Майкл Джудит. Золотой мираж

   — Мы сделали другого на следующий год. Еще больше.
   — Ой, — сказала Эмма без любопытства. Она помолчала. — А я еще любила, когда ты ставила швейную машинку на стол в гостиной — помнишь? Там были кусочки тканей и обрезки рукавов, и части юбки, а однажды ты сделала суп, он готовился в плите, а на улице все замерзло, настоящий зимний день, все окна покрыло инеем, и было так уютно, как в теплой пещерке, и только мы вдвоем. Это был счастливый день.
   — И ты подошла ко мне и обняла, — глаза Клер наполнились слезами. — И сказала: «Я люблю тебя, мамочка».
   — Прости, — сказала Эмма, все еще глядя на что-то под потолком. — Прости, что была такой плохой с тобой. Прости, прости, — ее голос стихал.
   — Эмма, — сказала Клер поспешно. — Не уходи. Скажи мне, когда ты была со мной плохой?
   — Все то, что я тебе наговорила, когда ты… когда ты не хотела чтобы я… — Она вздохнула.
   — Не хотела, чтобы ты — что? Эмма, вернись, вернись; ты говоришь о последних месяцах, да? Все хорошо, Эмма, лучше говорить о настоящем, чем о прошлом. Потому что теперь мы можем говорить еще и о будущем. Эмма, ты слышишь меня?
   — Ты не хотела чтобы я гуляла… не хотела чтобы я встречалась… не хотела чтобы я была… девушкой. Не могу вспомнить. Старшей Девушкой. Другой. Ужасной. Мертвой. Мертвой Девушкой. Журналы, ты понимаешь, фотосъемки. Ты понимаешь.
   — Не мертвой девушкой, Эмма, ничего такого не было, это было совсем другое. Ты подумаешь об этом позже. И ты всегда была со мной милой, Эмма. Мы всегда любили друг друга. Я это помню.
   Эмма повернула голову и посмотрела на мать. Ее глаза надолго остановились. Затем Эмма начала плакать:
   — Он сказал мне дурные вещи.
   Клер бросила быстрый взгляд на Алекса, который глядел на нее и Эмму с повышенным вниманием:
   — Должна ли я заставлять ее вспомнить?
   — Я думаю, все в порядке, — пробормотал он, и Клер снова повернулась к Эмме: — Кто сказал дурные вещи?
   Голова Эммы раскачивалась.
   — Сказал, что я не его девушка. Сказал, что ненавидит меня. Не любит меня.
   — Кто сказал это? — снова спросила Клер.
   — Конечно, — сказала Эмма отчетливо. — Я сказала официанту. Я закончила.
   Нет, нет, нет, подумала Клер. Не верю в это:
   — Эмма, что это значит? Что кончено?
   — Ужин. И… все остальное.
   — Что остальное? Что остальное? — Эмма продолжала молчать, и Клер положила руку на ее голову и повернула ее так, что их глаза снова встретились. — Эмма, ты пыталась убить себя из-за того, что он сказал тебе?
   Эмма казалась удивленной:
   — Что?
   — Ты хотела умереть? Ты пыталась убить себя?
   — Зачем? — Эмма нахмурилась. — Не могу вспомнить.
   — Что не можешь вспомнить?
   — Убежала. Все смотрели.
   — Убежала с ужина?
   — Через весь ресторан. Все смотрят. Ты погубил все.
   — Это ты ему сказала?
   — Ты погубил все. Я убежала.
   — А что потом? Что случилось в отеле, Эмма?
   — Не могу вспомнить.
   — Ты прошла через холл. Ты с кем-нибудь говорила?
   — Не могу вспомнить. Ой, да, кто-то сказала мне, какой номер.
   — Сказал тебе номер твоей комнаты? А почему ты не помнила?
   — Хотела спать. Очень хотела спать. Тяжелая, сонная и упала.
   — Тогда как ты попала в свою комнату?
   — Не могу вспомнить. Кто-то. В красной форме. Он снял с меня туфли. Положил меня на кровать. Одеяло было теплое.
