколько часов.
Впервые за день они поели, а после ужина доктор Моргенштерн угостил всех сигаретами, которыми он запасся в Сальте. Сигареты были даже на выбор, поскольку у Энгельгардта тоже был с собой их запас, правда, небольшой. Под сигаретный дым и начались рассказы доктора Моргенштерна и Фрица об Антоне с того самого момента, как они познакомились с ним в Буэнос-Айресе. Лица всех разгладились, смягчились: от костра шло физическое тепло, от людей — душевное, даже мрачный проводник-неудачник и то как будто бы подобрел.
Человек так устроен, что, когда ему хорошо, он почему-то, увы, становится неосторожным. Наш случай не был исключением: никто не подумал о том, что перед входом надо было выставить часового. Одно скажу по этому поводу — Отец-Ягуар никогда бы так не поступил.
Как странно, право, порой складываются обстоятельства: среди сидевших в пещере шести человек трое говорили об Отце-Ягуаре с восхищением и благодарностью, а в это же самое время рядом с ними находились два самых ненавидимых и презираемых им человека, два его злейших врага — гамбусино Бенито Пахаро и эспада Антонио Перильо. Оставим их ненадолго возле пещеры и вернемся на некоторое время назад.
Если вы помните, Бенито Пахаро и Антонио Перильо собирались разыскать на Гуанакотале индейцев мойо, которых хотели нанять для путешествия к ущелью Смерти. Но сразу они их найти не смогли, а между тем съестные припасы, взятые у Родриго Серено в долг, подходили к концу, что делало необходимость отыскать мойо еще более острой.
Но еще больше их волновало сейчас другое: как бы сделать так, чтобы и овцы были сыты, и волки целы, то есть чтобы индейцы не догадались о том, что, собственно, делают в ущелье Смерти их наниматели. Гамбусино, надо отдать ему должное, был не настолько самонадеян, чтобы недооценивать природную сметку индейцев, что свойственно, увы, многим белым людям, и заранее предостерег своего напарника:
— Эти местные проходимцы довольны сообразительны и проницательны, на мякине их не проведешь. Я думаю, нам надо придумать какой-то повод для наших поисков, возможно, связанный с религией, пожалуй, это единственное средство, с помощью которого мистификация может получиться. А тебе не пришло в голову чего-нибудь еще в этом роде?
— Мне нравится твоя идея. Но что ты скажешь насчет варианта с торжественной клятвой?
— Это неплохой вариант. Значит, объясним им все так. смертельная опасность, нависшая над нами, заставляет нас дать страшную клятву, которую Бог примет благосклонно только в том случае, если мы дадим ее в ущелье Смерти без каких-либо свидетелей
— Да, но как мы объясним им то, что должны поднять наверх из ущелья какой-то груз?
— Слушай, у тебе вообще как с головой-то? Я разве тебе не говорил, что все они должны, как только мы поднимем груз, умереть? Работы в этом смысле будет у нас немного, потому что мы наймем человек шесть или восемь, не больше.
Мойо,. ничего не подозревавшие о намерениях двух негодяев, радушно встретили их, провели к вождю, который стал расспрашивать гамбусино и эспаду об их намерениях. Он высказал готовность сам сопровождать их к ущелью Смерти, но, быстро переглянувшись между собой, гамбусино и эспада, перебивая друг друга, заговорили о том, что это, дескать, слишком большая честь для них, они не могут ее принять и так далее. Но вождь не принял этих возражений и велел позвать лучших своих воинов, не спрашивая их о том, хотят они или нет отправляться к ущелью Смерти.
В результате еще семеро мойо, кроме вождя, покинули Гуанакоталь и отправились к ущелью Смерти. К вечеру первого дня они вышли на узкую тропу, ведущую в Салину-дель-Кондор, по ней ехали до наступления сумерек, а когда стемнело, гамбусино приказал разбить лагерь, но Острие Ножа, вождь мойо, сказал:
— Скоро поднимется сильный северный ветер, нам нужно найти другое место для лагеря, хорошо защищенное от этого ветра.
— Ты знаешь такое место?
— Да, я как-то давно заприметил тут неподалеку одну пещеру с двумя входами.
— Так веди нас скорее туда!
Ехали они цепочкой, возглавлял которую Острие Ножа. И вдруг он придержал своего мула, шепнув несколько слов воину, который ехал сразу же за ним, тот — следующему…
— Что случилось? Ты заметил какие-то признаки опасности? — спросил гамбусино тоже как мог тихо, несмотря на свой бас.
