Страница:
За вездеходом-спаркой вереницей тянулся более привычный для пятнадцатого века транспорт. Телеги – крепкие, большие, а порой и просто громадные, двигаемые многооконными упряжками. В повозках тоже лежали пушки. Только поменьше, поскромнее.
На соломенной подстилке, в веревочных обмотках и деревянных распорках покоились кованые стволы – толстостенные, ребристые. И массивные колоды-лафеты. И каменные ядра. И большие щиты для орудийных расчетов. По всему выходило – орденская артиллерия – тяжелая и не очень – выдвигалась на новые позиции.
При обозе имелась солидная охрана – тевтонские рыцари и кнехты. Было много прислуги. А вот эсэсовцев – не видать. Кроме двух – в кабине тягача. Видимо, «Фамо» затесался сюда постольку-поскольку…
Обоз не двигался, а обозный люд располагался на привал после ночного перехода. Судя по тому, что повозки с дороги не убрали, оставив как есть, отдых планировали не очень долгий. Но лошадей все же распрягали – лошадкам, тянувшим этакую тяжесть, следовало отдохнуть в первую очередь. Кое-где к утреннему небу поднимались дымки.
На скорую руку ставились редкие палатки, натягивались тенты. Для каких-то шишек в белых орденских плащах возводили пару шатров.
«Опель», вынырнувший из-за поворота, заметили. Часовой в самом авангарде – копейщик, сидевший на облучке задней повозки и грызший зеленое яблоко.
Бедняга чуть не подавился от неожиданности. Закричал что-то. Замахал руками. Несколько кнехтов побежали к грузовику. Полезли в седла рыцари.
Пока, правда, обозная охрана не демонстрировала враждебных намерений. Охрана, как и застава перед платц-башней, принимала «Опель» за союзный транспорт. Но это ненадолго.
Ну, и что теперь? Поворачивать обратно? А ни фига! Им кровь из носу надо добраться до добжиньских земель, до Взгужевежи. И желательно – поскорее.
Пока не обнаружена расстрелянная из арбалетов застава в вайделотском лесу. Пока не распространилась информация о бегстве анкер-менша. Пока не поднята тревога. Пока по всем землям тевтонского ордена не объявлено чрезвычайное положение. Нет, втихую плестись невесть сколько в хвосте медлительного обоза – это, конечно, не дело. Бросать машину и пробираться через дремучие леса пешком – тоже не вариант.
Обоз придется обгонять, проноситься мимо – с боем или без, рано или поздно. И сейчас для этого вполне подходящий момент. Проехать между обочиной и телегами можно без труда. Потом – обогнуть махину тягача с прицепом. И – поминай, как звали. В Иерусалиме, помнится, таким макаром Бурцев к городским воротам проскочил. Авось и здесь…
Он приоткрыл дверь кабины. Крикнул:
– Эй, там, в кузовке! Приготовьтесь, прорываться будем. Поедем быстро и тряско. Держитесь покрепче. Луки-арбалеты – к бою. Сможете стрелять – стреляйте.
– С богом, Василий, – отозвался за всех Гаврила.
Аделаиду, сидевшую рядом, Бурцев прогнал в кузов. Там сейчас – безопаснее. Лобовое стекло – это все-таки не щит, от случайной стрелы не укроет. На освободившееся сиденье под правую руку положил «шмайсер», подобранный на заставе в вайделотском лесу. Это – на крайняк. Это – последнее средство, если остановят. Это будет – Бурцев покосился на громадную бомбарду в прицепе «Фамо» – наша тяжелая артиллерия будет.
А орденская стража уже близко, совсем близко. Мечи – в ножнах. Поднятые забрала, удивленные лица. Понятное дело. Ожидали увидеть небесное воинство изломанного креста, а тут – такое дело. За рулем – водила в кольчуге. Из кузова торчат невиданные арбалеты. И швейцарский мутант – жертва радиации Вальтер Телль поднимает над бортом уродливую голову. И на жутком лице – жуткий оскал.
Немцы кричат. Забрала шлемов падают на лица. Руки тянутся к оружию.
И – началось. И – понеслось.
Глава 48
Глава 49
Глава 50
На соломенной подстилке, в веревочных обмотках и деревянных распорках покоились кованые стволы – толстостенные, ребристые. И массивные колоды-лафеты. И каменные ядра. И большие щиты для орудийных расчетов. По всему выходило – орденская артиллерия – тяжелая и не очень – выдвигалась на новые позиции.
При обозе имелась солидная охрана – тевтонские рыцари и кнехты. Было много прислуги. А вот эсэсовцев – не видать. Кроме двух – в кабине тягача. Видимо, «Фамо» затесался сюда постольку-поскольку…
Обоз не двигался, а обозный люд располагался на привал после ночного перехода. Судя по тому, что повозки с дороги не убрали, оставив как есть, отдых планировали не очень долгий. Но лошадей все же распрягали – лошадкам, тянувшим этакую тяжесть, следовало отдохнуть в первую очередь. Кое-где к утреннему небу поднимались дымки.
На скорую руку ставились редкие палатки, натягивались тенты. Для каких-то шишек в белых орденских плащах возводили пару шатров.
«Опель», вынырнувший из-за поворота, заметили. Часовой в самом авангарде – копейщик, сидевший на облучке задней повозки и грызший зеленое яблоко.
Бедняга чуть не подавился от неожиданности. Закричал что-то. Замахал руками. Несколько кнехтов побежали к грузовику. Полезли в седла рыцари.
Пока, правда, обозная охрана не демонстрировала враждебных намерений. Охрана, как и застава перед платц-башней, принимала «Опель» за союзный транспорт. Но это ненадолго.
Ну, и что теперь? Поворачивать обратно? А ни фига! Им кровь из носу надо добраться до добжиньских земель, до Взгужевежи. И желательно – поскорее.
Пока не обнаружена расстрелянная из арбалетов застава в вайделотском лесу. Пока не распространилась информация о бегстве анкер-менша. Пока не поднята тревога. Пока по всем землям тевтонского ордена не объявлено чрезвычайное положение. Нет, втихую плестись невесть сколько в хвосте медлительного обоза – это, конечно, не дело. Бросать машину и пробираться через дремучие леса пешком – тоже не вариант.
Обоз придется обгонять, проноситься мимо – с боем или без, рано или поздно. И сейчас для этого вполне подходящий момент. Проехать между обочиной и телегами можно без труда. Потом – обогнуть махину тягача с прицепом. И – поминай, как звали. В Иерусалиме, помнится, таким макаром Бурцев к городским воротам проскочил. Авось и здесь…
Он приоткрыл дверь кабины. Крикнул:
– Эй, там, в кузовке! Приготовьтесь, прорываться будем. Поедем быстро и тряско. Держитесь покрепче. Луки-арбалеты – к бою. Сможете стрелять – стреляйте.
