Страница:
– Что ты несешь?!
– Что думаю.
– Это я понял. Только дурные у тебя мысли какие-то, Аделаидка.
– А ничего и не дурные! Объясни, зачем нам вообще сейчас искать твоих дружков?
– Погоди-погоди, а как иначе-то? Ты не забывай, дорогуша, что «дружки» эти и тебя, и меня от смерти не единожды уже спасали.
– Ну, и спасибо! Ну, и достаточно! Ну, и хватит! Ну, и не желаю больше! – княжна заводилась все сильнее. Шок от пережитого выходит? Стресс после собственных похорон? – Тебе не кажется, Вацлав, что мы прекрасно обошлись бы и без них. Не кажется, что пора о себе, наконец, подумать и пожить нормальной спокойной жизнью? Пусть дружина твоя сама спасается, пусть каждый идет своей дорогой, как разумеет, а мы пойдем своей. Найдется ведь для нас где-нибудь тихий уголок. Или, может, тебе и не дружина вовсе нужна, а то адово отродье с тремя грудями?
Так вот в чем дело!
– Чушь!
– Да? А что ж ты тогда на ведьму спасенную так пялился, как на меня в жизни никогда не смотрел.
Бурцев невольно усмехнулся. Ну, тут ответ простой:
– У тебя же нет…
– Сиськи дьявола? Нет! Да! Господь уберег. И что с того? Не по нутру тебе это? Чего скалишься? Чего насмехаешься?
Нет, спорить с такой тяжко.
– Послушай, Аделаида…
– Не желаю! Устала я! От твоих битв и походов! От Небесного Воинства, от Хранителей Гроба! От полона! От магии богопротивной! Устала скакать из века в век! Надоело все! Сколько можно, Вацлав?!
– И чего ты хочешь?
– Давай укатим на этой безлошадной повозке подальше. От всего, от всех. Потом бросим колдовскую телегу и уйдем. Еще дальше. Сами. Одни. Ты и я. И никакие «наши» с трехгрудыми ведьмами нам не нужны.
Так, значит, княжна? Убежать захотелось? Вдали от мирской суеты пожить приспичило? И муж, значит, должен верных друзей и соратников ради нового твоего каприза позабыть-бросить? Ну, звиняй, Ваше Высочество, чего не будет, того не будет. Да и первая же ты взвоешь с тоски от такой идиллии. Не про тебя, Агделайда Краковская, тяжкое отшельничество в глухомани. Не выдюжишь ты такого испытания, окрысишься совсем, в мегеру превратишься. А на фига нужна жена-мегера?
– Никуда мы с тобой не укатим, – отрезал Бурцев. – Мы будем искать мою дружину. И точка.
– Ах, так? В таком случае выбирай… сейчас же… или я, или они… Но учти, если они тебе, действительно, дороже меня, то… то… то…
Княжна задыхалась от избытка эмоций и лишь яростно потрясала кулачками.
– Как же ты меня достала своими истериками, Аделаида, – покачал головой Бурцев.
– Ах, достала, да? Надоела, да? Променять, небось, меня решил на ведьмачку? Потому и схоронить надумал заживо!
– Не болтай чепухи.
– Какая же это чепуха, если и могилку вырыл и землицей присыпать начал.
Логика, блин!
– Да то ж немцы…
– Могилу для меня копали не немцы – ты. Ты! Ты! Ты!
– Погоди-ка. – В голову Бурцеву пришла неожиданная мысль, – Аделаидка, а может, ты того… забеременела, может? Говорят, женщины в положении частенько становятся капризными сверх всякой меры, мнительными и раздражительными. Тогда тебе волноваться вредно.
– Забеременела?! – Аделаида пошла красными пятнами – Ха! Ишь ты, чего захотел?! Обрюхатить меня, да?! Да не бывать тому! Не бы-вать!
Бурцев изумленно захлопал глазами.
– Стоп-стоп-стоп! По-моему, это как раз ты хотела ребенка. Слезы на Новгородчине лила, что ничего у нас не получается. Даже в Святые Земли потопала – в паломничество. Было такое?
– Было! Дура была потому что! Теперь поумнела. Не хочу я теперь от тебя ребенка, Вацлав. И ничего больше от тебя не желаю!
Бурцев вздохнул:
– Знаешь, что я тебе скажу, Агделайда Краковская?
– И что же? – подбоченилась.
– Ну и стерва ты!
– Что-что-что?! – немедленно взвилась Аделаида. – Кто-кто-кто?!
– Дрянь, говорю!
Пока потерявшая дар речи княжна соображала, что бы этакое ответить пообиднее да позаковыристее, Бурцев вытащил из кабины ящик с инструментами, сгреб рассыпавшееся железо, прихватил меч (от греха подальше – от злющей пунцовой женушки). Потом сбросил из кузова запаску.
Пробитое колесо – переднее левое – нависало над толстым трухлявым стволом. Поменять будет нетрудно. Бурцев приступил к работе.
Аделаида из машины не выходила. И помогать не собиралось. Ладно, лишь бы не мешала. Проку-то от ее помощи… Справился сам. И довольно быстро. Закончив с колесом, Бурцев снова распахнул дверь кабины.
– Вылезай, Поднимемся на пригорок – оттуда далеко должно быть видно. Посмотрим, что за дорога впереди. Можно ли проехать.
Чтобы не гробить зря машину на незнакомом маршруте, да с такой попутчицей на пассажирском сиденье. А то больше запасок нет.
– Тебе надо – ты и смотри, – зло процедила Аделаида сквозь зубы.
Нет, ну в самом деле, не стерва ли?!
– Как хочешь, – глухо сказал Бурцев. Упрашивать или тащить строптивицу с собой силой он не собирался. – Тогда жди здесь. Случится что – зови.
Он с грохотом захлопнул дверь.
И тут же изнутри, из кабины, по двери стукнули. Ногой. Сильно. Ответно… Последнее слово княжна всегда желала оставить за собой.
Глава 27
Глава 28
Глава 29
– Что думаю.
– Это я понял. Только дурные у тебя мысли какие-то, Аделаидка.
– А ничего и не дурные! Объясни, зачем нам вообще сейчас искать твоих дружков?
– Погоди-погоди, а как иначе-то? Ты не забывай, дорогуша, что «дружки» эти и тебя, и меня от смерти не единожды уже спасали.
– Ну, и спасибо! Ну, и достаточно! Ну, и хватит! Ну, и не желаю больше! – княжна заводилась все сильнее. Шок от пережитого выходит? Стресс после собственных похорон? – Тебе не кажется, Вацлав, что мы прекрасно обошлись бы и без них. Не кажется, что пора о себе, наконец, подумать и пожить нормальной спокойной жизнью? Пусть дружина твоя сама спасается, пусть каждый идет своей дорогой, как разумеет, а мы пойдем своей. Найдется ведь для нас где-нибудь тихий уголок. Или, может, тебе и не дружина вовсе нужна, а то адово отродье с тремя грудями?
Так вот в чем дело!
– Чушь!
– Да? А что ж ты тогда на ведьму спасенную так пялился, как на меня в жизни никогда не смотрел.
