Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир
Последний бой
Глава первая
Он заплатил восемь тысяч долларов, сняв деньги со своего семейного счета, и остался должен еще двенадцать тысяч, которые предстояло вносить в рассрочку ежемесячно в течение трех лет. И все это для того, чтобы холодной и дождливой северной осенью оказаться в продуваемом сквозняками большом зале шотландского замка, сидя на коленях в позе почтения.
Ему сказали, что зал недавно реконструировали. Настелили новый деревянный пол, отполированный до блеска. По стенам развесили свитки и полотна рисовой бумаги с нанесенными на нее символами Ниндзя — техники ночного боя, Атеми — мастерства кулачного боя, Кунг Сул — искусства стрельбы из лука, Хсин Джи — бокса и многих других, ему неизвестных.
Но они так и не смогли избавиться от сквозняка, гулявшего в замке Килдонан — севернее Данди, южнее Абердина и в стороне от залива Ферт-оф-Тэй. Только шотландцы, думал Уильям Эшли, могли строить такие замки, где, несмотря на сквозняки, было невыносимо душно.
Даже корейцы оказались бессильны исправить это.
В большом зале витал резкий запах пота, к которому примешивалось ощущение страха. Вдобавок ко всему, видимо, от холода колени Эшли болели, и казалось, что кто-то скручивает ему позвоночник. Последний раз он испытывал такой дискомфорт, сидя в позе почтения, когда еще только начинал заниматься каратэ в местечке Рай, под Нью-Йорком. Именно там, в небольшом спортивном зале-доджо, тренируясь после работы, он научился уважать себя, подчиняя себе собственное тело. Выучился контролировать свои страхи и страсти, понял, что главное — это не цвет пояса, будь он желтый, зеленый, коричневый или высший — как он тогда думал — черный. Нет, главное состояло в том, что с каждым шажком долгий путь к совершенству становился короче.
Именно жажда совершенства заставила Эшли приехать на север Шотландии с семейными сбережениями в кармане и провести здесь трехнедельный отпуск.
Он всегда считал, что совершенство — это недостижимая цель, мечта, заставляющая людей работать над собой, горизонт, приближаясь к которому, понимаешь, что он все также далек. Барьер, который никогда не удастся преодолеть. Совершенство — это, скорее, направление движения, нежели конечная цель.
Именно так он говорил в зале Фелт-форум стадиона Мэдисон-сквер гарден в прошлом месяце. Подобные же мысли привели его сюда, в Шотландию, где он, став на восемь тысяч долларов беднее, убеждал себя, как все, кто разбирается в боевых искусствах, что физическая боль постепенно уйдет.
Свои размышления по поводу недостижимости совершенства он высказал какому-то корейцу, приехавшему на ежегодные соревнования любителей боевых искусств и одобрительно отозвавшемуся об уровне подготовки Эшли.
— Почти безукоризненно, — сказал кореец, одетый в темный костюм и накрахмаленную белую рубашку с красным галстуком. Он был молод, однако для такого возраста щеки его казались чересчур одутловатыми.
— Тогда я счастлив, — ответил Эшли, — поскольку совершенство недостижимо.
— Вовсе нет, — сказал кореец. — Совершенство существует и достижимо.
— В воображении, — сказал Эшли.
— Нет, здесь, на земле. И вы можете в этом убедиться.
— К какой школе вы принадлежите? — спросил Эшли, который сам занимался каратэ, но был знаком и с кунг-фу, айкидо, ниндзя и многими другими видами восточных единоборств.
— Видимо, ко всем школам, — ответил кореец.
Эшли внимательно посмотрел на него. Тому не было еще и сорока, а такая самоуверенность в подобном возрасте свидетельствовала скорее о невежестве, чем о компетентности. Он подумал, что далеко не все жители Востока разбираются в боевых искусствах, точно так же, как и не все американцы — в ракетной технике. Этот человек пришел а Фелт-форум просто поглазеть на соревнования и теперь молол чепуху. Такие тоже встречались среди азиатов.
Кореец улыбнулся.
— Вы мне не верите, Уильям Эшли? — спросил он.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Вы думаете, что это секрет?
— Нет, но я удивлен, что вы меня знаете.
— Уильям Эшли, тридцать восемь лет, программист, работает в санатории Фолкрофт, город Рай, штат Нью-Йорк. Вы считаете себя песчинкой на морском берегу и думаете, что я не смогу отличить вас от любой другой песчинки, и поэтому удивлены, что я вас знаю?
— Очень, — сказал Эшли, которому были даны указания, что делать в таких ситуациях. Он должен позвонить и доложить обо всем в санаторий Фолкрофт, так как на работе он имел доступ к сверхсекретной информации. Санаторий служил лишь прикрытием. Эшли вместе с двумя программистами из Агентства национальной безопасности был направлен туда семь лет назад, и их работа была настолько засекречена, что никто из них не имел права, даже под давлением, сообщать что-либо о том, чем он занимался.
Но Эшли показалось, что он уже где-то видел этого корейца.
— Если вы удивлены, то у вас очень плохая память.
Билл Эшли шлепнул себя по ляжке и рассмеялся.
— Ну конечно! Вспомнил. Это было в прошлом году перед Рождеством. Вы попали в катастрофу и, насколько я помню, получили сильные ожоги? И пришли в наше доджо восстанавливать форму, а наш сенсей сказал, что вы большой мастер. Вас зовут — постойте, я вспомню, я вспомню...
— Уинч.
— Точно, Уинч, — сказал Эшли. — Здравствуйте, сэр. Для меня честь снова встретиться с вами. О, прошу прощения. — Эшли убрал протянутую руку. Он вспомнил, что кореец не здоровался за руку.
