Мельников Пётр. Залпы с берега

   Так вступали мы в памятный июнь. Где-то на западе гремела война, у наших границ сгущалась тревожная атмосфера. Но мы всерьез не ощущали реальности этой тревоги. Слишком уж все это было далеко от обыденности нашего островного бытия. Мы жили и работали для того, чтобы стрелять из орудий, причем стрелять хорошо, метко. Мы воспитывали людей в готовности отразить любую вражескую провокацию (какую именно - этого мы четко себе не представляли). И, казалось, еще не год и не два будем упражняться в артиллерийском искусстве, прежде чем вместо учебных болванок придется дослать в орудия боевой снаряд и заряд.
   Слишком далеко за пределами лейтенантского кругозора происходили грозные события. Думалось, что и на этот раз они обойдут наше государство стороной, что не посмеют империалисты поднять руку на страну рабочих и крестьян. Залогом тому - боевая мощь Красной Армии, Красного Флота.
   Пока же больше всего нас волновала зачетная стрельба по морской цели, которая должна была состояться 12 или 13 июня. Готовились мы к ней долго и основательно.
   Утром в день стрельбы к нам в городок приехали комендант Выборгского укрепленного сектора Владимир Тимофеевич Румянцев и военком сектора Иван Иванович Величко. Полковник Румянцев пользовался на Балтике известностью и уважением. Был он человеком большой военной культуры, всесторонне эрудированным. Высокий, крупный шатен с правильными чертами лица, он располагал к себе спокойной доброжелательностью. С младшими Владимир Тимофеевич держал себя по-отечески, замечания предпочитал делать в форме товарищеских советов. Надо ли говорить, что каждое его слово мы старались поймать на лету.
   В сопровождении капитана Крючкова полковник обошел городок, осмотрел казарму. Несколько раз он останавливался и заговаривал с краснофлотцами и сержантами. Те охотно вступали с ним в беседу.
   - Как живете, островитяне, не скучаете? - спрашивал он.
   - Нет, товарищ полковник, скучать нам некогда - все тренировки, учения, ну и волейбол, конечно, самодеятельность...
   - Значит, хорошие у вас командиры. Так ведь и должно быть.
   - А вот картины нам все старые показывают!
   - Ну, это дело поправимое. Товарищ Крючков, запишите...
   Осмотром комендант, кажется, остался доволен. Дав какие-то указания командиру дивизиона, он резюмировал:
   - Порядок у вас, что называется, флотский. За это спасибо. А теперь посмотрим, на что вы способны в деле.
   И разносится над городком гулкий звон рынды - так по-морскому называют у нас колокол. Бойцы разбирают винтовки, противогазы и мчатся к огневой позиции. Бегу и я. Сердце бьется учащенно. Стрельба - праздник.
   Стрельба - экзамен. Эх, не оплошать бы! Звук рынды возбуждает, заставляет бежать быстрее.
   Вот и вышка. Пулей взлетаю по крутым маршам трапа в свою "скворешню". Тут уже все на месте - и помощник управляющего огнем, и телефонист, и артэлектрик. Над головой, на площадке шестиметрового дальномера, слышен топот. Значит, и дальномерщики на месте.
   Телефонист громко повторяет принятие доклады:
   - Третье орудие к бою готово!.. Первое готово!.. Второе готово!..
   Развернув стереотрубу, вижу приближенный двенадцатикратным увеличением белый парусиновый прямоугольник большого корабельного щита. Его тянет на длинном буксире низкобортный тральщик. Командую:
   - По крейсеру!..
   Дальномерщик выкрикивает дистанцию. Помощник управляющего называет выбранные из таблицы цифры. Решаю задачу на устный счет: складываю в уме и вычитаю. Итог готов:
   - Прицел сто двадцать, целик пятнадцать! Снаряд практический, заряд уменьшенный!
   Как эхо раздается голос телефониста:
   - Прицел сто двадцать, целик пятнадцать!..
   Оторвавшись от стереотрубы, бросаю взгляд вниз, туда, где метрах в шестидесяти стоят орудия, хотя и знаю, что за зелеными шапками деревьев их не видно - просматривается лишь часть третьего дворика.
   -- Орудия зарядить! Поставить на залп... Залп!
   Из-под зелени высвечиваются пронзительно-желтые языки пламени. Грохот и тугой толчок воздуха достигают амбразуры. В стереотрубу видно, как над водой поднимаются и секунд пять неподвижно стоят три белых султана - всплески. Черт возьми, все три всплеска левее задней кромки щита! Ничего, сейчас введем корректуру:
   - Вправо пять! Залп!