Бурцев невольно усмехнулся. Ну, тут ответ простой:
– У тебя же нет…
– Сиськи дьявола? Нет! Да! Господь уберег. И что с того? Не по нутру тебе это? Чего скалишься? Чего насмехаешься?
Нет, спорить с такой тяжко.
– Послушай, Аделаида…
– Не желаю! Устала я! От твоих битв и походов! От Небесного Воинства, от Хранителей Гроба! От полона! От магии богопротивной! Устала скакать из века в век! Надоело все! Сколько можно, Вацлав?!
– И чего ты хочешь?
– Давай укатим на этой безлошадной повозке подальше. От всего, от всех. Потом бросим колдовскую телегу и уйдем. Еще дальше. Сами. Одни. Ты и я. И никакие «наши» с трехгрудыми ведьмами нам не нужны.
Так, значит, княжна? Убежать захотелось? Вдали от мирской суеты пожить приспичило? И муж, значит, должен верных друзей и соратников ради нового твоего каприза позабыть-бросить? Ну, звиняй, Ваше Высочество, чего не будет, того не будет. Да и первая же ты взвоешь с тоски от такой идиллии. Не про тебя, Агделайда Краковская, тяжкое отшельничество в глухомани. Не выдюжишь ты такого испытания, окрысишься совсем, в мегеру превратишься. А на фига нужна жена-мегера?
– Никуда мы с тобой не укатим, – отрезал Бурцев. – Мы будем искать мою дружину. И точка.
– Ах, так? В таком случае выбирай… сейчас же… или я, или они… Но учти, если они тебе, действительно, дороже меня, то… то… то…
Княжна задыхалась от избытка эмоций и лишь яростно потрясала кулачками.
– Как же ты меня достала своими истериками, Аделаида, – покачал головой Бурцев.
– Ах, достала, да? Надоела, да? Променять, небось, меня решил на ведьмачку? Потому и схоронить надумал заживо!
– Не болтай чепухи.
– Какая же это чепуха, если и могилку вырыл и землицей присыпать начал.
Логика, блин!
– Да то ж немцы…
– Могилу для меня копали не немцы – ты. Ты! Ты! Ты!
– Погоди-ка. – В голову Бурцеву пришла неожиданная мысль, – Аделаидка, а может, ты того… забеременела, может? Говорят, женщины в положении частенько становятся капризными сверх всякой меры, мнительными и раздражительными. Тогда тебе волноваться вредно.
– Забеременела?! – Аделаида пошла красными пятнами – Ха! Ишь ты, чего захотел?! Обрюхатить меня, да?! Да не бывать тому! Не бы-вать!
Бурцев изумленно захлопал глазами.
– Стоп-стоп-стоп! По-моему, это как раз ты хотела ребенка. Слезы на Новгородчине лила, что ничего у нас не получается. Даже в Святые Земли потопала – в паломничество. Было такое?
– Было! Дура была потому что! Теперь поумнела. Не хочу я теперь от тебя ребенка, Вацлав. И ничего больше от тебя не желаю!
Бурцев вздохнул:
– Знаешь, что я тебе скажу, Агделайда Краковская?
– И что же? – подбоченилась.
– Ну и стерва ты!
– Что-что-что?! – немедленно взвилась Аделаида. – Кто-кто-кто?!
– Дрянь, говорю!
Пока потерявшая дар речи княжна соображала, что бы этакое ответить пообиднее да позаковыристее, Бурцев вытащил из кабины ящик с инструментами, сгреб рассыпавшееся железо, прихватил меч (от греха подальше – от злющей пунцовой женушки). Потом сбросил из кузова запаску.
Пробитое колесо – переднее левое – нависало над толстым трухлявым стволом. Поменять будет нетрудно. Бурцев приступил к работе.
Аделаида из машины не выходила. И помогать не собиралось. Ладно, лишь бы не мешала. Проку-то от ее помощи… Справился сам. И довольно быстро. Закончив с колесом, Бурцев снова распахнул дверь кабины.
– Вылезай, Поднимемся на пригорок – оттуда далеко должно быть видно. Посмотрим, что за дорога впереди. Можно ли проехать.
Чтобы не гробить зря машину на незнакомом маршруте, да с такой попутчицей на пассажирском сиденье. А то больше запасок нет.
– Тебе надо – ты и смотри, – зло процедила Аделаида сквозь зубы.
Нет, ну в самом деле, не стерва ли?!
– Как хочешь, – глухо сказал Бурцев. Упрашивать или тащить строптивицу с собой силой он не собирался. – Тогда жди здесь. Случится что – зови.
Он с грохотом захлопнул дверь.
И тут же изнутри, из кабины, по двери стукнули. Ногой. Сильно. Ответно… Последнее слово княжна всегда желала оставить за собой.
Глава 27
Бурцев поднимался по редколесью на холмистое взгорье и качал головой. Рубил со зла рыцарским клинком кусты. Успокаивался. Невеселую думу думал.
Ох, и «повезло» же ему с женушкой! Отвык, блин, расслабился, пока на Аделаиду действовала успокаивающая магия арийской башни. А кончилось пресловутое просветление – и княжна словно с цепи сорвалась! На первых порах после бегства из эсэсовского хронобункера вроде бы ничего, радовалась спасению, довольна всем была, но чем дальше – тем хуже. Или ментально-магический транс, которому подвергли Аделаиду эсэсовские эзотерики, в том виновен? Да нет, всегда она такой была до просветления. Просто как-то прежде он не придавал этому значения. Любовь-с… Но ведь любой любви и любому терпению может прийти конец. Особенно если ультиматум ставят: или – или. Или верная дружина, или капризная жена. И если, елки-палки, так не вовремя начинается обострение стервозности.
Бурцев поднялся. Сверху, действительно, видно было далеко и хорошо. Лесок за взгорьем кончался. А колея заброшенного тракта тянулась извилистой, едва заметной ленточкой среди редких деревьев и густого кустарника. Никаких препятствий впереди не наблюдалось. Проехать можно. А там, дальше где-то, должна быть сожженная деревенька. Место сбора. В общем, почти добрались…
Чу! А это что?! Прислушался… Точно – лошадиное ржание. Сзади, с той стороны, где он оставил грузовик с пулеметом и взбалмошную польскую княжну. Неужели немцы? Неужели Аделаида опять в плену? Ну, невезуха! Опять выручать придется. Какая-никакая, а все ж жена. Да, сначала выручать, но уж потом…
К машине он сбежал скрытно, но быстро.
Уф! Пронесло! Во всадниках, круживших возле «Опеля», Бурцев узнал… Освальда. Збыслава. Дядьку Адама. Гаврилу… А вон и остальные. Лошадей на всех не хватало, так что Сыма Цзян с Ядвигой ехали вдвоем на одном коне. И Бурангул с Джеймсом – тоже. Кони были крупные, боевые, рыцарские. Трофейные.
– Ва-а-ацлав!
– Ва-а-асиль!
Его увидели. Поскакали навстречу.
Да, все были в сборе. Кроме ведьмы Берты. Ну, и фиг с ней! Аделаида спокойней будет. Хотя будет ли?
