Страница:
Да… похоже, его молодая жена решила держаться так, словно между ними ничего не было.
Ну уж нет! Кипп почувствовал, как в нем закипает гнев. Он не позволит ей отодвинуть его в сторону, словно какую-то ненужную вещь.
Эбби уже взялась за ручку двери, ведущей в гостиную, но Кипп оказался проворнее. Он перехватил жену на пороге. Взяв ее за руку чуть выше локтя, он быстрым движением повернул ее к себе и заглянул в глаза.
— И это все, что вы можете мне сказать, Эбби? Неужели только ваша новая перина, от которой вы пришли в такой восторг, явилась причиной того, что вам замечательно спалось в эту ночь?
— Чем вы опять недовольны? — возмущенно забормотала Эбби. — Неужели нельзя было найти более подходящее время и место для того, чтобы устроить мне выволочку? Чего вы ожидали от меня — чтобы я упала к вашим ногам, обливая их слезами благодарности за то, что вы для меня сделали?.. Между прочим, за вашей спиной стоят трое лакеев, вы что — забыли об этом? А еще Эдвардина! Она…
— Вы теперь моя жена, Эбби, и мне плевать, что подумают другие! А что до моих лакеев, пусть они проваливают ко всем чертям! Или повесятся, если им захочется! — прорычал взбешенный Кипп.
Эбби опешила. А он, обхватив ладонью ее затылок, запрокинул ей голову и впился в ее губы.
Ноги у Эбби подкосились. В глазах потемнело, а мысли вихрем закружились в голове. Что лучше?
Вцепиться в лацканы его сюртука и повиснуть у него на шее, словно спелая груша? Или мешком свалиться на пол, прямо к его ногам? Последнее, без сомнения, обрадовало бы Киппа больше всего, решила она.
Пахло от него так, что у нее кружилась голова. И весь он был такой мускулистый, твердый, как будто состоял из одних мышц! Грудь его крепко прижималась к ее груди, бедра, обтянутые бриджами, казались каменными.
Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы муж, подхватив на руки, унес ее наверх, в их спальню…
Но еще больше ей хотелось его придушить.
— Эбби? Где ты? Эбби-и!
Вздрогнув от неожиданности, Кипп слегка отодвинулся, но даже не подумал отпустить жену.
— Какого черта?! Господи, что за вопли? Кто это — попугай? Вы обзавелись попугаем, а мне не сказали ни слова? У Софи тоже есть попугай, но не так давно его сослали в деревню навечно. Приговор — поведение, несовместимое с правилами, принятыми в приличном обществе. Ну, что вы молчите?
Эбби сделала глубокий вдох, мысленно похлопала себя по щекам, чтобы немного прийти в себя, и наконец нашла в себе силы высвободиться из железных объятий мужа.
— Какой еще попугай? Это Эдвардина! Я ведь пыталась вам объяснить…
Вытянув шею, Кипп попытался поверх головы Эбби заглянуть в гостиную.
— Что, наша малютка пригвоздила себя к креслу шляпной булавкой? И вообще — что она там делает? Я хочу сказать, в нашей гостиной!
— В основном плачет, — с тяжелым вздохом ответила Эбби. Противная девчонка явилась около часа назад и с тех пор не переставала рыдать и сморкаться. Разве только на минуту — напомнить Эбби про ее обещание, что она всегда — всегда — придет ей на помощь, если это будет нужно. Черт побери! Дала ей обещание! Ну надо же!
— Плачет?! И это вы называете — плачет? Боже милостивый, я сойду с ума! — Кипп растерянно покрутил головой, сразу почувствовав себя полным идиотом — впрочем, как и любой другой представитель сильного пола в присутствии рыдающей женщины.
— Она очень несчастна, Кипп. Вот она и плачет. Разве что… несколько громче, чем следует…
— Вот как? Что ж, приношу свои извинения. Простите мою непонятливость. Весьма благодарен вам за разъяснение. Конечно, без этого я со свойственной всем мужчинам тупостью наверняка решил бы, что она рыдает оттого, что счастлива. Может быть, вы к тому же будете столь любезны и объясните мне, отчего она так несчастна? И поскорее, пока ваша очаровательная племянница не устроила в моем доме наводнение!
— Эбби-и! Ты ведь сказала, что только на минутку выйдешь и сразу же вернешься! Сразу же! А тебя все нет и нет! Я слышу, как ты с кем-то разговариваешь! Куда ты подевалась, Эбби? Послушай, я уверена, что ты там! Так вот, я иду к тебе — прямо сейчас! И не думай, что я этого не сделаю!
И сразу же раздался оглушительный грохот перевернутого стола, возвестивший о том, что Эдвардина сдержала слово. А потом послышался звон бьющегося стекла, а вслед за этим истерический вопль. И все стихло.
Эбби поморщилась:
— Наверняка это была та овечка из китайского фарфора, что стояла на столике возле дивана. Очень надеюсь, что она не была вашей любимой статуэткой, милорд. Но тут уж ничего не поделаешь. Сами знаете — Эдвардина слепа как курица. Вряд ли она видит дальше собственного носа, бедняжка!
Кипп глухо выругался сквозь зубы. Дьявольщина, сердито подумал он, вспомнив, как торопился вниз в надежде приятно провести утро наедине с молодой женой. Идиот несчастный!
— М-да, а теперь, похоже, бедняжка проливает там потоки слез, — без малейшего сожаления продолжала Эбби. — Буду очень удивлена, если она вдобавок с размаху не врежется в стену лбом, приняв за меня один из ваших великолепных фамильных портретов. Впрочем, если подумать хорошенько, может,
оно и к лучшему, — пожав плечами, невозмутимо добавила она. — Тогда Эдвардина наверняка грохнется в обморок, и я смогу подняться наверх, лечь в постель и в тишине спокойно выпить чашечку чаю.
— Что ж, рад, что я в вас не ошибся, Эбби. Вижу, вас так просто не запугать. Как бы там ни было, могу ли я повторить свой вопрос, тем более что я до сих пор не потерял надежды получить на него ответ: значит, ваша племянница плачет? Простите, я, кажется, выразился несколько туманно. Я хотел узнать — почему она решила плакать именно здесь?
Эбби тяжело вздохнула, прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас добавит весьма солидную ложку дегтя в бочку с медом, в виде которой Кипп скорее всего представлял себе супружескую жизнь вообще и свою в частности.
— Вы желаете узнать, отчего она плачет, Кипп? Так вот, она плачет — точнее, рыдает — потому, что ей всего шестнадцать лет. Рыдать над собственной несчастной судьбой — это как раз то, что шестнадцатилетние девицы умеют делать лучше всего. И моя племянница не исключение. Хотя, должна признаться честно, я в первый раз вижу, чтобы бедняжка Эдвардина умудрилась подняться до таких высот трагедии. Ну а теперь, если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду к ней, пока она не сшибла ту восхитительную синюю вазу. Ну, ту, которая стоит на столике возле обтянутого атласом кресла.
