Мельников Пётр. Залпы с берега

   Еще большее воодушевление вызывали у нас такие сообщения, передаваемые Советским информбюро: "Энская береговая батарея Северного флота уничтожает германо-финские транспорты. На днях командир батареи тов. Космачев тремя выстрелами потопил фашистский транспорт". Это была та самая морская война, к которой мы готовились, на которую были настроены.
   А через девять дней мы снова услышали ту же фамилию: "Береговая батарея старшего лейтенанта Космачева обнаружила вражеский транспорт и открыла артиллерийский огонь. Фашистский корабль загорелся и на полном ходу выбросился на скалу. Вслед за транспортом краснофлотцы этой батареи потопили катер и тральщик противника".
   Мне было вдвойне приятно слышать фамилию Павла Федоровича Космачева. Я неплохо знал его по училищу. Он шел впереди меня по выпуску и одно время выполнял на нашем курсе обязанности командира отделения. Сын потомственного донецкого шахтера, участник строительства Магнитки, Павел покорял нас своей глубокой убежденностью в правильности избранного им пути, большой собранностью и самодисциплиной. Все мы, курсанты, были уверены, что на командирском поприще он покажет себя фигурой незаурядной. Теперь я с радостью убеждался в этом, слушая сводки, читая короткие заметки в "Красном флоте".
   А ведь я еще и не знал, что Павел Федорович отличился в первую военную ночь. Она началась для артиллеристов авиационным налетом. Не обращая внимания на разрывы бомб, они начали стрельбу по появившемуся в море вражескому тральщику. Корабль был потоплен с третьего залпа. Эта победа положила начало боевому счету Северного флота.
   Нетерпеливо дожидаясь противника с моря, мы все-таки основное внимание были вынуждены уделять окружающей нас суше. Ведь с 29 июня на всем протяжении советско-финляндской границы войска противника пытались вести наступление. И Выборгскому укрепленному сектору была поставлена задача обеспечивать от ударов с моря фланг 23-й армии, державшей фронт на Карельском перешейке. Вскоре сектор оперативно подчинили 50-му стрелковому корпусу этой армии. Штабы этих соединений совместно разработали документы, определяющие организацию взаимодействия. Был установлен порядок вызова артиллерийского огня и целеуказания. Штаб армии выделил офицера связи, который постоянно находился в штабе сектора.
   Ну, а мы, батарейцы, не прекращая боевого дежурства и учебы, снова, как в первые дни на Бьёрке, взялись за топоры и лопаты. Снова раздетые по пояс краснофлотцы отрывали котлованы - велось строительство дзотов. Копали траншеи и окопы. Натягивали на колья колючую проволоку. Одним словом, мы создавали непосредственную оборону огневой позиции..
   Не забывали и об угрозе с воздуха, недавно напомнившей о себе. Каждое отделение построило для себя землянку-укрытие. Возводились деревянные вышки для установки зенитных пулеметов.
   Как-то при сооружении такой вышки что-то не заладилось у бойцов, я вмешался не очень кстати и, видя, что мои указания не идут на пользу делу, дал волю своему раздражению. Выговорившись и махнув рукой, я отошел в сторонку. Ко мне приблизился Дроздов- краснофлотец из запасников, годившийся по возрасту мне в отцы.
   - Сынок, - сказал он уважительно, но твердо, - не нужно горячиться и повышать голос. Вы скажите, что надо сделать, а как лучше - мы сами подумаем. Ей-богу, так оно вернее будет.
   Эти простые слова обезоружили меня. Сразу же остыв, я ответил:
   - Не обижайтесь, товарищ Дроздов. Вы правы: есть дела, в которых мне надо больше доверять опытным бойцам.
   Это был один из тех маленьких уроков, которые запоминаются на всю жизнь. С тех пор я старался не изменять правилу: когда есть возможность, не пренебрегать мнением и советом людей бывалых, опытных, независимо от их должности и звания.
   Если не считать таких мелких недоразумений, дело у нас шло хорошо, споро. Людей, подобных Дроздову - мастеровых, с золотыми руками, на батарее появилось немало. Строительного материала - лесу было вокруг сколько угодно. Да и далеко ходить за ним не требовалось. Нам приказали произвести большую вырубку в тылу огневой позиции.
