Последний вопрос он задал уже упавшим, еле слышным голосом.
– Да ничего страшного, – успокоил друга Таврин и даже попробовал улыбнуться. – Ты человека-то отпусти, а уж потом мы кое-что обсудим.
– Вы, Ангелина Григорьевна, вот что… – заторопился капитан Старшинов.
– Егоровна, – поправила визитерша.
– Вы, Ангелина Егоровна, чего от меня хотите? Чтобы я его еще раз на пятнадцать суток закатал? Так не за что! И в первый-то раз мужика за просто так оформили. Точнее, сам попросился. Загрызла ты его, вот что я тебе скажу, Ангелина Григорьевна.
– Егоровна я.
– Да все равно! – разозлился Старшинов. – Невыносимые условия для жизни создала, если он сам на исправработы и в камеру просится!
– Сговорились! – Бабища хлопнула себя похожими на две разделочных доски ладонями по необъятным бедрам и, ища поддержки, бросила взгляд на Таврина. – Как есть сговорились! Ну, конечно, у вас же, мужиков, всегда круговая порука, а бедной бабе и за защитой пойти не к кому!
Ангелина Егоровна задрала подол халата и, уткнувшись в грязную, застиранную ткань, запричитала фальцетом:
– Что ж ты мне, боженька, детишек-то не дал?! Была б опора в старости! Не дали б вы в обиду родную матушку отцу-супостату! А теперича некуда мне пойти, сиротинушке! В родной милиции и то поддержки нету – одни мужики работают, любую бабенку за врага смертного держут!
Старшинов сидел, опустив глаза и морщась. Таврин, напротив, наблюдал за происходящим с неподдельным интересом. Дождавшись, когда визитерша наконец высморкалась в угол халата и оправила свои необъятные одежды, Игорь Владимирович изрек:
– Хорошо представляете, Ангелина Егоровна! Вам бы в народный театр!
Бабища глянула на майора с подозрительным прищуром: никак издевается? Но, увидев веселую располагающую улыбку, развернулась к нему всем корпусом:
– Чего говоришь?
– Да в театр вам надо. На сцене играть. Сейчас как раз дефицит актрис, которые могли бы купчих, барынь изображать. А вы женщина фактурная, и талант у вас есть. Вы пьесы Островского читали?
Ангелина Егоровна так поспешно кивнула, что Таврин понял: эту фамилию она слышит в первый раз.
– Так вот, – продолжил Таврин, – там героинь вашего амплуа пруд пруди. А сейчас такой интерес к русской дореволюционной истории и культуре обозначился, что все театры Островского кинулись ставить. Островского, Гоголя, Грибоедова. Вы перечитайте их произведения, там очень много чего про судьбу русской женщины написано.
Таврин подошел к стулу, на котором продолжала восседать жалобщица, бережно взял ее под локоток и повел к двери, продолжая вещать:
– Когда все прочитаете и поймете, какая из героинь вам ближе всего по духу, уже можно будет для вас и театральный коллектив подыскать.
Попрощался с Ангелиной Егоровной Таврин уже в коридоре, предварительно прикрыв в старшиновский кабинет дверь.
– Все, завтра же рванет в библиотеку, – доложил Таврин, вернувшись в служебное обиталище друга. – И надеюсь, в ближайшие пару недель ты ее не увидишь.
– Слушай, как это у тебя получается? – восхищенно воззрился на майора Старшинов. – Она б меня тут совсем заела, а ты ее в десять минут укоротил!
– Давай я потом с тобой своими методами поделюсь. Ты мне скажи, где Юрка. Очень нужен.
Старшинов обессиленно откинулся на спинку стула:
– Я так и знал. Чего этот сукин сын натворил?
Скрывать обстоятельства исчезновения Старшинова-младшего не было смысла, и Таврин рассказал все, что знал и о чем догадывался.
– Сам понимаешь, надо как можно скорее его найти и узнать, чего он девчонке подсыпал. Я параллельно всем, кому мог – Грише Пиманову в МУР, по всем окружным УВД, в область – закинул приметы этой Уфимцевой. Пока – голяк. Из кафе он ее вывел в почти бесчувственном состоянии. Бросить на какой-то ближайшей лавочке не мог – а вдруг бы я на улицу вышел и сразу ее нашел. Значит, посадил в такси, на автобус или в трамвай. А там пассажиры. Конечно, народу сейчас, как правило, на все наплевать. Но девчонка симпатичная, красивая даже, одета прилично… Наверняка кто-то подошел, увидел, что ей плохо. Я в справочную «скорой» звонил, мне сказали: в понедельник в нашем районе один уличный вызов был. Но потом его отменили. Или координаты поменяли, а это уже на участке другой подстанции оказалось… В справочной по больницам такая пациентка тоже не значится. Я проверял и по фамилии-имени-отчеству, и по приметам среди тех, кто значатся как «неизвестные».
– А в… – начал Старшинов и запнулся.
Таврин его понял:
– В моргах тоже нет. На квартиру, которую она снимала, я по пути к тебе заехал. Хозяйка говорит, в понедельник с утра Ольга ушла, и она ее больше не видела. Тетка эта тоже беспокоится: говорит, Оля жиличка аккуратная и предупредительная, даже если по работе задерживалась, всегда звонила. Сдружились они между собой, как родственницы живут… Так где Юрка сейчас может находиться?
– Должно быть, на съемной квартире. Но это далеко, в Марьино. Он нарочно у черта на куличках снял, чтобы я к нему не ездил.
– Так ты и адреса не знаешь?
– Знаю. Два месяца назад был там, по необходимости. Юрий шалман устроил: девок назвал, парней. Напились как последние сволочи, музыку врубили так, что стены у дома ходуном ходили, а потом еще и мордобой устроили. И все это в три часа ночи. Соседи, понятное дело, вызвали милицию, хозяйке отзвонились. Наряд приехал, а сынок, – Старшинов горько ухмыльнулся, – начал им папкой-капитаном грозить. Дескать, он сейчас приедет – и с ваших тупых голов фуражки полетят, а с плеч – погоны. Набрал мой номер, начал чего-то в трубку орать, а начальник наряда у него телефон забрал ну и рассказал мне, что там происходит. Я – в машину и по адресу, который лейтенант назвал. Приехал, наряда уже нет, уроды эти во главе с Юрием спят как убитые. Хозяйка на кухне осколки собирает. Я гостей Юркиных растолкал, девицам велел в квартире одеться, а парней так, в одних трусах, на площадку выставил. Одежки следом выкинул. Дожидаться, когда этот выродок проснется, не стал – побоялся, не сдержусь. Вечером уж позвонил, сказал все, что думаю. Предупредил: еще одна такая выходка – приеду и вышвырну на улицу. Пусть хоть с бомжами на помойке ночует.
– А он?
