Страница:
— Я совсем не это имела в виду.
Ханна выждала немного, но Эмма по-прежнему молчала, опустив голову.
— Ну, если тебе не это нужно, то оставайся тут, — сказала Ханна. — Мы тебя любим и хотим, чтобы ты была здесь, а не бродила по окрестностям, как будто у тебя нет настоящего дома. Выкинь эту дурацкую идею из головы, даже не говори об этом матери, это сделает ее еще более несчастной.
Эмма подняла голову:
— Ханна, а она собирается выйти за Квентина?
— Почему бы тебе не спросить у нее самой?
— Потому что я не могу с ней говорить о нем. Или о Бриксе. И вообще о чем бы то ни было. Мы раньше только и делали, что болтали друг с другом, а теперь это едва удается. Он очень странный, Квентин, ты знаешь, Брикс ненавидит его и любит, и боится, мне кажется, а я вообще-то не думаю, что он хороший.
— Кто нехороший, Брикс или его отец?
— Отец, конечно. Брикс замечательный.
— Но он не сказал тебе сегодня, что ты была хороша? Эмма вздрогнула.
— Нет, он был с отцом и кучей рекламщиков.
— Неужели? Он не мог подойти и сказать: спасибо, ты была молодец, позже поговорим? Разве это не так же, как когда он не мог позвонить тебе целую неделю или больше, только потому, что там, где он работал или жил, не нашлось телефона?
— Оставь меня в покое! — закричала Эмма. — Я верю тому, что он мне говорит, я люблю его и знаю, что он любит меня, а если вы собираетесь продолжать об этом говорить, то я точно перееду — я не выдержу, если вы будете постоянно его в чем-то обвинять.
— Ладно, не буду. Слова не скажу. — Ханна начала возиться на кухне, готовить ужин. — Сегодня я попробую кое-что новое, весьма интересный рецепт. Так здорово, когда есть семья, которой можно готовить: я все время была этого лишена. А ты знаешь, что я была барменшей?
Эмма потрясла головой:
— Ты говорила, что поваром. Готовила для друзей, да?
— Да, и такое было, но еще я работала барменшей, правда, недолго, но у меня были важные клиенты. Люди из корпораций и несколько лонгайлендских богатеев.
Эмма рассеянно поглядела на нее:
— А это все было до или после мужчины из конторы по недвижимости?
— О, позже, — сказала Ханна небрежно.
— Но я думала, что ты сразу после него отправилась в колледж, чтобы стать учителем.
— Один раз я бросила свое учительство. Затем, через некоторое время возвратилась: я решила, что карьера бармена не для меня. — Ханна открыла холодильник, вытащила огурцы и семена сезама. — Точных дат я не помню. Все эти вещи забываются, когда тебе стукнет семьдесят…
— Но… — начала Эмма, но тут зазвонил телефон и она схватила трубку.
— Привет, малыш, — сказал Брикс. — Как себя чувствует новая Девушка Эйгер?
У Эммы захватило дух:
— Я им понравилась?
— Они с ума от тебя сошли. Они проглядели фото первых двух часов — это фантастика! Просто буйство какое-то было. Мне, наверное, медаль вручат, или премию. Они считают, что у меня самый лучший глаз за всю историю. Они даже никогда не знали, что я задумываюсь о нашей рекламной кампании; теперь будут держать в курсе всех планов. Больше я не папенькин сынок, и если дела пойдут так, как я думаю, то будет только один вице-президент, который, наконец-то и станет действовать, как вице-президент. Это самое лучшее, что со мной случалось; когда я надумаю уходить оттуда, у меня уже будет имя, которое что-то значит. Это…
— Брикс. Извини, но когда они меня возьмут?
— В понедельник, в девять, в «Йегер Адвертайзинг». Тебе скоро должна позвонить Марти Лундин. И нам нужно это отпраздновать, так? Что насчет ужина завтра вечером? Приоденься: мы пойдем в одно шикарное место. И скажи своей матери, что вернешься поздно.
— Да, — выдохнула Эмма.
— Поздравляю, — сказала Ханна, когда она положила трубку. — И сколько они тебе будут платить?
— О, не знаю, — сказала счастливо Эмма. — Я забыла спросить. Уверена, я очень скоро это выясню.
— Они подпишут контракт с тобой?
— Не сразу. Позже, может быть. Позже, я надеюсь. — Она вскочила и закружила по кухне, хватая всякие вещи и бросая их на место, приплясывая. — Я им понравилась, Ханна, я им действительно понравилась. Брикс сказал, что проверочные снимки — фантастика. Были еще две девушки, которых выбрали, но они берут меня: я им больше нравлюсь. Девушка-Эйгер. Это звучит невероятно, правда? Я — Девушка-Эйгер. Я фотомодель!
— Что ж, я так горжусь тобой, — Ханна обняла Эмму и расцеловала ее в обе щеки. — Разве я не говорила, что ты чудесна? Я горда за тебя и счастлива.
Эмма свернулась в объятиях Ханны, дыша теплом ее маленького, уютного тела. Так много событий, так много перемен, так много о чем надо подумать.
— Я так счастлива, так счастлива. — Но даже когда она повторяла это снова и снова, где-то в глубине души, под радостью, она грустила и не понимала, отчего. Она попыталась отмахнуться от этого, откинуть всю грусть, но та оставалась, не рассеивалась, как дымка под солнцем, и поэтому все было совсем не так ярко, как могло бы быть. Она прижималась к Ханне и думала о том, как она счастлива, что она будет счастлива, будет моделью, будет Девушкой-Эйгер, будет девушкой Брикса. Но он даже не думал обо мне, когда меня выбрали — все, о чем он думал, был он сам, и как все это ему поможет. «Я так счастлива», — повторила она для Ханны, и отбросила эту предательскую мысль о Бриксе, и сделала вид, что никакой грусти нет.
А затем она вспомнила, что он ждет ее завтра вечером. Ждет — не дождется. Я знаю, что это так. Когда мы будем вместе, будем праздновать, вот тогда он мне и скажет, как хороша я была. Завтра ночью Брикс скажет, что гордится мной.
ГЛАВА 9
Ханна выждала немного, но Эмма по-прежнему молчала, опустив голову.
— Ну, если тебе не это нужно, то оставайся тут, — сказала Ханна. — Мы тебя любим и хотим, чтобы ты была здесь, а не бродила по окрестностям, как будто у тебя нет настоящего дома. Выкинь эту дурацкую идею из головы, даже не говори об этом матери, это сделает ее еще более несчастной.
Эмма подняла голову:
— Ханна, а она собирается выйти за Квентина?
— Почему бы тебе не спросить у нее самой?