– С богом, Василий, – отозвался за всех Гаврила.
Аделаиду, сидевшую рядом, Бурцев прогнал в кузов. Там сейчас – безопаснее. Лобовое стекло – это все-таки не щит, от случайной стрелы не укроет. На освободившееся сиденье под правую руку положил «шмайсер», подобранный на заставе в вайделотском лесу. Это – на крайняк. Это – последнее средство, если остановят. Это будет – Бурцев покосился на громадную бомбарду в прицепе «Фамо» – наша тяжелая артиллерия будет.
А орденская стража уже близко, совсем близко. Мечи – в ножнах. Поднятые забрала, удивленные лица. Понятное дело. Ожидали увидеть небесное воинство изломанного креста, а тут – такое дело. За рулем – водила в кольчуге. Из кузова торчат невиданные арбалеты. И швейцарский мутант – жертва радиации Вальтер Телль поднимает над бортом уродливую голову. И на жутком лице – жуткий оскал.
Немцы кричат. Забрала шлемов падают на лица. Руки тянутся к оружию.
И – началось. И – понеслось.
Глава 48
От рванувшейся с места машины отскочить успели не все. Двух или трех всадников сшибло бампером. Отбросило в сторону вместе с лошадьми. Еще двоих подмяло колесами. Кто-то из тевтонских рыцарей бросился на грузовик с боевым топором. Разбил фару, рассек капот. Отлетел, кувыркаясь…
«Опель» въезжал в обоз.
Мельком Бурцев заметил, как с задней повозки упал, опрокидывая корзину с яблоками, арьергардный дозорный. Тот самый, что увидел их первым. Упал – как сидел. Копье – в одной руке. Яблочный огрызок в другой. Короткая стрела – в груди.
Из кузова трясущегося грузовика летели все новые и новые стрелы.
Визжала Аделаида.
Вопили дружинники.
Разбегалась в панике обозная челядь. Прыгали за обочину, прятались в лесу.
Да, колесница на двигателе внутреннего сгорания наделала делов. Тех, кого не сразили стрелы, доставало иное оружие. В зеркало заднего обзора Бурцев видел, как секира Дмитрия выбила из седла всадника, атаковавшего машину с фланга. И как какого-то настырного цепкого тевтона, повисшего на левом борту, сшиб шестопером Гаврила.
И все же охрана обоза принимала бой. Несколько пеших – отважных, но дурных – кнехтов даже попытались перегородить путь «Опелю» большими щитами. За щитоносцами показались тевтонские арбалетчики.
Два болта разнесли вдребезги лобовое стекло. Ударило в кузов. В крыло. Из левой дверцы кабины тоже высунулся и уткнулся в спинку сиденья тупорылый наконечник.
Бурцев крутанул руль, вдавил педаль газа до упора.
Толчок. Встряска. Грузовик разметал преграду из щитов и людей. Но удержать машину не удалось. «Опель» вильнул в сторону, скрежетнул бортом о распряженную телегу с крупным бомбардным стволом. Выворотил переднюю ось повозки.
И – зацепился. Увяз, запутался в крепких упряжных ремнях, потерял скорость. Начал пробуксовывать, таща за собой непомерный груз – перевернутую телегу с намертво привязанным орудием. Бомбарда, будто якорь, будто плуг, цеплялась за землю, не желала отпускать.
А со всех сторон уже бегут-скачут тевтоны.
А «шмайсер» от толчка завалился куда-то меж дверцей и сиденьем – так сразу и не достанешь.
А стрелы из кузова больше не летят: магазины арбалетных полуавтоматов опустели. И перезаряжать – нет времени: грузовик уже обступали враги.
Их крепость на колесах, их гуляй-город на бензиновом ходу яростно атаковали. Дружинники в кузове, отбросив самострелы, бились врукопашную, срубая, скидывая немцев под колеса. И весь кузов уже – в кровище. И вокруг – кровь. А Бурцев все жал на газ, пытаясь выехать, вырваться. Сбросить треклятый балласт.
Надрывался мотор. Удушливые выхлопы расползались вокруг ядовитым сизым облаком. Из-под буксующих колес взметались фонтаны замешенной на крови грязи. Загребая землю, волочилась за «Опелем» разбитая повозка с бомбардой. И машина едва-едва ползла. Пока…
Дмитрий, перегнувшись через борт, рубанул секирой. Раз, другой… Сво-бо-да!
Злополучная телега отцепилась, наконец. Отвалилась.
Грузовик выпрыгнул из орущего месива.
И вот тут-то Бурцев увидел одинокого всадника на здоровенном боевом коне. Впереди. Рядом совсем. Тевтонский рыцарь при полном доспехе, с небольшим квадратным щитом, с длинным тяжелым копьем мчался во весь опор навстречу машине.
Под наконечником опущенного копья трепетал яркий красный баннер. Кнехты-пехотинцы в черных одеждах разбегалась, уступая дорогу всаднику. А попробуй не уступи – сейчас эта разогнавшаяся, обвешанная железом махина способна снести, растоптать, раздавить любого. Не хуже «Опеля» раздавит зазевавшегося пешца рыцарь-танк.
– Готт мит унс! – боевой клич из-под яйцевидного шлема с вытянутым, похожим на песью морду, забралом был слышен даже в кабине грузовика.
Елы-палы! Тевтонский камикадзе шел на таран! Лоб в лоб. Копье в бампер. И на узком пространстве меж телегами и обочиной тракта столкновения уже не избежать.
Бурцев тоскливо глянул на торчавший из-за сиденья ствол «шмайсера». Не-а, не успеть!
Что ж, пусть будет таран! Бурцев бросил грузовик навстречу противнику.
И яростно кричали сзади – в кузове.
И время замерло.
«Такое уже было, – отмечало бесстрастное сознание. – И неоднократно». Ну, не такое – почти такое. У деревушки Мооста отчаянные дружинники Домаша и Кербета бросались врукопашную на немецкий танк – на бронированную «Рысь».
И сам Бурцев вот так же, как этот всадник в белом плаще с черным крестом, атаковал с копьем наперевес взлетающий «мессершмит» в Иерусалиме.
Увы, армейский грузовик – это не танк. И не самолет.
«Так что готовься к смерти, Васька Бурцев», – говорило бесстрастное сознание.
А рыцарское копье уже целило в грудь и голову водителю. И рука в латной перчатке держала то копье крепко. И щит с небольшим вырезом вверху служил дополнительным упором. И крюк с правой стороны нагрудника – тоже.
Копье целило в грудь и голову…
Оставалась секунда. Нет – полсекунды.
Потом ударит тяжелый наконечник на длинном древке. Наконечник ударит первым. И если попадет, остальное будет не важно.