– Стал выпытывать, откуда я про ночную гулянку знаю. Я понял, что он про свой звонок мне не помнит. Ну и не стал ему говорить, что адрес квартиры знаю, что был там. Соврал, что хозяйка рассказала. Как чувствовал…
Юрик был дома, но, услышав в ответ на свое: «Кто там?» – приказ отца: «Открывай!» – затаился.
– Или ты сейчас откроешь, – загремел на весь лестничный пролет бас капитана, – или мы с Тавриным дверь вышибем!
За дверью послышались шаги, щелкнул замок. Старшинов и Таврин шагнули в коридор. Юрик стоял перед ними в шортах чуть ниже колен и красной майке. Глаза испуганно бегали.
– Боишься, гаденыш?! – прошипел, хватая сына за плечи, Старшинов. – И правильно делаешь! Быстро выкладывай, чего подсыпал девчонке и куда ее дел?
– Какой девчонке? – попытался изобразить недоумение Старшинов-младший. – Ничего я не подсыпал!
– Говори, ублюдок! – Капитан занес над сыном мощный кулак, но Таврин руку перехватил:
– Подожди-подожди. Ты сейчас ему мозги вышибешь, он нам и рассказать ничего не сможет… Давай, Юрик, как говорят твои будущие соседи по нарам, колись!
Всхлипывая, размазывая по недоделанному личику сопли и слезы, перемежая рассказ отступлениями-причитаниями: «Я думал, что только расскажу ему, что она приходила, и все, а он меня запугал, грозил – убьет, если я не заставлю ее порошок выпить», – Старшинов-младший поведал, как подслушал разговор Таврина с Уфимцевой, как познакомился с Ненашевым и даже сколько денег от него получил.
Пока сын говорил, капитан молча сидел на табурете, обхватив голову руками и уперев локти в колени. Уточняющие вопросы задавал Таврин:
– Что Ненашев про порошок сказал? Объяснил, как он действует?
– Сказал, безвредное для жизни и здоровья средство, широко применяемое в психотерапии. Его дают людям, которые впали в тяжелую депрессию после смерти родственников или другого какого сильного удара… Она сначала заснет, а когда проснется, то просто забудет события последней недели… Адрес нашего бюро, что вообще к нам приходила… Он меня еще успокаивал: мол, и то, что с тобой встречалась, видела тебя, забудет, поэтому ты в полной безопасности… Я тогда засомневался… ну, что такое средство существует, которое с точностью до дня память стирает. Спросил, разве есть такие? Ну, он ухмыльнулся: мол, ты себе представить не можешь, каких высот достигла отечественная медицина! Так и сказал! И я ему поверил…
Юрий поднял глаза, в которых Таврин должен был прочесть крайнюю степень искренности и бесконечное сожаление о собственной доверчивости, но майор, брезгливо дернув ртом, сказал:
– Ну, в общем, так, дорогой Юрик… Что делать с тобой, пусть решает отец.
Капитан отнял ладони от лица и посмотрел на Таврина. Хотел что-то сказать, но в этот момент у майора запиликал сотовый. Игорь Владимирович предупреждающе поднял палец:
– Я отвечу. – И уже в трубку: – Да, Гриш. Нет, не нашел еще. Так… На какой остановке говоришь? Ага, маршрут подходит… Врач к себе увел? А адрес есть? Не знаешь? А парень этот, ну сержант твой, он где? Телефон его дашь? Диктуй! Все, спасибо!
Капитан открыл рот, чтобы что-то спросить, но Таврин опять поднял палец:
– Сержант Демидов? Говорит майор Таврин. Сержант, ты тут на днях участие в судьбе одной гражданки принимал. Ну-ка опиши ее. Так… так… А документы? Понятно… А что за врач? Ты данные-то его записал? Ну извини, извини! Да ты что! Ну ты молоток! Давай диктуй… Да ты чего, сержант?! Как это: кто хочешь может звонить?! Ты подполковника Пиманова из МУРа знаешь? Ах, даже разговаривал сегодня с ним? Так это он мне твой номер дал. Проверять будешь? Ну проверяй!
Опустив руку с телефоном, Таврин облегченно вздохнул:
– Кажется, она. Жива. Сейчас, даст бог, и адрес, где находится, получим. Сержант, который на место выезжал, подстраховывается. Координаты без проверки не дает… Але! – молниеносно среагировал на проснувшийся мобильный Таврин. – Ты, сержант? Ну что, проверил? Да ладно тебе извиняться. Все правильно сделал. Так, записываю. И доктор сейчас тоже там? Отлично! Спасибо, сержант!
– Алексей, поехали. Тут недалеко. На Ташкентской. А ты, – обратился майор к Юрию, – не вздумай бежать. Сиди и молись. Всем богам молись, чтобы девчонка в здравом уме осталась, понял?
Юрий судорожно сглотнул слюну и часто-часто закивал:
– Понял. – А когда отец уже вышел на площадку, еле слышно прошелестел : – Я еще это…
– Ну! – приказал Таврин.
– Я у нее сумочку и пакет забрал. Там документы, бумаги всякие были и деньги, пять тыщ баксов.
– И где это все?! Говор-р-ри, мр-р-азь!
От тавринского рыка Юрик вздрогнул и попятился. Капитан Старшинов, решив узнать о причине задержки Таврина, вернулся в квартиру и слышал признание сына.
– Документы Ненашеву отдал, – часто заморгал короткими ресничками Старшинов-младший. – А деньги он мне себе велел оставить. Сказал: «Пусть это будет твой бонус».
– Сюда! Деньги – сюда! – Отец пошел на Юрика, тряся огромными кулаками и бешено вращая глазами. Лицо его налилось кровью и стало багрово-фиолетовым.
– Алексей! Успокойся! – испугался за друга Таврин. – Еще не хватало, чтобы тебя кондратий хватил!
Юрик потер кулаком нос и, стараясь не встречаться с отцом глазами, зачастил:
– Я их в сберкассу положил, они ж вроде как не совсем мои; вот я и подумал, вдруг они еще этой Ольге понадобятся, вдруг она потребует, чтобы я вернул…
– Сберкнижку на стол, быстро! А с ненашевскими – сколько бишь он тебе отстегнул? – что сделал?
– Да вот, машину в кредит купил, новую «десятку», вчера оформил.
Таврин сгреб со стола сберкнижку (не обманул, мерзавец, в самом деле деньги на счет положил, кредит свой подстраховал. Но хорошо, хоть не потратил):
– Ты мне еще вот что скажи… Ты как догадался-то, что я все узнал? Почему из конторы рванул?
– Я за вами следил, – признался Юрик. – И сегодня тоже… Как увидел, что вы в стекляшку вошли, а потом этот бомж… Я его… ну, когда с Ольгой встречался… видел. Когда за столик сел, он то и дело из-за пальмы голову высовывал. Все на меня зыркал. Я сначала напрягся: вдруг заметил… Но потом подумал: кто этого шизоида вонючего слушать будет?
