Мельников Пётр Егорович
Залпы с берега
Мельников Пётр Егорович
Залпы с берега
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Литературная редакция М. Б. Новикова
Аннотация издательства: Гитлеровские войска, не считаясь с потерями, стремились овладеть так называемым ораниенбаумским пятачком - небольшим участком побережья Финского залива. Советские солдаты и военные моряки крепко удерживали этот важный плацдарм. Он надежно прикрывался мощным артиллерийским огнем с фортов Красная Горка и Серая Лошадь. Автор книги - командир батареи двенадцатидюймовых орудий - пишет главным образом об артиллеристах, о том, как они обеспечивали оборону ораниенбаумского пятачка, подавляли вражескую артиллерию, обстреливавшую Ленинград, а затем содействовали наступлению наших войск с плацдарма, разгрому врага у стен города-героя. Книга рассчитана на массового читателя.
Содержание
Глава первая. Остров Бьёрке
Перед бурей
Тревога
К бою!
По фашистской колонне!..
Стоять до конца!
Выигранные поединки
Глава вторая. Хмурая осень
Мы еще вернемся!
Ораниенбаумский пятачок
В "Лебяжьенской республике"
Неприступный редут
Глава третья. В блокаду
Главный калибр
Ханковцы
Зимние будни
Передний край
Дни становятся светлее
Глава четвертая. В визире - враг
Наш левый фланг
Провожаем в бой корабли
Эхо Севастополя
"Мины выбросить и забыть!.."
Воодушевляющие вести
Глава пятая. Атакующий форт
Накапливаем силы
Подготовка
Началось!
В наступлении
Ленинградский салют
Глава шестая. Зори победы
Пушки смотрят на север
Последние удары
На запад!
Вспоминая огненные годы...
Примечания
Глава первая. Остров Бьерке
Перед бурей
Не помню, какими путями быстрокрылая флотская молва донесла до нас в августе сорок первого года этот забавный эпизод. Во всяком случае, нахохотались мы вдоволь.
А рассказывали вот что. В боях под Нарвой был сбит немецкий бомбардировщик. Летчик выпрыгнул с парашютом и оказался в плену. На допросе поинтересовались, какое он имел боевое задание. Немец охотно ответил: "У вас по железной дороге ходит какое-то морское сооружение, называемое "барбакадзе". Оно приносит германским войскам большие неприятности. Нам приказано его уничтожить".
Григорий Иосифович Барбакадзе был всем нам знаком. Он командовал 180-миллиметровой батареей железнодорожной береговой артиллерии. Я знал его еще по училищу - он был старше меня по выпуску на три года.
Смех смехом, но, видно, крепко насолила противнику его батарея. И нам было лестно слышать такое о своем товарище по оружию, собрате по береговой обороне. А вместе с тем - от этого никуда не денешься - щемила зависть. Григорию хорошо - он воюет по-настоящему, с размахом, с широким маневром. А мы...
Да, война изменила взгляды на многое. Предметом зависти береговых артиллеристов стала подвижная батарея, способная на разных участках сухопутного фронта громить танковые колонны и вражескую пехоту, вести контрбатарейную стрельбу и сокрушать скопления неприятельской техники. А каких-нибудь два года назад, при выпуске из училища, пределом наших мечтаний была бронированная башня берегового форта с ее тяжелыми орудиями, направленными в морскую даль. Эти орудия не для того, чтобы разбрасывать свои полутонные снаряды по каким-нибудь сухопутным целям, которым достаточно полевой трехдюймовки, У них иное предназначение. Их залпы с беспощадной точностью настигают любой корабль еще до того, как он покажется на горизонте. Перед ними бессильна броня любого линкора - снаряды пронижут ее раньше, чем сам дредноут сможет открыть огонь.
Командовать башней, отражать удары с моря - это дело выглядело самым почетным и достойным скромной мужской гордости. Ведь командир береговой батареи чувствует себя не только артиллеристом, но и моряком. А военно-морская служба, флот всегда, насколько я помню себя, казались мне особенно привлекательными.
Детство, прошедшее на Волге, отложило в памяти образы белых лебедей-пароходов с их небрежно-величественными капитанами и бойкими, расторопными матросами. С этой зримой картиной сливался семейный портрет маминого брата - никогда не виданного мною революционного балтийца, пропавшего в водовороте гражданской войны. Дома о нем ходили легенды. Ко всему этому примешивался сложный сплав ощущений и чувств, рожденных прочитанными книгами и реальным мальчишеским миром, где главное место занимали игры в сражения с проклятыми буржуями и беляками.
Поэтому, когда в Казани, на рабфаке, где я занимался, было объявлено о комсомольском наборе в военно-морские училища, места для сомнений не оставалось. Заявление в райком я принес одним из первых. Этот выбор вполне согласовывался и с моим положением секретаря комсомольской организации рабфака - личный пример был лучшей формой агитации.
После трех месяцев учебы на подготовительных курсах мы, группа ребят из Казани, оказались в Севастополе, в Военно-морском училище береговой обороны имени Ленинского комсомола Украины. Экзамены были выдержаны успешно. Так в 1935 году началась моя флотская служба.
Скажем прямо, когда выяснилось, что училище готовит командиров главным образом для береговых батарей и что служить на кораблях нам не придется, это не вызвало энтузиазма. Но мы попали под начало опытных военных педагогов, тонко разбиравшихся во всех движениях молодой курсантской души. Среди них были такие яркие фигуры, как полковники Е. И. Жидилов и П. Ф. Горпищенко, впоследствии прославленные герои Севастопольской обороны. Под влиянием наших наставников мы полюбили свою профессию, свое грозное оружие, не знавшее разных в те времена.
Программа нашей подготовки была обширна: математика, физика, история партии, философия, русский и иностранный языки и длинный перечень военных дисциплин - от теории артиллерийской стрельбы и тактики до устройства стрелкового оружия. Жизнь текла по строгому распорядку. Кроме учебы - наряды и всевозможные хозяйственные работы, подготовка и участие в парадах в дни праздников. Все это требовало от курсантов большой усидчивости, упорства и хорошего здоровья.