   На этот раз всплески вырастают на фоне щита. Порядок!
   - Уступ больше два!
   Один за другим, с интервалом в двенадцать секунд, гремят три залпа. Щит захвачен в вилку. Залп. Ура! Накрытие! Теперь можно лупить по щиту, не меняя прицела. В такие минуты забываешь, что "крейсер", по которому ведется стрельба, ползет с черепашьей скоростью, раза в четыре уступающей скорости настоящих крейсеров. И что на площадке рядом со "скворешней" стоят строгие экзаменаторы - Румянцев, Величко, Крючков. Не передать словами азарт боя пусть учебного, но все-таки боя! И каким обидно-преждевременным кажется доклад помощника:
   - Боезапас израсходован.
   Да, десять залпов, отведенных на стрельбу, выпущены по цели. И, кажется, небезуспешно. Несладко пришлось бы противнику, попытавшемуся прорваться к Выборгу, если б заговорили все наши батареи, перекрывающие своими секторами огня дальние и ближние подступы к порту! Это мне представилось в тот момент особенно отчетливо.
   Спускаясь с вышки, я чувствовал себя, как спортсмен, закончивший труднейший поединок и выложившийся до конца. Его, даже если он не добился победы, не за что упрекнуть. Он сделал все что мог, и сознание этого приносит ему чувство удовлетворенности.
   А тут, как оказалось, победа была достигнута полная. Когда пришло сообщение от третьей группы записи - моряков, наблюдавших стрельбу с буксира и точно фиксировавших падение каждого залпа, я доложил полковнику:
   - Товарищ комендант, двести двадцать восьмая батарея стрельбу выполнила. Пропусков и осечек нет. По данным третьей группы, достигнуто четыре прямых попадания.
   Владимир Тимофеевич Румянцев произвел предварительный разбор стрельбы с командным составом батареи. Оценка обещала быть самой высокой. Потом он приказал мне построить всех наших артиллеристов.
   - Товарищи краснофлотцы и сержанты, - обратился к ним комендант, - мне было приятно узнать, что ваша батарея - крепкий боевой коллектив с высоким политико-моральным состоянием, что за последние три месяца у вас не было нарушений воинской дисциплины. В том, что это действительно так, меня убедила ваша дружная, согласованная работа во время стрельбы. За успешную стрельбу объявляю всему личному составу батареи благодарность!
   - Служим Советскому Союзу! - прокатилось над городком.
   И удачная стрельба, и благодарность коменданта сектора подняли у всех настроение. Со смехом, с шутками банили краснофлотцы пушки, очищая каналы стволов от порохового нагара. Мне же пришлось заняться составлением отчета о стрельбе - делом весьма трудоемким. Вдобавок на меня возложили обязанности начальника штаба дивизиона, уехавшего в отпуск.
   Этим обстоятельством я был обязан тому, что 19 июня одним из первых прочел поступившую в штаб телеграмму, где говорилось о переводе сектора на оперативную готовность номер два, в связи с чем дивизиону предлагалось назначать на каждые сутки дежурную батарею, готовую к немедленному открытию огня. К этой телеграмме я отнесся вполне спокойно. "Видимо, начальство замышляет крупное учение", - мелькнула мысль. Составить график дежурства батарей было делом недолгим, и я отнес его комдиву на подпись. Тот подписал, что-то поворчав себе под нос насчет чрезмерного увлечения учениями.
   Все это нисколько не отразилось на наших планах, связанных с предстоящим воскресеньем. В субботу Герасимов отправился в Саремпю, чтобы договориться с начальником стоявшей там погранзаставы о совместных спортивных соревнованиях. Многие командиры и сержанты готовились кто на рыбалку, а кто на охоту. Мы с Верой устроили дома "большую приборку" - к нам на днях должна была приехать из Севастополя ее мать.
   Стук в окно в первом часу ночи явился для меня полной неожиданностью. Отперев дверь и выслушав доклад рассыльного, что в штаб поступила срочная телеграмма, я без большой охоты надел китель и фуражку.
   - Что там стряслось? - спросила сонным голосом Вера.
   - Не знаю, сейчас схожу в штаб, выясню. Какая-то срочная телеграмма.
   Крючков уже был на месте. Он протянул мне телеграмму:
   - Посмотри, что пишут из сектора.