Княжна, надувшись, по-прежнему сидела в кабине. И куда только делся страх перед «колдовской повозкой». Аделаида воротила нос и разговаривать ни с кем не желала. Ладно, пускай. На обиженных, как говорится, воду возят…
– Дмитрий, откуда кони? – спросил Бурцев.
– А за речкой, за холмами возле Шварцвальдской крепости отловили, – доложил новгородец. – Туда, к водопою, забрели лошади немецких рыцарей, которых подле замка стрелами посбивало. Ну, мы похватали коней, каких смогли, друг дружку нашли, а тебя с Агделайдой – нет. Смотрим – вокруг замка, да в лесу немцы все еще рыскают. И тевтонское посольство куда-то прочь едет. Не похоже, в общем, чтоб вас сцапали. Решили, что вы уже к сгоревшей деревне, как ты говорил, направились. Ну и мы – туда же, прямиком.
Славно! Пока они с Аделаидой петляли по окрестностям, дружина скакала к оговоренному месту встречи.
– Немцы за вами…
– Нет, не гнались, Василь. Мы заприметили – стороной они пошли – к балвохвальской башне, где нас фон Гейнц встретил. Наверное, думают, и мы все туда подадимся. Так что здесь вряд ли объявятся. Безопасно здесь. Пока…
– А Берта где?
– Ведьма-то? По пути отстала. Свернула в сторону – ни здрасьте-пожалуйста – и с концами. А мы вот наткнулись на эту колесницу безлошадную. Сначала думали – немецкие колдуны здесь из тевтонского посольства, потом глядь – Аделаида сидит в повозке. Только она нам сказала, что ты ушел обратно к Шварцвальдскому замку.
– Я? К замку? Зачем?
– Не знаю, не ведаю. Сказала, ушел и все. Мы уж собирались за тобой скакать. А ты из леса выходишь. Совсем с другой стороны.
Бурцев глянул в лобовое стекло кабины. За стеклом отвернулись. Ах, ты ж… супружница, мля, благоверная. Дружину решила отвадить подальше, да, женушка? И тем, значит, разрешить спор. Нет, такого он не ожидал. Даже от Аделаиды. Это уж, знаете ли, чересчур. Это уж слишком.
– Куда ты, Василь?
Бурцев Дмитрия уже не слушал. Подошел к «Опелю». Рывком распахнул дверь:
– В чем дело, Аделаида? Что ты себе позволяешь?
– Отстань! – ответ княжны был краток.
Он не отстал. Вытянул Агделайду Краковскую наружу. За ногу, за руку…
– Нет уж, послушай меня, жена. До тех пор пока я тут воевода…
– Ф-ф-фоевода! – презрительно, будто оскорбление, фыркнула княжна.
Княж-ж-жна…
– …и пока дружина при мне, не смей вносить смуту. Не нарывайся, жена.
– Смуту? – Глазки полячки прищурились. – Да ты еще не видел смуты, Вацлав. Той смуты, которую я могу устроить. Сейчас я тебе покажу смуту! Всем вам покажу. Такую смуту – рады не будете!
Лицо Аделаиды снова пылало от гнева.
– Освальд! – позвала малопольская княжна. – Пан Освальд Добжиньский!
Добжинец подошел, пялясь в изумлении на разъяренную землячку-полячку.
– Чего это она, Вацлав?
Подбежала встревоженная Ядвига. Остальные тоже подтягивались.
В воздухе запахло… Нехорошо, в общем, запахло.
– Агделайда, уймись, – холодно сказал Бурцев. – Хуже ведь будет.
Агделайда Краковская униматься не желала.
– Пан Освальд Добжиньский, известно ли тебе, что твой обожаемый воевода спал с твоей женой? – звонко и торжественно объявила княжна.
– Ты бредишь, Агделайдушка? – сначала в словах пана звучало сочувствие.
– О, нет, благородный пан. Я видела все собственными глазами. Не веришь мне – спроси у Вацлава. И у Ядвиги. О заброшенной кульмской мельнице спроси. Только в глаза им смотри повнимательней, чтоб не соврали, любовнички.
Освальд нахмурился:
– Это правда?
Взгляд на Ядвигу, взгляд на Бурцева.
– Ядвига? Вацлав?
Ядвига смотрела спокойно, наивно и невинно. Бурцев так не умел.
– Ядвига тогда еще не была твоей женой, Освальд, – сказал Бурцев.
– Но она уже была моей, – сказал Освальд.
– Я об этом знать не мог. На Кульмский турнир ты, как и я, прибыл тайным рыцарем и никому не открывал ни лица, ни имени.
– Было?! – с ненавистью выдавил Освальд. – Значит, все-таки было?! И ты молчал, Вацлав?
Поляк снова глянул на Ядвигу:
– И вы вдвоем молчали? Все это время?
– Освальд, успокойся. Не горячись.
– Молчали… не говорили…
Вообще-то о таком не принято рассказывать. Тем более вспыльчивым ребятам, вроде пана Освальда. Или все же стоило обсудить это раньше? Наверное, стоило. Но…
– Что бы это изменило? Если б сказали? Ну, узнал бы ты. Ну, перессорились бы мы. Не сейчас – раньше. И кому от этого легче?
– Не говорили… Мне… Ничего…
Это была нет, не ревность даже обманутого мужа. Удивление. Недоумение. Обида. Злость. И всепоглощающая ярость.
В сторонке улыбалась малопольская княжна. Агделайда Краковская знала, как мстить. И куда бить, знала. Коварная дочь Лешко Белого попала не в бровь, а в глаз. Точнехонько.
Да, ситуевина! Бурцев сокрушенно покачал головой. Он-то за столько лет и думать забыл о той ночи на Кульмской мельнице. О ночи, проведенной в хмельном угаре и в сладких объятиях Ядвиги Кульмской – опытной мастерицы любовных утех без любви. Да, по большому счету, Бурцев никогда и не придавал случившемуся большого значения. Ну, было. По пьяни. Случайно. Когда добжиньский рыцарь еще не был связан никакими обязательствами с постельной разведчицей Ядвигой Кульмской.
Ну, так и что? Убиться теперь? В конце концов, Освальд ведь тоже, помнится, ухлестывал в своем замке Взгужевеже за Аделаидкой. Правда, без особого успеха.
И все же…
Все же Бурцев чувствовал себя сейчас препаршиво. Предатель – не предатель, подлец – не подлец, а как-то так, этак… Такое бывает. И до чего ж неприятно такое.
Крепкая мужская дружба рушилась. Из-за былого грешка одной девчонки. Из-за несдержанного язычка другой.
– Молчали… вы… оба…
Добжинец – красный, дрожащий, взбешенный – выступил вперед. Сжал кулаки. «Хорошо, что меча сейчас у Освальда нет», – пронеслось в голове Бурцева. Меч был у него, но трофейное оружие Бурцев демонстративно сунул за пояс. Небольшая – нерабочая и незаточенная – часть клинка у самой крестовины, в общем-то, позволяла носить меч вот так, по-пацанячьи, без ножен. С известной долей осторожности, конечно.
– Освальд, я не собираюсь с тобой драться.
