чтобы власть наша была над всем навечно, из этих стен даже крупицы знания о
ней нельзя отдать. Мы свой язык должны создать и изъясняться меж собою будем
им, чтоб даже невзначай никто из нас не мог проговориться.
Трактатов множество в века на разных языках в народ отправим. Пусть все
дивятся, думают, что все мы излагаем. И будем излагать мы множество наук
чудесных и открытий разных так, чтобы от главного все дальше уходили
простолюдины и правители. А мудрецы в грядущих пусть веках трактатами
мудреными, науками других дивят. От главного при этом удаляясь сами, и
других от главного подальше уведут.
-- Пусть будет так, -- с верховным согласились все. Отец один
молчал.
И жрец верховный продолжал:
-- Еще один вопрос нам нужно разрешить немедля. За девятнадцать лет
ученья постигли мы, как образы творятся. Любой из нас теперь способен образ
сотворять, который может мир менять, разрушить государство или укрепить,
-- и все ж загадка остается. Сказать мне может кто-нибудь из вас, все ж
почему, по силе разный у каждого творится образ? И почему по времени мы
долго так творим? -- жрецы молчали. Никто ответ не знал. Верховный
продолжал, слегка возвысив голос, и посох в его руке от напряжения дрожал,
когда верховный всем сказал:
-- Меж тем средь нас один способен быстро образы творить, и сила их
непревзойденной остается. Всех нас он девятнадцать лет учил, но
недосказанное остается. Все мы сейчас понять должны, что меж собою не равны.
Не важен сан, каким из нас кто обладает. Пусть каждый знает, среди нас один
над всеми может властвовать незримо, тайно. Он волен силой образа, что
сотворить способен, возвеличить каждого или убить. Один способен государств
судьбу решить. Я, жрец верховный, властью, данной мне, способен поменять
соотношенье сил. Закрыты двери храма, в котором мы сейчас сидим. Снаружи
верная охрана без приказа моего дверь не откроет никому.
Жрец верховный с трона встал, медленно ступая и посохом стуча по плитам
каменным, пошел к отцу, посередине зала вдруг остановился и, глядя на отца,
сказал:
-- Сейчас ты выберешь из двух один свой путь. Вот первый. Сейчас
для всех ты тайну силы образов своих раскроешь, расскажешь, как и чем они
творятся, и тогда объявлен будешь ты жрецом после меня вторым и станешь
первым, когда я уйду. Перед тобой живущие все будут преклоняться. Но если
тайну не раскроешь нам свою, перед тобой второй предстанет путь. Ведет он
только в эту дверь.
Жрец указал на дверь, ведущую из зала храма в башню, в которой не было
ни окон, ни вторых дверей наружных. У башни той высокой с гладкими стенами
площадка наверху была, с нее раз в год в определенный день перед собравшимся
народом пел отец или иной какой-то жрец.
Верховный, указывая отцу на дверь, что вела в эту башню, еще добавил:
-- Ты в эту дверь войдешь и никогда не выйдешь из нее. Я дверь
замуровать приказ отдам, лишь маленькое в ней окошечко оставить прикажу,
через него ты будешь пищи минимум иметь на каждый день. Когда настанет
время, и у башни соберутся люди, ты на высокую площадку выйдешь к ним. Ты
выйдешь, только петь не будешь, образы творя. Ты выйдешь, чтоб тебя народ
увидел и не поселилось беспокойство в нем, и кривотолки не возникли от
исчезновенья твоего. Ты можешь только поприветствовать народ словами. Когда
посмеешь песню спеть творящую, то даже за одну не будешь пищи получать,
воды, три дня. За две -- шесть дней ни пищи, ни воды ты не получишь, сам
назначишь смерть свою. Теперь решай из двух какой сам выбираешь путь?
Отец спокойно с места встал своего. В лице его ни страха, ни упрека не
было, лишь грусть слегка морщинкою легла. Он вдоль сидящих в ряд жрецов
прошел, в глаза им каждому взглянул. И в каждой паре глаз познанья жажду
видел. Познанье, но и алчность были в каждой паре глаз. Отец к верховному
жрецу вплотную подошел и посмотрел ему в глаза. Суровых, алчностью горящих,
седой жрец глаз не отводил, о камни посохом ударил, сурово повторил отцу в
лицо, брызжа слюною:
-- Быстрей решай, какой из двух ты выбираешь будущего путь.
Отец без страха в голосе, упрека ему спокойно отвечал:
-- По воле, может быть, судьбы я выбираю полтора пути.
-- Как можно выбрать полтора, -- жрец закричал, -- ты
посмеяться смеешь надо мной, над всеми, кто сейчас в великом храме!
Отец к двери, ведущей в башню, подошел и, повернувшись, всем ответил:
-- Смеяться, обижая вас, поверьте, я не мыслил. По вашей воле я в
башню навсегда уйду. Перед уходом тайну всем открою, как смогу и знаю, мой
ответ мне путь второй не принесет. Вот потому и получается, что выбрал
полтора пути.
-- Так говори! Не медли, -- голоса вскочивших с мест жрецов под
сводами звучали. -- Тайна где?
-- Она в яйце, -- спокойно прозвучал ответ.
-- В яйце? В каком яйце? О чем ты, поясни? -- отца собравшиеся
вопрошали, и он собравшимся ответ давал.
-- Яйцо от курицы цыпленка курицы взрастит. Яйцо от утки возродит
утенка. Яйцо орлицы миру принесет орла. Кем ощущаете себя, то и от вас
родится.
-- Я ощущаю! Я творец! -- верховный прокричал вдруг жрец.
-- Скажи, как всех сильнее образ сотворить?
-- Неправду ты сказал, -- отец жрецу ответил, -- не веришь
сам тому, что говоришь.
-- Тебе откуда может быть известно, сколь силы вера у меня?
-- Творящий никогда просить не станет. Творящий отдавать способен
сам. Просящий ты, а это значит, ты в скорлупе неверия...
Отец ушел, за ним закрылась дверь, потом замуровали вход, приказу
следуя верховного жреца. В отверстие небольшое раз в день передавали пищу
для отца. Та пища скудною была, и не всегда ему воды давали вдоволь. А перед
днем, когда собраться перед башнею народ был должен, чтобы услышать песни
новые и сказы, три дня отцу не подавали пищу, ему давалась лишь вода. Так
приказал верховный жрец, приказ первоначальный свой изменив. Так приказал,
чтобы ослаб отец и песню новую творящую собравшимся не спел.
Когда народу множество пред башней собралось, отец к народу на площадку
башни вышел. Он весело смотрел на ждущую толпу. Ни слова не сказал он людям
про свою судьбу. Просто запел. Песнь голосом ликующим лилась, формировался
образ необычный. Народ ему собравшийся внимал. Песнь завершил свою отец и
сразу новую начал.
