Страница:
Ему было приказано немедленно вернуться на лодку и ждать прибытия пассажира.
До крайности разозленный, сжав зубы, даже не допив виски, капитан Лихи вышел из бара и направился к пирсу в ста ярдах от клуба, где «Дартер» заправляли топливом и готовили к рейсу. Заправочные шланги уже были отсоединены, и «Дартер» был готов к отплытию.
Капитан Лихи взошел по трапу на борт, где был встречен вахтенным офицером.
— У нас на борту пассажир, — сказал тот.
Лихи кивнул:
— Еще один Чарли Чан?
— Нет, сэр, на этот раз — американец. Молодой. Мне кажется, он ранен. Ходит с палкой. Я зафиксировал в судовых документах его прибытие, сэр.
— Хорошо, лейтенант. Пойду погляжу, что еще за птицу прислали нам, на ночь глядя.
Капитан Лихи через люк спустился вниз и постучал в дверь пассажирской каюты.
— Да?
— Это капитан.
— Что вам нужно?
— Хочу поговорить с вами.
— Ну, если настаиваете...
Лихи открыл дверь и увидел, что новый пассажир лежит на койке в шортах. Его плечи и правое бедро скрывали бинты. Около откидного письменного столика стояла трость. Одежда пассажира валялась на полу.
— Только не говорите мне, что вам нужно в Раск, в Центр по реабилитации.
Он улыбнулся собственной шутке, на которую пассажир не отреагировал.
— Нет, мне нужно в Синанджу.
Пассажир кивком головы указал на стол.
— Обо всем сказано в инструкциях.
Лихи вскрыл запечатанный конверт со штампом «совершенно секретно» Инструкции были те же, что и в предыдущем рейсе, когда переправляли старика-корейца.
— Ваш багаж на борту? — поинтересовался Лихи.
— Я путешествую без багажа.
— Это что-то новенькое.
— И я не люблю «мыльные оперы», — заметил Римо.
— Это тоже что-то новенькое.
— А еще новенькое в том, что я не люблю болтовню и предпочитаю одиночество. В еде я неприхотлив, предпочитаю ничем не приправленный рис. Не буду жаловаться и на спертый воздух, шум или скуку. Главное — поскорее добраться до Синанджу.
— И я того же мнения.
— Всего хорошего, — сказал Римо. — Я устал.
И капитан Лихи больше не видел и не слышал своего пассажира до тех пор, пока они не вошли в Западно-Корейский залив. Тогда он снова зашел в каюту, чтобы сообщить о всплытии.
— Мне нужна надувная лодка и человек, который доставит меня на берег, — сказал Римо. — Я не могу грести и плыть.
— Понятно. А вам потребуется помощь на берегу?
— Нет, — ответил Римо. — Меня встретят.
— Сомневаюсь, — возразил капитан. — Мы прибыли раньше расчетного времени. И вам, возможно, придется долго ждать на берегу того, кто, как вы рассчитываете, должен вас встречать.
— Кто-нибудь там будет, — упрямо ответил Римо, пытаясь большим пальцем одной ноги нацепить на пятку другой туфлю из мягкой итальянской кожи.
И потому капитан Лихи не так уж удивился, когда лодка приблизилась к берегу и он, глядя в перископ, увидел на прибрежном песке старика-корейца в ярко-красном парчовом кимоно, устремившего взор на «Дартер». Он ходил по берегу взад-вперед, явно не замечая холода.
— Ну, конечно, он здесь, — пробормотал Лихи. — Он здесь с тех пор, как мы его тут высадили. И этот второй псих тоже собирается высадиться тут, и оба будут ждать, пока я не привезу еще двоих, чтобы у них была компания для бриджа. Вся страна рехнулась!
— Простите, не расслышал, сэр? — произнес старший помощник.
— Всплывайте и готовьтесь к доставке груза на берег, — приказал Лихи. — Пока он не надумал превратиться в чайник.
— Есть, сэр! — ответил офицер, но, отойдя в сторону, пробормотал: — Чайник? — и решил, что за капитаном Лихи надо приглядывать.
До крайности разозленный, сжав зубы, даже не допив виски, капитан Лихи вышел из бара и направился к пирсу в ста ярдах от клуба, где «Дартер» заправляли топливом и готовили к рейсу. Заправочные шланги уже были отсоединены, и «Дартер» был готов к отплытию.
Капитан Лихи взошел по трапу на борт, где был встречен вахтенным офицером.
— У нас на борту пассажир, — сказал тот.
Лихи кивнул:
— Еще один Чарли Чан?
— Нет, сэр, на этот раз — американец. Молодой. Мне кажется, он ранен. Ходит с палкой. Я зафиксировал в судовых документах его прибытие, сэр.
— Хорошо, лейтенант. Пойду погляжу, что еще за птицу прислали нам, на ночь глядя.
Капитан Лихи через люк спустился вниз и постучал в дверь пассажирской каюты.
— Да?
— Это капитан.
— Что вам нужно?
— Хочу поговорить с вами.
— Ну, если настаиваете...
Лихи открыл дверь и увидел, что новый пассажир лежит на койке в шортах. Его плечи и правое бедро скрывали бинты. Около откидного письменного столика стояла трость. Одежда пассажира валялась на полу.
— Только не говорите мне, что вам нужно в Раск, в Центр по реабилитации.
Он улыбнулся собственной шутке, на которую пассажир не отреагировал.
— Нет, мне нужно в Синанджу.
Пассажир кивком головы указал на стол.
— Обо всем сказано в инструкциях.
Лихи вскрыл запечатанный конверт со штампом «совершенно секретно» Инструкции были те же, что и в предыдущем рейсе, когда переправляли старика-корейца.
— Ваш багаж на борту? — поинтересовался Лихи.
— Я путешествую без багажа.
— Это что-то новенькое.
— И я не люблю «мыльные оперы», — заметил Римо.
— Это тоже что-то новенькое.
— А еще новенькое в том, что я не люблю болтовню и предпочитаю одиночество. В еде я неприхотлив, предпочитаю ничем не приправленный рис. Не буду жаловаться и на спертый воздух, шум или скуку. Главное — поскорее добраться до Синанджу.
— И я того же мнения.
— Всего хорошего, — сказал Римо. — Я устал.
И капитан Лихи больше не видел и не слышал своего пассажира до тех пор, пока они не вошли в Западно-Корейский залив. Тогда он снова зашел в каюту, чтобы сообщить о всплытии.
— Мне нужна надувная лодка и человек, который доставит меня на берег, — сказал Римо. — Я не могу грести и плыть.
— Понятно. А вам потребуется помощь на берегу?
— Нет, — ответил Римо. — Меня встретят.
