Теперь возле двери стоял только один черноглазый голубой человек и улыбался. Юрка тоже невольно улыбнулся и, все так же раскачиваясь, словно нехотя приблизился к нему.
Черноглазый космонавт жестом предложил ему сесть на траву. Юрка взглянул на голубого человека с большими ушами. Тот тем же жестом, но робко и как бы даже извиняясь за товарищей, тоже попросил его присесть.
Ну, когда люди просят по-хорошему – почему не пойти им навстречу?
Бойцов сел на траву, и двое оставшихся космонавтов пошли к двери. Но на пороге черноглазый остановился и показал рукой на лук и удочки. Наверное, они спорили о чем-то, потому что второй повернулся и, подойдя к Юрию, сел рядом. Черноглазый указательным пальцем постучал по шлему, и Юрка удивился – оказывается, и они знают этот жест: у тебя, дескать, в голове что – торичеллиева пустота? Вакуум? Космическое пространство?
Они еще о чем-то беззвучно спорили, и наконец голубой человек с большими ушами сдался. Он положил на колени Юрия свои удочки и самодельный лук со стрелами, а сам пошел в корабль.
К Юре подошел Шарик, потоптался и лег, исподлобья посматривая на корабль. Делать было нечего, и потому Юрка стал выбирать растущую у самых ног землянику. Космонавты не появлялись, а земляники возле ног уже не осталось, и он отодвинулся дальше.
Земляника попалась крупная и душистая. Юрка неторопливо ел ягоды и думал о том, что космонавты ему попались совершенно непонятные. Как будто они не настоящие, серьезные люди, а дети, играющие в космонавтов. Зачем, например, им деревянный самодельный лук? Ну, удочки еще туда-сюда, даже взрослые ловят рыбу. Но лук, лук?!
Хотя… хотя в одном журнале он видел соревнование стрелков из лука.
Шарик испуганно тявкнул. Юрий оглянулся и увидел, что в гладкой, таинственно мерцающей обшивке космического корабля образуется отверстие. Обшивка не вспучивалась, не рвалась, не втягивалась внутрь – просто в ней появлялось отверстие. Оно росло и ширилось, и в нем явственно проступало прозрачное, голубоватое, поблескивающее на солнце пятно.
Юрий хотел бросить в рот только что собранную жменю ягод, но в это время дверь корабля открылась, а в отверстии над ним голубое пятно вдруг замахало руками – их звали внутрь корабля. От неожиданности Юрка почему-то вспотел и растерялся. Он посмотрел на Шарика, сунул ягоды в карман и поднялся на ноги. Из образевавшегося в обшивке окна его манили уже два голубых человека.
И тогда Юрий вошел в корабль. За ним, опасливо принюхиваясь, вошел и Шарик.
Едва они сделали несколько шагов по притягивающему ступни полу, как внутренняя стена корабля распахнулась и чьи-то сильные, но мягкие руки подхватили Юрку и Шарика и втащили в тесную, темную каморку. Сразу запахло тем удивительным, что однажды уже смутило Юрку, – не то духами, не то паром. Он сочился со всех сторон, шипел и поддувал в штанины. Чьи-то мягкие, очень осторожные, но сильные и в то же время не по-живому ловкие руки переворачивали, терли и мяли.
От неожиданности он не сопротивлялся, молча перенося все передряги. По правде говоря, он просто не успел бы сопротивляться или кричать. Все происходило так быстро, его так переворачивало и крутило, что он просто не успевал собраться с мыслями и сообразить, в каком положении он находится – вверх ногами или на. боку, в воздухе или на полу.
«Как в невесомости», – успел подумать только однажды Юрка.
Зато Шарик боролся за себя отчаянно. Он вырывался, норовил кого-то укусить, то лязгал зубами, то пронзительно визжал, а разозлившись, начинал истошно лаять. Но ему ничто не помогало. Он, так же как и Юрка, кувыркался в воздухе, и чьи-то ловкие руки мяли его, расчесывали, чем-то опрыскивали, вытирали и опять опрыскивали.
В кабине медленно разливался зеленоватый свет, облака не то пара, не то духов быстро исчезали.
Дышать стало легче, но воздух все еще отдавал чем-то машинным и химическим. Даже запах жареного лука почти исчез.
Шарик вскочил на ноги, подпрыгнул, как на пружинах, обежал всю кабину и, не разыскав ни малейшей щелочки, а не то что двери, так жалобно посмотрел на Юрия, словно хотел сказать: «Вот попали так попали! Что же теперь с нами сделают? Может, эти голубые люди настоящие собакоеды… или людоеды?»
Нельзя сказать, чтобы Юрию не приходили подобные мысли, но он сумел отогнать их.
Мужчина должен быть мужчиной и не терять бодрость духа ни при каких обстоятельствах.
Юрий нагнулся, потрепал Шарика по мягкой, шелковистой шерсти, вздохнул и сам начал обследовать стены кабины. Стены были по-живому теплые, светящиеся, но без единого шва, без единой царапинки. Как литые.
Как они сюда попали и как они отсюда выберутся, предположить было просто невозможно.
Черноглазый космонавт жестом предложил ему сесть на траву. Юрка взглянул на голубого человека с большими ушами. Тот тем же жестом, но робко и как бы даже извиняясь за товарищей, тоже попросил его присесть.
Ну, когда люди просят по-хорошему – почему не пойти им навстречу?
Бойцов сел на траву, и двое оставшихся космонавтов пошли к двери. Но на пороге черноглазый остановился и показал рукой на лук и удочки. Наверное, они спорили о чем-то, потому что второй повернулся и, подойдя к Юрию, сел рядом. Черноглазый указательным пальцем постучал по шлему, и Юрка удивился – оказывается, и они знают этот жест: у тебя, дескать, в голове что – торичеллиева пустота? Вакуум? Космическое пространство?
Они еще о чем-то беззвучно спорили, и наконец голубой человек с большими ушами сдался. Он положил на колени Юрия свои удочки и самодельный лук со стрелами, а сам пошел в корабль.
К Юре подошел Шарик, потоптался и лег, исподлобья посматривая на корабль. Делать было нечего, и потому Юрка стал выбирать растущую у самых ног землянику. Космонавты не появлялись, а земляники возле ног уже не осталось, и он отодвинулся дальше.
Земляника попалась крупная и душистая. Юрка неторопливо ел ягоды и думал о том, что космонавты ему попались совершенно непонятные. Как будто они не настоящие, серьезные люди, а дети, играющие в космонавтов. Зачем, например, им деревянный самодельный лук? Ну, удочки еще туда-сюда, даже взрослые ловят рыбу. Но лук, лук?!
Хотя… хотя в одном журнале он видел соревнование стрелков из лука.