Пел целый день стоящий наверху певец. Когда день близился к закату, он
всем сказал: "С рассветом новым новые услышите вы песни". И пел собравшимся
отец на второй день. Народ не знал, что и воды уже певец, в темнице живущий,
от жрецов не получал.
Слушая рассказ Анастасии о ее далеком праотце, мне захотелось услышать
и хоть одну из песен, которые он пел, и я спросил:
-- Анастасия, если ты вот так в деталях можешь воспроизводить все
сцены из жизни своих прародителей, то ты и песню можешь, значит, спеть? Ту
песню, которую людям пел твой прародитель с башни.
-- Все песни эти слышу я сама, но перевод доподлинный их
невозможен. Не хватит многих слов. Да и за многими словами смысл сейчас
другой. К тому же ритм поэзии, тогда звучащей, трудно сегодняшними фразами
создать.
-- Как жаль, хотелось мне услышать песни те.
-- Владимир, ты услышишь их. Они воскреснут.
-- Как воскреснут? Ты ж говоришь, что невозможен перевод.
-- Доподлинно перевести нельзя. Но можно новые создать, такие же по
духу и по смыслу. Их барды создают сейчас, используя знакомые для всех слова
сегодня. Одну, последнюю, что пел тогда отец, ты уже слышал.
-- Я слышал? Где, когда?
-- Тебе ее бард из Егорьевска прислал.
-- Он много присылал...
-- Да, много, среди них одна похожа очень на ту, последнюю...
-- Но как могло произойти такое?
-- Преемственность есть у времен.
-- А что же это за песня, в ней слова какие?
_Сейчас поймешь. Все по порядку расскажу.
_
КОГДА ОТЦЫ
поймут...
На третий день с рассветом поднялся на площадку вновь отец. Он
улыбался, на толпу людей смотрел. Глазами все искал в толпе кого-то. Ему
бродячие певцы приветственно махали и поднимали инструменты свои вверх, и
струны инструментов трепетали под руками вдохновенными певцов. Отец им
улыбался и все внимательнее обводил толпу глазами. Увидеть сына своего хотел
отец. Увидеть сына, рожденного любимой девятнадцать лет назад в лесу. Вдруг
из толпы к нему донесся голос звонкий, молодой:
-- Скажи, поэт великий и певец. Ты наверху стоишь над всеми высоко.
Я здесь внизу, но почему мне кажется, ты будто близкий мне, как будто мой
отец?
И диалог двоих услышали все люди:
-- Что ж ты, юнец, отца не знаешь своего? -- спросил певец с
высокой башни.
-- Мне девятнадцать лет, не видел я отца ни разу. Мы с матерью моей
одни живем в лесу. Отец ушел от нас до появленья моего.
-- Скажи мне, юноша, вначале, каким ты видишь мир вокруг?
-- Прекрасен мир рассветным днем и на закате дня. Чудесен и
многообразен он. Но портят люди красоту земную, страдания друг другу
причиняют.
С высокой башни голос отвечал:
-- Ушел отец от вас, быть может, потому, что стыдно стало пред
тобой ему за мир, в который он тебя приводит. Ушел отец твой, чтоб сделать
весь мир прекрасным для тебя.
-- И что же, верил мой отец, что он один сумеет мир переиначить?
-- Наступит день, и все отцы поймут, что именно они за мир в
ответе, в котором дети их живут. Наступит день, и каждый осознает, что
прежде чем дитя любимое в мир привести, необходимо мир счастливым сделать. И
ты о мире должен думать, в котором будет твое чадо жить. Скажи мне, юноша,
как скоро твоя избранница должна родить?
-- Нет у меня избранницы в лесу. Там мир прекрасен, множество
друзей. Но не знаком я с той, которая захочет пойти за мной в мой мир, а я
его оставить не могу.
-- Что ж, пусть пока еще не видишь ты избранницу прекрасную свою,
зато есть время у тебя для будущего вашего ребенка мир хоть немножко
радостнее сделать.
-- К тому стремиться буду, как и мой отец.
-- Ты не юнец уже. В тебе течет кровь молодца, поэта будущего и
певца. О мире расскажи своем прекрасном людям. Давай с тобою вместе мы
споем. Вдвоем споем, о будущем, прекрасном мире.
-- Кто сможет петь, когда звучит твой голос, поэт великий и певец?
-- Поверь мне, юноша, и ты так сможешь петь. Я строку первую,
вторую -- ты. Только смелее подпевай, поэт.
Отец запел с высокой башни. Над головами у собравшихся людей эхом
подхваченный летящий голос, ликуя, выводил строку:
Я встаю, мне рассвет улыбается...
А из толпы, внизу стоящей, вдруг чистый, звонкий голос еще несмело
продолжал:
Я иду, а мне птицы поют...
И за строкой отца строка звучала сына, а иногда в единое сливались
голоса, и песня звонкая о радости звучала:
Этот день никогда не кончается
Все сильней и сильней я люблю.
Уж осмелевший юноша с отчаянным восторгом песню продолжал:
Легкой походкой по солнца дороге
Выйду я в рощу Отца,
Вижу тропу, но не чувствую ноги,
Счастью не видно конца.
Помню, что все это раньше я видел:
Небо, деревья, цветы.
Взгляд был другой, весь в тоске и обиде,
Ну, а теперь везде Ты!
Все то же самое, звезды и птицы,
Только иначе смотрю:
Нет больше грусти,
Не знаю, как злиться,
Люди, я всех вас люблю!
Певец на башне пел все тише, и вскоре голос с башни замолчал. Певец на
башне покачнулся, но устоял и улыбнулся людям. И до конца внимал, как голос
его сына все крепчал! Сына-певца, стоявшего внизу.
Когда оконченною песня та была, отец, стоящий на площадке башни, людям
помахал рукой, прощаясь. От глаз людских чтобы укрыться, на пять ступенек
лестницы, ведущей вниз, спустился. Слабеющий, сознание теряя, он до предела
напрягал свой слух. Потом услышал, ветерок донес слова, что его сыну,
юноше-певцу, красавица шептала пылко молодая: "Позволь мне, юноша,
позволь... Я за тобою, я с тобою в мир прекрасный твой войду...".
На каменных ступенях башни замурованной терял сознание и умирал с
улыбкою отец. С последним вздохом губы прошептали: "Продлится род. В кругу
детей счастливых будь счастлива, любимая моя". Сердцем услышала прамамочка
его слова. Потом слова из песни двух моих отцов в тысячелетиях поэты
повторяли. Сами собой в поэтах разных стран, времен слова из песни той и
фразы нарождались. На разных языках они звучали. Слова простые истину несли,
сквозь постулаты прорывались. Вот и сегодня вновь звучат они. Кто расшифрует
строки их, но не умом, кто своим сердцем осознает, тот многое из мудрости
познает.