— Сомневаюсь, — возразил капитан. — Мы прибыли раньше расчетного времени. И вам, возможно, придется долго ждать на берегу того, кто, как вы рассчитываете, должен вас встречать.
— Кто-нибудь там будет, — упрямо ответил Римо, пытаясь большим пальцем одной ноги нацепить на пятку другой туфлю из мягкой итальянской кожи.
И потому капитан Лихи не так уж удивился, когда лодка приблизилась к берегу и он, глядя в перископ, увидел на прибрежном песке старика-корейца в ярко-красном парчовом кимоно, устремившего взор на «Дартер». Он ходил по берегу взад-вперед, явно не замечая холода.
— Ну, конечно, он здесь, — пробормотал Лихи. — Он здесь с тех пор, как мы его тут высадили. И этот второй псих тоже собирается высадиться тут, и оба будут ждать, пока я не привезу еще двоих, чтобы у них была компания для бриджа. Вся страна рехнулась!
— Простите, не расслышал, сэр? — произнес старший помощник.
— Всплывайте и готовьтесь к доставке груза на берег, — приказал Лихи. — Пока он не надумал превратиться в чайник.
— Есть, сэр! — ответил офицер, но, отойдя в сторону, пробормотал: — Чайник? — и решил, что за капитаном Лихи надо приглядывать.
Глава двенадцатая
— Вот я и здесь... — сказал Римо, ковыляя по мелкой воде к прибрежным скалам.
Позади двое матросов в резиновой лодке уже возвращались на корабль.
Чиун шагнул к Римо, его лицо осветилось улыбкой.
— Да, — сказал он. — Здесь. Это — жемчужина Востока. — Он театрально взмахнул руками: — Сияющий источник вселенской мудрости, Синанджу!
Римо огляделся. Слева были голые скалы, справа — еще более голые, безлюдные скалы. Холодные волны пенились у берега.
— Ну и дыра! — сказал Римо.
— Подожди, ты еще не видел наш рыбный сарай! — сказал Чиун.
Опираясь на трость, Римо захромал к Чиуну. В его туфлях хлюпала вода, но он не чувствовал холода. Чиун прищурился, заметив вдруг трость в руке Римо.
— Ай-и-и-и!
Его левая рука сверкнула в тусклом свете ноябрьского дня. Ребро ладони ударило в трость. Дерево разлетелось, Римо едва успел перенести вес на левую ногу, чтобы не упасть в воду. Он стоял, сжав в правой руке обломок трости, другая половина качалась на волнах, собираясь уплыть в океан.
— Черт возьми, Чиун! Мне без трости не обойтись.
— Не знаю, чему тебя успели научить в Америке, пока меня не было, но ни один из учеников Мастера Синанджу никогда не будет пользоваться тростью! Люди увидят и скажут: «Смотрите, вот ученик Мастера Синанджу, такой молодой, а ходит, опираясь на палку! Как глуп Мастер, он пытался научить этот бледный кусок свиного уха». Они станут смеяться надо мной, а я такого не потерплю. Что с тобой случилось? Зачем тебе трость?
— Мне нанесли три удара, папочка, — сказал Римо. — Разбили оба плеча и правую ногу.
Чиун вгляделся в лицо Римо, стараясь уяснить, понимает ли тот, что означают эти три удара. Плотно сжатые губы Римо подсказали: понимает.
— Ладно, направимся в мой дворец, — сказал Чиун, — и там позаботимся о тебе. Идем.
Он повернулся и пошел вдоль берега. Римо, опираясь на левую ногу и волоча правую, заковылял следом. Но он отставал, и расстояние между ними все увеличивалось.
Наконец, Чиун остановился и огляделся по сторонам, будто осматривая свои владения. Римо догнал его. Чиун молча продолжил свой путь, только медленнее, так что Римо мог идти рядом. Ярдов через пятьдесят они остановились на небольшой возвышенности.
— Вот, — сказал Чиун, показывая вдаль. — Новое помещение для разделки рыбы.
Римо увидел лачугу, сколоченную из выловленных в море обломков досок и бревен. Крыша была покрыта толем и покоилась на деревянных столбиках. Казалось, что взмах хвоста любой сардины-недоростка сметет жалкое сооружение в море.
— Ну и развалина, — сказал Римо.
— А-а-а, это тебе так кажется, а на самом деле все продумано. Жители Синанджу построили этот дом для работы, а не для показухи. Главное — его назначение. Пойдем, я покажу тебе. Хочешь посмотреть?
— Папочка, — сказал Римо, — лучше пойдем к тебе.
— Ах, да. Ты американец до кончиков ногтей. Не желаешь поучиться мудрости у других. А если тебе когда-нибудь понадобится знание о том, как устроено здание для разделки рыбы? Вдруг когда-нибудь ты окажешься без работы? Ты скажешь себе: «Ага, я знаю, как устроено помещение для разделки рыбы!» И может быть, тебе не придется просить подаяния. Но нет, для этого надо обладать даром видеть будущее, чего ты лишен. И обладать трудолюбием, которого у тебя еще меньше. Что ж, транжирь свое время, как беззаботный кузнечик, которому зимой будет нечего есть.
— Чиун, пожалуйста, пойдем к тебе, — попросил Римо, который еле стоял, превозмогая сильную боль.
— Конечно, — сказал Чиун. — Меня не удивляет твоя лень. И это не дом, а дворец!
Он повернулся и пошел по грязной песчаной дороге к скоплению домиков в нескольких сотнях ярдов поодаль.
Римо ковылял следом, стараясь не отставать.
— По-моему, ты говорил мне, папочка, что каждый раз, когда ты входишь в деревню, твой путь устилают лепестками цветов? — спросил Римо, заметив, что дорога, ведущая к центру деревни, пуста и что Чиун, несмотря на свое величие, больше напоминал обычного старика, вышедшего погулять.
— Я временно отменил эту церемонию, — произнес Чиун официальным тоном.
— Почему?
— Потому, что ты американец и можешь это неправильно понять. Люди хотели соблюсти обычай и протестовали, но, в конце концов, мне удалось их убедить. А мне не нужны лепестки цветов, как лишнее доказательство любви ко мне жителей деревни.
На улице они никого не встретили. Машин тоже не было. В нескольких лавках Римо видел людей, но никто не вышел приветствовать Чиуна.
— Ты уверен, что это Синанджу? — спросил Римо.
— Да. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что деревня, которую кормил ты и веками кормила твоя семья, могла бы оказать тебе побольше почтения.
— Я временно отменил почести, — сказал Чиун. Римо заметил, что его тон стал не столько официальным, сколько извиняющимся. — Потому...