Потом они вместе смотрели выступления представителей стиля «обезьяны» — особой формы единоборства, требующей большого мастерства и силы. Однако Уинч заявил Эшли, что все это лишь иллюзия силы.
Когда один из соперников выбросил другого за пределы татами, Эшли заметил, что силовое преимущество здесь налицо.
— Это лишь потому, что оба они используют стиль «обезьяны», удерживая равновесие на одной ноге, вместо того чтобы опираться на нее при нанесении удара. Каждый, кто, широко расставив ноги, приблизится к сопернику настолько, что разглядит неровности его зубов, сможет простым толчком свалить бойца стиля «обезьяны» и оставит его в дураках.
— Я верю, потому что это говорите вы, однако у этих бойцов пятый дан и черные пояса...
— Вы не верите, но вы можете в этом убедиться, — сказал Уинч и, поднявшись с места, что-то сказал бойцам на, как показалось Эшли, корейском языке. Те сперва удивились, а потом пришли в ярость.
— Наденьте костюм, ги, — сказал Уинч. — Вы сможете посрамить приверженца стиля «обезьяны».
— Но они так знамениты здесь, в Нью-Йорке... — попробовал возразить Эшли.
— Не сомневаюсь. Многие здесь весьма известны. Главное — расставьте пошире ноги, максимально приблизьтесь к сопернику и резко толкните его.
— Может быть, предпринять более мощную атаку? — спросил Эшли.
— Только толчок, — сказал Уинч.
— А что вы сказали им? — спросил Эшли, почтительно кивая черным поясам, уставившимся на него через голову Уинча.
— То же, что и вам. Что вы посрамите любого представителя стиля «обезьяны», а им будет стыдно, что настоящие корейцы присутствуют при подобной сцене.
— О, нет! Неужели вы так и сказали?
— Идите.
— Но это их унизит!
— Нет, просто восторжествует истина. Идите. Вы посрамите воина «обезьяны», если все сделаете, как я сказал. Не боксируйте, не атакуйте ногами, не наносите рубящих ударов. Подойдите как можно ближе и резко толкните. Сами увидите, что произойдет.
Когда Эшли в своем простом ги вышел на ковер, то черные пояса захихикали. Некоторые заулыбались. Воин, с которым должен был сразиться Эшли, усмехнулся. Он был примерно того же возраста, что и Эшли, но тело его было более жестким, мускулистым и подвижным, ибо он тренировался с детства, а Эшли начал только в двадцать восемь.
Эшли почтительно поклонился, как полагалось перед началом поединка, но его соперник, явно разозленный насмешками Уинча, стоял неподвижно, не отвечая на ритуальное приветствие. В толпе зрителей послышался слабый ропот. Такое поведение было недопустимо. Ритуал был нарушен уже дважды. Сначала это сделал Уинч своими насмешками, теперь воин отказался от ответного приветствия.
Именно тогда, глядя в лицо своему противнику, Эшли понял, что тот намерен убить его. Он ощутил это нутром, его тело посылало ему сигналы о том, что жизнь находится в его собственных руках. Ему стало не по себе.
Эшли лихорадочно пытался избрать какую-нибудь из известных ему форм защиты, но рассудок подсказывал, что он не должен встречаться на татами с таким соперником. Все, чему он научился, не поможет ему выстоять против человека с ненавидящим взглядом карих раскосых глаз, искаженным лицом, оскаленными зубами и в любой момент готового к прыжку. Спасти его может лишь что-то совершенно необычное — а именно то, о чем говорил ему Уинч.
Над головой пылали прожектора. Уже не замечая толпы, усилием воли Эшли заставил себя приблизиться к мастеру, широко расставил ноги, чтобы принять устойчивую позицию, и, увидев яростный блеск в глазах воина «обезьяны» и ломаную линию его зубов, он резко выбросил вперед руку, ударив соперника в грудь.
Позже он будет всем говорить, что так и не понял, что произошло. Но, находясь там, в центре круга, он почувствовал, как его рука вошла в упругую грудь воина, чье тело после ответного удара перевернулось в воздухе вокруг руки Эшли, как спица колеса вокруг оси, и боец с грохотом упал на ковер. Эшли так и остался стоять с вытянутой рукой. Тело воина судорожно дернулось, и из-под шапки черных жестких волос на белом ковре появилась капля крови.
— Я только слегка толкнул, — словно оправдываясь, сказал Эшли.
Раздались слабые аплодисменты, и на ковер выбежал врач, а Эшли все повторял, что он лишь толкнул соперника. Так оно и было на самом деле.
Он поклонился зрителям, среди которых теперь было много взволнованных лиц.
— Жив, — сказал врач. — Он будет жить!
— Он жив, — объявил руководитель соревнований.
— Вероятно, у него только сотрясение мозга, — сказал врач. — Носилки. Давайте носилки!
Вот так все и началось. Потом был обед с Уинчем, во время которого Эшли узнал об ином понимании совершенства, пугающем в своей простоте. Всю свою жизнь Уильям Эшли имел диаметрально противоположное представление о совершенстве. Он наивно полагал, что достижение его и было целью всех восточных боевых искусств. Но оказалось наоборот — совершенство являлось их источником.
Как объяснил мистер Уинч, существовало учение, раскрывавшее природу вещей и путь к совершенству. В глубокой древности на Востоке был всего один вид боевого искусства. Он дал начало всем остальным, со своими различными законами и особенностями тренировки. И чем больше они отличались от основного учения, тем они становились менее совершенными.
— Я могу этому научиться? — спросил Эшли.
Они сидели в японском ресторане напротив Мэдисонсквер гарден, где подавали более или менее сносное териаки. Эшли ловко орудовал палочками, подцепляя овощи и кусочки мяса вместе с острым соусом. На тарелке Уинча лежала лишь горсточка риса, с которой он, казалось, никогда не справится.