-- А в других песнях, что пел отец твой с башни, был какой-то
смысл? Зачем он жизнь за песни отдавал?
-- Отец, Владимир, в песнях своих много образов создал. Они потом
построили и сохраняли долго государство. Жрецы, потомки первых тех жрецов, с
их помощью религий множество создали, захватывали в разных странах власть.
Лишь только одного жрецы не знали, когда использовали образы с корыстной
целью. Жрецы не знали, как навсегда, навечно образы себе служить заставить.
Теряли силу образы у тех, кто их стремился собственной гордыне подчинить.
Кто...
-- Постой, постой, Анастасия. Я что-то никак про образы понять не в
силах.
-- Прости, Владимир, ты меня за непонятность изъяснений. Сейчас
попробую расслаблюсь, соберусь, все по порядку о науке, из всех наук
главнейшей, расскажу. Наукой образности называется она. Все от нее науки
древние и современные идут. Ее жрецы на части расчленили, чтоб главное
навечно утаить, чтоб свою власть над всем земным навечно сохранить,
передавая устно знания о ней своим потомкам в подземных храмах. Итак, они
стремились тайну сохранять, что их потомкам, сегодняшним жрецам, лишь
тысячная часть науки той досталась. Но тогда, когда все начиналось, у
жречества намного лучше получалось.
-- А как все начиналось? Ты все сначала говори.
-- Да! Да, конечно. Что-то снова я заволновалась. Все по порядку надо
говорить. Осознанность науки той с башни звучащих песен начиналась.
жизни
ПРОСЛАВЛЯЛ
Когда отец с высокой башни пел, из его песен образы рождались. Среди
людей, внизу стоящих, были поэты, певцы и музыканты. И все жрецы тогдашние
средь множества людей стоящих чинно восседали. Больше всего жрецы боялись,
чтоб образ в песнях не родился, их обличающий, чтоб не сказал отец о том,
что заточен жрецами в башне он. Но с башни замурованной о радостном лишь пел
певец. Правителя он образ справедливого создал, народ, с которым мог
счастливым жить. И мудрых образы создал жрецов. И процветающей нарисовал
страну, народ, живущий в ней. Он никого не обличал, он радость жизни
прославлял.
Жрецы, что девятнадцать лет науку образности познавали, больше других,
что делает певец, наверно, понимали. Они следили за лицами людей и видели,
как лица вдохновлялись. Следили, как поэтов губы шепчут строки и музыканты в
такт песням на своих инструментах тихонько пальцами перебирали струны.
Два дня с высокой башни пел отец. Жрецы в уме своем считали, на сколько
тысяч лет один пред всеми строит будущее человек. На третий день с рассветом
слова последней песни прозвучали, что с сыном своим спел отец и удалился, их
люди слушавшие разошлись.
Верховный жрец на своем месте долго оставался. В задумчивости он на
своем месте восседал, и видели вокруг стоящие в молчании жрецы, как на
глазах у них и волосы и брови верховного жреца белели, их покрывала седина.
Потом он встал и приказал размуровать ведущий в башню вход. Ив башню вход
размуровали.
На каменном полу поэта тело безжизненным лежало. Кусочек хлеба метрах в
двух -- к нему рука ослабшая не дотянулась. Между рукой и хлеба тем
кусочком мышонок бегал и пищал. Мышонок все просил и ждал, когда поэт
возьмет свой хлеб и с ним поделится, но сам мышонок хлеб не брал. Он ждал,
надеялся, что оживет певец. Вошедших увидал людей мышонок и отскочил к
стене, потом к ногам людей, стоящих молчаливо, подбежал. Две бусинки горящих
глаз мышонка в глаза людские заглянуть пытались. На плитах серых его
вошедшие жрецы не замечали. Тогда к кусочку маленькому хлеба он снова
торопливо подбежал. Мышонок серенький отчаянно пищал, кусочек хлеба
маленький тянул, толкал к руке безжизненной философа, поэта и певца.
Тело отца с великой почестью жрецы в подземном храме хоронили. Его
могилу неприметной сделали для всех, в полу под каменной плитой. И над
могилою отца, седую голову верховный жрец склонив, сказал: "Никто из нас не
скажет о себе, что он познал, как ты, как образы великие творятся. Но ты не
умер. Только тело мы твое похоронили. Вокруг, в тысячелетьях над землей жить
будут образы, тобой сотворены, в них ты. Потомки наши душой соприкасаться
будут с ними. Быть может, кто-то в будущих веках познать сумеет суть
творенья, какими нужно людям стать. И мы учение великое должны создать, и в
тайне его будем сохранять в тысячелетьях, пока не осознает кто-нибудь из нас
или потомков наших, на что свою великую направить силу должен человек".
Жрецы создали тайную науку. Наукой образности называлось их ученье,
науки все другие от нее произошли. Жрецы верховные, чтоб засекретить
главное, науку образности расчленили всю, по разным направлениям других
жрецов заставив думать. Так, астрономия, и математика, и физика позднее
родились, и множество других наук, оккультных в том числе. Все так построили
лишь для того, чтоб, увлекаясь частностями, не смог никто до главного учения
добраться.
-- Но что это за главное учение? Что за наука и в чем суть ее,
науки образности, как ты говоришь?
-- Наука эта позволяет человеку мысль ускорять и образами мыслить,
весь космос сразу охватить и в микромир проникнуть, невидимые, но живые
образы-субстанции создать и управлять с их помощью большим сообществом
людей. Религий множество с помощью науки этой получилось. Тот, кто даже
слегка ее познал, неимоверной властью обладал, мог страны покорять, свергать
царей с престола.
-- И что же, всего один лишь человек мог покорить страну?
-- Да, мог. И схема в том проста.
-- Истории сегодняшней подобный факт известен хоть один?
-- Известен.
-- Расскажи о нем. Я что-то не припомню ничего подобного.
-- Зачем, рассказывая время тратить, вернешься, прочитай о Раме,
Кришне, Моисее. И ты увидишь творенья их, жрецов -- познавших часть
науки образности тайной.
-- Ну ладно, прочитаю о деяньях их, а суть науки как пойму? Ты мне
о сути рассказать попробуй, чему они и как учились.
-- Учились мыслить образно, -- тебе об этом говорила я.
-- Да, говорила, только непонятно, какая связь, ну, математики иль
физики с наукой этой.
-- Наукой этой овладевшему не нужно формулы писать, чертить и
создавать модели разные. В материю он мысленно способен проникать в ядро, и
атом расщеплять. Но это лишь простое упражнение, чтобы познать, как
управлять людскими судьбами, народом разных стран.
-- Ну, надо же, такого я нигде и не читал.