— Потому что я не могу с ней говорить о нем. Или о Бриксе. И вообще о чем бы то ни было. Мы раньше только и делали, что болтали друг с другом, а теперь это едва удается. Он очень странный, Квентин, ты знаешь, Брикс ненавидит его и любит, и боится, мне кажется, а я вообще-то не думаю, что он хороший.
— Кто нехороший, Брикс или его отец?
— Отец, конечно. Брикс замечательный.
— Но он не сказал тебе сегодня, что ты была хороша? Эмма вздрогнула.
— Нет, он был с отцом и кучей рекламщиков.
— Неужели? Он не мог подойти и сказать: спасибо, ты была молодец, позже поговорим? Разве это не так же, как когда он не мог позвонить тебе целую неделю или больше, только потому, что там, где он работал или жил, не нашлось телефона?
— Оставь меня в покое! — закричала Эмма. — Я верю тому, что он мне говорит, я люблю его и знаю, что он любит меня, а если вы собираетесь продолжать об этом говорить, то я точно перееду — я не выдержу, если вы будете постоянно его в чем-то обвинять.
— Ладно, не буду. Слова не скажу. — Ханна начала возиться на кухне, готовить ужин. — Сегодня я попробую кое-что новое, весьма интересный рецепт. Так здорово, когда есть семья, которой можно готовить: я все время была этого лишена. А ты знаешь, что я была барменшей?
Эмма потрясла головой:
— Ты говорила, что поваром. Готовила для друзей, да?
— Да, и такое было, но еще я работала барменшей, правда, недолго, но у меня были важные клиенты. Люди из корпораций и несколько лонгайлендских богатеев.
Эмма рассеянно поглядела на нее:
— А это все было до или после мужчины из конторы по недвижимости?
— О, позже, — сказала Ханна небрежно.
— Но я думала, что ты сразу после него отправилась в колледж, чтобы стать учителем.
— Один раз я бросила свое учительство. Затем, через некоторое время возвратилась: я решила, что карьера бармена не для меня. — Ханна открыла холодильник, вытащила огурцы и семена сезама. — Точных дат я не помню. Все эти вещи забываются, когда тебе стукнет семьдесят…
— Но… — начала Эмма, но тут зазвонил телефон и она схватила трубку.
— Привет, малыш, — сказал Брикс. — Как себя чувствует новая Девушка Эйгер?
У Эммы захватило дух:
— Я им понравилась?
— Они с ума от тебя сошли. Они проглядели фото первых двух часов — это фантастика! Просто буйство какое-то было. Мне, наверное, медаль вручат, или премию. Они считают, что у меня самый лучший глаз за всю историю. Они даже никогда не знали, что я задумываюсь о нашей рекламной кампании; теперь будут держать в курсе всех планов. Больше я не папенькин сынок, и если дела пойдут так, как я думаю, то будет только один вице-президент, который, наконец-то и станет действовать, как вице-президент. Это самое лучшее, что со мной случалось; когда я надумаю уходить оттуда, у меня уже будет имя, которое что-то значит. Это…
— Брикс. Извини, но когда они меня возьмут?
— В понедельник, в девять, в «Йегер Адвертайзинг». Тебе скоро должна позвонить Марти Лундин. И нам нужно это отпраздновать, так? Что насчет ужина завтра вечером? Приоденься: мы пойдем в одно шикарное место. И скажи своей матери, что вернешься поздно.
— Да, — выдохнула Эмма.
— Поздравляю, — сказала Ханна, когда она положила трубку. — И сколько они тебе будут платить?
— О, не знаю, — сказала счастливо Эмма. — Я забыла спросить. Уверена, я очень скоро это выясню.
— Они подпишут контракт с тобой?
— Не сразу. Позже, может быть. Позже, я надеюсь. — Она вскочила и закружила по кухне, хватая всякие вещи и бросая их на место, приплясывая. — Я им понравилась, Ханна, я им действительно понравилась. Брикс сказал, что проверочные снимки — фантастика. Были еще две девушки, которых выбрали, но они берут меня: я им больше нравлюсь. Девушка-Эйгер. Это звучит невероятно, правда? Я — Девушка-Эйгер. Я фотомодель!
— Что ж, я так горжусь тобой, — Ханна обняла Эмму и расцеловала ее в обе щеки. — Разве я не говорила, что ты чудесна? Я горда за тебя и счастлива.
Эмма свернулась в объятиях Ханны, дыша теплом ее маленького, уютного тела. Так много событий, так много перемен, так много о чем надо подумать.
— Я так счастлива, так счастлива. — Но даже когда она повторяла это снова и снова, где-то в глубине души, под радостью, она грустила и не понимала, отчего. Она попыталась отмахнуться от этого, откинуть всю грусть, но та оставалась, не рассеивалась, как дымка под солнцем, и поэтому все было совсем не так ярко, как могло бы быть. Она прижималась к Ханне и думала о том, как она счастлива, что она будет счастлива, будет моделью, будет Девушкой-Эйгер, будет девушкой Брикса. Но он даже не думал обо мне, когда меня выбрали — все, о чем он думал, был он сам, и как все это ему поможет. «Я так счастлива», — повторила она для Ханны, и отбросила эту предательскую мысль о Бриксе, и сделала вид, что никакой грусти нет.
А затем она вспомнила, что он ждет ее завтра вечером. Ждет — не дождется. Я знаю, что это так. Когда мы будем вместе, будем праздновать, вот тогда он мне и скажет, как хороша я была. Завтра ночью Брикс скажет, что гордится мной.
ГЛАВА 9
Клер стояла посреди кабинета Квентина и разглядывала фотографии, покрывавшие две стены комнаты. «Лаборатории Эйгера» находились в длинном, низком кирпичном здании в предместье Норуолка. Кабинет Квентина был в самом конце, огромные окна выходили на просторную, чуть наклонную лужайку, засаженную деревьями, клумбами и цветочными кустами. Деревья сверкали всеми красками октября, и солнце пробивалось сквозь ветки темно-медным светом; когда Клер подъезжала, она подумала, что все похоже на университетский кампус — место, где делается серьезная работа, где гармония между людьми, которые заботятся о том, что они делают, которые делятся идеями, и образуют некое братство. Вот в каком месте должна бы быть Эмма с самого конца августа. Здесь, вместо того, чтобы проводить дни напролет перед камерой, или убивать время между встречами с Бриксом.
В кабинете были высокие потолки, огромная палисандрового дерева мебель и массивный стальной письменный стол. Стоя в самом центре, Клер чувствовала, как сжимается, уменьшается и подумала, не сделано ли так намеренно — дизайн, направленный на то, чтобы посетитель ощутил свою незначительность. Она снова посмотрела на фотографии, многие из них красочно изображали продукцию «Эйгер», другие отражали рост маленького вначале здания до его нынешних размеров.
— Очень впечатляет, — заметила Клер. — Вы растете и растете, как будто без устали и остановок.