— Потому, что я американец. Я знаю.
— Верно, — сказал Чиун. — Но помни, что даже если они и не вышли на улицу, то все равно люди все видят. Ты бы лучше шел прямо и не ставил меня в неловкое положение, а то сейчас похож на преждевременно состарившегося человека.
— Я постараюсь, папочка, не осрамить тебя, — сказал Римо и усилием воли заставил себя идти, почти не хромая, и хотя каждое движение причиняло ему невыносимую боль, он даже слегка размахивал руками в такт ходьбе.
— Вот и дворец моих предков, — сказал Чиун.
Римо посмотрел и вспомнил дом, который однажды видел в Калифорнии, построенный хозяином из отходов, битых бутылок и жестянок, пластмассы и старых покрышек, а также обломков ящиков.
Дом Чиуна напомнил Римо тот дом, только здесь материал был поразнообразнее, среди деревянных лачуг дом Чиуна выделялся тем, что был сделан из камня, стекла, стали, дерева, гранита и раковин. Это было одноэтажное низкое здание, напоминавшее американский фермерский домик, каким он мог представиться в наркотическом дурмане.
— Это... это... тут действительно есть, на что посмотреть, — сказал Римо.
— В этом доме мои предки жили веками, — сказал Чиун. — Конечно, я перестроил его много лет назад. Установил ванну — неплохая идея, которую я позаимствовал у вас на Западе. А также устроил кухню с печью. Видишь, Римо, я не против хороших идей.
Римо был рад услышать это, ибо хотел подать Чиуну хорошую идею — все разломать и построить заново. Но решил промолчать.
Чиун подвел Римо к парадной двери, судя по всему, деревянной. Она была сплошь покрыта раковинами моллюсков, устриц и мидий и напоминала песчаный пляж после отлива.
Дверь была тяжелой, и Чиун с видимым усилием отворил ее. Потом, словно извиняясь, взглянул на Римо.
— Знаю, знаю, — сказал Римо. — Ты отменил ритуал открытия дверей.
— Как ты догадался?
— Я же американец, — ответил Римо.
Снаружи дом казался непрезентабельным, и потому он не ожидал увидеть внутри то, что предстало его взгляду. Каждый квадратный сантиметр пола был чем-то заставлен: кувшины, вазы и блюда, статуи и мечи, маски и корзины, груды подушек вместо кресел, низкие лакированные деревянные столики, разноцветные камни в стеклянных сосудах.
Чиун суетился, демонстрируя свои богатства.
— Ну, Римо, что ты об этом думаешь?
— Не нахожу слов!
— Я так и знал, — заметил Чиун. — Все это награды Мастера Синанджу. От правителей со всех концов света. От Птолемея. От шейхов тех многочисленных стран, где добывают нефть, от китайских императоров, когда они вспоминали, что надо платить по счетам. От племен Индии. От великих когда-то народов черной Африки.
— Кто это дешево от тебя отделался, расплатившись этими кувшинами с разноцветными камнями? — спросил Римо, глядя на сосуд, стоявший в углу комнаты, фута полтора высотой, наполненный тяжелыми камнями.
— Какой ты все-таки американец! — сказал Чиун.
— По-моему, кого-то из твоих предков здорово надули.
— Этот кувшин был договорной платой.
— Кувшин с камнями?!
— Кувшин с неограненными алмазами.
Римо пригляделся — и точно: неотшлифованные алмазы, самый маленький из которых был два дюйма в поперечнике.
— Но я и не ждал, что ты поймешь, — сказал Чиун. — Для тебя, человека с западным складом мышления, весь мир поделен пополам: на то, что блестит, и то, что не блестит. Для тебя — стекло. Для Мастера Синанджу — алмаз. Потому что мы не гонимся за внешним блеском, а зрим в корень и видим истинную ценность.
— Как и в случае со мной? — спросил Римо.
— Даже Мастера Синанджу иногда ошибаются. Неотшлифованный алмаз может оказаться просто камнем.
— Чиун, я хочу спросить тебя кое о чем.
— Спрашивай о чем угодно.
— Я хотел спросить... — И тут Римо почувствовал, что силы покидают его, терпение достигло предела, правая нога стала подгибаться, волевой порыв иссяк и в плечевых суставах появилась жгучая боль. Он открыл рот, но не успел вымолвить ни слова и рухнул на пол.
Он не помнил, как ударился об пол. Не помнил, как его подняли.
Он помнил только, как пришел в себя и огляделся. Он лежал раздетый на подушках в небольшой освещенной солнцем комнате, накрытый тонкой шелковой простыней.
Чиун стоял рядом и, когда Римо открыл глаза, склонился к нему. Осторожно, но энергично он стал снимать бинты.
— Повязки наложил доктор, — сказал Римо.
— Твой доктор — дурак. Мышцам не поможешь стягиванием. Покой — да, но ничего сковывающего движения. Мы поставим тебя на ноги скоро. Мы... — Но голос его прервался, когда он, сняв бинты, увидел правое плечо Римо.
— О, Римо! — только и сказал он с болью в голосе. Молча снял повязку с левого плеча и снова повторил: — О, Римо!
— Удар по ноге еще лучше, — сказал Римо. — Ты сам увидишь.
Он помолчал.
— Чиун, откуда ты знал, что я приеду сюда?
— То есть?
— Когда ты прощался со Смитом, то сказал, что я приеду сюда.
Чиун пожал плечами и стал снимать бинты с правого бедра Римо.
— Об этом написано. Предначертано.
— Где написано? — спросил Римо.
— Где, где... На стене мужского туалета в аэропорту Питтсбурга! — зло сказал Чиун. — В книгах Синанджу, естественно, — добавил он.
— И что же там говорится?
Чиун снял бинты. На этот раз он промолчал.
— Плохо дело?
— Я видел и хуже, — сказал Чиун. — Но не у оставшихся в живых...
Он взял со столика, стоявшего у постели Римо, миску.
— Выпей это.
Приподняв голову, Римо поднес миску к губам. Жидкость была теплой и почти безвкусной, лишь слегка солоноватой.
— Ну и гадость! Что это?
— Отвар водорослей, который тебе поможет.
Чиун помог Римо опустить голову на подушку. Тот чувствовал себя усталым.
— Чиун?
— Да, сын мой.
— Ты знаешь, кто это сделал?
— Да, сын мой сын, знаю.
— Он скоро будет здесь, папочка, — сказал Римо. Веки его отяжелели. Казалось, что говорил не он, а кто-то другой.
— Я знаю, сын мой.
— Он может напасть и на тебя, папочка.
— Спи, Римо. Спи и выздоравливай.
