Майклз Кейси. Проказница

   Безусловно, Саймон ценил в женщине не только внешнюю красоту, но что касается любовницы, он не предъявлял слишком больших требований к интеллекту, считая необязательным сидеть с ней перед камином за шахматной доской или вести умные беседы. У них с Шейлой на протяжении шести месяцев сложился взаимовыгодный союз с физической близостью, но без обещаний, ожиданий или попыток сделать его постоянным.
   И так продолжалось бы годами, если бы у нее не появились властные замашки. Она требует, чтобы он появился? Как бы не так! Она ему не жена и не имеет права ни на чем настаивать. Пора разъяснить леди Шейле Ллойд ее положение, решил он между прочими мыслями. Перламутровые запонки должны подойти к бутылочного цвета фраку, подумал он, выдворяя Силсби, когда тот предложил своему хозяину снять этот самый фрак для более тщательной чистки. Суета камердинера мешала Саймону сосредоточиться на своей программе, выполнение которой и так откладывалось.
   Подойдя к туалетному столику, он выхватил одну из двух щеток с серебряной ручкой, вонзил в непокорный завиток, упорно падавший на лоб, и откинул волосы назад. Сегодня ему предстояло немало сделать.
   За обедом нужно оценить Каледонию Джонстон. Только бы его мать, сохрани Бог, не потеряла чувство меры и не превратила ее в рождественский пудинг.
   Пока Филтон сидит у изголовья своей несчастной родственницы и ухмыляется подобно голодному грифу, девушка должна пройти необходимые испытания.
   Завтра утром придется взять ее в парк на прогулку и показать город. Пусть обвыкнется, чтобы, когда ее повезут на первый променад, не глазела по сторонам, как неотесанная деревенщина. И когда они будут проезжать наиболее выдающиеся достопримечательности, подчеркнуть, что в Лондоне принято вести себя сдержанно.
   Потом ей требуется дать основные инструкции относительно протокола «Олмэкса», а также — если возникнет надобность, хотя Саймон искренне надеялся, что нет, — пройти краткий курс правил поведения за столом.
   Короче, приняв эстафету от матери, следует устранить оставшиеся шероховатости. После этого наивное дитя, коим, несомненно, является Каледония Джонстон, можно приобщать к реализации задуманного плана. Саймон не вполне ясно помнил, что на него нашло, когда он обещал девушке воздать Филтону по заслугам с ее помощью.
   Теперь он в долгу перед ней. После всей этой лжи придется немного порадовать малютку. Пока Филтон еще задействован в своих переговорах, надо удостовериться, что кроха доведена до совершенства, и тогда умиротворить ее обещанным кусочком сезона. Это вознаградит ее за то, что она на несколько недель займет виконтессу, а его дорогая мать отвлечется от своих корсетов и графов.
   Развлечения, предназначенные обезвредить Каледонию Джонстон и найти дело для матери, вместе с его собственным планом предвещали немалые траты. Имоджин так увлеклась, что поток торговцев и мастерового люда в Портленд-плейс не иссякал. Осторожный Эмери на днях даже отозвал своего хозяина в сторону и предложил натянуть вожжи потуже, чтобы ее сиятельство умерила аппетит. Полет ее фантазии уже выходил за пределы разумного. Но Саймон полагал, что издержки окупятся с лихвой.
   Он не стал утруждать себя никакими объяснениями, умолчав об одном важном факте. С пришествием Каледонии Джонстон его дорогая мать ни разу не поднимала вопроса о корсетах и вдовьих домиках. Она забыла о безумной идее найти себе графа, прежде чем ее сын успеет жениться. Как бы ни были велики приходящие счета и причиняемые этой суетой неудобства, они не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило в доме до недавнего времени. Он не мог смотреть, как мать морит себя голодом, красит волосы в желтый цвет, мажет румянами лицо, тонет в духах и потом отправляется на вечера — «охотиться».