Шарик испуганно тявкнул. Юрий оглянулся и увидел, что в гладкой, таинственно мерцающей обшивке космического корабля образуется отверстие. Обшивка не вспучивалась, не рвалась, не втягивалась внутрь – просто в ней появлялось отверстие. Оно росло и ширилось, и в нем явственно проступало прозрачное, голубоватое, поблескивающее на солнце пятно.
Юрий хотел бросить в рот только что собранную жменю ягод, но в это время дверь корабля открылась, а в отверстии над ним голубое пятно вдруг замахало руками – их звали внутрь корабля. От неожиданности Юрка почему-то вспотел и растерялся. Он посмотрел на Шарика, сунул ягоды в карман и поднялся на ноги. Из образевавшегося в обшивке окна его манили уже два голубых человека.
И тогда Юрий вошел в корабль. За ним, опасливо принюхиваясь, вошел и Шарик.
Едва они сделали несколько шагов по притягивающему ступни полу, как внутренняя стена корабля распахнулась и чьи-то сильные, но мягкие руки подхватили Юрку и Шарика и втащили в тесную, темную каморку. Сразу запахло тем удивительным, что однажды уже смутило Юрку, – не то духами, не то паром. Он сочился со всех сторон, шипел и поддувал в штанины. Чьи-то мягкие, очень осторожные, но сильные и в то же время не по-живому ловкие руки переворачивали, терли и мяли.
От неожиданности он не сопротивлялся, молча перенося все передряги. По правде говоря, он просто не успел бы сопротивляться или кричать. Все происходило так быстро, его так переворачивало и крутило, что он просто не успевал собраться с мыслями и сообразить, в каком положении он находится – вверх ногами или на. боку, в воздухе или на полу.
«Как в невесомости», – успел подумать только однажды Юрка.
Зато Шарик боролся за себя отчаянно. Он вырывался, норовил кого-то укусить, то лязгал зубами, то пронзительно визжал, а разозлившись, начинал истошно лаять. Но ему ничто не помогало. Он, так же как и Юрка, кувыркался в воздухе, и чьи-то ловкие руки мяли его, расчесывали, чем-то опрыскивали, вытирали и опять опрыскивали.
В кабине медленно разливался зеленоватый свет, облака не то пара, не то духов быстро исчезали.
Дышать стало легче, но воздух все еще отдавал чем-то машинным и химическим. Даже запах жареного лука почти исчез.
Шарик вскочил на ноги, подпрыгнул, как на пружинах, обежал всю кабину и, не разыскав ни малейшей щелочки, а не то что двери, так жалобно посмотрел на Юрия, словно хотел сказать: «Вот попали так попали! Что же теперь с нами сделают? Может, эти голубые люди настоящие собакоеды… или людоеды?»
Нельзя сказать, чтобы Юрию не приходили подобные мысли, но он сумел отогнать их.
Мужчина должен быть мужчиной и не терять бодрость духа ни при каких обстоятельствах.
Юрий нагнулся, потрепал Шарика по мягкой, шелковистой шерсти, вздохнул и сам начал обследовать стены кабины. Стены были по-живому теплые, светящиеся, но без единого шва, без единой царапинки. Как литые.
Как они сюда попали и как они отсюда выберутся, предположить было просто невозможно.
Глава четвертая
Зет, Миро, Тэн и Квач
Тишина была такая совершенная и полная, что Юрий слышал, как скрипят гвозди в подсыхающих ботинках, как шуршит то поднимающаяся дыбом, то опадающая шерсть на Шарике.
И все-таки даже в этой тишине он не услышал, как разомкнулись стены каморки и перед ним открылась большая, ярко освещенная комната.
И снова неожиданность не позволила ни Юрию, ни Шарику заметить, куда и как уплыли стены. Только что они стояли литыми и неприступными, без единой царапины и вдруг исчезли.
Посреди комнаты стояли четыре голубых космонавта, уже без комбинезонов и шлемов, и улыбались.
Юрию улыбаться не хотелось. После того, что с ним сделали, впору было не улыбаться, а драться. Но он был в плену, и перед ним стояло четверо. А настоящий мужчина прежде всего должен соразмерять свои силы и не лезть на рожон. Но и унижаться настоящий мужчина не станет, даже перед превосходящими силами. Вот почему Юрий гордо выпрямился, опять отставил ногу и засунул левую руку в карман.
Однако космонавты не собирались нападать или издеваться. Тот, у которого были большие уши, первым подбежал к Юрию и протянул руку.
Юрий чуть поколебался, но пожал ее. Тогда голубой космонавт явственно на самом обыкновенном человеческом языке произнес:
– Зет!
– Чего-чего? – не понял Юрий. Космонавт похлопал себя по груди и повторил:
– Зет!
Выходило, что он как бы официально знакомится и называет свое имя.
Не Отвечать было неприлично, и Юрий похлопал себя по груди и ответил:
– Юрка! Юра. Понимаешь? Их бин Юра.
Космонавт уперся в него пальцем и переспросил:
– Ихбинюра?
– Нет, – смутился Юрий. – Просто – Юра. Без «их бин». Юра – и все.
Космонавт долго смотрел на Юру почему-то грустными серыми глазами, потом вдруг обрадовался и, несколько раз ткнув его в грудь, закричал, оборачиваясь к своим товарищами.
– Юра! Юрка! Юра!
И трое космонавтов тоже стали улыбаться и дружно повторять:
– Юра! Юрка!
Зет нагнулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарику. Шарик смущенно покрутил обрубком хвоста, посмотрел на Юрия, точно спрашивая у него разрешения на знакомство. Юрий серьезно сказал:
– Подай лапку.
Шарик сел, разинул пасть так, словно и он умел приветливо улыбаться, застенчиво и кокетливо склонил набок ушастую голову и подал лапу. Юрий представил его:
– Шарик.
– О! Шарик! – сразу понял его Зет и с чувством потряс лапу.
Потом к ним по очереди подходили три других космонавта, пожимали руку и лапу и представлялись.
Голубой человек с курносым носом и зеленоватыми глазами назвался так:
– Тэн.
Второй, круглолицый, с толстыми губами и особенно голубыми щеками, долго тряс Юрки-ну руку, вздохнул и сказал:
– Миро.
А третий, черноглазый, строгий и суровый, представился как отрезал:
– Квач.
И при этом еще посмотрел на товарищей, как будто они должны были ощутить все величие этого имени. Но они почему-то ничего не заметили и только улыбались и топтались вокруг Юрки и Шарика.
Квач посмотрел на них, сдвинул густые брови и сказал несколько слов космонавтам. Они согласно закивали и бросились к стенам. А Квач отошел к той стене, на которой в рамке из блестящего металла поблескивали разноцветные кнопки.