Римо закрыл глаза и стал медленно проваливаться куда-то. До него донесся голос Чиуна:
— Спи и выздоравливай, сын мой...
И последние слова:
— Выздоравливай как можно скорее.
Позади двое матросов в резиновой лодке уже возвращались на корабль.
Чиун шагнул к Римо, его лицо осветилось улыбкой.
— Да, — сказал он. — Здесь. Это — жемчужина Востока. — Он театрально взмахнул руками: — Сияющий источник вселенской мудрости, Синанджу!
Римо огляделся. Слева были голые скалы, справа — еще более голые, безлюдные скалы. Холодные волны пенились у берега.
— Ну и дыра! — сказал Римо.
— Подожди, ты еще не видел наш рыбный сарай! — сказал Чиун.
Опираясь на трость, Римо захромал к Чиуну. В его туфлях хлюпала вода, но он не чувствовал холода. Чиун прищурился, заметив вдруг трость в руке Римо.
— Ай-и-и-и!
Его левая рука сверкнула в тусклом свете ноябрьского дня. Ребро ладони ударило в трость. Дерево разлетелось, Римо едва успел перенести вес на левую ногу, чтобы не упасть в воду. Он стоял, сжав в правой руке обломок трости, другая половина качалась на волнах, собираясь уплыть в океан.
— Черт возьми, Чиун! Мне без трости не обойтись.
— Не знаю, чему тебя успели научить в Америке, пока меня не было, но ни один из учеников Мастера Синанджу никогда не будет пользоваться тростью! Люди увидят и скажут: «Смотрите, вот ученик Мастера Синанджу, такой молодой, а ходит, опираясь на палку! Как глуп Мастер, он пытался научить этот бледный кусок свиного уха». Они станут смеяться надо мной, а я такого не потерплю. Что с тобой случилось? Зачем тебе трость?
— Мне нанесли три удара, папочка, — сказал Римо. — Разбили оба плеча и правую ногу.
Чиун вгляделся в лицо Римо, стараясь уяснить, понимает ли тот, что означают эти три удара. Плотно сжатые губы Римо подсказали: понимает.
— Ладно, направимся в мой дворец, — сказал Чиун, — и там позаботимся о тебе. Идем.
Он повернулся и пошел вдоль берега. Римо, опираясь на левую ногу и волоча правую, заковылял следом. Но он отставал, и расстояние между ними все увеличивалось.
Наконец, Чиун остановился и огляделся по сторонам, будто осматривая свои владения. Римо догнал его. Чиун молча продолжил свой путь, только медленнее, так что Римо мог идти рядом. Ярдов через пятьдесят они остановились на небольшой возвышенности.
— Вот, — сказал Чиун, показывая вдаль. — Новое помещение для разделки рыбы.
Римо увидел лачугу, сколоченную из выловленных в море обломков досок и бревен. Крыша была покрыта толем и покоилась на деревянных столбиках. Казалось, что взмах хвоста любой сардины-недоростка сметет жалкое сооружение в море.
— Ну и развалина, — сказал Римо.
— А-а-а, это тебе так кажется, а на самом деле все продумано. Жители Синанджу построили этот дом для работы, а не для показухи. Главное — его назначение. Пойдем, я покажу тебе. Хочешь посмотреть?
— Папочка, — сказал Римо, — лучше пойдем к тебе.
— Ах, да. Ты американец до кончиков ногтей. Не желаешь поучиться мудрости у других. А если тебе когда-нибудь понадобится знание о том, как устроено здание для разделки рыбы? Вдруг когда-нибудь ты окажешься без работы? Ты скажешь себе: «Ага, я знаю, как устроено помещение для разделки рыбы!» И может быть, тебе не придется просить подаяния. Но нет, для этого надо обладать даром видеть будущее, чего ты лишен. И обладать трудолюбием, которого у тебя еще меньше. Что ж, транжирь свое время, как беззаботный кузнечик, которому зимой будет нечего есть.
— Чиун, пожалуйста, пойдем к тебе, — попросил Римо, который еле стоял, превозмогая сильную боль.
— Конечно, — сказал Чиун. — Меня не удивляет твоя лень. И это не дом, а дворец!
Он повернулся и пошел по грязной песчаной дороге к скоплению домиков в нескольких сотнях ярдов поодаль.
Римо ковылял следом, стараясь не отставать.
— По-моему, ты говорил мне, папочка, что каждый раз, когда ты входишь в деревню, твой путь устилают лепестками цветов? — спросил Римо, заметив, что дорога, ведущая к центру деревни, пуста и что Чиун, несмотря на свое величие, больше напоминал обычного старика, вышедшего погулять.
— Я временно отменил эту церемонию, — произнес Чиун официальным тоном.
— Почему?
— Потому, что ты американец и можешь это неправильно понять. Люди хотели соблюсти обычай и протестовали, но, в конце концов, мне удалось их убедить. А мне не нужны лепестки цветов, как лишнее доказательство любви ко мне жителей деревни.
На улице они никого не встретили. Машин тоже не было. В нескольких лавках Римо видел людей, но никто не вышел приветствовать Чиуна.
— Ты уверен, что это Синанджу? — спросил Римо.
— Да. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что деревня, которую кормил ты и веками кормила твоя семья, могла бы оказать тебе побольше почтения.
— Я временно отменил почести, — сказал Чиун. Римо заметил, что его тон стал не столько официальным, сколько извиняющимся. — Потому...
— Потому, что я американец. Я знаю.
— Верно, — сказал Чиун. — Но помни, что даже если они и не вышли на улицу, то все равно люди все видят. Ты бы лучше шел прямо и не ставил меня в неловкое положение, а то сейчас похож на преждевременно состарившегося человека.
— Я постараюсь, папочка, не осрамить тебя, — сказал Римо и усилием воли заставил себя идти, почти не хромая, и хотя каждое движение причиняло ему невыносимую боль, он даже слегка размахивал руками в такт ходьбе.
— Вот и дворец моих предков, — сказал Чиун.
Римо посмотрел и вспомнил дом, который однажды видел в Калифорнии, построенный хозяином из отходов, битых бутылок и жестянок, пластмассы и старых покрышек, а также обломков ящиков.
Дом Чиуна напомнил Римо тот дом, только здесь материал был поразнообразнее, среди деревянных лачуг дом Чиуна выделялся тем, что был сделан из камня, стекла, стали, дерева, гранита и раковин. Это было одноэтажное низкое здание, напоминавшее американский фермерский домик, каким он мог представиться в наркотическом дурмане.
— Это... это... тут действительно есть, на что посмотреть, — сказал Римо.