   Нет, уж лучше пусть она строит свои проекты насчет «идеальной жены» для него. И пусть Каледония Джонстон живет в доме. Это выгоднее мелочной экономии, придуманной Эмери, которому на роду написано скупердяйничать.
   Маловероятно, что Имоджин и вправду рассматривала появление Каледонии Джонстон как некий каприз провидения, пославшего ей сноху, чего она всегда смертельно боялась, а теперь приветствована, словно первые цветы в мае.
   Но, слава Богу, зная свою мать, Саймон полагал, что она успела заключить с Каледонией соглашение, предусматривающее, что брачные торжества состоятся не раньше, чем виконтесса привыкнет к мысли, что ее будут называть вдовствующей.
   Но все это не имело никакого значения. Если Каледония останется в доме, Имоджин до конца сезона будет занимать свою подопечную покупками, подгонкой одежды и уроками хороших манер. Девушке предстоит развлекаться в обществе — танцевать в «Олмэксе» и флиртовать с офицерами на половинном жалованье, а он тем временем сможет беспрепятственно преследовать Филтона, добиваясь его социальной и экономической кончины, а затем изгнания. Закружившись в вихре удовольствий, она не успеет опомниться, как все кончится. И ей не придется очаровывать графа, чтобы лишить его разума и подтолкнуть к опрометчивым поступкам.
   Не такой уж никудышный план!
   А когда все закончится, он, Саймон Роксбери, последний раз помашет Каледонии Джонстон и забудет о ее существовании, как только ее экипаж скроется в конце квартала.
   Завершая туалет, Броктон снова обозрел манжеты и, вполне довольный своей внешностью и блестящим планом, посмотрелся в зеркало. В это время снаружи раздался тихий стук. Уверенный, что это вернулся камердинер с просьбой произвести окончательную инспекцию, Саймон нахмурился.
   — Силсби! — крикнул он нетерпеливо. — Твое присутствие больше не требуется. Я просил тебя удалиться. Сожалею, если ты этого не понял.
   Саймон гневно взглянул на дверь, желая, чтобы она закрылась. Он уже приготовился что-то сказать, но через секунду невольно задержал дыхание — сквозь щель просунулась голова Каледонии Джонстон. Или ему показалось, что это Каледония Джонстон. Последний раз, когда они виделись в гостиной, это была девочка-подросток, переодетая юношей. И костюм на ней выглядел так, будто ее задом наперед протащили через забор.
   — Я вижу, вы, как обычно, в хорошем настроении, — сказала девушка, входя в комнату. — Я подумала, что, прежде чем мы спустимся к обеду, можно немного побеседовать, — пояснила она в оправдание.
   Саймон был потрясен и, к счастью, временно потерял дар речи, потому что его так и подмывало спросить: «О Боже! Неужели этот блестящий ореховый венец действительно ваши волосы?», или: «Я знал, что у вас большие глаза, но сейчас мне кажется, они целиком заполонили ваш прекрасный ангельский лик!», или того хуже: «Разве у вас есть грудь?»
   Однако, годами работая над собой, виконт научился держать язык в узде. Взяв себя в руки, он сказал холодно и бесстрастно:
   — Ребенок, у вас нет даже смутного представления об общепринятых нормах. Вы не находите, что это неприлично? С чего вы взяли, что можно входить в комнату, где джентльмен занимается своим туалетом?
   Калли пожала плечами, явно не испугавшись его тона. Этот жест немедленно привлек внимание Саймона к ее груди. Он почти непроизвольно посмотрел на затененную ложбинку, в точности как планировала его мать. Черт побери, она хорошо знала своего сына!
   — Но вас не было в спальне, — возразила Калли, — поэтому я заглянула сюда. Вы наверняка не думаете, что нам нужна надзирательница. Или план отмщения предполагает, что вы меня изнасилуете, милорд? — Ее спокойствие сводило его с ума.