-- А в Библии? В Завете Ветхом есть пример, когда жрецы между собою
состязались в том, кто сильнее в образах творит. Жрец Моисей и фараона
высшие жрецы. Бросал пред всеми Моисей свой жезл и превращал его в змею. И
то же самое жрецы, которые при фараоне были, повторяли. Потом змея, что
Моисей создал, других змей поглотила.
-- Так что, все это правда было?
-- Да.
-- Я думал, вымысел или какая-то иносказательность.
-- Не вымысел, Владимир, все было точно так, как говорится в Завете
Ветхом о состязаньи том.
-- А для чего им надо было состязаться так друг перед другом?
-- Чтоб показать, кто может образ сильный создавать, способный
победить других. И Моисей всем показал, что он сильнейший. После чего
бессмысленно с ним было воевать. Необходимо было просьбы выполнять его, не
воевать. Но не послушал фараон, остановить пытался израильтян, идущих под
предводительством Моисея и образа, им сотворенного. Но воины народ Израиля
остановить были не в силах, народ, в котором образ жил сильнейший. Потом ты
можешь прочитать, как побеждал народ Израиля много раз другие племена, брал
города. Как он свою религию создал и государство. Померкла слава фараонов.
Но когда еще сильнее всех были жрецы Египта в творении образов великих,
когда просчитывать могли, какие действия в народе произведет творимый образ,
процветал Египет, управляемый жрецами.
Из всех известных государств, что были созданы после последней
катастрофы на земле, Египет дольше всех в расцвете был.
-- Нет, подожди, Анастасия, известно всем -- Египтом фараоны
управляли. Их пирамиды-усыпальницы до наших дней дошли.
-- Роль власти исполнительной внешне на фараонов возлагалась. Но
главною задачей фараона была задача образ правителя мудрого собою
олицетворять. Решенья важные готовились не фараоном. Когда пытались фараоны
власть полностью себе забрать, слабело сразу государство. Каждый фараон был,
прежде всего, посвящен на царствие жрецами. С младенчества учился у жрецов и
фараон, науку образов стремился познавать. Ее освоивший азы лишь мог
назначенным на царство быть.
Структуру власти, что была тогда в Египте, сегодня можно так
обрисовать. В самом верху стояли тайные жрецы, потом жрецы, что обученьем
занимались и правосудие чинили. Контроль над государством внешне осуществлял
совет из представителей сословий всех жрецов, а фараон правил по их законам
и указкам. У предводителей общин было немало власти исполнительной,
считалось, независимы они. Примерно так все было, как сегодня. У многих
государств есть президент, правительство как исполнительная власть.
Парламент -- как жрецы из прошлого, законы издает. Отличие их в том, что
ни в одной стране быть президентом негде поучиться, как фараон учился у
жрецов. И тем, кто заседает в совете, думе или конгрессе, неважно, термином
каким законодателей-жрецов сегодняшних назвать, другое важно: им тоже негде
поучиться, пред тем как правящий закон издать. Где мудрости законодателям
учиться, когда наука образности в тайниках хранится? Вот потому и хаос в
государствах многих.
-- Ты что же хочешь сказать, Анастасия, если бы мы за основу взяли
структуру управления страной, как в древнем Египте была, то все бы лучше
было?
-- Структура власти мало что изменит. Всего важнее, что стоит за
ней. И если о египетской структуре говорить, то не она, не фараоны и даже не
жрецы Египтом управляли.
-- А кто?
-- Всем управляли образы в Египте древнем. Им подчинялись и жрецы,
и фараоны. Из науки древности об образности, тайный совет из нескольких
жрецов взял образ фараона, правителя справедливого. Таким взял образ, каким
им представлялся он в то время. Манера поведения и внешнее убранство, и
образ жизни фараона на тайном том совете обсуждались долго. Потом обучали
одного из выбранных жрецов, чтобы на образ он похожим стал. Старались
выбрать из сословий царских претендента. Но если внешне или по характеру не
подходил никто из царской крови, жрецы могли любого взять жреца и выдать
именно его за фараона. Обязан был пред всеми жрец-фараон всегда и
соответствовать задуманному образу, особенно тогда, когда среди народа
появлялся. Потом в народе каждый незримый образ над собою ощущал и
действовал, как понимал. Когда народ поверит в образ, когда по нраву образ
большинству, с желаньем каждый будет следовать ему, и в государстве нет
необходимости огромную надсмотрщиков-чиновников строить структуру. Такое
государство крепнет, процветает.
-- Но если б это было так, тогда б сегодня без образов не
обходились государства. А они обходятся, живут и процветают. Америка,
Германия и наш Советский Союз До перестройки огромным государством был.
-- Без образа, Владимир, и сегодня не могут государства обходиться.
Лишь то сегодня относительно других и процветает государство, в котором
образ правит наиболее приемлемый для большинства людей.
-- Так кто ж его сегодня создает? Сегодня ж нет жрецов.
-- Жрецы есть и сегодня, только по-другому называются они, и знаний
все меньше от науки образности в них. Расчеты долгосрочные и беспристрастные
не в силах сделать современные жрецы. Поставить цель и образ сотворить
достойный, чтоб к цели был способен привести страну.
-- О чем ты говоришь, Анастасия, какие же жрецы, какие образы в
нашем Советском Союзе были? Всем управляли тогда большевики. Сначала Ленин,
потом Сталин во главе стояли. Потом другие первые секретари. Политбюро было
у них. Религию тогда вообще почти ликвидировали, храмы разрушили, а ты
-- жрецы.
-- Владимир, ты внимательнее посмотри. Что было перед тем, как
государство, что Советским Союзом, стало называться, возникло?
-- Как было что? Все знают. Был царизм. Потом свершилась революция,
и мы пошли по пути социализма, стремились коммунизм построить.
-- Но перед тем как революция свершилась, в народе образ усиленно
распространялся справедливого, счастливого и нового устройства государства,
а старое устройство обличалось. Ведь образ строился с начала государства
нового. И образ нового, для всех добрейшего правителя в народе создавался. И
то, как каждый будет жить счастливо. Вот эти образы и повели людей, позвали
за себя сражаться с теми, кто еще старым образам был верен. И революция,
потом гражданская война, в которую народа множество было вовлечено, на самом
деле двух образов сраженьем были.
-- Конечно, что-то в этом, может, есть. Но только Ленин, Сталин не
образы. Они, все знают, просто люди, руководители страны.
-- Ты называешь имена, считая, что стояли за ними только люди во
плоти. На самом деле... Может, сам подумаешь, поймешь -- все это далеко
не так, Владимир.
-- Да, как не так? Я ж говорю тебе -- все знают, -- Сталин
человеком был.
-- Тогда скажи, Владимир, мне, каким был Сталин человеком?