Пока Зет, Миро и Тэн смотрели на перемигивающиеся огоньки в стенах, Квач нажимал на кнопки.
Все было как будто очень просто – ведь если есть космический корабль, то на нем обязательно должны быть кнопки, разноцветные огоньки контрольных ламп, приборов и тумблеров – крохотных переключателей. Без этого никакой космический – хоть настоящий, хоть фантастический – корабль, конечно, существовать не мог.
Странным показалось другое. На всех кораблях – настоящих и фантастических – обязательно были хоть какие-нибудь, но все-таки комнаты, кабины, помещения, а в них – всякие приборы: краны, панорамы, пульты управления, кресла, столы и приборы, приборы… Всяческие приборы на всяческий вкус.
На этом корабле ничего подобного не было. Какая-то несерьезная доска с кнопками и блуждающие по матово-блестящим, теплым на ощупь и светящимся космическим зеленоватым светом стенам разноцветные огоньки, за которыми следили Миро, Тэн и Зет.
Нет, что бы там ни говорили, а корабль Юрию Бойцову попался под стать его хозяевам – явно несерьезный и даже не фантастический. Слишком уж он был гол и неинтересен.
Бойцов даже вздохнул – так скучно все получилось.
Вздохнул и вынужден был задержать выдох. То, что происходило на его глазах, было уже не фантастикой. Это было сказкой или чудом. Наукой это уже не назовешь.
Такой ровный, такой уютный, слегка пружинящий под ногами пол вдруг стал вспучиваться, как будто из-под него стремительно вырастал огромный гриб посредине и целая семья грибочков вокруг. Эта семейка быстро и неуловимо для глаза принимала вполне определенные очертания: из пола вырастал самый обыкновенный стол, а вокруг него – стулья.
Нет, не табуретки или какие-нибудь скамьи, а самые настоящие стулья – со спинками и даже, кажется, с мягкими или, уж во всяком случае, полумягкими сиденьями.
Все происходило в полном безмолвии и так стремительно, что Бойцов и Шарик только и могли, что моргать широко открытыми от удивления глазами. Самое главное заключалось в том, что и стол и стулья не то что строились или выскакивали из каких-нибудь тайников или ниш, а именно вырастали из пола. И в то же время пол не проваливался, не понижался – он был все такой же ровный, матово поблескивающий зеленоватым светом.
Когда столовый гарнитур вырос и окончательно оформился, он вдруг изменил свою окраску. Стол оказался приятного коричневато-желтого цвета, а все стулья – разноцветными: алое, голубое, зеленоватое, как морская волна, темно-синее, розовое…
Как все это происходило, Юрка понять не мог и с надеждой посмотрел на голубых людей. Но тут оказалось, что чудо продолжалось – из стен, возле которых стояли космонавты, стремительно и красиво, как ветви дерева в замедленной киносъемке, стали отделяться не то кровати, не то диваны. То, что они образовывались как бы сами по себе, было бы еще полбеды – Юрка уже видел, как вырастает целый гарнитур. Но то, что на кроватях-диванах, уже из них самих, появлялись подушки, было уже настоящим чудом. Они даже на вид казались мягкими и уютными.
И снова ни единой щелочки, ни единой выемки, только по-прежнему поблескивают на ровных молчаливых стенах блуждающие огоньки сигналов…
Квач обернулся и что-то сказал. Зет и Тэн побежали к той стене, у которой стоял Квач. Он щелкнул кнопкой, и стена бесшумно распахнулась. Тэн и Миро скрылись в светящихся сумерках космического корабля.
Зет обошел все стены, деловито проверил перемигивающиеся лампочки и что-то сказал Квачу. Тот солидно наклонил голову, потом озорно улыбнулся и пронзительно свистнул. Юрка удивленно посмотрел на него – космонавт, а свистит, как мальчишка, гоняющий голубей. И тут впервые в Юркино сердце закралось сомнение, и он пристально осмотрел обоих космонавтов.
Теперь, когда первые впечатления притупились и Юрка опять мог на все смотреть критически, как и подобает настоящему мужчине, он не мог не заметить, что оба космонавта очень молоды. Так молоды, что просто удивительно.
Ни единой морщинки у глаз или у губ, ни одного седого волоса. Алые губы чуть припухли, а глаза живые, суматошные… Если бы Юрка совершенно точно не знал, что в мире еще нигде не построено детской космической станции, он бы наверняка подумал, что перед ним его сверстники – парнишки лет по одиннадцать-двенадцать. Но он точно знал, что существуют детские технические станции, детские железные дороги, детские автомобильные клубы и даже детские пароходы, а вот космодромов и даже аэродромов еще ни один народ для своих детей не создал.
И Юрий Бойцов несколько успокоился. Хотя сомнения все еще смущали его.
И все-таки даже в этой тишине он не услышал, как разомкнулись стены каморки и перед ним открылась большая, ярко освещенная комната.
И снова неожиданность не позволила ни Юрию, ни Шарику заметить, куда и как уплыли стены. Только что они стояли литыми и неприступными, без единой царапины и вдруг исчезли.
Посреди комнаты стояли четыре голубых космонавта, уже без комбинезонов и шлемов, и улыбались.
Юрию улыбаться не хотелось. После того, что с ним сделали, впору было не улыбаться, а драться. Но он был в плену, и перед ним стояло четверо. А настоящий мужчина прежде всего должен соразмерять свои силы и не лезть на рожон. Но и унижаться настоящий мужчина не станет, даже перед превосходящими силами. Вот почему Юрий гордо выпрямился, опять отставил ногу и засунул левую руку в карман.
Однако космонавты не собирались нападать или издеваться. Тот, у которого были большие уши, первым подбежал к Юрию и протянул руку.
Юрий чуть поколебался, но пожал ее. Тогда голубой космонавт явственно на самом обыкновенном человеческом языке произнес:
– Зет!
– Чего-чего? – не понял Юрий. Космонавт похлопал себя по груди и повторил:
– Зет!
Выходило, что он как бы официально знакомится и называет свое имя.
Не Отвечать было неприлично, и Юрий похлопал себя по груди и ответил:
– Юрка! Юра. Понимаешь? Их бин Юра.
Космонавт уперся в него пальцем и переспросил:
– Ихбинюра?
– Нет, – смутился Юрий. – Просто – Юра. Без «их бин». Юра – и все.
Космонавт долго смотрел на Юру почему-то грустными серыми глазами, потом вдруг обрадовался и, несколько раз ткнув его в грудь, закричал, оборачиваясь к своим товарищами.
– Юра! Юрка! Юра!
И трое космонавтов тоже стали улыбаться и дружно повторять:
– Юра! Юрка!
Зет нагнулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарику. Шарик смущенно покрутил обрубком хвоста, посмотрел на Юрия, точно спрашивая у него разрешения на знакомство. Юрий серьезно сказал:
– Подай лапку.