   Из коридора через приоткрытую дверь втиснулся Силсби.
   — Я услышал голоса. Что-то не так, милорд? — Камердинер встал за спиной Каледонии, заработав своим вторжением вечную благодарность хозяина. — Мисс Джонстон перепутала дорогу в столовую?
   — Истинная правда, Силсби, — подтвердил Саймон с большим энтузиазмом, чем требовалось, и в знак одобрения поднял вверх указательный палец. — Мисс Джонстон слишком мало знакома с домом и, понятное дело, заблудилась. Будь так добр, проводи ее. Я скоро спущусь. Если я не ослышался, только что прозвучал гонг.
   — Будет сделано, милорд, — сказал Силсби с понимающей улыбкой. — И сейчас же вернусь обратно. Вы позволите дочистить ваш фрак?
   Уступки в ответ на шантаж всегда доставляли Саймону неудобство, но на этот раз он принял свое поражение с хорошей миной. Он кивнул камердинеру в знак согласия, избегая встречаться со сверкающим взглядом замечательных зеленых глаз.
   Калли резко повернулась и покинула комнату.
   Саймон Роксбери, мужчина, имеющий вес в обществе, закалившийся за годы войны, считающий себя твердым, как железо, утратил значительную часть сил. Он вдруг ощутил какую-то неустойчивость в коленях и навалился на туалетный столик.
   — Это все за мои грехи, — тихо вздохнул виконт Броктон. — Теперь я знаю, что у нее самая прекрасная пара длинных стройных ног.
   Он закрыл глаза и покачал головой, страшась следующих часов этого путаного дня. И всех других часов, что протянутся между сегодняшним и последним днями, когда он вычеркнет мисс Каледонию Джонстон из своей жизни.
   — Боже мой, что я наделал! — Он приложил руку к пылающему лбу, подумав о предстоящих днях. Как он представит ее обществу? Как будет знакомить с Арманом Готье сводящую с ума, безумно прекрасную, но наивную и зеленую, как трава, Каледонию?

Глава 8

   «Любовь слепа, а дружба закрывает глаза на все».

Французская пословица

   Тот из смертных, кому еще не довелось пройти чистилище, затруднился бы дать название трапезе, прошедшей в Портленд-плейс. Обед показался Саймону чуть ли не вечностью.
   То, что его мать выжала из этого мероприятия, без преувеличения, являлось выдающимся личным успехом. Наблюдая до конца вечера ликование Имоджин, довольной результатом своих трудов, Саймон невольно обращался к религиозным параллелям. Пережитое им во время обеда напоминало испытание терпения Иова.
   — Нет, ты посмотри на нее, Саймон! — настаивала мать. — Понаблюдай, как она ходит. Хорошо, не правда ли? Ты думал, она будет топать каблуками, как большинство наездниц, а она плывет точно пава. Неделю носила на голове книгу, потом две и под конец — целую стопку. Ты, верно, считаешь меня взбалмошной, и правильно, потому что так оно и есть. Но это не означает, что я не разбираюсь в правилах хорошего тона.
   Саймон улыбнулся и кивнул, стараясь не замечать сердитого взгляда Каледонии Джонстон.
   — Обрати внимание, — продолжала мать, не успев сесть за стол, — как она держит вилку! Это я ее научила. Не то чтобы она досталась мне совсем дремучей, но я, как говорится, стесала острые углы и навела глянец. Хоть я и не вижу большого смысла во всем этом маскараде, однако не слепа. Я понимаю важность таких вещей в нашем жеманном мире, кичащемся всякой чепухой.
   Саймон с Робертсом обменялись кислыми взглядами.