-- Каким? Каким... Ну, сначала все считали добрым, справедливым.
ней нельзя отдать. Мы свой язык должны создать и изъясняться меж собою будем
им, чтоб даже невзначай никто из нас не мог проговориться.
Трактатов множество в века на разных языках в народ отправим. Пусть все
дивятся, думают, что все мы излагаем. И будем излагать мы множество наук
чудесных и открытий разных так, чтобы от главного все дальше уходили
простолюдины и правители. А мудрецы в грядущих пусть веках трактатами
мудреными, науками других дивят. От главного при этом удаляясь сами, и
других от главного подальше уведут.
-- Пусть будет так, -- с верховным согласились все. Отец один
молчал.
И жрец верховный продолжал:
-- Еще один вопрос нам нужно разрешить немедля. За девятнадцать лет
ученья постигли мы, как образы творятся. Любой из нас теперь способен образ
сотворять, который может мир менять, разрушить государство или укрепить,
-- и все ж загадка остается. Сказать мне может кто-нибудь из вас, все ж
почему, по силе разный у каждого творится образ? И почему по времени мы
долго так творим? -- жрецы молчали. Никто ответ не знал. Верховный
продолжал, слегка возвысив голос, и посох в его руке от напряжения дрожал,
когда верховный всем сказал:
-- Меж тем средь нас один способен быстро образы творить, и сила их
непревзойденной остается. Всех нас он девятнадцать лет учил, но
недосказанное остается. Все мы сейчас понять должны, что меж собою не равны.
Не важен сан, каким из нас кто обладает. Пусть каждый знает, среди нас один
над всеми может властвовать незримо, тайно. Он волен силой образа, что
сотворить способен, возвеличить каждого или убить. Один способен государств
судьбу решить. Я, жрец верховный, властью, данной мне, способен поменять
соотношенье сил. Закрыты двери храма, в котором мы сейчас сидим. Снаружи
верная охрана без приказа моего дверь не откроет никому.
Жрец верховный с трона встал, медленно ступая и посохом стуча по плитам
каменным, пошел к отцу, посередине зала вдруг остановился и, глядя на отца,
сказал:
-- Сейчас ты выберешь из двух один свой путь. Вот первый. Сейчас
для всех ты тайну силы образов своих раскроешь, расскажешь, как и чем они
творятся, и тогда объявлен будешь ты жрецом после меня вторым и станешь
первым, когда я уйду. Перед тобой живущие все будут преклоняться. Но если
тайну не раскроешь нам свою, перед тобой второй предстанет путь. Ведет он
только в эту дверь.
Жрец указал на дверь, ведущую из зала храма в башню, в которой не было
ни окон, ни вторых дверей наружных. У башни той высокой с гладкими стенами
площадка наверху была, с нее раз в год в определенный день перед собравшимся
народом пел отец или иной какой-то жрец.
Верховный, указывая отцу на дверь, что вела в эту башню, еще добавил:
-- Ты в эту дверь войдешь и никогда не выйдешь из нее. Я дверь
замуровать приказ отдам, лишь маленькое в ней окошечко оставить прикажу,
через него ты будешь пищи минимум иметь на каждый день. Когда настанет
время, и у башни соберутся люди, ты на высокую площадку выйдешь к ним. Ты
выйдешь, только петь не будешь, образы творя. Ты выйдешь, чтоб тебя народ
увидел и не поселилось беспокойство в нем, и кривотолки не возникли от
исчезновенья твоего. Ты можешь только поприветствовать народ словами. Когда
посмеешь песню спеть творящую, то даже за одну не будешь пищи получать,
воды, три дня. За две -- шесть дней ни пищи, ни воды ты не получишь, сам
назначишь смерть свою. Теперь решай из двух какой сам выбираешь путь?
Отец спокойно с места встал своего. В лице его ни страха, ни упрека не
было, лишь грусть слегка морщинкою легла. Он вдоль сидящих в ряд жрецов
прошел, в глаза им каждому взглянул. И в каждой паре глаз познанья жажду
видел. Познанье, но и алчность были в каждой паре глаз. Отец к верховному
жрецу вплотную подошел и посмотрел ему в глаза. Суровых, алчностью горящих,
седой жрец глаз не отводил, о камни посохом ударил, сурово повторил отцу в
лицо, брызжа слюною:
-- Быстрей решай, какой из двух ты выбираешь будущего путь.
Отец без страха в голосе, упрека ему спокойно отвечал:
-- По воле, может быть, судьбы я выбираю полтора пути.
-- Как можно выбрать полтора, -- жрец закричал, -- ты
посмеяться смеешь надо мной, над всеми, кто сейчас в великом храме!
Отец к двери, ведущей в башню, подошел и, повернувшись, всем ответил:
-- Смеяться, обижая вас, поверьте, я не мыслил. По вашей воле я в
башню навсегда уйду. Перед уходом тайну всем открою, как смогу и знаю, мой
ответ мне путь второй не принесет. Вот потому и получается, что выбрал
полтора пути.
-- Так говори! Не медли, -- голоса вскочивших с мест жрецов под
сводами звучали. -- Тайна где?
-- Она в яйце, -- спокойно прозвучал ответ.
-- В яйце? В каком яйце? О чем ты, поясни? -- отца собравшиеся
вопрошали, и он собравшимся ответ давал.
-- Яйцо от курицы цыпленка курицы взрастит. Яйцо от утки возродит
утенка. Яйцо орлицы миру принесет орла. Кем ощущаете себя, то и от вас
родится.
-- Я ощущаю! Я творец! -- верховный прокричал вдруг жрец.
-- Скажи, как всех сильнее образ сотворить?
-- Неправду ты сказал, -- отец жрецу ответил, -- не веришь
сам тому, что говоришь.
-- Тебе откуда может быть известно, сколь силы вера у меня?
-- Творящий никогда просить не станет. Творящий отдавать способен
сам. Просящий ты, а это значит, ты в скорлупе неверия...
Отец ушел, за ним закрылась дверь, потом замуровали вход, приказу
следуя верховного жреца. В отверстие небольшое раз в день передавали пищу
для отца. Та пища скудною была, и не всегда ему воды давали вдоволь. А перед
днем, когда собраться перед башнею народ был должен, чтобы услышать песни
новые и сказы, три дня отцу не подавали пищу, ему давалась лишь вода. Так
приказал верховный жрец, приказ первоначальный свой изменив. Так приказал,
чтобы ослаб отец и песню новую творящую собравшимся не спел.
Когда народу множество пред башней собралось, отец к народу на площадку
башни вышел. Он весело смотрел на ждущую толпу. Ни слова не сказал он людям
про свою судьбу. Просто запел. Песнь голосом ликующим лилась, формировался
образ необычный. Народ ему собравшийся внимал. Песнь завершил свою отец и
сразу новую начал.