— О-о, я сейчас умру, Эбби! Я сойду с ума, непременно сойду! Бедная я, несчастная. Никому я не нужна!
— Боже, кажется, она пришла в себя! — испуганно прошептал Кипп. На лице его отразился ужас. И не мудрено — вопли Эдвардины достигли такого крещендо, что задрожали оконные стекла. — Господи помилуй! Неужели вы тоже были такой в шестнадцать лет?!
Эбби, припомнив, какой была она в шестнадцать лет, печально покачала головой.
Вернее, где она была, когда ей было шестнадцать. В чужом доме, замужем за человеком, пившим дни и ночи напролет и протрезвлявшимся лишь для того, чтобы вновь сесть за карточный стол. За человеком, в один вечер спустившим в карты все ее приданое. Именно тогда она узнала, что любовь — это дым, который легко развеивает ветер суровой действительности. Узнала Эбби и то, что слезы и упреки вряд ли ей помогут. Ей было как раз шестнадцать, когда она научилась принимать жалкие крохи сочувствия, которыми ее удостаивал муж, когда через месяц после замужества она, похоронив родителей, вернулась к нему, чтобы попытаться спасти то, что еще оставалось от их брака.
Вот и сейчас она храбро улыбнулась мужу — другому своему мужу. Что бы там ни было, но гордость не позволит ей признаться, какую горечь этот нечаянный вопрос поднял в ее душе.
— Ну что вы! Вовсе нет! В ее годы я уже была на редкость уравновешенной и здравомыслящей юной особой. А уж закатывать истерики мне бы и в голову никогда не пришло. Но не стоит судить по мне. Вернее было бы сказать, что в данном случае я нечто вроде исключения, которое только подтверждает общее правило, вот и все. Ну а теперь прошу вас…
— А-а-а, вот ты где! — завопила появившаяся на пороге Эдвардина. Каким-то образом она умудрилась без больших потерь добраться до дверей и теперь, уцепившись за косяк, возмущенно тыкала пальцем в сторону Эбби. Точнее, в ту сторону, откуда доносился ее голос.
Эдвардина вся, с головы до ног, была в бледно-голубом. Светлые кудри в восхитительном беспорядке разметались по плечам, залитые слезами глаза были похожи на лесные фиалки, и выглядела она прелестно. Мужчина помоложе или просто еще не умудренный жизненным опытом не выдержал бы столь душераздирающего зрелища и, пав к ее ногам, пообещал бы ей что угодно, даже звезду с неба, — только бы не плакала! Но Кипп, нимало не тронутый ее воплями, лишь с досадой поморщился. Для него Эдвардина в данный момент была просто докучливой родственницей, досадной помехой, не более. Но вовсе не потому, что он, как каждый пылкий новобрачный после первой брачной ночи, желал каждую минуту наслаждаться обществом любимой жены, тут же добавил он про себя.
Какое-то время Эдвардина молча таращилась в том направлении, где стоял Кипп, даже не думая поздороваться. Потом, надув губы, словно капризный ребенок, снова повернулась к Эбби.
— Теперь, когда ты без зазрения совести бросила меня, Эбби, у меня вообще никого не осталось! — захныкала она. — Никого — ты это понимаешь?! Дядюшкам нет до меня никакого дела! Игги — просто самовлюбленный бессердечный мальчишка, а мама… Для мамы в целом свете существует только Пончик! Нет, ты только представь себе, Эбби! Променять меня на собаку!
— Бедная крошка! — Украдкой подмигнув Киппу, Эбби испустила сочувственный вздох и протянула руки, словно предлагая зареванной племяннице пасть ей на грудь. — Ты попала в самую точку!
— И даже не один раз! — пробурчал сквозь зубы Кипп, мысленно обозвав себя негодяем. А потом, круто повернувшись, широкими шагами направился к выходу, решив ни за что не возвращаться домой, пока его жена не успокоит эту истеричку.
Между тем Эдвардина, которую залитое слезами лицо и припухший носик красили ничуть не меньше, чем ее обычная сияющая улыбка, всхлипнув пару раз, обрушилась на Эбби.
— Ты же обещала, Эбби! Ты дала мне слово! — опять захныкала она.
В этот момент перед ними неожиданно вырос Кипп.
— Эбби, — осторожно осведомился он, — что именно вы ей пообещали?
— И Игги… Игги тоже! Он говорил, что ты обязательно возьмешь меня с собой, когда переедешь к мужу! Игги говорил, дескать, слово есть слово, а ты до сих пор всегда выполняла свои обещания. Особенно которые давала мне. Ох, Эбби, просто не знаю, что я буду без тебя делать.
— Ее брат сказал — что?
— О Господи, Эдвардина! Так это Игги вбил тебе в голову столь идиотскую идею? Господи, как это похоже на него! Вот ведь злобный щенок! У него просто мания какая-то — науськивать людей друг на друга! Впрочем, в какой-то степени он прав, будь проклят его мерзкий язык! Я действительно обещала тебе помочь.
У Киппа отвисла челюсть. Не зная, что сказать, он в отчаянии запустил обе руки в волосы.
— Но ведь… Эбби, Боже правый! Кто-то из нас точно сошел с ума! Уж не хотите ли вы сказать… Нет, это невозможно! Это какое-то безумие!
— Уходите, Кипп. И не волнуйтесь. Я все устрою.
— Но как?! Пошлете за ее вещами и перевезете ее сюда?! Эбби бросила на него раздосадованный взгляд сквозь плотную завесу золотистых локонов, которые щекотали ей нос. До сих пор, сказать по правде, такое решение проблемы как-то не приходило ей в голову, но сейчас… Слова Киппа заставили ее задуматься. Может быть, и правда пригласить Эдвардину погостить у них — хотя бы на несколько дней, подумала она. А что — совсем неплохая идея! По крайней мере тогда ей не придется слишком часто оставаться наедине со своим мужем.
— Н-не знаю… возможно. Может быть, всего на несколько дней, чтобы дать им с Гсрмионой время прийти к какому-то соглашению.
— Никогда! — взвизгнула потрясенная Эдвардина, и Эбби невольно охнула и затрясла головой, перепугавшись, что у нее лопнут барабанные перепонки. — Мама клянется, что никогда не переступит порога дома, хозяева которого не рады ее милой собачке! А кому нужен ее Пончик? Вот и представь себе — она будет вечно сидеть дома, и я вместе с ней! А потом? Меня никуда не будут приглашать! Никуда! Ни в один дом! И я так и умру старой девой!