На формирование нашего мироощущения, как людей военных, флотских, неотразимое воздействие оказывал сам Севастополь. Солнечная красота его лазурных бухт? зеленых улиц и белых окраин, рассыпанных по склонам курганов и балок, была пронизана героическим духом. О русской боевой славе здесь напоминал каждый дом, каждый камень. Экскурсии по историческим местам, ежегодные посещения панорамы Севастопольской обороны 1854 - 1855 годов оставляли в душе неизгладимый отпечаток. Да и каждое увольнение в город, каждая прогулка по улицам создавали праздничное и немного возвышенное настроение...
Так готовились мы к службе на флотах.
Через четыре года училище было окончено по первому разряду. В моей выпускной аттестации значилось: "Может быть назначен командиром артиллерийской башни стационарной береговой батареи". К этому важнейшему в жизни событию прибавились и другие, не менее важные. Незадолго до выпуска меня приняли в члены партии. А к получению лейтенантских нашивок - одной средней и одной узкой с коричневым просветом (цвет береговой обороны) - была приурочена свадьба. На Балтику , знакомую по курсантской практике, мы ехали вдвоем - я и Вера.
И вот остров Котлин, на котором стоит седой Кронштадт с его знаменитыми фортами. На один из них - форт "Р" и было получено назначение.
Увы, велико было мое разочарование, когда я понял, что надежды получить под командование башню - всего-навсего мальчишеская иллюзия. Такие должности не пустовали, а претендовать на них могли куда более зрелые, чем я, кандидаты. Пришлось довольствоваться малым, вступив в исполнение обязанностей заместителя командира 45-миллиметровой батареи. Батарея была стационарной, открытого типа и предназначалась для отражения налетов торпедных катеров и самолетов. До обидного малый ее калибр уязвлял самолюбие. Но зато я получил полезный урок, суть которого сводилась к следующему: на военной службе противопоказано проявлять нетерпение и рваться к должности, прыгая через ступени, но в то же время всегда надо быть готовым вступить в должность по крайней мере на ступень выше занимаемой. Хорошей школой оказалась для меня и сама служба на форту, где все мы были членами единого боевого коллектива, спаянного четкой организацией и крепким флотским порядком.
В ту тревожную пору лейтенантам не приходилось подолгу ждать продвижения. Через несколько месяцев мне приказали принять батарею под свое командование. Но и здесь не пришлось задержаться надолго. Началась война с Финляндией, и я оказался в дивизионе спецназначения, формируемом из береговых артиллеристов. Так я сменил малый калибр на средний.
Трехорудийная 152-мидлиметровая батарея, командиром которой меня назначили, была быстро укомплектована людьми. Это были в основном краснофлотцы и сержанты, призванные из запаса. Но техники своей мы пока не имели. Наши орудия, разобранные и смазанные, лежали в арсенале, и мы еще не знали, на каком участке морского побережья займут они свое место. Но учиться мы начали сразу же. Были организованы занятия по специальности. Из кронштадтских казарм орудийные расчеты часто выходили на форт "К", чтобы потренироваться на шестидюймовых пушках системы "канэ" - точно таких, какие нам предстояло получить из арсенала.
В марте сорокового года кончилась война. С Финляндией был подписан мирный договор. Тогда-то и узнали мы, где будет находиться наша 228-я батарея 22-го отдельного артиллерийского дивизиона: на южной оконечности острова Бьёрке{1}.
К северо-западу от острова Котлин береговая линия Финского залива делает крутой изгиб. Врезаясь в скалистый берег Карельского перешейка, она образует изогнутый рог Выборгского залива. У острия его лежит Выборг. А у основания, близ восточного берега, отделенные от материка узким проливом Бьёрке-зунд, возвышаются над водой острова и островки Бъёркского архипелага. К ним-то и лежал наш путь.
Пасмурным весенним утром в Ораниенбауме{2} началась погрузка на платформы орудий и всего, что составляло боевой комплект батареи. Это были немало послужившие пушки, снятые после первой мировой войны с какого-то русского крейсера. Но, видимо, на их долю не выпадало слишком серьезных боевых испытаний: побывав в руках артиллерийских мастеров, они после заботливого долговременного хранения находились в отличном состоянии.
Наконец все было погружено и закреплено. Мы разместились в товарных вагонах. Подошел паровоз. Лязгнули буфера. Дернулись вагоны и платформы, и мимо открытых дверей поплыли черные, еще не одетые листвой деревья ораниенбаумских парков. Наш небольшой состав шел к Ленинграду, чтобы обогнуть восточный угол Финского залива и двинуться на северо-запад.
Следующее утро мы встретили на запасных путях приморского курортного городка Койвисто{3}. Здесь, с берега, был виден конечный пункт нашего путешествия - остров Бьёрке. В одну из небольших его бухточек на паромах и буксирах была переправлена вся наша техника. Мы принялись за разгрузку.
Бьёрке невелик. Он протянулся с северо-запада на юго-восток на тринадцать километров. Не более пяти километров его ширина. Но если б не железнодорожная колея, проложенная на острове, было бы нелегко доставить орудия к их огневой позиции. А тут мы водрузили их на платформы, раздалось извечное "раз-два, взяли!", краснофлотцы навалились, и колеса медленно, а потом все быстрей и быстрей покатились по рельсам...
Мы расположились в военном городке, где раньше жили финские артиллеристы. Здесь было трехэтажное каменное здание казармы, матросская столовая, помещение штаба с кают-компанией и три жилых дома для комсостава. Неподалеку находились две береговые батареи, выведенные финнами из строя при отступлении с острова.
Наш маленький гарнизон, во главе которого поставили меня, включал в себя личный состав 228-й батареи - человек около двухсот и штаб 22-го дивизиона. Разместились мы свободно, со всеми удобствами. В казарме было просторно. Все командиры и сверхсрочники получили по комнате или по отдельной квартирке. И к лету к нам перебрались семьи.
Над головами шумели кроны мачтовых сосен, обступивших городок. В этот тугой звук вплетался доносимый ветром гул прибоя. Легко дышалось на воздухе, пропитанном густым хвойным настоем. Ну прямо курорт, если б не столько работы! А работы действительно было невпроворот. Мы должны были своими силами установить пушки, оборудовать огневую позицию.