У Бурцева копья не было. Не было и щита. Но за приборную доску он нырнул вовремя. Мгновение, доля мгновения еще была у всадника, чтобы изменить направление удара. Тевтонский рыцарь изменил. Использовал этот последний миг.
Бурцев уже не видел, как копейный наконечник кивнул, опускаясь вниз – к передку разогнавшейся машины.
Но всем телом ощутил удар под капот – в решетку радиатора. Сокрушительный удар!
Треск.
Это переломилось хрупкое древко, оставив стальное острие с баннером в потрохах развороченного движка.
И – сразу – грохот, скрежет. Еще более страшный удар.
Это рухнула на капот и смяла кабину лошадиная туша, перегруженная железом.
И – звон металла где-то сзади. Крики.
Это выброшенный из седла всадник, перелетев через кузов, свалился на землю. Головой вниз. Песье забрало на свернутой шее рыцаря было обращено теперь к спине.
Машина еще ехала. По инерции. Некоторое время. Недолго.
Стучало спущенное колесо. Нет, кажись, целых два ската пробиты. Поймали по арбалетной стреле? Напоролись на отточенную сталь? Уже не важно.
Разбитый двигатель заглох. «Опель» встал.
Не прорвались! Не проехали!
Оставалось одно – драться. До конца.
Из кузова с яростными воплями выпрыгивали дружинники.
Скорчившись в перекошенной кабине, царапая руки о разбитое стекло, Бурцев судорожно пытался извлечь из-за сиденья «шмайсер». Извлек…
– Василь?! Ты там как?
В правую дверь ломился Дмитрий.
– Вацлав, жив?
В левую – Бурангул.
– Куда лезете, Дурни! Сам выберусь! К бою! Все – к бою! Занять круговую оборону!
Помятые двери заклинило. Обе. Выбираться пришлось другим путем. Бурцев ногами спихнул с капота хрипящую рыцарскую лошадь. Скатился сам по искореженному, мокрому от крови, скрипучему от блестящих осколков металлу.
Поднял «шмайсер».
Долго оценивать обстановку и выбирать цель не пришлось.
Вся орудийная прислуга и черный обозный люд сбежали.
Два уцелевших тевтонских брата-рыцаря, несколько конных сержантов и оруженосцев носились меж телегами, пытаясь организовать пехоту для новой атаки.
С них-то Бурцев и начал. Дважды коротко пролаял «шмайсер», и обозная охрана лишилась командиров в белых плащах с черными крестами. Еще несколько очередей – и с коней попадали прочие всадники…
Еще… – и вот уже орденские пехотинцы, бросая оружие, бегут к лесу, к спасительной обочине. Патроны закончились, но, пока Бурцев меняет магазины, беглецов настигают стрелы Бурангула и дядьки Адама. И проворный Сыма Цзян успел уже по новой набить оперенной смертью магазин своего самострела. Целится из арбалета Телль…
Кнехты падают на бегу.
Трофейный «МП-40» снова валит тех, кто добрался, кто почти добрался до леса. Быстро опустел второй магазин.
Бурцев прищелкнул третий. Последний.
Вроде никто не ушел. Никто из кнехтов. Но…
Впереди надрывно заворчал и рванул с места тягач. Длинная платформа с бомбардой осталась на месте. Отцепили! Полугусеничный вездеход без прицепа удалялся неожиданно шустро.
– За ними! – крикнул Бурцев. – Быстро!
Быстро «за ними» не получилось. В открытой кабине «Фамо» сидели двое. Один уводил тягач. Другой, встав на сиденье и поднявшись над аккуратно уложенными в кузове каменными ядрами, поливал из «шмайсера». Длинными очередями, не жалея патронов, не целясь, вслепую, в тряске, в пыли.
Что-то свистнуло над головой. Что-то звякнуло о развороченный радиатор «Опеля».
– Лежать! – отдал Бурцев новый приказ.
Попадали все.
Стрельба прекратилась. Похоже, фашики выпустили весь боекомплект. «Фамо» удирал по прямому широкому тракту.
Бурцев, растянувшись на животе, судорожно палил вдогонку. В облако пыли, скрывшее тягач. Потом – бежал и палил снова. Пока не отстрелял последние патроны.
Остановить машину не получилось.
«Опель» въезжал в обоз.
Мельком Бурцев заметил, как с задней повозки упал, опрокидывая корзину с яблоками, арьергардный дозорный. Тот самый, что увидел их первым. Упал – как сидел. Копье – в одной руке. Яблочный огрызок в другой. Короткая стрела – в груди.
Из кузова трясущегося грузовика летели все новые и новые стрелы.
Визжала Аделаида.
Вопили дружинники.
Разбегалась в панике обозная челядь. Прыгали за обочину, прятались в лесу.
Да, колесница на двигателе внутреннего сгорания наделала делов. Тех, кого не сразили стрелы, доставало иное оружие. В зеркало заднего обзора Бурцев видел, как секира Дмитрия выбила из седла всадника, атаковавшего машину с фланга. И как какого-то настырного цепкого тевтона, повисшего на левом борту, сшиб шестопером Гаврила.
И все же охрана обоза принимала бой. Несколько пеших – отважных, но дурных – кнехтов даже попытались перегородить путь «Опелю» большими щитами. За щитоносцами показались тевтонские арбалетчики.
Два болта разнесли вдребезги лобовое стекло. Ударило в кузов. В крыло. Из левой дверцы кабины тоже высунулся и уткнулся в спинку сиденья тупорылый наконечник.
Бурцев крутанул руль, вдавил педаль газа до упора.
Толчок. Встряска. Грузовик разметал преграду из щитов и людей. Но удержать машину не удалось. «Опель» вильнул в сторону, скрежетнул бортом о распряженную телегу с крупным бомбардным стволом. Выворотил переднюю ось повозки.
И – зацепился. Увяз, запутался в крепких упряжных ремнях, потерял скорость. Начал пробуксовывать, таща за собой непомерный груз – перевернутую телегу с намертво привязанным орудием. Бомбарда, будто якорь, будто плуг, цеплялась за землю, не желала отпускать.
А со всех сторон уже бегут-скачут тевтоны.
А «шмайсер» от толчка завалился куда-то меж дверцей и сиденьем – так сразу и не достанешь.
А стрелы из кузова больше не летят: магазины арбалетных полуавтоматов опустели. И перезаряжать – нет времени: грузовик уже обступали враги.
Их крепость на колесах, их гуляй-город на бензиновом ходу яростно атаковали. Дружинники в кузове, отбросив самострелы, бились врукопашную, срубая, скидывая немцев под колеса. И весь кузов уже – в кровище. И вокруг – кровь. А Бурцев все жал на газ, пытаясь выехать, вырваться. Сбросить треклятый балласт.