   — А потом что? Ты вставала, когда он ушел?
   — Куда вставала?
   — С постели. В ванную. Выпить что-нибудь, чтобы заснуть.
   — Уже спала, — сказала Эмма с ноткой нетерпения. Это был первый признак оживления, который они услышали в ее голосе. — Не могла двигаться: слишком тяжелая, слишком сонная, мне было так плохо. — Она полежала молча, и слезы тихо побежали по лицу. — Я умираю.
   — Нет, милая, нет. Ты не умираешь. — Клер помолчала. — Ты не хотела умирать, да? Прошлой ночью?
   Эмма поглядела на нее, широко раскрыв глаза:
   — Зачем? — спросила она ясно. — Я хотела только любить.
   — Лучший ответ, — сказала доктор Маркс. Она тихонько подошла и теперь стояла за спиной Клер. — Извините, — сказала она и двинулась вперед. — Привет, Эмма, я Клаудия Маркс, твой доктор, мне надо измерить тебе температуру и сделать еще кое-что. Это не будет долго, а потом твоя мама снова будет здесь. Пожалуйста, — прибавила она Клер и Алексу…
   Клер поцеловала Эмму в лоб.
   — Мы скоро, — сказала она, а затем они с Алексом вернулись в комнату ожидания. Ханна и Джина были там, и играли в слова на листке бумаги.
   — Я принесла еще еды, — сказала Ханна, указывая на кофейный столик. Алекс кратко пересказал им все, что сказала Эмма, пока Клер сидела на краю кушетки, сложив руки на коленях. Прошло двадцать минут, прежде чем к ним вышла Клаудия Маркс. Ее лицо сияло.
   — Она поправится, — сказала она.

ГЛАВА 20

   Полиция вышла на Брикса в ночь под Рождество. Он был на вечере в одном из городских домов в квартале от своего собственного. Веселье не складывалось, большую часть времени он проторчал в углу, глотая виски с содовой и глазея на девушек, тщетно пытаясь вызвать в себе интерес хоть к одной из них, чтобы можно было привести ее к себе. На него все это было непохоже, каждый это подмечал и старался как-то его взбодрить. Но он не мог, не мог даже сосредоточиться на девушках — он вообще в эти дни не мог собраться и, за неимением лучшего, Брикс усидчиво пил и весь день нюхал кокаин — а через некоторое время вышел из дома, не попрощавшись с хозяином. На улице он надел куртку и небрежной походкой зашагал по извилистой дороге, ведущей к самой двери его дома, ничем не отличающегося от окружающих. Уголком глаза он увидел, как полицейская машина затормозила у обочины. Кто-то расшумелся, решил он рассеянно. Беспокоил соседей: ай-ай-ай, какой позор. Он подошел поближе, разглядел номер и уверился, что это его. «Тридцать восемь» — пробормотал он. Это же его адрес, так что и дверь, должно быть, его. Он полез в карман за ключами.
   — Мистер Брикс Эйгер?
   Он обернулся. Это был полицейский, стоявший немного близковато к нему. Другой полицейский, сидел в машине.
   — Пришли не за тем парнем, — сказал Брикс. — Я не шумел, сижу себе тихо. Был совсем в другом месте.
   — Мы хотим задать вам несколько вопросов относительно Эммы Годдар, — сказал полицейский, и Брикс почувствовал, как земля выскальзывает из-под ног.
   Он удержался от падения, сделав вид, что слегка споткнулся. Он попытался думать, заставить свой отяжелевший мозг поработать.
   — Эх-эх, — произнес он, выпрямившись. — Похоже, переборщил с рождественскими увеселениями! Эмма? Я ее не видел. Я знаю, что она была в больнице, но я к ней не заходил: мы поссорились, понимаете, любовная перебранка, и в общем, я решил, что лучше побыть в стороне от нее. Впрочем, я послал ей цветы, надеюсь, она получила. Она не звонила, так что думаю, всерьез на меня надулась. — Он помолчал. — Вот и все, — прибавил он глуповато. — Ничего о ней вам поведать не могу.