   — Не бойся, ты не окажешься в затруднительном положении, это я тебе обещаю. Вот… посмотри. Ты видишь, как она жует? Прекрасно. С закрытым ртом. Не то что твой Боунз. Слава Богу, я вовремя догадалась послать им обоим записки и предупредить, чтобы они воздержались приходить сюда вечером. Я хотела устроить приватный обед, напоминающий семейный. Твои друзья довольно милые люди, оба. Но Готье чересчур насмешлив, а Боунз так жадно глотает суп, словно свинья помои. Того и гляди так же захлюпает рылом в тарелке. Робертс, мне еще порцию… Черт побери, молодой человек, не слишком ли хорошо ты исполняешь свои обязанности? Как знал, что я захочу добавку, и положил раньше, чем я попросила! Но если ты снова поднимешь ему жалованье, Саймон, он вскоре всех нас одолеет своей услужливостью. Ты платишь слугам так много, что они, вероятно, и разжуют для тебя, если ты их попросишь!
   Так как Робертс уже усердно изучал потолок, Саймон был вынужден уставиться в картину над буфетом.
   — И обрати внимание на ее голову, дорогой. Как тебе ее волосы? Они слишком коротки, чтобы мне нравиться, но, по словам мадам Иоланды, это теперь модно. Что она сказала? О да, она заметила, что девушка похожа на сорванца, но чистого, разумеется. Ты считаешь, у нее слишком длинная шея? Полагаю, ты ошибаешься. Она должна тебе понравиться, Саймон. Да улыбнись же! Ну почему бы тебе не улыбнуться? Или ты собираешься сидеть вот так весь вечер? Не хмурься, а то получишь по затылку. Ты знаешь, я могу сказать Робертсу, чтобы он стукнул тебя хорошенько, если будешь делать такое лицо! Подумай об этом, Саймон. Это все, о чем я тебя прошу.
   Робертс — сейчас виконт вспомнил об этом с тихим смешком — в попрание всех норм служебного этикета, которому его учили, застонал вслух и непроизвольно сел в одно из кресел у стены, уронив голову на руки.
   Но Саймон все-таки думал над тем, что сказала его мать. И над всем остальным тоже. Сразу после заключительного блюда он, извинившись, направился к себе. Воспоминания об обеде не шли у него из головы весь вечер, пока он занимался общественными делами, прежде чем отправиться в свой клуб, где без колебаний предался пьянству и провел в одиночестве длинную ночь. И в результате сделал для себя несколько выводов. Один из них — о необходимости отправить мать в Америку на первом корабле, прибывающем в порт, — он отбросил сразу же, так как это желание объяснялось избытком выпитого шампанского.
   Но на следующий день рано утром он вызвал Каледонию к себе. Он должен был обсудить с ней ряд вопросов, чтобы избежать осложнений в дальнейшем.
   Саймон повернулся на резкий стук и увидел входящую Каледонию. Так же как и в предыдущий вечер, она выглядела настоящей леди, только теперь на ней было скромное платье из муслина с узором в виде веточек. Но что ему показалось очаровательнее всего, черт побери, это узкая изумрудная лента, каким-то чудом прикрепленная к коротким волосам.
   — Вы меня вызывали, милорд? — спросила девушка. Саймон уловил в ее слегка хрипловатом голосе металлические нотки.
   Этим утром она показалось ему до боли красивой, пожалуй, даже красивее, чем вчера вечером, если такое вообще возможно.
   — Я не вызывал вас, мисс Джонстон, — поправил ее Саймон, надеясь сразу установить между ними необходимую дистанцию. — Я просто попросил Робертса выяснить, не уделите ли вы мне пару минут, если вам сейчас удобно.