— Нет, — ответил Уинч. — Нельзя вместить океан в коньячную рюмку.
— Вы считаете, что я недостоин такой чести?
— При чем тут моральные оценки? Разве рюмка не достойна океана? Она недостаточно хороша для него? Или чертовски плох? Нет. Рюмка есть рюмка, и в нее войдет ровно столько соленой воды, сколько и положено. И вы получите рюмку, полную соленой воды. Это и не хорошо, и не плохо. Но не более.
— Должен сознаться, — сказал Эшли, — что в первый момент, когда я увидел, что воин «обезьяны» упал, то понадеялся, что он мертв. Я продолжал повторять, что лишь толкнул его, но сам воображал, что... что убил его, и действительно рассчитывал, что убил его, надеясь прославиться.
Мистер Уинч улыбнулся, откинулся назад и положил короткие узловатые желтые руки с длинными ногтями на стол.
— Позвольте, я объясню вам, что такое совершенство. Все те приемы, каким вы научились, имеют в своей основе одну цель — убийство. И это не игра, в которую вы и вам подобные превращаете боевые искусства. Тот, кто лишь играет, не устоит и перед ребенком, выполняющим все всерьез. Вы почувствовали то, что и должны были почувствовать, — желание убить воина «обезьяны», потому что в этом и заключена исконная суть всех боевых искусств. Убивать.
— Я хочу достичь совершенства.
— Для чего? Оно вам не нужно.
— Мне это необходимо, мистер Уинч. Я должен достичь его. Раз у меня только одна жизнь и единственное дело в этой жизни, то я должен достигнуть в нем совершенства.
— Вы не слушали меня, но это значит, что вы и есть та самая «рюмка», а я знаю таких и знаю, на что они способны. Так вот, говорю вам — плата за обучение высока.
— У меня есть сбережения.
— Очень высока.
— Сколько?
— Много.
— Деньгами?
— Деньгами, — сказал Уинч, — двадцать тысяч долларов.
— Я могу дать вам девять тысяч сейчас, а потом выплатить остальное.
— Дайте мне восемь тысяч. Вам еще потребуется на дорогу.
— Я не могу выехать из страны без разрешения. Таковы условия моей работы.
— Вы связаны с ЦРУ?
— Нет, кое-что другое.
— Ну, тогда, моя дорогая «рюмка», забудьте об этом. Оно и к лучшему: плата очень высока.
— А вы не могли бы тренировать меня здесь?
— Дело не в этом, — сказал мистер Уинч. — Здесь я вообще не веду занятий, моя школа находится в Шотландии.
— Это за границей. Черт возьми! Правда, все же с нашей стороны «железного занавеса»... Может быть, против Шотландии мое начальство не будет возражать.
— Они согласятся, дорогая «рюмка», согласятся. В англоязычных странах люди невероятно доверчивы, когда дело касается других англоязычных стран. Жду вас в замке Килдонан с восемью тысячами долларов.
Билл Эшли ничего не сказал жене о восьми тысячах долларов и спрятал от нее чековую книжку. Он не знал, что скажет ей, когда все-таки придется это сделать. Да, он должен будет рассказать, но это будет потом, после того как он достигнет совершенства в той мере, в какой будет способен это вделать.
С работой дело обстояло сложнее. Хотя Агентство национальной безопасности использовало Фолкрофт только как прикрытие для работы по созданию банка данных, которой занимался Эшли, все же он должен был получить разрешение на отпуск у директора санатория, доктора Харолда В. Смита.
Эшли всегда строго соблюдал все формальности, имея дело с этим сухим, колючим стариком, уроженцем Новой Англии, считавшим, что данные, которые собирал Эшли, имеют отношение к медицине. Перед встречей с доктором Смитом Эшли всякий раз уточнял по своей записной книжке, над чем он официально работает в данный момент.
Одно обстоятельство всегда казалось ему странным. У доктора Смита, который, судя по всему, не был осведомлен об особых функциях своих сотрудников, стоял компьютер, и если только АНБ не заблокировало его каким-то хитрым способом, то Смит теоретически имел доступ к любой информации, хранившейся в базе данных санатория.
Впрочем, Эшли был уверен, что АНБ вряд ли бы допустило, чтобы тот, кто служит прикрытием, знал, что именно он прикрывает. Все же наличие компьютера вызывало беспокойство уже тем, что рождало подозрения о возможности для директора санатория иметь доступ к сверхсекретной информации, причем настолько сверхсекретной, что каждый программист работал изолированно и не имел права общаться с коллегами.
— Так вы хотите взять отпуск? — спросил Смит. — Не рановато ли?
— Да, но я бы с толком использовал его, сэр.
— Понимаю. А куда вы с женой собираетесь?
— Вообще-то на этот раз я хотел поехать один. Мне нужно хорошо отдохнуть.
— Понятно. Вы часто отдыхаете один?
— Случается...
— И когда это было в последний раз?
— В тысяча девятьсот шестьдесят втором году, сэр.
— Тогда вы еще не были женаты, не так ли?
— Да. Если вас это интересует, сэр, у меня сложные отношения с женой, и я хотел бы какое-то время побыть один, недолго.
— Вы считаете, что если не пойдете в отпуск, то это отрицательно скажется на вашей работе? — спросил Смит.
— Да, сэр.
— Ну, тогда у меня нет возражений против вашего отпуска. Вы можете взять его, скажем, в конце месяца.
— Благодарю вас, сэр.
— Всегда рад встрече с вами, Эшли. Вы хороший человек.
Когда они пожали друг другу руки, Эшли улыбнулся — откуда Смиту знать, хороший ли он человек или отъявленный негодяй? Любопытный парень, этот Смит, он отчего-то боится солнечного света. Насколько Эшли было известно, такие непропускающие солнечный свет стекла, как в кабинете Смита, были только в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли и в штаб-квартире АНБ в Вашингтоне.