   — Мы бы хотели, чтобы вы проехались с нами, мистер Эйгер.
   — Что? Куда? А! Вы хотите сказать… — Он говорит, как кретин, подумал Брикс. Он не может себе позволить выглядеть кретином. Они хотят отвезти его в полицейский участок для допроса. Может быть, ему стоит сказать — «нет». Если он ничего не знает об Эмме, ему надо говорить «нет»? Вероятно, не стоит: умнее будет посотрудничать. Они всегда ласковей со сговорчивыми людьми. — Конечно, — сказал он весело. Затем поглядел на значок полицейского. — Яновски. Что ж, пойдем поболтаем с твоими друзьями.
   — Сержант Яновски, — сказал полицейский нейтральным тоном, и встал сбоку, чтобы сесть в машину за Бриксом.
   — Детектив Фэсшинг, — сообщил сержант Яновски Бриксу, представляя человека на водительском сиденье, на котором униформы не было.
   — Детектив, — сказал Брикс, стараясь произнести это недружелюбней и усаживаясь вместе с сержантом на заднее сиденье. — Как у Агаты Кристи, да? Что ж, я рад помочь вам и вашим друзьям, только если это недолго: у меня встреча через полчаса. — Ему совсем некуда было идти и нечего делать остаток ночи, но его мозг заработал и вообразил, что он без труда сможет управиться с этими ребятами, но если он не ограничит их во времени, то их вопросам не будет конца, потому что только так они и умеют работать.
   На самом деле, он репетировал эту встречу. Единственной разницей было то, что все время на своих тренировках он был уверен, что Эмма умерла. Теперь, после настойчивых телефонных звонков в больницу он выяснил, что она жива и скоро выздоровеет. Боже, подумал он, у нее лошадиное здоровье, прошло только два дня с их ужина, а она уже идет на поправку. Так что он не знал точно, как все будет проходить, но считал, что готов, и что он гораздо смекалистей пары уличных полицейских.
   В маленькой каморке полицейского участка детектив Фэсшинг уселся на край металлического стола, сержант Яновски устроился на подоконнике. В углу за ширмой сидела молодая женщина и работала с компьютером. Брикс уселся между двух полицейских: его поместили на прямой стул рядом со столом, и во время беседы ему приходилось вертеть головой из стороны в сторону, как на теннисном матче.
   — Нам нужно все, что вы можете рассказать о той ночи, когда вы ужинали.
   Они опрашивали людей, что-то искали. Если они знают так много, то почему они не поняли, что она пыталась совершить самоубийство?
   Потому что она сама сказала, что нет. И как все идиоты, они ей поверили. Перевозбужденная девушка-подросток, пустой пузырек, упадок духа после ссоры с возлюбленным — об этом они могли услышать от метрдотеля и клерка в отеле — и все равно они поверили ей. Что ж, тогда придется попробовать что-то еще.
   Он покачал головой:
   — Я не могу рассказать вам всего: это будет нечестно по отношению к Эмме. Она была расстроена и наговорила таких вещей, которые вряд ли захочет повторить, понимаете, такое, что показало, что она действительно была сильно не в себе.
   — Например, — сказал детектив Фэсшинг.
   — Слушайте, я же сказал, она бы не захотела…
   — Но мы хотим, мистер Эйгер, и вам лучше рассказать нам, что тогда произошло, а не рассуждать о том, что бы понравилось мисс Годдар, а что нет. Почему вы решили, что она вне себя?
   Брикс пожал плечами:
   — Ну, понимаете, сначала она рассказывала мне какие-то бредовые истории о том, как она раньше беседовала со своей собакой, понимаете, беседовала с ней, а потом она вдруг начала говорить, что знает, что нужно мужчине и что именно она и есть то, что нужно, и причем, все так, словно ей это собака и рассказала, понимаете. Во всем этом было маловато смысла. — Он сделал паузу. — А потом, немного спустя, она почти подралась с официантом, который пытался для нее выдвинуть стол, ну, когда она захотела отойти в дамскую комнату; она оттолкнула его, как какую-то вещь на дороге, а он хотел ей помочь, так что она и в самом деле не очень соображала, что делает. Потом она просто помчалась в дамскую комнату, и все на нее смотрели. Когда она вернулась, я сказал ей, что раз уж я так старался, распланировал весь ужин, то она будет все делать так, как я распланировал, все-все. Я думаю, что она пыталась, хотя мы тогда уже повздорили, сказать мне, что с ней все в порядке.
