Страница:
Квентин бросил на нее быстрый взгляд:
— Да. Брикс не сказал мне, куда они пойдут.
— Вероятно, мест не так много, — сказала Клер. — В подобном городке. Мы можем обзвонить все рестораны и выяснить, где они были и когда ушли?
— Мистер Эйгер? — капитан корабля стоял около столика. — Нам позвонили для вас. Мистер Брикс Эйгер.
— Где он?
— И также для миссис Годдар от Эммы Годдар, если вы знаете, кто это…
— Да, — сказала Клер. — Это моя дочь.
С ней все в порядке. С ней все в порядке. Не утонула и не была похищена или убита где-то в лесу, не потерялась. С ней все в порядке.
— Где они? — снова спросил Квентин.
— В Вальдесе. Молодой человек сказал, что они опоздали на корабль и теперь в отеле Вестмарк Вальдес. Вы понимаете, мистер Эйгер, и миссис Годдар…
— Вы должны дать нам телефон, — перебил его Квентин.
— Ваш сын сказал, что вам не стоит волноваться. Вы понимаете, мистер Эйгер и миссис Годдар, это очень серьезно. Мы, конечно, объясняем пассажирам, что всегда отплываем точно по расписанию и что это их, обязанность приходить на корабль вовремя, а не наша — разыскивать их, но я знаю, что юная леди несовершеннолетняя, и это приносит нам много проблем.
— Я позабочусь об этом, никаких проблем не будет, — Квентин встал. — Я собираюсь позвонить Брик-су, — сказал он Клер. — Хотите пойти со мной?
— Да. Я зайду позже к тебе в каюту, — сказала она Ханне, и затем отправилась за Квентином в его каюту.
— Дурак проклятый, — бормотал Квентин. — Чертов дурак: ему следовало знать.
— И Эмме тоже, — сказала Клер.
— Он старше. Он отвечал за нее.
Клер промолчала. Конечно, Брикс отвечал за нее. И Эмма, желая посвоевольничать перед матерью и Ханной, могла отправиться за Бриксом Эйгером в любое место, потому что думала о нем, как о каком-то совершенстве.
В гостиной Квентин сел за стол, позвонил в отель Вальдеса и попросил Брикса.
— Садитесь, — сказал он Клер, которая застыла посреди комнаты.
— Я хочу поговорить с Эммой, — сказала она.
— Привет, пап, — сказал Брикс из Вальдеса. Его голос слегка дрожал и он говорил громко, пытаясь скрыть это. — Я извиняюсь, я тут немного спятил…
— Что, черт возьми, происходит? — потребовал Квентин.
— Ничего, пап, мы опоздали на корабль, вот и все. Я не знаю, как это случилось; мы ужинали и я думал, что у нас еще куча времени в запасе. Да ведь ничего страшного: мы завтра утром наймем самолет и встретимся с вами в Анкордиже.
— Как?
— Пап, я об этом позабочусь. Или самолет, или вертолет. Они тут везде: люди так и передвигаются. Денег достаточно, кто-нибудь подвезет нас до Анкориджа. Это всего около сотни миль, я узнавал. Никаких проблем, пап, не волнуйся за нас.
— Ты отвечаешь за эту девушку. Это ты понимаешь?
— Боже, пап, конечно. Она в порядке. Все отлично. Тебе не о чем беспокоиться. Встретимся завтра в аэропорту.
— Я рассчитываю, что ты прибудешь раньше нас. Я не собираюсь переносить полет до дома ради тебя. Это ясно? Ты должен быть в Анкоридже до девяти.
— Пап, послушай, я постараюсь сделать это как можно быстрее…
— До девяти. И никак иначе. Где Эмма?
— В своей комнате.
Квентин поднял брови. Он собрался что-то сказать, но потом одумался. Поглядел на Клер:
— Эмма в своей комнате, попросить оператора соединить с ней?
Клер встретилась с его глазами:
— Да, спасибо. — Она взяла аппарат, который претянул ей Квентин и села за его стол, слушая все повторяющиеся гудки.
— Привет, что, долго звонило? — сказала Эмма. — Я была в душе.
Клер вслушалась в голос дочери, медленный, чувственный, чуть сонный. Это был голос любовницы. Она едва узнала ее.
— Эмма, — сказала она.
— Мама? А, ты получила наше сообщение. Я собиралась звонить тебе, как только выйду из душа. Я не могла поговорить с тобой раньше, потому что Брикс не хотел беседовать с отцом и просто оставил сообщение для вас обоих. Но, по крайней мере, ты узнала, где я.
Не ругай ее: сейчас не время.
— Ты заставила нас поволноваться, — сказала Клер, стараясь, чтобы это прозвучало легко.
— Знаю, знаю, извини. Я знаю, что ты волновалась. Я вправду очень сожалею. Я не знаю, как это случилось; мы были в этом «Тотем Инн» — там огонь в камине, было так тепло и уютно, и мы просто с голоду умирали, и замерзли, конечно, после плота, и сначала было, семь тридцать, а потом вдруг — больше девяти. Это не вина Брикса, ты не можешь его осуждать: это просто случайность. Брикс сказал, что мы встретимся завтра в Анкоридже, он обо всем позаботится. Я правда извиняюсь, я знаю, как ты беспокоилась, но со мной все отлично, не о чем волноваться. Мы просто вернулись поздно, и корабль уже отплыл. Я хочу сказать — мы его даже видели — разве это не невероятно, что солнце светит так поздно? То есть, было больше девяти, а светло, как днем — и поэтому мы видели, как вы отплывали, но ничего не могли поделать. Ведь капитан ради нас бы не вернулся. Я очень разволновалась, пока Брикс не сказал, что он возьмет билеты на самолет или вертолет и мы встретимся с вами завтра. Так что все отлично, и я отлично, и не о чем беспокоиться. Мне очень жаль, что я заставила тебя понервничать, но мы же это не нарочно, и, кстати, никакой трагедии здесь нет; ты понимаешь. Это с каждым может случиться. Наверное, так часто и происходит.
Пятьсот девяносто восемь других пассажиров вернулись вовремя, подумала Клер, но вслух этого не сказала. Она слушала возбужденное чириканье Эммы и размышляла, какой же секрет она старается скрыть. Ей хотелось знать, закрыта ли дверь в ее комнату и останется ли она закрытой. Но способа это выяснить у нее не было.
— Я буду ждать тебя завтра в аэропорту, — сказала она. — Я рада, что у тебя все в порядке. Спокойной ночи, дорогая.
Квентин был около бара:
— Стакан вина? Или чего-нибудь покрепче?
— Вина, спасибо.
Он налил себе скотч и протянул ей стакан вина, а затем сел на кушетку.
— Я рад вас видеть. Я скучал по вам. Клер не слушала его.
— А не мог бы Брикс спланировать что-то в этом роде?
— Мог. Но только если он был с согласной на это девушкой. Эмма такая?