   А писалось вот что: "Оперативная готовность - номер один. Все немецкие подводные лодки, появляющиеся в секторах батарей, считать неприятельскими и открывать по ним огонь".
   - Понимаешь что-нибудь? - поинтересовался Крючков.
   - Нет, - чистосердечно признался я. Комдив кивнул головой:
   - И я тоже. Но, похоже, дело серьезное.
   - Но ведь у нас с Германией договор...
   - Не открывай Америк, лейтенант. Командованию сверху виднее. Лучше распорядись, чтобы собрали весь комсостав. И, понятно, никаких там прогулок и рыбалок.
   Минут через пятнадцать все командиры и политработники нашего маленького гарнизона собрались в кабинете комдива. Капитан прочел им телеграмму и заключил:
   - Из городка никому не отлучаться. Советую быть готовым ко всяким неожиданностям. Весь командный состав придется отозвать из отпусков...
   Под утро, едва я пришел домой, над городком зазвучал трезвон рынды. Тревога! Жена следила испуганными глазами, как я брал пистолет и противогаз.
   - Что-нибудь серьезное? - спросила она.
   - Пока не знаю.
   Выскочив из дому, я припустился неширокой просекой к огневой позиции. Бойцы бежали, переговариваясь на ходу:
   - С чего бы это тревога в воскресенье?
   - Комдиву, видно, не спится. Больно рано поднял нас.
   Я побывал на каждом дворике. Артиллеристы быстро расчехляли орудия, вращали маховики, проверяя исправность механизмов наводки. Длинные стволы поднимались и опускались, описывали дуги. Негромко звучали команды сержантов. Дух настороженности, ожидания чего-то особенного витал над батареей. Учебные тревоги для проверки боевой готовности у нас проводились сотни раз. Иначе и быть не может в воинском подразделении. Но сейчас люди каким-то чутьем угадывали необычность происходящего. И времени после стрельбы - нашей главной проверки прошло чересчур мало, чтобы явилась необходимость проверять нас вновь. И день и час тревоги были слишком уж непривычными. Было и еще что-то, трудно передаваемое словами.
   Мы же, командиры, после ночного визита в штаб понимали, что стряслось что-то из ряда вон выходящее. "Не иначе, какая-то провокация", - мелькала мысль.
   Никаких распоряжений от командира дивизиона не поступало. Чтобы занять людей, я приказал начать учения. Часа через два был дан отбой тревоге. Артиллеристы строем отправились в городок. Подходило время завтрака. Приказав вести людей в столовую, я зашел в штаб. По необыкновенно серьезному лицу Крючкова я, пожалуй, впервые окончательно понял, что произошло. Леонид Петрович подтвердил догадку:
   - Началось, лейтенант. Немцы бомбили Либаву, Виндаву и Кронштадт. Это война. Прикажите выдать всему личному составу боевые патроны. На батарее установите боевое дежурство. На командном пункте должны непрерывно находиться либо вы, либо ваш заместитель.
   Шел десятый час дня. Я вышел из штаба в возбужденном состоянии. Нет, я не видел в этом известии страшной беды, обрушившейся на страну. Случилось то, чему, в конце концов, была обязана существованием моя профессия. И мне совершенно ясно представлялось, как будут развиваться дальнейшие события. Не сегодня-завтра в заливе появятся фашистские корабли, которым наши батареи зададут жару. За несколько недель Красная Армия, конечно же, продвинется далеко вперед, на территорию врага. Батареи Бьёркского архипелага окажутся в глубоком тылу. Нас, естественно, перебросят на запад, и мы обоснуемся на захваченном у фашистов побережье. Может быть, там удастся пострелять, обеспечивая наступательные операции наших кораблей. Но, скорее всего, дело до этого не дойдет - немецкий пролетариат не потерпит преступной войны против социалистического государства и сбросит гитлеровскую клику...
   Не сомневаюсь, что с подобными мыслями встретили войну тысячи советских лейтенантов и капитанов. К такому ее ходу мы были подготовлены всем предшествующим воспитанием.
   Меня распирала жажда активной деятельности. Но, увы, пока она свелась лишь к отдаче нескольких распоряжений.