— Что-что? — растерянно пробормотал Кипп. Впрочем, он имел в виду вовсе не ту жуткую участь, что ждала безутешную Эдвардину, а идею, которую только что так хладнокровно высказала его жена, — перевезти эту девицу, изображавшую Ниагарский водопад, в его дом. — Интересно, а если я скажу «нет», что тогда? Вы послушаетесь?
— Что? — рассеянно переспросила Эбби, которая слишком глубоко ушла в свои мысли, чтобы слушать еще и мужа. — Что такое?
Неизвестно откуда, словно из-под земли, бесшумно возник Гиллет и величественным жестом подал Киппу шляпу, перчатки и трость.
При виде дворецкого Эбби чуточку расслабилась — конечно, насколько это было возможно при том, что хлюпавшая носом племянница прилипла к ней словно мокрый лист.
— О, спасибо, Гиллет. Может быть, это и к лучшему, если его светлость выйдет подышать свежим воздухом, пока я улажу это небольшое недоразумение.
Нахлобучив шляпу на голову, Кипп повернулся к двери, бормоча себе под нос:
— О да, очень хорошо, Гиллет! Чрезвычайно разумно, мой друг! Как мило с вашей стороны — позаботиться, чтобы я был одет надлежащим образом, даже когда мне и нужно-то всего лишь отыскать этого прохвоста, графа Синглтона, чтобы немедленно свернуть ему шею!
— Желаю успеха, — бросила ему вслед Эбби, не расслышав, однако, ни единого слова из того, что сказал муж.
Глава 16
Ну уж нет! Кипп почувствовал, как в нем закипает гнев. Он не позволит ей отодвинуть его в сторону, словно какую-то ненужную вещь.
Эбби уже взялась за ручку двери, ведущей в гостиную, но Кипп оказался проворнее. Он перехватил жену на пороге. Взяв ее за руку чуть выше локтя, он быстрым движением повернул ее к себе и заглянул в глаза.
— И это все, что вы можете мне сказать, Эбби? Неужели только ваша новая перина, от которой вы пришли в такой восторг, явилась причиной того, что вам замечательно спалось в эту ночь?
— Чем вы опять недовольны? — возмущенно забормотала Эбби. — Неужели нельзя было найти более подходящее время и место для того, чтобы устроить мне выволочку? Чего вы ожидали от меня — чтобы я упала к вашим ногам, обливая их слезами благодарности за то, что вы для меня сделали?.. Между прочим, за вашей спиной стоят трое лакеев, вы что — забыли об этом? А еще Эдвардина! Она…
— Вы теперь моя жена, Эбби, и мне плевать, что подумают другие! А что до моих лакеев, пусть они проваливают ко всем чертям! Или повесятся, если им захочется! — прорычал взбешенный Кипп.
Эбби опешила. А он, обхватив ладонью ее затылок, запрокинул ей голову и впился в ее губы.
Ноги у Эбби подкосились. В глазах потемнело, а мысли вихрем закружились в голове. Что лучше?
Вцепиться в лацканы его сюртука и повиснуть у него на шее, словно спелая груша? Или мешком свалиться на пол, прямо к его ногам? Последнее, без сомнения, обрадовало бы Киппа больше всего, решила она.
Пахло от него так, что у нее кружилась голова. И весь он был такой мускулистый, твердый, как будто состоял из одних мышц! Грудь его крепко прижималась к ее груди, бедра, обтянутые бриджами, казались каменными.
Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы муж, подхватив на руки, унес ее наверх, в их спальню…
Но еще больше ей хотелось его придушить.
— Эбби? Где ты? Эбби-и!
Вздрогнув от неожиданности, Кипп слегка отодвинулся, но даже не подумал отпустить жену.
— Какого черта?! Господи, что за вопли? Кто это — попугай? Вы обзавелись попугаем, а мне не сказали ни слова? У Софи тоже есть попугай, но не так давно его сослали в деревню навечно. Приговор — поведение, несовместимое с правилами, принятыми в приличном обществе. Ну, что вы молчите?
Эбби сделала глубокий вдох, мысленно похлопала себя по щекам, чтобы немного прийти в себя, и наконец нашла в себе силы высвободиться из железных объятий мужа.
— Какой еще попугай? Это Эдвардина! Я ведь пыталась вам объяснить…
Вытянув шею, Кипп попытался поверх головы Эбби заглянуть в гостиную.
— Что, наша малютка пригвоздила себя к креслу шляпной булавкой? И вообще — что она там делает? Я хочу сказать, в нашей гостиной!
— В основном плачет, — с тяжелым вздохом ответила Эбби. Противная девчонка явилась около часа назад и с тех пор не переставала рыдать и сморкаться. Разве только на минуту — напомнить Эбби про ее обещание, что она всегда — всегда — придет ей на помощь, если это будет нужно. Черт побери! Дала ей обещание! Ну надо же!
— Плачет?! И это вы называете — плачет? Боже милостивый, я сойду с ума! — Кипп растерянно покрутил головой, сразу почувствовав себя полным идиотом — впрочем, как и любой другой представитель сильного пола в присутствии рыдающей женщины.
— Она очень несчастна, Кипп. Вот она и плачет. Разве что… несколько громче, чем следует…
— Вот как? Что ж, приношу свои извинения. Простите мою непонятливость. Весьма благодарен вам за разъяснение. Конечно, без этого я со свойственной всем мужчинам тупостью наверняка решил бы, что она рыдает оттого, что счастлива. Может быть, вы к тому же будете столь любезны и объясните мне, отчего она так несчастна? И поскорее, пока ваша очаровательная племянница не устроила в моем доме наводнение!
— Эбби-и! Ты ведь сказала, что только на минутку выйдешь и сразу же вернешься! Сразу же! А тебя все нет и нет! Я слышу, как ты с кем-то разговариваешь! Куда ты подевалась, Эбби? Послушай, я уверена, что ты там! Так вот, я иду к тебе — прямо сейчас! И не думай, что я этого не сделаю!
И сразу же раздался оглушительный грохот перевернутого стола, возвестивший о том, что Эдвардина сдержала слово. А потом послышался звон бьющегося стекла, а вслед за этим истерический вопль. И все стихло.
Эбби поморщилась:
— Наверняка это была та овечка из китайского фарфора, что стояла на столике возле дивана. Очень надеюсь, что она не была вашей любимой статуэткой, милорд. Но тут уж ничего не поделаешь. Сами знаете — Эдвардина слепа как курица. Вряд ли она видит дальше собственного носа, бедняжка!
Кипп глухо выругался сквозь зубы. Дьявольщина, сердито подумал он, вспомнив, как торопился вниз в надежде приятно провести утро наедине с молодой женой. Идиот несчастный!