— В этом доме мои предки жили веками, — сказал Чиун. — Конечно, я перестроил его много лет назад. Установил ванну — неплохая идея, которую я позаимствовал у вас на Западе. А также устроил кухню с печью. Видишь, Римо, я не против хороших идей.
Римо был рад услышать это, ибо хотел подать Чиуну хорошую идею — все разломать и построить заново. Но решил промолчать.
Чиун подвел Римо к парадной двери, судя по всему, деревянной. Она была сплошь покрыта раковинами моллюсков, устриц и мидий и напоминала песчаный пляж после отлива.
Дверь была тяжелой, и Чиун с видимым усилием отворил ее. Потом, словно извиняясь, взглянул на Римо.
— Знаю, знаю, — сказал Римо. — Ты отменил ритуал открытия дверей.
— Как ты догадался?
— Я же американец, — ответил Римо.
Снаружи дом казался непрезентабельным, и потому он не ожидал увидеть внутри то, что предстало его взгляду. Каждый квадратный сантиметр пола был чем-то заставлен: кувшины, вазы и блюда, статуи и мечи, маски и корзины, груды подушек вместо кресел, низкие лакированные деревянные столики, разноцветные камни в стеклянных сосудах.
Чиун суетился, демонстрируя свои богатства.
— Ну, Римо, что ты об этом думаешь?
— Не нахожу слов!
— Я так и знал, — заметил Чиун. — Все это награды Мастера Синанджу. От правителей со всех концов света. От Птолемея. От шейхов тех многочисленных стран, где добывают нефть, от китайских императоров, когда они вспоминали, что надо платить по счетам. От племен Индии. От великих когда-то народов черной Африки.
— Кто это дешево от тебя отделался, расплатившись этими кувшинами с разноцветными камнями? — спросил Римо, глядя на сосуд, стоявший в углу комнаты, фута полтора высотой, наполненный тяжелыми камнями.
— Какой ты все-таки американец! — сказал Чиун.
— По-моему, кого-то из твоих предков здорово надули.
— Этот кувшин был договорной платой.
— Кувшин с камнями?!
— Кувшин с неограненными алмазами.
Римо пригляделся — и точно: неотшлифованные алмазы, самый маленький из которых был два дюйма в поперечнике.
— Но я и не ждал, что ты поймешь, — сказал Чиун. — Для тебя, человека с западным складом мышления, весь мир поделен пополам: на то, что блестит, и то, что не блестит. Для тебя — стекло. Для Мастера Синанджу — алмаз. Потому что мы не гонимся за внешним блеском, а зрим в корень и видим истинную ценность.
— Как и в случае со мной? — спросил Римо.
— Даже Мастера Синанджу иногда ошибаются. Неотшлифованный алмаз может оказаться просто камнем.
— Чиун, я хочу спросить тебя кое о чем.
— Спрашивай о чем угодно.
— Я хотел спросить... — И тут Римо почувствовал, что силы покидают его, терпение достигло предела, правая нога стала подгибаться, волевой порыв иссяк и в плечевых суставах появилась жгучая боль. Он открыл рот, но не успел вымолвить ни слова и рухнул на пол.
Он не помнил, как ударился об пол. Не помнил, как его подняли.
Он помнил только, как пришел в себя и огляделся. Он лежал раздетый на подушках в небольшой освещенной солнцем комнате, накрытый тонкой шелковой простыней.
Чиун стоял рядом и, когда Римо открыл глаза, склонился к нему. Осторожно, но энергично он стал снимать бинты.
— Повязки наложил доктор, — сказал Римо.
— Твой доктор — дурак. Мышцам не поможешь стягиванием. Покой — да, но ничего сковывающего движения. Мы поставим тебя на ноги скоро. Мы... — Но голос его прервался, когда он, сняв бинты, увидел правое плечо Римо.
— О, Римо! — только и сказал он с болью в голосе. Молча снял повязку с левого плеча и снова повторил: — О, Римо!
— Удар по ноге еще лучше, — сказал Римо. — Ты сам увидишь.
Он помолчал.
— Чиун, откуда ты знал, что я приеду сюда?
— То есть?
— Когда ты прощался со Смитом, то сказал, что я приеду сюда.
Чиун пожал плечами и стал снимать бинты с правого бедра Римо.
— Об этом написано. Предначертано.
— Где написано? — спросил Римо.
— Где, где... На стене мужского туалета в аэропорту Питтсбурга! — зло сказал Чиун. — В книгах Синанджу, естественно, — добавил он.
— И что же там говорится?
Чиун снял бинты. На этот раз он промолчал.
— Плохо дело?
— Я видел и хуже, — сказал Чиун. — Но не у оставшихся в живых...
Он взял со столика, стоявшего у постели Римо, миску.
— Выпей это.
Приподняв голову, Римо поднес миску к губам. Жидкость была теплой и почти безвкусной, лишь слегка солоноватой.
— Ну и гадость! Что это?
— Отвар водорослей, который тебе поможет.
Чиун помог Римо опустить голову на подушку. Тот чувствовал себя усталым.
— Чиун?
— Да, сын мой.
— Ты знаешь, кто это сделал?
— Да, сын мой сын, знаю.
— Он скоро будет здесь, папочка, — сказал Римо. Веки его отяжелели. Казалось, что говорил не он, а кто-то другой.
— Я знаю, сын мой.
— Он может напасть и на тебя, папочка.
— Спи, Римо. Спи и выздоравливай.
Римо закрыл глаза и стал медленно проваливаться куда-то. До него донесся голос Чиуна:
— Спи и выздоравливай, сын мой...
И последние слова:
— Выздоравливай как можно скорее.
Глава тринадцатая
И вот настал тот день, когда пришлось Мастеру Синанджу идти по деревне, где ему когда-то все оказывали почет и уважение.
Словно гири были ноги его, и тяжело было у него на сердце, потому что знал он, насколько беспомощен и беззащитен его молодой ученик, приехавший из-за океана, и потому что знал он: дьявольская, злая сила, жаждущая погибели его ученика, скоро появится среди скал Синанджу.
И Мастеру Синанджу некогда было беседовать с глупцами. Когда на его пути встречались люди, желавшие поговорить о его молодом ученике, о его ковыляющей походке и немощи, присущей только старикам, Мастер нетерпеливо прогонял их с дороги, словно собака гусей. Однако он не причинил вреда никому из них, ибо издавна, с возникновения письменности было известно, что Мастер не должен и не может поднимать руку на жителя своей деревни.
И именно по этой причине Мастер испытывал столь сильную душевную боль. Ибо тот, кто придет за жизнью его молодого ученика, был из деревни Синанджу и даже из рода Мастера, и Мастер не ведал, как он сможет нарушить старинный обет и убить того, кто заслужил смерть.