Он улыбнулся, польщенный, и Клер с легким удивлением заметила, что сразу расслабилась, сказав ему нечто приятное. Как и многие его друзья, подумала она. Когда это у меня началось?
— Мы не останавливались и не сокращали производство, — заявил Квентин. — Но нам еще есть кого догонять. Мы никогда не будем такими гигантами, как «Эвон» или «Хелен Кертис» — а я этого и не хочу — но мы можем высоко взобраться, если не допустим ошибок.
— Каких ошибок?
— Подражания другим компаниям, следование минутным вкусам или выжидания — когда слишком долго продукция выходит на продажу, и другие компании нас опережают. А что ты думаешь о наших упаковках?
Клер снова повернулась к фото, изображавшим продукцию «Эйгер».
— Некоторые мне нравятся.
— А какие именно не нравятся?
Она обнаружила, что снова напряглась, заволновалась из-за того, что не хотела критиковать то, что он, возможно, уже одобрил. Но это мое дело, решила она, и я знаю об этом больше, чем он. Мне надо поверить в себя и сказать, что я думаю.
Но она все еще колебалась. Потому что даже теперь, после пяти месяцев ленчей и коктейлей, прогулок по магазинам и поездок в Нью-Йорк, она все равно не стала такой безмятежной, как окружавшие ее женщины из круга Квентина. У них был способ забывать ближних, и этим способом Клер пока не овладела. Касалось ли это игривых обезьянок, нарисованных на стенах «Ле Сирк», или огромной выставки цветов в «Ле Бернардин», или стаи лимузинов, выстроившихся у бродвейских театров по средам, или бездомных, сгрудившихся в бесформенные толпы у дверей домов на Пятой авеню, она всегда прерывала беседу, или останавливалась, если шла, чтобы посмотреть и подумать о виденном и разобраться, в действительности ли она ходит здесь и живет такой жизнью. Когда-нибудь, думала она, я стану столь же опытной и искушенной, как Роз и Сельма, и Люси, и Вера, и Лор-рэн, привыкшей ко всему на свете.
— Скажи, какие тебе не понравились, — произнес Квентин. Это был приказ. — И почему.
Клер набрала в грудь побольше воздуха и коснулась фото, изображавшего группу овальных банок:
— Вот это; все эти косые линии и углы. Кремы для очистки должны быть мягкими и шелковистыми, вероятно, они такие и есть, но все на этикетках грубое и агрессивное. Я бы использовала это для чего-нибудь, предназначенного мужчинам, но не для крема для лица или волос. Может быть, для ног атлетов. Или репеллента от насекомых. Он хихикнул:
— Что еще?
Взбодрившись, Клер подошла к другому фото:
— Если ты собираешься использовать черную коробочку для губной помады, то все должно быть более чувственно. Эта мне кажется похожей на какое-то оружие. Я бы закруглила конец, или может быть… да это будет лучше — сделала бы здесь изогнутую линию, как у вазы, и чуть подзолотила. И вообще сделала бы этот твой черный-на-черном дизайн золотистым, но еще использовала бы длинные линии, может быть, завитки, может быть, так, чтобы пальцы ощущали нечто гладкое, непрерывную кривую, а не множество цветочных лепестков, или что это такое. — Она остановилась, испугавшись, что наговорила слишком много.
Лицо Квентина было невозмутимо:
— Еще что-нибудь?
— Нет.
— Тебе нравится все, кроме этих двух? Не верю. Клер снова засомневалась:
— У меня кое-какие соображения о всех. Но я не знаю ничего о твоей компании, ни о том, на какого покупателя рассчитан этот дизайн, на молодых женщин или пожилых, и вообще — на мужчин или женщин. Понятия не имею, какой образ компании ты хочешь создать, и я должна знать…
— Ты должна знать все эти вещи, если ты занималась дизайном с самого начала. Я просил тебя, как знатока, прокомментировать наш нынешний дизайн, и я хочу, чтобы ты сказала обо всех. С этой черной коробочкой для помады мы провалились во всех магазинах — мы сняли ее через шесть месяцев. Фотографию тоже должны были снять, я не знаю, почему она здесь. Очищающий крем тоже не шел так хорошо, как мы рассчитывали, и теперь ты мне объяснила, почему. — Он выдвинул из-под стола кожаный стул с высокой спинкой и встал рядом с Клер, чтобы поглядеть на фото:
— У тебя хороший глаз. Мне такой нужен, но для большего, чем критика уже запущенных дизайнов. Я подписал контракт с «Бингэм Дизайн» — ты знаешь их?
— Да. Они молодцы.
— Я ничего такого не заметил. Я подписал с ними контракт на ПК-20 четыре месяцы назад, и пока ничего не получил, ни этикетки, ни упаковки, ни предрекламных материалов, ничего из того, что требовалось. Я сказал им, что разрываю контракт. Я хочу, чтобы ты занялась этим.
Клер поглядела на него удивленно:
— В качестве кого?
— В качестве главы группы дизайна ПК-20, консультанта, временного шефа дизайнеров, кого захочешь. Я дам тебе здесь кабинет, ты сможешь набрать свою собственную группу, если тебе это потребуется, и все что угодно, только чтобы срочно мне что-нибудь представить; мы не успеваем, потому что нет приличного дизайна. Я хочу, чтобы ты его сделала, Клер.
Она глядела на него:
— Я не верю этому, — пробормотала она. Он, похоже, разозлился:
— Чему ты не веришь? Не ожидал от тебя такой скромности, Клер, таких театральных фокусов. Ты знаешь, что можешь это сделать. Так зачем ты говоришь что-то еще, кроме «да»?
— Дело не в этом, просто несовпадение времени. — Клер покачала головой, все еще не веря. — Всю свою жизнь я мечтала о том, чтобы кто-нибудь сказал именно такие слова. Я была всегда помощником других дизайнеров, и всегда хотела, чтобы кто-то сказал мне: «Возьми это все на себя». Ты знаешь, как это звучит для того, кто никогда не брал все на себя? Руководитель группы дизайна. Ты знаешь, как это звучит? А теперь мне совсем не нужно зарабатывать, и ты говоришь мне это.
— Значит, ты займешься. Нужно начать прямо сейчас. Мы дадим тебе кабинет уже сегодня.
Черт тебя побери, подумала Клер. Он даже не понимает, что я чувствую, его это не волнует. Его план — вот что для него важнее всего. Как будто он заловил меня и превратил в маленький винтик в машине «Лабораторий Эйгер».
Но потом она сказала себе, что неважно, что Квентин сказал или не сказал, он ей не нужен и она от него не зависит. Гораздо важнее то, что она осознала — эта работа ей нужна на самом деле. О деньгах речь не идет — речь идет о том, кем она себя ощущает. Речь идет о том, кто она такая, и что она из себя делает. А иногда теперь она просто не знала, кто она такая.