   — Для чего? — Калли закрыла дверь и встала совершенно неподвижно. — Позабавить вас? Вероятно, вы хотите, чтобы я вновь прошлась перед вами или даже пожевала для вас? Знаете, я жую изумительно. Или вы предпочитаете, чтобы я поговорила о погоде в Англии? Я уже поднаторела в пустопорожней болтовне на любые темы. Вчера мне не удалось показать свои достижения. Ваша матушка говорила, не закрывая рта, и не давала мне вставить даже слово. Да, я ее убила, если вы недоумеваете по поводу ее отсутствия. И приказала Робертсу, как самому послушному из слуг, закопать ее тело где-нибудь на конюшне — Эмери, при его чопорности, не смог бы. Вчера вечером он так покраснел, когда Имоджин попросила его прокомментировать необычайно изящный вырез моего лифа! И с перепугу бросился искать второй черпак. Я еще не видела таких замечательных прыжков. Бежал прямо как на охоту, даром что совсем древний.
   Саймон долго смотрел на нее, видя гнев в суровой линии пухлых розовых губ, решимость в неподвижной прямой спине и светлые озорные искорки, прыгающие в прекрасных зеленых глазах. О Боже, почему ему так внезапно, необъяснимо и страстно захотелось крепко поцеловать этого неуправляемого ребенка?
   — Бедная Имоджин, — скорбно произнес он, отметая шальную мысль и еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. — Мне будет ее недоставать.
   И тут произошло нечто замечательное. Этот момент останется вечно жить в его памяти. Они с Каледонией Джонстон упали друг другу в объятия, как закадычные друзья, и рассмеялись, словно шаловливые дети.
   Они расположились в уединенном уголке Ричмонд-парка. Калли лежала на спине на разостланном на траве одеяле, ее голова покоилась у Саймона на коленях.
   — Прекрасно, — сказала она, открывая рот для виноградины. — Сплошные излишества и никаких забот. Подлинный декаданс. Я, должно быть, в этом преуспею, вы не считаете?
   — Декаданс не совсем то, к чему мы должны стремиться, — сказал Саймон, снимая с виноградины кожицу. — Но по части преуспевания я с вами согласен, ребенок.
   Калли радостно захихикала.
   Как странно, подумала она, все начиналось так плохо. И пистолет, и деревянный башмак. Она по-прежнему испытывала неловкость, возвращаясь к этим воспоминаниям. Столько накуролесили, а теперь подружились. Дома все утро проигрывали сцены из вчерашнего спектакля и смеялись. Она очень удачно копировала Имоджин, повторяя ее высказывания за столом. Саймон, подражая Робертсу, делал то такие же болезненные гримасы, то закатывал глаза, как трагическая актриса в роли королевы.
   Потом они услышали в коридоре зычный голос виконтессы, разыскивавшей Калли. Саймон сразу отрезвел и приложил палец к губам, предупреждая, чтобы она молчала, пока его мать не уйдет. Он знал, что аромат только что запеченного окорока из утренней гостиной для Имоджин гораздо соблазнительнее, нежели желание видеть свою подопечную.
   Когда виконтесса ушла, Саймон взял Калли за руку и, по-прежнему призывая к молчанию, вывел в коридор. Незаметно проскочив мимо кухни, они выбежали на лестницу для слуг.
   Калли умчалась наверх забрать свою шляпку и тонкую шаль. Саймон тем временем сказал на кухне, чтобы им собрали корзинку с едой. Повар со скоростью вора обчистил буфет и сбегал в кладовку. Через десять минут провизия для них была готова. Еще через пять минут они ехали в двуколке Саймона, хихикая, как два ребенка, удравшие из детской немного порезвиться на воле. Так начался их пикник.
   — Погода нам благоприятствует, — сказал Саймон, давая Калли еще одну виноградину и бросая другую, неочищенную, себе в рот. — Вам удобно, ребенок?
   Калли улыбалась, думая про себя, что Саймон Роксбери гораздо лучше, чем ей казалось. Она чувствовала себя так свободно, словно виконт был ее старшим братом. Он сильно напоминал ее любимого Джастина. Она смотрела вверх на красивое непроницаемое лицо, все еще не понимая, как так получилось, что ее голова лежит на колене у мужчины. Когда они сели на траву, виконт предложил, чтобы она устраивалась, как ей будет удобнее. Калли посчитала, что это неплохая мысль. В конце концов, с Лестером она вела себя так же непринужденно.
