Эрнест Медзаботт
Иезуит
ПРОЛОГ
МОНАСТЫРЬ МОНСЕРРАТО
Мы находимся в самой суровой, гористой провинции Испании Каталонии. Главный город ее — богатая и густо населенная Барселона, центр торговли и литературы, не уступающий никакому городу Европы; но чуть за заставу Барселоны — начинается пустыня, царство нищих и бандитов. Разумеется, мы не говорим о современной Каталонии. Рассказ наш относится к началу страшного XVI столетия, к той религиозной борьбе, когда проливались реки крови по всей Европе. XV столетие было веком свободных городов и феодального величия, кончившимся в первой четверти XVI столетия. На развалинах местных владений возникла единая, централизованная власть, перед которой склонились вольные мещане и гордые бароны.
Италия, обогатившая мир передовыми идеями и боровшаяся со всей Европой, подпала, наконец, под чужеземное иго. Ее лучшие сыны воевали в других странах. Петр Строцци воевал с Францией, маркиз Пескара и Жерломо Мароне — с Испанией. Если бы в Италии в ту страшную эпоху было согласие, она могла бы противиться врагам, но, к сожалению, единодушия не было даже между самыми храбрыми гражданами и гениальными военачальниками, они враждовали между собой, нападая друг на друга; враги воспользовались распрей, и Италия пала.
В Европе в то время выделялись две личности. Король Франции Франциск I и король Испании и Германии Карл V. Соперничество этих двух сильных правителей христианского мира уже доходило до крайних границ, окончившись катастрофой при Павии. Турки, разбившие монголов и занявшие Центральную Азию, покорив Константинополь, угрожали Европе. Великий Сулейман достиг высокой степени могущества и славы повелителя Османов. Флот калифа покрывал моря, его полчища были несметны, они доходили до Отранто, даже до Франции. Казалось, никакая человеческая сила не могла сразиться с этим гигантом. Если бы не геройское сопротивление поляков и венгерцев, то царство шуны вытеснило бы царство креста и варварство ислама остановило бы распространение христианской цивилизации. К несчастью, среди веровавших в крест Голгофы не было единодушия, религиозные войны последователей католицизма были гораздо ожесточеннее войн с неверными.
Безнравственная роскошь римского двора, унижающая христианство, продажа индульгенций, с наглостью грабителей совершаемая монахами ордена св. Доминика, дикая ненависть и варварские гонения католической церкви каждой новой мысли и прогресса, составляло основу религиозной политики папы Льва X, разъедавшей христианский мир хуже язычества. Вот что стало главной причиной протестантизма и страшной кровавой борьбы католиков с так называемыми еретиками. Одним из первых апостолов нового учения явился молодой монах из Вюртенберга Лютер. Юношей, посетив Рим, он был поражен безнравственностью католического духовенства, и вера молодого монаха в догматы католицизма была потрясена в самой основе. Чувство уважения к церковной иерархии в нем исчезло. Гнусное поведение кардиналов того времени поразило серьезного и набожного молодого человека.
Замечания Маккиавелли были вполне справедливы. Глава церкви сам был причиной упадка веры. После Александра VI Борджиа, честолюбивого солдата Юлия II, известного истории как развратник и отравитель, на папский престол вошел неверующий атеист Лев X, сибарит из дома Медичи, публично осмеивающий великое учение Того, Кого он удостоился быть викарием на земле. Все это не могло не повлиять на религиозного и впечатлительного Лютера. Возвратившись из Рима в Германию, он открыто стал проповедовать реформу церкви, употребив все средства, дабы привлечь на свою сторону, прежде всего власть имущих, так как народ в ту эпоху умел лишь платить подати и беспрекословно повиноваться. Вюртенбергский реформатор доказал феодальным князьям Германии всю реальную пользу преобразований, последствием которых будет отпадение богатых церковных владений католических пастырей и полная их независимость. Пропаганда Лютера имела серьезные последствия.
Большинство немецких властителей сдались протестантам и завладели католическими, церковными землями. Император Карл V понял, что удар, нанесенный католицизму, неизбежно должен отразиться на нем. Союзник папы поспешил в Германию, которая уже была объята пламенем восстания, но, видя всю невозможность его остановить, не в силах был ничего другого сделать, как войти в переговоры с протестантами и, в конце концов, санкционировать их права. Таким образом, римская церковь в продолжение нескольких лет потеряла: Германию, Голландию, Швейцарию, Англию и Скандинавию. Протестантское пламя проникло также во Францию и Италию, и был момент, когда трон святого Петра, казалось, должен был быть снесенным бурей реформации. В этот критический момент римская церковь перед целым миром развернула свои могучие силы. Началась страшная, кровавая борьба с протестантами. В течение двенадцати веков, абсолютно господствуя над совестью людей, порабощая их папской властью, католическая церковь владела еще и другим могучим оружием: пониманием разницы в психологии латинских народов и племен германских, скандинавских и английских. Тогда как северные народы стремились, так сказать, реализовать свой мистицизм, углубляясь в сущность великого учения Иисуса Христа, отвергая форму, созданную католицизмом, народы Испании, Италии, Франции вполне подчинялись внешней пышности обрядов, устраиваемых им католическим духовенством, авторитет которого порабощал их мыслительные способности, — не допуская критики, но лишь одну слепую веру.