Уладив формальности со Смитом, Эшли запросил свое непосредственное руководство в Вашингтоне. Ответ был положительный.
Как того требовал порядок, перед отпуском Эшли был отстранен от секретной работы и занимался второстепенными делами. За день до отъезда он перевел все деньги со сберегательного на кредитный счет. Он с удовольствием отдал бы деньги Уинчу наличными, но если бы его шеф узнал — а ему могли сообщить — что Эшли, уезжая в отпуск за границу, снял со счета восемь тысяч долларов, то вокруг него собралось бы больше агентов, чем муравьев на куске сахара.
Он был уверен, что мистер Уинч возьмет и чек, куда он денется. Ведь у Эшли ничего больше не было.
— Вам придется подождать, пока ваш чек будет оплачен, дорогая «рюмка», — сказал ему мистер Уинч, когда Эшли провели в самую холодную из отапливаемых комнат под названием «хозяйские покои замка Килдонан». — Чек — это только обещание денег, но не сами деньги.
К тому времени, когда по чеку были получены деньги, Эшли уже жалел об этой затее — так сильно болели спина и руки от долгого ожидания в позе почтения на холодном деревянном полу. А ведь за двадцать тысяч долларов с ним могли бы заниматься индивидуально, а не в группе, где, кроме него, было еще трое.
Все они были моложе его, физически сильнее и лучше подготовлены. Мистер Уинч дал Эшли возможность понаблюдать за ними. Удары были ему знакомы, но техника исполнения значительно проще. Повороты выполнялись гораздо резче, чем когда-либо доводилось видеть Эшли.
— Дело в том, мистер Эшли, что вас учили выполнять вращение вокруг воображаемой точки, — объяснял ему Уинч. — Так мог учить тот, кто когда-то видел подобное вращение на практике, возможно, вокруг неподвижного противника. Иногда такой метод срабатывает, иногда — нет. А все потому, что эта система вторична. Все вторичное неполноценно, так как оно воспроизводит только внешнюю сторону, не затрагивая сути. Существуют и другие причины. Как известно, ни один из мастеров кунг-фу, пытавшихся сразиться с тайскими боксерами, не выстоял и одного раунда. Почему?
Чтобы хоть как-то размять затекшую спину. Эшли поднял руку. Мистер Уинч кивнул.
— Потому что их учили не сражаться, а только изображать бой, — сказал Эшли.
— Очень хорошо, — сказал мистер Уинч. — Но еще важнее, что боксеры — суровые люди, там нет мягкотелых. Своим искусством они зарабатывают себе на жизнь. Боксеры работали, а мастера кунг-фу играли. Встаньте в другую позицию, Эшли.
— В какую, мистер Уинч?
— В любую, «рюмка». Примите высокую стойку или низкую. Вы, вероятно, ощущали бы себя уверенней с ружьем в руках и на расстоянии двухсот ярдов отсюда. Но ружья я вам не дам.
— Чему мне предстоит научиться?
— Тому, что дураки быстро расстаются с жизнью.
Мистер Уинч хлопнул в ладоши, и крупный, с прической ежиком блондин с суровым лицом и холодными голубыми глазами выступил вперед и ринулся на Билла Эшли. Эшли не видел удара и почувствовал его только тогда, когда попробовал шевельнуть левой ногой. Она не двигалась.
Затем другой, огромный, мощный и обросший, как медведь, хихикнув, нанес удар в правую руку. Было ощущение, как будто в его плечо вонзились ножи, и Билл Эшли внезапно осознал, что руки, оказывается, нужны для поддержания равновесия. И когда третий нападавший нанес удар в левую ногу, Эшли оказался на полу, корчась и воя от боли.
А затем мистер Уинч искалечил его правую ногу.
Эшли стонал от боли, когда они снимали с него белое кимоно-ги. Наверное, сломаны кости, пронеслось в его голове. Это не по правилам. На тренировках костей не ломают. Это уже не тренировка. Он увидел, как под потолком развевается лист рисовой бумаги, и, ощутив спиной холод, понял, что кто-то открыл окно. Он не ошибся — стало холоднее. Он знал, что с него все сняли, но не мог оглядеть себя. Он не мог пошевелить головой, так как это вызывало невыносимую боль в суставах, будто кто-то разрывал его связки.
Он увидел, что свиток стал медленно опускаться вниз — обрезанная с боков перевернутая трапеция, перечеркнутая вертикальной линией. Незамысловатый символ, который он никогда не видел раньше.
— За что? За что? — тихо стонал Билл Эшли, так как от крика боль усиливалась.
— За то, что ты работаешь в Фолкрофте, дорогая «рюмка», — услышал он голос мистера Уинча. Повернуть голову в его сторону он не мог от боли.
— Значит, дело не в моих деньгах.
— Конечно, и в них.
— А Фолкрофт?
— И это тоже. Но деньги никогда не помешают, дорогая «рюмка». Тебя плохо учили. С момента рождения ты шел к этому дню своей жизни, потому что тебя плохо учили. Прощай, дорогая «рюмка», ты не был создан для боевых искусств.
То, что его оставили лежать голым на холоде на деревянном полу в замке Килдонан, было в каком-то смысле даже к лучшему, так как боль утихла и скоро должна была совсем пройти. Ночью температура еще понизилась, и Эшли потерял сознание, будто провалился в глубокую тьму. Его вывел из забытья слабый утренний свет, однако днем, при ярком солнце, он вновь провалился в глубокую тьму, и на этот раз уже навсегда.
Его нашел через шесть дней детектив из Скотланд-Ярда, которому кто-то позвонил и голосом, «видимо, принадлежавшим азиату», как его там охарактеризовали, сообщил, где находится тело.