– А я, как видишь, выслушал.
– Да вы вон с бродячими собаками разговариваете и с алкоголиком, что у табачного киоска деньги клянчит, – вдруг перешел на снисходительный тон Юрик. – Вас хлебом не корми…
– Заткнись, выродок! – рванулся к сыну ка-питан.
– Все, пошли отсюда. У нас времени нет. – Таврин взял друга за локоть и насильно вывел из квартиры.
В машине минут десять оба молчали. Первым заговорил капитан:
– Чего делать будем, Владимирыч? Если он под суд пойдет, я такого позора не переживу…
– Да подожди ты с судом, – нетерпеливо поморщился Таврин. – Если с девчонкой все в порядке, этот эпизод и рассматривать не будут…
Капитан вопросительно глянул на друга.
– Ты пораскинь мозгами-то, – продолжил Таврин. – У кого на вооружении подобные средства имеются? Где такую психотропную гадость достать можно? То-то! Неужели ты думаешь, что там, как только поймут, что от Юрика да от Ненашева ниточка к ним тянется, сложа руки сидеть будут?.. Глянь-ка, какой номер? Ага, нам в следующий.
Имя
– Да ничего страшного, – успокоил друга Таврин и даже попробовал улыбнуться. – Ты человека-то отпусти, а уж потом мы кое-что обсудим.
– Вы, Ангелина Григорьевна, вот что… – заторопился капитан Старшинов.
– Егоровна, – поправила визитерша.
– Вы, Ангелина Егоровна, чего от меня хотите? Чтобы я его еще раз на пятнадцать суток закатал? Так не за что! И в первый-то раз мужика за просто так оформили. Точнее, сам попросился. Загрызла ты его, вот что я тебе скажу, Ангелина Григорьевна.
– Егоровна я.
– Да все равно! – разозлился Старшинов. – Невыносимые условия для жизни создала, если он сам на исправработы и в камеру просится!
– Сговорились! – Бабища хлопнула себя похожими на две разделочных доски ладонями по необъятным бедрам и, ища поддержки, бросила взгляд на Таврина. – Как есть сговорились! Ну, конечно, у вас же, мужиков, всегда круговая порука, а бедной бабе и за защитой пойти не к кому!
Ангелина Егоровна задрала подол халата и, уткнувшись в грязную, застиранную ткань, запричитала фальцетом:
– Что ж ты мне, боженька, детишек-то не дал?! Была б опора в старости! Не дали б вы в обиду родную матушку отцу-супостату! А теперича некуда мне пойти, сиротинушке! В родной милиции и то поддержки нету – одни мужики работают, любую бабенку за врага смертного держут!
Старшинов сидел, опустив глаза и морщась. Таврин, напротив, наблюдал за происходящим с неподдельным интересом. Дождавшись, когда визитерша наконец высморкалась в угол халата и оправила свои необъятные одежды, Игорь Владимирович изрек:
– Хорошо представляете, Ангелина Егоровна! Вам бы в народный театр!
Бабища глянула на майора с подозрительным прищуром: никак издевается? Но, увидев веселую располагающую улыбку, развернулась к нему всем корпусом:
– Чего говоришь?
– Да в театр вам надо. На сцене играть. Сейчас как раз дефицит актрис, которые могли бы купчих, барынь изображать. А вы женщина фактурная, и талант у вас есть. Вы пьесы Островского читали?
Ангелина Егоровна так поспешно кивнула, что Таврин понял: эту фамилию она слышит в первый раз.
– Так вот, – продолжил Таврин, – там героинь вашего амплуа пруд пруди. А сейчас такой интерес к русской дореволюционной истории и культуре обозначился, что все театры Островского кинулись ставить. Островского, Гоголя, Грибоедова. Вы перечитайте их произведения, там очень много чего про судьбу русской женщины написано.
Таврин подошел к стулу, на котором продолжала восседать жалобщица, бережно взял ее под локоток и повел к двери, продолжая вещать:
– Когда все прочитаете и поймете, какая из героинь вам ближе всего по духу, уже можно будет для вас и театральный коллектив подыскать.
Попрощался с Ангелиной Егоровной Таврин уже в коридоре, предварительно прикрыв в старшиновский кабинет дверь.
– Все, завтра же рванет в библиотеку, – доложил Таврин, вернувшись в служебное обиталище друга. – И надеюсь, в ближайшие пару недель ты ее не увидишь.
– Слушай, как это у тебя получается? – восхищенно воззрился на майора Старшинов. – Она б меня тут совсем заела, а ты ее в десять минут укоротил!
– Давай я потом с тобой своими методами поделюсь. Ты мне скажи, где Юрка. Очень нужен.
Старшинов обессиленно откинулся на спинку стула:
– Я так и знал. Чего этот сукин сын натворил?
Скрывать обстоятельства исчезновения Старшинова-младшего не было смысла, и Таврин рассказал все, что знал и о чем догадывался.
– Сам понимаешь, надо как можно скорее его найти и узнать, чего он девчонке подсыпал. Я параллельно всем, кому мог – Грише Пиманову в МУР, по всем окружным УВД, в область – закинул приметы этой Уфимцевой. Пока – голяк. Из кафе он ее вывел в почти бесчувственном состоянии. Бросить на какой-то ближайшей лавочке не мог – а вдруг бы я на улицу вышел и сразу ее нашел. Значит, посадил в такси, на автобус или в трамвай. А там пассажиры. Конечно, народу сейчас, как правило, на все наплевать. Но девчонка симпатичная, красивая даже, одета прилично… Наверняка кто-то подошел, увидел, что ей плохо. Я в справочную «скорой» звонил, мне сказали: в понедельник в нашем районе один уличный вызов был. Но потом его отменили. Или координаты поменяли, а это уже на участке другой подстанции оказалось… В справочной по больницам такая пациентка тоже не значится. Я проверял и по фамилии-имени-отчеству, и по приметам среди тех, кто значатся как «неизвестные».
– А в… – начал Старшинов и запнулся.
Таврин его понял:
– В моргах тоже нет. На квартиру, которую она снимала, я по пути к тебе заехал. Хозяйка говорит, в понедельник с утра Ольга ушла, и она ее больше не видела. Тетка эта тоже беспокоится: говорит, Оля жиличка аккуратная и предупредительная, даже если по работе задерживалась, всегда звонила. Сдружились они между собой, как родственницы живут… Так где Юрка сейчас может находиться?
– Должно быть, на съемной квартире. Но это далеко, в Марьино. Он нарочно у черта на куличках снял, чтобы я к нему не ездил.
– Так ты и адреса не знаешь?