Пел целый день стоящий наверху певец. Когда день близился к закату, он
всем сказал: "С рассветом новым новые услышите вы песни". И пел собравшимся
отец на второй день. Народ не знал, что и воды уже певец, в темнице живущий,
от жрецов не получал.
Слушая рассказ Анастасии о ее далеком праотце, мне захотелось услышать
и хоть одну из песен, которые он пел, и я спросил:
-- Анастасия, если ты вот так в деталях можешь воспроизводить все
сцены из жизни своих прародителей, то ты и песню можешь, значит, спеть? Ту
песню, которую людям пел твой прародитель с башни.
-- Все песни эти слышу я сама, но перевод доподлинный их
невозможен. Не хватит многих слов. Да и за многими словами смысл сейчас
другой. К тому же ритм поэзии, тогда звучащей, трудно сегодняшними фразами
создать.
-- Как жаль, хотелось мне услышать песни те.
-- Владимир, ты услышишь их. Они воскреснут.
-- Как воскреснут? Ты ж говоришь, что невозможен перевод.
-- Доподлинно перевести нельзя. Но можно новые создать, такие же по
духу и по смыслу. Их барды создают сейчас, используя знакомые для всех слова
сегодня. Одну, последнюю, что пел тогда отец, ты уже слышал.
-- Я слышал? Где, когда?
-- Тебе ее бард из Егорьевска прислал.
-- Он много присылал...
-- Да, много, среди них одна похожа очень на ту, последнюю...
-- Но как могло произойти такое?
-- Преемственность есть у времен.
-- А что же это за песня, в ней слова какие?
_Сейчас поймешь. Все по порядку расскажу.
_
КОГДА ОТЦЫ
поймут...
На третий день с рассветом поднялся на площадку вновь отец. Он
улыбался, на толпу людей смотрел. Глазами все искал в толпе кого-то. Ему
бродячие певцы приветственно махали и поднимали инструменты свои вверх, и
струны инструментов трепетали под руками вдохновенными певцов. Отец им
улыбался и все внимательнее обводил толпу глазами. Увидеть сына своего хотел
отец. Увидеть сына, рожденного любимой девятнадцать лет назад в лесу. Вдруг
из толпы к нему донесся голос звонкий, молодой:
-- Скажи, поэт великий и певец. Ты наверху стоишь над всеми высоко.
Я здесь внизу, но почему мне кажется, ты будто близкий мне, как будто мой
отец?
И диалог двоих услышали все люди:
-- Что ж ты, юнец, отца не знаешь своего? -- спросил певец с
высокой башни.
-- Мне девятнадцать лет, не видел я отца ни разу. Мы с матерью моей
одни живем в лесу. Отец ушел от нас до появленья моего.
-- Скажи мне, юноша, вначале, каким ты видишь мир вокруг?
-- Прекрасен мир рассветным днем и на закате дня. Чудесен и
многообразен он. Но портят люди красоту земную, страдания друг другу
причиняют.
С высокой башни голос отвечал:
-- Ушел отец от вас, быть может, потому, что стыдно стало пред
тобой ему за мир, в который он тебя приводит. Ушел отец твой, чтоб сделать
весь мир прекрасным для тебя.
-- И что же, верил мой отец, что он один сумеет мир переиначить?
-- Наступит день, и все отцы поймут, что именно они за мир в
ответе, в котором дети их живут. Наступит день, и каждый осознает, что
прежде чем дитя любимое в мир привести, необходимо мир счастливым сделать. И
ты о мире должен думать, в котором будет твое чадо жить. Скажи мне, юноша,
как скоро твоя избранница должна родить?
-- Нет у меня избранницы в лесу. Там мир прекрасен, множество
друзей. Но не знаком я с той, которая захочет пойти за мной в мой мир, а я
его оставить не могу.
-- Что ж, пусть пока еще не видишь ты избранницу прекрасную свою,
зато есть время у тебя для будущего вашего ребенка мир хоть немножко
радостнее сделать.
-- К тому стремиться буду, как и мой отец.
-- Ты не юнец уже. В тебе течет кровь молодца, поэта будущего и
певца. О мире расскажи своем прекрасном людям. Давай с тобою вместе мы
споем. Вдвоем споем, о будущем, прекрасном мире.
-- Кто сможет петь, когда звучит твой голос, поэт великий и певец?
-- Поверь мне, юноша, и ты так сможешь петь. Я строку первую,
вторую -- ты. Только смелее подпевай, поэт.
Отец запел с высокой башни. Над головами у собравшихся людей эхом
подхваченный летящий голос, ликуя, выводил строку:
Я встаю, мне рассвет улыбается...
А из толпы, внизу стоящей, вдруг чистый, звонкий голос еще несмело
продолжал:
Я иду, а мне птицы поют...
И за строкой отца строка звучала сына, а иногда в единое сливались
голоса, и песня звонкая о радости звучала:
Этот день никогда не кончается
Все сильней и сильней я люблю.
Уж осмелевший юноша с отчаянным восторгом песню продолжал:
Легкой походкой по солнца дороге
Выйду я в рощу Отца,
Вижу тропу, но не чувствую ноги,
Счастью не видно конца.
Помню, что все это раньше я видел:
Небо, деревья, цветы.
Взгляд был другой, весь в тоске и обиде,
Ну, а теперь везде Ты!
Все то же самое, звезды и птицы,
Только иначе смотрю:
Нет больше грусти,
Не знаю, как злиться,
Люди, я всех вас люблю!
Певец на башне пел все тише, и вскоре голос с башни замолчал. Певец на
башне покачнулся, но устоял и улыбнулся людям. И до конца внимал, как голос
его сына все крепчал! Сына-певца, стоявшего внизу.
Когда оконченною песня та была, отец, стоящий на площадке башни, людям
помахал рукой, прощаясь. От глаз людских чтобы укрыться, на пять ступенек
лестницы, ведущей вниз, спустился. Слабеющий, сознание теряя, он до предела
напрягал свой слух. Потом услышал, ветерок донес слова, что его сыну,
юноше-певцу, красавица шептала пылко молодая: "Позволь мне, юноша,
позволь... Я за тобою, я с тобою в мир прекрасный твой войду...".
На каменных ступенях башни замурованной терял сознание и умирал с
улыбкою отец. С последним вздохом губы прошептали: "Продлится род. В кругу
детей счастливых будь счастлива, любимая моя". Сердцем услышала прамамочка
его слова. Потом слова из песни двух моих отцов в тысячелетиях поэты
повторяли. Сами собой в поэтах разных стран, времен слова из песни той и
фразы нарождались. На разных языках они звучали. Слова простые истину несли,
сквозь постулаты прорывались. Вот и сегодня вновь звучат они. Кто расшифрует
строки их, но не умом, кто своим сердцем осознает, тот многое из мудрости
познает.