Надрывался мотор. Удушливые выхлопы расползались вокруг ядовитым сизым облаком. Из-под буксующих колес взметались фонтаны замешенной на крови грязи. Загребая землю, волочилась за «Опелем» разбитая повозка с бомбардой. И машина едва-едва ползла. Пока…
Дмитрий, перегнувшись через борт, рубанул секирой. Раз, другой… Сво-бо-да!
Злополучная телега отцепилась, наконец. Отвалилась.
Грузовик выпрыгнул из орущего месива.
И вот тут-то Бурцев увидел одинокого всадника на здоровенном боевом коне. Впереди. Рядом совсем. Тевтонский рыцарь при полном доспехе, с небольшим квадратным щитом, с длинным тяжелым копьем мчался во весь опор навстречу машине.
Под наконечником опущенного копья трепетал яркий красный баннер. Кнехты-пехотинцы в черных одеждах разбегалась, уступая дорогу всаднику. А попробуй не уступи – сейчас эта разогнавшаяся, обвешанная железом махина способна снести, растоптать, раздавить любого. Не хуже «Опеля» раздавит зазевавшегося пешца рыцарь-танк.
– Готт мит унс! – боевой клич из-под яйцевидного шлема с вытянутым, похожим на песью морду, забралом был слышен даже в кабине грузовика.
Елы-палы! Тевтонский камикадзе шел на таран! Лоб в лоб. Копье в бампер. И на узком пространстве меж телегами и обочиной тракта столкновения уже не избежать.
Бурцев тоскливо глянул на торчавший из-за сиденья ствол «шмайсера». Не-а, не успеть!
Что ж, пусть будет таран! Бурцев бросил грузовик навстречу противнику.
И яростно кричали сзади – в кузове.
И время замерло.
«Такое уже было, – отмечало бесстрастное сознание. – И неоднократно». Ну, не такое – почти такое. У деревушки Мооста отчаянные дружинники Домаша и Кербета бросались врукопашную на немецкий танк – на бронированную «Рысь».
И сам Бурцев вот так же, как этот всадник в белом плаще с черным крестом, атаковал с копьем наперевес взлетающий «мессершмит» в Иерусалиме.
Увы, армейский грузовик – это не танк. И не самолет.
«Так что готовься к смерти, Васька Бурцев», – говорило бесстрастное сознание.
А рыцарское копье уже целило в грудь и голову водителю. И рука в латной перчатке держала то копье крепко. И щит с небольшим вырезом вверху служил дополнительным упором. И крюк с правой стороны нагрудника – тоже.
Копье целило в грудь и голову…
Оставалась секунда. Нет – полсекунды.
Потом ударит тяжелый наконечник на длинном древке. Наконечник ударит первым. И если попадет, остальное будет не важно.
У Бурцева копья не было. Не было и щита. Но за приборную доску он нырнул вовремя. Мгновение, доля мгновения еще была у всадника, чтобы изменить направление удара. Тевтонский рыцарь изменил. Использовал этот последний миг.
Бурцев уже не видел, как копейный наконечник кивнул, опускаясь вниз – к передку разогнавшейся машины.
Но всем телом ощутил удар под капот – в решетку радиатора. Сокрушительный удар!
Треск.
Это переломилось хрупкое древко, оставив стальное острие с баннером в потрохах развороченного движка.
И – сразу – грохот, скрежет. Еще более страшный удар.
Это рухнула на капот и смяла кабину лошадиная туша, перегруженная железом.
И – звон металла где-то сзади. Крики.
Это выброшенный из седла всадник, перелетев через кузов, свалился на землю. Головой вниз. Песье забрало на свернутой шее рыцаря было обращено теперь к спине.
Машина еще ехала. По инерции. Некоторое время. Недолго.
Стучало спущенное колесо. Нет, кажись, целых два ската пробиты. Поймали по арбалетной стреле? Напоролись на отточенную сталь? Уже не важно.
Разбитый двигатель заглох. «Опель» встал.
Не прорвались! Не проехали!
Оставалось одно – драться. До конца.
Из кузова с яростными воплями выпрыгивали дружинники.
Скорчившись в перекошенной кабине, царапая руки о разбитое стекло, Бурцев судорожно пытался извлечь из-за сиденья «шмайсер». Извлек…
– Василь?! Ты там как?
В правую дверь ломился Дмитрий.
– Вацлав, жив?
В левую – Бурангул.
– Куда лезете, Дурни! Сам выберусь! К бою! Все – к бою! Занять круговую оборону!
Помятые двери заклинило. Обе. Выбираться пришлось другим путем. Бурцев ногами спихнул с капота хрипящую рыцарскую лошадь. Скатился сам по искореженному, мокрому от крови, скрипучему от блестящих осколков металлу.
Поднял «шмайсер».
Долго оценивать обстановку и выбирать цель не пришлось.
Вся орудийная прислуга и черный обозный люд сбежали.
Два уцелевших тевтонских брата-рыцаря, несколько конных сержантов и оруженосцев носились меж телегами, пытаясь организовать пехоту для новой атаки.
С них-то Бурцев и начал. Дважды коротко пролаял «шмайсер», и обозная охрана лишилась командиров в белых плащах с черными крестами. Еще несколько очередей – и с коней попадали прочие всадники…
Еще… – и вот уже орденские пехотинцы, бросая оружие, бегут к лесу, к спасительной обочине. Патроны закончились, но, пока Бурцев меняет магазины, беглецов настигают стрелы Бурангула и дядьки Адама. И проворный Сыма Цзян успел уже по новой набить оперенной смертью магазин своего самострела. Целится из арбалета Телль…
Кнехты падают на бегу.
Трофейный «МП-40» снова валит тех, кто добрался, кто почти добрался до леса. Быстро опустел второй магазин.
Бурцев прищелкнул третий. Последний.
Вроде никто не ушел. Никто из кнехтов. Но…
Впереди надрывно заворчал и рванул с места тягач. Длинная платформа с бомбардой осталась на месте. Отцепили! Полугусеничный вездеход без прицепа удалялся неожиданно шустро.
– За ними! – крикнул Бурцев. – Быстро!
Быстро «за ними» не получилось. В открытой кабине «Фамо» сидели двое. Один уводил тягач. Другой, встав на сиденье и поднявшись над аккуратно уложенными в кузове каменными ядрами, поливал из «шмайсера». Длинными очередями, не жалея патронов, не целясь, вслепую, в тряске, в пыли.
Что-то свистнуло над головой. Что-то звякнуло о развороченный радиатор «Опеля».
– Лежать! – отдал Бурцев новый приказ.
Попадали все.
Стрельба прекратилась. Похоже, фашики выпустили весь боекомплект. «Фамо» удирал по прямому широкому тракту.
Бурцев, растянувшись на животе, судорожно палил вдогонку. В облако пыли, скрывшее тягач. Потом – бежал и палил снова. Пока не отстрелял последние патроны.