– Знаю. Два месяца назад был там, по необходимости. Юрий шалман устроил: девок назвал, парней. Напились как последние сволочи, музыку врубили так, что стены у дома ходуном ходили, а потом еще и мордобой устроили. И все это в три часа ночи. Соседи, понятное дело, вызвали милицию, хозяйке отзвонились. Наряд приехал, а сынок, – Старшинов горько ухмыльнулся, – начал им папкой-капитаном грозить. Дескать, он сейчас приедет – и с ваших тупых голов фуражки полетят, а с плеч – погоны. Набрал мой номер, начал чего-то в трубку орать, а начальник наряда у него телефон забрал ну и рассказал мне, что там происходит. Я – в машину и по адресу, который лейтенант назвал. Приехал, наряда уже нет, уроды эти во главе с Юрием спят как убитые. Хозяйка на кухне осколки собирает. Я гостей Юркиных растолкал, девицам велел в квартире одеться, а парней так, в одних трусах, на площадку выставил. Одежки следом выкинул. Дожидаться, когда этот выродок проснется, не стал – побоялся, не сдержусь. Вечером уж позвонил, сказал все, что думаю. Предупредил: еще одна такая выходка – приеду и вышвырну на улицу. Пусть хоть с бомжами на помойке ночует.
– А он?
– Стал выпытывать, откуда я про ночную гулянку знаю. Я понял, что он про свой звонок мне не помнит. Ну и не стал ему говорить, что адрес квартиры знаю, что был там. Соврал, что хозяйка рассказала. Как чувствовал…
Юрик был дома, но, услышав в ответ на свое: «Кто там?» – приказ отца: «Открывай!» – затаился.
– Или ты сейчас откроешь, – загремел на весь лестничный пролет бас капитана, – или мы с Тавриным дверь вышибем!
За дверью послышались шаги, щелкнул замок. Старшинов и Таврин шагнули в коридор. Юрик стоял перед ними в шортах чуть ниже колен и красной майке. Глаза испуганно бегали.
– Боишься, гаденыш?! – прошипел, хватая сына за плечи, Старшинов. – И правильно делаешь! Быстро выкладывай, чего подсыпал девчонке и куда ее дел?
– Какой девчонке? – попытался изобразить недоумение Старшинов-младший. – Ничего я не подсыпал!
– Говори, ублюдок! – Капитан занес над сыном мощный кулак, но Таврин руку перехватил:
– Подожди-подожди. Ты сейчас ему мозги вышибешь, он нам и рассказать ничего не сможет… Давай, Юрик, как говорят твои будущие соседи по нарам, колись!
Всхлипывая, размазывая по недоделанному личику сопли и слезы, перемежая рассказ отступлениями-причитаниями: «Я думал, что только расскажу ему, что она приходила, и все, а он меня запугал, грозил – убьет, если я не заставлю ее порошок выпить», – Старшинов-младший поведал, как подслушал разговор Таврина с Уфимцевой, как познакомился с Ненашевым и даже сколько денег от него получил.
Пока сын говорил, капитан молча сидел на табурете, обхватив голову руками и уперев локти в колени. Уточняющие вопросы задавал Таврин:
– Что Ненашев про порошок сказал? Объяснил, как он действует?
– Сказал, безвредное для жизни и здоровья средство, широко применяемое в психотерапии. Его дают людям, которые впали в тяжелую депрессию после смерти родственников или другого какого сильного удара… Она сначала заснет, а когда проснется, то просто забудет события последней недели… Адрес нашего бюро, что вообще к нам приходила… Он меня еще успокаивал: мол, и то, что с тобой встречалась, видела тебя, забудет, поэтому ты в полной безопасности… Я тогда засомневался… ну, что такое средство существует, которое с точностью до дня память стирает. Спросил, разве есть такие? Ну, он ухмыльнулся: мол, ты себе представить не можешь, каких высот достигла отечественная медицина! Так и сказал! И я ему поверил…
Юрий поднял глаза, в которых Таврин должен был прочесть крайнюю степень искренности и бесконечное сожаление о собственной доверчивости, но майор, брезгливо дернув ртом, сказал:
– Ну, в общем, так, дорогой Юрик… Что делать с тобой, пусть решает отец.
Капитан отнял ладони от лица и посмотрел на Таврина. Хотел что-то сказать, но в этот момент у майора запиликал сотовый. Игорь Владимирович предупреждающе поднял палец:
– Я отвечу. – И уже в трубку: – Да, Гриш. Нет, не нашел еще. Так… На какой остановке говоришь? Ага, маршрут подходит… Врач к себе увел? А адрес есть? Не знаешь? А парень этот, ну сержант твой, он где? Телефон его дашь? Диктуй! Все, спасибо!
Капитан открыл рот, чтобы что-то спросить, но Таврин опять поднял палец:
– Сержант Демидов? Говорит майор Таврин. Сержант, ты тут на днях участие в судьбе одной гражданки принимал. Ну-ка опиши ее. Так… так… А документы? Понятно… А что за врач? Ты данные-то его записал? Ну извини, извини! Да ты что! Ну ты молоток! Давай диктуй… Да ты чего, сержант?! Как это: кто хочешь может звонить?! Ты подполковника Пиманова из МУРа знаешь? Ах, даже разговаривал сегодня с ним? Так это он мне твой номер дал. Проверять будешь? Ну проверяй!
Опустив руку с телефоном, Таврин облегченно вздохнул:
– Кажется, она. Жива. Сейчас, даст бог, и адрес, где находится, получим. Сержант, который на место выезжал, подстраховывается. Координаты без проверки не дает… Але! – молниеносно среагировал на проснувшийся мобильный Таврин. – Ты, сержант? Ну что, проверил? Да ладно тебе извиняться. Все правильно сделал. Так, записываю. И доктор сейчас тоже там? Отлично! Спасибо, сержант!
– Алексей, поехали. Тут недалеко. На Ташкентской. А ты, – обратился майор к Юрию, – не вздумай бежать. Сиди и молись. Всем богам молись, чтобы девчонка в здравом уме осталась, понял?
Юрий судорожно сглотнул слюну и часто-часто закивал:
– Понял. – А когда отец уже вышел на площадку, еле слышно прошелестел : – Я еще это…
– Ну! – приказал Таврин.
– Я у нее сумочку и пакет забрал. Там документы, бумаги всякие были и деньги, пять тыщ баксов.
– И где это все?! Говор-р-ри, мр-р-азь!
От тавринского рыка Юрик вздрогнул и попятился. Капитан Старшинов, решив узнать о причине задержки Таврина, вернулся в квартиру и слышал признание сына.
– Документы Ненашеву отдал, – часто заморгал короткими ресничками Старшинов-младший. – А деньги он мне себе велел оставить. Сказал: «Пусть это будет твой бонус».
– Сюда! Деньги – сюда! – Отец пошел на Юрика, тряся огромными кулаками и бешено вращая глазами. Лицо его налилось кровью и стало багрово-фиолетовым.