   Это было вызвано новой задачей, поставленной перед нами: быть готовыми поддержать огнем фланг 23-й армии. Иными словами, стрелять по материку, где мог появиться противник. Такая возможность совершенно не предусматривалась при строительстве батареи. Огневые позиции были обращены фронтом к морю, и только к морю. О круговом обстреле мы и не помышляли. К этому не были приспособлены и орудийные дворики. Пришлось переоборудовать их. Вырубленные деревья ухудшили маскировку батареи. Но что поделаешь? Зато батарея теперь получила возможность вести стрельбу, как говорят артиллеристы, на обратной директрисе.
   Однако проблема этим не была исчерпана. Перед войной мы учились стрелять по морской цели. Именно такая задача отрабатывалась на многочисленных учениях и тренировках. Стрельба же по закрытым наземным целям ведется совсем иными методами. В чем-то она, может быть, проще морской стрельбы, а в чем-то значительно сложнее. Для нее нужна специальная организация разведки и корректировки, нужны планшеты, выполненные в определенных масштабах, вспомогательные таблицы и графики.
   Ничего этого у нас не было. Конечно, и раньше возможность ведения огня по наземным объектам не исключалась. На командирских занятиях в мирное время мы решали такие задачи, чтобы не утрачивать разносторонности в своей профессиональной подготовке. Но решали-то не всерьез. Дистанцию до цели и направление на нее определяли только по карте, что для настоящей боевой стрельбы не гарантировало надежного успеха.
   Да и как мы тут могли упражняться по полному циклу? Если б я вздумал развернуть орудия в сторону Койвисто (чему, впрочем, мешало устройство двориков), это вызвало бы по меньшей мере недоумение: "Что задумал этот лейтенант - стрелять по своим? Или у него пораженческие настроения и он считает, что враг может занять у нас хоть одну пядь земли?" Опасность вызвать такие вопросы была вовсе не воображаемой, она вытекала из всего духа направления в нашей учебе, в нашем воспитании.
   А теперь приходилось срочно наверстывать упущенное - готовить нужные планшеты и графики, учить разведчиков и корректировщиков, отрабатывать с Клементьевым и Женаевым организацию стрельбы по наземным целям. Вдобавок пришлось учить бойцов правильному окапыванию и индивидуальной маскировке, переползаниям и броскам в атаку - словом, всему, что должен знать и уметь пехотинец. Эта сторона подготовки у нас тоже оказалась запущенной.
   Но вся трудность заключалась не в том, что нам приходилось тратить много сил на доучивание. Главное, война подступала к нам не с той стороны, с которой ее ждали. Требовалось отказаться от привычных представлений, с иными мерками подходить к оценке обстановки и событий. Предчувствия не обманывали: все складывалось куда сложнее, чем рисовалось нам во время учебных стрельб.
   По фашистской колонне!..
   Нашего полку на Бьёрке прибыло. Помимо восстановленной по соседству с нами шестидюймовой батареи появилось еще две - 45-миллиметровые. Всего теперь на острове стало пять батарей, не считая зенитной, входившей в состав 37-го дивизиона. Но и она тоже подчинялась в оперативном порядке нашему комдиву. На всех островах Выборгского сектора для удобства управления во главе гарнизонов были назначены коменданты. Комендантом Бьёрке стал Леонид Петрович Крючков. Большую часть времени он проводил на своем командном пункте, разместившемся в железобетонной вышке неподалеку от нашего городка. Эта вышка осталась от тех времен, когда на острове были финны. Сейчас к ней подвели линии связи с сектором и со всеми батареями, и КП получился очень удобный.
   В дивизионе прибавилось четыре свежеиспеченных лейтенанта, досрочно выпущенных из училища береговой обороны. Учитывая бедность береговой артиллерии командными кадрами, и такое пополнение было явлением заметным. Три лейтенанта остались на Бьёрке. М. Бутко и Ф. Юдин получили назначение на соседнюю шестидюймовую батарею, а А. Слышев возглавил новую 45-миллиметровую батарею, прикрывавшую Бьёрке-зунд.
   Мы почувствовали себя сильнее. Все-таки пять батарей - это не две! Но что значила эта сила по сравнению с теми могущественными процессами, которые приводили в движение линии фронтов? Линии же эти изменяли свое положение не в нашу пользу. Хотя июльские сводки Совинформбюро носили преимущественно спокойный, порой оптимистичный характер, мы с тревогой отмечали появление новых направлений. Сначала двинское, потом псковское, за ним северо-западное. Через месяц после начала войны появилось и петрозаводское. Все эти черные стрелы тянулись к Ленинграду.