— Я так не думаю. Эмма любит, чтобы было по ней, но она не особая искательница приключений. Я не думаю, чтобы она сделала что-нибудь подобное. А Брикс привезет ее утром в Анкоридж?
— Да. За это ручаюсь. А мать Эммы любит приключения?
Клер поглядела на него долгим взглядом.
— Не знаю.
— Мы можем это выяснить. — Он подошел к ней и взяв за руку, сдернул со стула, так, что она оказалась стоящей рядом. — Я думал о вас все это путешествие, Клер: я скучал. Однажды я сказал вам, что вы милая женщина и умная, а вы ушли от меня, и я так и не понял, что же вы хотели услышать. — Его лицо было так близко. Клер попыталась проникнуть внутрь него и понять, что было за глазами, но они были гладкие как стекло, как вода в Ледниковом Заливе — отражали ее лицо, но ничего не открывали. — Так хорошо, — пробормотал он, и обхватив ее лицо руками, поцеловал ее, открывая ее губы своими.
На этот раз поцелуй был горячим, с настойчивостью, которой в нем не было раньше. В Клер пробудились старые страхи. Она обвила Квентина руками, а он прижал ее ближе к себе, положив руку ей на грудь и настойчиво действуя языком у нее во рту. У Клер закружилась голова от желания. Она очень давно не была с мужчиной, но в этом было что-то большее: она хотела именно Квентина, со всей его запутанностью, со всем тем, что она не понимала в нем, даже с тем, что ей не нравилось. Ее влекло к нему, так же как и его друзей, и она раньше не осознавала, как была возбуждена рядом с ним, и какое одиночество испытывала, когда он не замечал ее все последующие дни. Все это время она думала, что поглощена дикой красотой Аляски, а на самом деле, видимо, желала его, и взвинченная до крайности, ждала.
Вот почему он сторонился ее четыре дня, так он поступает с неуверенными в себе женщинами. Заставляет их жаждать его еще до того, как он делает хоть какое-то движение в их сторону.
Она выскользнула из объятий и отступила назад до стола. Она хотела его так сильно, что вся дрожала и при этом злилась, сознавая под всей своей бурей желаний, что если в этот раз ему все удастся, то последующие встречи будут проходить как он захочет. И, вероятно, они не понравятся ей так сильно, как эта.
— А теперь что такое. — Квентин был недоволен, но больше изумлен, чем сердит, и Клер поняла, с внезапным приливом гордости, что он не может ее постичь и это его тревожит.
— . Я не верю в корабельные романы, — сказала она. — Они похожи на добрую сказку, но совершенно невозможно разобраться, что истинно и важно, когда вокруг все так искусственно. — Спасибо, Ханна, сказала она про себя. — Это одна из причин, по которым я волнуюсь за Эмму.
Воцарилось молчание. Квентин пошел к бару и налил себе.
— Еще вина? — спросил он.
— Нет, спасибо.
Он снова уселся на кушетку, положил руки на спинку и вытянул вперед ноги, скрестив их в лодыжках. Он расслаблялся, но по-прежнему излучал силу, и его фигура словно подавляла все в комнате:
— Что истинно и важно в нас, Клер, так это то, что мы нравимся друг другу, мы тянемся друг к другу и хотим друг друга. И будь вы хоть чуточку поавантюрней, не было бы никаких препятствий делать то, чего нам хочется. Так что может быть важнее? Какая вам нужна другая истина?
— Я хотела бы знать, какое ко всему этому имеют отношение ледники, — сказала Клер просто.
— Ледники, — повторил он.
Его тихий голос снова вскружил ей голову, но она справилась с собой и продолжала, надеясь, что он поймет:
— Все в этом путешествии так ново для меня, что я просто не могу перечувствовать все сразу. Может быть, это значит, что я не рисковая, а может быть, только то, что я не знаю, вдруг вся эта невероятная красота заставляет нас видеть более прекрасным и волнующим и желанным каждого другого человека.
— А Ина показалась вам красивее, после того, как вы глядели на ледники целый день?
Она улыбнулась:
— Нет.
— А Зек показался желанным? У нее вырвался смешок:
— Нет.
— А я — да. — Да.
— Что ж, это честно. Так что происходит что-то другое.
— Думаю, да. Мне кажется, это я сама. Прямо теперь я так многого в себе не понимаю. И я думаю, будет лучше подождать, пока я не пойму, что для меня важно, а что нет.
Он выдохнул с долгим вздохом:
— Если вы не знаете, что важно, позвольте мне рассудить. Если это действительно для вас так ново — вы же не путешествовали? Никогда?
— Никогда.
— Невероятно, в наши дни все путешествуют. Ну, итак, вы жили всю жизнь в маленьком городке и растили дочь и, я подозреваю, прочли много книг. Вы ничего не знаете о мире, так как вы можете понять что-то о себе, или о себе и обо мне? Вам стоит пойти со мной, куда бы я ни повел, и открыть тот мир, который вы никогда себе и вообразить не могли, и стать такой женщиной, какой стать и не мечтали. Даже со всеми вашими деньгами вам одной это не удастся. Один из нас должен управлять нашей дружбой, Клер, и этим одним не можете стать вы, потому что не знаете, как. Я думаю, вам это понятно.
Конечно, понятно. Я просто не знаю, как это делается.
— Мне просто нужно подумать об этом, — сказала она, надеясь, что слова прозвучали уверенно и сильно.
— А если вы упустите шанс, со мной?
Она поглядела на него твердо:
— Тогда я никогда этого не узнаю.
— Но так нельзя. — Он прошел к двери и открыл ее: — Спокойной ночи, Клер.
Она снова разозлилась. Не сказав ни слова, она прошла мимо него и вниз по коридору на другую сторону корабля к своей каюте. Черт возьми, думала она, чего я боюсь? Почему я не могу легче относиться к подобным вещам, менее серьезно, почему я просто не могу повеселиться?
Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Зачем ты так спешишь объявить, что удовлетворена?
— Ну, я не удовлетворена, ответила она про себя Ханне, заходя в свою каюту. И не знаю, когда буду, при таких условиях. Она посмотрела на закрытую дверь каюты Эммы. Может быть, я делаю все это только потому, что надеюсь, что и Эмма делает так же. Наверное, я спрошу ее завтра утром. Я ускользнула из кровати Квентина, а ты ускользнула из кровати его сына?
— Мама звонила, — сказала Эмма, открывая дверь и пропуская Брикса.
— Мой отец тоже. — Он положил руки ей на талию. — Все отлично. Я нашел пилота, он захватит нас в семь. Боже, я по тебе соскучился. Я не видел тебя два часа. — Эмма доверчиво, как ребенок, подняла голову, и он поцеловал ее. — Ты так прекрасна. Что это на тебе?
— Постельное покрывало. Я принимала душ и выстирала кое-какие свои вещи, теперь они сохнут.
— Ох, — он поглядел на себя вниз. — Думаю, я не представителен.
Она рассмеялась, влюбленная в эту встревоженную нахмуренность его бровей, в робкое звучание его голоса.