-- А в других песнях, что пел отец твой с башни, был какой-то
смысл? Зачем он жизнь за песни отдавал?
-- Отец, Владимир, в песнях своих много образов создал. Они потом
построили и сохраняли долго государство. Жрецы, потомки первых тех жрецов, с
их помощью религий множество создали, захватывали в разных странах власть.
Лишь только одного жрецы не знали, когда использовали образы с корыстной
целью. Жрецы не знали, как навсегда, навечно образы себе служить заставить.
Теряли силу образы у тех, кто их стремился собственной гордыне подчинить.
Кто...
-- Постой, постой, Анастасия. Я что-то никак про образы понять не в
силах.
-- Прости, Владимир, ты меня за непонятность изъяснений. Сейчас
попробую расслаблюсь, соберусь, все по порядку о науке, из всех наук
главнейшей, расскажу. Наукой образности называется она. Все от нее науки
древние и современные идут. Ее жрецы на части расчленили, чтоб главное
навечно утаить, чтоб свою власть над всем земным навечно сохранить,
передавая устно знания о ней своим потомкам в подземных храмах. Итак, они
стремились тайну сохранять, что их потомкам, сегодняшним жрецам, лишь
тысячная часть науки той досталась. Но тогда, когда все начиналось, у
жречества намного лучше получалось.
-- А как все начиналось? Ты все сначала говори.
-- Да! Да, конечно. Что-то снова я заволновалась. Все по порядку надо
говорить. Осознанность науки той с башни звучащих песен начиналась.
жизни
ПРОСЛАВЛЯЛ
Когда отец с высокой башни пел, из его песен образы рождались. Среди
людей, внизу стоящих, были поэты, певцы и музыканты. И все жрецы тогдашние
средь множества людей стоящих чинно восседали. Больше всего жрецы боялись,
чтоб образ в песнях не родился, их обличающий, чтоб не сказал отец о том,
что заточен жрецами в башне он. Но с башни замурованной о радостном лишь пел
певец. Правителя он образ справедливого создал, народ, с которым мог
счастливым жить. И мудрых образы создал жрецов. И процветающей нарисовал
страну, народ, живущий в ней. Он никого не обличал, он радость жизни
прославлял.
Жрецы, что девятнадцать лет науку образности познавали, больше других,
что делает певец, наверно, понимали. Они следили за лицами людей и видели,
как лица вдохновлялись. Следили, как поэтов губы шепчут строки и музыканты в
такт песням на своих инструментах тихонько пальцами перебирали струны.
Два дня с высокой башни пел отец. Жрецы в уме своем считали, на сколько
тысяч лет один пред всеми строит будущее человек. На третий день с рассветом
слова последней песни прозвучали, что с сыном своим спел отец и удалился, их
люди слушавшие разошлись.
Верховный жрец на своем месте долго оставался. В задумчивости он на
своем месте восседал, и видели вокруг стоящие в молчании жрецы, как на
глазах у них и волосы и брови верховного жреца белели, их покрывала седина.
Потом он встал и приказал размуровать ведущий в башню вход. Ив башню вход
размуровали.
На каменном полу поэта тело безжизненным лежало. Кусочек хлеба метрах в
двух -- к нему рука ослабшая не дотянулась. Между рукой и хлеба тем
кусочком мышонок бегал и пищал. Мышонок все просил и ждал, когда поэт
возьмет свой хлеб и с ним поделится, но сам мышонок хлеб не брал. Он ждал,
надеялся, что оживет певец. Вошедших увидал людей мышонок и отскочил к
стене, потом к ногам людей, стоящих молчаливо, подбежал. Две бусинки горящих
глаз мышонка в глаза людские заглянуть пытались. На плитах серых его
вошедшие жрецы не замечали. Тогда к кусочку маленькому хлеба он снова
торопливо подбежал. Мышонок серенький отчаянно пищал, кусочек хлеба
маленький тянул, толкал к руке безжизненной философа, поэта и певца.
Тело отца с великой почестью жрецы в подземном храме хоронили. Его
могилу неприметной сделали для всех, в полу под каменной плитой. И над
могилою отца, седую голову верховный жрец склонив, сказал: "Никто из нас не
скажет о себе, что он познал, как ты, как образы великие творятся. Но ты не
умер. Только тело мы твое похоронили. Вокруг, в тысячелетьях над землей жить
будут образы, тобой сотворены, в них ты. Потомки наши душой соприкасаться
будут с ними. Быть может, кто-то в будущих веках познать сумеет суть
творенья, какими нужно людям стать. И мы учение великое должны создать, и в
тайне его будем сохранять в тысячелетьях, пока не осознает кто-нибудь из нас
или потомков наших, на что свою великую направить силу должен человек".
Жрецы создали тайную науку. Наукой образности называлось их ученье,
науки все другие от нее произошли. Жрецы верховные, чтоб засекретить
главное, науку образности расчленили всю, по разным направлениям других
жрецов заставив думать. Так, астрономия, и математика, и физика позднее
родились, и множество других наук, оккультных в том числе. Все так построили
лишь для того, чтоб, увлекаясь частностями, не смог никто до главного учения
добраться.
-- Но что это за главное учение? Что за наука и в чем суть ее,
науки образности, как ты говоришь?
-- Наука эта позволяет человеку мысль ускорять и образами мыслить,
весь космос сразу охватить и в микромир проникнуть, невидимые, но живые
образы-субстанции создать и управлять с их помощью большим сообществом
людей. Религий множество с помощью науки этой получилось. Тот, кто даже
слегка ее познал, неимоверной властью обладал, мог страны покорять, свергать
царей с престола.
-- И что же, всего один лишь человек мог покорить страну?
-- Да, мог. И схема в том проста.
-- Истории сегодняшней подобный факт известен хоть один?
-- Известен.
-- Расскажи о нем. Я что-то не припомню ничего подобного.
-- Зачем, рассказывая время тратить, вернешься, прочитай о Раме,
Кришне, Моисее. И ты увидишь творенья их, жрецов -- познавших часть
науки образности тайной.
-- Ну ладно, прочитаю о деяньях их, а суть науки как пойму? Ты мне
о сути рассказать попробуй, чему они и как учились.
-- Учились мыслить образно, -- тебе об этом говорила я.
-- Да, говорила, только непонятно, какая связь, ну, математики иль
физики с наукой этой.
-- Наукой этой овладевшему не нужно формулы писать, чертить и
создавать модели разные. В материю он мысленно способен проникать в ядро, и
атом расщеплять. Но это лишь простое упражнение, чтобы познать, как
управлять людскими судьбами, народом разных стран.
-- Ну, надо же, такого я нигде и не читал.