В полицию также прислали по почте водительские права Эшли, жителя Нью-Йорка, США. Поскольку они были адресованы именно тому детективу, которому до этого звонили, он решил, что обнаруженный труп и есть Уильям Эшли, тридцати восьми лет, проживавший на Плезант-лейн, Рай, штат Нью-Йорк, рост пять футов с лишним, вес сто семьдесят фунтов, глаза карие, шатен, на левой руке родинка, очков не носит.
Дело не только тщательно расследовалось, оно получило известность как «Убийство в замке Килдонан». Детектив выступал по телевидению, рассказывая о страшных подробностях этой смерти и о том, что по подозрению в убийстве полиция разыскивает сумасшедшего.
Эшли умер от переохлаждения, а не от того, что его конечности были перебиты в суставах, заявил он. Улик пока никаких. Но впечатление сцена убийства производит ужасающее, просто жуткое. Пресса может использовать эти его слова. Ужасающее! Он никогда не видел ничего подобного.
После двух пресс-конференций кряду детективу задал ряд вопросов представитель британской разведки.
— Долго ли умирал этот бедолага Эшли?
— Да, сэр. Он умер от переохлаждения.
— При нем были какие-нибудь бумаги?
— Нет, сэр. Он был совершенно голый. Холод убивает быстрее, чем жажда или голод.
— Да, нам это известно. Есть ли какие-то свидетельства того, что его пытали для получения информации?
— Знаете, сэр, бросить человека с переломанными конечностями голым на холодном полу в продуваемом сквозняком замке в горах — это не слишком вежливое обращение, не так ли?
— То есть вы не знаете?
— Именно, сэр. А что, этот парень был важной персоной?
— Вы полагаете, что я буду отвечать на такой вопрос?
— Нет, сэр.
— Вы выяснили, кому принадлежит замок?
— Государству, сэр. Несколько лет назад он был национализирован из-за неуплаты налогов. Владелец не смог, так сказать, содержать его.
— Что это означает?
— Что в замке никто не жил.
— Понятно. Вы хотите сказать, что это дело рук привидений?
— Нет, сэр.
— Очень хорошо. Мы еще свяжемся с вами. И забудьте о нашем разговоре, пожалуйста.
— Уже забыл, сэр.
Сведения, которые сообщили британские спецслужбы американскому посольству в Лондоне, были краткими. Эшли приехал в Англию как турист, сразу же направился в Шотландию, прожил одну ночь в маленькой гостинице, а потом более чем через неделю его тело было найдено в полурасчлененном состоянии.
Гроб во время похорон не открывали. И правильно, так как там лежало уже не тело Уильяма Эшли, а неопознанный труп из Нью-Йоркского городского морга. Тело Эшли находилось в медицинской школе в пригороде Чикаго, где врач, считавший, что он работает на ЦРУ, исследовал его конечности. Удары, скорее всего, были нанесены чем-то вроде кувалды. Человеческая рука вряд ли смогла бы так раздробить суставы. Эшли действительно умер от переохлаждения, пневмония в сочетании с отеком легких привела к смерти, аналогичной той, которая наступает у утопленников.
В местечке Рай, штат Нью-Йорк, агент, считавший, что он работает на ФБР, и действующий под видом сотрудника Федерального резервного фонда, проследил за тем, чтобы восемь тысяч долларов, пропавших со сберегательного счета Эшли, поступили обратно, будто их никогда и не снимали.
Единственный человек, который точно знал, что делали эти люди и зачем, сидел за столом в кабинете в санатории Фолкрофт, глядя через непроницаемое для взглядов снаружи стекло на залив Лонг-Айленд, в надежде, что Эшли действительно стал жертвой ограбления.
Ему сказали, что зал недавно реконструировали. Настелили новый деревянный пол, отполированный до блеска. По стенам развесили свитки и полотна рисовой бумаги с нанесенными на нее символами Ниндзя — техники ночного боя, Атеми — мастерства кулачного боя, Кунг Сул — искусства стрельбы из лука, Хсин Джи — бокса и многих других, ему неизвестных.
Но они так и не смогли избавиться от сквозняка, гулявшего в замке Килдонан — севернее Данди, южнее Абердина и в стороне от залива Ферт-оф-Тэй. Только шотландцы, думал Уильям Эшли, могли строить такие замки, где, несмотря на сквозняки, было невыносимо душно.
Даже корейцы оказались бессильны исправить это.
В большом зале витал резкий запах пота, к которому примешивалось ощущение страха. Вдобавок ко всему, видимо, от холода колени Эшли болели, и казалось, что кто-то скручивает ему позвоночник. Последний раз он испытывал такой дискомфорт, сидя в позе почтения, когда еще только начинал заниматься каратэ в местечке Рай, под Нью-Йорком. Именно там, в небольшом спортивном зале-доджо, тренируясь после работы, он научился уважать себя, подчиняя себе собственное тело. Выучился контролировать свои страхи и страсти, понял, что главное — это не цвет пояса, будь он желтый, зеленый, коричневый или высший — как он тогда думал — черный. Нет, главное состояло в том, что с каждым шажком долгий путь к совершенству становился короче.
Именно жажда совершенства заставила Эшли приехать на север Шотландии с семейными сбережениями в кармане и провести здесь трехнедельный отпуск.
Он всегда считал, что совершенство — это недостижимая цель, мечта, заставляющая людей работать над собой, горизонт, приближаясь к которому, понимаешь, что он все также далек. Барьер, который никогда не удастся преодолеть. Совершенство — это, скорее, направление движения, нежели конечная цель.
Именно так он говорил в зале Фелт-форум стадиона Мэдисон-сквер гарден в прошлом месяце. Подобные же мысли привели его сюда, в Шотландию, где он, став на восемь тысяч долларов беднее, убеждал себя, как все, кто разбирается в боевых искусствах, что физическая боль постепенно уйдет.