— М-да, а теперь, похоже, бедняжка проливает там потоки слез, — без малейшего сожаления продолжала Эбби. — Буду очень удивлена, если она вдобавок с размаху не врежется в стену лбом, приняв за меня один из ваших великолепных фамильных портретов. Впрочем, если подумать хорошенько, может,
оно и к лучшему, — пожав плечами, невозмутимо добавила она. — Тогда Эдвардина наверняка грохнется в обморок, и я смогу подняться наверх, лечь в постель и в тишине спокойно выпить чашечку чаю.
— Что ж, рад, что я в вас не ошибся, Эбби. Вижу, вас так просто не запугать. Как бы там ни было, могу ли я повторить свой вопрос, тем более что я до сих пор не потерял надежды получить на него ответ: значит, ваша племянница плачет? Простите, я, кажется, выразился несколько туманно. Я хотел узнать — почему она решила плакать именно здесь?
Эбби тяжело вздохнула, прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас добавит весьма солидную ложку дегтя в бочку с медом, в виде которой Кипп скорее всего представлял себе супружескую жизнь вообще и свою в частности.
— Вы желаете узнать, отчего она плачет, Кипп? Так вот, она плачет — точнее, рыдает — потому, что ей всего шестнадцать лет. Рыдать над собственной несчастной судьбой — это как раз то, что шестнадцатилетние девицы умеют делать лучше всего. И моя племянница не исключение. Хотя, должна признаться честно, я в первый раз вижу, чтобы бедняжка Эдвардина умудрилась подняться до таких высот трагедии. Ну а теперь, если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду к ней, пока она не сшибла ту восхитительную синюю вазу. Ну, ту, которая стоит на столике возле обтянутого атласом кресла.
— О-о, я сейчас умру, Эбби! Я сойду с ума, непременно сойду! Бедная я, несчастная. Никому я не нужна!
— Боже, кажется, она пришла в себя! — испуганно прошептал Кипп. На лице его отразился ужас. И не мудрено — вопли Эдвардины достигли такого крещендо, что задрожали оконные стекла. — Господи помилуй! Неужели вы тоже были такой в шестнадцать лет?!
Эбби, припомнив, какой была она в шестнадцать лет, печально покачала головой.
Вернее, где она была, когда ей было шестнадцать. В чужом доме, замужем за человеком, пившим дни и ночи напролет и протрезвлявшимся лишь для того, чтобы вновь сесть за карточный стол. За человеком, в один вечер спустившим в карты все ее приданое. Именно тогда она узнала, что любовь — это дым, который легко развеивает ветер суровой действительности. Узнала Эбби и то, что слезы и упреки вряд ли ей помогут. Ей было как раз шестнадцать, когда она научилась принимать жалкие крохи сочувствия, которыми ее удостаивал муж, когда через месяц после замужества она, похоронив родителей, вернулась к нему, чтобы попытаться спасти то, что еще оставалось от их брака.
Вот и сейчас она храбро улыбнулась мужу — другому своему мужу. Что бы там ни было, но гордость не позволит ей признаться, какую горечь этот нечаянный вопрос поднял в ее душе.
— Ну что вы! Вовсе нет! В ее годы я уже была на редкость уравновешенной и здравомыслящей юной особой. А уж закатывать истерики мне бы и в голову никогда не пришло. Но не стоит судить по мне. Вернее было бы сказать, что в данном случае я нечто вроде исключения, которое только подтверждает общее правило, вот и все. Ну а теперь прошу вас…
— А-а-а, вот ты где! — завопила появившаяся на пороге Эдвардина. Каким-то образом она умудрилась без больших потерь добраться до дверей и теперь, уцепившись за косяк, возмущенно тыкала пальцем в сторону Эбби. Точнее, в ту сторону, откуда доносился ее голос.
Эдвардина вся, с головы до ног, была в бледно-голубом. Светлые кудри в восхитительном беспорядке разметались по плечам, залитые слезами глаза были похожи на лесные фиалки, и выглядела она прелестно. Мужчина помоложе или просто еще не умудренный жизненным опытом не выдержал бы столь душераздирающего зрелища и, пав к ее ногам, пообещал бы ей что угодно, даже звезду с неба, — только бы не плакала! Но Кипп, нимало не тронутый ее воплями, лишь с досадой поморщился. Для него Эдвардина в данный момент была просто докучливой родственницей, досадной помехой, не более. Но вовсе не потому, что он, как каждый пылкий новобрачный после первой брачной ночи, желал каждую минуту наслаждаться обществом любимой жены, тут же добавил он про себя.
Какое-то время Эдвардина молча таращилась в том направлении, где стоял Кипп, даже не думая поздороваться. Потом, надув губы, словно капризный ребенок, снова повернулась к Эбби.
— Теперь, когда ты без зазрения совести бросила меня, Эбби, у меня вообще никого не осталось! — захныкала она. — Никого — ты это понимаешь?! Дядюшкам нет до меня никакого дела! Игги — просто самовлюбленный бессердечный мальчишка, а мама… Для мамы в целом свете существует только Пончик! Нет, ты только представь себе, Эбби! Променять меня на собаку!
— Бедная крошка! — Украдкой подмигнув Киппу, Эбби испустила сочувственный вздох и протянула руки, словно предлагая зареванной племяннице пасть ей на грудь. — Ты попала в самую точку!
— И даже не один раз! — пробурчал сквозь зубы Кипп, мысленно обозвав себя негодяем. А потом, круто повернувшись, широкими шагами направился к выходу, решив ни за что не возвращаться домой, пока его жена не успокоит эту истеричку.
Между тем Эдвардина, которую залитое слезами лицо и припухший носик красили ничуть не меньше, чем ее обычная сияющая улыбка, всхлипнув пару раз, обрушилась на Эбби.
— Ты же обещала, Эбби! Ты дала мне слово! — опять захныкала она.
В этот момент перед ними неожиданно вырос Кипп.
— Эбби, — осторожно осведомился он, — что именно вы ей пообещали?
— И Игги… Игги тоже! Он говорил, что ты обязательно возьмешь меня с собой, когда переедешь к мужу! Игги говорил, дескать, слово есть слово, а ты до сих пор всегда выполняла свои обещания. Особенно которые давала мне. Ох, Эбби, просто не знаю, что я буду без тебя делать.
— Ее брат сказал — что?
— О Господи, Эдвардина! Так это Игги вбил тебе в голову столь идиотскую идею? Господи, как это похоже на него! Вот ведь злобный щенок! У него просто мания какая-то — науськивать людей друг на друга! Впрочем, в какой-то степени он прав, будь проклят его мерзкий язык! Я действительно обещала тебе помочь.
У Киппа отвисла челюсть. Не зная, что сказать, он в отчаянии запустил обе руки в волосы.