– Алексей! Успокойся! – испугался за друга Таврин. – Еще не хватало, чтобы тебя кондратий хватил!
Юрик потер кулаком нос и, стараясь не встречаться с отцом глазами, зачастил:
– Я их в сберкассу положил, они ж вроде как не совсем мои; вот я и подумал, вдруг они еще этой Ольге понадобятся, вдруг она потребует, чтобы я вернул…
– Сберкнижку на стол, быстро! А с ненашевскими – сколько бишь он тебе отстегнул? – что сделал?
– Да вот, машину в кредит купил, новую «десятку», вчера оформил.
Таврин сгреб со стола сберкнижку (не обманул, мерзавец, в самом деле деньги на счет положил, кредит свой подстраховал. Но хорошо, хоть не потратил):
– Ты мне еще вот что скажи… Ты как догадался-то, что я все узнал? Почему из конторы рванул?
– Я за вами следил, – признался Юрик. – И сегодня тоже… Как увидел, что вы в стекляшку вошли, а потом этот бомж… Я его… ну, когда с Ольгой встречался… видел. Когда за столик сел, он то и дело из-за пальмы голову высовывал. Все на меня зыркал. Я сначала напрягся: вдруг заметил… Но потом подумал: кто этого шизоида вонючего слушать будет?
– А я, как видишь, выслушал.
– Да вы вон с бродячими собаками разговариваете и с алкоголиком, что у табачного киоска деньги клянчит, – вдруг перешел на снисходительный тон Юрик. – Вас хлебом не корми…
– Заткнись, выродок! – рванулся к сыну ка-питан.
– Все, пошли отсюда. У нас времени нет. – Таврин взял друга за локоть и насильно вывел из квартиры.
В машине минут десять оба молчали. Первым заговорил капитан:
– Чего делать будем, Владимирыч? Если он под суд пойдет, я такого позора не переживу…
– Да подожди ты с судом, – нетерпеливо поморщился Таврин. – Если с девчонкой все в порядке, этот эпизод и рассматривать не будут…
Капитан вопросительно глянул на друга.
– Ты пораскинь мозгами-то, – продолжил Таврин. – У кого на вооружении подобные средства имеются? Где такую психотропную гадость достать можно? То-то! Неужели ты думаешь, что там, как только поймут, что от Юрика да от Ненашева ниточка к ним тянется, сложа руки сидеть будут?.. Глянь-ка, какой номер? Ага, нам в следующий.
Имя
Михаилу Иосифовичу Гольдбергу накануне вечером позвонил бывший одноклассник. В последний раз они виделись десять лет назад на вечере, посвященном двадцатипятилетию выпуска. После дежурных расспросов о здоровье Федька Бабенко с присущей ему еще со школьных времен прямотой спросил:
– Слушай, Горыныч, ты где сейчас трудишься? Из наших никто толком не знает. Одни говорят: бизнесменам нервную систему поправляешь, другие – при каком-то супермаркете служишь: на покупателей гипноз напускаешь, чтобы с полок все сметали.
– За «Горыныча» ответишь, – попытался скрыть за шуткой уязвленное самолюбие Гольдберг. Из-за фамилии, которая с немецкого переводится как «золотая гора», Михаил Иосифович получил свое прозвище, а также производные к нему: Змей, Кощей (это приклеилось еще классе во втором – после того как класс наизусть учил предисловие к «Руслану и Людмиле»: «Там царь Кощей над златом чахнет!») и Трехголовый. К последнему юный Миша относился благосклонно, поскольку искренне полагал, что он по меньшей мере в три раза умнее одноклассников.
– То, что ты от науки отошел, известно. За последние лет семь ни одной статьи в научных журналах, ни одного упоминания твоего имени в бульварной прессе, которая всякую мистику-фантастику жалует. Чего молчишь-то? Тайна, что ли, какая?
– Да нет, почему тайна? – Михаил Иосифович постарался придать голосу побольше мажорного звучания. – Работаю в одном из крупнейших рекламных агентств.
– И чего там делаешь?
– Да ничего, чем бы не приходилось заниматься, работая в университете. Разъясняю основы психологии, только не безбашенным, забившим на учебу студентам, а серьезным людям: менеджерам, маркетологам, криэйтерам; провожу психологический анализ изготовленных для телевидения и радио роликов, смотрю, насколько точно выбранный корпоративный герой соответствует суперзамыслу…
– Че, правда такой фигней занимаешься? – искренне изумился доктор медицинских наук и классный хирург-офтальмолог Федор Антонович Бабенко.
И Михаилу Иосифовичу на мгновение показалось, что на том конце телефонного провода прижимает к уху трубку не седовласый доктор с солидным брюшком, а худющий, как спиннинг, с огромным ярко-рыжим нимбом вокруг головы Федька-Бобер.
– Не тебе судить, фигней не фигней, – раздраженно поставил одноклассника на место Гольдберг. – Ты позвонил только затем, чтобы узнать, где я работаю? Я твое любопытство удовлетворил? Тогда всего хо…
– Э! Э! Э! – завопил в трубку профессор Бабенко. – Ты чего, обиделся, что ли? Ну прости. Я вообще-то по делу звоню. Тут ко мне один врач из нашей клиники обратился. Сначала хорошего психиатра просил порекомендовать. Сказал, у его знакомой какая-то проблема с памятью. Амнезия редкая. Я ему Федулова назвал, дал координаты. А сегодня опять ко мне подошел: дескать, не знаю ли я такого Гольдберга Михаила Иосифовича – просто-таки гения психологии, владеющего уникальными методиками восстановления памяти. Это ему тебя так Федулов отрекомендовал. Ну я, естественно, сказал, что имею честь и прочее. Но телефон твой сразу не дал, решил сначала сам позвонить. Ну что, ты готов проконсультировать девушку с редкой формой амнезии или, трудясь на ниве вбивания в наши мозги идеологии потребительства, по другим статьям квалификацию потерял? Все, все! Прости засранца. Больше не буду! Так что, дам я молодому коллеге твой телефон? Вот и славненько! Слушай, Горыныч, надо как-нибудь встретиться, выпить, за жизнь потолковать. Не против? Давай сегодня же вечером! Приезжай часикам к восьми в Трехпрудный, там ресторанчик есть, «Шенонсо» называется, недорогой, уютный, и кухня нормальная. Идет?
Доктор-протеже Федьки-Бобра позвонил через четверть часа. Четко изложил обстоятельства обнаружения «девушки без памяти», весьма профессионально обрисовал симптомы. И Михаил Иосифович обещал на другой день, к шести быть по названному адресу. Но оговорился: если не задержат на службе.