   — А почему вы тогда уже повздорили?
   — Потому что она хотела выйти за меня замуж, а я не хотел. Я хочу сказать, что когда-нибудь, я может быть, и захотел бы, но не сейчас, и, кроме того, она слишком молода. Я ей это сказал; наверное, не надо было. Просто она слишком маленькая, еще кое-чего не понимает толком. Она как ребенок, счастлива, когда все идет по ее воле, и устраивает скандал, когда нет. Ну, вот это она и устроила в ресторане — устроила скандал и убежала. Она даже шубу свою забыла, так спешила.
   — А была ли она нездорова, когда покинула ресторан?
   — Нездорова? Нет, конечно. Я же говорю: она выбежала. Она немного перепила — думаю, и я тоже, наверное, но ведь все было задумано как рождественский ужин для нас двоих, поэтому я заказал несколько отличных вин — ну, она выпила чуть больше, чем надо было, но она была совершенно здорова, просто немного потеряла над собой контроль, вот и все.
   — Что значит: «потеряла контроль»?
   — Это и значит. Она не контролировала себя, когда говорила — много всяких гадостей вышло из ее прелестного ротика — и я не думаю, что она контролировала то, что делала, вот почему я сказал ей, что хватит пить. Но похоже было, что она даже не поняла, что пьет. Как будто ей вообще невдомек было, что она делает. И я подумал: она приняла все таблетки, и если настолько не осознает, что делает, то, значит, приняла их слишком много. На самом деле, когда она была в дамской комнате, я залез в ее сумочку — вытащить их и спрятать от нее, до тех пор пока она не придет в норму, но их там не было.
   Брикс остановился, довольный собой и подождал следующего вопроса. Когда прошло некоторое время, а его не последовало, он нарочито поглядел на часы.
   — Вы не пошли с ней, когда она покинула ресторан? — спросил сержант Яновски.
   — Ну, нет, и мне жаль, что так. Джентльмен не должен позволять, чтобы леди одна бродила по Нью-Йорку. Но вы понимаете, я же уже говорил, она такие гадости на меня выплеснула, что я не очень-то был в восторге от нее, и поэтому дал ей уйти одной. Я спросил, однако, как она, когда вернулся в отель, и мне сказали, что она ушла к себе в комнату. Я подумал, пусть проспится, ей это и нужно, поэтому пошел к себе и не стал ей звонить. До следующего утра, вот так.
   — Когда это было? — спросил сержант.
   — Около семи. Я думал, мы позавтракаем вместе и во всем спокойно разберемся — нам ведь еще работать вместе, она была, то есть, и сейчас она тоже — фотомодель, вы понимаете, для рекламы косметики, которую производят в компании моего отца и моей тоже. Но клерк сказал мне, что ее нет, что она в больнице, что ее мать приехала и забрала ее.
   Двое мужчин молча смотрели на него.
   — Конечно, я позвонил в больницу, — сказал Брикс, осознав, что это прокол в его истории. — Они сказали, что она жива, но что к ней никому нельзя. А потом сегодня они сказали мне, что с ней все будет в порядке, так что я решил, что Господь ответил на мои молитвы. И это все, что" знаю. Могу поклясться.
   Ему захотелось тотчас же взять обратно свои легкомысленные слова, но они повисли в воздухе, и полицейские позволили молчанию затянуться, пристально разглядывая его самого.
   — У мисс Годдар было почти три миллиграмма «Хальсиона» в желудке, — сказал, наконец, детектив Фэсшинг. — Вы знаете, что такое «Хальсирн», мистер Эйгер?