Вот сейчас она поняла, что имела в виду Джина как раз перед тем, как получить работу в «Эйгер Лэбс». Потому что последние несколько месяцев Клер думала о себе только как о женщине, которая выиграла лотерею., посещает множество ленчей, делает кучу покупок, и о женщине, у которой есть дочь — хотя строптивица не слишком дает ей заняться материнством. Она больше не знала, как еще называть себя.
Никто не знает, каково это, когда тебя увольняют. Будто ты разъединена с остальным миром, который деловито ходит на работу и что-то делает, а ты чувствуешь себя ненастоящей и неживой потому, что ничего не делаешь.
А тебя даже не увольняли, подумала Клер. Ты просто заблудилась.
Она хотела делать что-то, чем можно гордиться. Она хотела, чтобы можно было сказать: я Клер Годдар, дизайнер, а вот это — то, что я сделала. Это мое творение, и никого другого.
Если я смогу. Я никогда не занималась дизайном чего-либо целиком сама. Я никогда не была удачлива.
— А ты подготовь список людей, которых хочешь нанять, — сказал Квентин. — Это может быть даже постоянной группой, если все получится хорошо, то я бы хотел, чтобы ты занялась и другими линиями тоже. Раз уж ты нашла в них огрехи, то сможешь исправить. — Он разглядывал ее с минуту. — Ты понимаешь, я совсем не нанимаю тебя, как служащего. Ты сама решишь, сколько ты хочешь работать. Вот почему тебе стоит набрать самую хорошую группу, какую сможешь, так, чтобы ты смогла доверять своим людям на время, когда тебя здесь не будет. Я хочу, чтобы ты была больше консультантом — ты была так занята с Роз и Верой и всеми остальными, и я не хочу, чтобы ты это прерывала. Надо только позаботиться о ПК-20, вот и все.
Я должна попробовать, подумала она. У меня столько денег, а я все еще не знаю, что могу делать сама по себе. И никакие деньги мне этого не дадут. Я должна сделать сама.
— Да, — сказала она. — Я согласна. На все, что ты говорил.
Он казался удивленным: видимо, еще раньше решил, что все обговорено.
— Когда придешь завтра, позвони Карол Блок и укажи все, что тебе нужно — она позвонит людям, которых ты захочешь взять в группу. Ты можешь брать их даже из других компаний, мы заплатим им гораздо больше. Да, кстати, это мне напомнило — мы еще не говорили о твоей ставке консультанта.
— Нет, — начала Клер, боясь, что он не сочтет ее стоящей любой суммы, которую она назовет. Но затем она подумала — он хочет работать со мной, он хочет, чтобы мы работали вместе, и считает, что я многого стою. Почему бы с ним не согласиться?
— Двести долларов в час. И я подниму любую запоротую линию, которую ты мне поручишь.
— Решено, — сказал он без колебаний. Он привлек ее к себе и поцеловал, а Клер прижалась к его груди и ощутила некое торжество приобщения к его власти. Он — тот, кто раздает подарки и воплощает мечты, а она — та, кем он восхищается и он ее просит работать вместе с ним.
— Это становится почти семейным бизнесом, — сказал он с улыбкой.
Клер поглядела на него угрюмо:
— Мы еще не говорили об Эмме.
— Я же сказал тебе, что думаю: она очень хороша. Что еще? То, что она снимается — не наше дело.
— Может быть, не твое, но мое — уж точно. Я за нее в ответе.
Он пожал плечами:
— Она сама может быть за себя в ответе. Она взрослая молодая женщина. И почему ты раньше об этом не заговаривала?
— Я хотела подождать. Я думала, что это ненадолго.
— Конечно, надолго. Я же пересказывал тебе слова Хейла: она прирожденная модель и потрясающе фотографируется. По Хейлу, она — находка целого десятилетия.
Клер ощутила прилив гордости за Эмму и подумала, что если бы Эмма сама услышала эту похвалу и разволновалась, то ее волнение было бы вполне понятно. Но Клер видела, что не все так просто. Эмма встревожена, а не только взволнована, и Клер начинала думать, что все еще должна попробовать убедить ее начать учиться в колледже с зимнего семестра.
— Я рада, что Хейл считает ее хорошей, но не думаю, что она займется этим на долгое время. Ей много чем надо еще заняться, и в первую очередь — учебой.
Квентин был удивлен:
— Я так не думаю. Она без ума от Брикса и от того, что снимается и что-то делает сама, так они говорят. Ты не сможешь ее остановить, так зачем же пытаться? Пришло ей время отделяться от тебя, вот и все.
Клер отступила от него, такого крепкого, мощного,
— Конечно, я могу остановить ее, если решу, что так будет лучше. Я ее мать, и ей нет еще восемнадцати.
— Но ты не будешь этого делать. Ты уже дала нам разрешение нанять ее. Клер, оставь ее в покое. Она получает удовольствие и сама зарабатывает деньги. Ты знаешь, что она сможет, если станет популярной? Мы подпишем с ней контракт на сто тысяч или больше, а если она сообразительна и будет работать, пока молода, то поднимется гораздо выше.
— Ей не нужны деньги: у меня более, чем достаточно. Ей нужно другое…
— Ей нужно, чтобы ее оставили в покое.
— …и я не уверена, что она получает уж такое удовольствие. Она мне не кажется счастливой.
— Что ж, как может знать об этом мать? — сказал он, намереваясь превратить все в шутку. Он поглядел на часы: — Нам скоро уходить, чтобы быть в театре вовремя. Ты подождешь здесь, пока я закончу, или хочешь осмотреть здание?
— Я Лучше посмотрю, — сказала Клер, скрывая раздражение. Ясно, что он ничего не знает о матерях, подумала она, да и об отцах тоже. Впервые она ощутила симпатию к Бриксу.
— Клер, — сказал Квентин, когда она отворила дверь его кабинета. Она оглянулась. — У Эммы необычная красота, которая как раз подходит для нашей рекламы — мы искали кого-нибудь похожего на нее уже давно. Прошлая кампания провалилась потому, что меня совсем не устраивала девушка, которую выбрал Хейл. Для нас это жуткая экономия времени, что Эмма нашлась так скоро. Мы собираемся использовать ее и в печати и лично; Хейл уже исправляет весь план продажи, чтобы он строился вокруг нее. Не вмешивайся в это.
Не указывай мне, что делать с дочерью, подумала Клер зло. Но сказать этого не смогла. Она только представила, как его лицо мрачнеет и становится ледяным; воо.бразить его недовольным ею было выше сил. И, может быть, она не права, может быть, для Эммы все это — отличный шанс проявиться. По правде говоря, что Клер может сделать, чтобы всему воспрепятствовать?