— Но ведь… Эбби, Боже правый! Кто-то из нас точно сошел с ума! Уж не хотите ли вы сказать… Нет, это невозможно! Это какое-то безумие!
— Уходите, Кипп. И не волнуйтесь. Я все устрою.
— Но как?! Пошлете за ее вещами и перевезете ее сюда?! Эбби бросила на него раздосадованный взгляд сквозь плотную завесу золотистых локонов, которые щекотали ей нос. До сих пор, сказать по правде, такое решение проблемы как-то не приходило ей в голову, но сейчас… Слова Киппа заставили ее задуматься. Может быть, и правда пригласить Эдвардину погостить у них — хотя бы на несколько дней, подумала она. А что — совсем неплохая идея! По крайней мере тогда ей не придется слишком часто оставаться наедине со своим мужем.
— Н-не знаю… возможно. Может быть, всего на несколько дней, чтобы дать им с Гсрмионой время прийти к какому-то соглашению.
— Никогда! — взвизгнула потрясенная Эдвардина, и Эбби невольно охнула и затрясла головой, перепугавшись, что у нее лопнут барабанные перепонки. — Мама клянется, что никогда не переступит порога дома, хозяева которого не рады ее милой собачке! А кому нужен ее Пончик? Вот и представь себе — она будет вечно сидеть дома, и я вместе с ней! А потом? Меня никуда не будут приглашать! Никуда! Ни в один дом! И я так и умру старой девой!
— Что-что? — растерянно пробормотал Кипп. Впрочем, он имел в виду вовсе не ту жуткую участь, что ждала безутешную Эдвардину, а идею, которую только что так хладнокровно высказала его жена, — перевезти эту девицу, изображавшую Ниагарский водопад, в его дом. — Интересно, а если я скажу «нет», что тогда? Вы послушаетесь?
— Что? — рассеянно переспросила Эбби, которая слишком глубоко ушла в свои мысли, чтобы слушать еще и мужа. — Что такое?
Неизвестно откуда, словно из-под земли, бесшумно возник Гиллет и величественным жестом подал Киппу шляпу, перчатки и трость.
При виде дворецкого Эбби чуточку расслабилась — конечно, насколько это было возможно при том, что хлюпавшая носом племянница прилипла к ней словно мокрый лист.
— О, спасибо, Гиллет. Может быть, это и к лучшему, если его светлость выйдет подышать свежим воздухом, пока я улажу это небольшое недоразумение.
Нахлобучив шляпу на голову, Кипп повернулся к двери, бормоча себе под нос:
— О да, очень хорошо, Гиллет! Чрезвычайно разумно, мой друг! Как мило с вашей стороны — позаботиться, чтобы я был одет надлежащим образом, даже когда мне и нужно-то всего лишь отыскать этого прохвоста, графа Синглтона, чтобы немедленно свернуть ему шею!
— Желаю успеха, — бросила ему вслед Эбби, не расслышав, однако, ни единого слова из того, что сказал муж.
Глава 16
Все до единого часы, сколько их было в особняке на Гросвенор-сквер, уже пробили десять, над Лондоном сгустились сумерки, а виконт все еще не вернулся домой. Впрочем, он прислал записку, адресованную Эбби, где весьма
любезно уведомил ее, что одно «безотлагательное дело» требует его присутствия, так что он вряд ли вернется домой до вечера, и посоветовал ей не ждать его с обедом.
Эбби внимательно прочитала записку несколько раз, гадая, уж не решил ли ее супруг сбежать из дома. Вернее, уж не выжила ли она его на второй день супружеской жизни.
Мысль эта доставила ей несколько неприятных минут, и тогда Эбби поняла, что скучает по нему.
К этому времени Эдвардина была благополучно водворена в одну из лучших комнат для гостей — естественно, в одну из тех, которую отделял от комнат хозяев целый этаж, — и досыта накормлена. В настоящее время она спала у себя сном праведницы.
Да и с чего бы ей не спать? Она добилась своего — Эбби забрала ее к себе. Кроме того, ее свозили на Бонд-стрит, купили ей новую шляпку и прелестный зонтик, при одном только взгляде на который Эдвардина, схватившись за сердце, заявила, что непременно зачахнет и умрет, если он не будет ей принадлежать.
После этого она, самодовольно улыбаясь каким-то своим мыслям, сидела в гостиной, пока лакей, посланный Эбби на Халф-Мун-стрит за вещами Эдвардины с собственноручно написанной ею запиской, не вернулся назад — с крохотным узелком и той же самой запиской, на которой дрожащей рукой был нацарапан ответ Гермионы. Бедная женщина заранее оплакивала несчастную обманутую Эбби, вздумавшую пригреть змею на своей груди. Был там и постскриптум, в котором Гермиона просила узнать у Эдвардины, не видела ли та случайно любимую игрушку Пончика, а именно одну из старых ночных туфель дядюшки Бейли. Как с чувством объявила Эдвардина, тыкая пальцем в злополучную приписку, она была совершенно права, не обманываясь насчет материнских чувств. Какая-то паршивая собачонка ей дороже родной дочери! Вот если бы она, Эдвардина, целый день бродила по дому на четырех лапах, визгливо лаяла, валяла дурака, а между делом грызла ковры — вот тогда бы ее матушка наверняка души в ней не чаяла!
Но теперь она хотя бы перестала проливать слезы! Уже за одно это Эбби возблагодарила судьбу.
Осталось только придумать, каким образом вернуть мгновенно освоившуюся в их доме Эдвардину назад под родительский кров. И сделать это по возможности скорее, хотя вряд ли это удастся. Скорее всего на это должно уйти какое-то время, но Эбби решила, что она наверняка что-нибудь придумает.
Ну а пока на Гросвенор-сквер прибыла оставшаяся часть вещей Эдвардины. И что хуже всего, в сопровождении еще одного Бэкуорт-Мелдона. Однако Эбби совсем не хотелось сейчас думать об этом.
Они с Салли Энн только что закончили с разборкой громадной кучи дорогих покупок, сделанных Эбби во время налета на Бонд-стрит. В числе их были и несколько совершенно сногсшибательных ночных сорочек — «последний писк моды», по словам Салли Энн, — при виде которых его светлость наверняка рухнет на колени и станет со слезами на глазах благодарить Создателя за то, что тот придумал искусных белошвеек с их проворными иглами.
Эбби и Салли Энн к этому времени стали настоящими подругами — в основном потому, что Эбби понятия не имела, как следует вести себя великосветской даме со слугами. Впрочем, сказать по правде, ее это мало волновало. А вот в чем она нуждалась по-настоящему, так это в друзьях. Или хотя бы в союзниках. Кроме того, Салли Энн заполнила ту пустоту, которая давно уже существовала в душе ее хозяйки, хотя сама хозяйка знала об этом ничуть не больше ее горничной. Ей позарез нужна была близкая душа, хранительница ее женских тайн, которая способна была понять, до какой степени попавшая в окружение чужих людей новобрачная нуждается в подруге.