   В самом деле, она всегда чувствовала себя уютно в мужской компании. Да, Саймон Роксбери походил и на Лестера, и на Джастина. От него так же, как от них, не было вреда. Он мог бы стать очень хорошим другом, подумала она.
   Ее ноги, обтянутые чулками, высунулись из-под края подола. Она покрутила пальцами, потянулась пару раз и приспособила голову поудобнее у Саймона на бедре.
   — Знаете, Имоджин вручила мне листок с правилами. Я порвала его в клочки, как только она вышла из комнаты. Там было написано, что молодой леди не позволяется без сопровождающего лица отправиться с джентльменом в церковь или на экскурсию в парк рано утром. — Калли ухмыльнулась. — Но я не помню ни одной строчки о пикнике. Словом, мы воспользовались этим пробелом в кодексе вашей матери. Точно так же, как вчера я осмелилась прийти в вашу комнату.
   — Вы правильно мыслите, ребенок, — вежливо заметил Саймон.
   Калли чувствовала, что ее высказывания на какую-то долю секунды лишили виконта присутствия духа. Поэтому, чтобы разрядить внезапно возникшее напряжение, она весело улыбнулась, так как ее язык, похоже, отказывался говорить.
   — Я не знаю, следует ли мне радоваться этой улыбке, — сказал Саймон. — Что с вами?
   — Ничего, — тотчас ответила Калли. — Просто мне нравится, когда вы называете меня ребенком. Считайте, что у вас есть мое разрешение называть меня так в любое время, когда вам захочется.
   — Это замечательно для нас обоих, — промурлыкал Саймон, качая головой. — Я в этом уверен. — И, подведя руки ей под мышки, подтянул ее чуть выше.
   Калли подогнула ноги под себя и села, глядя на него и недоумевая, почему воздух вдруг стал таким знобким. Ведь она только пошутила, разве нет?
   — Поскольку мы теперь друзья, — лениво продолжал Саймон, привалившись к стволу дерева, что немного ее успокоило, — равно как и единая команда в планируемом нами деле, я полагаю, мы простим себе некоторые безобидные погрешности относительно приличий. С этого момента в приватной обстановке я буду для вас Саймоном, а вы для меня — Калли. Хорошо? А теперь скажите, созрели ли вы для курицы, или мне так и кормить вас весь день виноградом?
   Чтобы ответить, Калли пришлось сначала заглянуть в корзинку. Она открыла ее и тихо вскрикнула от восхищения. Там лежала целая зажаренная курица, завернутая поваром в клетчатую салфетку.
   — Я возьму ножку, если вы не против, и буду есть руками, — сказала Калли. — Я всегда так ем дома. О, вы не представляете, — вздохнула она, отдирая куриную ногу, — как я жажду прекратить это притворство. Мне так надоело изображать леди!
   Она откусила большую порцию темной мякоти с хрустящей коричневой корочкой, оставив масляный след на подбородке. Саймон собственноручно промокнул жир одной из льняных салфеток, извлеченных из корзины, и снова откинулся к стволу. Кажется, ему доставляло удовольствие наблюдать за своей сообщницей.
   — Вы — леди, Калли, — сказал Саймон, на что она довольно заулыбалась, хотя рот ее был набит курицей. (Наконец-то — Калли, а не Каледония!) — Позвольте спросить, поскольку это затрагивает мой личный интерес: ваш отец баронет или рыцарь? Если бы перед его именем стояло слово «сэр», это слегка упростило бы нашу задачу, так как вас следует ввести в общество. Но пока что мой интерес остается не удовлетворен.
   — Папа всего лишь рыцарь, — с легкостью ответила Калли, отрывая другую куриную ножку и протягивая Саймону, который, следуя поданному примеру, принялся за нее с не меньшим энтузиазмом. — Да и этот скромный титул он получил при глупейших обстоятельствах.