И, бредя одиноко по дороге, Мастер думал, что его оскорбленный и беззащитный, словно младенец, ученик будет убит. И Чиун, Мастер Синанджу, не сможет защитить его из-за данной им клятвы не поднимать руку на жителя своей деревни.
Словно гири были ноги его, и тяжело было у него на сердце, потому что знал он, насколько беспомощен и беззащитен его молодой ученик, приехавший из-за океана, и потому что знал он: дьявольская, злая сила, жаждущая погибели его ученика, скоро появится среди скал Синанджу.
И Мастеру Синанджу некогда было беседовать с глупцами. Когда на его пути встречались люди, желавшие поговорить о его молодом ученике, о его ковыляющей походке и немощи, присущей только старикам, Мастер нетерпеливо прогонял их с дороги, словно собака гусей. Однако он не причинил вреда никому из них, ибо издавна, с возникновения письменности было известно, что Мастер не должен и не может поднимать руку на жителя своей деревни.
И именно по этой причине Мастер испытывал столь сильную душевную боль. Ибо тот, кто придет за жизнью его молодого ученика, был из деревни Синанджу и даже из рода Мастера, и Мастер не ведал, как он сможет нарушить старинный обет и убить того, кто заслужил смерть.
И, бредя одиноко по дороге, Мастер думал, что его оскорбленный и беззащитный, словно младенец, ученик будет убит. И Чиун, Мастер Синанджу, не сможет защитить его из-за данной им клятвы не поднимать руку на жителя своей деревни.
Глава четырнадцатая
Председатель Ким Ир Сен сидел за простым деревянным столом в своем кабинете в здании Верховного народного собрания, когда вошел его секретарь.
Это был молодой капитан артиллерии. Вместо костюма из грубого полотна цвета хаки, который обычно носили правительственные чиновники, на нем была военная форма из габардина. Это было не принято, но Ким Ир Сен никогда не делал ему замечаний, так как это был очень хороший секретарь.
Коммунисты приходят и уходят. Военная форма тоже меняется. Даже почести не вечны. Но хорошие секретари нужны всегда.
Однажды, много лет назад, когда Ким Ир Сен захватил власть, его обвинили в правом уклонизме. Но он объяснил своим, как он считал, проникновенным голосом, что все революционеры после прихода к власти становятся консерваторами.
— Радикализм хорош для революций, — сказал он, — а консерватизм — это как раз то, что выводит по утрам грузовики из гаража.
Тогда он продемонстрировал свой неугасающий революционный пыл, бросив оскорбителя в тюрьму на две недели. Когда того освободили, Ким Ир Сен вызвал его к себе.
Человек этот, мелкий провинциальный чиновник, стоял перед Ким Иром униженный и подавленный.
— Теперь ты знаешь, что нельзя обо всем судить по внешним признакам, — произнес Ким Ир. — Тебе легко будет запомнить этот урок, потому что ты остался жив. Другим повезло меньше.
Поэтому Ким Ир Сен оценивал своего секретаря в соответствии с его секретарскими способностями, а не с точки зрения внешних приличий. И точно так же Ким Ир Сен собирался оценить человека, которого секретарь ввел в кабинет, не по росту, одежде или речам, а по внутреннему огню, светившемуся в его глазах и придававшему убедительность его словам.
— Мое имя Нуич, — произнес человек, — и я пришел служить вам.
— Почему мне так повезло? — спросил Ким Ир и тут же понял, что у человека по имени Нуич нет никакого чувства юмора.
— Потому что только так я могу вернуть себе наследственный титул моего рода. Титул Мастера Синанджу.
— Да, — сказал Ким Ир Сен, — я встречался с Мастером Синанджу. Он симпатичный старый плут.
— Это очень старый человек, — заметил Нуич. — Ему пора уже копаться в своем огороде.
— Какое мне до этого дело? — спросил Ким Ир Сен. — Мне наплевать на жалкую шайку бандитов в заброшенной деревушке.
Он умело выбирал слова и с удовольствием заметил гнев в глазах Нуича.
— Вы знаете, председатель, что это не так, — ответил Нуич. — Дом Синанджу испокон веков славился среди правящих династий мира. Теперь вы должны решить, управлять ли Домом Синанджу уроженцу Запада... американцу! Таков выбор. Кто будет новым Мастером? Я или американец — ставленник ЦРУ и других шпионских организаций из Вашингтона?
— И снова я спрашиваю: какое это имеет отношение ко мне?
— Ответ вам известен, — сказал Нуич. — Во-первых, наша страна превратится в посмешище, если переходящий из поколения в поколение корейцев Дом возглавит американец. Во-вторых, великие возможности Дома Синанджу вам хорошо известны. Они должны использоваться в ваших интересах, на благо вашего правления. Пока что дело обстоит иначе. Могуществом Дома Синанджу воспользуются капиталисты с Уолл-стрит. Вы можете быть уверены, что завтра или послезавтра могущество Дома не обратится против вас? По желанию Вашингтона, председатель, вы можете войти в историю, как жертва убийства. Но это можно предотвратить.
Ким Ир Сен долго обдумывал ответ. После встречи с Чиуном между ними, казалось, возникло нечто вроде дружбы. Но старик признался, что работает на Соединенные Штаты. Этот Нуич, возможно, прав... В один прекрасный день оттуда придет приказ, и вскоре Ким Ир Сен будет мертв.
С другой стороны, какие есть гарантии, что Нуич окажется лучше? Ким Ир Сен внимательно посмотрел на Нуича. Его кровное родство со стариком не вызывало сомнений: те же черты, то же ощущение сжатой пружины, даже сейчас, когда он в непринужденной позе стоит перед Ким Ир Сеном.
— Вы думаете о том, можно ли мне доверять?
— Да.
— Вы можете доверять мне по одной простой причине. Мною движет алчность. Лидерство в Доме Синанджу даст мне власть и богатство. Кроме того, я хочу, чтобы наша страна приобрела большее влияние в мире. И так будет, потому что на стороне Ким Ир Сена выступает Нуич, новый Мастер Синанджу.
Ким Ир Сен опять надолго задумался, а потом ответил:
— Я должен подумать. А пока ты можешь воспользоваться гостеприимством моего дома.
Уже почти стемнело, когда Чиун вернулся домой. Римо все еще спал. Девушка-служанка в доме Чиуна стояла на коленях возле белого человека, время от времени вытирая с его лба пот.
— Иди, — сказал Чиун.
Девушка выпрямилась и почтительно поклонилась Чиуну.
— Он очень болен, Мастер.
— Я знаю, дитя.
— Он совсем обессилел. Белые люди всегда так слабы?