   В полдень по радио было передано правительственное сообщение о начале войны. Сразу же после него состоялся митинг. Особенно запомнилось мне выступление Женаева. Леонид Иванович сказал:
   - В недавних боях я лично убедился, на какие подвиги способны наши бойцы и командиры, идущие сражаться за Родину, за советский народ. Наш отряд лыжников под командованием капитана Гранина брал вот эти самые острова, на которых мы сейчас служим. Один из островов мы брали с наступлением темноты. Враг заметил наши цепи и открыл ураганный артиллерийский и пулеметный огонь. Но никакой огонь не мог остановить нас. Мы сблизились на дистанцию рукопашного боя. И противник не выдержал натиска. Остров был взят. Я уверен, что в начавшихся боях советские бойцы и командиры будут сражаться с еще большей отвагой, и никакой фашизм перед ними не устоит. И в этой войне мы победим!
   На митинге приняли резолюцию, в которой говорилось: "Будем отважно громить фашистов, предательски напавших на нашу Родину. Мы готовы идти в бой за счастье своего народа, за свою советскую Отчизну..."
   К бою!
   В то же утро, оказывается, немецкие корабли появлялись в наших территориальных водах в Финском и Выборгском заливах. Днем над Бьёркским архипелагом пролетал самолет-разведчик. Но все это происходило за пределами видимости наших батарей. Финляндия, граница которой проходила совсем рядом, официально еще не была воюющей стороной. Так что война гремела где-то поблизости, но непосредственно нас пока не касалась.
   Однако городок наш сразу же стал приобретать суровые фронтовые черты. Оконные стекла перекрестили полоски бумаги, будто бы способные уберечь их от взрывной волны. Готовились шторы для затемнения. С фуражек и бескозырок были сняты белые летние чехлы, чтобы избежать демаскировки с воздуха.
   На следующий день к нам стало прибывать пополнение - призванные из запаса бойцы и командиры. Батарею требовалось доукомплектовать по штатам военного времени. Кроме того, часть людей у нас забрали на формирование новой шестидюймовой батареи - той, что была оставлена финскими артиллеристами. На ней срочно начались восстановительные работы. Командиром ее назначили моего заместителя. А на его место прибыл полный, улыбчивый лейтенант в длинном, мешковатом кителе. Это был Сергей Сергеевич Клементьев, еще позавчера мирный ленинградский житель.
   Побеседовав с ним, я убедился, что правила стрельбы он не позабыл и управление огнем, хотя бы в простых условиях, ему по силам. Что ж, это облегчало жизнь: по крайней мере было с кем разделить дежурство на КП.
   - По каждому немецкому кораблю, который появится в нашем секторе, надо немедленно открывать огонь, - наставлял я его. - Особенно следите за подводными лодками. Силуэты кораблей противника помните?
   Клементьев замялся.
   - Ничего, сигнальщики у нас опытные, - ободрил я его. - Сейчас устраивайтесь на жительство, знакомьтесь с людьми, а завтра начнете дежурство на командном пункте.
   Назавтра утром Клементьев занял место в "скворешне". Я пошел на огневую позицию проверить, как несется дежурство у орудий. Вдруг раздались частые удары колокола. Дежурные номера расчетов принялись изготавливать пушки к открытию огня. Я бросился к вышке командного пункта. А телефонисты тем временем передавали команды:
   - Снаряд фугасный, заряд боевой!.. Орудия зарядить... Поставить на залп!
   Когда я ввалился в "скворешню", воздух расколол грохот залпа. Лицо Сергея Сергеевича горело боевым задором. Оттиснув его от стереотрубы, я припал к окулярам. И тут же скомандовал: "Дробь!", что на языке морских артиллеристов означает: "Прекратить огонь".
   Оказалось, несколько минут назад сигнальщик доложил на КП: "Пеленг двести, дистанция пятьдесят шесть кабельтовых, перископ подводной лодки!" Клементьев, надо отдать ему должное, не растерялся. Сразу объявив тревогу и увидев в трубу плавающий предмет, который при известной силе воображения мог сойти за перископ, он быстро рассчитал исходные данные и открыл огонь. Но достаточно было бросить на "перископ" профессиональный взгляд, чтобы увидеть в нем сорванную с якоря вешку. При глубинах в том районе возможность идти под перископом для подводной лодки начисто исключалась.
   Телефонист доложил:
   - На боевых постах волнуются: почему задробили стрельбу?
   - Передайте командирам орудий, что огонь был открыт ошибочно. Никакой подводной лодки в море нет.
   Я представлял себе, какое это было разочарование для артиллеристов. А Клементьев, немного оправившись от смущения, глянул на меня с виноватой улыбкой:
   - Да, елки с палкой, не дали возможности отличиться.