Дело это совсем не простое. Ведь стационарная береговая батарея - весьма сложное инженерное сооружение. Ее место геодезически точно привязано к определенному участку побережья. Замаскированные от морского и воздушного противника орудия стоят на слегка углубленных площадках - двориках. Неподвижная часть орудийного станка - тумба должна быть абсолютно устойчива. Поэтому ставится она на надежное железобетонное основание. Бетонируется и сам дворик, и бруствер вокруг него. Все это наделяет береговые артустановки малой уязвимостью и изумительной точностью огня, точностью более высокой, чем у артиллерии и корабельной, и полевой.
Наши фортификаторы еще перед русско-японской войной заложили основы искусства создания морских крепостей. С тех пор оно не переставало совершенствоваться. В советское время его развитие получило дальнейший толчок. Протяженные морские границы страны требовали хорошей защиты, а флот, особенно поначалу, не располагал достаточным для этого количеством кораблей. Это выдвигало береговую оборону на очень значимую роль.
Однако в ее структуре была слабая сторона, которой оборачивалось одно из органических достоинств крепостной артиллерии - неподвижность. На сооружение открытой стационарной батареи среднего калибра с железобетонным основанием требовался срок не меньше года. Крупнокалиберная башенная батарея строилась несколько лет. Ну, а если война - такая, какой мы ее себе представляли, наступательная, маневренная? Через какие-нибудь недели морские крепости останутся в глубоком тылу. Нужда в них появится на новом месте, и не через год, и даже не через несколько месяцев, а гораздо скорее.
Опыт первой мировой войны подсказывал: нужна подвижная артиллерия железнодорожные батареи или, что еще лучше, не связанные с постоянной колеей батареи на механической тяге. Но взгляд руководящих специалистов на этот счет был консервативным. Считалось, что достоинства подвижных батарей перечеркиваются таким их недостатком, как малая живучесть, уязвимость от неприятельского огня. Поэтому орудий, поставленных на железнодорожные транспортеры, в составе флотов было совсем немного, а морская пушка на мехтяге тогда еще не получила права гражданства.
Выход из этих противоречий был найден позже. А пока военно-инженерная мысль остановилась на компромиссном решении, состоявшем в строительстве стационарных батарей на временных деревянных основаниях. Оно, это строительство, занимало не месяцы, а дни.
Именно на такие основания и должны были ставить мы свои пушки.
И вот в километре от нашего городка раздетые по пояс краснофлотцы копают котлованы под основания пушек, под погреба для боеприпасов. Работа идет с шутками, с прибаутками, благо грунт в этой части острова песчаный, легкий.
Котлованы отрыты. Теперь на дно трех из них опускаются тяжелые металлические плиты с длинными, торчащими вверх болтами. Здесь будут стоять орудия. На плиты клеткой в три-четыре ряда кладутся деревянные, похожие на шпалы брусья и накрепко скрепляются скобами. Эти плиты и брусья привезены нами вместе с пушками. Пустоты в клетках засыпаются землей и камнями. Для надежности забиваются сваи.
Эти работы в новинку для меня. В училище нас не знакомили с ними. Но среди призванных из запаса краснофлотцев немало ленинградских токарей, слесарей, такелажников, плотников - мастеров на все руки. Хорошо помогает мне и командир огневого взвода Леонид Женаев - старшина-сверхсрочник, человек с немалым житейским опытом. И дело движется споро. Вот уже на укрепленные клетки кладутся верхние плиты и стягиваются с нижними плитами болтами. Основания готовы. Теперь можно ставить на них пушки.
А тем временем неподалеку, незаметная среди сосен, вырастает вышка, увенчанная "скворечником" - командным пунктом, с которого будет вестись управление огнем по морским целям.
Не прошло двух недель - и батарея в основных своих чертах стала законченным сооружением. Стоят на местах пушки, глядя шестидюймовыми жерлами в море. Площадки вокруг орудийных тумб застланы половыми досками. В двориках справа и слева построены дерево-земляные ниши для первых 10 - 15 выстрелов выстрелом в этом значении слова артиллеристы именуют комплект из снаряда и гильзы с пороховым зарядом.
Теперь с той же энергией, что и при строительстве, надо было браться за учебу. Ведь батарея должна быть слитным, сколоченным коллективом - это первейшее условие ее боеспособности. А тут как раз подошла демобилизация призванных из запаса бойцов. Их сменила молодежь. Предстояло заново учить людей артиллерийскому мастерству, слаживать их в неутомимые, сработанные боевые расчеты.
На огневой позиции появился станок заряжания - специальное приспособление, имитирующее казенную часть орудия с замком. Ежедневно командиры орудий приводили к ним свои расчеты, среди которых ростом и силой выделялись снарядные и прибойничные - на эти специальности подбирали самых крепких ребят. Начиналась тренировка. Снарядный подхватывал пятидесяти пятикилограммовую болванку снаряда и кидал ее на лоток. Прибойничный длинным шестом с утолщением на конце - прибойником энергично досылал его в казенник. Зарядный клал на лоток толстую медную гильзу, и она отправлялась тем же путем вслед за снарядом. Замковый закрывал замок. С грохотом и лязгом снаряд и гильза летели вниз. Потом всю эту операцию производили заново. А сержант с секундомером в руках день ото дня добивался повышения темпа и большей продолжительности в работе. Такой тренировке мог позавидовать тяжелоатлет.
На орудиях тренировались наводчики. Отрабатывали связь телефонисты. Артэлектрик практиковался в обслуживании простенького, ручного автомата стрельбы - нашей немудрящей системы управления огнем. Учился и я, и другие командиры.
Мы готовились к делу трудному и нешуточному - топить неприятельские крейсера, эсминцы и подводные лодки, отражать вражеские десанты, которые, случись война, могут появиться в нашем секторе стрельбы. А в том, что война в конце концов начнется, у нас, лейтенантов, не было сомнений. Не было сомнений и относительно нашего будущего противника. Помню, в августе тридцать девятого на форту "Р" нас собрали, чтобы проинформировать о подписании советско-германского пакта о ненападении.
- Пакт вступил в силу, - сказал выступивший тогда политработник, - но фашизм был и остается фашизмом, нашим врагом номер один.
Эти слова сохранились в сознании как аксиома. И в этом духе старались мы воспитывать людей. Германия была недалеко. Совсем рядом был ее вероятный союзник - Финляндия. И мы ощущали себя кем-то вроде пограничников, стоящих на тревожном рубеже.