Шарик сел, разинул пасть так, словно и он умел приветливо улыбаться, застенчиво и кокетливо склонил набок ушастую голову и подал лапу. Юрий представил его:
– Шарик.
– О! Шарик! – сразу понял его Зет и с чувством потряс лапу.
Потом к ним по очереди подходили три других космонавта, пожимали руку и лапу и представлялись.
Голубой человек с курносым носом и зеленоватыми глазами назвался так:
– Тэн.
Второй, круглолицый, с толстыми губами и особенно голубыми щеками, долго тряс Юрки-ну руку, вздохнул и сказал:
– Миро.
А третий, черноглазый, строгий и суровый, представился как отрезал:
– Квач.
И при этом еще посмотрел на товарищей, как будто они должны были ощутить все величие этого имени. Но они почему-то ничего не заметили и только улыбались и топтались вокруг Юрки и Шарика.
Квач посмотрел на них, сдвинул густые брови и сказал несколько слов космонавтам. Они согласно закивали и бросились к стенам. А Квач отошел к той стене, на которой в рамке из блестящего металла поблескивали разноцветные кнопки.
Пока Зет, Миро и Тэн смотрели на перемигивающиеся огоньки в стенах, Квач нажимал на кнопки.
Все было как будто очень просто – ведь если есть космический корабль, то на нем обязательно должны быть кнопки, разноцветные огоньки контрольных ламп, приборов и тумблеров – крохотных переключателей. Без этого никакой космический – хоть настоящий, хоть фантастический – корабль, конечно, существовать не мог.
Странным показалось другое. На всех кораблях – настоящих и фантастических – обязательно были хоть какие-нибудь, но все-таки комнаты, кабины, помещения, а в них – всякие приборы: краны, панорамы, пульты управления, кресла, столы и приборы, приборы… Всяческие приборы на всяческий вкус.
На этом корабле ничего подобного не было. Какая-то несерьезная доска с кнопками и блуждающие по матово-блестящим, теплым на ощупь и светящимся космическим зеленоватым светом стенам разноцветные огоньки, за которыми следили Миро, Тэн и Зет.
Нет, что бы там ни говорили, а корабль Юрию Бойцову попался под стать его хозяевам – явно несерьезный и даже не фантастический. Слишком уж он был гол и неинтересен.
Бойцов даже вздохнул – так скучно все получилось.
Вздохнул и вынужден был задержать выдох. То, что происходило на его глазах, было уже не фантастикой. Это было сказкой или чудом. Наукой это уже не назовешь.
Такой ровный, такой уютный, слегка пружинящий под ногами пол вдруг стал вспучиваться, как будто из-под него стремительно вырастал огромный гриб посредине и целая семья грибочков вокруг. Эта семейка быстро и неуловимо для глаза принимала вполне определенные очертания: из пола вырастал самый обыкновенный стол, а вокруг него – стулья.
Нет, не табуретки или какие-нибудь скамьи, а самые настоящие стулья – со спинками и даже, кажется, с мягкими или, уж во всяком случае, полумягкими сиденьями.
Все происходило в полном безмолвии и так стремительно, что Бойцов и Шарик только и могли, что моргать широко открытыми от удивления глазами. Самое главное заключалось в том, что и стол и стулья не то что строились или выскакивали из каких-нибудь тайников или ниш, а именно вырастали из пола. И в то же время пол не проваливался, не понижался – он был все такой же ровный, матово поблескивающий зеленоватым светом.
Когда столовый гарнитур вырос и окончательно оформился, он вдруг изменил свою окраску. Стол оказался приятного коричневато-желтого цвета, а все стулья – разноцветными: алое, голубое, зеленоватое, как морская волна, темно-синее, розовое…
Как все это происходило, Юрка понять не мог и с надеждой посмотрел на голубых людей. Но тут оказалось, что чудо продолжалось – из стен, возле которых стояли космонавты, стремительно и красиво, как ветви дерева в замедленной киносъемке, стали отделяться не то кровати, не то диваны. То, что они образовывались как бы сами по себе, было бы еще полбеды – Юрка уже видел, как вырастает целый гарнитур. Но то, что на кроватях-диванах, уже из них самих, появлялись подушки, было уже настоящим чудом. Они даже на вид казались мягкими и уютными.
И снова ни единой щелочки, ни единой выемки, только по-прежнему поблескивают на ровных молчаливых стенах блуждающие огоньки сигналов…
Квач обернулся и что-то сказал. Зет и Тэн побежали к той стене, у которой стоял Квач. Он щелкнул кнопкой, и стена бесшумно распахнулась. Тэн и Миро скрылись в светящихся сумерках космического корабля.
Зет обошел все стены, деловито проверил перемигивающиеся лампочки и что-то сказал Квачу. Тот солидно наклонил голову, потом озорно улыбнулся и пронзительно свистнул. Юрка удивленно посмотрел на него – космонавт, а свистит, как мальчишка, гоняющий голубей. И тут впервые в Юркино сердце закралось сомнение, и он пристально осмотрел обоих космонавтов.
Теперь, когда первые впечатления притупились и Юрка опять мог на все смотреть критически, как и подобает настоящему мужчине, он не мог не заметить, что оба космонавта очень молоды. Так молоды, что просто удивительно.
Ни единой морщинки у глаз или у губ, ни одного седого волоса. Алые губы чуть припухли, а глаза живые, суматошные… Если бы Юрка совершенно точно не знал, что в мире еще нигде не построено детской космической станции, он бы наверняка подумал, что перед ним его сверстники – парнишки лет по одиннадцать-двенадцать. Но он точно знал, что существуют детские технические станции, детские железные дороги, детские автомобильные клубы и даже детские пароходы, а вот космодромов и даже аэродромов еще ни один народ для своих детей не создал.
И Юрий Бойцов несколько успокоился. Хотя сомнения все еще смущали его.
Глава пятая
Заговор голубых
Когда Квач свистнул. Зет не удивился. Он только засмеялся, а потом, доброжелательно, но лукаво взглянув на Юрку и Шарика, что-то сказал товарищу.
Квач кивнул и, озорно, победно поблескивая темными, чуть навыкате глазами, наклонился к космонавту и что-то стал ему говорить. По тому, как Квач нет-нет да поглядывал на Юрку и Шарика, Бойцов понял, что речь идет о них. И это было не очень-то приятно. Ведь каждому будет не по себе, когда говорят о нем, а он не знает, что именно. Вот почему и утверждают, что секретничать в компании – неприлично, а тем более секретничать, используя знание языка, который не понимают другие.
Но Юрка всегда был справедливым человеком, и, хотя ему было и неприятно, он все-таки подумал: «А что же им делать? Они не знают русского языка, а я не знаю ихнего».