Свои размышления по поводу недостижимости совершенства он высказал какому-то корейцу, приехавшему на ежегодные соревнования любителей боевых искусств и одобрительно отозвавшемуся об уровне подготовки Эшли.
— Почти безукоризненно, — сказал кореец, одетый в темный костюм и накрахмаленную белую рубашку с красным галстуком. Он был молод, однако для такого возраста щеки его казались чересчур одутловатыми.
— Тогда я счастлив, — ответил Эшли, — поскольку совершенство недостижимо.
— Вовсе нет, — сказал кореец. — Совершенство существует и достижимо.
— В воображении, — сказал Эшли.
— Нет, здесь, на земле. И вы можете в этом убедиться.
— К какой школе вы принадлежите? — спросил Эшли, который сам занимался каратэ, но был знаком и с кунг-фу, айкидо, ниндзя и многими другими видами восточных единоборств.
— Видимо, ко всем школам, — ответил кореец.
Эшли внимательно посмотрел на него. Тому не было еще и сорока, а такая самоуверенность в подобном возрасте свидетельствовала скорее о невежестве, чем о компетентности. Он подумал, что далеко не все жители Востока разбираются в боевых искусствах, точно так же, как и не все американцы — в ракетной технике. Этот человек пришел а Фелт-форум просто поглазеть на соревнования и теперь молол чепуху. Такие тоже встречались среди азиатов.
Кореец улыбнулся.
— Вы мне не верите, Уильям Эшли? — спросил он.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Вы думаете, что это секрет?
— Нет, но я удивлен, что вы меня знаете.
— Уильям Эшли, тридцать восемь лет, программист, работает в санатории Фолкрофт, город Рай, штат Нью-Йорк. Вы считаете себя песчинкой на морском берегу и думаете, что я не смогу отличить вас от любой другой песчинки, и поэтому удивлены, что я вас знаю?
— Очень, — сказал Эшли, которому были даны указания, что делать в таких ситуациях. Он должен позвонить и доложить обо всем в санаторий Фолкрофт, так как на работе он имел доступ к сверхсекретной информации. Санаторий служил лишь прикрытием. Эшли вместе с двумя программистами из Агентства национальной безопасности был направлен туда семь лет назад, и их работа была настолько засекречена, что никто из них не имел права, даже под давлением, сообщать что-либо о том, чем он занимался.
Но Эшли показалось, что он уже где-то видел этого корейца.
— Если вы удивлены, то у вас очень плохая память.
Билл Эшли шлепнул себя по ляжке и рассмеялся.
— Ну конечно! Вспомнил. Это было в прошлом году перед Рождеством. Вы попали в катастрофу и, насколько я помню, получили сильные ожоги? И пришли в наше доджо восстанавливать форму, а наш сенсей сказал, что вы большой мастер. Вас зовут — постойте, я вспомню, я вспомню...
— Уинч.
— Точно, Уинч, — сказал Эшли. — Здравствуйте, сэр. Для меня честь снова встретиться с вами. О, прошу прощения. — Эшли убрал протянутую руку. Он вспомнил, что кореец не здоровался за руку.
Потом они вместе смотрели выступления представителей стиля «обезьяны» — особой формы единоборства, требующей большого мастерства и силы. Однако Уинч заявил Эшли, что все это лишь иллюзия силы.
Когда один из соперников выбросил другого за пределы татами, Эшли заметил, что силовое преимущество здесь налицо.
— Это лишь потому, что оба они используют стиль «обезьяны», удерживая равновесие на одной ноге, вместо того чтобы опираться на нее при нанесении удара. Каждый, кто, широко расставив ноги, приблизится к сопернику настолько, что разглядит неровности его зубов, сможет простым толчком свалить бойца стиля «обезьяны» и оставит его в дураках.
— Я верю, потому что это говорите вы, однако у этих бойцов пятый дан и черные пояса...
— Вы не верите, но вы можете в этом убедиться, — сказал Уинч и, поднявшись с места, что-то сказал бойцам на, как показалось Эшли, корейском языке. Те сперва удивились, а потом пришли в ярость.
— Наденьте костюм, ги, — сказал Уинч. — Вы сможете посрамить приверженца стиля «обезьяны».
— Но они так знамениты здесь, в Нью-Йорке... — попробовал возразить Эшли.
— Не сомневаюсь. Многие здесь весьма известны. Главное — расставьте пошире ноги, максимально приблизьтесь к сопернику и резко толкните его.
— Может быть, предпринять более мощную атаку? — спросил Эшли.
— Только толчок, — сказал Уинч.
— А что вы сказали им? — спросил Эшли, почтительно кивая черным поясам, уставившимся на него через голову Уинча.
— То же, что и вам. Что вы посрамите любого представителя стиля «обезьяны», а им будет стыдно, что настоящие корейцы присутствуют при подобной сцене.
— О, нет! Неужели вы так и сказали?
— Идите.
— Но это их унизит!
— Нет, просто восторжествует истина. Идите. Вы посрамите воина «обезьяны», если все сделаете, как я сказал. Не боксируйте, не атакуйте ногами, не наносите рубящих ударов. Подойдите как можно ближе и резко толкните. Сами увидите, что произойдет.
Когда Эшли в своем простом ги вышел на ковер, то черные пояса захихикали. Некоторые заулыбались. Воин, с которым должен был сразиться Эшли, усмехнулся. Он был примерно того же возраста, что и Эшли, но тело его было более жестким, мускулистым и подвижным, ибо он тренировался с детства, а Эшли начал только в двадцать восемь.
Эшли почтительно поклонился, как полагалось перед началом поединка, но его соперник, явно разозленный насмешками Уинча, стоял неподвижно, не отвечая на ритуальное приветствие. В толпе зрителей послышался слабый ропот. Такое поведение было недопустимо. Ритуал был нарушен уже дважды. Сначала это сделал Уинч своими насмешками, теперь воин отказался от ответного приветствия.