— Конечно, ты представителен. Мы же не собираемся выходить?
— Боже, конечно, нет, я хочу остаться здесь. Но мне хочется произвести на тебя впечатление.
— Тебе удалось, — сказала Эмма очень тихо.
— Хорошо. — Он снова привлек ее к себе. — Ты так прекрасна. Моя самая прекрасная куколка.
Эмме стало немного неприятно. Она не куколка. И не его. Но руки, которые обнимали ее, были такими сильными и ей было так тепло и безопасно в их кольце, а он целовал короткими поцелуями все ее лицо, что она закрыла глаза, ощущая, как растекается, будто вдруг стала маленьким, чистым потоком, сливающимся с мощной рекой — Бриксом. Ведь он любит ее. Он так заботился о ней, когда они оказались одни в чужом городе. Все остальное неважно.
Брикс засунул руку под покрывало, которым Эмма себя обернула и начал его открывать. Не задумываясь, Эмма подняла руки и положила их на его торопливую кисть, останавливая.
— Эй, — сказал он мягко, — это я, Брикс, ты помнишь?
Она поглядела на него.
— Слушай, куколка, сколько раз подобное уже происходило? Это же должно случиться, правда? Нас здесь двое на краю света, и мы совсем одни. Только мы, и все для нас. Мы же не можем превратить этот вечер в самый обыкновенный. — Эмма молчала, и он нахмурился: — В чем дело? Твоя мать? Она сказала что-нибудь по телефону? Что-нибудь, вроде: «Не позволяй ему воспользоваться собой?» Боже, воспользоваться. Это достаточно старомодно для моего отца. Она сказала что-то в этом роде?
— Нет, — прошептала Эмма.
— Но подумала, правильно? И ты это знала. И ты хочешь быть такой, как она.
— О, нет совсем не то…
— Что?
— Я не хочу быть как она. То есть, она замечательная, но слишком робкая и многого не делает: она не ищет для себя ничего нового. Я всегда хотела быть другой, но не знала точно, как. Я хочу сказать, я все время думала: хочу, хочу, но не знала, что это значит…
Пальцы Брикса заскользили по ее лицу и шее, и он легко поцеловал ее:
— Ты вовсе на нее не похожа. Ты изумительная женщина. И ничего не боишься.
Эмма знала, что это неправда. Но ей так хотелось, чтобы было так. Ей хотелось, чтобы Брикс так думал. И он назвал ее женщиной, а не куколкой, поэтому она должна действовать как женщина и говорить так же. Она поглядела на него, пытаясь придумать, что же сказать.
— Я помогу, — сказал он. — Ты не боишься, но, может быть, тебе иногда нужно помогать? Правильно?
Эмма выдохнула. Брикс всегда говорит правильно.
— Да, — сказала она. — Я хотела бы.
— Что ж, тогда делай, как я, — сказал он проникновенно. — И расслабься.
Снова он скользнул рукой под покрывало. На этот раз она не остановила ее, и он сбросил ткань с ее плеч на пол. Эмма попыталась задержать саму себя, но не смогла, ее руки сложились, закрывая грудь.
— Ну нет, нельзя, — сказал Брикс весело. Он взял ее за руки и развел их. — Погляди на себя, полюбуйся, какое тело. Ты роскошная женщина.
Лицо Эммы горело:
— Нет, — прошептала она.
— Что нет? — уставился на нее Брикс. — Эмма, ради Бога, что, никто на тебя раньше не смотрел?
Она покачала головой.
— Боже, — пробормотал он. — Что же это я? Как это я не просек?
Он держал руки Эммы разведенными и вдруг, без предупреждения, наклонился и поцеловал сначала один сосок, потом другой, и пробежал языком по ним, медленно, как кошка по теплому солнечному месту.
Эмма издала низкий стон. Она была в смятении, голова шла кругом, она боялась, но как-то еще и была возбуждена, ее тело казалось совершенно отделенным от разума. Ей не нравилось стоять голой перед Бриксом, но после первого шока это оказалось не так уж ужасно; ей не нравилось, что он держит ее за руки, так, что она оставалась беспомощной, но нравилась его сила, и она обожала этот его взгляд, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее груди. У меня хорошее тело, Брикс так сказал. Ему нравится смотреть на меня. А он очень опытен, если он сказал, что я роскошна, значит, так и есть.
Брикс отпустил ее руки и быстро сдернул с себя одежду. Эмма отвернулась. Она была мокрая, ей было тяжело и страшно.
Брикс снова прижал ее к себе, и она ощутила тепло прикосновения кожи к коже, твердые бугры его мускулов, изгиб бедра и живот, прислоненный к ее животу. Было так хорошо, что она прижалась теснее, вдавливая свои соски в черные, курчавые волосы его груди.
— Вот моя малышка, — сказал он хрипло. Он положил руки на ее ягодицы и стал, их растирать, прижимаясь еще тесней. — Моя прелестная куколка.
Эмма почувствовала его горячий, твердый пенис прямо у своего влажного лона и попыталась отстраниться, но Брикс сжал ее крепче. Он поцеловал ее снова, и закрывал ей рот своим, пока она не начала задыхаться, а затем развернул ее и вместе с ним она упала на кровать.
Эмма закрыла глаза. Она особенно не хотела делать этого, но также и не хотела сердить Брикса, чтобы он думал о ней как о ребенке. Ей хотелось, чтобы он снова назвал ее женщиной. Он может делать что хочет и это будет хорошо, потому что он знает намного больше ее и он любит ее, и она его любит, а это часть любви. Если она отстранится сейчас, он может подумать, что она его не любит.
Она услышала легкий шорох и открыла глаза. Брикс сидел рядом с ней, открывая маленький пакетик. Ох, подумала она; я забыла. Но Брикс всегда знает что делать. Она закрыла глаза опять и подождала его, а потом почувствовала, как он раздвигает ей ноги и как его руки забираются к ней между бедер.
— Роскошная куколка, — сказал он снова и лег на нее. Эмма вздохнула от удовольствия, ощутив его горячий, тяжелый вес, а Брикс, думая, что она вздохнула от страсти, чуть приподнялся, и погрузился в нее.
Эмма резко вскрикнула, затем закусила губу, устыдившись и испугавшись, что он рассердится. Но он не рассердился. Он поднял голову и поглядел на слезы в ее глазах.
— Это невероятно, знаешь? У меня никогда не было девственницы. Боже, Эмма, ты такая куколка.
Он изогнулся и принялся посасывать ее соски, кусая их и теребя языком. На этот раз Эмма едва ощущала его рот. Ей казалось, что раскаленная кочерга раздирает ее на части, и груди заболели, когда он лег на нее снова. Ей хотелось сжаться в маленький комочек, уткнувшись лицом в подушку, но Брикс держал ее всю раскинутой и она не могла пошевелиться. Затем она подумала, что должна сделать что-то, что осчастливит Брикса и попыталась поднимать бедра навстречу ему, но он был слишком тяжел, и от движения боль стала еще мучительней.