   Брикс печально кивнул:
   — Эмма сказала мне, что его принимает, я это и имел в виду, когда говорил о таблетках. Это сильный наркотик, и я ей так и сказал, но она говорила, что он помогает ей уснуть. Я не знаю, как часто она его принимала, но я всегда уверял ее, что стакан теплого молока будет гораздо полезнее. — Он улыбнулся, но никто из полицейских не откликнулся на это веселое приглашение. — А три миллиграмма это много? — спросил Брикс, подумав, что он должен был спросить об этом раньше.
   — Достаточно, чтобы убить, если бы ее не нашли так скоро. У кровати нашли пузырек…
   — Так был пузырек? — крикнул Брикс.
   Губы полицейского сжались в гримасу отвращения.
   — Пузырек был прописан на десять таблеток. Нет никаких оснований считать, что она приняла их все; вероятно, она пользовалась ими время от времени, но даже если она приняла все таблетки, то в общей сложности они не дали бы трех миллиграмм. Единственное заключение, которые мы можем из этого вынести, это что кто-то дал ей дополнительно «Хальсион», так, что доза стала смертельной.
   Брикс нахмурился:
   — Не думаю, чтобы она знала кого-то в Нью-Йорке, кто мог бы ей дать.
   — Мы так думаем, что вы это сделали, мистер Эйгер, — сказал сержант Яновски небрежно.
   Бриксу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, но затем он осознал, как это было здорово… Этот идиот-фараон сам вручил ему такую возможность улизнуть:
   — Что ж, вижу, мне вас не перехитрить, — сказал он. — Я думаю, вы понимаете, что это было совсем не для того, чтобы погубить девушку. — Он улыбнулся им, как мужчина мужчинам. — Я бы ничего не сказал, если бы вы сами не завели речь об этом, но Эмма попросила у меня еще этой дряни — она всегда выпрашивала, будто копила ее. Ну, я хочу сказать, что тогда об этом не подумал, но теперь, оглядываясь… — Он снова печально качнул головой. — Мне следовало за ней приглядеть; она на самом деле была — то есть и сейчас тоже — ребенок, с истериками и всем прочим…
   — Итак, вы достали ей «Хальсион», — сказал сержант Яновски. — И сколько?
   — Ой, не помню, за последние два месяца может быть десять, или двадцать таблеток.
   — Какого они были цвета?
   — Что?
   — Какого они были цвета?
   — Я, по правде, не разглядывал. А разве не все таблетки белые?
   — Да, и я еще кое-что упустил. Где вы их доставали?
   — Вы хотите сказать…. а, один мой приятель мне давал.
   — Без рецепта?
   — Ну да, он знал, что может мне доверять.
   — Вы говорили ему, что это для вас?
   — Ну, я…
   — Вы сказали, что они для вас? Вы солгали ему? Вы получили наркотик обманным путем?
   Брикс подумал, интересно, наказывают ли за это. Ему стало немного нехорошо, пузырьки виски залетали в голове, лопаясь по краям мыслей, отчего те уносились прочь;
   — Я не солгал. Я никогда не лгу. Я сказал ему, что они нужны для моего друга.
   — Я в это не верю, — сказал детектив Фэсшинг спокойно. — Ленни, а ты веришь? — поинтересовался он у сержанта Яновски. — Ни один фармацевт не дал бы наркотик для кого-то, кого он не знает. Конечно, это в любом случае незаконно, но даже если он иногда дает наркотики друзьям, то он всегда требует, чтобы они не передавали их кому-то еще. Иначе он бы не стал этого делать.
   — Ты прав, он лжет, — сказал сержант Яновски. — Может быть, он украл их.
   — Ради Бога, — взорвался Брикс. — Я сказал ему, что они нужны для друга и ему незачем было беспокоиться, потому что она ни за что бы не приняла слишком…
   Когда он оборвал свою фразу, установилось долгое молчание.
   Наконец, детектив Фэсшинг вздохнул:
   — Потому что вы знали: она не из тех, кто пойдет на такое.