Однако на следующий день штатный психолог в РА «Атлант» не поехал вовсе. В полдевятого позвонил на сотовый своему непосредственному начальнику Косте Обухову, сказал, что ему необходимо провести день в Химках, в отделе периодики. Почитать новые публикации о рекламе в отечественных и зарубежных изданиях. Костя не возражал, но попросил продублировать звонок заму по кадрам Левакову. Объяснил довольно туманно: дескать, я могу сегодня быть на работе, а могу и не быть. Михаил Иосифович Левакову дисциплинированно отзвонился, чем вызвал у последнего недоумение: чего это подчиненный Обухова у него отпрашивается?
Между тем Гольдберг действительно поехал в библиотеку. Однако предмет его нынешних научных изысканий был весьма далек от рекламы – в журналах и монографиях последних лет он искал статьи об амнезии и ее лечении.
К дому на Ташкентской психолог приехал в четверть седьмого. Поднимаясь в лифте на пятый этаж, посмотрел на свое отражение в зеркале. И с изумлением увидел себя самого восьмилетней давности: подбородок поднят, в глазах – азарт и сознание собственной значимости. Вся надежда сейчас только на него, потому как даже такой мэтр психиатрии, как профессор Федулов, в этом случае оказался бессилен.
Нажимая кнопку дверного замка, Михаил Иосифович услышал торопливые шаги на лестнице. Поднимались двое. Один в форме капитана милиции, другой – в штатском.
– О! Мы тоже в пятнадцатую! – весело доложил Гольдбергу штатский. – А вы, вероятно, врач?
– Не в полной мере… Я психолог.
– Это здорово! – воскликнул штатский и протянул Гольдбергу руку, собираясь представиться. Но тут дверь приоткрылась, и звонкий голос спросил:
– Господин Гольдберг?
– Да, но я не один. Тут еще милиция.
– Милиция? – изумилась обладательница девичьего голоса, и на площадку высунулась крошечная голова в седых буклях. Через мгновение морщинистое, словно провисевшее зиму на ветке яблоко лицо озарилось догадкой: —А-а, вероятно, кто-то из вас майор Таврин?
Игорь Владимирович на манер гусара щелкнул каблуками, тряхнув седой шевелюрой.
– Сержант предупредил о вашем визите, – деловито сообщила старушка. – Меня зовут Станислава Феоктистовна. Милости прошу! Башмаки можете не снимать – такого количества мужских тапочек у меня точно нет.
Дойдя до закрытой двери в комнату, старушка остановилась и, церемонно наклонив голову, сказала:
– Прошу вас, милостивые государи, задержаться тут буквально на одну секунду. Я предупрежу молодых людей о вашем визите.
– Молодых людей? – изумился Гольдберг. – Так их несколько? Здесь находится частный приют для потерявших память?
– Да нет, – помотал головой Таврин. – Там, наверное, доктор, который ее нашел.
В этот момент дверь распахнулась, и Станислава Феоктистовна, прижавшись прямой сухонькой спиной к косяку, сделала приглашающий жест:
– Прошу.
– Да, это она, – шепнул Старшинову на ухо Таврин. – Ольга Уфимцева.
Стоявший в метре от них Гольдберг пристально смотрел на девушку. И вдруг рванулся вперед:
– Оля! Оленька? Вы меня узнаете?
Психолог протянул девушке руку, но она испуганно отпрянула.
– Ну хорошо, хорошо, извини, – отступил на шаг Гольдберг. – Но ты посмотри на меня внимательно. Вспомни: рекламное агентство «Атлант»…
Оля с недоумением смотрела на Гольдберга, словно силясь его понять.
– Знаете что? – взяла ситуацию в свои руки хозяйка. – Мы все сейчас пойдем пить чай. Мы с детонькой… Ой, что это я… Теперь, я так понимаю, мы знаем, как зовут нашу красавицу? То, что она Оля, известно доподлинно? – Станислава Феоктистовна посмотрела сначала на Таврина, потом на Гольдберга. Оба утвердительно кивнули. – Так вот, мы с Оленькой таких картофельных пирожков с солеными рыжиками нажарили – пальчики оближете. Обещаем: когда вы, игнорируя салфетки и хорошие манеры, станете этим постыдным делом заниматься, мы сделаем вид, что ничего не замечаем!
Озорно подмигнув сидящей на диване девушке, старушка отправилась на кухню. Следом за ней потянулись остальные.
Пирожки и впрямь удались на славу. Съев каждый штук по пять и запив деликатес горячим душистым чаем, мужчины расслабились и повеселели. А одной из прибауток, которыми щедро сыпала гостеприимная хозяйка, улыбнулся даже капитан Старшинов, который был благодарен Таврину за то, что тот взял его с собой, не оставил один на один с горестными мыслями.
– Оля. – Михаил Иосифович осторожно дотронулся до пальцев девушки. Руку она на сей раз не отдернула. – Я врач. Меня попросил вас навестить профессор Федулов, Велимир Константинович. Его привозил к вам Геннадий.
Ольга посмотрела на Геннадия и, снова повернувшись к Гольдбергу, едва заметно кивнула.
– Нам нужно поговорить. Просто побеседовать. Если вы не хотите оставаться со мной наедине, мы можем пригласить с собой в гостиную Станиславу Феоктистовну или Геннадия.
Девушка молча поднялась и пошла в комнату, Гольдберг отправился следом.
Он появился спустя час. И первым делом обратился к хозяйке:
– Станислава Феоктистовна, идите сейчас к ней. А мы тут в мужском кругу кое-что об-судим.
Дождавшись, когда дверь в гостиную с легким скрипом закрылась, Михаил Иосифович начал говорить:
– Случай очень непростой. Она действительно ничего не помнит. Уточню: у нее нет четких воспоминаний. Поскольку из коллег тут только Геннадий, постараюсь обойтись без терминов. Я ввел ее в транс, но это почти ничего не дало. На мгновение возникают чьи-то лица. Лица людей, имена которых она не помнит… Несколько раз всплывало какое-то большое здание с темными стеклами. Она сказала, с темными – видимо, тонированными. И это пока все. Я не стал ее сейчас мучить. Завтра приеду утром и проведу с ней весь день. Повторяю: случай трудный, но, думаю, не безнадежный.
– Станислава Феоктистовна рассказывала, – вспомнил Геннадий, – как Оля смотрела телевизор, а там передача про тюрьму шла. И она вдруг заплакала. Но объяснить, что ее расстроило или напугало, не смогла.
– Да? Это уже кое-что! – обрадовался психолог. – Вот за этот крючочек мы и потянем!
– Вы о Дегтяреве? – в упор посмотрел на Гольдберга Таврин.
Психолог вздернул брови:
– Да, о нем. А вы откуда знаете?
– Долгая история. За несколько дней до того, как… в общем, Ольга приходила ко мне и просила заняться дополнительным расследованием его дела.
Михаил Иосифович озадаченно потер переносицу:
– Так-так… Теперь кое-что начинает проясняться… Выходит, как только она решила обратиться в милицию, кто-то тут же подсуетился…
– Не в милицию, – поправил Гольдберга Таврин. – Я – частный детектив, руковожу частным агентством.