— Все в порядке, — пробормотал Брикс. — Расслабься, куколка. Я обо всем позабочусь.
Эмма смахнула слезы с глаз и обвила Брикса руками, впиваясь ногтями в спину и надеясь, что он решит, что это от страсти.
— Брикс, — сказала она, так, чтобы он вспомнил, что они занимаются этим вместе. — Я люблю тебя.
Ее голос был тонок и дрожал, и казалось, исходил откуда-то издалека. Брикс задвигался в ней быстрее, его дыхание было громким, и звучало почти как рык:
— О, Боже, как ты хороша, — сказал он. — Так хороша, отличная девочка. Я мог бы остаться здесь навсегда. Так офигительно хорошо.
Слово было как колючка, пронзившая Эмму сквозь боль, но она скоро пропала, потому что слово означало, что Брикс счастлив. Брикс просто сказал, что она хороша, и он хотел быть с ней всегда.
— Я люблю тебя, — сказала она снова, это прозвучало как рыдание.
Брикс пробивался в нее с какой-то яростью, снова и снова, а затем разразился стоном, за которым последовала целая серия других стонов, все слабее и слабее, пока, наконец, он не замер, в молчании лежа на Эмме. Его дыхание замедлилось. Через несколько минут он повернул голову, чтобы поглядеть на нее. Он улыбнулся.
— Ну вот, это был настоящий способ познакомиться с Аляской, — сказал он.
Глаза Эммы расширились. Она сжалась. Брикс скатился с нее и сел, вытираясь краем простыни. Он повернулся к Эмме, которая не шевелилась, и склонился, чтобы запечатлеть поцелуй на кончике ее носа.
— Ты изумительная куколка. Я мог бы играть с тобой все время. — Он бросил взгляд на пятна крови на простыне. — Наверное, это будет самым потрясающим, что увидят горничные за всю неделю в этой дыре. — Он потянулся и глянул за окно. — Господи, как удивительно, что все еще светло. Хочешь что-нибудь съесть? Полночное обжорство? Может быть, в баре есть кренделя или что-то в этом роде. — Он поглядел на нее. — Бедная куколка. Слушай, я знаю, что в первый раз это больно, но потом будет гораздо лучше, обещаю. — Он провел рукой по ее волосам, медленно спустился по плечам и обнял грудь. — Почему бы тебе просто не расслабиться, а я пока смотаюсь вниз и посмотрю, нет ли чего-нибудь в баре. В следующий раз мы сделаем это медленней, — тебе больше понравится. Ну же, Эмма, роскошная Эмма, улыбнись — ты же знаешь, как мне нравится, когда ты веселая. Ты же знаешь, что я люблю тебя веселой.
Эмма сложила на губах улыбку.
— Вот так лучше, — сказал Брикс. Он нагнулся и поцеловал ее, медленно, лениво толкая ее язык своим.
Расширив глаза, Эмма поглядела на потолок. Брикс вынес свои рубашку и брюки в ванную, оставив жакет и носки на полу, и через мгновение вышел оттуда, уже одетый, ботинки болтались на босых ногах, как тапочки. — Я вернусь очень скоро, — сказал он, и вышел из комнаты.
Эмма натянула на себя простыню и одеяло и уставилась сухими глазами на потолок, думая, когда же ей станет хорошо. Восторг, который она испытывала с ним каждый день круиза, ощущение, что ее разрывает от счастья и волнения, пропали, и она не знала, как их вернуть. Она любила Брикса с ослабляющей беспомощностью, хотела, чтобы он всегда был рядом. Но счастливой она не была.
Но я буду, подумала она. Все будет лучше. Так сказал Брикс.
Ей хотелось, чтобы она могла поговорить об этом с матерью, но, конечно, этого делать нельзя. Ее мать не хотела, чтобы она проводила много времени с Бриксом; она сказала ей, что не хочет, чтобы Эмма с ним спала. Она будет в ярости, если узнает. И разочаруется? Эмма забеспокоилась, но не могла даже представить себе, что мать разочаруется в ней: это был слишком невыносимо. Во всяком случае, Эмма точно не знала, насколько ее мать разбирается в мужчинах — у нее время от времени были с кем-то свидания, но представить ее с этим кем-то в кровати Эмма не могла — и она казалась словно загипнотизированной отцом Брикса в ту первую ночь, когда они вместе пили в комнате для коктейлей, как будто не могла спокойно перенести его присутствия. Она робкая и так много не делает — она не ищет чего-то нового.
Итак, она меня ни за что не поймет, решила Эмма. Даже если не разозлится, она не сможет сказать ничего полезного. И я не могу пойти к Ханне: она перескажет маме. Нет никого, с кем бы я могла поговорить. Я просто должна представить все это сама — как надо быть счастливой и как сделать Брикса счастливым и быть счастливой всегда.
Она поднялась, слегка дрожа, и, взяв покрывало с пола, опять обернула его вокруг себя. Когда она села на кровать, то увидела пятна крови на простыне. Она уставилась на них и почувствовала легкое сожаление: вот это и произошло. Она оставалась девственницей, пока ее подруги в старших классах пересказывали постоянно все свои приключения; теперь она потеряла невинность и никогда больше не вернет ее. Думаю, я ждала Брикса, решила она. И тогда, значит, все в порядке, все и должно быть в порядке, все должно быть весело и волнующе и чудесно, снова. И всегда.
Потому что они любят друг друга.
Потому что так должно быть.
ГЛАВА 7
— Да. Брикс не сказал мне, куда они пойдут.
— Вероятно, мест не так много, — сказала Клер. — В подобном городке. Мы можем обзвонить все рестораны и выяснить, где они были и когда ушли?
— Мистер Эйгер? — капитан корабля стоял около столика. — Нам позвонили для вас. Мистер Брикс Эйгер.
— Где он?
— И также для миссис Годдар от Эммы Годдар, если вы знаете, кто это…
— Да, — сказала Клер. — Это моя дочь.
С ней все в порядке. С ней все в порядке. Не утонула и не была похищена или убита где-то в лесу, не потерялась. С ней все в порядке.
— Где они? — снова спросил Квентин.
— В Вальдесе. Молодой человек сказал, что они опоздали на корабль и теперь в отеле Вестмарк Вальдес. Вы понимаете, мистер Эйгер, и миссис Годдар…
— Вы должны дать нам телефон, — перебил его Квентин.
— Ваш сын сказал, что вам не стоит волноваться. Вы понимаете, мистер Эйгер и миссис Годдар, это очень серьезно. Мы, конечно, объясняем пассажирам, что всегда отплываем точно по расписанию и что это их, обязанность приходить на корабль вовремя, а не наша — разыскивать их, но я знаю, что юная леди несовершеннолетняя, и это приносит нам много проблем.
— Я позабочусь об этом, никаких проблем не будет, — Квентин встал. — Я собираюсь позвонить Брик-су, — сказал он Клер. — Хотите пойти со мной?
— Да. Я зайду позже к тебе в каюту, — сказала она Ханне, и затем отправилась за Квентином в его каюту.