В странах, оставшихся верными католицизму, в эпоху реформации, борьба партий вспыхнула с особенной силой. Католическое духовенство, руководимое своими епископами, поголовно восстало, и начались страшные гонения реформаторов и подозреваемых в ереси; духовенство задалось целью искоренить ее в самом начале и не допускать, чтобы реформа перешла границы. Предводители католицизма употребили два способа для достижения своих целей: насилие, грабеж, убийства граждан целыми массами и учреждение так называемой святой инквизиции. Властители народов, захваченные фанатизмом католического духовенства, употребили меч против реформаторов, а святая инквизиция зажгла костры во всех концах Европы. Резня еретиков во Франции по приказанию Франциска I, Варфоломеевская ночь в царствование короля Карла IX, систематическое избиение инквизицией в Испании всех подозреваемых в ереси, тридцатилетняя война, перед которыми преследование католиков королем Английским Генрихом VIII было ничто. Во имя истинной веры, злодейства совершались тайно и явно. На королей действовали католические духовники и превращали их в палачей. Жертв пытали в подземных тюрьмах и жгли публично на площадях. Инквизиция силилась поработить совесть людей не силой убеждения, а лютыми казнями. Затем орден иезуитов принял на себя ту же миссию.
Мы постараемся рассказать о начале, развитии и господстве этой тяжелой болезни всего человечества, зародившейся в горах Каталонии, известной под названием Ордена Иезуитов, от которой столько веков страдали короли, народы и папы.
День приближался к концу, последние лучи закатившегося солнца слабо освещали хребты Монсеррато, вершины которого поднимаются к небесам; Монсеррато отстоит в расстоянии двадцати четырех миль от Барселоны. Название горы Серрато, в Каталонии, происходит от латинского слова serratus. Этимологи говорят, что римляне назвали эту скалу по ее зубчатым вершинам, походившим на зубы пилы — serra.
В начале побед франков над Испанией, со времен Карла Великого, несколько монахов поселились среди гор и основали монастырь, назвав его Монсеррато. Этот монастырь впоследствии был обогащен магнатами Барселоны и Каталонии, королями Арагоны и Испании. Враги распространяли слух, что монсерратские монахи сочувствуют ереси, которая впоследствии стала официальной религией визиготов, и была, затем истреблена духовенством путем обмана, а светской властью — огнем и мечом. Рассказывали также, что из Африки, находящейся в близком соседстве с Испанией, в монастырь проникли донатические идеи, также истребленные мечом и огнем. Затем, утверждали, будто там нашли убежище спасшиеся от гонений храмовые рыцари (Templari) — военно-духовный орден, основанный для защиты гроба Господня. Орден владел несметными богатствами, которые во что бы то ни стало, пожелал захватить французский король Филипп Красивый, для этого он способствовал выборам в папы француза Клемента VI, чтобы сообща с наместником Христа преследовать орден храмовых рыцарей как еретический, противный христианскому учению, между тем как на деле единственная вина храмовых рыцарей заключалась в том, что они обладали несметными богатствами. Папа Клемент VI был вполне достойный союзник Филиппа Красивого, он объявил орден еретическим. Начались беспощадные гонения храмовых рыцарей: их мучили, грабили, убивали. Главу ордена, Иакова Молай, живым сожгли на медленном огне. Несчастный мученик простер руки к небу и молил провидение призвать на суд своих палачей-грабителей. Всевышний услышал молитву Иакова Молай, через год погибли король и папа. Филипп Красивый на охоте упал с лошади, и рассвирепевший кабан распорол ему живот клыками. Папа Клемент VI умер вскоре после него. Народ в этом видел перст Божий, покаравший злодеев-союзников. После казни Иакова Молай преследование храмовых рыцарей сделалось общим, оставшиеся в живых члены ордена спешили укрыться в итальянской и испанской провинции. Многие из них нашли убежище в монастыре Монсеррато, монахи которого сочувствовали их идеям. Папа и католическое духовенство Кастилии и Каталонии с епископами во главе были страшно озлоблены против монахов; но монастырь Монсеррато был очень силен своим неприступным положением, богатством и любовью народа. Эти каталонские скалы нельзя было осадить, не рискуя возбудить всеобщего восстания во всей округе. Волей-неволей папа и духовенство, затаив злобу, были вынуждены оставить в покое монастырь Монсеррато.
Сделав беглый обзор событий в Европе, мы приступим к рассказу о деятельности главных персонажей в этой правдивой истории.
Италия, обогатившая мир передовыми идеями и боровшаяся со всей Европой, подпала, наконец, под чужеземное иго. Ее лучшие сыны воевали в других странах. Петр Строцци воевал с Францией, маркиз Пескара и Жерломо Мароне — с Испанией. Если бы в Италии в ту страшную эпоху было согласие, она могла бы противиться врагам, но, к сожалению, единодушия не было даже между самыми храбрыми гражданами и гениальными военачальниками, они враждовали между собой, нападая друг на друга; враги воспользовались распрей, и Италия пала.
В Европе в то время выделялись две личности. Король Франции Франциск I и король Испании и Германии Карл V. Соперничество этих двух сильных правителей христианского мира уже доходило до крайних границ, окончившись катастрофой при Павии. Турки, разбившие монголов и занявшие Центральную Азию, покорив Константинополь, угрожали Европе. Великий Сулейман достиг высокой степени могущества и славы повелителя Османов. Флот калифа покрывал моря, его полчища были несметны, они доходили до Отранто, даже до Франции. Казалось, никакая человеческая сила не могла сразиться с этим гигантом. Если бы не геройское сопротивление поляков и венгерцев, то царство шуны вытеснило бы царство креста и варварство ислама остановило бы распространение христианской цивилизации. К несчастью, среди веровавших в крест Голгофы не было единодушия, религиозные войны последователей католицизма были гораздо ожесточеннее войн с неверными.
Безнравственная роскошь римского двора, унижающая христианство, продажа индульгенций, с наглостью грабителей совершаемая монахами ордена св. Доминика, дикая ненависть и варварские гонения католической церкви каждой новой мысли и прогресса, составляло основу религиозной политики папы Льва X, разъедавшей христианский мир хуже язычества. Вот что стало главной причиной протестантизма и страшной кровавой борьбы католиков с так называемыми еретиками. Одним из первых апостолов нового учения явился молодой монах из Вюртенберга Лютер. Юношей, посетив Рим, он был поражен безнравственностью католического духовенства, и вера молодого монаха в догматы католицизма была потрясена в самой основе. Чувство уважения к церковной иерархии в нем исчезло. Гнусное поведение кардиналов того времени поразило серьезного и набожного молодого человека.