Именно тогда, глядя в лицо своему противнику, Эшли понял, что тот намерен убить его. Он ощутил это нутром, его тело посылало ему сигналы о том, что жизнь находится в его собственных руках. Ему стало не по себе.
Эшли лихорадочно пытался избрать какую-нибудь из известных ему форм защиты, но рассудок подсказывал, что он не должен встречаться на татами с таким соперником. Все, чему он научился, не поможет ему выстоять против человека с ненавидящим взглядом карих раскосых глаз, искаженным лицом, оскаленными зубами и в любой момент готового к прыжку. Спасти его может лишь что-то совершенно необычное — а именно то, о чем говорил ему Уинч.
Над головой пылали прожектора. Уже не замечая толпы, усилием воли Эшли заставил себя приблизиться к мастеру, широко расставил ноги, чтобы принять устойчивую позицию, и, увидев яростный блеск в глазах воина «обезьяны» и ломаную линию его зубов, он резко выбросил вперед руку, ударив соперника в грудь.
Позже он будет всем говорить, что так и не понял, что произошло. Но, находясь там, в центре круга, он почувствовал, как его рука вошла в упругую грудь воина, чье тело после ответного удара перевернулось в воздухе вокруг руки Эшли, как спица колеса вокруг оси, и боец с грохотом упал на ковер. Эшли так и остался стоять с вытянутой рукой. Тело воина судорожно дернулось, и из-под шапки черных жестких волос на белом ковре появилась капля крови.
— Я только слегка толкнул, — словно оправдываясь, сказал Эшли.
Раздались слабые аплодисменты, и на ковер выбежал врач, а Эшли все повторял, что он лишь толкнул соперника. Так оно и было на самом деле.
Он поклонился зрителям, среди которых теперь было много взволнованных лиц.
— Жив, — сказал врач. — Он будет жить!
— Он жив, — объявил руководитель соревнований.
— Вероятно, у него только сотрясение мозга, — сказал врач. — Носилки. Давайте носилки!
Вот так все и началось. Потом был обед с Уинчем, во время которого Эшли узнал об ином понимании совершенства, пугающем в своей простоте. Всю свою жизнь Уильям Эшли имел диаметрально противоположное представление о совершенстве. Он наивно полагал, что достижение его и было целью всех восточных боевых искусств. Но оказалось наоборот — совершенство являлось их источником.
Как объяснил мистер Уинч, существовало учение, раскрывавшее природу вещей и путь к совершенству. В глубокой древности на Востоке был всего один вид боевого искусства. Он дал начало всем остальным, со своими различными законами и особенностями тренировки. И чем больше они отличались от основного учения, тем они становились менее совершенными.
— Я могу этому научиться? — спросил Эшли.
Они сидели в японском ресторане напротив Мэдисонсквер гарден, где подавали более или менее сносное териаки. Эшли ловко орудовал палочками, подцепляя овощи и кусочки мяса вместе с острым соусом. На тарелке Уинча лежала лишь горсточка риса, с которой он, казалось, никогда не справится.
— Нет, — ответил Уинч. — Нельзя вместить океан в коньячную рюмку.
— Вы считаете, что я недостоин такой чести?
— При чем тут моральные оценки? Разве рюмка не достойна океана? Она недостаточно хороша для него? Или чертовски плох? Нет. Рюмка есть рюмка, и в нее войдет ровно столько соленой воды, сколько и положено. И вы получите рюмку, полную соленой воды. Это и не хорошо, и не плохо. Но не более.
— Должен сознаться, — сказал Эшли, — что в первый момент, когда я увидел, что воин «обезьяны» упал, то понадеялся, что он мертв. Я продолжал повторять, что лишь толкнул его, но сам воображал, что... что убил его, и действительно рассчитывал, что убил его, надеясь прославиться.
Мистер Уинч улыбнулся, откинулся назад и положил короткие узловатые желтые руки с длинными ногтями на стол.
— Позвольте, я объясню вам, что такое совершенство. Все те приемы, каким вы научились, имеют в своей основе одну цель — убийство. И это не игра, в которую вы и вам подобные превращаете боевые искусства. Тот, кто лишь играет, не устоит и перед ребенком, выполняющим все всерьез. Вы почувствовали то, что и должны были почувствовать, — желание убить воина «обезьяны», потому что в этом и заключена исконная суть всех боевых искусств. Убивать.
— Я хочу достичь совершенства.
— Для чего? Оно вам не нужно.
— Мне это необходимо, мистер Уинч. Я должен достичь его. Раз у меня только одна жизнь и единственное дело в этой жизни, то я должен достигнуть в нем совершенства.
— Вы не слушали меня, но это значит, что вы и есть та самая «рюмка», а я знаю таких и знаю, на что они способны. Так вот, говорю вам — плата за обучение высока.
— У меня есть сбережения.
— Очень высока.
— Сколько?
— Много.
— Деньгами?
— Деньгами, — сказал Уинч, — двадцать тысяч долларов.
— Я могу дать вам девять тысяч сейчас, а потом выплатить остальное.
— Дайте мне восемь тысяч. Вам еще потребуется на дорогу.
— Я не могу выехать из страны без разрешения. Таковы условия моей работы.
— Вы связаны с ЦРУ?
— Нет, кое-что другое.
— Ну, тогда, моя дорогая «рюмка», забудьте об этом. Оно и к лучшему: плата очень высока.
— А вы не могли бы тренировать меня здесь?
— Дело не в этом, — сказал мистер Уинч. — Здесь я вообще не веду занятий, моя школа находится в Шотландии.