Чиун грозно взглянул на нее, но понял, что она не хотела его обидеть. Но даже она, его служанка, единственный преданный ему человек в деревне, не могла скрыть своего разочарования тем, что Чиун выбрал своим преемником белого человека.
Чиун поборол раздражение и тихо сказал:
— Многие слабы, дитя. Этот человек был сильным, сильнейшим среди людей, пока его не настигли вероломные удары коварных приспешников шакала, а шакал слишком труслив, чтобы напасть самому.
— Какой ужас, Мастер! — сказала девушка с горячей искренностью человека; которому очень хочется уверовать. — Встретить бы этого шакала.
— Так и будет, дитя. Вы встретитесь, — сказал Чиун.
Он взглянул на Римо, как смотрят на летящие в даль облака. Затем мысли его опять обратились к реальности, и он выслал девушку из комнаты.
— Поправляйся быстрее, Римо, — произнес он чуть слышно в тишине комнаты. — Поправляйся быстрее!
В обеденное время в дверь постучали.
Она открылась, прежде чем Нуич успел ответить.
На пороге стоял Ким Ир Сей. Он взглянул на Нуича, сидевшего на стуле и смотревшего в окно в направлении Синанджу, и улыбнулся.
— Завтра мы отправляемся в Синанджу, — сказал Сен, — дабы провозгласить нового Мастера.
— Вы сделали мудрый выбор, — сказал Нуич и тоже улыбнулся.
Это был молодой капитан артиллерии. Вместо костюма из грубого полотна цвета хаки, который обычно носили правительственные чиновники, на нем была военная форма из габардина. Это было не принято, но Ким Ир Сен никогда не делал ему замечаний, так как это был очень хороший секретарь.
Коммунисты приходят и уходят. Военная форма тоже меняется. Даже почести не вечны. Но хорошие секретари нужны всегда.
Однажды, много лет назад, когда Ким Ир Сен захватил власть, его обвинили в правом уклонизме. Но он объяснил своим, как он считал, проникновенным голосом, что все революционеры после прихода к власти становятся консерваторами.
— Радикализм хорош для революций, — сказал он, — а консерватизм — это как раз то, что выводит по утрам грузовики из гаража.
Тогда он продемонстрировал свой неугасающий революционный пыл, бросив оскорбителя в тюрьму на две недели. Когда того освободили, Ким Ир Сен вызвал его к себе.
Человек этот, мелкий провинциальный чиновник, стоял перед Ким Иром униженный и подавленный.
— Теперь ты знаешь, что нельзя обо всем судить по внешним признакам, — произнес Ким Ир. — Тебе легко будет запомнить этот урок, потому что ты остался жив. Другим повезло меньше.
Поэтому Ким Ир Сен оценивал своего секретаря в соответствии с его секретарскими способностями, а не с точки зрения внешних приличий. И точно так же Ким Ир Сен собирался оценить человека, которого секретарь ввел в кабинет, не по росту, одежде или речам, а по внутреннему огню, светившемуся в его глазах и придававшему убедительность его словам.
— Мое имя Нуич, — произнес человек, — и я пришел служить вам.
— Почему мне так повезло? — спросил Ким Ир и тут же понял, что у человека по имени Нуич нет никакого чувства юмора.
— Потому что только так я могу вернуть себе наследственный титул моего рода. Титул Мастера Синанджу.
— Да, — сказал Ким Ир Сен, — я встречался с Мастером Синанджу. Он симпатичный старый плут.
— Это очень старый человек, — заметил Нуич. — Ему пора уже копаться в своем огороде.
— Какое мне до этого дело? — спросил Ким Ир Сен. — Мне наплевать на жалкую шайку бандитов в заброшенной деревушке.
Он умело выбирал слова и с удовольствием заметил гнев в глазах Нуича.
— Вы знаете, председатель, что это не так, — ответил Нуич. — Дом Синанджу испокон веков славился среди правящих династий мира. Теперь вы должны решить, управлять ли Домом Синанджу уроженцу Запада... американцу! Таков выбор. Кто будет новым Мастером? Я или американец — ставленник ЦРУ и других шпионских организаций из Вашингтона?
— И снова я спрашиваю: какое это имеет отношение ко мне?
— Ответ вам известен, — сказал Нуич. — Во-первых, наша страна превратится в посмешище, если переходящий из поколения в поколение корейцев Дом возглавит американец. Во-вторых, великие возможности Дома Синанджу вам хорошо известны. Они должны использоваться в ваших интересах, на благо вашего правления. Пока что дело обстоит иначе. Могуществом Дома Синанджу воспользуются капиталисты с Уолл-стрит. Вы можете быть уверены, что завтра или послезавтра могущество Дома не обратится против вас? По желанию Вашингтона, председатель, вы можете войти в историю, как жертва убийства. Но это можно предотвратить.
Ким Ир Сен долго обдумывал ответ. После встречи с Чиуном между ними, казалось, возникло нечто вроде дружбы. Но старик признался, что работает на Соединенные Штаты. Этот Нуич, возможно, прав... В один прекрасный день оттуда придет приказ, и вскоре Ким Ир Сен будет мертв.
С другой стороны, какие есть гарантии, что Нуич окажется лучше? Ким Ир Сен внимательно посмотрел на Нуича. Его кровное родство со стариком не вызывало сомнений: те же черты, то же ощущение сжатой пружины, даже сейчас, когда он в непринужденной позе стоит перед Ким Ир Сеном.
— Вы думаете о том, можно ли мне доверять?
— Да.
— Вы можете доверять мне по одной простой причине. Мною движет алчность. Лидерство в Доме Синанджу даст мне власть и богатство. Кроме того, я хочу, чтобы наша страна приобрела большее влияние в мире. И так будет, потому что на стороне Ким Ир Сена выступает Нуич, новый Мастер Синанджу.
Ким Ир Сен опять надолго задумался, а потом ответил:
— Я должен подумать. А пока ты можешь воспользоваться гостеприимством моего дома.
Уже почти стемнело, когда Чиун вернулся домой. Римо все еще спал. Девушка-служанка в доме Чиуна стояла на коленях возле белого человека, время от времени вытирая с его лба пот.
— Иди, — сказал Чиун.
Девушка выпрямилась и почтительно поклонилась Чиуну.
— Он очень болен, Мастер.
— Я знаю, дитя.
— Он совсем обессилел. Белые люди всегда так слабы?
Чиун грозно взглянул на нее, но понял, что она не хотела его обидеть. Но даже она, его служанка, единственный преданный ему человек в деревне, не могла скрыть своего разочарования тем, что Чиун выбрал своим преемником белого человека.