Замечания Маккиавелли были вполне справедливы. Глава церкви сам был причиной упадка веры. После Александра VI Борджиа, честолюбивого солдата Юлия II, известного истории как развратник и отравитель, на папский престол вошел неверующий атеист Лев X, сибарит из дома Медичи, публично осмеивающий великое учение Того, Кого он удостоился быть викарием на земле. Все это не могло не повлиять на религиозного и впечатлительного Лютера. Возвратившись из Рима в Германию, он открыто стал проповедовать реформу церкви, употребив все средства, дабы привлечь на свою сторону, прежде всего власть имущих, так как народ в ту эпоху умел лишь платить подати и беспрекословно повиноваться. Вюртенбергский реформатор доказал феодальным князьям Германии всю реальную пользу преобразований, последствием которых будет отпадение богатых церковных владений католических пастырей и полная их независимость. Пропаганда Лютера имела серьезные последствия.
Большинство немецких властителей сдались протестантам и завладели католическими, церковными землями. Император Карл V понял, что удар, нанесенный католицизму, неизбежно должен отразиться на нем. Союзник папы поспешил в Германию, которая уже была объята пламенем восстания, но, видя всю невозможность его остановить, не в силах был ничего другого сделать, как войти в переговоры с протестантами и, в конце концов, санкционировать их права. Таким образом, римская церковь в продолжение нескольких лет потеряла: Германию, Голландию, Швейцарию, Англию и Скандинавию. Протестантское пламя проникло также во Францию и Италию, и был момент, когда трон святого Петра, казалось, должен был быть снесенным бурей реформации. В этот критический момент римская церковь перед целым миром развернула свои могучие силы. Началась страшная, кровавая борьба с протестантами. В течение двенадцати веков, абсолютно господствуя над совестью людей, порабощая их папской властью, католическая церковь владела еще и другим могучим оружием: пониманием разницы в психологии латинских народов и племен германских, скандинавских и английских. Тогда как северные народы стремились, так сказать, реализовать свой мистицизм, углубляясь в сущность великого учения Иисуса Христа, отвергая форму, созданную католицизмом, народы Испании, Италии, Франции вполне подчинялись внешней пышности обрядов, устраиваемых им католическим духовенством, авторитет которого порабощал их мыслительные способности, — не допуская критики, но лишь одну слепую веру.
В странах, оставшихся верными католицизму, в эпоху реформации, борьба партий вспыхнула с особенной силой. Католическое духовенство, руководимое своими епископами, поголовно восстало, и начались страшные гонения реформаторов и подозреваемых в ереси; духовенство задалось целью искоренить ее в самом начале и не допускать, чтобы реформа перешла границы. Предводители католицизма употребили два способа для достижения своих целей: насилие, грабеж, убийства граждан целыми массами и учреждение так называемой святой инквизиции. Властители народов, захваченные фанатизмом католического духовенства, употребили меч против реформаторов, а святая инквизиция зажгла костры во всех концах Европы. Резня еретиков во Франции по приказанию Франциска I, Варфоломеевская ночь в царствование короля Карла IX, систематическое избиение инквизицией в Испании всех подозреваемых в ереси, тридцатилетняя война, перед которыми преследование католиков королем Английским Генрихом VIII было ничто. Во имя истинной веры, злодейства совершались тайно и явно. На королей действовали католические духовники и превращали их в палачей. Жертв пытали в подземных тюрьмах и жгли публично на площадях. Инквизиция силилась поработить совесть людей не силой убеждения, а лютыми казнями. Затем орден иезуитов принял на себя ту же миссию.
Мы постараемся рассказать о начале, развитии и господстве этой тяжелой болезни всего человечества, зародившейся в горах Каталонии, известной под названием Ордена Иезуитов, от которой столько веков страдали короли, народы и папы.
День приближался к концу, последние лучи закатившегося солнца слабо освещали хребты Монсеррато, вершины которого поднимаются к небесам; Монсеррато отстоит в расстоянии двадцати четырех миль от Барселоны. Название горы Серрато, в Каталонии, происходит от латинского слова serratus. Этимологи говорят, что римляне назвали эту скалу по ее зубчатым вершинам, походившим на зубы пилы — serra.
В начале побед франков над Испанией, со времен Карла Великого, несколько монахов поселились среди гор и основали монастырь, назвав его Монсеррато. Этот монастырь впоследствии был обогащен магнатами Барселоны и Каталонии, королями Арагоны и Испании. Враги распространяли слух, что монсерратские монахи сочувствуют ереси, которая впоследствии стала официальной религией визиготов, и была, затем истреблена духовенством путем обмана, а светской властью — огнем и мечом. Рассказывали также, что из Африки, находящейся в близком соседстве с Испанией, в монастырь проникли донатические идеи, также истребленные мечом и огнем. Затем, утверждали, будто там нашли убежище спасшиеся от гонений храмовые рыцари (Templari) — военно-духовный орден, основанный для защиты гроба Господня. Орден владел несметными богатствами, которые во что бы то ни стало, пожелал захватить французский король Филипп Красивый, для этого он способствовал выборам в папы француза Клемента VI, чтобы сообща с наместником Христа преследовать орден храмовых рыцарей как еретический, противный христианскому учению, между тем как на деле единственная вина храмовых рыцарей заключалась в том, что они обладали несметными богатствами. Папа Клемент VI был вполне достойный союзник Филиппа Красивого, он объявил орден еретическим. Начались беспощадные гонения храмовых рыцарей: их мучили, грабили, убивали. Главу ордена, Иакова Молай, живым сожгли на медленном огне. Несчастный мученик простер руки к небу и молил провидение призвать на суд своих палачей-грабителей. Всевышний услышал молитву Иакова Молай, через год погибли король и папа. Филипп Красивый на охоте упал с лошади, и рассвирепевший кабан распорол ему живот клыками. Папа Клемент VI умер вскоре после него. Народ в этом видел перст Божий, покаравший злодеев-союзников. После казни Иакова Молай преследование храмовых рыцарей сделалось общим, оставшиеся в живых члены ордена спешили укрыться в итальянской и испанской провинции. Многие из них нашли убежище в монастыре Монсеррато, монахи которого сочувствовали их идеям. Папа и католическое духовенство Кастилии и Каталонии с епископами во главе были страшно озлоблены против монахов; но монастырь Монсеррато был очень силен своим неприступным положением, богатством и любовью народа. Эти каталонские скалы нельзя было осадить, не рискуя возбудить всеобщего восстания во всей округе. Волей-неволей папа и духовенство, затаив злобу, были вынуждены оставить в покое монастырь Монсеррато.