Тревога
К лету сорок первого года жизнь на острове окончательно сложилась, вошла в колею. Сложилась и та организационная структура, частицей которой была наша батарея. Эта структура представляла собой соединение, называемое Выборгским укрепленным сектором береговой обороны. Штаб сектора, как это явствует из самого названия, находился в Выборге. В состав сектора входили 22-й и 32-й отдельные артдивизионы, 37-й отдельный зенитный дивизион и 41-й отдельный пулеметный батальон. Батареи были разбросаны по берегам залива и островам. Что касается нашего, 22-го, дивизиона, то он был исключительно островным. На Бьёрке кроме нашей батареи стояла еще одна, 45-миллиметровая. Три другие расположились на соседних с нами островах Тиуринсари, Пийса-ри и дальнем островке Тупурансари {4}.
Командовал 22-м дивизионом капитан Леонид Петрович Крючков. Человек это был своеобразный. Высокий, худощавый, с острым взглядом, он легко зажигал людей, быстро подчинял их своей воле. О таких обычно говорят: прирожденный организатор. Но вот уравновешенности характера ему явно недоставало. Он часто "заводился" по пустякам, и тогда его зычный голос и вовсе оглушал. Был у Леонида Петровича и такой грешок, как тщеславное увлечение показным блеском. В дивизионе говорили: "Когда тебя спросит капитан, не бойся ошибиться, бойся нечетко доложить". Если ж самому Крючкову приходилось о чем-то докладывать начальству, то делал он это молодцевато, щегольски, напирая на очевидные успехи, дабы все выглядело в наилучшем виде. Это, кстати, не раз бывало причиной его служебных неприятностей.
Деятельная натура Крючкова не позволяла ему подолгу сидеть на месте. То он мчался на полуторке в северный конец острова, то отправлялся на небольшом дивизионном катере проверять батареи на соседних островах. Но, понятно, чаще, чем где-либо, он бывал у нас. Ведь жили мы в одном городке, наша батарея была у него под боком.
Первое время служба с комдивом казалась мне трудноватой. Но потом ничего, обвык. Вспышки перестал принимать близко к сердцу, а его придирчивость к внешним атрибутам службы приучила меня быть требовательным не только в главном, но и в мелочах. У каждого человека можно перенять что-то полезное для себя.
Учиться же у других было для меня делом просто необходимым. Шутка сказать - у зеленого лейтенанта в подчинении оказалось около двухсот человек! От многих ошибок уберегли меня тогда мои добрые помощники. Политрук Ваня Герасимов пришел на батарею после годичных курсов. До этого он служил срочную зенитчиком на каком-то из кронштадтских фортов. Он был моложе меня и не обладал серьезным житейским опытом. И вдруг я с удивлением заметил, что этот скромный, даже стеснительный парень стал совершенно своим человеком в казарме. Оказалось, что и людей он знает лучше меня. И на грубоватых, ершистых матросов влияет не как я, а по-иному: при нем они не побаивались, а совестились вступать в конфликт с дисциплиной.
Чем брал Иван? Очевидно, самозабвенной, искренней преданностью делу. Человек холостой, он с утра и до отбоя находился среди краснофлотцев. Свою увлеченность историей партии, философией - а он принадлежал к числу людей читающих и думающих - Герасимов стремился передать всем и каждому. И эта искренность, это открытое и щедрое стремление поделиться всем своим запасом убеждений и знаний открывало к нему сердца людей.
С хорошим чувством прислушивался я к советам Герасимова, подмечал его особинки в работе с бойцами.
Из других командиров особенно пришелся мне по душе старшина Женаев. Начинал он у нас старшиной комендоров. Но вскоре из-за нехватки комсостава был допущен к исполнению обязанностей командира огневого взвода. Невысокий, подвижный, улыбчивый, он никогда не повышал голоса. Но его внутренняя уверенность в силе приказа, спокойная, властная твердость цементировали порядок в огневом взводе. Леонид Иванович был старше меня и возрастом, и служебным стажем, и я не считал зазорным мотать на ус то, что было добыто им долгим, трудным опытом.
С Женаевыми мы подружились семьями. Он и его жена Нина были милыми, приветливыми людьми. Часто летними вечерами ходили мы друг к другу в гости. Помню, как Нина домовито накрывала на стол, а Леонид Иванович рассказывал всякие удивительные истории, которые приключались с ним, когда он рос в детском доме. Любил он вспоминать и недавние боевые дела в знаменитом отряде капитана Бориса Гранина - туда он попал с кронштадтских фортов с первых дней советско-финляндской кампании.
Но, конечно же, то немногое свободное время, что выпадало на нашу долю, проходило не только во взаимных визитах. Летом приятно было погулять по острову. Спокойная и величественная красота здешней природы не могла не трогать сердца. Гранитные скалы соседствовали с вековыми соснами, а рядом небольшие полянки зеленели высокой сочной травой, осыпанной белым пухом одуванчиков. Грибов и ягод мы набирали полные корзины. А какие уловы приносила рыбалка! Те же, кто не увлекался его, совершали трехкилометровые марши в деревню Саремпя, где обосновались настоящие рыбаки.
Вечерами подолгу не стихали бои на волейбольной площадке. В краснофлотской столовой репетировала самодеятельность. Там же каждую неделю показывали кинокартины. Несколько раз к нам даже приезжали артисты из Ленинграда.
Изо всех этих деталей складывался наш быт. Такая жизнь была мне вполне по душе. Ведь я и не настраивал себя на жизнь в большом городе. Еще в училище я понял, что это не удел берегового артиллериста.
Второе лето на Бьёрке мы встречали заправскими островитянами. Впрочем, наше островное положение ощущалось разве лишь в том, что центральные газеты к нам поступали на третий день, а флотская - "Красный Балтийский флот" - на четвертый. Летом их привозили с материка, то бишь из Койвисто, на катере, зимой - на грузовике или на санях по льду замерзшего Бьёрке-зунда.
Однажды на санях в Койвисто пришлось добираться и нам - мне, Вере и нашей грудной еще Сашеньке. Ехали мы в Выборг, на смотр художественной самодеятельности. Вера там пела, декламировала. Несколько дней, проведенных в Выборге, оставили массу впечатлений, их хватило до самого лета...