— Дурак проклятый, — бормотал Квентин. — Чертов дурак: ему следовало знать.
— И Эмме тоже, — сказала Клер.
— Он старше. Он отвечал за нее.
Клер промолчала. Конечно, Брикс отвечал за нее. И Эмма, желая посвоевольничать перед матерью и Ханной, могла отправиться за Бриксом Эйгером в любое место, потому что думала о нем, как о каком-то совершенстве.
В гостиной Квентин сел за стол, позвонил в отель Вальдеса и попросил Брикса.
— Садитесь, — сказал он Клер, которая застыла посреди комнаты.
— Я хочу поговорить с Эммой, — сказала она.
— Привет, пап, — сказал Брикс из Вальдеса. Его голос слегка дрожал и он говорил громко, пытаясь скрыть это. — Я извиняюсь, я тут немного спятил…
— Что, черт возьми, происходит? — потребовал Квентин.
— Ничего, пап, мы опоздали на корабль, вот и все. Я не знаю, как это случилось; мы ужинали и я думал, что у нас еще куча времени в запасе. Да ведь ничего страшного: мы завтра утром наймем самолет и встретимся с вами в Анкордиже.
— Как?
— Пап, я об этом позабочусь. Или самолет, или вертолет. Они тут везде: люди так и передвигаются. Денег достаточно, кто-нибудь подвезет нас до Анкориджа. Это всего около сотни миль, я узнавал. Никаких проблем, пап, не волнуйся за нас.
— Ты отвечаешь за эту девушку. Это ты понимаешь?
— Боже, пап, конечно. Она в порядке. Все отлично. Тебе не о чем беспокоиться. Встретимся завтра в аэропорту.
— Я рассчитываю, что ты прибудешь раньше нас. Я не собираюсь переносить полет до дома ради тебя. Это ясно? Ты должен быть в Анкоридже до девяти.
— Пап, послушай, я постараюсь сделать это как можно быстрее…
— До девяти. И никак иначе. Где Эмма?
— В своей комнате.
Квентин поднял брови. Он собрался что-то сказать, но потом одумался. Поглядел на Клер:
— Эмма в своей комнате, попросить оператора соединить с ней?
Клер встретилась с его глазами:
— Да, спасибо. — Она взяла аппарат, который претянул ей Квентин и села за его стол, слушая все повторяющиеся гудки.
— Привет, что, долго звонило? — сказала Эмма. — Я была в душе.
Клер вслушалась в голос дочери, медленный, чувственный, чуть сонный. Это был голос любовницы. Она едва узнала ее.
— Эмма, — сказала она.
— Мама? А, ты получила наше сообщение. Я собиралась звонить тебе, как только выйду из душа. Я не могла поговорить с тобой раньше, потому что Брикс не хотел беседовать с отцом и просто оставил сообщение для вас обоих. Но, по крайней мере, ты узнала, где я.
Не ругай ее: сейчас не время.
— Ты заставила нас поволноваться, — сказала Клер, стараясь, чтобы это прозвучало легко.
— Знаю, знаю, извини. Я знаю, что ты волновалась. Я вправду очень сожалею. Я не знаю, как это случилось; мы были в этом «Тотем Инн» — там огонь в камине, было так тепло и уютно, и мы просто с голоду умирали, и замерзли, конечно, после плота, и сначала было, семь тридцать, а потом вдруг — больше девяти. Это не вина Брикса, ты не можешь его осуждать: это просто случайность. Брикс сказал, что мы встретимся завтра в Анкоридже, он обо всем позаботится. Я правда извиняюсь, я знаю, как ты беспокоилась, но со мной все отлично, не о чем волноваться. Мы просто вернулись поздно, и корабль уже отплыл. Я хочу сказать — мы его даже видели — разве это не невероятно, что солнце светит так поздно? То есть, было больше девяти, а светло, как днем — и поэтому мы видели, как вы отплывали, но ничего не могли поделать. Ведь капитан ради нас бы не вернулся. Я очень разволновалась, пока Брикс не сказал, что он возьмет билеты на самолет или вертолет и мы встретимся с вами завтра. Так что все отлично, и я отлично, и не о чем беспокоиться. Мне очень жаль, что я заставила тебя понервничать, но мы же это не нарочно, и, кстати, никакой трагедии здесь нет; ты понимаешь. Это с каждым может случиться. Наверное, так часто и происходит.
Пятьсот девяносто восемь других пассажиров вернулись вовремя, подумала Клер, но вслух этого не сказала. Она слушала возбужденное чириканье Эммы и размышляла, какой же секрет она старается скрыть. Ей хотелось знать, закрыта ли дверь в ее комнату и останется ли она закрытой. Но способа это выяснить у нее не было.
— Я буду ждать тебя завтра в аэропорту, — сказала она. — Я рада, что у тебя все в порядке. Спокойной ночи, дорогая.
Квентин был около бара:
— Стакан вина? Или чего-нибудь покрепче?
— Вина, спасибо.
Он налил себе скотч и протянул ей стакан вина, а затем сел на кушетку.
— Я рад вас видеть. Я скучал по вам. Клер не слушала его.
— А не мог бы Брикс спланировать что-то в этом роде?
— Мог. Но только если он был с согласной на это девушкой. Эмма такая?
— Я так не думаю. Эмма любит, чтобы было по ней, но она не особая искательница приключений. Я не думаю, чтобы она сделала что-нибудь подобное. А Брикс привезет ее утром в Анкоридж?
— Да. За это ручаюсь. А мать Эммы любит приключения?
Клер поглядела на него долгим взглядом.
— Не знаю.
— Мы можем это выяснить. — Он подошел к ней и взяв за руку, сдернул со стула, так, что она оказалась стоящей рядом. — Я думал о вас все это путешествие, Клер: я скучал. Однажды я сказал вам, что вы милая женщина и умная, а вы ушли от меня, и я так и не понял, что же вы хотели услышать. — Его лицо было так близко. Клер попыталась проникнуть внутрь него и понять, что было за глазами, но они были гладкие как стекло, как вода в Ледниковом Заливе — отражали ее лицо, но ничего не открывали. — Так хорошо, — пробормотал он, и обхватив ее лицо руками, поцеловал ее, открывая ее губы своими.
На этот раз поцелуй был горячим, с настойчивостью, которой в нем не было раньше. В Клер пробудились старые страхи. Она обвила Квентина руками, а он прижал ее ближе к себе, положив руку ей на грудь и настойчиво действуя языком у нее во рту. У Клер закружилась голова от желания. Она очень давно не была с мужчиной, но в этом было что-то большее: она хотела именно Квентина, со всей его запутанностью, со всем тем, что она не понимала в нем, даже с тем, что ей не нравилось. Ее влекло к нему, так же как и его друзей, и она раньше не осознавала, как была возбуждена рядом с ним, и какое одиночество испытывала, когда он не замечал ее все последующие дни. Все это время она думала, что поглощена дикой красотой Аляски, а на самом деле, видимо, желала его, и взвинченная до крайности, ждала.