   — Как так? — спросил Саймон, приподнявшись, чтобы было удобнее обгладывать косточку.
   И Калли, не переставая пощипывать ножку, поведала ему отцовскую историю:
   — Лет двенадцать назад в соседнем поместье устроили банкет. Там присутствовали несколько фрейлин ее высочества, и одна из них подавилась рыбьей косточкой. Так случилось, что папа сидел неподалеку от дамы и спас ее. За это его посвятили в рыцари, хотя, по сути, он ничего не сделал. Он только собирался ей помочь.
   — Только собирался? — удивился Саймон.
   — Ну да, — засмеялась Калли. — После нескольких тостов за здоровье ее высочества папа иссяк, — объяснила она. — И вдруг он увидел, как бедная женщина начата давиться. Он в панике выскочил из-за стола и бросился к леди, но во хмелю не заметил, что наступил ей на платье. Когда он резко повернулся и потянул за подол, их вдвоем швырнуло вперед. Они перевалились через край стола, и кость вылетела сама. Прямо выстрелила у дамы изо рта. Тогда все объявили папу героем. Саймон задыхался от смеха.
   — Подумать только, — продолжала Калли, пересказывая то, что не однажды повторял Джастин, — если бы папа упал не на ту леди, а на ее королевское высочество, мы все стали бы пэрами.
   После этою замечания Саймон перекатился на спину, продолжая смеяться и держась за бока. Он так усердствовал, что в уголках его глаз скопились слезы.
   — А кем… кем был ваш отец до той счастливой свалки? — проговорил он наконец, вытирая ручейки краешком своей салфетки.
   — Фермером, — сказала Калли, тоже пытаясь сдержать хихиканье. — Преуспевающим, сведущим фермером. Но когда он сделался сэром Камбером, с ним произошли большие перемены. Он сосредоточился на нашем воспитании. Вообразил, будто мы с Джастином когда-нибудь войдем в лондонское общество. Мама уже умерла, так что сдерживать его фантазии было некому. Мы с братом, тогда еще наполовину дети, совершенно одичавшие без матери, не могли ничего возразить. Дом наводнили учителя для брата и гувернантки для меня. Одна другой хуже, к сожалению. Хорошо, что Джастин позволял мне присутствовать на его уроках, а то я бы не выдержала. Не хотите сказать мне что-нибудь по-гречески? Я могу поговорить.
   Саймон посмотрел на нее довольно насмешливо.
   — Мне достаточно вас видеть. Я полагаю, это все объясняет.
   Калли пожала плечами, не уверенная, что ей пришлось по нутру его замечание.
   — В нашей семье рыцарский титул ни для кого ничего не значит. Тем более что он умрет вместе с папой. Но сэр Камбер очень настойчив. — Калли нахмурилась. — Я думаю, это одна из причин, почему Джастин поехал в Лондон ловить удачу, как только достиг совершеннолетия. Для брата это была маленькая драгоценная надежда. Что-то вроде второй рыбьей кости, посланной провидением.
   — А Лестер?
   Калли образно представила своего друга и улыбнулась.
   — Он сын сквайра, нашего соседа. Отец Лестера сильно переживал, когда папа взошел на более высокую ступеньку благодаря своему подвигу. Вы знаете, в Стерминстер-Ньютон очень ценятся такие вещи. Но сквайр до последнего времени не подавал виду. Я думаю, он рассматривал меня как пару для сына, пока не понял, что я самым настоящим образом вожу Лестера за нос и мы навсегда останемся просто хорошими друзьями. Это так и есть, Лестер — мой самый близкий друг.
   — Бедный Лестер, — сказал Саймон, подмигивая своими глазами цвета хереса, — Оказывается, все дело в той крепкой дружбе, о которой вы говорите. Вот почему он позволил одеть себя в тот розовый ужас.