Сделав беглый обзор событий в Европе, мы приступим к рассказу о деятельности главных персонажей в этой правдивой истории.
ПИЛИГРИМ
По горному склону к монастырю Монсеррато тихо тел молодой мужчина, слегка прихрамывая. Его лицо было бледно, истощено, что придавало ему лет больше, чем было в действительности. Путешественник на каждом шагу встречал богомольцев, шедших из монастыря и в монастырь. И странное дело: никто из пилигримов не приветствовал молодого человека обычным у испанцев: «Да хранит вас Господь». Напротив, все от него сторонились с каким-то ужасом. Как будто на челе этого несчастного была печать проклятия. Какая же причина отталкивала всех от пилигрима? Незнакомец был красив, недурно сложен, и хотя в нем видно было изнурение от продолжительного путешествия, но вся его фигура казалась не только не уродливой, но даже красивой.
Его одежда состояла из лохмотьев, но по его гордой осанке и смелым движениям было видно, что этот человек еще недавно носил благородное одеяние рыцаря. Хромота пилигрима не могла служить причиной отвращения окружающих. В те времена свирепых войн вид не раненного молодого человека возбудил бы больше удивления, чем раненного.
Дорога, ведущая к церкви монастыря, была точно усеяна хромыми, горбатыми, искалеченными, идущими просить милости и исцеления у чудотворной иконы Богородицы (Nostra Signora) монастыря Монсеррато. Причину всеобщей антипатии к молодому пилигриму надо было искать в его взгляде. Несмотря на правильные и красивые черты его лица, не лишенные благородства, глаза его горели зловещим огнем, который леденил кровь каждого, кто встречался с ними. Выражение этих сверкающих глаз было ужасно. В них светилось что-то безжалостное, осуждающее на адские муки без милосердия, без надежды. Страшный взгляд молодого пилигрима, казалось, повторял слова фанатика аббата Цитео, сказанные Лавуру: «Убивайте, всех убивайте; Бог различит верных». Прибыв на площадь монастыря, пилигрим остановился и, как казалось, стал что-то припоминать. Кое-какие перемены в стенах и воротах приводили его в недоумение. Некоторое время он стоял в нерешительности. «Двери были здесь, — шептал он, — это я хорошо помню. Неужели рана в ноге повлияла на мою память? Кругом мертвая тишина, никого не видать. Разве братья оставили аббатство или они уже спят?» При мысли, что монастырь упразднен, пилигрим содрогнулся; подобный факт, как видно было, составлял для него большое несчастье: холодный пот выступил на его истомленном лице, он опустил голову на грудь и тихо, едва передвигая ноги, побрел вдоль каменной стены. Пройдя несколько шагов, он поднял голову, и вся фигура его оживилась: он увидел дверь, над которой сияла металлическая звезда — он нашел то, что искал. По толстому слою пыли, покрывавшему дверь, было видно, что она долго не была в употреблении. Пилигрим дождался, когда совсем закатилось солнце, подошел к порогу, упал на колени, и, стуча в дверь, вскричал: «Я искал света и нашел тьму, я стучал в дверь, но она была заперта. Сжальтесь надо мной!»
Дверь тихо отворилась, и он вошел в сырой и мрачный коридор. Кругом было темно, как в могильном склепе. Пилигрим остановился, не зная куда идти.
Вдруг на его плечо упала чья-то тяжелая рука, и он услыхал шепот:
— Знаешь ли ты, что путь, который ты избрал, может привести тебя к смерти?
— Я один из вождей, — отвечал с совершенным спокойствием пилигрим.
— Один из вождей, глава?.. А что ты мне можешь представить в доказательство?
— Изображение того, кто окружен последователями.
— Большую медаль! — вскричал кто-то с удивлением и вместе с тем с особенным уважением.
— Да, большую медаль семи светильников ордена, — строго отвечал пилигрим. — Теперь, брат, ты должен мне сказать: долго ли я буду стоять в темноте?
— Для тебя, учитель (maestro), тайны быть не может, — отвечал голос, и в конце коридора показался яркий свет. Монах, тщательно закутанный в мантию, попросил пилигрима следовать за ним. Пройдя коридор, эти два человека дошли до незаметного склона, ведущего к отверстию подземелья, устроенного под престолом церкви, монастыря Монсеррато. Многочисленные пещеры в горах дали вполне надежное убежище монахам. Пилигрим и его проводник вошли в обширный зал со сводами, вдоль стен, которого сидели около пятидесяти монахов. Возле одной из стен, стояла каменная скамья с семью углублениями. Шесть мест было занято, седьмое оставалось пустым. При появлении в зале пилигрима все общество пришло в крайнее изумление и страшно взволновалось, увидев, что вошедший, не обращая ни на что внимания, твердыми шагами идет к пустому месту скамьи господ (banco die signori) — предводителей собрания. Со всех сторон послышались крики: «К выходу! К выходу!» Некоторые вскочили со своих мест и взялись за рукоятки мечей, скрытых под монашеской одеждой. Пилигрим, как бы не замечая произведенного им волнения, подошел к пустому месту скамьи. Тогда шесть предводителей, встали и загородили ему дорогу. Незнакомец остановился, достал с груди медаль и показал ее им. Крик изумления и восторга потряс своды зала, и предводители расступились, приглашая вошедшего занять седьмое место. Пилигрим сел, приняв знаки уважения так же, как и угрозы, с которыми его встретили.