— Я ее мать, — сказала она в конце концов. — Я не могу просто так отвернуться от всего. Но я никогда ни к чему Эмму не принуждала, и не собираюсь начать теперь.
— И ты не будешь толкать ее к чему-то другому, — сказал он властно. — Или устраивать так, чтобы она чувствовала себя неловко, решившись работать на нас.
Клер стояла в дверях.
— Я хочу, чтобы она была счастлива. И помогу ей, если смогу, во всем, чего она только не захочет.
Он поглядел на нее долгим взглядом:
— Надеюсь, — сказал он.: — Нам уходить через полчаса. Встретимся на входе.
Клер кивнула и закрыла за собой дверь. Она была сердита на себя и на Квентина, смущена и не знала, что же делать дальше, и хочет ли она в самом деле работать на него. Нет, работать с ним, поправилась она, но зная, что уж он-то так никогда бы не сказал; она единственная, кто может так думать. И тут она поняла, все проанализировав, что он так и мыслил — она станет работать на него, под его началом, станет частью компании, которой он управляет железной рукой, и подчинится его воле. Это было так ясно.
Она прошла по слабо освещенному коридору, который делил надвое эту часть здания, заглядывая в маленькие комнатки через распахнутые двери одной большой лаборатории. Мужчины и женщины сидели на высоких табуретах у белых длинных столов, писали, смотрели в микроскопы, взвешивали порошки на маленьких весах, смешивали элементы в колбах и чашах и на стеклянных пластинках, как на палитре, размазывали воду из маленьких раковин у каждой стойки. У одной открытой двери Клер остановилась. За столом у окна трудилась Джина.
На этот раз Клер не побоялась мешать, как обычно бывало: ей нужно поговорить, и Джина как раз здесь. Она прошла вдоль столов и встала рядом с Джиной, ожидая. Через небольшое время Джина оторвалась и нахмурившись, подняла глаза.
— Привет, — сказала она, соскользнула с табурета и обняла Клер. — Как здорово, ты забралась ко мне в берлогу. — Она чуть отступила и вгляделась в лицо Клер:
— Что он такое сделал, объявил, что ты должна взобраться на гору МакКинли в воскресенье перед ленчем?
— Он заявил, что я должна оставить Эмму в покое..
— Вот сукин сын! А ты сказала ему, чтобы он оставил тебя и твои дела в покое?
— Я сказала, что буду делать то, что сочту необходимым и возможным для счастья Эммы.
Джина что-то проворчала
— Не вполне декларация независимости. — Она поглядела на покрасневшую Клер. — Извини, я знаю, что с ним это сложно. И для тебя и для всех. И знаешь, они тут все свихнулись на Эмме: я слышу, как они говорят о ней постоянно. Тут вся рекламная группа — они собираются понаделать целую стопку реклам с Эммой, в лабораториях и кабинетах и на площадке. В самом деле, отличная мысль — я думаю, это Квентин придумал.
— Он сказал, что у нее необычная красота, — голос Клер звучал глухо, в нем слышалась нотка признания своего поражения. — Они строят всю кампанию вокруг нее.
— Другими словами, ее взяли в оборот.
— Да, — Клер почувствовала облегчение. Джина всегда все понимает.
— А ты знаешь, что они еще говорят? — спросила. Джина. — Что у нее уникальная красота: юная, но немолодая. Билл Страуд заявил, что она выглядит более опытной, чем семнадцатилетняя, мудрее, что ли, сказал он; у нее нет никаких иллюзий, но он надеется, что это не так. Марти Лундин говорит, что у нее очень грустные глаза, но я тоже надеюсь, что это не так.
— Она грустит. Или, по крайней мере, чувствует себя несчастной. И я не знаю, что с этим делать.
— Может быть, ничего. По крайней мере, сейчас. Ты не сможешь сгладить для нее все ямы на пути, так, чтобы она была счастлива постоянно.
— Это я знаю. Но, может быть, я способна хоть облегчить что-то для нее; разве не для этого весь мой опыт? Что хорошего в том, если каждое новое поколение повторяет все страдания предшествующего? Это как изобретать колесо заново. И почему бы нам не попробовать сгладить все ямы, по крайней мере, те, о которых мы что-то знаем? — ее голос затих. — Ну, может быть, теперь дела между нами пойдут и получше: мы обе работаем на Квентина, и у нас теперь появилось что-то общее.
— Ты работаешь на Квентина? Ты работаешь? Я не верю. Зачем? И что ты делаешь?
— Я буду дизайнером. Разве я не говорила тебе, что хотела бы как-нибудь вернуться к работе?
— Так ты и вправду возвращаешься к работе?
— Ну, не совсем. Квентин хочет, чтобы я занялась дизайном упаковок для новой линии, которую он запускает в производство, а потом…
— Он хочет, чтобы ты этим занялась? Всем — сама? Вот это да, это же то самое, о чем ты мечтала!
Боже, спасибо тебе за Джину, подумала Клер, мне не нужно ей ничего объяснять.
— Вот почему я не могу ему отказать. И после этой новой линии, он хочет, чтобы я занялась переделкой дизайна для всех остальных. Но я соберу группу и буду консультантом, то есть, не стану работать весь день. А что ты знаешь об этой новой линии? ПК-20, довольно странное название.
— Да ничего не знаю: все так таинственно и секретно. И мне до жути хотелось бы поглядеть на это. — Она взяла в руку карандаш и принялась вырисовывать концентрические круги на клочке бумаги. — Похоже, что они очень много на этот ПК поставили. Я хочу сказать, что и новая рекламная кампания вокруг Эммы, ты оформляешь упаковки, такая спешка, только чтобы выпустить эту линию в магазины к марту. Они так и сделают — я уверена, что Квентин всех загонит; никогда не видела, чтобы люди так носились — ради него — но это будет стоить огромных денег, и наем новых служащих… так что кто-то, и я думаю — это Квентин, считает, что линия настолько важна, что стоит пожертвовать всем, лишь бы вышел некий потрясающий успех.
— А разве ты не стала бы делать все что угодно ради того, что, как тебе кажется, завоюет бешеный успех?
— Да, но только если быть уверенным в этом, что невозможно. Я думаю, этим они и занимаются — пытаются стать абсолютно уверенными. Может быть, поэтому они до сих пор продолжают проверки. А это занимает кучу времени. И еще больше денег. Проверки сжирают деньги, понимаешь, — Джина отбросила карандаш. — Но я всего лишь скромный лабораторный техник — никто у меня совета не просит. Ты путешествуешь по нашей фабрике? Тебе не нужен проводник?
В кабинете были высокие потолки, огромная палисандрового дерева мебель и массивный стальной письменный стол. Стоя в самом центре, Клер чувствовала, как сжимается, уменьшается и подумала, не сделано ли так намеренно — дизайн, направленный на то, чтобы посетитель ощутил свою незначительность. Она снова посмотрела на фотографии, многие из них красочно изображали продукцию «Эйгер», другие отражали рост маленького вначале здания до его нынешних размеров.