И все-таки на душе было неспокойно. Тем более, что Зет, все время посмеиваясь и покачивая головой, вдруг перестал улыбаться и, строго посмотрев на Юрку, видимо, запротестовал против какого-то предложения Квача. Но тот взял Зета за плечо и, наверное, уговорил товарища. Зет успокоился, кивнул и сейчас же вышел.
Шарик вскочил на ноги, взвизгнул и закрутил хвостом. В помещение вошли два других космонавта. Они толкали перед собой легкие колясочки из того же матово поблескивающего материала, что и стены космического корабля. На колясочках стояли тарелки, стаканы, бу-тылкп, миски, и Юрка понял, что привезли еду.
Шарик так беспокойно завертелся у Юрки-ных ног, что ему стало даже стыдно за лохматого друга – голубые люди могли подумать, что он совсем не кормит собаку. Поэтому Юрка нагнулся и, поглаживая шелковистую шерсть, как маленького, уговаривал Шарика:
– Ну нехорошо же… Потерпи маленько. Выйдем на поляну, и я тебе всю… нет, не всю, но половину колбасы отдам. Не вертись!
Но Шарик, хоть и перестал вертеться и даже присел, все равно нетерпеливо перебирал передними лапами, то и дело взглядывал на Юрку и нахально облизывался.
Пока Миро и Тэн расставляли посуду на столе, вернулся и Зет. Он принес странные, похожие на радионаушники приборы, от которых тянулись тонкие провода, и положил их на выросшие по бокам комнаты диваны-кровати. Квач заговорщически улыбнулся и кивнул, а потом широко расставил руки и жестом хлебосольного хозяина пригласил Юрия к столу.
Юрий не знал, как поступить – сразу садиться или, может быть, немного поотказы-ваться, чтобы голубые люди не подумали, что он такой уж голодный. Все-таки для соблюдения настоящего мужского достоинства следовало бы сказать что-нибудь вроде: «Нет, благодарю вас, я сыт». Или: «Ну, зачем такое беспокойство – мы уже завтракали». В крайнем случае, можно было сказать еще и так:
«Да вы не беспокойтесь, ешьте сами». Юрка на минуту споткнулся: «А как сказать правильно:
ешьте или кушайте?» И мысленно поправился:
«Кушайте!» Но опять смутился – уж очень это самое «кушайте» было жеманным, каким-то ненастоящим. Поэтому он опять поправился:
«Ешьте сами, а мы посидим, посмотрим…»
Ничего другого он не успел придумать, потому что Шарик взвизгнул и обиженно посмотрел на Юрку: «Ты что ж, в лесу меня голодом морил и теперь собираешься отказываться? Имей в виду – я против! Если люди угощают, отказываться неприлично: подумают, что ты или задавака и трепач, или что ты брезгуешь, не доверяешь им».
Вот почему Юрий вздохнул и сел на тот самый зеленоватый стул, который ему показали.
Шарик сейчас же устроился рядом со стулом и поднял нос кверху. Но космонавты не спешили садиться. Они столпились возле Юркиного места и наперебой приглашали Шарика сесть за стол. Только тут стало понятным, почему один – самый красивый, ярко-алый – стул был выше и уже других: он с самого начала предназначался Шарику.
Напрасно Юрка объяснял, что собака должна есть где-нибудь в уголке, в крайнем случае возле его ног, что Шарик не привычен к такой заботе и по своей неопытности может натворить что-нибудь не совсем приличное, – голубые люди были настойчивы. И как Юрка ни следил за ними, по всему было видно – разыгрывать его они не собирались. И Юрка усадил Шарика на ярко-алое кресло.
Шарик всего несколько секунд был как бы смущен и растерян, но через некоторое время он повел себя так, словно всю свою собачью жизнь сидел в космических кораблях за одним столом с экипажем и ел с тарелок из неизвестного материала.
Завтракали чинно, благородно, с ложками и вилками. Но что-то Юрке не нравилось. Все было чем-то не похоже на то, что ему всегда нравилось. Всего, кажется, было вдоволь: где нужно – соли и сахара, а где требовалось – горчички.
И все-таки не было того настоящего вкуса, который бывает в доброй еде. И прежде всего, не было хлеба. Дома Юрка мало ел хлеба – всегда было некогда. Утром, перед школой, он просыпал: хлеб есть некогда. Выпьет молока – и бегом. В обед – ребята ждут. Опять спешка. В ужин вообще наедаться не следует – так говорит наука. Получалось, что хлеб есть было некогда.
Но в перерывах между делами Юрка очень любил отрезать добрый ломоть, посыпать солью и съесть его где-нибудь на полдороге или на лавочке, болтая с приятелями. Тогда хлеб бывает настоящим хлебом – вкусным, пахучим, емким. А за обедом или завтраком он ведь вроде и не главное. Так, обязательная нагрузка.
На завтрак в космическом корабле хлеба явно не хватало. Конечно, обойтись без него было нетрудно – были какие-то коржики, но хлеба все-таки не хватало. Вспомнилось, что есть народы, которые совсем не едят хлеба, – например, китайцы. Им хватает одной крутой рисовой каши, пресной и без запаха.
И тут Юрка понял, чего не хватало во всем том, что он ел и пил. Не хватало знакомого запаха. Все пахло очень приятно – не то духами, не то корицей с гвоздикой, но не было того доброго, сытного запаха, без которого самый распрекрасный завтрак или обед не может быть настоящим удовольствием. И тут вспомнилось, что ведь пахло же в корабле еще и жареным луком, а за столом этого запаха не было и в помине.
Пока Юрка ел и думал обо всем этом. Шарик не терял времени зря. Он сидел на своем высоком алом кресле, как король на троне, и, за ним ухаживали невиданные голубые люди. Они накладывали ему на тарелку еду. Они подставляли ему стакан с питьем, а каким – ни Юрка, ни Шарик не знали. Правда, Шарику так и не удалось напиться как следует – его морда не входила в стакан. Но поскольку за всю свою недолгую собачью жизнь Шарик не видел и не слышал, чтобы обыкновенная дворняга попадала в такой почет, ему было уже не до питья: он стал стесняться. Конечно, ему бы хотелось съесть не то что в два, а даже в три раза больше, чем ему накладывали, – за прошедшую ночь он очень проголодался, – но теперь это казалось ему неудобным. И чем больше казалось, тем больше он стеснялся.
А голубые люди смеялись и гладили его по отмытой шерсти, говорили какие-то слова, которые Шарик, казалось, понимал так: «Хорошая собака. Воспитанная собака».
Правда, как потом выяснилось. Шарика голубые люди называли не собакой, а другом, дружком, но в то время Шарик еще не знал языка голубых людей. Зато он умел понимать главное – что его называли хорошим и воспитанным, и поэтому стеснялся еще больше и старался есть поменьше.