Остановить машину не получилось.
Глава 49
На тевтонского коня под белой попоной с кровавыми пятинами Бурцев вскочил, не раздумывая. Некогда сейчас думать. Если немецкий тягач скроется, если фашики доберутся до своих, если сообщат о нападении, дорога к Взгужевеже станет во стократ опаснее, тяжелее, длиннее…
Сзади застучали копыта. Бурцев оглянулся на скаку. Свои. Бурангул – с луком. Телль – без арбалета, с мечом. Джеймс – вовсе с пустыми руками. Хотя нет – в рукаве что-то оттопыривается… Все трое тоже – в седлах трофейных лошадей. Тоже скачут в погоню. Хорошо…
Машину они настигли. Все-таки полугусеничный тягач, груженный к тому же камнями, – это не гоночное авто.
– Живым! – крикнул на скаку Бурцев. – Если получится! Живым взять! Кого-нибудь!
Язык не помешает. Расспросить – куда и зачем движется обоз. Сейчас им может пригодиться любая информация.
Как в воду, нырнули в густой шлейф пыли, тянувшийся за машиной. На зубах заскрипело, в горле запершило, в глазах засвербело. Забило нос. И – жутко воняет выхлопами.
Не сговариваясь, разделились. Бурцев и Телль заходили слева. Бурангул и Джеймс – справа.
За пыльной пеленой – над открытой кабиной и каменными ядрами – вновь поднялся человеческий силуэт. Сухо, почти неслышно в лязге гусениц и реве мотора, щелкнуло. Раз, другой.
Пистолет…
Еще раз. Еще, еще…
Нет – два пистолета. Немец палил с обоих рук. За себя и за того парня. Который за рулем.
Под Теллем споткнулась, рухнула в диком галопе лошадь.
Бурангул натянул лук. Что ж, степняки с детства приучены стрелять на скаку, с седла.
Стрела достала немца. Всплеснув руками, выронив оружие, тот вывалился из машины.
Оставался еще один.
– Пошел! Пошел! – орал Бурцев, глотая пыль, отбивая пятки о конские бока.
Боевой жеребец задыхался. И все же они вынырнули из пыльного облака сбоку, возле самой кабины. Слева. Справа показались Бурангул и Джеймс.
И что дальше? Перегораживать конем путь этой махине?
– Стой! – по-немецки. – Стой, кому говорю!
Водитель, вцепившись в руль, и не думал останавливаться. Озирался затравленно. Вправо-влево. Влево-вправо. На поясе хлопает расстегнутая кобура. Пустая.
А Бурангул снова накладывал стрелу на тетиву.
Немец резко рванул руль. Вправо рванул.
Дикое ржание, крики… Лошадь под юзбаши кубарем покатилась за обочину. Бурангул – тоже. Да через голову. И Джеймс не удержался в седле. Конь брави шарахнулся прочь от машины – в лес. Низкая ветка ссадила Джеймса не хуже турнирного копья.
Проклятье! Бурцев успел натянуть повод, когда эсэсовец бросил машину влево – в его сторону. Чуть приотстал.
Вцепился обеими руками в заднюю стойку кузова – ту, на которую натягивается брезентовый верх. Высвободил ноги из стремян.
Седло выскользнуло.
Бурцев повис…
Вот так, наверное, бандиты влетали в поезда и останавливали фургоны. В кино, в исполнении опытных каскадеров, сцены эти смотрятся красиво. А вот в жизни…
Трясло так, что казалось, не разожми пальцев – поотрываются на фиг руки. И. пыль эта… И лязг гусениц по самым мозгам…
Он вскарабкался, влез на груду каменных шаров. Ядра вздрагивали, норовя развалить кузов и смять человека в кузове.
Бурцев, вытащив меч из ножен, полз к кабине.
Его заметили. Водитель ударил по тормозам. Тягач дернулся, кузов тряхнуло. Основательно так.
Ой-е-о!
Бурцев приложился ухом о шершавую поверхность грубо отесанного камня. Выроненный меч улетел из кузова. Куда-то под гусеницы. Выкатилось на землю несколько ядер. Остальные чудом не размазали Бурцева.
Поднялся он почти сразу. Но в кабине – уже пусто. Немец драпал в лес, в спасительную зеленку.
– Врешь… не уйдешь!
Тратить время на поиски меча Бурцев не стал. Бросился вдогонку.
Ему нужен был этот фриц. И лучше – если живым.
Черный мундир мелькал между деревьев. Безоружный эсэсовец часто оглядывался и быстро выдыхался.
Будет язык! Будет…
Зверь – большой, лохматый – выскочил из-за здоровенной разлапистой сосны. Появился внезапно, встал на пути в тот самый момент, когда беглец обернулся в последний раз. На двух задних лапах встал.
Немец зверя не видел, Бурцев – да. И…
– А-а-ахр-р-р…
Эсэсовец с разбегу, всей грудью напоролся на…
М-м-мля!
Из спины, из черного мундира показалась сталь.
Не зверь то был вовсе! Звери не разгуливают по лесам с рогатинами в лапах. Человек – заросший, грязный, упитанности выше средней, обернутый в звериные шкуры, стоял перед Бурцевым.
А между ними корчился и хрипел, издыхая, водитель «Фамо», нанизанный на толстую палку с широким наконечником.
Незнакомец в шкурах не спешил извлекать рогатину. Проворчал что-то. Глянул на Бурцева, оскалился, сверкнул глазами.
Ну, невезуха! Ну, западло! Без пленника остался!
– Ах ты зараза!
Бурцев не сдержался. В сердцах, сгоряча – кулаком, да по морде. Сшиб, сбил, свалил. А вот чтоб не лез, гад, к чужой добыче!
Ого! Из-за деревьев, из-за кустов на подмогу избитому выступал народец. Тоже – в шкурах, с рогатинами. Человек десять. Нет, пятнадцать.
Бурцев попятился. Да что же такое получается, господа хорошие? Опять партизаны какие-то? Пруссы? Они вроде бы тоже любили в звериных шкурах расхаживать. Или, может, литвины?
Утробно рыча, поднялся поверженный толстяк. «Чем дальше в лес, тем толще партизаны», – промелькнуло в голове.
Толстый партизан выдрал рогатину из тела фрица. Наставил окровавленное острие на Бурцева.
– Вы кто такие, мужики? – спросил Бурцев по-немецки.
Нет ответа.
И оружия под рукой никакого нет!
А наконечник все ближе, ближе…
– Ты кто, спрашиваю? – пятясь, еще раз поинтересовался Бурцев у обладателя рогатины.
– Скирв-ф-ф… – невнятное шипение, фырчание, урчание и зубовный скрежет.
Клич у них такой боевой, что ли?