– А товарищ капитан? – Михаил Иосифович указал глазами на Старшинова.
– Товарищ капитан – из милиции. Но он здесь неофициально. Это мой давний друг, я попросил его помочь, он согласился. В частном, так сказать, порядке.
Старшинов благодарно посмотрел на Таврина и предложил:
– Может, пойдем уже? Время – девятый час. Нам, наверное, пора.
– Девятый?! – подхватился Гольдберг. – Меня Бобер со свету сживет!
– Кто вас со свету?.. – уточнил Таврин.
– Да с одноклассником, а ныне – коллегой нашего уважаемого Геннадия Викторовича, профессором Бабенко договорились в ресторане посидеть. На восемь назначили, а я забыл.
– Так позвоните ему, пусть подождет, – предложил майор. – Далеко ресторан-то?
– У Маяковки!
– Минут через сорок будете, – успокоил психолога Таврин. – В центр сейчас дорога свободна. От Таганки и дальше по набережной, на Моховой могут быть заторы. Но это не смертельно, а там на Селезневку – и вы на месте.
– Ну я поехал! – заторопился психолог.
– Да вы позвоните, – напомнил Игорь Владимирович, – а то примчитесь, а Бобер, может, в пробке застрял.
– Слушай, Горыныч, ты где сейчас трудишься? Из наших никто толком не знает. Одни говорят: бизнесменам нервную систему поправляешь, другие – при каком-то супермаркете служишь: на покупателей гипноз напускаешь, чтобы с полок все сметали.
– За «Горыныча» ответишь, – попытался скрыть за шуткой уязвленное самолюбие Гольдберг. Из-за фамилии, которая с немецкого переводится как «золотая гора», Михаил Иосифович получил свое прозвище, а также производные к нему: Змей, Кощей (это приклеилось еще классе во втором – после того как класс наизусть учил предисловие к «Руслану и Людмиле»: «Там царь Кощей над златом чахнет!») и Трехголовый. К последнему юный Миша относился благосклонно, поскольку искренне полагал, что он по меньшей мере в три раза умнее одноклассников.
– То, что ты от науки отошел, известно. За последние лет семь ни одной статьи в научных журналах, ни одного упоминания твоего имени в бульварной прессе, которая всякую мистику-фантастику жалует. Чего молчишь-то? Тайна, что ли, какая?
– Да нет, почему тайна? – Михаил Иосифович постарался придать голосу побольше мажорного звучания. – Работаю в одном из крупнейших рекламных агентств.
– И чего там делаешь?
– Да ничего, чем бы не приходилось заниматься, работая в университете. Разъясняю основы психологии, только не безбашенным, забившим на учебу студентам, а серьезным людям: менеджерам, маркетологам, криэйтерам; провожу психологический анализ изготовленных для телевидения и радио роликов, смотрю, насколько точно выбранный корпоративный герой соответствует суперзамыслу…
– Че, правда такой фигней занимаешься? – искренне изумился доктор медицинских наук и классный хирург-офтальмолог Федор Антонович Бабенко.
И Михаилу Иосифовичу на мгновение показалось, что на том конце телефонного провода прижимает к уху трубку не седовласый доктор с солидным брюшком, а худющий, как спиннинг, с огромным ярко-рыжим нимбом вокруг головы Федька-Бобер.
– Не тебе судить, фигней не фигней, – раздраженно поставил одноклассника на место Гольдберг. – Ты позвонил только затем, чтобы узнать, где я работаю? Я твое любопытство удовлетворил? Тогда всего хо…
– Э! Э! Э! – завопил в трубку профессор Бабенко. – Ты чего, обиделся, что ли? Ну прости. Я вообще-то по делу звоню. Тут ко мне один врач из нашей клиники обратился. Сначала хорошего психиатра просил порекомендовать. Сказал, у его знакомой какая-то проблема с памятью. Амнезия редкая. Я ему Федулова назвал, дал координаты. А сегодня опять ко мне подошел: дескать, не знаю ли я такого Гольдберга Михаила Иосифовича – просто-таки гения психологии, владеющего уникальными методиками восстановления памяти. Это ему тебя так Федулов отрекомендовал. Ну я, естественно, сказал, что имею честь и прочее. Но телефон твой сразу не дал, решил сначала сам позвонить. Ну что, ты готов проконсультировать девушку с редкой формой амнезии или, трудясь на ниве вбивания в наши мозги идеологии потребительства, по другим статьям квалификацию потерял? Все, все! Прости засранца. Больше не буду! Так что, дам я молодому коллеге твой телефон? Вот и славненько! Слушай, Горыныч, надо как-нибудь встретиться, выпить, за жизнь потолковать. Не против? Давай сегодня же вечером! Приезжай часикам к восьми в Трехпрудный, там ресторанчик есть, «Шенонсо» называется, недорогой, уютный, и кухня нормальная. Идет?
Доктор-протеже Федьки-Бобра позвонил через четверть часа. Четко изложил обстоятельства обнаружения «девушки без памяти», весьма профессионально обрисовал симптомы. И Михаил Иосифович обещал на другой день, к шести быть по названному адресу. Но оговорился: если не задержат на службе.
Однако на следующий день штатный психолог в РА «Атлант» не поехал вовсе. В полдевятого позвонил на сотовый своему непосредственному начальнику Косте Обухову, сказал, что ему необходимо провести день в Химках, в отделе периодики. Почитать новые публикации о рекламе в отечественных и зарубежных изданиях. Костя не возражал, но попросил продублировать звонок заму по кадрам Левакову. Объяснил довольно туманно: дескать, я могу сегодня быть на работе, а могу и не быть. Михаил Иосифович Левакову дисциплинированно отзвонился, чем вызвал у последнего недоумение: чего это подчиненный Обухова у него отпрашивается?
Между тем Гольдберг действительно поехал в библиотеку. Однако предмет его нынешних научных изысканий был весьма далек от рекламы – в журналах и монографиях последних лет он искал статьи об амнезии и ее лечении.
К дому на Ташкентской психолог приехал в четверть седьмого. Поднимаясь в лифте на пятый этаж, посмотрел на свое отражение в зеркале. И с изумлением увидел себя самого восьмилетней давности: подбородок поднят, в глазах – азарт и сознание собственной значимости. Вся надежда сейчас только на него, потому как даже такой мэтр психиатрии, как профессор Федулов, в этом случае оказался бессилен.
Нажимая кнопку дверного замка, Михаил Иосифович услышал торопливые шаги на лестнице. Поднимались двое. Один в форме капитана милиции, другой – в штатском.
– О! Мы тоже в пятнадцатую! – весело доложил Гольдбергу штатский. – А вы, вероятно, врач?
– Не в полной мере… Я психолог.