Уже потом, через много дней, Шарик признался Юрке, что завтрак ему, может быть, и понравился бы, но вся беда заключалась в том, что ни на одной тарелке ему не попалось ни одной косточки. Даже самой маленькой. А что же за еда без косточки? Вот когда наешься как следует, ляжешь где-нибудь в тени и начнешь обрабатывать настоящую мозговую кость – вот тогда это настоящая еда. А это? Что ж, хоть и на алом кресле, как на троне, а все равно настоящего вкуса нет.
Когда завтрак окончился, Юрий вежливо поблагодарил хозяев, а Шарик покрутил хвостом, но оба не спешили выходить из-за стола, потому что голубые люди повели себя как-то странно. Они опять сложили ладошки, прижали их к сердцу и поклонились сначала Юрию, а потом и Шарику. Это было непонятно: они угощали и они же благодарили. Что нужно было сделать в таком случае, Юрий не знал и сидел не шевелясь. И голубые люди тоже сидели и не шевелились, хотя всем известно, что после завтрака кто-то должен был убрать посуду.
Но убирать посуду никто не собирался. Зет только собрал остатки еды в одну миску и куда-то унес ее. А все остальные миски, тарелки, стаканы, вилки и ложки остались на месте. И это все больше смущало Юрия.
Может быть, в стране голубых людей иной обычай, чем в Юркиной? Может, гости там не благодарят хозяев за угощение, а хозяева гостей – за посещение? Может быть, в той необыкновенной стране не хозяевам полагается убирать со стола, а гостям? И то, что они с Шариком не собираются хотя бы помочь хозяевам, показывает, что они невоспитанны?
Смущенный Юрий посмотрел на голубых космонавтов и увидел, что Квач приветливо манит их из-за стола. И хотя все, что делал Квач, было как будто самым обычным и не вызывающим никакого подозрения, Юрию почему-то стало не по себе. Может быть, потому, что плутоватые глаза Квача поблескивали особенно весело и он все время переглядывался с товарищами. А может быть, и еще почему-то…
Но так или иначе, Юрий не спешил. А Квач все манил его. Даже Шарик понял, что сидеть за столом просто неудобно, и соскочил со своего алого трона. Пришлось подняться и Юрию.
Голубые космонавты взяли его под руки и подвели к выросшей из стены кровати-дивану, усадили, а сами отправились к другим таким же кроватям и тоже сели.
Впрочем, Квач сейчас же поднялся и, подхватив Шарика, попытался уложить его на свободную кровать. Шарик брыкался, выворачивался, и глаза у него были такими тоскливыми и недоуменными, что Юрий пожалел его и разозлился на Квача. Но голубой человек и сам понял, что с собакой он поступает не совсем правильно. Квач погладил Шарика, почесал ему за ухом, и Шарик успокоился.
Космонавты уже лежали на своих кроватях, и Юрий подумал, что у них на корабле, как в пионерском лагере, после еды полагается мертвый час, и успокоился. Он посмотрел на Квача, и тот, сложив ладони, прижался к ним щекой. Юрий понял – нужно спать. И впервые решил, что дело это стоящее. Ночь в лесу была бессонной, и теперь, после всего пережитого и съеденного, у него покалывало веки.
Юрий лег, вытянулся и почти сейчас же уснул.
Он не видел, как космонавты осторожно надели ему на голову наушники, как, вдоволь помучившись, надели такие же наушники на задремавшего было Шарика.
Потом они улеглись по своим местам, и только один Квач остался возле доски со светящимися лампочками, тумблерами и кнопками. Все остальные спали в зеленоватом, словно предрассветном сумраке.
Спали и видели, вероятно, разные сны.
Квач кивнул и, озорно, победно поблескивая темными, чуть навыкате глазами, наклонился к космонавту и что-то стал ему говорить. По тому, как Квач нет-нет да поглядывал на Юрку и Шарика, Бойцов понял, что речь идет о них. И это было не очень-то приятно. Ведь каждому будет не по себе, когда говорят о нем, а он не знает, что именно. Вот почему и утверждают, что секретничать в компании – неприлично, а тем более секретничать, используя знание языка, который не понимают другие.
Но Юрка всегда был справедливым человеком, и, хотя ему было и неприятно, он все-таки подумал: «А что же им делать? Они не знают русского языка, а я не знаю ихнего».
И все-таки на душе было неспокойно. Тем более, что Зет, все время посмеиваясь и покачивая головой, вдруг перестал улыбаться и, строго посмотрев на Юрку, видимо, запротестовал против какого-то предложения Квача. Но тот взял Зета за плечо и, наверное, уговорил товарища. Зет успокоился, кивнул и сейчас же вышел.
Шарик вскочил на ноги, взвизгнул и закрутил хвостом. В помещение вошли два других космонавта. Они толкали перед собой легкие колясочки из того же матово поблескивающего материала, что и стены космического корабля. На колясочках стояли тарелки, стаканы, бу-тылкп, миски, и Юрка понял, что привезли еду.
Шарик так беспокойно завертелся у Юрки-ных ног, что ему стало даже стыдно за лохматого друга – голубые люди могли подумать, что он совсем не кормит собаку. Поэтому Юрка нагнулся и, поглаживая шелковистую шерсть, как маленького, уговаривал Шарика:
– Ну нехорошо же… Потерпи маленько. Выйдем на поляну, и я тебе всю… нет, не всю, но половину колбасы отдам. Не вертись!
Но Шарик, хоть и перестал вертеться и даже присел, все равно нетерпеливо перебирал передними лапами, то и дело взглядывал на Юрку и нахально облизывался.
Пока Миро и Тэн расставляли посуду на столе, вернулся и Зет. Он принес странные, похожие на радионаушники приборы, от которых тянулись тонкие провода, и положил их на выросшие по бокам комнаты диваны-кровати. Квач заговорщически улыбнулся и кивнул, а потом широко расставил руки и жестом хлебосольного хозяина пригласил Юрия к столу.
Юрий не знал, как поступить – сразу садиться или, может быть, немного поотказы-ваться, чтобы голубые люди не подумали, что он такой уж голодный. Все-таки для соблюдения настоящего мужского достоинства следовало бы сказать что-нибудь вроде: «Нет, благодарю вас, я сыт». Или: «Ну, зачем такое беспокойство – мы уже завтракали». В крайнем случае, можно было сказать еще и так:
«Да вы не беспокойтесь, ешьте сами». Юрка на минуту споткнулся: «А как сказать правильно:
ешьте или кушайте?» И мысленно поправился:
«Кушайте!» Но опять смутился – уж очень это самое «кушайте» было жеманным, каким-то ненастоящим. Поэтому он опять поправился:
«Ешьте сами, а мы посидим, посмотрим…»
Ничего другого он не успел придумать, потому что Шарик взвизгнул и обиженно посмотрел на Юрку: «Ты что ж, в лесу меня голодом морил и теперь собираешься отказываться? Имей в виду – я против! Если люди угощают, отказываться неприлично: подумают, что ты или задавака и трепач, или что ты брезгуешь, не доверяешь им».