Сначала Салли Энн помогла своей хозяйке принять ванну, потом выбрала для нее ночную сорочку и пеньюар, который ей самой понравился больше всех — белоснежное воздушное одеяние из почти прозрачного шелка с присобранными у плеч рукавами и отделанное у ворота и по подолу вышивкой в виде крохотных бутонов роз. После чего собрала разбросанную по всему полу шелковистую оберточную бумагу и оставила хозяйку сидеть у камина. Ножки Эбби в ночных туфельках без задников покоились на маленькой скамеечке резного дерева, на столике рядом с креслом стояла чашка с чаем.
Эбби довольно долго сидела у огня, маленькими глотками потягивая ароматный крепкий чай. Сначала она ломала себе голову над тем, вернется ли Кипп вообще, а если он придет, заглянет ли к ней в спальню.
Но тогда, увидев ее, сидящую в кресле перед камином, что он подумает? Что она его ждет? Что ей не терпится устроить ему допрос, где он был и почему оставил ее на целый день одну, да еще наутро после свадьбы?
Ну нет! Ни в коем случае.
Куда умнее, решила она, лечь в постель и притвориться спящей. В этом случае, вернувшись домой поздно и заглянув к ней в спальню, Кипп наверняка растеряется. Да и понятно — что ему делать в таком случае? Поступить как положено настоящему джентльмену — удалиться на цыпочках, бесшумно прикрыв за собой дверь? Или наплевать на приличия и поступить как грубое животное, как похотливый козел — забраться в постель к жене, разбудить ее и безжалостно настоять на своих супружеских правах?
Да, задачка не из легких. Представив себе смущение Киппа, его растерянность и бешенство от сознания собственного бессилия, Эбби даже замурлыкала от удовольствия. При мысли о том, какую свинью она ему подложит, на душе у нее стало весело.
Да и потом, то, что она собиралась ему рассказать, вполне может подождать до утра: Тем более что это в любом случае вряд ли придется ему по вкусу.
Проглотив то, что еще оставалось в чашке, Эбби зевнула и, выбравшись из кресла, направилась к постели, по дороге одну за другой гася горевшие в спальне свечи.
Она уже откинула покрывало на постели, собираясь забраться под одеяло, как легкий стук в дверь, отделявшую ее спальню от спальни мужа, заставил ее замереть. Эбби окинула себя растерянным взглядом, убедилась в том, что почти раздета, и смутилась еще больше. Что делать — открыть? Или быстренько завернуться в одеяло, закрыть глаза и притвориться, будто она спит мертвым сном?
Нет, так нельзя. Сделка есть сделка. Ей придется смириться. И если ее муж желает заняться с ней любовью… что ж, это тоже часть их сделки. Пусть даже за весь этот день у них не было возможности поговорить. Пусть даже все, чего он добивается, это ее беременность. Да, такое возможно, грустно подумала Эбби, чтобы потом с гордостью демонстрировать приятелям ее огромный живот. Еще бы! Ведь это будет веским доказательством того, какой он счастливчик!
Впрочем, что это она, одернула себя Эбби. Какая муха ее укусила? Разве не она весь последний час только и мечтала, как он вернется домой, как постучит в ее дверь? Как подхватит ее на руки и отнесет в постель… и будет целовать, целовать, пока она не задохнется? И пусть он вновь доставит ей наслаждение, перед которым бледнеет даже райское блаженство… Вспоминая все, что было ночью, Эбби то и дело ловила себя на том, что губы ее расплываются в улыбке, а мысли, которые бродят у нее в голове, не имеют никакого отношения ни к Эдвардине, ни к ее проблемам.
Снова набросив на плечи пеньюар, Эбби повернулась к двери.
— Войдите! — крикнула она.
Через мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Кипп, одетый в точности как утром.
— Добрый вечер, жена, — сказал он. Лицо его просияло от удовольствия. Ничего не скажешь — без этого своего унылого пучка она выглядит намного лучше! И этот новый, почти невесомый пеньюар изумительно ей идет. Глаза Эбби сияли мягким светом, щеки зарумянились, что чрезвычайно понравилось Киппу. Да, сейчас она выглядит гораздо более… женственно, что ли, подумал он, и это было ему приятно. Да, очень приятно. — Как очаровательно вы выглядите, мадам. Просто прелестно!
— Так ведь это понятно, — откликнулась она смущенно. Тщательно избегая взгляда мужа, Эбби подошла к стоявшим возле камина креслам, села в самое мягкое из них и тщательно расправила на коленях складки пеньюара. Потом вдруг в глубине ее фиалковых глаз что-то дрогнуло, и Кипп внезапно вспомнил, как прошлой ночью он заглянул в эти глаза и прочел в них желание. — Кстати, вы мой должник — учитывая, как мне по вашей милости пришлось провести сегодняшний день. Надеюсь, вы об этом помните?
— Нисколько не сомневаюсь, что вы даром времени не теряли, — вежливо ответил Кипп, на мгновение скрывшись за дверью своей спальни. Потом вернулся, сел рядом с женой в соседнее кресло и, делая вид, что не замечает ее недоумения, поставил ей на колени большую квадратную коробку, чувствуя себя полным идиотом — будто школьник, который надеется, что ничтожный подарок, на который ушли все его карманные деньги, порадует обожаемую родительницу.
Ощущение было не из приятных, и, чтобы избавиться от него, Кипп поспешил отвлечь внимание Эбби.
— Кстати, я тоже неплохо провел этот день, жена. Не желаете посмотреть, что я вам принес? Между прочим, это подарок, только, умоляю, смотрите поскорее, потому что мне не терпится узнать ваше мнение.
Эбби молча взирала на коробку, перевязанную кокетливой шелковой лентой. Коробка была такая огромная, что закрывала от нее Киппа почти целиком. Заметив, что муж улыбается, Эбби немного успокоилась.
— Но… но почему? — с трудом проговорила она.
— Почему она такая тяжелая, вы хотите сказать? Да нет, что-то подсказывает мне, что вы имеете в виду совсем другое. Почему мне вдруг вздумалось принести вам подарок, да? Это просто обычай. Что тут странного, если муж наутро после свадьбы хочет порадовать свою молодую жену подарком? И вот я провел полдня, переругиваясь с Брейди, которому непременно хотелось уговорить меня купить вам либо драгоценности, либо меха. Представьте, он даже уламывал меня преподнести вам собственный экипаж! Мы с ним провели пару увлекательнейших часов в Таттерсоле, пока наконец я не остановился на этом. Я даже отослал Брейди домой, чтобы он не мешал. Ну так как, вы посмотрите, что я вам принес? Или так и будем сидеть тут и гадать, что там внутри?