   Но тут раздался звонок с командного пункта дивизиона. В трубке звучал сердитый голос Крючкова:
   - Что у вас еще за стрельба?
   - По ошибке дали один батарейный залп. Приняли плавающий предмет за подводную лодку, - коротко объяснил я.
   - Не годятся такие ошибки в военное время. Этак и до паники недалеко. Разберитесь.
   - Есть!
   Да, надо разобраться. Винить сигнальщика в избытке бдительности было нельзя. В таких случаях лучше принять вешку за перископ, чем наоборот. С Клементьева, не сумевшего правильно оценить обстановку, и вовсе спрос был невелик - ведь шел лишь второй день его службы на батарее. За этот срок я, понятно, не мог научить его всему тому, что знал сам.
   Кроме того, во всем происшедшем была и положительная сторона. Люди действовали с огромным подъемом, показав свою полную готовность бить ненавистного врага. Номерные в расчетах подготовили десятки очередных выстрелов. Окажись враг настоящим, уж они бы не подвели!
   Наказывать я никого не стал. Подавив раздражение, спокойно разъяснил Клементьеву и вахтенному сигнальщику, в чем их ошибки и как их избегать, и заключил, что в общем-то они молодцы.
   Весть об этом маленьком конфузе быстро разнеслась по дивизиону. Поначалу над нами подтрунивали: "Ну, друзья, поделитесь своим боевым опытом, как это вы топите немецкие лодки". Но потом подтрунивать перестали: наша оплошность была вскоре повторена несколькими другими батареями. От этого никуда не уйдешь опыт боевой учебы еще не был опытом войны.
   А у меня тогда, наверное, впервые родилась смутная еще мысль: насколько же сложнее воевать, чем мы это себе представляли, решая учебные задачи, ведя огонь по буксируемым щитам. И сколько непредвиденных трудностей ожидает нас впереди! С этими мыслями перекликались первые сводки с фронтов. Наше наступление, которого все мы ждали со дня на день, почему-то задерживалось.
   26 июня вступила в войну Финляндия. И обстановка у нас сразу стала накаляться. В шхерах {5} был захвачен неприятельский катер с разведчиками. Из их показаний на допросе стало известно, что противник готовит десант на пограничные острова Выборгского залива. И действительно, через три дня попытка высадиться на один из островов была предпринята, но ее пресекли батареи соседнего дивизиона.
   Вражеские самолеты в одиночку и группами вели разведку архипелага. На объекты Выборгского укрепленного сектора упали первые бомбы. Над островом Тиуринсари зенитчики из 37-го дивизиона сбили первый самолет.
   Нам пришлось оставить свою обжитую казарму. Все-таки слишком далеко было от нее до орудий, а необходимость открыть огонь и вести его полным составом расчетов могла возникнуть каждую минуту. Поэтому около огневых позиций мы отрыли землянки, куда и переселились всей батареей. Теперь домой я ходил словно в увольнение. Да и вообще в городке приходилось бывать все реже и реже.
   Нам пришлось оставить свою обжитую казарму. Все-таки слишком далеко было от нее до орудий, а необходимость открыть огонь и вести его полным составом расчетов могла возникнуть каждую минуту. Поэтому около огневых позиций мы отрыли землянки, куда и переселились всей батареей. Теперь домой я ходил словно в увольнение. Да и вообще в городке приходилось бывать все реже и реже.
   Как-то вечером свободные от несения боевой готовности батарейцы и жены командиров собрались в столовой, продолжавшей исполнять роль клуба, на новый кинофильм. Стремительно раскручивался сюжет картины, и мы не сразу обратили внимание на гул авиамоторов, доносившийся отнюдь не с экрана. И вдруг один за другим грохнуло несколько взрывов.
   Столовая, казалось, подпрыгнула и начала рассыпаться. Из окон со звоном посыпались осколки стекол. Испуганно мигнув, погас луч кинопроектора. Поднялся крик, пронзительно взвизгнула какая-то женщина. Зрители, толкаясь в темноте, бросились к двери и окнам. Мы, командиры, тщетно взывали:
   - Товарищи, спокойно! Не поднимайте паники! Никакой опасности нет!
   Через несколько минут всем стало ясно, что бомбы рвались где-то в районе деревни Саремпя. Сконфуженные бойцы вернулись досматривать картину. Что ж, и через этот стыд нам надо было пройти. До этого ведь лишь немногие из нас слышали гром рвущихся поблизости бомб.