Вот почему он сторонился ее четыре дня, так он поступает с неуверенными в себе женщинами. Заставляет их жаждать его еще до того, как он делает хоть какое-то движение в их сторону.
Она выскользнула из объятий и отступила назад до стола. Она хотела его так сильно, что вся дрожала и при этом злилась, сознавая под всей своей бурей желаний, что если в этот раз ему все удастся, то последующие встречи будут проходить как он захочет. И, вероятно, они не понравятся ей так сильно, как эта.
— А теперь что такое. — Квентин был недоволен, но больше изумлен, чем сердит, и Клер поняла, с внезапным приливом гордости, что он не может ее постичь и это его тревожит.
— . Я не верю в корабельные романы, — сказала она. — Они похожи на добрую сказку, но совершенно невозможно разобраться, что истинно и важно, когда вокруг все так искусственно. — Спасибо, Ханна, сказала она про себя. — Это одна из причин, по которым я волнуюсь за Эмму.
Воцарилось молчание. Квентин пошел к бару и налил себе.
— Еще вина? — спросил он.
— Нет, спасибо.
Он снова уселся на кушетку, положил руки на спинку и вытянул вперед ноги, скрестив их в лодыжках. Он расслаблялся, но по-прежнему излучал силу, и его фигура словно подавляла все в комнате:
— Что истинно и важно в нас, Клер, так это то, что мы нравимся друг другу, мы тянемся друг к другу и хотим друг друга. И будь вы хоть чуточку поавантюрней, не было бы никаких препятствий делать то, чего нам хочется. Так что может быть важнее? Какая вам нужна другая истина?
— Я хотела бы знать, какое ко всему этому имеют отношение ледники, — сказала Клер просто.
— Ледники, — повторил он.
Его тихий голос снова вскружил ей голову, но она справилась с собой и продолжала, надеясь, что он поймет:
— Все в этом путешествии так ново для меня, что я просто не могу перечувствовать все сразу. Может быть, это значит, что я не рисковая, а может быть, только то, что я не знаю, вдруг вся эта невероятная красота заставляет нас видеть более прекрасным и волнующим и желанным каждого другого человека.
— А Ина показалась вам красивее, после того, как вы глядели на ледники целый день?
Она улыбнулась:
— Нет.
— А Зек показался желанным? У нее вырвался смешок:
— Нет.
— А я — да. — Да.
— Что ж, это честно. Так что происходит что-то другое.
— Думаю, да. Мне кажется, это я сама. Прямо теперь я так многого в себе не понимаю. И я думаю, будет лучше подождать, пока я не пойму, что для меня важно, а что нет.
Он выдохнул с долгим вздохом:
— Если вы не знаете, что важно, позвольте мне рассудить. Если это действительно для вас так ново — вы же не путешествовали? Никогда?
— Никогда.
— Невероятно, в наши дни все путешествуют. Ну, итак, вы жили всю жизнь в маленьком городке и растили дочь и, я подозреваю, прочли много книг. Вы ничего не знаете о мире, так как вы можете понять что-то о себе, или о себе и обо мне? Вам стоит пойти со мной, куда бы я ни повел, и открыть тот мир, который вы никогда себе и вообразить не могли, и стать такой женщиной, какой стать и не мечтали. Даже со всеми вашими деньгами вам одной это не удастся. Один из нас должен управлять нашей дружбой, Клер, и этим одним не можете стать вы, потому что не знаете, как. Я думаю, вам это понятно.
Конечно, понятно. Я просто не знаю, как это делается.
— Мне просто нужно подумать об этом, — сказала она, надеясь, что слова прозвучали уверенно и сильно.
— А если вы упустите шанс, со мной?
Она поглядела на него твердо:
— Тогда я никогда этого не узнаю.
— Но так нельзя. — Он прошел к двери и открыл ее: — Спокойной ночи, Клер.
Она снова разозлилась. Не сказав ни слова, она прошла мимо него и вниз по коридору на другую сторону корабля к своей каюте. Черт возьми, думала она, чего я боюсь? Почему я не могу легче относиться к подобным вещам, менее серьезно, почему я просто не могу повеселиться?
Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Зачем ты так спешишь объявить, что удовлетворена?
— Ну, я не удовлетворена, ответила она про себя Ханне, заходя в свою каюту. И не знаю, когда буду, при таких условиях. Она посмотрела на закрытую дверь каюты Эммы. Может быть, я делаю все это только потому, что надеюсь, что и Эмма делает так же. Наверное, я спрошу ее завтра утром. Я ускользнула из кровати Квентина, а ты ускользнула из кровати его сына?
— Мама звонила, — сказала Эмма, открывая дверь и пропуская Брикса.
— Мой отец тоже. — Он положил руки ей на талию. — Все отлично. Я нашел пилота, он захватит нас в семь. Боже, я по тебе соскучился. Я не видел тебя два часа. — Эмма доверчиво, как ребенок, подняла голову, и он поцеловал ее. — Ты так прекрасна. Что это на тебе?
— Постельное покрывало. Я принимала душ и выстирала кое-какие свои вещи, теперь они сохнут.
— Ох, — он поглядел на себя вниз. — Думаю, я не представителен.
Она рассмеялась, влюбленная в эту встревоженную нахмуренность его бровей, в робкое звучание его голоса.
— Конечно, ты представителен. Мы же не собираемся выходить?
— Боже, конечно, нет, я хочу остаться здесь. Но мне хочется произвести на тебя впечатление.
— Тебе удалось, — сказала Эмма очень тихо.
— Хорошо. — Он снова привлек ее к себе. — Ты так прекрасна. Моя самая прекрасная куколка.
Эмме стало немного неприятно. Она не куколка. И не его. Но руки, которые обнимали ее, были такими сильными и ей было так тепло и безопасно в их кольце, а он целовал короткими поцелуями все ее лицо, что она закрыла глаза, ощущая, как растекается, будто вдруг стала маленьким, чистым потоком, сливающимся с мощной рекой — Бриксом. Ведь он любит ее. Он так заботился о ней, когда они оказались одни в чужом городе. Все остальное неважно.
Брикс засунул руку под покрывало, которым Эмма себя обернула и начал его открывать. Не задумываясь, Эмма подняла руки и положила их на его торопливую кисть, останавливая.
— Эй, — сказал он мягко, — это я, Брикс, ты помнишь?
Она поглядела на него.
— Слушай, куколка, сколько раз подобное уже происходило? Это же должно случиться, правда? Нас здесь двое на краю света, и мы совсем одни. Только мы, и все для нас. Мы же не можем превратить этот вечер в самый обыкновенный. — Эмма молчала, и он нахмурился: — В чем дело? Твоя мать? Она сказала что-нибудь по телефону? Что-нибудь, вроде: «Не позволяй ему воспользоваться собой?» Боже, воспользоваться. Это достаточно старомодно для моего отца. Она сказала что-то в этом роде?
— Нет, — прошептала Эмма.