   — Да, но я ошибся, — сказал Брикс немного нервно. — С женщинами вообще трудно что-то предсказать, мы же все это знаем. И во многих смыслах она была не совсем честна, вы понимаете, играла в свои маленькие игры, ну, изображала… чтобы показать, что она что-то такое, когда на самом деле, понимаете, была чем-то совсем другим.
   Когда голос Брикса утих, сержант Яновски встал, подошел поближе к нему и поглядел на него сверху:
   — Мы-то думаем, что вы сделали это не для мисс Годдар, Брикс, мы думаем, что вы это сделали с ней.
   Брикс чуть не подпрыгнул, услышав, как офицер назвал его по имени. Это ужаснуло его, это все изменило в комнате. Они больше не относятся к нему с почтением. Он машинально потянулся в карман за кокаином, затем, совершенно ошалевший от страха, выдернул руку. Но пальцы подергивались. Боже, но мне на самом деле это нужно, подумал он.
   — Ну а теперь мы хотим услышать от вас, — сказал детектив Фэсшинг, — как вам удалось сделать так, что Эмма Годдар приняла три миллиграмма «Хальсиона», не заметив этого. Не похоже, что вы заставили ее проглотить двадцать или даже больше таблеток за раз, так что же вы сделали? Вы могли пойти к этому своему другу-фармацевту — его имя мы уточним немного позже — и сотворить вещество по-своему. Потом могли измельчить его и в чем-то растворить. В чем, Брикс?
   Брикс закачал головой, ему стало еще хуже, и с трудом удавалось ясно мыслить.
   — Нет, — сказал он, с отвращением услышав свой слабый голос. Он заставил себя говорить громче и голос стал похож на лай: — Я не понимаю, о чем вы говорите.
   — В чем вы растворили «Хальсион»? Он плохо растворяется в воде, так что мы, вероятно, различили бы его в кофе, но он отлично расходится в алкоголе. Значит, в вине или в коньяке.
   — Нет. Это глупо. Вы не понимаете, о чем го…
   — Официант видел, как вы что-то делали с коньяком, понимаете, Брикс? Он рассказал нам об этом.
   — Да нет же! Ни черта он не видел!
   — Откуда ты знаешь? — сказал детектив Фэсшинг. Он посмотрел на Брикса безо всякого выражения, и Брикс так и не понял, блефует тот или нет.
   — Вы обвиняете меня в убийстве! — выкрикнул, наконец, Брикс, составив все в своей голове.
   — В покушении на убийство, мистер Эйгер, так как юная леди жива, если бы она умерла, это было бы убийство. Конечно, без адвоката вы больше не обязаны ничего рассказывать, вы это знаете, не так ли? Подождите-ка. — Сержант Яновски достал маленькую бумажку из кармана и зачитал громко, быстро и монотонно: — Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката и на консультацию с адвокатом перед допросом…
   Брикс слушал зачтение своих прав, всех шести, как будто они звучали откуда-то издалека. Он дышал короткими сериями. Ничего не говори. Официант не видел, что он что-то делал с коньяком: как он мог? Никак не мог… Ничего не говори… Они блефуют. Но, кажется, они так много знают. «Хальсион» не растворяется в воде? Брикс этого не знал. Он хорошо растворяется в алкоголе? Он и этого не знал. Но ты все-таки умнее их: они же простые служаки. Ничего не говори.
   Молчание тянулось и тянулось. Внутри головы Брикса звучал какой-то рев, похожий на морской прибой или на надвигающуюся бурю. Я боюсь, подумал Брикс. Больше всего его пугало то, что эти мужчины смогли его застращать. Кто-нибудь мне должен помочь. Ведь я здесь совсем один.
   — Я позвоню своему отцу, — крикнул он. Сержант Яновски подвинул телефонный аппарат по столу, так что Брикс мог до него дотянуться. Никто не произнес ни слова.
   — Пап, — сказал Брикс, когда Квентин ответил. Он расслышал звуки веселья на втором плане: женский смех, дребезжанье кубиков льда в бокалах, и как распевали мужчина и женщина песенку из бродвейского мюзикла. — Па, ты должен помочь мне! Я в полицейском участке в Уэстпорте. Я здесь совсем один и меня обвиняют в уби… в покушении на убийство. Я здесь совсем один, па-а! Ты должен приехать и помочь мне!