— Да, я заметил отблеск костра. В пещере кто-то развел огонь.
— Там люди?
— Да, там, где горит костер, всегда найдется хотя бы один человек, который его разводил, — дал своего рода философский ответ вождь.
— Кто бы это мог быть?
— Увидим. Подержите моего мула. А ты, — сказал Он, обращаясь уже к мулу, — оставайся на месте и стой спокойно!
Примерно через полчаса он вернулся и сообщил:
— Перед входом в пещеру пасутся мулы, а внутри нее у костра сидят шесть человек.
— Индейцы? — спросил гамбусино.
— Белые.
— Как они вооружены?
— Очень хорошо.
— Что делают?
— Разговаривают друг с другом. Трое говорят по-испански, а трое других на таком языке, которого я не понимаю.
— Это странно, даже очень, я бы сказал, странно. Я должен сам на них взглянуть.
— Я пойду с тобой, — сказал эспада.
— В этом нет никакой необходимости.
Но тем не менее эспада слез с лошади, и они, крадучись, ступая очень осторожно, двинулись на свет костра вдвоем, один вслед другому. Возле самого входа в пещеру легли на землю и поползли.
— Слушай, а если кто-то из них вдруг случайно высунется из пещеры, он не заметит нас, как думаешь?
— Думаю, нет, по одной простой причине: глаза, которые долго смотрят на огонь, в темноте некоторое время совершенно ничего не видят.
Они приподнялись и, сделав несколько шагов, очутились возле узкой щели между камнями, через которую были видны лица троих из сидящих у костра, это были оба аррьерос и пеон-проводник. Остальные сидели к ним спиной, но зато их было хорошо слышно. Гамбусино внимательно прислушался к незнакомой для него речи и через несколько минут жестом дал знать своему спутнику, что пора возвращаться. Когда они отошли от пещеры на такое расстояние, чтобы их разговор невозможно было услышать оттуда, Перильо спросил гамбусино:
— Ты узнал его?
— Кого?
— Пеона сеньора Серено из Сальты.
— Узнал.
— Я тоже. Но двух других в первый раз вижу.
— Судя по тому, как они одеты, оба этих парня — аррьерос. Я уже встречал их где-то в горах, но не знаю, как их зовут. Слушай, а как ты думаешь, на каком языке разговаривали трое других? Я могу сказать лишь то, что это точно не французский, не португальский и не английский.
— Мне приходилось слышать, как разговаривают друг с другом немцы из Буэнос-Айреса, и мне сейчас показалось, что эти трое белых произносят слова из этого языка.
— Дьявол! Немецкий! Тогда это могут быть…
— Не спеши с выводами! В пещере есть еще один вход. Надеюсь, оттуда лица этих троих видны получше. Пошли!
Они пригнулись и стали пробираться ко второму входу в пещеру.
Гамбусино, помянув еще раз про себя дьявола, убедился, что его подозрения насчет того, кто такие эти трое немцев, были небеспочвенны. Доктор Моргенштерн и Фриц сидели по отношению к нему точно в профиль, третий немец — лицом, но его гамбусино не знал. Ему оказалось достаточно лицезрения двух первых, чтобы от распиравшей его злости едва не задохнуться. Когда они отползли от пещеры на несколько метров, он произнес яростным шепотом:
— Снова нам поперек дороги встали эти проклятые немцы! Заговорены они, что ли? А ты узнал их?
— Ну конечно! Я не ошибся, значит, когда предположил, что это немецкий язык.
— О чем ты думаешь! Лучше скажи-ка мне, как они попали в эту пещеру?
— Им черт помог!
— Не иначе! А нам он заодно голову заморочил, а то бы мы ни за что не приняли одного из них за полковника Глотино, и все же эти ребята — далеко не такие простодушные, какими хотят казаться, ты заметь: как только мы начинаем что-то затевать, они непременно встают у нас на пути, как будто узнают об этом заранее.
— Но это еще не самая большая опасность, которую несет с собой их появление.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему-то всегда, как только они нам попадаются, очень скоро появляется и Отец-Ягуар. Я уверен, он и сейчас где-то недалеко отсюда.
— Твоя правда. Но я надеюсь, что хотя бы Отцу-Ягуару черт не помогает.
— А вот это известно только им двоим с чертом, и никому больше. Кстати, ты пересчитал седла, которые лежат на полу в пещере?