Заинтригованная его рассказом, Эбби жестом предложила мужу поставить тяжелую коробку на пол между ними. Потом опустилась возле нее на колени и, затаив дыхание, развязала шелковую ленту, осторожно приподняла крышку, и боковины коробки тут же распались, словно корка апельсина, открыв ее взгляду тяжелый сундучок красного дерева в восточном стиле. Изящная резьба красиво сочеталась с инкрустацией из слоновой кости.
— Что это такое? — пробормотала Эбби, восхищенно лаская кончиками пальцев полированное резное дерево. Потом, склонив голову набок, принялась разглядывать крышку. — Какая красивая вещь — просто дух захватывает!
У Киппа камень с души свалился. Еще никогда в жизни ему не доводилось делать подобных подарков, тем более женщине, с которой он делил ложе. Но эта вещица была просто предназначена для Эбби. Кипп сам не понимал, с чего он так решил, и ему не хотелось ломать над этим голову. Но с первой же минуты, как на глаза ему попался этот сундучок, он уже твердо знал, что непременно купит его для Эбби.
Присев возле нее на ковер около камина, он вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым, как будто снова вернулся в детство. Вот так же когда-то он играл у себя в детской. Усевшись по-турецки перед сундучком, Кипп лукаво взглянул на жену. Он часто дарил своим женщинам подарки, но и сам уже не помнил, когда в последний раз видел в женских глазах что-то, кроме алчности. И уж точно он никогда еще не испытывал при этом такого щенячьего восторга.
любезно уведомил ее, что одно «безотлагательное дело» требует его присутствия, так что он вряд ли вернется домой до вечера, и посоветовал ей не ждать его с обедом.
Эбби внимательно прочитала записку несколько раз, гадая, уж не решил ли ее супруг сбежать из дома. Вернее, уж не выжила ли она его на второй день супружеской жизни.
Мысль эта доставила ей несколько неприятных минут, и тогда Эбби поняла, что скучает по нему.
К этому времени Эдвардина была благополучно водворена в одну из лучших комнат для гостей — естественно, в одну из тех, которую отделял от комнат хозяев целый этаж, — и досыта накормлена. В настоящее время она спала у себя сном праведницы.
Да и с чего бы ей не спать? Она добилась своего — Эбби забрала ее к себе. Кроме того, ее свозили на Бонд-стрит, купили ей новую шляпку и прелестный зонтик, при одном только взгляде на который Эдвардина, схватившись за сердце, заявила, что непременно зачахнет и умрет, если он не будет ей принадлежать.
После этого она, самодовольно улыбаясь каким-то своим мыслям, сидела в гостиной, пока лакей, посланный Эбби на Халф-Мун-стрит за вещами Эдвардины с собственноручно написанной ею запиской, не вернулся назад — с крохотным узелком и той же самой запиской, на которой дрожащей рукой был нацарапан ответ Гермионы. Бедная женщина заранее оплакивала несчастную обманутую Эбби, вздумавшую пригреть змею на своей груди. Был там и постскриптум, в котором Гермиона просила узнать у Эдвардины, не видела ли та случайно любимую игрушку Пончика, а именно одну из старых ночных туфель дядюшки Бейли. Как с чувством объявила Эдвардина, тыкая пальцем в злополучную приписку, она была совершенно права, не обманываясь насчет материнских чувств. Какая-то паршивая собачонка ей дороже родной дочери! Вот если бы она, Эдвардина, целый день бродила по дому на четырех лапах, визгливо лаяла, валяла дурака, а между делом грызла ковры — вот тогда бы ее матушка наверняка души в ней не чаяла!
Но теперь она хотя бы перестала проливать слезы! Уже за одно это Эбби возблагодарила судьбу.
Осталось только придумать, каким образом вернуть мгновенно освоившуюся в их доме Эдвардину назад под родительский кров. И сделать это по возможности скорее, хотя вряд ли это удастся. Скорее всего на это должно уйти какое-то время, но Эбби решила, что она наверняка что-нибудь придумает.
Ну а пока на Гросвенор-сквер прибыла оставшаяся часть вещей Эдвардины. И что хуже всего, в сопровождении еще одного Бэкуорт-Мелдона. Однако Эбби совсем не хотелось сейчас думать об этом.
Они с Салли Энн только что закончили с разборкой громадной кучи дорогих покупок, сделанных Эбби во время налета на Бонд-стрит. В числе их были и несколько совершенно сногсшибательных ночных сорочек — «последний писк моды», по словам Салли Энн, — при виде которых его светлость наверняка рухнет на колени и станет со слезами на глазах благодарить Создателя за то, что тот придумал искусных белошвеек с их проворными иглами.
Эбби и Салли Энн к этому времени стали настоящими подругами — в основном потому, что Эбби понятия не имела, как следует вести себя великосветской даме со слугами. Впрочем, сказать по правде, ее это мало волновало. А вот в чем она нуждалась по-настоящему, так это в друзьях. Или хотя бы в союзниках. Кроме того, Салли Энн заполнила ту пустоту, которая давно уже существовала в душе ее хозяйки, хотя сама хозяйка знала об этом ничуть не больше ее горничной. Ей позарез нужна была близкая душа, хранительница ее женских тайн, которая способна была понять, до какой степени попавшая в окружение чужих людей новобрачная нуждается в подруге.
Сначала Салли Энн помогла своей хозяйке принять ванну, потом выбрала для нее ночную сорочку и пеньюар, который ей самой понравился больше всех — белоснежное воздушное одеяние из почти прозрачного шелка с присобранными у плеч рукавами и отделанное у ворота и по подолу вышивкой в виде крохотных бутонов роз. После чего собрала разбросанную по всему полу шелковистую оберточную бумагу и оставила хозяйку сидеть у камина. Ножки Эбби в ночных туфельках без задников покоились на маленькой скамеечке резного дерева, на столике рядом с креслом стояла чашка с чаем.
Эбби довольно долго сидела у огня, маленькими глотками потягивая ароматный крепкий чай. Сначала она ломала себе голову над тем, вернется ли Кипп вообще, а если он придет, заглянет ли к ней в спальню.
Но тогда, увидев ее, сидящую в кресле перед камином, что он подумает? Что она его ждет? Что ей не терпится устроить ему допрос, где он был и почему оставил ее на целый день одну, да еще наутро после свадьбы?
Ну нет! Ни в коем случае.
Куда умнее, решила она, лечь в постель и притвориться спящей. В этом случае, вернувшись домой поздно и заглянув к ней в спальню, Кипп наверняка растеряется. Да и понятно — что ему делать в таком случае? Поступить как положено настоящему джентльмену — удалиться на цыпочках, бесшумно прикрыв за собой дверь? Или наплевать на приличия и поступить как грубое животное, как похотливый козел — забраться в постель к жене, разбудить ее и безжалостно настоять на своих супружеских правах?