— Но подумала, правильно? И ты это знала. И ты хочешь быть такой, как она.
— О, нет совсем не то…
— Что?
— Я не хочу быть как она. То есть, она замечательная, но слишком робкая и многого не делает: она не ищет для себя ничего нового. Я всегда хотела быть другой, но не знала точно, как. Я хочу сказать, я все время думала: хочу, хочу, но не знала, что это значит…
Пальцы Брикса заскользили по ее лицу и шее, и он легко поцеловал ее:
— Ты вовсе на нее не похожа. Ты изумительная женщина. И ничего не боишься.
Эмма знала, что это неправда. Но ей так хотелось, чтобы было так. Ей хотелось, чтобы Брикс так думал. И он назвал ее женщиной, а не куколкой, поэтому она должна действовать как женщина и говорить так же. Она поглядела на него, пытаясь придумать, что же сказать.
— Я помогу, — сказал он. — Ты не боишься, но, может быть, тебе иногда нужно помогать? Правильно?
Эмма выдохнула. Брикс всегда говорит правильно.
— Да, — сказала она. — Я хотела бы.
— Что ж, тогда делай, как я, — сказал он проникновенно. — И расслабься.
Снова он скользнул рукой под покрывало. На этот раз она не остановила ее, и он сбросил ткань с ее плеч на пол. Эмма попыталась задержать саму себя, но не смогла, ее руки сложились, закрывая грудь.
— Ну нет, нельзя, — сказал Брикс весело. Он взял ее за руки и развел их. — Погляди на себя, полюбуйся, какое тело. Ты роскошная женщина.
Лицо Эммы горело:
— Нет, — прошептала она.
— Что нет? — уставился на нее Брикс. — Эмма, ради Бога, что, никто на тебя раньше не смотрел?
Она покачала головой.
— Боже, — пробормотал он. — Что же это я? Как это я не просек?
Он держал руки Эммы разведенными и вдруг, без предупреждения, наклонился и поцеловал сначала один сосок, потом другой, и пробежал языком по ним, медленно, как кошка по теплому солнечному месту.
Эмма издала низкий стон. Она была в смятении, голова шла кругом, она боялась, но как-то еще и была возбуждена, ее тело казалось совершенно отделенным от разума. Ей не нравилось стоять голой перед Бриксом, но после первого шока это оказалось не так уж ужасно; ей не нравилось, что он держит ее за руки, так, что она оставалась беспомощной, но нравилась его сила, и она обожала этот его взгляд, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее груди. У меня хорошее тело, Брикс так сказал. Ему нравится смотреть на меня. А он очень опытен, если он сказал, что я роскошна, значит, так и есть.
Брикс отпустил ее руки и быстро сдернул с себя одежду. Эмма отвернулась. Она была мокрая, ей было тяжело и страшно.
Брикс снова прижал ее к себе, и она ощутила тепло прикосновения кожи к коже, твердые бугры его мускулов, изгиб бедра и живот, прислоненный к ее животу. Было так хорошо, что она прижалась теснее, вдавливая свои соски в черные, курчавые волосы его груди.
— Вот моя малышка, — сказал он хрипло. Он положил руки на ее ягодицы и стал, их растирать, прижимаясь еще тесней. — Моя прелестная куколка.
Эмма почувствовала его горячий, твердый пенис прямо у своего влажного лона и попыталась отстраниться, но Брикс сжал ее крепче. Он поцеловал ее снова, и закрывал ей рот своим, пока она не начала задыхаться, а затем развернул ее и вместе с ним она упала на кровать.
Эмма закрыла глаза. Она особенно не хотела делать этого, но также и не хотела сердить Брикса, чтобы он думал о ней как о ребенке. Ей хотелось, чтобы он снова назвал ее женщиной. Он может делать что хочет и это будет хорошо, потому что он знает намного больше ее и он любит ее, и она его любит, а это часть любви. Если она отстранится сейчас, он может подумать, что она его не любит.
Она услышала легкий шорох и открыла глаза. Брикс сидел рядом с ней, открывая маленький пакетик. Ох, подумала она; я забыла. Но Брикс всегда знает что делать. Она закрыла глаза опять и подождала его, а потом почувствовала, как он раздвигает ей ноги и как его руки забираются к ней между бедер.
— Роскошная куколка, — сказал он снова и лег на нее. Эмма вздохнула от удовольствия, ощутив его горячий, тяжелый вес, а Брикс, думая, что она вздохнула от страсти, чуть приподнялся, и погрузился в нее.
Эмма резко вскрикнула, затем закусила губу, устыдившись и испугавшись, что он рассердится. Но он не рассердился. Он поднял голову и поглядел на слезы в ее глазах.
— Это невероятно, знаешь? У меня никогда не было девственницы. Боже, Эмма, ты такая куколка.
Он изогнулся и принялся посасывать ее соски, кусая их и теребя языком. На этот раз Эмма едва ощущала его рот. Ей казалось, что раскаленная кочерга раздирает ее на части, и груди заболели, когда он лег на нее снова. Ей хотелось сжаться в маленький комочек, уткнувшись лицом в подушку, но Брикс держал ее всю раскинутой и она не могла пошевелиться. Затем она подумала, что должна сделать что-то, что осчастливит Брикса и попыталась поднимать бедра навстречу ему, но он был слишком тяжел, и от движения боль стала еще мучительней.
— Все в порядке, — пробормотал Брикс. — Расслабься, куколка. Я обо всем позабочусь.
Эмма смахнула слезы с глаз и обвила Брикса руками, впиваясь ногтями в спину и надеясь, что он решит, что это от страсти.
— Брикс, — сказала она, так, чтобы он вспомнил, что они занимаются этим вместе. — Я люблю тебя.
Ее голос был тонок и дрожал, и казалось, исходил откуда-то издалека. Брикс задвигался в ней быстрее, его дыхание было громким, и звучало почти как рык:
— О, Боже, как ты хороша, — сказал он. — Так хороша, отличная девочка. Я мог бы остаться здесь навсегда. Так офигительно хорошо.
Слово было как колючка, пронзившая Эмму сквозь боль, но она скоро пропала, потому что слово означало, что Брикс счастлив. Брикс просто сказал, что она хороша, и он хотел быть с ней всегда.
— Я люблю тебя, — сказала она снова, это прозвучало как рыдание.
Брикс пробивался в нее с какой-то яростью, снова и снова, а затем разразился стоном, за которым последовала целая серия других стонов, все слабее и слабее, пока, наконец, он не замер, в молчании лежа на Эмме. Его дыхание замедлилось. Через несколько минут он повернул голову, чтобы поглядеть на нее. Он улыбнулся.
— Ну вот, это был настоящий способ познакомиться с Аляской, — сказал он.
Глаза Эммы расширились. Она сжалась. Брикс скатился с нее и сел, вытираясь краем простыни. Он повернулся к Эмме, которая не шевелилась, и склонился, чтобы запечатлеть поцелуй на кончике ее носа.