Все собрание выражало крайнее удивление.
— Седьмой предводитель жив, между тем мы считали его погибшим, — слышалось отовсюду.
— Теперь храмовые рыцари начнут действовать! Их силы укрепились!
В это время один из сидящих на скамье предводителей, очевидно, председатель собрания, встал. Сняв капюшон для того чтобы говорить, он обнажил свое красивое лицо, опушенное длинной белой бородой.
— Братья, — сказал президент, — хорошо ли охраняются наши двери, берегут ли их ангелы с мечами?
Все отвечали утвердительно.
— Братья, — продолжал президент, — все ли мы здесь знаем друг друга? Можем ли мы бояться измены?
Один из монахов вышел на середину зала и сказал:
— Мне известны все, кроме незнакомца, сидящего около тебя.
Президент продолжал:
— Братья, если кто-нибудь из вас нерешителен, страшится строгих правил ордена, пусть даст клятву молчания и удалится. Потом уже будет поздно; а трусость и измена, по нашим правилам, наказуются смертью.
Помолчав, президент добавил:
— Теперь, братья, мы можем открыть наши лица, дабы все могли видеть друг друга.
Итак, заседание храмовых рыцарей началось.
Его одежда состояла из лохмотьев, но по его гордой осанке и смелым движениям было видно, что этот человек еще недавно носил благородное одеяние рыцаря. Хромота пилигрима не могла служить причиной отвращения окружающих. В те времена свирепых войн вид не раненного молодого человека возбудил бы больше удивления, чем раненного.
Дорога, ведущая к церкви монастыря, была точно усеяна хромыми, горбатыми, искалеченными, идущими просить милости и исцеления у чудотворной иконы Богородицы (Nostra Signora) монастыря Монсеррато. Причину всеобщей антипатии к молодому пилигриму надо было искать в его взгляде. Несмотря на правильные и красивые черты его лица, не лишенные благородства, глаза его горели зловещим огнем, который леденил кровь каждого, кто встречался с ними. Выражение этих сверкающих глаз было ужасно. В них светилось что-то безжалостное, осуждающее на адские муки без милосердия, без надежды. Страшный взгляд молодого пилигрима, казалось, повторял слова фанатика аббата Цитео, сказанные Лавуру: «Убивайте, всех убивайте; Бог различит верных». Прибыв на площадь монастыря, пилигрим остановился и, как казалось, стал что-то припоминать. Кое-какие перемены в стенах и воротах приводили его в недоумение. Некоторое время он стоял в нерешительности. «Двери были здесь, — шептал он, — это я хорошо помню. Неужели рана в ноге повлияла на мою память? Кругом мертвая тишина, никого не видать. Разве братья оставили аббатство или они уже спят?» При мысли, что монастырь упразднен, пилигрим содрогнулся; подобный факт, как видно было, составлял для него большое несчастье: холодный пот выступил на его истомленном лице, он опустил голову на грудь и тихо, едва передвигая ноги, побрел вдоль каменной стены. Пройдя несколько шагов, он поднял голову, и вся фигура его оживилась: он увидел дверь, над которой сияла металлическая звезда — он нашел то, что искал. По толстому слою пыли, покрывавшему дверь, было видно, что она долго не была в употреблении. Пилигрим дождался, когда совсем закатилось солнце, подошел к порогу, упал на колени, и, стуча в дверь, вскричал: «Я искал света и нашел тьму, я стучал в дверь, но она была заперта. Сжальтесь надо мной!»
Дверь тихо отворилась, и он вошел в сырой и мрачный коридор. Кругом было темно, как в могильном склепе. Пилигрим остановился, не зная куда идти.
Вдруг на его плечо упала чья-то тяжелая рука, и он услыхал шепот:
— Знаешь ли ты, что путь, который ты избрал, может привести тебя к смерти?
— Я один из вождей, — отвечал с совершенным спокойствием пилигрим.
— Один из вождей, глава?.. А что ты мне можешь представить в доказательство?
— Изображение того, кто окружен последователями.
— Большую медаль! — вскричал кто-то с удивлением и вместе с тем с особенным уважением.
— Да, большую медаль семи светильников ордена, — строго отвечал пилигрим. — Теперь, брат, ты должен мне сказать: долго ли я буду стоять в темноте?
— Для тебя, учитель (maestro), тайны быть не может, — отвечал голос, и в конце коридора показался яркий свет. Монах, тщательно закутанный в мантию, попросил пилигрима следовать за ним. Пройдя коридор, эти два человека дошли до незаметного склона, ведущего к отверстию подземелья, устроенного под престолом церкви, монастыря Монсеррато. Многочисленные пещеры в горах дали вполне надежное убежище монахам. Пилигрим и его проводник вошли в обширный зал со сводами, вдоль стен, которого сидели около пятидесяти монахов. Возле одной из стен, стояла каменная скамья с семью углублениями. Шесть мест было занято, седьмое оставалось пустым. При появлении в зале пилигрима все общество пришло в крайнее изумление и страшно взволновалось, увидев, что вошедший, не обращая ни на что внимания, твердыми шагами идет к пустому месту скамьи господ (banco die signori) — предводителей собрания. Со всех сторон послышались крики: «К выходу! К выходу!» Некоторые вскочили со своих мест и взялись за рукоятки мечей, скрытых под монашеской одеждой. Пилигрим, как бы не замечая произведенного им волнения, подошел к пустому месту скамьи. Тогда шесть предводителей, встали и загородили ему дорогу. Незнакомец остановился, достал с груди медаль и показал ее им. Крик изумления и восторга потряс своды зала, и предводители расступились, приглашая вошедшего занять седьмое место. Пилигрим сел, приняв знаки уважения так же, как и угрозы, с которыми его встретили.