-- А в Библии? В Завете Ветхом есть пример, когда жрецы между собою
состязались в том, кто сильнее в образах творит. Жрец Моисей и фараона
высшие жрецы. Бросал пред всеми Моисей свой жезл и превращал его в змею. И
то же самое жрецы, которые при фараоне были, повторяли. Потом змея, что
Моисей создал, других змей поглотила.
-- Так что, все это правда было?
-- Да.
-- Я думал, вымысел или какая-то иносказательность.
-- Не вымысел, Владимир, все было точно так, как говорится в Завете
Ветхом о состязаньи том.
-- А для чего им надо было состязаться так друг перед другом?
-- Чтоб показать, кто может образ сильный создавать, способный
победить других. И Моисей всем показал, что он сильнейший. После чего
бессмысленно с ним было воевать. Необходимо было просьбы выполнять его, не
воевать. Но не послушал фараон, остановить пытался израильтян, идущих под
предводительством Моисея и образа, им сотворенного. Но воины народ Израиля
остановить были не в силах, народ, в котором образ жил сильнейший. Потом ты
можешь прочитать, как побеждал народ Израиля много раз другие племена, брал
города. Как он свою религию создал и государство. Померкла слава фараонов.
Но когда еще сильнее всех были жрецы Египта в творении образов великих,
когда просчитывать могли, какие действия в народе произведет творимый образ,
процветал Египет, управляемый жрецами.
Из всех известных государств, что были созданы после последней
катастрофы на земле, Египет дольше всех в расцвете был.
-- Нет, подожди, Анастасия, известно всем -- Египтом фараоны
управляли. Их пирамиды-усыпальницы до наших дней дошли.
-- Роль власти исполнительной внешне на фараонов возлагалась. Но
главною задачей фараона была задача образ правителя мудрого собою
олицетворять. Решенья важные готовились не фараоном. Когда пытались фараоны
власть полностью себе забрать, слабело сразу государство. Каждый фараон был,
прежде всего, посвящен на царствие жрецами. С младенчества учился у жрецов и
фараон, науку образов стремился познавать. Ее освоивший азы лишь мог
назначенным на царство быть.
Структуру власти, что была тогда в Египте, сегодня можно так
обрисовать. В самом верху стояли тайные жрецы, потом жрецы, что обученьем
занимались и правосудие чинили. Контроль над государством внешне осуществлял
совет из представителей сословий всех жрецов, а фараон правил по их законам
и указкам. У предводителей общин было немало власти исполнительной,
считалось, независимы они. Примерно так все было, как сегодня. У многих
государств есть президент, правительство как исполнительная власть.
Парламент -- как жрецы из прошлого, законы издает. Отличие их в том, что
ни в одной стране быть президентом негде поучиться, как фараон учился у
жрецов. И тем, кто заседает в совете, думе или конгрессе, неважно, термином
каким законодателей-жрецов сегодняшних назвать, другое важно: им тоже негде
поучиться, пред тем как правящий закон издать. Где мудрости законодателям
учиться, когда наука образности в тайниках хранится? Вот потому и хаос в
государствах многих.
-- Ты что же хочешь сказать, Анастасия, если бы мы за основу взяли
структуру управления страной, как в древнем Египте была, то все бы лучше
было?
-- Структура власти мало что изменит. Всего важнее, что стоит за
ней. И если о египетской структуре говорить, то не она, не фараоны и даже не
жрецы Египтом управляли.
-- А кто?
-- Всем управляли образы в Египте древнем. Им подчинялись и жрецы,
и фараоны. Из науки древности об образности, тайный совет из нескольких
жрецов взял образ фараона, правителя справедливого. Таким взял образ, каким
им представлялся он в то время. Манера поведения и внешнее убранство, и
образ жизни фараона на тайном том совете обсуждались долго. Потом обучали
одного из выбранных жрецов, чтобы на образ он похожим стал. Старались
выбрать из сословий царских претендента. Но если внешне или по характеру не
подходил никто из царской крови, жрецы могли любого взять жреца и выдать
именно его за фараона. Обязан был пред всеми жрец-фараон всегда и
соответствовать задуманному образу, особенно тогда, когда среди народа
появлялся. Потом в народе каждый незримый образ над собою ощущал и
действовал, как понимал. Когда народ поверит в образ, когда по нраву образ
большинству, с желаньем каждый будет следовать ему, и в государстве нет
необходимости огромную надсмотрщиков-чиновников строить структуру. Такое
государство крепнет, процветает.
-- Но если б это было так, тогда б сегодня без образов не
обходились государства. А они обходятся, живут и процветают. Америка,
Германия и наш Советский Союз До перестройки огромным государством был.
-- Без образа, Владимир, и сегодня не могут государства обходиться.
Лишь то сегодня относительно других и процветает государство, в котором
образ правит наиболее приемлемый для большинства людей.
-- Так кто ж его сегодня создает? Сегодня ж нет жрецов.
-- Жрецы есть и сегодня, только по-другому называются они, и знаний
все меньше от науки образности в них. Расчеты долгосрочные и беспристрастные
не в силах сделать современные жрецы. Поставить цель и образ сотворить
достойный, чтоб к цели был способен привести страну.
-- О чем ты говоришь, Анастасия, какие же жрецы, какие образы в
нашем Советском Союзе были? Всем управляли тогда большевики. Сначала Ленин,
потом Сталин во главе стояли. Потом другие первые секретари. Политбюро было
у них. Религию тогда вообще почти ликвидировали, храмы разрушили, а ты
-- жрецы.
-- Владимир, ты внимательнее посмотри. Что было перед тем, как
государство, что Советским Союзом, стало называться, возникло?
-- Как было что? Все знают. Был царизм. Потом свершилась революция,
и мы пошли по пути социализма, стремились коммунизм построить.
-- Но перед тем как революция свершилась, в народе образ усиленно
распространялся справедливого, счастливого и нового устройства государства,
а старое устройство обличалось. Ведь образ строился с начала государства
нового. И образ нового, для всех добрейшего правителя в народе создавался. И
то, как каждый будет жить счастливо. Вот эти образы и повели людей, позвали
за себя сражаться с теми, кто еще старым образам был верен. И революция,
потом гражданская война, в которую народа множество было вовлечено, на самом
деле двух образов сраженьем были.
-- Конечно, что-то в этом, может, есть. Но только Ленин, Сталин не
образы. Они, все знают, просто люди, руководители страны.
-- Ты называешь имена, считая, что стояли за ними только люди во
плоти. На самом деле... Может, сам подумаешь, поймешь -- все это далеко
не так, Владимир.
-- Да, как не так? Я ж говорю тебе -- все знают, -- Сталин
человеком был.
-- Тогда скажи, Владимир, мне, каким был Сталин человеком?
-- Каким? Каким... Ну, сначала все считали добрым, справедливым.