— Очень впечатляет, — заметила Клер. — Вы растете и растете, как будто без устали и остановок.
Он улыбнулся, польщенный, и Клер с легким удивлением заметила, что сразу расслабилась, сказав ему нечто приятное. Как и многие его друзья, подумала она. Когда это у меня началось?
— Мы не останавливались и не сокращали производство, — заявил Квентин. — Но нам еще есть кого догонять. Мы никогда не будем такими гигантами, как «Эвон» или «Хелен Кертис» — а я этого и не хочу — но мы можем высоко взобраться, если не допустим ошибок.
— Каких ошибок?
— Подражания другим компаниям, следование минутным вкусам или выжидания — когда слишком долго продукция выходит на продажу, и другие компании нас опережают. А что ты думаешь о наших упаковках?
Клер снова повернулась к фото, изображавшим продукцию «Эйгер».
— Некоторые мне нравятся.
— А какие именно не нравятся?
Она обнаружила, что снова напряглась, заволновалась из-за того, что не хотела критиковать то, что он, возможно, уже одобрил. Но это мое дело, решила она, и я знаю об этом больше, чем он. Мне надо поверить в себя и сказать, что я думаю.
Но она все еще колебалась. Потому что даже теперь, после пяти месяцев ленчей и коктейлей, прогулок по магазинам и поездок в Нью-Йорк, она все равно не стала такой безмятежной, как окружавшие ее женщины из круга Квентина. У них был способ забывать ближних, и этим способом Клер пока не овладела. Касалось ли это игривых обезьянок, нарисованных на стенах «Ле Сирк», или огромной выставки цветов в «Ле Бернардин», или стаи лимузинов, выстроившихся у бродвейских театров по средам, или бездомных, сгрудившихся в бесформенные толпы у дверей домов на Пятой авеню, она всегда прерывала беседу, или останавливалась, если шла, чтобы посмотреть и подумать о виденном и разобраться, в действительности ли она ходит здесь и живет такой жизнью. Когда-нибудь, думала она, я стану столь же опытной и искушенной, как Роз и Сельма, и Люси, и Вера, и Лор-рэн, привыкшей ко всему на свете.
— Скажи, какие тебе не понравились, — произнес Квентин. Это был приказ. — И почему.
Клер набрала в грудь побольше воздуха и коснулась фото, изображавшего группу овальных банок:
— Вот это; все эти косые линии и углы. Кремы для очистки должны быть мягкими и шелковистыми, вероятно, они такие и есть, но все на этикетках грубое и агрессивное. Я бы использовала это для чего-нибудь, предназначенного мужчинам, но не для крема для лица или волос. Может быть, для ног атлетов. Или репеллента от насекомых. Он хихикнул:
— Что еще?
Взбодрившись, Клер подошла к другому фото:
— Если ты собираешься использовать черную коробочку для губной помады, то все должно быть более чувственно. Эта мне кажется похожей на какое-то оружие. Я бы закруглила конец, или может быть… да это будет лучше — сделала бы здесь изогнутую линию, как у вазы, и чуть подзолотила. И вообще сделала бы этот твой черный-на-черном дизайн золотистым, но еще использовала бы длинные линии, может быть, завитки, может быть, так, чтобы пальцы ощущали нечто гладкое, непрерывную кривую, а не множество цветочных лепестков, или что это такое. — Она остановилась, испугавшись, что наговорила слишком много.
Лицо Квентина было невозмутимо:
— Еще что-нибудь?
— Нет.
— Тебе нравится все, кроме этих двух? Не верю. Клер снова засомневалась:
— У меня кое-какие соображения о всех. Но я не знаю ничего о твоей компании, ни о том, на какого покупателя рассчитан этот дизайн, на молодых женщин или пожилых, и вообще — на мужчин или женщин. Понятия не имею, какой образ компании ты хочешь создать, и я должна знать…
— Ты должна знать все эти вещи, если ты занималась дизайном с самого начала. Я просил тебя, как знатока, прокомментировать наш нынешний дизайн, и я хочу, чтобы ты сказала обо всех. С этой черной коробочкой для помады мы провалились во всех магазинах — мы сняли ее через шесть месяцев. Фотографию тоже должны были снять, я не знаю, почему она здесь. Очищающий крем тоже не шел так хорошо, как мы рассчитывали, и теперь ты мне объяснила, почему. — Он выдвинул из-под стола кожаный стул с высокой спинкой и встал рядом с Клер, чтобы поглядеть на фото:
— У тебя хороший глаз. Мне такой нужен, но для большего, чем критика уже запущенных дизайнов. Я подписал контракт с «Бингэм Дизайн» — ты знаешь их?
— Да. Они молодцы.
— Я ничего такого не заметил. Я подписал с ними контракт на ПК-20 четыре месяцы назад, и пока ничего не получил, ни этикетки, ни упаковки, ни предрекламных материалов, ничего из того, что требовалось. Я сказал им, что разрываю контракт. Я хочу, чтобы ты занялась этим.
Клер поглядела на него удивленно:
— В качестве кого?
— В качестве главы группы дизайна ПК-20, консультанта, временного шефа дизайнеров, кого захочешь. Я дам тебе здесь кабинет, ты сможешь набрать свою собственную группу, если тебе это потребуется, и все что угодно, только чтобы срочно мне что-нибудь представить; мы не успеваем, потому что нет приличного дизайна. Я хочу, чтобы ты его сделала, Клер.
Она глядела на него:
— Я не верю этому, — пробормотала она. Он, похоже, разозлился:
— Чему ты не веришь? Не ожидал от тебя такой скромности, Клер, таких театральных фокусов. Ты знаешь, что можешь это сделать. Так зачем ты говоришь что-то еще, кроме «да»?
— Дело не в этом, просто несовпадение времени. — Клер покачала головой, все еще не веря. — Всю свою жизнь я мечтала о том, чтобы кто-нибудь сказал именно такие слова. Я была всегда помощником других дизайнеров, и всегда хотела, чтобы кто-то сказал мне: «Возьми это все на себя». Ты знаешь, как это звучит для того, кто никогда не брал все на себя? Руководитель группы дизайна. Ты знаешь, как это звучит? А теперь мне совсем не нужно зарабатывать, и ты говоришь мне это.
— Значит, ты займешься. Нужно начать прямо сейчас. Мы дадим тебе кабинет уже сегодня.
Черт тебя побери, подумала Клер. Он даже не понимает, что я чувствую, его это не волнует. Его план — вот что для него важнее всего. Как будто он заловил меня и превратил в маленький винтик в машине «Лабораторий Эйгер».