Добжиньский рыцарь, однако, пер на него, как танк.
– Освальд, не дури! – пробасил рядом Гаврила.
Поляк даже не взглянул в его сторону. Поляк видел сейчас только Бурцева. И Ядвигу. И снова Бурцева. И снова Ядвигу.
Поляк шел врукопашную. За Освальдом топали верные своему пану Збыслав и дядька Адам. Посерьезневшие, помрачневшие. Глаза отводящие. Но готовые все же прикрыть тылы господину, коль уж начнется драка.
Елы-палы, этого еще не хватало!
– Эй, вы трое! Что, совсем белены объелись? – перед Бурцевым встал Дмитрий. Влезли и остальные. Разнимать.
Успели. Развели… Драки не вышло. Мордобой погасили в зародыше. На литвинского медведя Збыслава навалились новгородские богатыри Гаврила и Дмитрий. Против силы – двойная сила.
Дядьку Адама скрутили Бурангул и Сыма Цзян.
На Освальде тоже уже висели Джеймс и Хабибулла.
Недолго, впрочем. Рыцарь стряхнул обоих. Говорят, в состоянии аффекта в человеке пробуждается небывалая сила. Правильно, в общем-то, говорят…
Но первый – самый опасный – запал был истрачен. Пар ушел. Освальд глянул в глаза Бурцеву. Покачал головой. Процедил сквозь зубы:
– Слишком много мы с тобой пережили, Вацлав. Много дорог вместе проехали и много общих врагов изрубили. Благодари за то Бога.
– Освальдушка, не надо, успокойся, а? – попыталась приластиться к своему пану Ядвига.
Раньше ей это удавалось. Всегда. Теперь – нет.
– Уйди! – прорычал Освальд.
И ушел сам.
Вскочил в седло трофейного тевтонского коня.
– Пан Освальд! Обожди! – Збыслав и дядька Адам тоже рванулись было к лошадям.
– Назад! – страшным голосом взревел добжинец. – Не желаю никого видеть. Я уезжаю! Один! Все!
Литвин и прусс понуро отступили.
– Не поминайте лихом, чтоб вас всех… – зло крикнул на прощание шляхтич.
И что было сил стеганул коня. С пронзительным ржанием боевой жеребец ломанулся через кусты, пролетел меж деревьями. Вскоре треск ветвей и стук копыт смолкли.
– И куда он теперь, сердешный? – покачал головой Гаврила.
– А кто ж его знает? – тихонько ответил Дмитрий. – Коли не отойдет, не остынет – сгинет, как пить дать, сложит буйну головушку в немецких краях.
– Дура! – вздохнул Бурцев. – Какая же ты дура, Агделайда Краковская!
Подавленно молчала дружина.
Ох, и «повезло» же ему с женушкой! Отвык, блин, расслабился, пока на Аделаиду действовала успокаивающая магия арийской башни. А кончилось пресловутое просветление – и княжна словно с цепи сорвалась! На первых порах после бегства из эсэсовского хронобункера вроде бы ничего, радовалась спасению, довольна всем была, но чем дальше – тем хуже. Или ментально-магический транс, которому подвергли Аделаиду эсэсовские эзотерики, в том виновен? Да нет, всегда она такой была до просветления. Просто как-то прежде он не придавал этому значения. Любовь-с… Но ведь любой любви и любому терпению может прийти конец. Особенно если ультиматум ставят: или – или. Или верная дружина, или капризная жена. И если, елки-палки, так не вовремя начинается обострение стервозности.
Бурцев поднялся. Сверху, действительно, видно было далеко и хорошо. Лесок за взгорьем кончался. А колея заброшенного тракта тянулась извилистой, едва заметной ленточкой среди редких деревьев и густого кустарника. Никаких препятствий впереди не наблюдалось. Проехать можно. А там, дальше где-то, должна быть сожженная деревенька. Место сбора. В общем, почти добрались…
Чу! А это что?! Прислушался… Точно – лошадиное ржание. Сзади, с той стороны, где он оставил грузовик с пулеметом и взбалмошную польскую княжну. Неужели немцы? Неужели Аделаида опять в плену? Ну, невезуха! Опять выручать придется. Какая-никакая, а все ж жена. Да, сначала выручать, но уж потом…
К машине он сбежал скрытно, но быстро.
Уф! Пронесло! Во всадниках, круживших возле «Опеля», Бурцев узнал… Освальда. Збыслава. Дядьку Адама. Гаврилу… А вон и остальные. Лошадей на всех не хватало, так что Сыма Цзян с Ядвигой ехали вдвоем на одном коне. И Бурангул с Джеймсом – тоже. Кони были крупные, боевые, рыцарские. Трофейные.
– Ва-а-ацлав!
– Ва-а-асиль!
Его увидели. Поскакали навстречу.
Да, все были в сборе. Кроме ведьмы Берты. Ну, и фиг с ней! Аделаида спокойней будет. Хотя будет ли?
Княжна, надувшись, по-прежнему сидела в кабине. И куда только делся страх перед «колдовской повозкой». Аделаида воротила нос и разговаривать ни с кем не желала. Ладно, пускай. На обиженных, как говорится, воду возят…
– Дмитрий, откуда кони? – спросил Бурцев.
– А за речкой, за холмами возле Шварцвальдской крепости отловили, – доложил новгородец. – Туда, к водопою, забрели лошади немецких рыцарей, которых подле замка стрелами посбивало. Ну, мы похватали коней, каких смогли, друг дружку нашли, а тебя с Агделайдой – нет. Смотрим – вокруг замка, да в лесу немцы все еще рыскают. И тевтонское посольство куда-то прочь едет. Не похоже, в общем, чтоб вас сцапали. Решили, что вы уже к сгоревшей деревне, как ты говорил, направились. Ну и мы – туда же, прямиком.
Славно! Пока они с Аделаидой петляли по окрестностям, дружина скакала к оговоренному месту встречи.
– Немцы за вами…
– Нет, не гнались, Василь. Мы заприметили – стороной они пошли – к балвохвальской башне, где нас фон Гейнц встретил. Наверное, думают, и мы все туда подадимся. Так что здесь вряд ли объявятся. Безопасно здесь. Пока…
– А Берта где?
– Ведьма-то? По пути отстала. Свернула в сторону – ни здрасьте-пожалуйста – и с концами. А мы вот наткнулись на эту колесницу безлошадную. Сначала думали – немецкие колдуны здесь из тевтонского посольства, потом глядь – Аделаида сидит в повозке. Только она нам сказала, что ты ушел обратно к Шварцвальдскому замку.
– Я? К замку? Зачем?
– Не знаю, не ведаю. Сказала, ушел и все. Мы уж собирались за тобой скакать. А ты из леса выходишь. Совсем с другой стороны.
Бурцев глянул в лобовое стекло кабины. За стеклом отвернулись. Ах, ты ж… супружница, мля, благоверная. Дружину решила отвадить подальше, да, женушка? И тем, значит, разрешить спор. Нет, такого он не ожидал. Даже от Аделаиды. Это уж, знаете ли, чересчур. Это уж слишком.
– Куда ты, Василь?