Все собрание выражало крайнее удивление.
— Седьмой предводитель жив, между тем мы считали его погибшим, — слышалось отовсюду.
— Теперь храмовые рыцари начнут действовать! Их силы укрепились!
В это время один из сидящих на скамье предводителей, очевидно, председатель собрания, встал. Сняв капюшон для того чтобы говорить, он обнажил свое красивое лицо, опушенное длинной белой бородой.
— Братья, — сказал президент, — хорошо ли охраняются наши двери, берегут ли их ангелы с мечами?
Все отвечали утвердительно.
— Братья, — продолжал президент, — все ли мы здесь знаем друг друга? Можем ли мы бояться измены?
Один из монахов вышел на середину зала и сказал:
— Мне известны все, кроме незнакомца, сидящего около тебя.
Президент продолжал:
— Братья, если кто-нибудь из вас нерешителен, страшится строгих правил ордена, пусть даст клятву молчания и удалится. Потом уже будет поздно; а трусость и измена, по нашим правилам, наказуются смертью.
Помолчав, президент добавил:
— Теперь, братья, мы можем открыть наши лица, дабы все могли видеть друг друга.
Итак, заседание храмовых рыцарей началось.
ЗАСЕДАНИЕ ХРАМОВЫХ РЫЦАРЕЙ
По знаку, данному председательствующим, капюшоны и монашеские мантии были сняты. В зале уже не было монахов, все преобразились в воинов, закованных в сталь. На латах каждого из них был крест, обозначавший орден храма. Это был остаток рыцарей, которые когда-то заставляли трепетать Европу. Народ утверждал, что их всех истребили два века назад. Между тем это была неправда. Орден сохранился, правда, претерпев страшные опасности. Благодаря колоссальному богатству, удивительной способности хранить тайну и не выдавать ее даже под пыткой, рыцари храма не все погибли.
Хранитель имен, или, по-современному, секретарь, стал по списку вызывать присутствовавших: «Алан Бомануар!» — «Здесь!» — отвечал старик, занимавший место председателя. Имя Бомануара хорошо известно в истории храмовых рыцарей, а также и в истории Франции. Он пользовался громадной популярностью среди французских войск. — «Перси де Сюссек!» Британский граф вытянулся во весь свой колоссальный рост. — «Педро Калдерон! Франциск Барламакки! Ульрих Цвингли! Гуарниер Хатцинг!»
Называемые отвечали по очереди, когда произносились их имена. Они представляли собой самые разные народы Европы и очень отличались друг от друга внешне. Так клинообразная борода, жесткие усы, угловатое и костлявое лицо Калдерона составляли контраст с детским, полным неги лицом Барламакки из города Лукки в Тоскане; Цвингли, швейцарский реформатор (впоследствии павший в битве против католиков) был совершенная противоположность немецкому барону Хатцингу, розовый цвет лица и светлые волосы ясно обозначали уроженца Саксонии.
— Игнатий Лойола! — вызвал секретарь.
— Здесь! — отвечал новоприбывший пилигрим.
— Брат! — сказал Бомануар, обращаясь к Игнатию, — в день, когда ты оставил нас, три года назад, мы сберегли твои блестящие доспехи, сделанные самым лучшим мастером Толедо. Сбрось свои лохмотья и облекись в них.
— Это совершенно лишнее, — отвечал Лойола. — Лохмотья я ношу не по бедности, а по обету, данному мной. Каждый член нашего ордена имеет право связать себя обетом, если он не противоречит правилам.
Присутствовавшие не могли не согласиться с основательностью этих доводов, и Лойола остался в своих лохмотьях среди рыцарей в блестящих доспехах.
— Братья! — сказал, встав Бомануар, — вот уже двухсотый раз орден собирается с тех пор, как два проклятых человека, папа Клемент VI и король Филипп Красивый, рассеяли наших братьев и старались уничтожить орден. Я лично участвовал в заседаниях ордена сорок раз, так как уже сорок лет принадлежу к ордену, унаследовав эту честь от моего отца. Когда я получил маленькую медаль простого рыцаря, все прежние члены ордена вскоре умерли, их места заняли другие, и я стал старшим там, где был младшим. Все вы, господа, разумные, храбрые, сильные, но и те, которые занимали эти скамьи в продолжение сорока лет, были вполне достойны принятой ими на себя святой великой миссии. Мир праху героев-праведников, — добавил старик, опуская свою седую голову на грудь, мысленно погружаясь в воспоминания прошлого. На минуту в обширном зале наступило торжественное молчание, после которого Бомануар продолжал:
— Братья! Если верить предсказаниям наших прежних старшин, мы близки к полному торжеству наших идей.
Радостный шепот пробежал по собранию, лишь один Игнатий Лойола, как видно было, не разделял общей надежды, он сидел, скрестив руки на груди, глаза его горели, и рот скривился в саркастической улыбке, к счастью, не замеченной собранием при всеобщем энтузиазме.
— Да, братья, — продолжал президент, — силы, угнетающие наш орден, пали. Свет севера осветил мрак юга; гордая, непобедимая Испания и ученая Италия содрогнулись. Немец севера возвысил голос, и трон папы пошатнулся. Падение злодеев — близко, царство избранников Божьих настает.
— Верны ли сведения, сообщенные тобой? — спросил один из членов, принц Конде.