Чиун поборол раздражение и тихо сказал:
— Многие слабы, дитя. Этот человек был сильным, сильнейшим среди людей, пока его не настигли вероломные удары коварных приспешников шакала, а шакал слишком труслив, чтобы напасть самому.
— Какой ужас, Мастер! — сказала девушка с горячей искренностью человека; которому очень хочется уверовать. — Встретить бы этого шакала.
— Так и будет, дитя. Вы встретитесь, — сказал Чиун.
Он взглянул на Римо, как смотрят на летящие в даль облака. Затем мысли его опять обратились к реальности, и он выслал девушку из комнаты.
— Поправляйся быстрее, Римо, — произнес он чуть слышно в тишине комнаты. — Поправляйся быстрее!
* * *
Нуич не пытался покинуть комнату, которая была отведена ему во дворце Ким Ир Сена. Его не тревожило, что у дверей, как он знал, стояла охрана. Он ждал ответа.В обеденное время в дверь постучали.
Она открылась, прежде чем Нуич успел ответить.
На пороге стоял Ким Ир Сей. Он взглянул на Нуича, сидевшего на стуле и смотревшего в окно в направлении Синанджу, и улыбнулся.
— Завтра мы отправляемся в Синанджу, — сказал Сен, — дабы провозгласить нового Мастера.
— Вы сделали мудрый выбор, — сказал Нуич и тоже улыбнулся.
Глава пятнадцатая
Колонна прибыла в Синанджу вскоре после полудня.
В головной машине сидели Ким Ир Сен и Нуич, следом шла машина с губернатором провинции и Ми Чонгом, советником Сена. Партийные чиновники рангом пониже ехали в других машинах, собираясь искоренить американское влияние на земле Синанджу, не смущаясь тем, что они сидели в «кадиллаках», «линкольнах» и «крайслерах». Их сопровождал эскорт мотоциклистов: шестеро впереди, шестеро сзади и столько же по бокам.
Кортеж был замечен более чем за милю на мощеной дороге, ведущей к городу, который вырос вокруг старой деревни Синанджу. Через несколько минут новость о том, что едет председатель, достигла деревни. А еще через несколько мгновений об этом узнали в доме Чиуна.
— Мастер, — обратилась внучка плотника к Чиуну, сидевшему на коврике и пристально смотревшему в окно на залив, — едет много людей.
— Да?
— С ними председатель и, как говорят, кто-то из вашего рода.
Чиун медленно повернулся на коврике и взглянул на девушку.
— Знай, дитя, беда всегда приходит по своей охоте и никогда по твоему желанию. Но все же как быстро наступил день мрака!
Он отвернулся, скрестил на груди руки и снова уставился на воды залива, точно хотел увидеть островок земли, где еще светило солнце.
— Что я должна делать. Мастер?
— Ничего. Мы ничего не можем сделать, — послышался внезапно постаревший и усталый голос Чиуна.
Девушка немного подождала, затем медленно вышла, смущенная и недоумевающая, почему Мастер так горюет.
Кортеж автомашин обогнул город Синанджу, повернул к побережью и направился по проселочной дороге к центру старой деревни.
Они остановились на площади. Нуич и председатель вышли из машины. На председателе был китель военного образца, а Нуич облачился в черное кимоно. По обычаям Синанджу на нем не было пояса. Его надевали лишь на показательных встречах. Для смертельной схватки пояс не нужен. Эта традиция зародилась четыреста лет назад, когда два предка Чиуна схватились за право обладать титулом Мастера Синанджу. На одном из соперников был пояс. Пять минут спустя он был задушен этим же поясом. С тех пор ни один Мастер не надевал пояс, делая исключение лишь для тренировок и демонстрации своего искусства. Для настоящего боя — никогда.
Нуич огляделся вокруг. Он заметил, что люди выглядывают в окна, но боятся показаться на улице, пока не узнают о цели приезда колонны машин.
— Много лет не ступал я на эту землю, — молвил Нуич. Со стороны залива дул сильный бриз, развевая его длинные блестящие черные волосы. Глаза его превратились в узкие щелки, будто прорезанные ножом на гладкой желтой коже.
В головной машине сидели Ким Ир Сен и Нуич, следом шла машина с губернатором провинции и Ми Чонгом, советником Сена. Партийные чиновники рангом пониже ехали в других машинах, собираясь искоренить американское влияние на земле Синанджу, не смущаясь тем, что они сидели в «кадиллаках», «линкольнах» и «крайслерах». Их сопровождал эскорт мотоциклистов: шестеро впереди, шестеро сзади и столько же по бокам.
Кортеж был замечен более чем за милю на мощеной дороге, ведущей к городу, который вырос вокруг старой деревни Синанджу. Через несколько минут новость о том, что едет председатель, достигла деревни. А еще через несколько мгновений об этом узнали в доме Чиуна.
— Мастер, — обратилась внучка плотника к Чиуну, сидевшему на коврике и пристально смотревшему в окно на залив, — едет много людей.
— Да?
— С ними председатель и, как говорят, кто-то из вашего рода.
Чиун медленно повернулся на коврике и взглянул на девушку.
— Знай, дитя, беда всегда приходит по своей охоте и никогда по твоему желанию. Но все же как быстро наступил день мрака!
Он отвернулся, скрестил на груди руки и снова уставился на воды залива, точно хотел увидеть островок земли, где еще светило солнце.
— Что я должна делать. Мастер?
— Ничего. Мы ничего не можем сделать, — послышался внезапно постаревший и усталый голос Чиуна.
Девушка немного подождала, затем медленно вышла, смущенная и недоумевающая, почему Мастер так горюет.
Кортеж автомашин обогнул город Синанджу, повернул к побережью и направился по проселочной дороге к центру старой деревни.
Они остановились на площади. Нуич и председатель вышли из машины. На председателе был китель военного образца, а Нуич облачился в черное кимоно. По обычаям Синанджу на нем не было пояса. Его надевали лишь на показательных встречах. Для смертельной схватки пояс не нужен. Эта традиция зародилась четыреста лет назад, когда два предка Чиуна схватились за право обладать титулом Мастера Синанджу. На одном из соперников был пояс. Пять минут спустя он был задушен этим же поясом. С тех пор ни один Мастер не надевал пояс, делая исключение лишь для тренировок и демонстрации своего искусства. Для настоящего боя — никогда.
Нуич огляделся вокруг. Он заметил, что люди выглядывают в окна, но боятся показаться на улице, пока не узнают о цели приезда колонны машин.
— Много лет не ступал я на эту землю, — молвил Нуич. Со стороны залива дул сильный бриз, развевая его длинные блестящие черные волосы. Глаза его превратились в узкие щелки, будто прорезанные ножом на гладкой желтой коже.