Но потом она сказала себе, что неважно, что Квентин сказал или не сказал, он ей не нужен и она от него не зависит. Гораздо важнее то, что она осознала — эта работа ей нужна на самом деле. О деньгах речь не идет — речь идет о том, кем она себя ощущает. Речь идет о том, кто она такая, и что она из себя делает. А иногда теперь она просто не знала, кто она такая.
Вот сейчас она поняла, что имела в виду Джина как раз перед тем, как получить работу в «Эйгер Лэбс». Потому что последние несколько месяцев Клер думала о себе только как о женщине, которая выиграла лотерею., посещает множество ленчей, делает кучу покупок, и о женщине, у которой есть дочь — хотя строптивица не слишком дает ей заняться материнством. Она больше не знала, как еще называть себя.
Никто не знает, каково это, когда тебя увольняют. Будто ты разъединена с остальным миром, который деловито ходит на работу и что-то делает, а ты чувствуешь себя ненастоящей и неживой потому, что ничего не делаешь.
А тебя даже не увольняли, подумала Клер. Ты просто заблудилась.
Она хотела делать что-то, чем можно гордиться. Она хотела, чтобы можно было сказать: я Клер Годдар, дизайнер, а вот это — то, что я сделала. Это мое творение, и никого другого.
Если я смогу. Я никогда не занималась дизайном чего-либо целиком сама. Я никогда не была удачлива.
— А ты подготовь список людей, которых хочешь нанять, — сказал Квентин. — Это может быть даже постоянной группой, если все получится хорошо, то я бы хотел, чтобы ты занялась и другими линиями тоже. Раз уж ты нашла в них огрехи, то сможешь исправить. — Он разглядывал ее с минуту. — Ты понимаешь, я совсем не нанимаю тебя, как служащего. Ты сама решишь, сколько ты хочешь работать. Вот почему тебе стоит набрать самую хорошую группу, какую сможешь, так, чтобы ты смогла доверять своим людям на время, когда тебя здесь не будет. Я хочу, чтобы ты была больше консультантом — ты была так занята с Роз и Верой и всеми остальными, и я не хочу, чтобы ты это прерывала. Надо только позаботиться о ПК-20, вот и все.
Я должна попробовать, подумала она. У меня столько денег, а я все еще не знаю, что могу делать сама по себе. И никакие деньги мне этого не дадут. Я должна сделать сама.
— Да, — сказала она. — Я согласна. На все, что ты говорил.
Он казался удивленным: видимо, еще раньше решил, что все обговорено.
— Когда придешь завтра, позвони Карол Блок и укажи все, что тебе нужно — она позвонит людям, которых ты захочешь взять в группу. Ты можешь брать их даже из других компаний, мы заплатим им гораздо больше. Да, кстати, это мне напомнило — мы еще не говорили о твоей ставке консультанта.
— Нет, — начала Клер, боясь, что он не сочтет ее стоящей любой суммы, которую она назовет. Но затем она подумала — он хочет работать со мной, он хочет, чтобы мы работали вместе, и считает, что я многого стою. Почему бы с ним не согласиться?
— Двести долларов в час. И я подниму любую запоротую линию, которую ты мне поручишь.
— Решено, — сказал он без колебаний. Он привлек ее к себе и поцеловал, а Клер прижалась к его груди и ощутила некое торжество приобщения к его власти. Он — тот, кто раздает подарки и воплощает мечты, а она — та, кем он восхищается и он ее просит работать вместе с ним.
— Это становится почти семейным бизнесом, — сказал он с улыбкой.
Клер поглядела на него угрюмо:
— Мы еще не говорили об Эмме.
— Я же сказал тебе, что думаю: она очень хороша. Что еще? То, что она снимается — не наше дело.
— Может быть, не твое, но мое — уж точно. Я за нее в ответе.
Он пожал плечами:
— Она сама может быть за себя в ответе. Она взрослая молодая женщина. И почему ты раньше об этом не заговаривала?
— Я хотела подождать. Я думала, что это ненадолго.
— Конечно, надолго. Я же пересказывал тебе слова Хейла: она прирожденная модель и потрясающе фотографируется. По Хейлу, она — находка целого десятилетия.
Клер ощутила прилив гордости за Эмму и подумала, что если бы Эмма сама услышала эту похвалу и разволновалась, то ее волнение было бы вполне понятно. Но Клер видела, что не все так просто. Эмма встревожена, а не только взволнована, и Клер начинала думать, что все еще должна попробовать убедить ее начать учиться в колледже с зимнего семестра.
— Я рада, что Хейл считает ее хорошей, но не думаю, что она займется этим на долгое время. Ей много чем надо еще заняться, и в первую очередь — учебой.
Квентин был удивлен:
— Я так не думаю. Она без ума от Брикса и от того, что снимается и что-то делает сама, так они говорят. Ты не сможешь ее остановить, так зачем же пытаться? Пришло ей время отделяться от тебя, вот и все.
Клер отступила от него, такого крепкого, мощного,
— Конечно, я могу остановить ее, если решу, что так будет лучше. Я ее мать, и ей нет еще восемнадцати.
— Но ты не будешь этого делать. Ты уже дала нам разрешение нанять ее. Клер, оставь ее в покое. Она получает удовольствие и сама зарабатывает деньги. Ты знаешь, что она сможет, если станет популярной? Мы подпишем с ней контракт на сто тысяч или больше, а если она сообразительна и будет работать, пока молода, то поднимется гораздо выше.
— Ей не нужны деньги: у меня более, чем достаточно. Ей нужно другое…
— Ей нужно, чтобы ее оставили в покое.
— …и я не уверена, что она получает уж такое удовольствие. Она мне не кажется счастливой.
— Что ж, как может знать об этом мать? — сказал он, намереваясь превратить все в шутку. Он поглядел на часы: — Нам скоро уходить, чтобы быть в театре вовремя. Ты подождешь здесь, пока я закончу, или хочешь осмотреть здание?
— Я Лучше посмотрю, — сказала Клер, скрывая раздражение. Ясно, что он ничего не знает о матерях, подумала она, да и об отцах тоже. Впервые она ощутила симпатию к Бриксу.
— Клер, — сказал Квентин, когда она отворила дверь его кабинета. Она оглянулась. — У Эммы необычная красота, которая как раз подходит для нашей рекламы — мы искали кого-нибудь похожего на нее уже давно. Прошлая кампания провалилась потому, что меня совсем не устраивала девушка, которую выбрал Хейл. Для нас это жуткая экономия времени, что Эмма нашлась так скоро. Мы собираемся использовать ее и в печати и лично; Хейл уже исправляет весь план продажи, чтобы он строился вокруг нее. Не вмешивайся в это.