Дикари, блин, какие-то. Питекантропы! Только вот палки-ковырялки у них не с каменными, а с железными наконечниками.
Железный наконечник клюнул. Прямо в брюхо.
Незамысловатый такой удар.
Ну, тут-то все просто… Что копье, что рогатина, что штык – один хрен! Бурцев подтянул живот, чтоб не задело. Развернулся, уходя с линии атаки, пропустил толстую палку перед собой. Перехватил там, где кончалось железо и начиналось дерево. Дернул на себя.
Незнакомец по инерции пробежал пару шажков, так что бородатая морда уткнулась Бурцеву в плечо. Теперь разворот… И локтем – в зубы. Толстяк снова грохнулся наземь. Рогатина осталась в руках Бурцева.
Только вот со всех сторон уже подступают другие зверошкурые партизаны-питекантропы, и у каждого в руках по такой же дубинке с наконечником. Обидно, блин! Если дружина не поспеет – забьют как мамонта. Числом возьмут. А ведь дружина не поспеет. Уже не поспеет…
– Пся крев! – процедил Бурцев сквозь зубы.
– Поляк? – вскинулся вдруг обезоруженный толстяк. – Пан поляк?
Толстяк поднялся. Сначала на четвереньки. Потом – встал на ноги. По грязной бороде текла кровь. Странный тип во все глаза пялился на Бурцева. Бойцы с рогатинами озадаченно переглядывались.
Сзади застучали копыта. Бурцев оглянулся на скаку. Свои. Бурангул – с луком. Телль – без арбалета, с мечом. Джеймс – вовсе с пустыми руками. Хотя нет – в рукаве что-то оттопыривается… Все трое тоже – в седлах трофейных лошадей. Тоже скачут в погоню. Хорошо…
Машину они настигли. Все-таки полугусеничный тягач, груженный к тому же камнями, – это не гоночное авто.
– Живым! – крикнул на скаку Бурцев. – Если получится! Живым взять! Кого-нибудь!
Язык не помешает. Расспросить – куда и зачем движется обоз. Сейчас им может пригодиться любая информация.
Как в воду, нырнули в густой шлейф пыли, тянувшийся за машиной. На зубах заскрипело, в горле запершило, в глазах засвербело. Забило нос. И – жутко воняет выхлопами.
Не сговариваясь, разделились. Бурцев и Телль заходили слева. Бурангул и Джеймс – справа.
За пыльной пеленой – над открытой кабиной и каменными ядрами – вновь поднялся человеческий силуэт. Сухо, почти неслышно в лязге гусениц и реве мотора, щелкнуло. Раз, другой.
Пистолет…
Еще раз. Еще, еще…
Нет – два пистолета. Немец палил с обоих рук. За себя и за того парня. Который за рулем.
Под Теллем споткнулась, рухнула в диком галопе лошадь.
Бурангул натянул лук. Что ж, степняки с детства приучены стрелять на скаку, с седла.
Стрела достала немца. Всплеснув руками, выронив оружие, тот вывалился из машины.
Оставался еще один.
– Пошел! Пошел! – орал Бурцев, глотая пыль, отбивая пятки о конские бока.
Боевой жеребец задыхался. И все же они вынырнули из пыльного облака сбоку, возле самой кабины. Слева. Справа показались Бурангул и Джеймс.
И что дальше? Перегораживать конем путь этой махине?
– Стой! – по-немецки. – Стой, кому говорю!
Водитель, вцепившись в руль, и не думал останавливаться. Озирался затравленно. Вправо-влево. Влево-вправо. На поясе хлопает расстегнутая кобура. Пустая.
А Бурангул снова накладывал стрелу на тетиву.
Немец резко рванул руль. Вправо рванул.
Дикое ржание, крики… Лошадь под юзбаши кубарем покатилась за обочину. Бурангул – тоже. Да через голову. И Джеймс не удержался в седле. Конь брави шарахнулся прочь от машины – в лес. Низкая ветка ссадила Джеймса не хуже турнирного копья.
Проклятье! Бурцев успел натянуть повод, когда эсэсовец бросил машину влево – в его сторону. Чуть приотстал.
Вцепился обеими руками в заднюю стойку кузова – ту, на которую натягивается брезентовый верх. Высвободил ноги из стремян.
Седло выскользнуло.
Бурцев повис…
Вот так, наверное, бандиты влетали в поезда и останавливали фургоны. В кино, в исполнении опытных каскадеров, сцены эти смотрятся красиво. А вот в жизни…
Трясло так, что казалось, не разожми пальцев – поотрываются на фиг руки. И. пыль эта… И лязг гусениц по самым мозгам…
Он вскарабкался, влез на груду каменных шаров. Ядра вздрагивали, норовя развалить кузов и смять человека в кузове.
Бурцев, вытащив меч из ножен, полз к кабине.
Его заметили. Водитель ударил по тормозам. Тягач дернулся, кузов тряхнуло. Основательно так.
Ой-е-о!
Бурцев приложился ухом о шершавую поверхность грубо отесанного камня. Выроненный меч улетел из кузова. Куда-то под гусеницы. Выкатилось на землю несколько ядер. Остальные чудом не размазали Бурцева.
Поднялся он почти сразу. Но в кабине – уже пусто. Немец драпал в лес, в спасительную зеленку.
– Врешь… не уйдешь!
Тратить время на поиски меча Бурцев не стал. Бросился вдогонку.
Ему нужен был этот фриц. И лучше – если живым.
Черный мундир мелькал между деревьев. Безоружный эсэсовец часто оглядывался и быстро выдыхался.
Будет язык! Будет…
Зверь – большой, лохматый – выскочил из-за здоровенной разлапистой сосны. Появился внезапно, встал на пути в тот самый момент, когда беглец обернулся в последний раз. На двух задних лапах встал.
Немец зверя не видел, Бурцев – да. И…
– А-а-ахр-р-р…
Эсэсовец с разбегу, всей грудью напоролся на…
М-м-мля!
Из спины, из черного мундира показалась сталь.
Не зверь то был вовсе! Звери не разгуливают по лесам с рогатинами в лапах. Человек – заросший, грязный, упитанности выше средней, обернутый в звериные шкуры, стоял перед Бурцевым.
А между ними корчился и хрипел, издыхая, водитель «Фамо», нанизанный на толстую палку с широким наконечником.
Незнакомец в шкурах не спешил извлекать рогатину. Проворчал что-то. Глянул на Бурцева, оскалился, сверкнул глазами.
Ну, невезуха! Ну, западло! Без пленника остался!
– Ах ты зараза!
Бурцев не сдержался. В сердцах, сгоряча – кулаком, да по морде. Сшиб, сбил, свалил. А вот чтоб не лез, гад, к чужой добыче!