   Из этого случая был извлечен и практический урок: надо основательнее врываться в землю и, в частности, сооружать землянку под клуб.
   В газетах, которые приходили теперь с большим опозданием, сразу за несколько дней, мелькнуло имя полковника Герасимова. Я сразу понял, что речь идет о том самом Владимире Ивановиче Герасимове, который в бытность мою на форту "Р" занимал должность заместителя коменданта Кронштадта. За свою придирчивую взыскательность ко всему, что касалось дисциплины, службы и в особенности артиллерийской культуры, он был прозван грозой артиллеристов. Как-то ночью, когда я впервые остался замещать своего командира, Герасимов появился у нас на батарее. Объявив учебную боевую тревогу, он дал мне вводную:
   - На рейд прорываются торпедные катера "противника". Пеленг сорок, дистанция шестьдесят кабельтовых, - и включил секундомер. - Действуйте, лейтенант!
   Срывающимся голосом я крикнул: "К бою!" - и стал подавать положенные команды... Словом, с задачей мы справились. После той ночной проверки командир дивизиона объявил всему личному составу благодарность. Это была моя первая благодарность на командирской должности. Старожилы форта говорили тогда: "Ну, дело у тебя пойдет, если перед грозой артиллеристов не растерялся".
   К началу войны Герасимов командовал береговой обороной Либавской военно-морской базы. И вот теперь, из скупых строк "Красного Балтийского флота", мы поняли, что либавские береговые артиллеристы держались молодцом, проявляли боевое умение и отвагу.
   В действительности так оно и было. Ожесточенные бои на подступах к Либаве{6} разгорелись уже к вечеру 22 июня. Вместе с частями 67-й стрелковой дивизии, матросскими и рабочими отрядами стойко сражались береговые артиллеристы. Восемь суток отражались атаки врага, имевшего и численное, и военно-техническое превосходство. Это не могло не отметить и фашистское командование: "Наступление 291-й пехотной дивизии в районе Либавы было приостановлено ввиду сильного сопротивления противника, поддерживаемого огнем стационарных батарей". Такая запись появилась 25 июня в Журнале боевых действий группы армий "Север".
   Гроза артиллеристов - не мелочный придира, а по-настоящему требовательный командир - отлично подготовил своих подчиненных к боевым испытаниям.
   Но во всей полноте подробности героической обороны Либавы мы узнали спустя много лет. А тогда мы остро переживали свое пассивное ожидание и всей душой стремились туда, где идут настоящие бои. Но если командирам удавалось держать эти чувства при себе - сказывалась многолетняя привычка к дисциплине, к необходимости быть на том посту, куда ты поставлен, - то бойцы не желали ждать. Рапорты с просьбой об отправке на фронт сыпались один за другим. Особенно донимали артиллеристы своими просьбами нашего политрука:
   - Помогите хоть вы, товарищ политрук, на войну попасть!
   - Вы же и так на войне, - возражал Герасимов.
   - Ну какая здесь война? - не соглашались бойцы.- Вот в морской пехоте или в полевой артиллерии...
   - В сектор стрельбы в любую минуту могут войти корабли фашистов, - убеждал политрук. - Десанты возможны. Мы должны находиться в постоянной готовности.
   Но с ним не спешили согласиться:
   - А кто сюда придет? Может, за всю войну и дадим еще один залп по "подводной лодке", как в прошлый раз.
   Всеми силами старались мы поддерживать у краснофлотцев состояние внутренней мобилизованности и приверженность к своему роду оружия.
   - Вы слышали, товарищи, - говорили мы, - что в сегодняшней сводке сказано: наши войска на юге прочно держат границу. В этом, безусловно, заслуга и наших товарищей по оружию - артиллеристов Дунайского сектора береговой обороны. Придет время, и вы узнаете, что они сражались, как герои.
   И верно, пришел день, когда нам стало известно, как в 4 часа утра первого дня войны на стационарную батарею старшего лейтенанта Спиридонова обрушили снаряды до десятка вражеских батарей. Дунайцы немедленно открыли ответный огонь. Батареи капитана Петрина и старшего лейтенанта Кривошеева тоже включились в бой. В первые же часы наши артиллеристы выпустили свыше тысячи снарядов. И не впустую. Они подавили и уничтожили шесть неприятельских батарей, потопили два монитора, разрушили склады в порту Галац, разнесли в щепы железнодорожный эшелон...