Залпы с берега
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Литературная редакция М. Б. Новикова
Аннотация издательства: Гитлеровские войска, не считаясь с потерями, стремились овладеть так называемым ораниенбаумским пятачком - небольшим участком побережья Финского залива. Советские солдаты и военные моряки крепко удерживали этот важный плацдарм. Он надежно прикрывался мощным артиллерийским огнем с фортов Красная Горка и Серая Лошадь. Автор книги - командир батареи двенадцатидюймовых орудий - пишет главным образом об артиллеристах, о том, как они обеспечивали оборону ораниенбаумского пятачка, подавляли вражескую артиллерию, обстреливавшую Ленинград, а затем содействовали наступлению наших войск с плацдарма, разгрому врага у стен города-героя. Книга рассчитана на массового читателя.
Содержание
Глава первая. Остров Бьёрке
Перед бурей
Тревога
К бою!
По фашистской колонне!..
Стоять до конца!
Выигранные поединки
Глава вторая. Хмурая осень
Мы еще вернемся!
Ораниенбаумский пятачок
В "Лебяжьенской республике"
Неприступный редут
Глава третья. В блокаду
Главный калибр
Ханковцы
Зимние будни
Передний край
Дни становятся светлее
Глава четвертая. В визире - враг
Наш левый фланг
Провожаем в бой корабли
Эхо Севастополя
"Мины выбросить и забыть!.."
Воодушевляющие вести
Глава пятая. Атакующий форт
Накапливаем силы
Подготовка
Началось!
В наступлении
Ленинградский салют
Глава шестая. Зори победы
Пушки смотрят на север
Последние удары
На запад!
Вспоминая огненные годы...
Примечания
Глава первая. Остров Бьерке
Перед бурей
Не помню, какими путями быстрокрылая флотская молва донесла до нас в августе сорок первого года этот забавный эпизод. Во всяком случае, нахохотались мы вдоволь.
А рассказывали вот что. В боях под Нарвой был сбит немецкий бомбардировщик. Летчик выпрыгнул с парашютом и оказался в плену. На допросе поинтересовались, какое он имел боевое задание. Немец охотно ответил: "У вас по железной дороге ходит какое-то морское сооружение, называемое "барбакадзе". Оно приносит германским войскам большие неприятности. Нам приказано его уничтожить".
Григорий Иосифович Барбакадзе был всем нам знаком. Он командовал 180-миллиметровой батареей железнодорожной береговой артиллерии. Я знал его еще по училищу - он был старше меня по выпуску на три года.
Смех смехом, но, видно, крепко насолила противнику его батарея. И нам было лестно слышать такое о своем товарище по оружию, собрате по береговой обороне. А вместе с тем - от этого никуда не денешься - щемила зависть. Григорию хорошо - он воюет по-настоящему, с размахом, с широким маневром. А мы...
Да, война изменила взгляды на многое. Предметом зависти береговых артиллеристов стала подвижная батарея, способная на разных участках сухопутного фронта громить танковые колонны и вражескую пехоту, вести контрбатарейную стрельбу и сокрушать скопления неприятельской техники. А каких-нибудь два года назад, при выпуске из училища, пределом наших мечтаний была бронированная башня берегового форта с ее тяжелыми орудиями, направленными в морскую даль. Эти орудия не для того, чтобы разбрасывать свои полутонные снаряды по каким-нибудь сухопутным целям, которым достаточно полевой трехдюймовки, У них иное предназначение. Их залпы с беспощадной точностью настигают любой корабль еще до того, как он покажется на горизонте. Перед ними бессильна броня любого линкора - снаряды пронижут ее раньше, чем сам дредноут сможет открыть огонь.
Командовать башней, отражать удары с моря - это дело выглядело самым почетным и достойным скромной мужской гордости. Ведь командир береговой батареи чувствует себя не только артиллеристом, но и моряком. А военно-морская служба, флот всегда, насколько я помню себя, казались мне особенно привлекательными.
Детство, прошедшее на Волге, отложило в памяти образы белых лебедей-пароходов с их небрежно-величественными капитанами и бойкими, расторопными матросами. С этой зримой картиной сливался семейный портрет маминого брата - никогда не виданного мною революционного балтийца, пропавшего в водовороте гражданской войны. Дома о нем ходили легенды. Ко всему этому примешивался сложный сплав ощущений и чувств, рожденных прочитанными книгами и реальным мальчишеским миром, где главное место занимали игры в сражения с проклятыми буржуями и беляками.
Поэтому, когда в Казани, на рабфаке, где я занимался, было объявлено о комсомольском наборе в военно-морские училища, места для сомнений не оставалось. Заявление в райком я принес одним из первых. Этот выбор вполне согласовывался и с моим положением секретаря комсомольской организации рабфака - личный пример был лучшей формой агитации.
После трех месяцев учебы на подготовительных курсах мы, группа ребят из Казани, оказались в Севастополе, в Военно-морском училище береговой обороны имени Ленинского комсомола Украины. Экзамены были выдержаны успешно. Так в 1935 году началась моя флотская служба.
Скажем прямо, когда выяснилось, что училище готовит командиров главным образом для береговых батарей и что служить на кораблях нам не придется, это не вызвало энтузиазма. Но мы попали под начало опытных военных педагогов, тонко разбиравшихся во всех движениях молодой курсантской души. Среди них были такие яркие фигуры, как полковники Е. И. Жидилов и П. Ф. Горпищенко, впоследствии прославленные герои Севастопольской обороны. Под влиянием наших наставников мы полюбили свою профессию, свое грозное оружие, не знавшее разных в те времена.
Программа нашей подготовки была обширна: математика, физика, история партии, философия, русский и иностранный языки и длинный перечень военных дисциплин - от теории артиллерийской стрельбы и тактики до устройства стрелкового оружия. Жизнь текла по строгому распорядку. Кроме учебы - наряды и всевозможные хозяйственные работы, подготовка и участие в парадах в дни праздников. Все это требовало от курсантов большой усидчивости, упорства и хорошего здоровья.