Ого! Из-за деревьев, из-за кустов на подмогу избитому выступал народец. Тоже – в шкурах, с рогатинами. Человек десять. Нет, пятнадцать.
Бурцев попятился. Да что же такое получается, господа хорошие? Опять партизаны какие-то? Пруссы? Они вроде бы тоже любили в звериных шкурах расхаживать. Или, может, литвины?
Утробно рыча, поднялся поверженный толстяк. «Чем дальше в лес, тем толще партизаны», – промелькнуло в голове.
Толстый партизан выдрал рогатину из тела фрица. Наставил окровавленное острие на Бурцева.
– Вы кто такие, мужики? – спросил Бурцев по-немецки.
Нет ответа.
И оружия под рукой никакого нет!
А наконечник все ближе, ближе…
– Ты кто, спрашиваю? – пятясь, еще раз поинтересовался Бурцев у обладателя рогатины.
– Скирв-ф-ф… – невнятное шипение, фырчание, урчание и зубовный скрежет.
Клич у них такой боевой, что ли?
Дикари, блин, какие-то. Питекантропы! Только вот палки-ковырялки у них не с каменными, а с железными наконечниками.
Железный наконечник клюнул. Прямо в брюхо.
Незамысловатый такой удар.
Ну, тут-то все просто… Что копье, что рогатина, что штык – один хрен! Бурцев подтянул живот, чтоб не задело. Развернулся, уходя с линии атаки, пропустил толстую палку перед собой. Перехватил там, где кончалось железо и начиналось дерево. Дернул на себя.
Незнакомец по инерции пробежал пару шажков, так что бородатая морда уткнулась Бурцеву в плечо. Теперь разворот… И локтем – в зубы. Толстяк снова грохнулся наземь. Рогатина осталась в руках Бурцева.
Только вот со всех сторон уже подступают другие зверошкурые партизаны-питекантропы, и у каждого в руках по такой же дубинке с наконечником. Обидно, блин! Если дружина не поспеет – забьют как мамонта. Числом возьмут. А ведь дружина не поспеет. Уже не поспеет…
– Пся крев! – процедил Бурцев сквозь зубы.
– Поляк? – вскинулся вдруг обезоруженный толстяк. – Пан поляк?
Толстяк поднялся. Сначала на четвереньки. Потом – встал на ноги. По грязной бороде текла кровь. Странный тип во все глаза пялился на Бурцева. Бойцы с рогатинами озадаченно переглядывались.
Глава 50
– Тебя король Ягайло сюда прислал? – по-польски это чудище лесное говорило сносно, хоть и с сильным акцентом.
Очень мило! У Шварцвальдского леса фон Гейнц принял их за орденских послов. Здесь же, на тевтонских землях, путают с королевскими посланцами.
– Э-э-э… м-м-м… да, прислал, – соврал Бурцев.
Опыт подсказывал: в такой ситуации разумнее говорить «да», чем «нет».
– Польский лазутчик! – обрадовался зверошкурый.
А этот провокационный вопрос Бурцев на всякий случай оставил без ответа. Спросил сам:
– А вы? Что, тоже поляки?
Какой-нибудь заблудившийся и одичавший шляхтический отряд?
– Нет, – тряхнул колтунистой гривой толстяк, – мы – жмудь.
Бурцев усмехнулся. Ага, жуть она и есть жуть!
– Жемайтины[16] мы.
Подбоченясь, толстяк, добавил:
– А меня зовут Скирв…
Ах, так это имя, оказывается.
– Ну, а я – Вацлав, – скромно представился Бурцев.
– Я жемайтинский князь, – с вызовом объявил Скирв.
Бурцев снова не смог сдержать улыбки. Ишь, раздувается весь от гордости, а сам перемазан с ног до головы. Из грязи в князи, блин… И по бороде – кровавые сопли. И вонючие шкуры – на голое тело. К-х-хнязь…
– Князь, значит?
Толстяк уловил недоверие во взгляде и тоне Бурцева. Вздохнул. Опустил патлатую голову:
– Ну, пусть и не князь пока. Все равно глава рода. Некогда большого рода… К тому же великий литовский князь Витовт обещал за верную службу дать мне удел. Потом, когда тевтонов одолеем и Жемайтия отойдет под его руку.
Так… Витовт, значит. Великий литовский князь. Надо запомнить.
– По приказу Его Сиятельства Витовта, – продолжал Скирв, – князя Великого Княжества Литовского и Русского…
– Погоди-погоди… – изумился Бурцев. – Русского?
– Ну, да русского – тоже[17]. Так вот, по приказу Его Сиятельства я послан в орденские земли высматривать, что творится на главной немецкой дороге, и обо всем увиденном извещать Витовта.
– На какой дороге?
– Да вот на этой же! – Скирв махнул в ту сторону, откуда появились Бурцев и водитель немецкого тягача.
Ага… Тракт!
– Мы по-над дорогой прошли, почитай, уже всю Пруссию, к Добжиньским владениям выходили, от Польши оторванным. Аж до Взугжевежевского урочища добирались.
– Вы были во Взгужевеже? – встрепенулся Бурцев.
– Были.
– И что там?
– Немцы там крепость строить замыслили. Путь заставой перегородили. Место от леса расчистили, землю сровняли. Тын ставят. И людей нагнали уйму. Больше, чем гарнизон в ином замке.
«Интересно, – подумал Бурцев. – Очень интересно. Выходит, Взгужевежа отстраивается заново».
– Большая война скоро. Литовцы и поляки с русинами против ордена рати собирают. И орден тоже, вишь, готовится. Знаешь, какими союзниками обзавелся орден-то?
– Ну-у-у… – неопределенно протянул Бурцев.
– Вот и мы пока плохо понимаем, что за люди это. Да и люди ли вообще. Ездят на железных повозках без лошадей, из бомбард стреляют без фитилей и запальных огней. Даже по воздуху летать умеют на чародейских птицах. Колдовское племя – одно слово. А называют себя Небесным воинством и Хранителями Гроба.
Бурцев кивнул. Знакомая легенда.
– И откуда их призывают тевтонские магистры под свои знамена – не ведомо никому. Сколь лазутчиков сюда ни шли – толку мало.
– А что? – Бурцев осмотрел жмудина, его рогатину, шкуры. – У Витовта, кроме вас, других разведчиков нет?
– Ну почему же? Есть и другие. Но они все больше по градам, замкам и поселениям тевтонским ходят. А мы, вот, в глухомани – за дорогами следим. Кто куда едет, да с какими силами. Мы, жемайтины, с детства привыкли по лесам таиться, как никто другой.
– В самом деле? И кто же вас к тому приучил?
Скирв нахмурился:
– Тевтоны же и приучили. Со своими колдунами. Давно уж орден Жемайтию под себя подминает. Давно бесчинства творят рыцари креста в наших землях. Режут, жгут… Известное дело: коли народ не покоряется, немцы его истребляют.