Не указывай мне, что делать с дочерью, подумала Клер зло. Но сказать этого не смогла. Она только представила, как его лицо мрачнеет и становится ледяным; воо.бразить его недовольным ею было выше сил. И, может быть, она не права, может быть, для Эммы все это — отличный шанс проявиться. По правде говоря, что Клер может сделать, чтобы всему воспрепятствовать?
— Я ее мать, — сказала она в конце концов. — Я не могу просто так отвернуться от всего. Но я никогда ни к чему Эмму не принуждала, и не собираюсь начать теперь.
— И ты не будешь толкать ее к чему-то другому, — сказал он властно. — Или устраивать так, чтобы она чувствовала себя неловко, решившись работать на нас.
Клер стояла в дверях.
— Я хочу, чтобы она была счастлива. И помогу ей, если смогу, во всем, чего она только не захочет.
Он поглядел на нее долгим взглядом:
— Надеюсь, — сказал он.: — Нам уходить через полчаса. Встретимся на входе.
Клер кивнула и закрыла за собой дверь. Она была сердита на себя и на Квентина, смущена и не знала, что же делать дальше, и хочет ли она в самом деле работать на него. Нет, работать с ним, поправилась она, но зная, что уж он-то так никогда бы не сказал; она единственная, кто может так думать. И тут она поняла, все проанализировав, что он так и мыслил — она станет работать на него, под его началом, станет частью компании, которой он управляет железной рукой, и подчинится его воле. Это было так ясно.
Она прошла по слабо освещенному коридору, который делил надвое эту часть здания, заглядывая в маленькие комнатки через распахнутые двери одной большой лаборатории. Мужчины и женщины сидели на высоких табуретах у белых длинных столов, писали, смотрели в микроскопы, взвешивали порошки на маленьких весах, смешивали элементы в колбах и чашах и на стеклянных пластинках, как на палитре, размазывали воду из маленьких раковин у каждой стойки. У одной открытой двери Клер остановилась. За столом у окна трудилась Джина.
На этот раз Клер не побоялась мешать, как обычно бывало: ей нужно поговорить, и Джина как раз здесь. Она прошла вдоль столов и встала рядом с Джиной, ожидая. Через небольшое время Джина оторвалась и нахмурившись, подняла глаза.
— Привет, — сказала она, соскользнула с табурета и обняла Клер. — Как здорово, ты забралась ко мне в берлогу. — Она чуть отступила и вгляделась в лицо Клер:
— Что он такое сделал, объявил, что ты должна взобраться на гору МакКинли в воскресенье перед ленчем?
— Он заявил, что я должна оставить Эмму в покое..
— Вот сукин сын! А ты сказала ему, чтобы он оставил тебя и твои дела в покое?
— Я сказала, что буду делать то, что сочту необходимым и возможным для счастья Эммы.
Джина что-то проворчала
— Не вполне декларация независимости. — Она поглядела на покрасневшую Клер. — Извини, я знаю, что с ним это сложно. И для тебя и для всех. И знаешь, они тут все свихнулись на Эмме: я слышу, как они говорят о ней постоянно. Тут вся рекламная группа — они собираются понаделать целую стопку реклам с Эммой, в лабораториях и кабинетах и на площадке. В самом деле, отличная мысль — я думаю, это Квентин придумал.
— Он сказал, что у нее необычная красота, — голос Клер звучал глухо, в нем слышалась нотка признания своего поражения. — Они строят всю кампанию вокруг нее.
— Другими словами, ее взяли в оборот.
— Да, — Клер почувствовала облегчение. Джина всегда все понимает.
— А ты знаешь, что они еще говорят? — спросила. Джина. — Что у нее уникальная красота: юная, но немолодая. Билл Страуд заявил, что она выглядит более опытной, чем семнадцатилетняя, мудрее, что ли, сказал он; у нее нет никаких иллюзий, но он надеется, что это не так. Марти Лундин говорит, что у нее очень грустные глаза, но я тоже надеюсь, что это не так.
— Она грустит. Или, по крайней мере, чувствует себя несчастной. И я не знаю, что с этим делать.
— Может быть, ничего. По крайней мере, сейчас. Ты не сможешь сгладить для нее все ямы на пути, так, чтобы она была счастлива постоянно.
— Это я знаю. Но, может быть, я способна хоть облегчить что-то для нее; разве не для этого весь мой опыт? Что хорошего в том, если каждое новое поколение повторяет все страдания предшествующего? Это как изобретать колесо заново. И почему бы нам не попробовать сгладить все ямы, по крайней мере, те, о которых мы что-то знаем? — ее голос затих. — Ну, может быть, теперь дела между нами пойдут и получше: мы обе работаем на Квентина, и у нас теперь появилось что-то общее.
— Ты работаешь на Квентина? Ты работаешь? Я не верю. Зачем? И что ты делаешь?
— Я буду дизайнером. Разве я не говорила тебе, что хотела бы как-нибудь вернуться к работе?
— Так ты и вправду возвращаешься к работе?
— Ну, не совсем. Квентин хочет, чтобы я занялась дизайном упаковок для новой линии, которую он запускает в производство, а потом…
— Он хочет, чтобы ты этим занялась? Всем — сама? Вот это да, это же то самое, о чем ты мечтала!
Боже, спасибо тебе за Джину, подумала Клер, мне не нужно ей ничего объяснять.
— Вот почему я не могу ему отказать. И после этой новой линии, он хочет, чтобы я занялась переделкой дизайна для всех остальных. Но я соберу группу и буду консультантом, то есть, не стану работать весь день. А что ты знаешь об этой новой линии? ПК-20, довольно странное название.
— Да ничего не знаю: все так таинственно и секретно. И мне до жути хотелось бы поглядеть на это. — Она взяла в руку карандаш и принялась вырисовывать концентрические круги на клочке бумаги. — Похоже, что они очень много на этот ПК поставили. Я хочу сказать, что и новая рекламная кампания вокруг Эммы, ты оформляешь упаковки, такая спешка, только чтобы выпустить эту линию в магазины к марту. Они так и сделают — я уверена, что Квентин всех загонит; никогда не видела, чтобы люди так носились — ради него — но это будет стоить огромных денег, и наем новых служащих… так что кто-то, и я думаю — это Квентин, считает, что линия настолько важна, что стоит пожертвовать всем, лишь бы вышел некий потрясающий успех.
— А разве ты не стала бы делать все что угодно ради того, что, как тебе кажется, завоюет бешеный успех?
— Да, но только если быть уверенным в этом, что невозможно. Я думаю, этим они и занимаются — пытаются стать абсолютно уверенными. Может быть, поэтому они до сих пор продолжают проверки. А это занимает кучу времени. И еще больше денег. Проверки сжирают деньги, понимаешь, — Джина отбросила карандаш. — Но я всего лишь скромный лабораторный техник — никто у меня совета не просит. Ты путешествуешь по нашей фабрике? Тебе не нужен проводник?