На формирование нашего мироощущения, как людей военных, флотских, неотразимое воздействие оказывал сам Севастополь. Солнечная красота его лазурных бухт? зеленых улиц и белых окраин, рассыпанных по склонам курганов и балок, была пронизана героическим духом. О русской боевой славе здесь напоминал каждый дом, каждый камень. Экскурсии по историческим местам, ежегодные посещения панорамы Севастопольской обороны 1854 - 1855 годов оставляли в душе неизгладимый отпечаток. Да и каждое увольнение в город, каждая прогулка по улицам создавали праздничное и немного возвышенное настроение...
Так готовились мы к службе на флотах.
Через четыре года училище было окончено по первому разряду. В моей выпускной аттестации значилось: "Может быть назначен командиром артиллерийской башни стационарной береговой батареи". К этому важнейшему в жизни событию прибавились и другие, не менее важные. Незадолго до выпуска меня приняли в члены партии. А к получению лейтенантских нашивок - одной средней и одной узкой с коричневым просветом (цвет береговой обороны) - была приурочена свадьба. На Балтику , знакомую по курсантской практике, мы ехали вдвоем - я и Вера.
И вот остров Котлин, на котором стоит седой Кронштадт с его знаменитыми фортами. На один из них - форт "Р" и было получено назначение.
Увы, велико было мое разочарование, когда я понял, что надежды получить под командование башню - всего-навсего мальчишеская иллюзия. Такие должности не пустовали, а претендовать на них могли куда более зрелые, чем я, кандидаты. Пришлось довольствоваться малым, вступив в исполнение обязанностей заместителя командира 45-миллиметровой батареи. Батарея была стационарной, открытого типа и предназначалась для отражения налетов торпедных катеров и самолетов. До обидного малый ее калибр уязвлял самолюбие. Но зато я получил полезный урок, суть которого сводилась к следующему: на военной службе противопоказано проявлять нетерпение и рваться к должности, прыгая через ступени, но в то же время всегда надо быть готовым вступить в должность по крайней мере на ступень выше занимаемой. Хорошей школой оказалась для меня и сама служба на форту, где все мы были членами единого боевого коллектива, спаянного четкой организацией и крепким флотским порядком.
В ту тревожную пору лейтенантам не приходилось подолгу ждать продвижения. Через несколько месяцев мне приказали принять батарею под свое командование. Но и здесь не пришлось задержаться надолго. Началась война с Финляндией, и я оказался в дивизионе спецназначения, формируемом из береговых артиллеристов. Так я сменил малый калибр на средний.
Трехорудийная 152-мидлиметровая батарея, командиром которой меня назначили, была быстро укомплектована людьми. Это были в основном краснофлотцы и сержанты, призванные из запаса. Но техники своей мы пока не имели. Наши орудия, разобранные и смазанные, лежали в арсенале, и мы еще не знали, на каком участке морского побережья займут они свое место. Но учиться мы начали сразу же. Были организованы занятия по специальности. Из кронштадтских казарм орудийные расчеты часто выходили на форт "К", чтобы потренироваться на шестидюймовых пушках системы "канэ" - точно таких, какие нам предстояло получить из арсенала.
В марте сорокового года кончилась война. С Финляндией был подписан мирный договор. Тогда-то и узнали мы, где будет находиться наша 228-я батарея 22-го отдельного артиллерийского дивизиона: на южной оконечности острова Бьёрке{1}.
К северо-западу от острова Котлин береговая линия Финского залива делает крутой изгиб. Врезаясь в скалистый берег Карельского перешейка, она образует изогнутый рог Выборгского залива. У острия его лежит Выборг. А у основания, близ восточного берега, отделенные от материка узким проливом Бьёрке-зунд, возвышаются над водой острова и островки Бъёркского архипелага. К ним-то и лежал наш путь.
Пасмурным весенним утром в Ораниенбауме{2} началась погрузка на платформы орудий и всего, что составляло боевой комплект батареи. Это были немало послужившие пушки, снятые после первой мировой войны с какого-то русского крейсера. Но, видимо, на их долю не выпадало слишком серьезных боевых испытаний: побывав в руках артиллерийских мастеров, они после заботливого долговременного хранения находились в отличном состоянии.
Наконец все было погружено и закреплено. Мы разместились в товарных вагонах. Подошел паровоз. Лязгнули буфера. Дернулись вагоны и платформы, и мимо открытых дверей поплыли черные, еще не одетые листвой деревья ораниенбаумских парков. Наш небольшой состав шел к Ленинграду, чтобы обогнуть восточный угол Финского залива и двинуться на северо-запад.
Следующее утро мы встретили на запасных путях приморского курортного городка Койвисто{3}. Здесь, с берега, был виден конечный пункт нашего путешествия - остров Бьёрке. В одну из небольших его бухточек на паромах и буксирах была переправлена вся наша техника. Мы принялись за разгрузку.
Бьёрке невелик. Он протянулся с северо-запада на юго-восток на тринадцать километров. Не более пяти километров его ширина. Но если б не железнодорожная колея, проложенная на острове, было бы нелегко доставить орудия к их огневой позиции. А тут мы водрузили их на платформы, раздалось извечное "раз-два, взяли!", краснофлотцы навалились, и колеса медленно, а потом все быстрей и быстрей покатились по рельсам...
Мы расположились в военном городке, где раньше жили финские артиллеристы. Здесь было трехэтажное каменное здание казармы, матросская столовая, помещение штаба с кают-компанией и три жилых дома для комсостава. Неподалеку находились две береговые батареи, выведенные финнами из строя при отступлении с острова.
Наш маленький гарнизон, во главе которого поставили меня, включал в себя личный состав 228-й батареи - человек около двухсот и штаб 22-го дивизиона. Разместились мы свободно, со всеми удобствами. В казарме было просторно. Все командиры и сверхсрочники получили по комнате или по отдельной квартирке. И к лету к нам перебрались семьи.
Над головами шумели кроны мачтовых сосен, обступивших городок. В этот тугой звук вплетался доносимый ветром гул прибоя. Легко дышалось на воздухе, пропитанном густым хвойным настоем. Ну прямо курорт, если б не столько работы! А работы действительно было невпроворот. Мы должны были своими силами установить пушки, оборудовать огневую позицию.