Вот почему Юрий вздохнул и сел на тот самый зеленоватый стул, который ему показали.
Шарик сейчас же устроился рядом со стулом и поднял нос кверху. Но космонавты не спешили садиться. Они столпились возле Юркиного места и наперебой приглашали Шарика сесть за стол. Только тут стало понятным, почему один – самый красивый, ярко-алый – стул был выше и уже других: он с самого начала предназначался Шарику.
Напрасно Юрка объяснял, что собака должна есть где-нибудь в уголке, в крайнем случае возле его ног, что Шарик не привычен к такой заботе и по своей неопытности может натворить что-нибудь не совсем приличное, – голубые люди были настойчивы. И как Юрка ни следил за ними, по всему было видно – разыгрывать его они не собирались. И Юрка усадил Шарика на ярко-алое кресло.
Шарик всего несколько секунд был как бы смущен и растерян, но через некоторое время он повел себя так, словно всю свою собачью жизнь сидел в космических кораблях за одним столом с экипажем и ел с тарелок из неизвестного материала.
Завтракали чинно, благородно, с ложками и вилками. Но что-то Юрке не нравилось. Все было чем-то не похоже на то, что ему всегда нравилось. Всего, кажется, было вдоволь: где нужно – соли и сахара, а где требовалось – горчички.
И все-таки не было того настоящего вкуса, который бывает в доброй еде. И прежде всего, не было хлеба. Дома Юрка мало ел хлеба – всегда было некогда. Утром, перед школой, он просыпал: хлеб есть некогда. Выпьет молока – и бегом. В обед – ребята ждут. Опять спешка. В ужин вообще наедаться не следует – так говорит наука. Получалось, что хлеб есть было некогда.
Но в перерывах между делами Юрка очень любил отрезать добрый ломоть, посыпать солью и съесть его где-нибудь на полдороге или на лавочке, болтая с приятелями. Тогда хлеб бывает настоящим хлебом – вкусным, пахучим, емким. А за обедом или завтраком он ведь вроде и не главное. Так, обязательная нагрузка.
На завтрак в космическом корабле хлеба явно не хватало. Конечно, обойтись без него было нетрудно – были какие-то коржики, но хлеба все-таки не хватало. Вспомнилось, что есть народы, которые совсем не едят хлеба, – например, китайцы. Им хватает одной крутой рисовой каши, пресной и без запаха.
И тут Юрка понял, чего не хватало во всем том, что он ел и пил. Не хватало знакомого запаха. Все пахло очень приятно – не то духами, не то корицей с гвоздикой, но не было того доброго, сытного запаха, без которого самый распрекрасный завтрак или обед не может быть настоящим удовольствием. И тут вспомнилось, что ведь пахло же в корабле еще и жареным луком, а за столом этого запаха не было и в помине.
Пока Юрка ел и думал обо всем этом. Шарик не терял времени зря. Он сидел на своем высоком алом кресле, как король на троне, и, за ним ухаживали невиданные голубые люди. Они накладывали ему на тарелку еду. Они подставляли ему стакан с питьем, а каким – ни Юрка, ни Шарик не знали. Правда, Шарику так и не удалось напиться как следует – его морда не входила в стакан. Но поскольку за всю свою недолгую собачью жизнь Шарик не видел и не слышал, чтобы обыкновенная дворняга попадала в такой почет, ему было уже не до питья: он стал стесняться. Конечно, ему бы хотелось съесть не то что в два, а даже в три раза больше, чем ему накладывали, – за прошедшую ночь он очень проголодался, – но теперь это казалось ему неудобным. И чем больше казалось, тем больше он стеснялся.
А голубые люди смеялись и гладили его по отмытой шерсти, говорили какие-то слова, которые Шарик, казалось, понимал так: «Хорошая собака. Воспитанная собака».
Правда, как потом выяснилось. Шарика голубые люди называли не собакой, а другом, дружком, но в то время Шарик еще не знал языка голубых людей. Зато он умел понимать главное – что его называли хорошим и воспитанным, и поэтому стеснялся еще больше и старался есть поменьше.
Уже потом, через много дней, Шарик признался Юрке, что завтрак ему, может быть, и понравился бы, но вся беда заключалась в том, что ни на одной тарелке ему не попалось ни одной косточки. Даже самой маленькой. А что же за еда без косточки? Вот когда наешься как следует, ляжешь где-нибудь в тени и начнешь обрабатывать настоящую мозговую кость – вот тогда это настоящая еда. А это? Что ж, хоть и на алом кресле, как на троне, а все равно настоящего вкуса нет.
Когда завтрак окончился, Юрий вежливо поблагодарил хозяев, а Шарик покрутил хвостом, но оба не спешили выходить из-за стола, потому что голубые люди повели себя как-то странно. Они опять сложили ладошки, прижали их к сердцу и поклонились сначала Юрию, а потом и Шарику. Это было непонятно: они угощали и они же благодарили. Что нужно было сделать в таком случае, Юрий не знал и сидел не шевелясь. И голубые люди тоже сидели и не шевелились, хотя всем известно, что после завтрака кто-то должен был убрать посуду.
Но убирать посуду никто не собирался. Зет только собрал остатки еды в одну миску и куда-то унес ее. А все остальные миски, тарелки, стаканы, вилки и ложки остались на месте. И это все больше смущало Юрия.
Может быть, в стране голубых людей иной обычай, чем в Юркиной? Может, гости там не благодарят хозяев за угощение, а хозяева гостей – за посещение? Может быть, в той необыкновенной стране не хозяевам полагается убирать со стола, а гостям? И то, что они с Шариком не собираются хотя бы помочь хозяевам, показывает, что они невоспитанны?
Смущенный Юрий посмотрел на голубых космонавтов и увидел, что Квач приветливо манит их из-за стола. И хотя все, что делал Квач, было как будто самым обычным и не вызывающим никакого подозрения, Юрию почему-то стало не по себе. Может быть, потому, что плутоватые глаза Квача поблескивали особенно весело и он все время переглядывался с товарищами. А может быть, и еще почему-то…
Но так или иначе, Юрий не спешил. А Квач все манил его. Даже Шарик понял, что сидеть за столом просто неудобно, и соскочил со своего алого трона. Пришлось подняться и Юрию.