Бурцев Дмитрия уже не слушал. Подошел к «Опелю». Рывком распахнул дверь:
– В чем дело, Аделаида? Что ты себе позволяешь?
– Отстань! – ответ княжны был краток.
Он не отстал. Вытянул Агделайду Краковскую наружу. За ногу, за руку…
– Нет уж, послушай меня, жена. До тех пор пока я тут воевода…
– Ф-ф-фоевода! – презрительно, будто оскорбление, фыркнула княжна.
Княж-ж-жна…
– …и пока дружина при мне, не смей вносить смуту. Не нарывайся, жена.
– Смуту? – Глазки полячки прищурились. – Да ты еще не видел смуты, Вацлав. Той смуты, которую я могу устроить. Сейчас я тебе покажу смуту! Всем вам покажу. Такую смуту – рады не будете!
Лицо Аделаиды снова пылало от гнева.
– Освальд! – позвала малопольская княжна. – Пан Освальд Добжиньский!
Добжинец подошел, пялясь в изумлении на разъяренную землячку-полячку.
– Чего это она, Вацлав?
Подбежала встревоженная Ядвига. Остальные тоже подтягивались.
В воздухе запахло… Нехорошо, в общем, запахло.
– Агделайда, уймись, – холодно сказал Бурцев. – Хуже ведь будет.
Агделайда Краковская униматься не желала.
– Пан Освальд Добжиньский, известно ли тебе, что твой обожаемый воевода спал с твоей женой? – звонко и торжественно объявила княжна.
– Ты бредишь, Агделайдушка? – сначала в словах пана звучало сочувствие.
– О, нет, благородный пан. Я видела все собственными глазами. Не веришь мне – спроси у Вацлава. И у Ядвиги. О заброшенной кульмской мельнице спроси. Только в глаза им смотри повнимательней, чтоб не соврали, любовнички.
Освальд нахмурился:
– Это правда?
Взгляд на Ядвигу, взгляд на Бурцева.
– Ядвига? Вацлав?
Ядвига смотрела спокойно, наивно и невинно. Бурцев так не умел.
– Ядвига тогда еще не была твоей женой, Освальд, – сказал Бурцев.
– Но она уже была моей, – сказал Освальд.
– Я об этом знать не мог. На Кульмский турнир ты, как и я, прибыл тайным рыцарем и никому не открывал ни лица, ни имени.
– Было?! – с ненавистью выдавил Освальд. – Значит, все-таки было?! И ты молчал, Вацлав?
Поляк снова глянул на Ядвигу:
– И вы вдвоем молчали? Все это время?
– Освальд, успокойся. Не горячись.
– Молчали… не говорили…
Вообще-то о таком не принято рассказывать. Тем более вспыльчивым ребятам, вроде пана Освальда. Или все же стоило обсудить это раньше? Наверное, стоило. Но…
– Что бы это изменило? Если б сказали? Ну, узнал бы ты. Ну, перессорились бы мы. Не сейчас – раньше. И кому от этого легче?
– Не говорили… Мне… Ничего…
Это была нет, не ревность даже обманутого мужа. Удивление. Недоумение. Обида. Злость. И всепоглощающая ярость.
В сторонке улыбалась малопольская княжна. Агделайда Краковская знала, как мстить. И куда бить, знала. Коварная дочь Лешко Белого попала не в бровь, а в глаз. Точнехонько.
Да, ситуевина! Бурцев сокрушенно покачал головой. Он-то за столько лет и думать забыл о той ночи на Кульмской мельнице. О ночи, проведенной в хмельном угаре и в сладких объятиях Ядвиги Кульмской – опытной мастерицы любовных утех без любви. Да, по большому счету, Бурцев никогда и не придавал случившемуся большого значения. Ну, было. По пьяни. Случайно. Когда добжиньский рыцарь еще не был связан никакими обязательствами с постельной разведчицей Ядвигой Кульмской.
Ну, так и что? Убиться теперь? В конце концов, Освальд ведь тоже, помнится, ухлестывал в своем замке Взгужевеже за Аделаидкой. Правда, без особого успеха.
И все же…
Все же Бурцев чувствовал себя сейчас препаршиво. Предатель – не предатель, подлец – не подлец, а как-то так, этак… Такое бывает. И до чего ж неприятно такое.
Крепкая мужская дружба рушилась. Из-за былого грешка одной девчонки. Из-за несдержанного язычка другой.
– Молчали… вы… оба…
Добжинец – красный, дрожащий, взбешенный – выступил вперед. Сжал кулаки. «Хорошо, что меча сейчас у Освальда нет», – пронеслось в голове Бурцева. Меч был у него, но трофейное оружие Бурцев демонстративно сунул за пояс. Небольшая – нерабочая и незаточенная – часть клинка у самой крестовины, в общем-то, позволяла носить меч вот так, по-пацанячьи, без ножен. С известной долей осторожности, конечно.
– Освальд, я не собираюсь с тобой драться.
Добжиньский рыцарь, однако, пер на него, как танк.
– Освальд, не дури! – пробасил рядом Гаврила.
Поляк даже не взглянул в его сторону. Поляк видел сейчас только Бурцева. И Ядвигу. И снова Бурцева. И снова Ядвигу.
Поляк шел врукопашную. За Освальдом топали верные своему пану Збыслав и дядька Адам. Посерьезневшие, помрачневшие. Глаза отводящие. Но готовые все же прикрыть тылы господину, коль уж начнется драка.
Елы-палы, этого еще не хватало!
– Эй, вы трое! Что, совсем белены объелись? – перед Бурцевым встал Дмитрий. Влезли и остальные. Разнимать.
Успели. Развели… Драки не вышло. Мордобой погасили в зародыше. На литвинского медведя Збыслава навалились новгородские богатыри Гаврила и Дмитрий. Против силы – двойная сила.
Дядьку Адама скрутили Бурангул и Сыма Цзян.
На Освальде тоже уже висели Джеймс и Хабибулла.
Недолго, впрочем. Рыцарь стряхнул обоих. Говорят, в состоянии аффекта в человеке пробуждается небывалая сила. Правильно, в общем-то, говорят…
Но первый – самый опасный – запал был истрачен. Пар ушел. Освальд глянул в глаза Бурцеву. Покачал головой. Процедил сквозь зубы:
– Слишком много мы с тобой пережили, Вацлав. Много дорог вместе проехали и много общих врагов изрубили. Благодари за то Бога.
– Освальдушка, не надо, успокойся, а? – попыталась приластиться к своему пану Ядвига.
Раньше ей это удавалось. Всегда. Теперь – нет.
– Уйди! – прорычал Освальд.
И ушел сам.
Вскочил в седло трофейного тевтонского коня.
– Пан Освальд! Обожди! – Збыслав и дядька Адам тоже рванулись было к лошадям.
– Назад! – страшным голосом взревел добжинец. – Не желаю никого видеть. Я уезжаю! Один! Все!
Литвин и прусс понуро отступили.
– Не поминайте лихом, чтоб вас всех… – зло крикнул на прощание шляхтич.
И что было сил стеганул коня. С пронзительным ржанием боевой жеребец ломанулся через кусты, пролетел меж деревьями. Вскоре треск ветвей и стук копыт смолкли.