– Это здорово! – воскликнул штатский и протянул Гольдбергу руку, собираясь представиться. Но тут дверь приоткрылась, и звонкий голос спросил:
– Господин Гольдберг?
– Да, но я не один. Тут еще милиция.
– Милиция? – изумилась обладательница девичьего голоса, и на площадку высунулась крошечная голова в седых буклях. Через мгновение морщинистое, словно провисевшее зиму на ветке яблоко лицо озарилось догадкой: —А-а, вероятно, кто-то из вас майор Таврин?
Игорь Владимирович на манер гусара щелкнул каблуками, тряхнув седой шевелюрой.
– Сержант предупредил о вашем визите, – деловито сообщила старушка. – Меня зовут Станислава Феоктистовна. Милости прошу! Башмаки можете не снимать – такого количества мужских тапочек у меня точно нет.
Дойдя до закрытой двери в комнату, старушка остановилась и, церемонно наклонив голову, сказала:
– Прошу вас, милостивые государи, задержаться тут буквально на одну секунду. Я предупрежу молодых людей о вашем визите.
– Молодых людей? – изумился Гольдберг. – Так их несколько? Здесь находится частный приют для потерявших память?
– Да нет, – помотал головой Таврин. – Там, наверное, доктор, который ее нашел.
В этот момент дверь распахнулась, и Станислава Феоктистовна, прижавшись прямой сухонькой спиной к косяку, сделала приглашающий жест:
– Прошу.
– Да, это она, – шепнул Старшинову на ухо Таврин. – Ольга Уфимцева.
Стоявший в метре от них Гольдберг пристально смотрел на девушку. И вдруг рванулся вперед:
– Оля! Оленька? Вы меня узнаете?
Психолог протянул девушке руку, но она испуганно отпрянула.
– Ну хорошо, хорошо, извини, – отступил на шаг Гольдберг. – Но ты посмотри на меня внимательно. Вспомни: рекламное агентство «Атлант»…
Оля с недоумением смотрела на Гольдберга, словно силясь его понять.
– Знаете что? – взяла ситуацию в свои руки хозяйка. – Мы все сейчас пойдем пить чай. Мы с детонькой… Ой, что это я… Теперь, я так понимаю, мы знаем, как зовут нашу красавицу? То, что она Оля, известно доподлинно? – Станислава Феоктистовна посмотрела сначала на Таврина, потом на Гольдберга. Оба утвердительно кивнули. – Так вот, мы с Оленькой таких картофельных пирожков с солеными рыжиками нажарили – пальчики оближете. Обещаем: когда вы, игнорируя салфетки и хорошие манеры, станете этим постыдным делом заниматься, мы сделаем вид, что ничего не замечаем!
Озорно подмигнув сидящей на диване девушке, старушка отправилась на кухню. Следом за ней потянулись остальные.
Пирожки и впрямь удались на славу. Съев каждый штук по пять и запив деликатес горячим душистым чаем, мужчины расслабились и повеселели. А одной из прибауток, которыми щедро сыпала гостеприимная хозяйка, улыбнулся даже капитан Старшинов, который был благодарен Таврину за то, что тот взял его с собой, не оставил один на один с горестными мыслями.
– Оля. – Михаил Иосифович осторожно дотронулся до пальцев девушки. Руку она на сей раз не отдернула. – Я врач. Меня попросил вас навестить профессор Федулов, Велимир Константинович. Его привозил к вам Геннадий.
Ольга посмотрела на Геннадия и, снова повернувшись к Гольдбергу, едва заметно кивнула.
– Нам нужно поговорить. Просто побеседовать. Если вы не хотите оставаться со мной наедине, мы можем пригласить с собой в гостиную Станиславу Феоктистовну или Геннадия.
Девушка молча поднялась и пошла в комнату, Гольдберг отправился следом.
Он появился спустя час. И первым делом обратился к хозяйке:
– Станислава Феоктистовна, идите сейчас к ней. А мы тут в мужском кругу кое-что об-судим.
Дождавшись, когда дверь в гостиную с легким скрипом закрылась, Михаил Иосифович начал говорить:
– Случай очень непростой. Она действительно ничего не помнит. Уточню: у нее нет четких воспоминаний. Поскольку из коллег тут только Геннадий, постараюсь обойтись без терминов. Я ввел ее в транс, но это почти ничего не дало. На мгновение возникают чьи-то лица. Лица людей, имена которых она не помнит… Несколько раз всплывало какое-то большое здание с темными стеклами. Она сказала, с темными – видимо, тонированными. И это пока все. Я не стал ее сейчас мучить. Завтра приеду утром и проведу с ней весь день. Повторяю: случай трудный, но, думаю, не безнадежный.
– Станислава Феоктистовна рассказывала, – вспомнил Геннадий, – как Оля смотрела телевизор, а там передача про тюрьму шла. И она вдруг заплакала. Но объяснить, что ее расстроило или напугало, не смогла.
– Да? Это уже кое-что! – обрадовался психолог. – Вот за этот крючочек мы и потянем!
– Вы о Дегтяреве? – в упор посмотрел на Гольдберга Таврин.
Психолог вздернул брови:
– Да, о нем. А вы откуда знаете?
– Долгая история. За несколько дней до того, как… в общем, Ольга приходила ко мне и просила заняться дополнительным расследованием его дела.
Михаил Иосифович озадаченно потер переносицу:
– Так-так… Теперь кое-что начинает проясняться… Выходит, как только она решила обратиться в милицию, кто-то тут же подсуетился…
– Не в милицию, – поправил Гольдберга Таврин. – Я – частный детектив, руковожу частным агентством.
– А товарищ капитан? – Михаил Иосифович указал глазами на Старшинова.
– Товарищ капитан – из милиции. Но он здесь неофициально. Это мой давний друг, я попросил его помочь, он согласился. В частном, так сказать, порядке.
Старшинов благодарно посмотрел на Таврина и предложил:
– Может, пойдем уже? Время – девятый час. Нам, наверное, пора.
– Девятый?! – подхватился Гольдберг. – Меня Бобер со свету сживет!
– Кто вас со свету?.. – уточнил Таврин.
– Да с одноклассником, а ныне – коллегой нашего уважаемого Геннадия Викторовича, профессором Бабенко договорились в ресторане посидеть. На восемь назначили, а я забыл.
– Так позвоните ему, пусть подождет, – предложил майор. – Далеко ресторан-то?
– У Маяковки!
– Минут через сорок будете, – успокоил психолога Таврин. – В центр сейчас дорога свободна. От Таганки и дальше по набережной, на Моховой могут быть заторы. Но это не смертельно, а там на Селезневку – и вы на месте.
– Ну я поехал! – заторопился психолог.
– Да вы позвоните, – напомнил Игорь Владимирович, – а то примчитесь, а Бобер, может, в пробке застрял.