Да, задачка не из легких. Представив себе смущение Киппа, его растерянность и бешенство от сознания собственного бессилия, Эбби даже замурлыкала от удовольствия. При мысли о том, какую свинью она ему подложит, на душе у нее стало весело.
Да и потом, то, что она собиралась ему рассказать, вполне может подождать до утра: Тем более что это в любом случае вряд ли придется ему по вкусу.
Проглотив то, что еще оставалось в чашке, Эбби зевнула и, выбравшись из кресла, направилась к постели, по дороге одну за другой гася горевшие в спальне свечи.
Она уже откинула покрывало на постели, собираясь забраться под одеяло, как легкий стук в дверь, отделявшую ее спальню от спальни мужа, заставил ее замереть. Эбби окинула себя растерянным взглядом, убедилась в том, что почти раздета, и смутилась еще больше. Что делать — открыть? Или быстренько завернуться в одеяло, закрыть глаза и притвориться, будто она спит мертвым сном?
Нет, так нельзя. Сделка есть сделка. Ей придется смириться. И если ее муж желает заняться с ней любовью… что ж, это тоже часть их сделки. Пусть даже за весь этот день у них не было возможности поговорить. Пусть даже все, чего он добивается, это ее беременность. Да, такое возможно, грустно подумала Эбби, чтобы потом с гордостью демонстрировать приятелям ее огромный живот. Еще бы! Ведь это будет веским доказательством того, какой он счастливчик!
Впрочем, что это она, одернула себя Эбби. Какая муха ее укусила? Разве не она весь последний час только и мечтала, как он вернется домой, как постучит в ее дверь? Как подхватит ее на руки и отнесет в постель… и будет целовать, целовать, пока она не задохнется? И пусть он вновь доставит ей наслаждение, перед которым бледнеет даже райское блаженство… Вспоминая все, что было ночью, Эбби то и дело ловила себя на том, что губы ее расплываются в улыбке, а мысли, которые бродят у нее в голове, не имеют никакого отношения ни к Эдвардине, ни к ее проблемам.
Снова набросив на плечи пеньюар, Эбби повернулась к двери.
— Войдите! — крикнула она.
Через мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Кипп, одетый в точности как утром.
— Добрый вечер, жена, — сказал он. Лицо его просияло от удовольствия. Ничего не скажешь — без этого своего унылого пучка она выглядит намного лучше! И этот новый, почти невесомый пеньюар изумительно ей идет. Глаза Эбби сияли мягким светом, щеки зарумянились, что чрезвычайно понравилось Киппу. Да, сейчас она выглядит гораздо более… женственно, что ли, подумал он, и это было ему приятно. Да, очень приятно. — Как очаровательно вы выглядите, мадам. Просто прелестно!
— Так ведь это понятно, — откликнулась она смущенно. Тщательно избегая взгляда мужа, Эбби подошла к стоявшим возле камина креслам, села в самое мягкое из них и тщательно расправила на коленях складки пеньюара. Потом вдруг в глубине ее фиалковых глаз что-то дрогнуло, и Кипп внезапно вспомнил, как прошлой ночью он заглянул в эти глаза и прочел в них желание. — Кстати, вы мой должник — учитывая, как мне по вашей милости пришлось провести сегодняшний день. Надеюсь, вы об этом помните?
— Нисколько не сомневаюсь, что вы даром времени не теряли, — вежливо ответил Кипп, на мгновение скрывшись за дверью своей спальни. Потом вернулся, сел рядом с женой в соседнее кресло и, делая вид, что не замечает ее недоумения, поставил ей на колени большую квадратную коробку, чувствуя себя полным идиотом — будто школьник, который надеется, что ничтожный подарок, на который ушли все его карманные деньги, порадует обожаемую родительницу.
Ощущение было не из приятных, и, чтобы избавиться от него, Кипп поспешил отвлечь внимание Эбби.
— Кстати, я тоже неплохо провел этот день, жена. Не желаете посмотреть, что я вам принес? Между прочим, это подарок, только, умоляю, смотрите поскорее, потому что мне не терпится узнать ваше мнение.
Эбби молча взирала на коробку, перевязанную кокетливой шелковой лентой. Коробка была такая огромная, что закрывала от нее Киппа почти целиком. Заметив, что муж улыбается, Эбби немного успокоилась.
— Но… но почему? — с трудом проговорила она.
— Почему она такая тяжелая, вы хотите сказать? Да нет, что-то подсказывает мне, что вы имеете в виду совсем другое. Почему мне вдруг вздумалось принести вам подарок, да? Это просто обычай. Что тут странного, если муж наутро после свадьбы хочет порадовать свою молодую жену подарком? И вот я провел полдня, переругиваясь с Брейди, которому непременно хотелось уговорить меня купить вам либо драгоценности, либо меха. Представьте, он даже уламывал меня преподнести вам собственный экипаж! Мы с ним провели пару увлекательнейших часов в Таттерсоле, пока наконец я не остановился на этом. Я даже отослал Брейди домой, чтобы он не мешал. Ну так как, вы посмотрите, что я вам принес? Или так и будем сидеть тут и гадать, что там внутри?
Заинтригованная его рассказом, Эбби жестом предложила мужу поставить тяжелую коробку на пол между ними. Потом опустилась возле нее на колени и, затаив дыхание, развязала шелковую ленту, осторожно приподняла крышку, и боковины коробки тут же распались, словно корка апельсина, открыв ее взгляду тяжелый сундучок красного дерева в восточном стиле. Изящная резьба красиво сочеталась с инкрустацией из слоновой кости.
— Что это такое? — пробормотала Эбби, восхищенно лаская кончиками пальцев полированное резное дерево. Потом, склонив голову набок, принялась разглядывать крышку. — Какая красивая вещь — просто дух захватывает!
У Киппа камень с души свалился. Еще никогда в жизни ему не доводилось делать подобных подарков, тем более женщине, с которой он делил ложе. Но эта вещица была просто предназначена для Эбби. Кипп сам не понимал, с чего он так решил, и ему не хотелось ломать над этим голову. Но с первой же минуты, как на глаза ему попался этот сундучок, он уже твердо знал, что непременно купит его для Эбби.
Присев возле нее на ковер около камина, он вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым, как будто снова вернулся в детство. Вот так же когда-то он играл у себя в детской. Усевшись по-турецки перед сундучком, Кипп лукаво взглянул на жену. Он часто дарил своим женщинам подарки, но и сам уже не помнил, когда в последний раз видел в женских глазах что-то, кроме алчности. И уж точно он никогда еще не испытывал при этом такого щенячьего восторга.