– И куда он теперь, сердешный? – покачал головой Гаврила.
– А кто ж его знает? – тихонько ответил Дмитрий. – Коли не отойдет, не остынет – сгинет, как пить дать, сложит буйну головушку в немецких краях.
– Дура! – вздохнул Бурцев. – Какая же ты дура, Агделайда Краковская!
Подавленно молчала дружина.
Глава 28
Бурцев хмуро глянул на жену. И словно увидел ее впервые. Жена все еще улыбалась холодной надменной улыбкой. А он смотрел и думал. Думал и смотрел. А подумать было о чем.
Надо ж, как оно все обернулось…
Столько сражений с Освальдом пройти и потерять верного друга не в бою, а вот так, по-глупому. Из-за этой капризной, избалованной княжны…
И что обидно – сам ведь шею подставил спесивой девчонке! А подставив, не заметил, как охомутали. Эх, и угораздило же тебя в такой переплет угодить, Васька Бурцев! Словно в дурацкий рыцарский роман попал с ментом особого назначения, мля, в главной роли. Роман… рыцарский… Ну, да, именно… Любовь до гроба, прекрасная дама, самозабвенное служение оной, горы трупов и все такое…
Представилось как наяву: вот он, подлый авторишко, сидит за компьютером, чешет в затылке, пялится задумчиво то в потолок, то на экран монитора и выдумывает себе, выдумывает, высасывает из пальца и ваяет страницу за страницей. То ли по собственному почину, то ли по заказу издательства. И хоть бы хны мерзавцу, а Васька Бурцев – расхлебывай потом, отдувайся! Эх, добраться бы до тебя, пис-с-сатель!
Не-е-е, дальше так дело не пойдет, дорогой ты мой борзописец. Потому как не устраивает больше твоего героя такой расклад. Сколько ж можно терпеть-то! Даже у самого правильного омоновца, даже у самого развлюбленного и благородного героя рыцарских романов нервишки-то не железные. А Аделаидка эта, его, с позволения сказать, женушка, доведет до ручки кого угодно.
Хватит! Он достаточно долго был непробиваемо спокойным и толстокожим. Достаточно долго жалел эту юную дуреху княжьих кровей и потакал ее капризам. Но после сегодняшнего… Хва-а-атит!
Пришло время не прыгать вокруг супруги зайцем, а посылать ее на… На три буквы, в общем. На три «к». По старому мудрому немецкому обычаю. Киндер-Кирхе-Кюхе[12]. Правда, вот с «киндер»… Да, неувязочка. Значит, на две «к». Хотя церкви и кухни тоже поблизости не наблюдается. И плевать!
Говорите, ушло просветление арийской магии вместе с колдовским ключом-шлюсселем? Что ж, просветим супругу по-иному.
– Пойдем-ка, княжна, – сухо бросил Бурцев.
– Куда это? – уперев руки в боки, сварливо осведомилась она.
– Со мной. Поговорить надо.
Аделаида усмехнулась:
– Поговорить захотел. Ну, давай-давай, поговорим.
– Куда вы, Василь? – встревоженно окликнул Дмитрий.
– Прогуляемся. Надо нам. Очень.
– А?
– Побеседуем. Если будет слишком громко – не обращайте внимания.
– О, будет громко, – предвкушая ярую перебранку, пообещала.
– Будет, – согласился Бурцев.
Дмитрий понимающе кивнул:
– Поосторожней там.
Типа, не поубивайте друг дружку…
– Вы тоже… здесь, – буркнул Бурцев. – По сторонам посматривайте. На всякий случай. Там, в повозке колдовской, пуле… громомет есть. Немецкий. Сыма Цзян разберется. Если что – стреляйте. А мы – скоро.
Шли по лесу долго и молча. Аделаида смотрела дерзко и насмешливо. Бурцев – угрюмо, мрачно. Отошли подальше. Спустились в ложбинку. Вот – укромное местечко. И подходящее. На одно дерево навалено другое. Толстый сухой ствол. Не бревно – кровать целая. Да, сгодится. Вполне…
– Ты вроде говорила, что не беременна?
– Я? Да чтоб я? Да чтоб теперь! Да чтоб от тебя!
– Вот и хорошо.
– Ах, хорошо?! Хорошо тебе, значит, да? Хоро…
– Цыц! – рявкнул Бурцев.
Полячка подавилась невысказанной бранью, вытаращила глаза.
– Как ты сме…
– Заткнись, говорю!
Она замолчала. Только безмолвно, как рыба, разевала и закрывала рот. Красная от гнева, глаза мечут молнии, высокая грудь шумно гоняет воздух туда-сюда. Ладно, попыжься, попыжься пока, милая…
Пауза была весьма кстати. Бурцев воспользовался молчанием супруги. Объяснил. Популярно.
– Значит так, Аделаидка. Слушай меня внимательно. Слушай и запоминай. Дважды повторять не буду. Пока ты капризничала в Силезии, я терпел, потому как жалко было тебя, дуреху несчастную…
– Сам дурак! – прошипела полячка.
– Скрипя зубами, терпел и твои выходки в замке Освальда. Надеялся – образумишься. И начало супружеской жизни портить не хотел. Совсем уж несносное поведение в Пруссии тоже сошло тебе с рук. Наверное, не надо было того допускать, но уж больно люблю я тебя, Аделаида.
Ее демонстративное хмыканье он пропустил мимо ушей. Пусть себе… На любом эшафоте сначала полагается зачитать приговор.
– Но дальше – больше. Шуры-муры с вестфальцем Фридрихом фон Бербергом…
– Шуры-муры?
– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ну да, ладно, фон Берберга тоже проехали. Будем считать это скоротечным романтическим увлечением несознательной и незрелой юной особы.
– Ах, ты… ты… ты… Вспомни себя с Ядвигой в Кульме.
– Помню. Прекрасно помню. Ох, и довела же ты меня тогда!
– Так это я тебя до ее постели довела?
– Разве нет?
– Значит, по-твоему…
– Молчать! – приказал Бурцев. – И слушать дальше. Пару лет мы с тобой прожили нормально. Потом опять – двадцать пять! Удрала из Пскова с тем монахом – отцом Бенедиктом. В Святые Земли намылилась! Бежала, можно сказать, прямо из супружеского ложа. И такую кашу заварила. Мало того, что сама чуть не погибла… Но пусть, забыли… Намерения благие, хоть и дурные – не грех простить ту отлучку.
– Ах, спасибо, благодетель! – Аделаида и здесь не смогла смолчать. – Да только я сама себе того простить никак не могу. Как подумаю, что ребенка от тебя хотела – стыдно становится! Ребенка от такого…
– Вообще-то я еще не закончил, – скрипнул зубами Бурцев.
– Правда? Так я вся внимание!
Зеленые глаза смотрели на Бурцева по-прежнему зло и насмешливо.
Ох, распоясалась, ох, распустилась! Он сжал и разжал кулаки. Ладно, в самом деле, ведь не закончил.
– Но последние твои выходки вообще ни в какие ворота не лезут.
– Нешто так проняло, а?