— Да, там лежат шесть седел для верховой езды. У костра сидело тоже шесть человек. Следовательно, Отца-Ягуара здесь никак быть не может.
— Что будем делать? Поскачем дальше? Ладно, это мы с тобой обсудим потом, а сейчас я должен сочинить благодарственную записочку для этих немецких коротышек.
Гамбусино задумался на минуту, глядя остановившимся взглядом перед собой, и наконец произнес:
— Я думаю…
— …что надо дать им уйти и на этот раз? — продолжил эспада, научившийся наконец понимать с полуслова своего компаньона по грязным делам.
— Да, не следует их задерживать. Сами по себе они не представляют для нас никакой опасности. Ну, убьем мы их, а что толку? А вот если проследим, куда они направляются, то, я уверен, доберемся и до самого Отца-Ягуара.
— Так, значит, ты думаешь, что мы должны таскаться за ними, куда бы им не взбрело в голову отправиться?
— Хм. Это вообще-то, конечно, выглядело бы глуповато, но в этой истории для нас с тобой имеется еще одного интерес.
— Какой?
— Они богаты…
— Ты думаешь?
— А как же! Тот, кто предпринимает такие путешествия, должен иметь кое-что в кармане. Но есть и еще один повод для того, чтобы последить за ними. Тебе знаком третий немец?
— Нет.
— А ты бывал когда-нибудь в Лиме?
— Он что — оттуда?
— Да. У меня нет никаких сомнений, что это именно тот человек, которого я там когда-то знавал. Слышал ты когда-нибудь имя Энгельгардта?
— Неужели ты имеешь в виду тамошнего банкира-миллионера?
— Именно его, того самого.
— Ага, я тебя понял. Хорошая мысль! Если у нас ничего не получится с сокровищами, мы, по крайней мере, сможем получить компенсацию за свой поход в Анды с помощью выкупа за его жизнь, так?
— Вот-вот! Много мы с него, пожалуй, не возьмем, всего лишь половину его состояния, заплатит — освободим, так уж и быть.
— Как это «освободим»? А если он наведет на нас полицию? Нет, это было бы глупостью! Пусть сначала заплатит, а потом… — в расход его! Согласен? Поможешь? Найдем мы сокровища или нет — еще вилами на воде писано, а тут — верное дело.
— Ты прав, полностью прав. Так значит, мы берем его в плен, а что будем делать с двумя немцами-коротышками?
— Ну на что они годятся? Прикончим.
— А индейцы? Ты забыл о них? Как мы тут спрячем концы в воду?
— Можно сделать так, что они будут молчать, как будто воды в рот набрали.
— Почему ты в этом так уверен?
— Мы возьмем банкира себе, а им отдадим коротышек и скажем, что эти иностранцы очень богаты.
— Идет. Пока суд да дело, мы сможем делать, что пожелаем.
— Да-да, а потом, кстати, когда все будет кончено и с теми, и с другими, состояние коротышек достанется опять же нам.
— Но как быть с этими двумя аррьерос и пеоном? Задерживать их здесь? Какой в этом толк? Все равно с них ничего не возьмешь. А отпустим их, они нас выдадут…
— А мы не сделаем ни того, ни другого.
— Как это?
— Все решат три пули или три удара ножом.
— Да, скор ты на расправу! Но это правильно, иначе ничего у нас не выйдет. Но остается еще вопрос: как к этому отнесутся индейцы?
— Поддержат нас, я уверен. Пойду, на всякий случай переговорю с ними. Жди меня здесь!
Вернулся гамбусино не один. С ним были вождь мойо и шесть его воинов, седьмой остался при мулах.
— Они согласны, — прошептал Бенито Пахаро. — Банкир — наш, коротышки достаются им. Но они не хотят никого убивать. Аррьерос и пеона придется убирать нам самим, так что бери-ка ты оружие в руки.
— Ладно. Когда мы этим займемся?
— Немедленно.
— Как будем действовать?
— Мы с тобой подползем к ним с той стороны, где сидят аррьерос и пеон, а индейцы — с другой. Как только прогремят наши выстрелы, они бросятся на немцев, разоружат их и свяжут. Все! Пошли!
Уже возле самого входа в пещеру гамбусино прошептал эспаде:
— Я беру на себя аррьерос, а ты — пеона. Стреляем им в головы, как только я произнесу «три», понял?
— Да, — спокойно ответил Перильо и взял ружье на изготовку.