– Ну, целый народ-то, небось, не истребят.
– Почему же? Захотят – истребят. Пруссов, вон, извели всех до единого, теперь за нас принялись.
– Пруссов? Извели?
– Ага. Вся Пруссия нынче – сплошь немецкая область. И говорят в ней по-немецки. Ни одного прусса здесь уже не встретишь, даже в самых глухих местах. Никого не осталось.
– Ну, один-то еще есть, – тихо пробормотал Бурцев.
Бедный-бедный дядька Адам… Каково это – узнать, что все твое племя вырезано под корень. Участь последнего из могикан – штука пренеприятнейшая.
– Что говоришь? – спросил Скирв.
– Да я так, о своем. Задумался просто.
– Ты того, Вацлав… не серчай, что бросился на тебя с рогатиной. Ну, сам посуди. Слышим – у тракта бомбарды немецкие палят. Мы – скорее сюда. Глядь, – ты гонишься за немцем, хранителем этим небесным, и догнать никак не можешь. Я и решил подсобить. А ты – в драку. А потом еще по-немецки кричать начал. Ну, думаю, тоже немец. Вот и хотел пропороть тебе брюхо. Откуда ж мне знать было, что из поляков ты?
Очень мило! У Шварцвальдского леса фон Гейнц принял их за орденских послов. Здесь же, на тевтонских землях, путают с королевскими посланцами.
– Э-э-э… м-м-м… да, прислал, – соврал Бурцев.
Опыт подсказывал: в такой ситуации разумнее говорить «да», чем «нет».
– Польский лазутчик! – обрадовался зверошкурый.
А этот провокационный вопрос Бурцев на всякий случай оставил без ответа. Спросил сам:
– А вы? Что, тоже поляки?
Какой-нибудь заблудившийся и одичавший шляхтический отряд?
– Нет, – тряхнул колтунистой гривой толстяк, – мы – жмудь.
Бурцев усмехнулся. Ага, жуть она и есть жуть!
– Жемайтины[16] мы.
Подбоченясь, толстяк, добавил:
– А меня зовут Скирв…
Ах, так это имя, оказывается.
– Ну, а я – Вацлав, – скромно представился Бурцев.
– Я жемайтинский князь, – с вызовом объявил Скирв.
Бурцев снова не смог сдержать улыбки. Ишь, раздувается весь от гордости, а сам перемазан с ног до головы. Из грязи в князи, блин… И по бороде – кровавые сопли. И вонючие шкуры – на голое тело. К-х-хнязь…
– Князь, значит?
Толстяк уловил недоверие во взгляде и тоне Бурцева. Вздохнул. Опустил патлатую голову:
– Ну, пусть и не князь пока. Все равно глава рода. Некогда большого рода… К тому же великий литовский князь Витовт обещал за верную службу дать мне удел. Потом, когда тевтонов одолеем и Жемайтия отойдет под его руку.
Так… Витовт, значит. Великий литовский князь. Надо запомнить.
– По приказу Его Сиятельства Витовта, – продолжал Скирв, – князя Великого Княжества Литовского и Русского…
– Погоди-погоди… – изумился Бурцев. – Русского?
– Ну, да русского – тоже[17]. Так вот, по приказу Его Сиятельства я послан в орденские земли высматривать, что творится на главной немецкой дороге, и обо всем увиденном извещать Витовта.
– На какой дороге?
– Да вот на этой же! – Скирв махнул в ту сторону, откуда появились Бурцев и водитель немецкого тягача.
Ага… Тракт!
– Мы по-над дорогой прошли, почитай, уже всю Пруссию, к Добжиньским владениям выходили, от Польши оторванным. Аж до Взугжевежевского урочища добирались.
– Вы были во Взгужевеже? – встрепенулся Бурцев.
– Были.
– И что там?
– Немцы там крепость строить замыслили. Путь заставой перегородили. Место от леса расчистили, землю сровняли. Тын ставят. И людей нагнали уйму. Больше, чем гарнизон в ином замке.
«Интересно, – подумал Бурцев. – Очень интересно. Выходит, Взгужевежа отстраивается заново».
– Большая война скоро. Литовцы и поляки с русинами против ордена рати собирают. И орден тоже, вишь, готовится. Знаешь, какими союзниками обзавелся орден-то?
– Ну-у-у… – неопределенно протянул Бурцев.
– Вот и мы пока плохо понимаем, что за люди это. Да и люди ли вообще. Ездят на железных повозках без лошадей, из бомбард стреляют без фитилей и запальных огней. Даже по воздуху летать умеют на чародейских птицах. Колдовское племя – одно слово. А называют себя Небесным воинством и Хранителями Гроба.
Бурцев кивнул. Знакомая легенда.
– И откуда их призывают тевтонские магистры под свои знамена – не ведомо никому. Сколь лазутчиков сюда ни шли – толку мало.
– А что? – Бурцев осмотрел жмудина, его рогатину, шкуры. – У Витовта, кроме вас, других разведчиков нет?
– Ну почему же? Есть и другие. Но они все больше по градам, замкам и поселениям тевтонским ходят. А мы, вот, в глухомани – за дорогами следим. Кто куда едет, да с какими силами. Мы, жемайтины, с детства привыкли по лесам таиться, как никто другой.
– В самом деле? И кто же вас к тому приучил?
Скирв нахмурился:
– Тевтоны же и приучили. Со своими колдунами. Давно уж орден Жемайтию под себя подминает. Давно бесчинства творят рыцари креста в наших землях. Режут, жгут… Известное дело: коли народ не покоряется, немцы его истребляют.
– Ну, целый народ-то, небось, не истребят.
– Почему же? Захотят – истребят. Пруссов, вон, извели всех до единого, теперь за нас принялись.
– Пруссов? Извели?
– Ага. Вся Пруссия нынче – сплошь немецкая область. И говорят в ней по-немецки. Ни одного прусса здесь уже не встретишь, даже в самых глухих местах. Никого не осталось.
– Ну, один-то еще есть, – тихо пробормотал Бурцев.
Бедный-бедный дядька Адам… Каково это – узнать, что все твое племя вырезано под корень. Участь последнего из могикан – штука пренеприятнейшая.
– Что говоришь? – спросил Скирв.
– Да я так, о своем. Задумался просто.
– Ты того, Вацлав… не серчай, что бросился на тебя с рогатиной. Ну, сам посуди. Слышим – у тракта бомбарды немецкие палят. Мы – скорее сюда. Глядь, – ты гонишься за немцем, хранителем этим небесным, и догнать никак не можешь. Я и решил подсобить. А ты – в драку. А потом еще по-немецки кричать начал. Ну, думаю, тоже немец. Вот и хотел пропороть тебе брюхо. Откуда ж мне знать было, что из поляков ты?