   Вечером 26 июля мы услышали по радио: "Германская авиация с 20 по 26 июля двенадцать раз пыталась совершить налет на Ленинград. Во всех случаях немецко-фашистские самолеты были отогнаны и понесли тяжелые потери".
   Над нами теперь летали часто, и воздушные тревоги стали привычны. А наши самолеты что-то не появлялись.
   Немного выправлялось настроение, когда мы слышали: "Действиями береговой обороны и авиации Краснознаменного Балтийского флота потоплены миноносец и два сторожевых корабля противника. Наш флот потерял один миноносец". Значит, воюет Балтика, и воюет неплохо!
   А через день Крючков, вызвав меня, говорил:
   - Откомандируй с батареи пять лучших специалистов в спецкоманду. Двух замковых, двух наводчиков и установщика. Ясно?
   - Есть, - отвечал я без особого энтузиазма, но и без лишних огорчений. Как поступать в таких случаях, было известно. Какой же командир отдаст в спецкоманду по-настоящему лучших людей? Капитан, видимо, понял ход моих мыслей:
   - Смотри, я говорю "лучших" без дураков. - И, понизив голос, добавил: Балтийцы формируют два дивизиона для московского направления. Понял?
   - Но ведь такого направления нет...
   - Знаю, что нет. Но дивизионы эти будут прикрывать дальние подступы к Москве. Так что дело не в названии. И говорю я это для тебя, понимаешь, только для тебя, чтобы знал, каких людей надо подобрать.
   От такого разговора словно льдинка коснулась сердца. Так вот до чего доходит дело!
   Людей мы с Герасимовым - теперь уже комиссаром батареи - подобрали, и на другой день четверо краснофлотцев во главе с сержантом Михайловым отправились в Кронштадт.
   А тем временем в непосредственной близости от нас разгорались бои на выборгском направлении. Весь июль И август шла борьба за пограничные острова Выборгского залива. В ней принимали участие наши соседи - 32-й дивизион и 41-й пулеметный батальон. Краснофлотцы у нас перестали писать рапорты об отправке на фронт. Фронт был под боком. И все ждали, что со дня на день и нам придется вступить в дело.
   К 20 августа части 23-й армии на приморском участке отошли и заняли оборонительные рубежи в районе Выборга. Таким образом, батареи 32-го дивизиона, находившиеся на побережье залива и на островах, оказались в тылу врага. Пришлось эвакуировать их в наши владения - на острова Пийсари и Тиуринсари. Эвакуация началась скорее поздно, чем рано, - бойцы грузили технику под артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем. Поэтому не обошлось без потерь.
   Как-то позвонил мне командир дивизиона:
   -- Отберите двадцать человек добровольцев в морскую пехоту и завтра откомандируйте их в полном боевом снаряжении и с личным оружием.
   Я приказал построить батарею. Выйдя перед строем, сказал:
   - Товарищи, обстановка на суше крайне серьезная. Враг стоит под самым Выборгом. Создается прямая угроза Ленинграду. Чтобы остановить фашистов, формируются части морской пехоты. Нашей батарее выпала честь направить в морскую пехоту двадцать человек.
   Сделав небольшую паузу, я вгляделся в лица бойцов. Что можно было прочесть в них, кроме обычного напряженного ожидания? Я знал, что у многих, как и у меня, шевелится в душе недоумение: "Как же так? То, о чем полтора месяца назад не только сказать - подумать было преступно, теперь становилось страшной явью. Полыхает сражение вокруг оставленного Смоленска. Не смолкает оно и в Эстонии, у стен главной базы флота - Таллина, Подошло оно и к нашему порогу. К этому ли готовились мы, готовились честно, не жалея сил, выполняя все, чего от нас требовали, чему учили?" Может быть, в глазах некоторых из бойцов я один из виновников всего происходящего? Ведь это из моих уст не раз слышали они, что война будет победной, наступательной, не такой уж страшной. И вот теперь их призывают добровольно идти в пеший строй не для того, чтобы гнать врага, а для то го, чтобы отбиваться, закрывать собою брешь в обороне. Поймут ли, захотят ли?
   Все это очень быстро промелькнуло в голове, и взволнованным, как мне самому показалось, голосом я скомандовал:
   - Кто желает бить врага в морской пехоте, два шага вперед, шагом... марш!