Голубые космонавты взяли его под руки и подвели к выросшей из стены кровати-дивану, усадили, а сами отправились к другим таким же кроватям и тоже сели.
Впрочем, Квач сейчас же поднялся и, подхватив Шарика, попытался уложить его на свободную кровать. Шарик брыкался, выворачивался, и глаза у него были такими тоскливыми и недоуменными, что Юрий пожалел его и разозлился на Квача. Но голубой человек и сам понял, что с собакой он поступает не совсем правильно. Квач погладил Шарика, почесал ему за ухом, и Шарик успокоился.
Космонавты уже лежали на своих кроватях, и Юрий подумал, что у них на корабле, как в пионерском лагере, после еды полагается мертвый час, и успокоился. Он посмотрел на Квача, и тот, сложив ладони, прижался к ним щекой. Юрий понял – нужно спать. И впервые решил, что дело это стоящее. Ночь в лесу была бессонной, и теперь, после всего пережитого и съеденного, у него покалывало веки.
Юрий лег, вытянулся и почти сейчас же уснул.
Он не видел, как космонавты осторожно надели ему на голову наушники, как, вдоволь помучившись, надели такие же наушники на задремавшего было Шарика.
Потом они улеглись по своим местам, и только один Квач остался возле доски со светящимися лампочками, тумблерами и кнопками. Все остальные спали в зеленоватом, словно предрассветном сумраке.
Спали и видели, вероятно, разные сны.
Глава шестая
Тревога на корабле
Когда потом, спустя долгое время, Юрий пытался припомнить – снилось ли ему что-нибудь в тот день или не синилось, выходило, что ничего не снилось.
Он спал как убитый – без сновидений и все время на одном боку. Он не видел, как часа через три после завтрака проснулся Шарик и с трудом, повизгивая и посапывая от напряжения, лапами содрал с головы прибор с наушниками и по очереди начал обходить космонавтов. Он умиленно крутил обрубком хвоста, пробовал улыбаться и, кажется, даже пытался разговаривать, но у него ничего не получалось. Космонавты спали на своих диванах-кроватях и сладко посапывали. Даже Квач дремал на своем посту, в широком, выросшем из пола кресле.
Шарик взобрался на стол, просунул морду в стакан с питьем, но ничего хорошего из этого не получилось: морда не пролезала в узкие стаканы, да и питья в них оставалось разве что на донышке. А ему очень хотелось пить. Так хотелось, что, если бы не его стеснительный характер, он мог бы заскулить.
Обойдя помещение, обнюхав все стены и не найдя ничего подходящего. Шарик остановился перед открытой дверью и, заглянув в нее, принюхался. Ему показалось, что оттуда, из глубины корабля, наносит знакомым влажным запахом. Шарик виновато помахал хвостом и, подумав: «Ничего не поделаешь – пить-то хочется», – несмело пошел по коридорам и переходам.
Он проходил мимо каких-то машин и приборов, со стен ему подмигивали разноцветные огоньки, слышалось приглушенное шуршание и гудение, пахло жареным луком и уже знакомыми духами, но воды не было, а пить хотелось все сильней.
Шарик все шел и шел, пока не очутился в заставленном приборами, баками и бачками просторном помещении. На стенах в прозрачных ампулах-сосудах поблескивали жидкости. Шарик с тоской посмотрел на эти прозрачные ампулы и понял, что достать из них жидкости ему не удастся.
Он уставился на эти жидкости – розовые, синеватые и бесцветные, как обыкновенная вода. И чем дольше он смотрел на них, тем больше ему хотелось пить, и поделать с собой он уже ничего не мог.
Шарик вскочил на стол и, приблизившись к ампуле, ткнулся в нее носом. Она ничем не пахла, но под нажимом Шарикиного носа подалась внутрь. Ампула оказалась не стеклянной, а пластмассовой, мягкой. Это, наверное, для того, чтобы на ухабах дальних космических дорог ампулы не разбивались… Но Шарик еще не понимал этого. Он видел и понимал другое. Перед ним за мягкой оболочкой была жидкость, по всем приметам похожая на воду. А он хотел пить. Так хотел, что за глоток воды с удовольствием отдал бы и свое красивое алое кресло, и даже, наверное, кусок собственной шерсти.
Он спал как убитый – без сновидений и все время на одном боку. Он не видел, как часа через три после завтрака проснулся Шарик и с трудом, повизгивая и посапывая от напряжения, лапами содрал с головы прибор с наушниками и по очереди начал обходить космонавтов. Он умиленно крутил обрубком хвоста, пробовал улыбаться и, кажется, даже пытался разговаривать, но у него ничего не получалось. Космонавты спали на своих диванах-кроватях и сладко посапывали. Даже Квач дремал на своем посту, в широком, выросшем из пола кресле.
Шарик взобрался на стол, просунул морду в стакан с питьем, но ничего хорошего из этого не получилось: морда не пролезала в узкие стаканы, да и питья в них оставалось разве что на донышке. А ему очень хотелось пить. Так хотелось, что, если бы не его стеснительный характер, он мог бы заскулить.
Обойдя помещение, обнюхав все стены и не найдя ничего подходящего. Шарик остановился перед открытой дверью и, заглянув в нее, принюхался. Ему показалось, что оттуда, из глубины корабля, наносит знакомым влажным запахом. Шарик виновато помахал хвостом и, подумав: «Ничего не поделаешь – пить-то хочется», – несмело пошел по коридорам и переходам.
Он проходил мимо каких-то машин и приборов, со стен ему подмигивали разноцветные огоньки, слышалось приглушенное шуршание и гудение, пахло жареным луком и уже знакомыми духами, но воды не было, а пить хотелось все сильней.
Шарик все шел и шел, пока не очутился в заставленном приборами, баками и бачками просторном помещении. На стенах в прозрачных ампулах-сосудах поблескивали жидкости. Шарик с тоской посмотрел на эти прозрачные ампулы и понял, что достать из них жидкости ему не удастся.
Он уставился на эти жидкости – розовые, синеватые и бесцветные, как обыкновенная вода. И чем дольше он смотрел на них, тем больше ему хотелось пить, и поделать с собой он уже ничего не мог.
Шарик вскочил на стол и, приблизившись к ампуле, ткнулся в нее носом. Она ничем не пахла, но под нажимом Шарикиного носа подалась внутрь. Ампула оказалась не стеклянной, а пластмассовой, мягкой. Это, наверное, для того, чтобы на ухабах дальних космических дорог ампулы не разбивались… Но Шарик еще не понимал этого. Он видел и понимал другое. Перед ним за мягкой оболочкой была жидкость, по всем приметам похожая на воду. А он хотел пить. Так хотел, что за глоток воды с удовольствием отдал бы и свое красивое алое кресло, и даже, наверное, кусок собственной шерсти.