Дело это совсем не простое. Ведь стационарная береговая батарея - весьма сложное инженерное сооружение. Ее место геодезически точно привязано к определенному участку побережья. Замаскированные от морского и воздушного противника орудия стоят на слегка углубленных площадках - двориках. Неподвижная часть орудийного станка - тумба должна быть абсолютно устойчива. Поэтому ставится она на надежное железобетонное основание. Бетонируется и сам дворик, и бруствер вокруг него. Все это наделяет береговые артустановки малой уязвимостью и изумительной точностью огня, точностью более высокой, чем у артиллерии и корабельной, и полевой.
Наши фортификаторы еще перед русско-японской войной заложили основы искусства создания морских крепостей. С тех пор оно не переставало совершенствоваться. В советское время его развитие получило дальнейший толчок. Протяженные морские границы страны требовали хорошей защиты, а флот, особенно поначалу, не располагал достаточным для этого количеством кораблей. Это выдвигало береговую оборону на очень значимую роль.
Однако в ее структуре была слабая сторона, которой оборачивалось одно из органических достоинств крепостной артиллерии - неподвижность. На сооружение открытой стационарной батареи среднего калибра с железобетонным основанием требовался срок не меньше года. Крупнокалиберная башенная батарея строилась несколько лет. Ну, а если война - такая, какой мы ее себе представляли, наступательная, маневренная? Через какие-нибудь недели морские крепости останутся в глубоком тылу. Нужда в них появится на новом месте, и не через год, и даже не через несколько месяцев, а гораздо скорее.
Опыт первой мировой войны подсказывал: нужна подвижная артиллерия железнодорожные батареи или, что еще лучше, не связанные с постоянной колеей батареи на механической тяге. Но взгляд руководящих специалистов на этот счет был консервативным. Считалось, что достоинства подвижных батарей перечеркиваются таким их недостатком, как малая живучесть, уязвимость от неприятельского огня. Поэтому орудий, поставленных на железнодорожные транспортеры, в составе флотов было совсем немного, а морская пушка на мехтяге тогда еще не получила права гражданства.
Выход из этих противоречий был найден позже. А пока военно-инженерная мысль остановилась на компромиссном решении, состоявшем в строительстве стационарных батарей на временных деревянных основаниях. Оно, это строительство, занимало не месяцы, а дни.
Именно на такие основания и должны были ставить мы свои пушки.
И вот в километре от нашего городка раздетые по пояс краснофлотцы копают котлованы под основания пушек, под погреба для боеприпасов. Работа идет с шутками, с прибаутками, благо грунт в этой части острова песчаный, легкий.
Котлованы отрыты. Теперь на дно трех из них опускаются тяжелые металлические плиты с длинными, торчащими вверх болтами. Здесь будут стоять орудия. На плиты клеткой в три-четыре ряда кладутся деревянные, похожие на шпалы брусья и накрепко скрепляются скобами. Эти плиты и брусья привезены нами вместе с пушками. Пустоты в клетках засыпаются землей и камнями. Для надежности забиваются сваи.
Эти работы в новинку для меня. В училище нас не знакомили с ними. Но среди призванных из запаса краснофлотцев немало ленинградских токарей, слесарей, такелажников, плотников - мастеров на все руки. Хорошо помогает мне и командир огневого взвода Леонид Женаев - старшина-сверхсрочник, человек с немалым житейским опытом. И дело движется споро. Вот уже на укрепленные клетки кладутся верхние плиты и стягиваются с нижними плитами болтами. Основания готовы. Теперь можно ставить на них пушки.
А тем временем неподалеку, незаметная среди сосен, вырастает вышка, увенчанная "скворечником" - командным пунктом, с которого будет вестись управление огнем по морским целям.
Не прошло двух недель - и батарея в основных своих чертах стала законченным сооружением. Стоят на местах пушки, глядя шестидюймовыми жерлами в море. Площадки вокруг орудийных тумб застланы половыми досками. В двориках справа и слева построены дерево-земляные ниши для первых 10 - 15 выстрелов выстрелом в этом значении слова артиллеристы именуют комплект из снаряда и гильзы с пороховым зарядом.
Теперь с той же энергией, что и при строительстве, надо было браться за учебу. Ведь батарея должна быть слитным, сколоченным коллективом - это первейшее условие ее боеспособности. А тут как раз подошла демобилизация призванных из запаса бойцов. Их сменила молодежь. Предстояло заново учить людей артиллерийскому мастерству, слаживать их в неутомимые, сработанные боевые расчеты.
На огневой позиции появился станок заряжания - специальное приспособление, имитирующее казенную часть орудия с замком. Ежедневно командиры орудий приводили к ним свои расчеты, среди которых ростом и силой выделялись снарядные и прибойничные - на эти специальности подбирали самых крепких ребят. Начиналась тренировка. Снарядный подхватывал пятидесяти пятикилограммовую болванку снаряда и кидал ее на лоток. Прибойничный длинным шестом с утолщением на конце - прибойником энергично досылал его в казенник. Зарядный клал на лоток толстую медную гильзу, и она отправлялась тем же путем вслед за снарядом. Замковый закрывал замок. С грохотом и лязгом снаряд и гильза летели вниз. Потом всю эту операцию производили заново. А сержант с секундомером в руках день ото дня добивался повышения темпа и большей продолжительности в работе. Такой тренировке мог позавидовать тяжелоатлет.
На орудиях тренировались наводчики. Отрабатывали связь телефонисты. Артэлектрик практиковался в обслуживании простенького, ручного автомата стрельбы - нашей немудрящей системы управления огнем. Учился и я, и другие командиры.
Мы готовились к делу трудному и нешуточному - топить неприятельские крейсера, эсминцы и подводные лодки, отражать вражеские десанты, которые, случись война, могут появиться в нашем секторе стрельбы. А в том, что война в конце концов начнется, у нас, лейтенантов, не было сомнений. Не было сомнений и относительно нашего будущего противника. Помню, в августе тридцать девятого на форту "Р" нас собрали, чтобы проинформировать о подписании советско-германского пакта о ненападении.
- Пакт вступил в силу, - сказал выступивший тогда политработник, - но фашизм был и остается фашизмом, нашим врагом номер один.
Эти слова сохранились в сознании как аксиома. И в этом духе старались мы воспитывать людей. Германия была недалеко. Совсем рядом был ее вероятный союзник - Финляндия. И мы ощущали себя кем-то вроде пограничников, стоящих на тревожном рубеже.