   Вместе с невероятным облегчением я ощутил комок у горла: весь строй сделал два шага вперед. Какими же замечательными ребятами были наши бойцы! Эти два безмолвных шага убедительнее любых речей сказали и о патриотизме, и о политической сознательности, и о готовности к самопожертвованию.
   - Благодарю за службу, товарищи краснофлотцы а сержанты! - от души вырвалось у меня.
   - Служим Советскому Союзу! - дружно грянуло в ответ.
   О том, как воюет морская пехота, наши артиллеристы знали по рассказам Женаева. Да и в газетах, и по радио все чаще упоминалось о героизме пехотинцев в матросских тельняшках. Всем сердцем я ощутил: люди рвутся в бой!
   - Нелегкая выпала нам с Герасимовым задача: отобрать двадцать человек из почти двухсот желающих. Через два часа список был готов. А на следующее утро батарейцы собрались на короткий митинг. В небольшом выступлении Герасимов напомнил о подписанном К. Е. Ворошиловым, А. А. Ждановым и П. С. Попковым обращении к воинам и населению Ленинграда от 20 августа, где говорилось о смертельной опасности, нависшей над колыбелью Октября.
   - Наша задача на острове и на материке состоит в том, - сказал он, - чтобы не допустить продвижения врага на Карельском перешейке к городу Ленина.
   По словам, жестам, взглядам людей можно было прочесть: задача понята и принята всеми - и теми, кто уходил, и теми, кто оставался. Каждый полнее ощутил сопричастность к грозным событиям и сделал для себя единственный выбор: стоять на смерть, до последнего там, где это нужнее всего.
   Добровольцы отбыли на материк. А через день в составе сводного полка морской пехоты они вступили в трехдневный ожесточенный бой с десантом противника, высадившимся на полуострове Лиханиеми - длинной, узкой полосе земли, протянувшейся от Койвисто на северо-запад.
   В те же дни мы распрощались с нашими семьями.
   Тревога о женах и детях, живших с нами на Бьёрке, не оставляла нас с первых дней войны. Как быть с ними? Оставаться им на острове или уехать? И если уехать, то куда? Понятно, что нервничали и сами женщины. Поддержать в женах бодрость духа, успокоить их нам было не просто - слишком редко приходилось наведываться домой. Долю этих забот принял на свои плечи комиссар дивизиона Валентин Яванетаевич Гонеев. Несколько раз он собирал наших жен, беседовал с ними.
   Батальонный комиссар Гонеев был человеком заслуженным. В недавней войне с Финляндией он сражался в лыжном отряде. О том, как показал он себя в боях, красноречивее всего говорил орден Красного Знамени - не частая по тем временам награда. И авторитет комиссара был высок не только в дивизионе, но и среди наших жен. В их глазах он был окружен ореолом боевой славы и житейской мудрости - Валентин Яванетаевич был старше каждого из нас. Его серьезное скуластое лицо с узким разрезом глаз дышало спокойствием и внушало доверие. Когда загремели бои на выборгском направлении, комиссар первым поставил вопрос об эвакуации семей с острова. Он был честный и заботливый человек.
   Семьям нашим повезло. Едва катер доставил их до Койвисто, к станции подошел последний поезд, идущий из Выборга на Ленинград. Словом, они успели проскочить. Вера с Сашенькой, которой был всего годик, добирались к моим родным, до Казани, целый месяц. А в нашем городке осталась единственная женщина - военфельдшер батареи Катя Попова, которая с первых военных дней прибыла к нам по мобилизации.
   29 августа пал Выборг. Штаб сектора к этому времени перебрался в Койвисто.
   Форпост нашего дивизиона - шестидюймовая батарея на дальнем острове Тупурансари - уже вступил в бой, ведя огонь по противнику на материке. Неприятель отвечал. С наблюдательных постов, расположенных на северном побережье Бьёрке, теперь днем и ночью были слышны раскаты артиллерийских залпов, видны зарницы орудийных вспышек. Враг вел наступление на Койвисто.
   В эти дни, о чем бы ни заговаривали бойцы, все сводилось к одному: выстоят наши на материке или пропустят фашистов через Карельский перешеек к Ленинграду? По нескольку раз нас предупреждали с командного пункта дивизиона: быть готовыми к открытию огня. Но боевой задачи все не поступало. И бойцы у орудий ворчали: "Кормят нас одними разговорами, а настоящей работы не дают". Действительно, противник был где-то рядом, судя по всему, в пределах досягаемости нашего огня. Так в чем же дело?