Аделаида откровенно паясничала. Бурцев закипал.
– Проняло. Поэтому мы с тобой здесь. С друзьями меня не ссорь, Агделайда, и раскола в дружину вносить не смей. Этого я прощать тебе не намерен.
– Да я твою дружину… – с искаженным лицом перебила она. – Всех этих язычников твоих, еретиков, мужланов, разбойников и… Ой…
Он просто расстегнул ремень, сбросив меч в траву, и просто сграбастал жену в охапку. Потом, зажав обе руки полячки у себя под мышкой, быстро и крепко, словно полонянина, вязал, накрутил ремень на тонкие запястья княжны.
Дальше – готовился уже основательно, не торопясь. Пронзительный визг, возмущенные возгласы, брызганье слюной, конвульсивное дерганье и безуспешные попытки кусаться игнорировал. Уложил связанную жену на поваленный ствол. На живот. Спиной кверху. И тем, что пониже спины – тоже. Затем примотал конец ремня к толстому суку. Чтоб никуда не делась благоверная. Так-то оно удобнее будет…
Надо ж, как оно все обернулось…
Столько сражений с Освальдом пройти и потерять верного друга не в бою, а вот так, по-глупому. Из-за этой капризной, избалованной княжны…
И что обидно – сам ведь шею подставил спесивой девчонке! А подставив, не заметил, как охомутали. Эх, и угораздило же тебя в такой переплет угодить, Васька Бурцев! Словно в дурацкий рыцарский роман попал с ментом особого назначения, мля, в главной роли. Роман… рыцарский… Ну, да, именно… Любовь до гроба, прекрасная дама, самозабвенное служение оной, горы трупов и все такое…
Представилось как наяву: вот он, подлый авторишко, сидит за компьютером, чешет в затылке, пялится задумчиво то в потолок, то на экран монитора и выдумывает себе, выдумывает, высасывает из пальца и ваяет страницу за страницей. То ли по собственному почину, то ли по заказу издательства. И хоть бы хны мерзавцу, а Васька Бурцев – расхлебывай потом, отдувайся! Эх, добраться бы до тебя, пис-с-сатель!
Не-е-е, дальше так дело не пойдет, дорогой ты мой борзописец. Потому как не устраивает больше твоего героя такой расклад. Сколько ж можно терпеть-то! Даже у самого правильного омоновца, даже у самого развлюбленного и благородного героя рыцарских романов нервишки-то не железные. А Аделаидка эта, его, с позволения сказать, женушка, доведет до ручки кого угодно.
Хватит! Он достаточно долго был непробиваемо спокойным и толстокожим. Достаточно долго жалел эту юную дуреху княжьих кровей и потакал ее капризам. Но после сегодняшнего… Хва-а-атит!
Пришло время не прыгать вокруг супруги зайцем, а посылать ее на… На три буквы, в общем. На три «к». По старому мудрому немецкому обычаю. Киндер-Кирхе-Кюхе[12]. Правда, вот с «киндер»… Да, неувязочка. Значит, на две «к». Хотя церкви и кухни тоже поблизости не наблюдается. И плевать!
Говорите, ушло просветление арийской магии вместе с колдовским ключом-шлюсселем? Что ж, просветим супругу по-иному.
– Пойдем-ка, княжна, – сухо бросил Бурцев.
– Куда это? – уперев руки в боки, сварливо осведомилась она.
– Со мной. Поговорить надо.
Аделаида усмехнулась:
– Поговорить захотел. Ну, давай-давай, поговорим.
– Куда вы, Василь? – встревоженно окликнул Дмитрий.
– Прогуляемся. Надо нам. Очень.
– А?
– Побеседуем. Если будет слишком громко – не обращайте внимания.
– О, будет громко, – предвкушая ярую перебранку, пообещала.
– Будет, – согласился Бурцев.
Дмитрий понимающе кивнул:
– Поосторожней там.
Типа, не поубивайте друг дружку…
– Вы тоже… здесь, – буркнул Бурцев. – По сторонам посматривайте. На всякий случай. Там, в повозке колдовской, пуле… громомет есть. Немецкий. Сыма Цзян разберется. Если что – стреляйте. А мы – скоро.
Шли по лесу долго и молча. Аделаида смотрела дерзко и насмешливо. Бурцев – угрюмо, мрачно. Отошли подальше. Спустились в ложбинку. Вот – укромное местечко. И подходящее. На одно дерево навалено другое. Толстый сухой ствол. Не бревно – кровать целая. Да, сгодится. Вполне…
– Ты вроде говорила, что не беременна?
– Я? Да чтоб я? Да чтоб теперь! Да чтоб от тебя!
– Вот и хорошо.
– Ах, хорошо?! Хорошо тебе, значит, да? Хоро…
– Цыц! – рявкнул Бурцев.
Полячка подавилась невысказанной бранью, вытаращила глаза.
– Как ты сме…
– Заткнись, говорю!
Она замолчала. Только безмолвно, как рыба, разевала и закрывала рот. Красная от гнева, глаза мечут молнии, высокая грудь шумно гоняет воздух туда-сюда. Ладно, попыжься, попыжься пока, милая…
Пауза была весьма кстати. Бурцев воспользовался молчанием супруги. Объяснил. Популярно.
– Значит так, Аделаидка. Слушай меня внимательно. Слушай и запоминай. Дважды повторять не буду. Пока ты капризничала в Силезии, я терпел, потому как жалко было тебя, дуреху несчастную…
– Сам дурак! – прошипела полячка.
– Скрипя зубами, терпел и твои выходки в замке Освальда. Надеялся – образумишься. И начало супружеской жизни портить не хотел. Совсем уж несносное поведение в Пруссии тоже сошло тебе с рук. Наверное, не надо было того допускать, но уж больно люблю я тебя, Аделаида.
Ее демонстративное хмыканье он пропустил мимо ушей. Пусть себе… На любом эшафоте сначала полагается зачитать приговор.
– Но дальше – больше. Шуры-муры с вестфальцем Фридрихом фон Бербергом…
– Шуры-муры?
– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ну да, ладно, фон Берберга тоже проехали. Будем считать это скоротечным романтическим увлечением несознательной и незрелой юной особы.
– Ах, ты… ты… ты… Вспомни себя с Ядвигой в Кульме.
– Помню. Прекрасно помню. Ох, и довела же ты меня тогда!
– Так это я тебя до ее постели довела?
– Разве нет?
– Значит, по-твоему…
– Молчать! – приказал Бурцев. – И слушать дальше. Пару лет мы с тобой прожили нормально. Потом опять – двадцать пять! Удрала из Пскова с тем монахом – отцом Бенедиктом. В Святые Земли намылилась! Бежала, можно сказать, прямо из супружеского ложа. И такую кашу заварила. Мало того, что сама чуть не погибла… Но пусть, забыли… Намерения благие, хоть и дурные – не грех простить ту отлучку.
– Ах, спасибо, благодетель! – Аделаида и здесь не смогла смолчать. – Да только я сама себе того простить никак не могу. Как подумаю, что ребенка от тебя хотела – стыдно становится! Ребенка от такого…
– Вообще-то я еще не закончил, – скрипнул зубами Бурцев.