— Да, принц Конде, ты сам хорошо знаешь, как быстро распространяется новое учение, в глубине души ты сочувствуешь ему и, конечно, давно бы сделался лютеранином, если бы не боялся потерять общественное положение и твои несметные богатства.
Принц Конде сконфузился, покраснел и сел на свое место. Президент продолжал:
— Германия пылает, пропаганда Лютера учит народы презирать авторитет Митры и Шлема. Пламя распространяется повсюду. Швейцария, Франция, Италия чутко прислушиваются к истине нового учения, папский авторитет падает. У нас везде есть друзья и помощники, мы обладаем сокровищами, вырванными из рук жадного Филиппа Красивого. Соединимся же все вместе и поможем великому Мартину Лютеру уничтожить авторитет римской церкви, на развалинах которой мы восстановим орден храмовых рыцарей!
— Да здравствует орден храмовых рыцарей! — вскричали все.
Один из братьев попросил слова.
— Имеешь ли ты, почтенный принц, — сказал он, — готовый план для достижения цели?
— Да, имею, — был ответ. — План хорошо обдуман и составлен на общем собрании братьев.
— Не забудьте, что после смерти Иакова Молай наш орден не избрал другого великого магистра, предоставив власть совету семи братьев, из которых самый старший должен быть президентом. Вот почему я занимаю этот пост, — тихо добавил старик. — Между мной и моими товарищами, кроме брата Игнатия Лойолы, бывшего в отсутствии, мы собрали несколько данных, которые я и желаю отдать на ваш суд.
— Сказав это, президент вынул из кармана несколько пергаментов и начал читать следующее:
— Пока мы должны везде искать членов для воскресшего ордена, — сказал он. — Мы должны открыть ряды нашего общества для каждого сочувствующего великому делу свободы совести, что прежде, как вам известно, было запрещено.
— То, что ты предлагаешь, брат, уже обсуждалось семью главными членами совета и найдено весьма разумным. Старые положения заменялись новыми. Решено это общество назвать храмом свободных каменщиков.
— Да будет так! — раздалось единодушно по собранию, и голос принца Конде звучал восторженнее всех.
— Итак, — сказал Бомануар, вставая, — собрание одобряет решение членов семи. Отныне наше общество сделается могущественнейшим в целом мире!
— Да, да, — кричали восторженно все. Но вдруг послышался голос: — Я не признаю решения!
— Как! — вскричали многие члены. — Кто осмеливается не признавать решение великого Совета?!
— Я, Игнатий, — вскричал громовым голосом Игнатий Лойола, вскакивая со скамьи.
Озлоблению собрания не было границ. Восемь или десять испанцев приблизились к Лойоле, точно желая защитить его, но Бомануар одним жестом восстановил спокойствие в зале и, обращаясь к Игнатию Лойоле, мягко спросил:
— Брат, ты разве желаешь, чтобы все оставалось по-прежнему? И это ты, энергичный, смелый, предприимчивый, которого мы хотели выбрать великим магистром, и ты отвергаешь необходимые реформы?
— Я обдумал более обширные перемены, но совершенно противоположные вашим; я изложил их письменно и, если желаете, я могу их вам прочесть, — жестко отвечал Игнатий.
— Почему же ты не заявил об этом раньше в Совете семи?
— Я был уверен, что вы не согласились бы со мной и, потому решил обратиться к собранию всех братьев.
— Все это прекрасно, — сказал Бомануар, — но ты не должен забывать наши правила и свои обязанности. Впрочем, прочти свой проект.
Хранитель имен, или, по-современному, секретарь, стал по списку вызывать присутствовавших: «Алан Бомануар!» — «Здесь!» — отвечал старик, занимавший место председателя. Имя Бомануара хорошо известно в истории храмовых рыцарей, а также и в истории Франции. Он пользовался громадной популярностью среди французских войск. — «Перси де Сюссек!» Британский граф вытянулся во весь свой колоссальный рост. — «Педро Калдерон! Франциск Барламакки! Ульрих Цвингли! Гуарниер Хатцинг!»
Называемые отвечали по очереди, когда произносились их имена. Они представляли собой самые разные народы Европы и очень отличались друг от друга внешне. Так клинообразная борода, жесткие усы, угловатое и костлявое лицо Калдерона составляли контраст с детским, полным неги лицом Барламакки из города Лукки в Тоскане; Цвингли, швейцарский реформатор (впоследствии павший в битве против католиков) был совершенная противоположность немецкому барону Хатцингу, розовый цвет лица и светлые волосы ясно обозначали уроженца Саксонии.
— Игнатий Лойола! — вызвал секретарь.
— Здесь! — отвечал новоприбывший пилигрим.
— Брат! — сказал Бомануар, обращаясь к Игнатию, — в день, когда ты оставил нас, три года назад, мы сберегли твои блестящие доспехи, сделанные самым лучшим мастером Толедо. Сбрось свои лохмотья и облекись в них.
— Это совершенно лишнее, — отвечал Лойола. — Лохмотья я ношу не по бедности, а по обету, данному мной. Каждый член нашего ордена имеет право связать себя обетом, если он не противоречит правилам.
Присутствовавшие не могли не согласиться с основательностью этих доводов, и Лойола остался в своих лохмотьях среди рыцарей в блестящих доспехах.
— Братья! — сказал, встав Бомануар, — вот уже двухсотый раз орден собирается с тех пор, как два проклятых человека, папа Клемент VI и король Филипп Красивый, рассеяли наших братьев и старались уничтожить орден. Я лично участвовал в заседаниях ордена сорок раз, так как уже сорок лет принадлежу к ордену, унаследовав эту честь от моего отца. Когда я получил маленькую медаль простого рыцаря, все прежние члены ордена вскоре умерли, их места заняли другие, и я стал старшим там, где был младшим. Все вы, господа, разумные, храбрые, сильные, но и те, которые занимали эти скамьи в продолжение сорока лет, были вполне достойны принятой ими на себя святой великой миссии. Мир праху героев-праведников, — добавил старик, опуская свою седую голову на грудь, мысленно погружаясь в воспоминания прошлого. На минуту в обширном зале наступило торжественное молчание, после которого Бомануар продолжал:
— Братья! Если верить предсказаниям наших прежних старшин, мы близки к полному торжеству наших идей.