   Мужчина и женщина завершили пение, и все гости зааплодировали. Пара начала новую песню.
   — Пап? Пап!
   — Я не приеду, — сказал Квентин бесстрастно. — Ты сам в это влип, сам и вылезай. Ты не должен бежать ко мне, как какой-то школьник: ты взрослый мужчина. Ты сам по себе, ты больше не мой сын.
   Квентин повесил трубку, и музыку отрубило. Брикс начал дрожать. Он прижал трубку к уху, пытаясь думать.
   — Как скоро он приедет? — спросил один из полицейских.
   Брикс повесил трубку и огляделся.
   — Он не приедет. Невероятный сукин сын! — выпалил он. И внезапно понял, что заплачет. Боже, мне нельзя реветь! Он сел, опустив голову, пытаясь втянуть слезы, которые уже добрались до горла.
   — Мы не закончили с этими правами, которые я зачитывал, — заявил сержант Яновски. — Хотите, я начну снова?
   — Зачем? — прорычал Брикс. Он все еще боролся со слезами и собирался с мыслями.
   — Мы должны знать, что вы их поняли. Вы их поняли?
   — Ради Бога, их поймет и младенец!
   — Тогда, — он снова начал читать, — помня о своих правах, желаете ли вы отказаться от своего права хранить молчание, и будете ли отвечать на наши вопросы?
   Брикс издал злой лай, означающий смех:
   — Я отвечаю на ваши вопросы уже полчаса.
   — Но вы в любой момент можете прекратить, — пояснил детектив Фэсшинг. — Вы можете хранить молчание.
   Брикс пожал плечами.
   — Тогда подпишитесь вот здесь. — Сержант Яновски положил перед Бриксом формуляр, на котором были напечатаны шесть его прав, а внизу было оставлено место для его подписи и имен свидетелей.
   Брикс взглянул на формуляр. Я не должен ничего подписывать, подумал он. Но затем поглядел на список своих шести прав и подумал, какого черта, это же к нему не имеет никакого отношения. Ведь это все для преступников. Они для людей, которые ничего не понимают. Для таких, которые совсем не так умны, как он.
   Он вывел свою подпись и поставил галочку рядом с «да» под вопросом об отказе воспользоваться правами.
   — Что теперь?
   — Вы все еще можете вызвать адвоката, — сказал детектив Фэсшинг.
   Брикс покачал головой.
   — Вы уверены? — спросил сержант Яновски. — Даже хотя вы и подписались здесь, вы все равно могли бы…
   — Я не хочу никакого чертового адвоката, — проорал Брикс. — Хватит об этом. Обойдусь!
   — Мистер Эйгер не хочет адвоката, — сказал детектив Фэсшинг, и оба полицейских по очереди сообщили это друг другу, как водевильная команда, перебрасывающая мяч. — Он отказался вызвать адвоката. Ведь правильно, мистер Эйгер?
   — Правильно, правильно. Какого дьявола вы не можете успокоиться?
   — Потому что мы еще не разобрались во всем. Вы еще не сообщили нам, в чем вы растворили «Хальсион».
   — Я ни в чем ею не растворял, ради Бога, я ничего не делал!
   — Тогда как же три миллиграмма попали ей в желудок?
   — Я же сказал вам, я… — Брикс осекся, потому что ему в голову пришла мысль. Он даже удивился, отчего она не пришла раньше. — Откуда вы знаете, что там было три миллиграмма? Если вам это Эмма сказала, тогда вы должны понять, что она сама их и приняла. Никто другой не может знать, сколько она приняла.
   — Врачи знаю, они этому учились. Это примерно, Брикс, но очень близко к точной цифре, потому что расчеты основаны на времени, когда они попали к ней, на симптомах, и на том, сколько времени ей понадобилось, чтобы выбраться из комы. Вот чего мы пока не знаем, это как тебе удалось ей их дать.