   Не только рядовым бойцам, даже мне трудно было в полной мере понять, как нелегко приходилось в той обстановке командованию дивизиона. Оно ведь не знало точного взаиморасположения наших и неприятельских сил, непрерывно меняющегося, непостоянного. Взаимная информация между нами и сухопутными частями еще не была как следует организована. Наблюдательные посты на Бьёрке не могли увидеть полной картины того, что происходило на материке. Да и корректировочных постов в боевых порядках наших войск мы не имели.
   На рассвете 30 августа я подремывал на своем КП - в "скворешне". Утро занималось серое, пасмурное. Черные на светлом фоне неба макушки сосен постепенно приобретали свой естественный зеленый цвет. Прохладным ветерком потянуло в амбразуру. Требовательный телефонный звонок мгновенно взбодрил нас. Командир отделения телефонистов Муравьев протянул мне трубку:
   - Товарищ лейтенант, командир дивизиона!
   "Наверное, опять предупреждение о готовности",- мелькнула мысль. Но первые же слова, произнесенные Крючковым, прогнали остатки дремы:
   - Мельников? В направлении к Муурила движется колонна противника. Запиши координаты... Записал? Повтори... Так. Рассеять огнем колонну! Расход тридцать шесть снарядов. Ясно?
   Наконец-то! Командую:
   - К бою!
   Гудит, звенит рында. В "скворешню" вваливается запыхавшийся Клементьев. За ним - артэлектрик. Все сосредоточены и возбуждены. Настал час нашего первого боя. Да, для артиллеристов стрельба - это бой. Порой не менее яростный и ожесточенный, чем атака в пешем строю. Что из того, что зачастую они даже не видят противника? Он и невидимый может обрушить на них ответный шквал огня. А они не имеют права укрыться, вжаться в землю. Одни из них, несмотря ни на что, должны без устали производить заученные движения в заданном темпе, другие безошибочно вести математические расчеты, не отвлекаясь, не позволяя себе поддаваться чувству страха...
   Мне совершенно ясно представляется, как на невидимых из "скворешни" двориках краснофлотцы сноровисто изготавливают орудия к стрельбе, как задорно выкрикивают комендоры: "Замковый к бою готов!.. Наводчик готов!.." И правда, раньше, чем истекают все мыслимые, нормативы, командиры орудий докладывают на КП о готовности к бою.
   Нет, не по ;крейсеру и не по эсминцу наша первая боевая стрельба. Но хоть цели не видно, она не становится от этого менее реальной и осязаемой. И мне кажется, что до комендоров доносится вся ненависть, вложенная в команду:
   - По фашистской колонне!..
   Слившись со своими сиденьями, наводчики крутят маховики, направляя стволы по заданному азимуту, под-нимая их на нужный угол возвышедия. Кажется, впервые в жизни произношу:
   - Снаряд осколочно-фугасный! Заряд боевой!
   Бойцы досылают боевые снаряды и заряды в каморы орудий. Замковые Кулинкин, Савин и Китаев всем телом наваливаются на рукоятки. И тяжелые замки, лязгнув, в три такта уходят в черный зев зарядных камор, разворачиваются, накрепко запирая их. Все это представляется так четко, будто я стою на огневой позиции,
   - Беглый огонь, поорудийно, темп пятнадцать секунд!.. Первому орудию огонь!
   Артэлектрик давит кнопку ревуна. Наводчики первого орудия, услышав его протяжный, хриплый звук, нажимают педали. Ствол пушки выплескивает желтое пламя и гром. Вздрагивает "скворешня", качаются макушки деревьев. Началась стрельба!
   Через пятнадцать секунд - ревун, гром... Еще раз. Еще раз... Минута четыре снаряда. Минута - четыре снаряда. Восемь минут тридцать секунд:
   - Дробь!
   Смотрю на лица Клементьева, Муравьева: с них медленно сходит возбуждение. На лбу у обоих - капельки пота. А ведь им не приходилось выполнять физической работы.
   - Ну, елки с палкой, кажись, неплохо сработали, - улыбается Сергей Сергеевич и застегивает верхнюю пуговицу кителя.
   За последние недели он заметно изменился - вошел полностью в курс дела, восполнил пробелы в своей артиллерийской подготовке, избавился от многих штатских привычек. Но сейчас он похож на студента, свалившего каверзный экзамен. В радости своей Клементьев очень непосредствен.
   Звоню на командный пункт дивизиона, докладываю Крючкову:
   - Боевое задание выполнено. Израсходовано тридцать шесть снарядов. Осечек и пропусков нет.