Радостный шепот пробежал по собранию, лишь один Игнатий Лойола, как видно было, не разделял общей надежды, он сидел, скрестив руки на груди, глаза его горели, и рот скривился в саркастической улыбке, к счастью, не замеченной собранием при всеобщем энтузиазме.
— Да, братья, — продолжал президент, — силы, угнетающие наш орден, пали. Свет севера осветил мрак юга; гордая, непобедимая Испания и ученая Италия содрогнулись. Немец севера возвысил голос, и трон папы пошатнулся. Падение злодеев — близко, царство избранников Божьих настает.
— Верны ли сведения, сообщенные тобой? — спросил один из членов, принц Конде.
— Да, принц Конде, ты сам хорошо знаешь, как быстро распространяется новое учение, в глубине души ты сочувствуешь ему и, конечно, давно бы сделался лютеранином, если бы не боялся потерять общественное положение и твои несметные богатства.
Принц Конде сконфузился, покраснел и сел на свое место. Президент продолжал:
— Германия пылает, пропаганда Лютера учит народы презирать авторитет Митры и Шлема. Пламя распространяется повсюду. Швейцария, Франция, Италия чутко прислушиваются к истине нового учения, папский авторитет падает. У нас везде есть друзья и помощники, мы обладаем сокровищами, вырванными из рук жадного Филиппа Красивого. Соединимся же все вместе и поможем великому Мартину Лютеру уничтожить авторитет римской церкви, на развалинах которой мы восстановим орден храмовых рыцарей!
— Да здравствует орден храмовых рыцарей! — вскричали все.
Один из братьев попросил слова.
— Имеешь ли ты, почтенный принц, — сказал он, — готовый план для достижения цели?
— Да, имею, — был ответ. — План хорошо обдуман и составлен на общем собрании братьев.
— Не забудьте, что после смерти Иакова Молай наш орден не избрал другого великого магистра, предоставив власть совету семи братьев, из которых самый старший должен быть президентом. Вот почему я занимаю этот пост, — тихо добавил старик. — Между мной и моими товарищами, кроме брата Игнатия Лойолы, бывшего в отсутствии, мы собрали несколько данных, которые я и желаю отдать на ваш суд.
— Сказав это, президент вынул из кармана несколько пергаментов и начал читать следующее:
«Товарищество, состоящее из рыцарей, священников и народа, имеет своей задачей освобождение человечества от цепей рабства и деспотизма католического духовенства. Товарищество разделяется на три класса. К первому относятся вступающие новички, знакомящиеся с целью ордена. В продолжение трех лет они должны знакомиться с правилами, указываемыми орденом. У них двоякого рода обязанность: учеников и учителей. Ко второму классу принадлежат братья действующие. Им поручает орден исполнение некоторых задач, относящихся к политическим и церковным реформам. К третьему классу принадлежат немногие лица, им уже известны тайны ордена, цель его и средства, которыми он обладает; этот класс совокупно с гроссмейстером управляет делами товарищества. Никто не может быть переведен в высший класс без предварительного пребывания, в продолжение трех лет, в низших классах. Гроссмейстер избирается из достойнейших высшего класса. Затем в союзе со всеми апостолами науки и разума орден вступает в отчаянную борьбу с католической церковью и тиранами, и тогда только будет считать цель свою достигнутой, когда восторжествует свобода и совесть человека избавится от страшных пут католицизма».Программа была встречи» общим холодным молчанием, тем не менее, она произвела глубокое впечатление на присутствующих. Один из братьев встал — это был благородный голландец, прибывший из своей родины, чтобы заполучить союзников для пропаганды великого учения среди рыцарей храма.
— Пока мы должны везде искать членов для воскресшего ордена, — сказал он. — Мы должны открыть ряды нашего общества для каждого сочувствующего великому делу свободы совести, что прежде, как вам известно, было запрещено.
— То, что ты предлагаешь, брат, уже обсуждалось семью главными членами совета и найдено весьма разумным. Старые положения заменялись новыми. Решено это общество назвать храмом свободных каменщиков.
— Да будет так! — раздалось единодушно по собранию, и голос принца Конде звучал восторженнее всех.
— Итак, — сказал Бомануар, вставая, — собрание одобряет решение членов семи. Отныне наше общество сделается могущественнейшим в целом мире!
— Да, да, — кричали восторженно все. Но вдруг послышался голос: — Я не признаю решения!
— Как! — вскричали многие члены. — Кто осмеливается не признавать решение великого Совета?!
— Я, Игнатий, — вскричал громовым голосом Игнатий Лойола, вскакивая со скамьи.
Озлоблению собрания не было границ. Восемь или десять испанцев приблизились к Лойоле, точно желая защитить его, но Бомануар одним жестом восстановил спокойствие в зале и, обращаясь к Игнатию Лойоле, мягко спросил:
— Брат, ты разве желаешь, чтобы все оставалось по-прежнему? И это ты, энергичный, смелый, предприимчивый, которого мы хотели выбрать великим магистром, и ты отвергаешь необходимые реформы?
— Я обдумал более обширные перемены, но совершенно противоположные вашим; я изложил их письменно и, если желаете, я могу их вам прочесть, — жестко отвечал Игнатий.
— Почему же ты не заявил об этом раньше в Совете семи?
— Я был уверен, что вы не согласились бы со мной и, потому решил обратиться к собранию всех братьев.
— Все это прекрасно, — сказал Бомануар, — но ты не должен забывать наши правила и свои обязанности. Впрочем, прочти свой проект.