— Ты изумительная куколка. Я мог бы играть с тобой все время. — Он бросил взгляд на пятна крови на простыне. — Наверное, это будет самым потрясающим, что увидят горничные за всю неделю в этой дыре. — Он потянулся и глянул за окно. — Господи, как удивительно, что все еще светло. Хочешь что-нибудь съесть? Полночное обжорство? Может быть, в баре есть кренделя или что-то в этом роде. — Он поглядел на нее. — Бедная куколка. Слушай, я знаю, что в первый раз это больно, но потом будет гораздо лучше, обещаю. — Он провел рукой по ее волосам, медленно спустился по плечам и обнял грудь. — Почему бы тебе просто не расслабиться, а я пока смотаюсь вниз и посмотрю, нет ли чего-нибудь в баре. В следующий раз мы сделаем это медленней, — тебе больше понравится. Ну же, Эмма, роскошная Эмма, улыбнись — ты же знаешь, как мне нравится, когда ты веселая. Ты же знаешь, что я люблю тебя веселой.
Эмма сложила на губах улыбку.
— Вот так лучше, — сказал Брикс. Он нагнулся и поцеловал ее, медленно, лениво толкая ее язык своим.
Расширив глаза, Эмма поглядела на потолок. Брикс вынес свои рубашку и брюки в ванную, оставив жакет и носки на полу, и через мгновение вышел оттуда, уже одетый, ботинки болтались на босых ногах, как тапочки. — Я вернусь очень скоро, — сказал он, и вышел из комнаты.
Эмма натянула на себя простыню и одеяло и уставилась сухими глазами на потолок, думая, когда же ей станет хорошо. Восторг, который она испытывала с ним каждый день круиза, ощущение, что ее разрывает от счастья и волнения, пропали, и она не знала, как их вернуть. Она любила Брикса с ослабляющей беспомощностью, хотела, чтобы он всегда был рядом. Но счастливой она не была.
Но я буду, подумала она. Все будет лучше. Так сказал Брикс.
Ей хотелось, чтобы она могла поговорить об этом с матерью, но, конечно, этого делать нельзя. Ее мать не хотела, чтобы она проводила много времени с Бриксом; она сказала ей, что не хочет, чтобы Эмма с ним спала. Она будет в ярости, если узнает. И разочаруется? Эмма забеспокоилась, но не могла даже представить себе, что мать разочаруется в ней: это был слишком невыносимо. Во всяком случае, Эмма точно не знала, насколько ее мать разбирается в мужчинах — у нее время от времени были с кем-то свидания, но представить ее с этим кем-то в кровати Эмма не могла — и она казалась словно загипнотизированной отцом Брикса в ту первую ночь, когда они вместе пили в комнате для коктейлей, как будто не могла спокойно перенести его присутствия. Она робкая и так много не делает — она не ищет чего-то нового.
Итак, она меня ни за что не поймет, решила Эмма. Даже если не разозлится, она не сможет сказать ничего полезного. И я не могу пойти к Ханне: она перескажет маме. Нет никого, с кем бы я могла поговорить. Я просто должна представить все это сама — как надо быть счастливой и как сделать Брикса счастливым и быть счастливой всегда.
Она поднялась, слегка дрожа, и, взяв покрывало с пола, опять обернула его вокруг себя. Когда она села на кровать, то увидела пятна крови на простыне. Она уставилась на них и почувствовала легкое сожаление: вот это и произошло. Она оставалась девственницей, пока ее подруги в старших классах пересказывали постоянно все свои приключения; теперь она потеряла невинность и никогда больше не вернет ее. Думаю, я ждала Брикса, решила она. И тогда, значит, все в порядке, все и должно быть в порядке, все должно быть весело и волнующе и чудесно, снова. И всегда.
Потому что они любят друг друга.
Потому что так должно быть.
ГЛАВА 7
Дом был тепл и приветлив, полный солнца и свежего ветра, но все казалось каким-то скучным после гор и ледников Аляски.
— Боже, как здесь спокойно, — восхитилась Ханна, хотя пели птицы, и вдалеке лаяла собака, и доносился слабый шум проносящихся автомобилей. Клер устраивала цветы в вазе-баккара, которую купила этим утром: блестящие георгины, и «львиные зевы» горячего, сухого июля. Она была рада оказаться дома — недели волнений вполне достаточно. Эмма едва замечала их. Она бродила по комнатам с пустыми глазами, ожидая телефонного звонка.
Они пробыли дома уже неделю. На третий день после приезда Квентин повез Клер на ужин в маленькое французское бистро в Уэстпорте.
— Я купил его в прошлом году, — сказал он, когда она восхитилась раскрашенным в виде лучей потолком и занавесями на шнурах и бледно-зеленым напылением на стенах. — Я вложил деньги в несколько компаний — по компьютерам, одежде и биогенетике — ив пару ресторанов. Мне нравится помогать молодым мужчинам начинать свое дело: это похоже на воспитание сыновей.
— А молодым женщинам — нет? — спросила Клер.
— Не совсем так. Я пока не встречал ни одной, которая занималась бы бизнесом так, как я хочу.
Клер поглядела на него удивленно:
— Что это значит?
— Я хочу сказать, что требую некоторого особого отношения, а у женщин его нет и даже, кажется, это их не интересует. Как при вождении, сфокусированное зрение, которое не позволяет сталкиваться, делать все так, как нужно. Женщины предпочитают семью и добрые дела, которыми я восхищаюсь, но не вкладываю в них денег.
— Боже, как здесь спокойно, — восхитилась Ханна, хотя пели птицы, и вдалеке лаяла собака, и доносился слабый шум проносящихся автомобилей. Клер устраивала цветы в вазе-баккара, которую купила этим утром: блестящие георгины, и «львиные зевы» горячего, сухого июля. Она была рада оказаться дома — недели волнений вполне достаточно. Эмма едва замечала их. Она бродила по комнатам с пустыми глазами, ожидая телефонного звонка.
Они пробыли дома уже неделю. На третий день после приезда Квентин повез Клер на ужин в маленькое французское бистро в Уэстпорте.
— Я купил его в прошлом году, — сказал он, когда она восхитилась раскрашенным в виде лучей потолком и занавесями на шнурах и бледно-зеленым напылением на стенах. — Я вложил деньги в несколько компаний — по компьютерам, одежде и биогенетике — ив пару ресторанов. Мне нравится помогать молодым мужчинам начинать свое дело: это похоже на воспитание сыновей.
— А молодым женщинам — нет? — спросила Клер.
— Не совсем так. Я пока не встречал ни одной, которая занималась бы бизнесом так, как я хочу.
Клер поглядела на него удивленно:
— Что это значит?
— Я хочу сказать, что требую некоторого особого отношения, а у женщин его нет и даже, кажется, это их не интересует. Как при вождении, сфокусированное зрение, которое не позволяет сталкиваться, делать все так, как нужно. Женщины предпочитают семью и добрые дела, которыми я восхищаюсь, но не вкладываю в них денег.