Тревога
К лету сорок первого года жизнь на острове окончательно сложилась, вошла в колею. Сложилась и та организационная структура, частицей которой была наша батарея. Эта структура представляла собой соединение, называемое Выборгским укрепленным сектором береговой обороны. Штаб сектора, как это явствует из самого названия, находился в Выборге. В состав сектора входили 22-й и 32-й отдельные артдивизионы, 37-й отдельный зенитный дивизион и 41-й отдельный пулеметный батальон. Батареи были разбросаны по берегам залива и островам. Что касается нашего, 22-го, дивизиона, то он был исключительно островным. На Бьёрке кроме нашей батареи стояла еще одна, 45-миллиметровая. Три другие расположились на соседних с нами островах Тиуринсари, Пийса-ри и дальнем островке Тупурансари {4}.
Командовал 22-м дивизионом капитан Леонид Петрович Крючков. Человек это был своеобразный. Высокий, худощавый, с острым взглядом, он легко зажигал людей, быстро подчинял их своей воле. О таких обычно говорят: прирожденный организатор. Но вот уравновешенности характера ему явно недоставало. Он часто "заводился" по пустякам, и тогда его зычный голос и вовсе оглушал. Был у Леонида Петровича и такой грешок, как тщеславное увлечение показным блеском. В дивизионе говорили: "Когда тебя спросит капитан, не бойся ошибиться, бойся нечетко доложить". Если ж самому Крючкову приходилось о чем-то докладывать начальству, то делал он это молодцевато, щегольски, напирая на очевидные успехи, дабы все выглядело в наилучшем виде. Это, кстати, не раз бывало причиной его служебных неприятностей.
Деятельная натура Крючкова не позволяла ему подолгу сидеть на месте. То он мчался на полуторке в северный конец острова, то отправлялся на небольшом дивизионном катере проверять батареи на соседних островах. Но, понятно, чаще, чем где-либо, он бывал у нас. Ведь жили мы в одном городке, наша батарея была у него под боком.
Первое время служба с комдивом казалась мне трудноватой. Но потом ничего, обвык. Вспышки перестал принимать близко к сердцу, а его придирчивость к внешним атрибутам службы приучила меня быть требовательным не только в главном, но и в мелочах. У каждого человека можно перенять что-то полезное для себя.
Учиться же у других было для меня делом просто необходимым. Шутка сказать - у зеленого лейтенанта в подчинении оказалось около двухсот человек! От многих ошибок уберегли меня тогда мои добрые помощники. Политрук Ваня Герасимов пришел на батарею после годичных курсов. До этого он служил срочную зенитчиком на каком-то из кронштадтских фортов. Он был моложе меня и не обладал серьезным житейским опытом. И вдруг я с удивлением заметил, что этот скромный, даже стеснительный парень стал совершенно своим человеком в казарме. Оказалось, что и людей он знает лучше меня. И на грубоватых, ершистых матросов влияет не как я, а по-иному: при нем они не побаивались, а совестились вступать в конфликт с дисциплиной.
Чем брал Иван? Очевидно, самозабвенной, искренней преданностью делу. Человек холостой, он с утра и до отбоя находился среди краснофлотцев. Свою увлеченность историей партии, философией - а он принадлежал к числу людей читающих и думающих - Герасимов стремился передать всем и каждому. И эта искренность, это открытое и щедрое стремление поделиться всем своим запасом убеждений и знаний открывало к нему сердца людей.
С хорошим чувством прислушивался я к советам Герасимова, подмечал его особинки в работе с бойцами.
Из других командиров особенно пришелся мне по душе старшина Женаев. Начинал он у нас старшиной комендоров. Но вскоре из-за нехватки комсостава был допущен к исполнению обязанностей командира огневого взвода. Невысокий, подвижный, улыбчивый, он никогда не повышал голоса. Но его внутренняя уверенность в силе приказа, спокойная, властная твердость цементировали порядок в огневом взводе. Леонид Иванович был старше меня и возрастом, и служебным стажем, и я не считал зазорным мотать на ус то, что было добыто им долгим, трудным опытом.
С Женаевыми мы подружились семьями. Он и его жена Нина были милыми, приветливыми людьми. Часто летними вечерами ходили мы друг к другу в гости. Помню, как Нина домовито накрывала на стол, а Леонид Иванович рассказывал всякие удивительные истории, которые приключались с ним, когда он рос в детском доме. Любил он вспоминать и недавние боевые дела в знаменитом отряде капитана Бориса Гранина - туда он попал с кронштадтских фортов с первых дней советско-финляндской кампании.
Но, конечно же, то немногое свободное время, что выпадало на нашу долю, проходило не только во взаимных визитах. Летом приятно было погулять по острову. Спокойная и величественная красота здешней природы не могла не трогать сердца. Гранитные скалы соседствовали с вековыми соснами, а рядом небольшие полянки зеленели высокой сочной травой, осыпанной белым пухом одуванчиков. Грибов и ягод мы набирали полные корзины. А какие уловы приносила рыбалка! Те же, кто не увлекался его, совершали трехкилометровые марши в деревню Саремпя, где обосновались настоящие рыбаки.
Вечерами подолгу не стихали бои на волейбольной площадке. В краснофлотской столовой репетировала самодеятельность. Там же каждую неделю показывали кинокартины. Несколько раз к нам даже приезжали артисты из Ленинграда.
Изо всех этих деталей складывался наш быт. Такая жизнь была мне вполне по душе. Ведь я и не настраивал себя на жизнь в большом городе. Еще в училище я понял, что это не удел берегового артиллериста.
Второе лето на Бьёрке мы встречали заправскими островитянами. Впрочем, наше островное положение ощущалось разве лишь в том, что центральные газеты к нам поступали на третий день, а флотская - "Красный Балтийский флот" - на четвертый. Летом их привозили с материка, то бишь из Койвисто, на катере, зимой - на грузовике или на санях по льду замерзшего Бьёрке-зунда.
Однажды на санях в Койвисто пришлось добираться и нам - мне, Вере и нашей грудной еще Сашеньке. Ехали мы в Выборг, на смотр художественной самодеятельности. Вера там пела, декламировала. Несколько дней, проведенных в Выборге, оставили массу впечатлений, их хватило до самого лета...