– Правда? Так я вся внимание!
Зеленые глаза смотрели на Бурцева по-прежнему зло и насмешливо.
Ох, распоясалась, ох, распустилась! Он сжал и разжал кулаки. Ладно, в самом деле, ведь не закончил.
– Но последние твои выходки вообще ни в какие ворота не лезут.
– Нешто так проняло, а?
Аделаида откровенно паясничала. Бурцев закипал.
– Проняло. Поэтому мы с тобой здесь. С друзьями меня не ссорь, Агделайда, и раскола в дружину вносить не смей. Этого я прощать тебе не намерен.
– Да я твою дружину… – с искаженным лицом перебила она. – Всех этих язычников твоих, еретиков, мужланов, разбойников и… Ой…
Он просто расстегнул ремень, сбросив меч в траву, и просто сграбастал жену в охапку. Потом, зажав обе руки полячки у себя под мышкой, быстро и крепко, словно полонянина, вязал, накрутил ремень на тонкие запястья княжны.
Дальше – готовился уже основательно, не торопясь. Пронзительный визг, возмущенные возгласы, брызганье слюной, конвульсивное дерганье и безуспешные попытки кусаться игнорировал. Уложил связанную жену на поваленный ствол. На живот. Спиной кверху. И тем, что пониже спины – тоже. Затем примотал конец ремня к толстому суку. Чтоб никуда не делась благоверная. Так-то оно удобнее будет…
Глава 29
Полячка рычала диким зверем и рвалась из пут. Выворачивая шею, силясь поймать мужа в поле зрения. Смотрела затравленно, дышала тяжело. Когда же Бурцев поднял с земли меч, в гневливых очах малопольской княжны Агделайды Краковской промелькнуло… Нет, это не страх, но крайнее изумление.
– Ты что же, голову мне рубить надумал, да?
– Не-а.
Изумление переросло в негодование, когда Бурцев срезал мечом прочный гибкий прут.
– Что?! Что ты собираешься делать? Мужлан?! Вацлав!
– Голова мне твоя сейчас ни к чему, Аделаида, – спокойно объяснил Бурцев. – А вот…
Он откинул, задрал на голову княжны подол черного балахона, обнажив ягодицы. Седалище было белым, мягким и нежным. Небитым, нестеганым еще. Что ж, надо когда-нибудь начинать.
– Да я тебя! Да ты меня! Да княжна! Краковская! А ты! Смерд! Кмет!
Ну, ты и напросилась, колбаса краковская! Бурцев поднял хворостину.
Аделаида задергалась пуще прежнего. Розги гордую княжну, похоже, страшили больше, чем обезглавливание. Но не обессудь, Ваше Высочество. Есть слова и поступки, за которые приходится отвечать. И есть простые науки, которые вколачиваются только так – через пятую точку, раз уж иными путями понимание не приходит.
Княжна была слишком разъярена и растеряна, чтобы сразу прибегнуть к испытанному средству – слезам в три ручья. И это – к лучшему. Бурцев терпеть не мог, когда жена плакала. Слезы беззащитной девчушки, в которую неизменно, словно по мановению волшебной палочки, превращалась ревущая дочь Лешко Белого, подтачивали его решимость. Что, наверное, тоже не есть хорошо. Пора вырабатывать иммунитет и на слезы любимой.
– Ты чего?! – Она не могла поверить в происходящее, в то, что занесенный гибкий прут опустится, стеганет. – Чего ты творишь-то?!
– Уму-разуму учу тебя, милая.
– Подонок!
Ну что ж, приступим, помолясь…
– Мерза…
Ать!
– А-а-а!
На белоснежной коже проступил первый багровый рубец.
Ать!
– А-а-а! – вначале она кричала грозно, басовито даже, будто какой-нибудь обезумевший берсерк в битве, обещающий врагу неминуемую смерть.
– Ничего, родная. Потерпи малость. Бьеть – значит, любить.
Ать!
– Ай-ай-ай! – а теперь, порастеряв былую спесь, княжна просто ревела. Взахлеб. По-бабски. Полились, покатились по щекам первые слезы. Крокодильи.
Бурцев старался не раскисать, не поддаваться. Начатое дело нужно было закончить. Чтоб впредь ничего подобного не начинать сызнова. Он смотрел сейчас только на дергающийся под крепким прутом зад. И настегивал, настегивал. Уж прости, любимая, но надо, надо… А то ведь и в самом деле вынудят, блин, выбирать меж дружиной и супругой.
– Ты что же, голову мне рубить надумал, да?
– Не-а.
Изумление переросло в негодование, когда Бурцев срезал мечом прочный гибкий прут.
– Что?! Что ты собираешься делать? Мужлан?! Вацлав!
– Голова мне твоя сейчас ни к чему, Аделаида, – спокойно объяснил Бурцев. – А вот…
Он откинул, задрал на голову княжны подол черного балахона, обнажив ягодицы. Седалище было белым, мягким и нежным. Небитым, нестеганым еще. Что ж, надо когда-нибудь начинать.
– Да я тебя! Да ты меня! Да княжна! Краковская! А ты! Смерд! Кмет!
Ну, ты и напросилась, колбаса краковская! Бурцев поднял хворостину.
Аделаида задергалась пуще прежнего. Розги гордую княжну, похоже, страшили больше, чем обезглавливание. Но не обессудь, Ваше Высочество. Есть слова и поступки, за которые приходится отвечать. И есть простые науки, которые вколачиваются только так – через пятую точку, раз уж иными путями понимание не приходит.
Княжна была слишком разъярена и растеряна, чтобы сразу прибегнуть к испытанному средству – слезам в три ручья. И это – к лучшему. Бурцев терпеть не мог, когда жена плакала. Слезы беззащитной девчушки, в которую неизменно, словно по мановению волшебной палочки, превращалась ревущая дочь Лешко Белого, подтачивали его решимость. Что, наверное, тоже не есть хорошо. Пора вырабатывать иммунитет и на слезы любимой.
– Ты чего?! – Она не могла поверить в происходящее, в то, что занесенный гибкий прут опустится, стеганет. – Чего ты творишь-то?!
– Уму-разуму учу тебя, милая.
– Подонок!
Ну что ж, приступим, помолясь…
– Мерза…
Ать!
– А-а-а!
На белоснежной коже проступил первый багровый рубец.
Ать!
– А-а-а! – вначале она кричала грозно, басовито даже, будто какой-нибудь обезумевший берсерк в битве, обещающий врагу неминуемую смерть.
– Ничего, родная. Потерпи малость. Бьеть – значит, любить.
Ать!
– Ай-ай-ай! – а теперь, порастеряв былую спесь, княжна просто ревела. Взахлеб. По-бабски. Полились, покатились по щекам первые слезы. Крокодильи.
Бурцев старался не раскисать, не поддаваться. Начатое дело нужно было закончить. Чтоб впредь ничего подобного не начинать сызнова. Он смотрел сейчас только на дергающийся под крепким прутом зад. И настегивал, настегивал. Уж прости, любимая, но надо, надо… А то ведь и в самом деле вынудят, блин, выбирать меж дружиной и супругой.