   - Молодец, Мельников, спасибо, - отвечает комдив.
   - А насчет результатов что-нибудь слышно? - деликатно осведомляюсь я.
   - Ты же знаешь, что с армейцами у нас связь только через сектор. А сектору сейчас не до нас.
   Да, это так. Стреляли по площади. Может быть, нам и не доведется узнать, какой ущерб мы нанесли врагу. И все-таки настроение праздничное.
   Звонит Герасимов. С начала стрельбы он был на огневой позиции - там, где все эти дни он проводит большую часть своего времени. И у него тот же вопрос от имени всех артиллеристов. Объясняю, как обстоит дело.
   Говорю, что ущерб противнику мы наверняка нанесли и что в таких условиях успех нашей боевой работы надо оценивать по тому, как выдерживали мы темп стрельбы, насколько хорошо обслуживали люди материальную часть. А с этим у нас все в порядке. Командир дивизиона доволен.
   Когда я спускаюсь на огневую позицию, парторг батареи Байдуков подходит ко мне:
   - Жаль, мало постреляли, товарищ лейтенант. Но все-таки душу отвели. А как вы думаете, товарищ лейтенант, хоть на несколько минут фашистскую колонну мы задержали?
   - Несомненно, и даже не на несколько минут, а побольше.
   - Ну вот, - удовлетворенно кивает головой парторг,- и бойцы так же думают. Если этих гадов на каждом рубеже так задерживать, не дойдут они до нашего Ленинграда. Ни за что!
   Словом, на батарее праздник.
   А к вечеру приходит неприятное известие: по батарее нашего дивизиона на Тупурансари открыли огонь восемь неприятельских батарей. Люди держались исключительно стойко, но потери слишком велики, техника повреждена. Поэтому принято решение орудия и погреба взорвать, а людей эвакуировать на Бьёрке.
   На следующую ночь у нас снова прозвучала команда "К бою!". Несмотря на то что действовать пришлось в потемках, все, как и накануне, проходило гладко. Но повод для стрельбы был весьма тревожный: противник пытался высадить десант на соседний с нами остров Пий-сари.
   Снова били мы по ненаблюдаемой цели. Свой голос к нам присоединили еще три батареи. На этот раз итог совместного удара оказался осязаемым. После того как был дан отбой стрельбе, командир дивизиона позвонил и сказал, что десант разгромлен и противник в нашем районе отошел от кромки берега.
   От сержанта Михайлова - того, что с четырьмя другими батарейцами был откомандирован в спецкоманду, пришло письмо. Он сообщал:
   "В августе мы выехали в направлении Москвы, затем эшелон наш повернул на запад. В районе Ржева заняли огневые позиции. Вскоре береговые артиллеристы встретили фашистские войска сокрушительным огнем. От огня нашей батареи много было уничтожено танков, автомашин и фашистских солдат и офицеров. Но и наших немало полегло смертью храбрых..."
   Читая это письмо, мы не знали, что самого Михайлова уже нет в живых - он пал в бою. Много позже стало известно, что уцелевшие моряки-артиллеристы составили ядро отдельного дивизиона, вооруженного гвардейскими минометами-"катюшами". Этот дивизион прошел по дорогам войны долгий ратный путь от Москвы до Берлина.
   Стоять до конца!
   Вечером 2 сентября диктор с металлическими нотками в голосе сообщил по радио: "После ожесточенных боев наши войска эвакуировали город Таллин".
   Для нас это не было новостью. Последнее время от приезжавших с материка командиров мы слышали, что обстановка под Таллином складывается плохо. Знали мы и то, что видное место в его обороне занимает береговая артиллерия. Ведь в составе сил главной базы флота имелось одиннадцать стационарных батарей - от 100-миллиметрового калибра и выше. Из них самая мощная - башенная 305-миллиметровая на острове Аэгна. Крупнее ее не было на всем эстонском участке фронта. И вся эта флотская артиллерия направляла свои стволы на сухопутные цели. Использовались там и железнодорожные береговые орудия. О том, как под Нарвой и Таллином действовало морское сооружение "барбакадзе", я уже упоминал.
   До официального сообщения узнали мы и об оставлении главной базы. Героический и вместе с тем исполненный трагизма прорыв кораблей из Таллина в Кронштадт завершился 30 августа. А известия о событиях такого масштаба на флоте распространяются очень быстро.