— Это за границей. Черт возьми! Правда, все же с нашей стороны «железного занавеса»... Может быть, против Шотландии мое начальство не будет возражать.
— Они согласятся, дорогая «рюмка», согласятся. В англоязычных странах люди невероятно доверчивы, когда дело касается других англоязычных стран. Жду вас в замке Килдонан с восемью тысячами долларов.
Билл Эшли ничего не сказал жене о восьми тысячах долларов и спрятал от нее чековую книжку. Он не знал, что скажет ей, когда все-таки придется это сделать. Да, он должен будет рассказать, но это будет потом, после того как он достигнет совершенства в той мере, в какой будет способен это вделать.
С работой дело обстояло сложнее. Хотя Агентство национальной безопасности использовало Фолкрофт только как прикрытие для работы по созданию банка данных, которой занимался Эшли, все же он должен был получить разрешение на отпуск у директора санатория, доктора Харолда В. Смита.
Эшли всегда строго соблюдал все формальности, имея дело с этим сухим, колючим стариком, уроженцем Новой Англии, считавшим, что данные, которые собирал Эшли, имеют отношение к медицине. Перед встречей с доктором Смитом Эшли всякий раз уточнял по своей записной книжке, над чем он официально работает в данный момент.
Одно обстоятельство всегда казалось ему странным. У доктора Смита, который, судя по всему, не был осведомлен об особых функциях своих сотрудников, стоял компьютер, и если только АНБ не заблокировало его каким-то хитрым способом, то Смит теоретически имел доступ к любой информации, хранившейся в базе данных санатория.
Впрочем, Эшли был уверен, что АНБ вряд ли бы допустило, чтобы тот, кто служит прикрытием, знал, что именно он прикрывает. Все же наличие компьютера вызывало беспокойство уже тем, что рождало подозрения о возможности для директора санатория иметь доступ к сверхсекретной информации, причем настолько сверхсекретной, что каждый программист работал изолированно и не имел права общаться с коллегами.
— Так вы хотите взять отпуск? — спросил Смит. — Не рановато ли?
— Да, но я бы с толком использовал его, сэр.
— Понимаю. А куда вы с женой собираетесь?
— Вообще-то на этот раз я хотел поехать один. Мне нужно хорошо отдохнуть.
— Понятно. Вы часто отдыхаете один?
— Случается...
— И когда это было в последний раз?
— В тысяча девятьсот шестьдесят втором году, сэр.
— Тогда вы еще не были женаты, не так ли?
— Да. Если вас это интересует, сэр, у меня сложные отношения с женой, и я хотел бы какое-то время побыть один, недолго.
— Вы считаете, что если не пойдете в отпуск, то это отрицательно скажется на вашей работе? — спросил Смит.
— Да, сэр.
— Ну, тогда у меня нет возражений против вашего отпуска. Вы можете взять его, скажем, в конце месяца.
— Благодарю вас, сэр.
— Всегда рад встрече с вами, Эшли. Вы хороший человек.
Когда они пожали друг другу руки, Эшли улыбнулся — откуда Смиту знать, хороший ли он человек или отъявленный негодяй? Любопытный парень, этот Смит, он отчего-то боится солнечного света. Насколько Эшли было известно, такие непропускающие солнечный свет стекла, как в кабинете Смита, были только в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли и в штаб-квартире АНБ в Вашингтоне.
Уладив формальности со Смитом, Эшли запросил свое непосредственное руководство в Вашингтоне. Ответ был положительный.
Как того требовал порядок, перед отпуском Эшли был отстранен от секретной работы и занимался второстепенными делами. За день до отъезда он перевел все деньги со сберегательного на кредитный счет. Он с удовольствием отдал бы деньги Уинчу наличными, но если бы его шеф узнал — а ему могли сообщить — что Эшли, уезжая в отпуск за границу, снял со счета восемь тысяч долларов, то вокруг него собралось бы больше агентов, чем муравьев на куске сахара.
Он был уверен, что мистер Уинч возьмет и чек, куда он денется. Ведь у Эшли ничего больше не было.
— Вам придется подождать, пока ваш чек будет оплачен, дорогая «рюмка», — сказал ему мистер Уинч, когда Эшли провели в самую холодную из отапливаемых комнат под названием «хозяйские покои замка Килдонан». — Чек — это только обещание денег, но не сами деньги.
К тому времени, когда по чеку были получены деньги, Эшли уже жалел об этой затее — так сильно болели спина и руки от долгого ожидания в позе почтения на холодном деревянном полу. А ведь за двадцать тысяч долларов с ним могли бы заниматься индивидуально, а не в группе, где, кроме него, было еще трое.
Все они были моложе его, физически сильнее и лучше подготовлены. Мистер Уинч дал Эшли возможность понаблюдать за ними. Удары были ему знакомы, но техника исполнения значительно проще. Повороты выполнялись гораздо резче, чем когда-либо доводилось видеть Эшли.
— Дело в том, мистер Эшли, что вас учили выполнять вращение вокруг воображаемой точки, — объяснял ему Уинч. — Так мог учить тот, кто когда-то видел подобное вращение на практике, возможно, вокруг неподвижного противника. Иногда такой метод срабатывает, иногда — нет. А все потому, что эта система вторична. Все вторичное неполноценно, так как оно воспроизводит только внешнюю сторону, не затрагивая сути. Существуют и другие причины. Как известно, ни один из мастеров кунг-фу, пытавшихся сразиться с тайскими боксерами, не выстоял и одного раунда. Почему?
Чтобы хоть как-то размять затекшую спину. Эшли поднял руку. Мистер Уинч кивнул.
— Потому что их учили не сражаться, а только изображать бой, — сказал Эшли.
— Очень хорошо, — сказал мистер Уинч. — Но еще важнее, что боксеры — суровые люди, там нет мягкотелых. Своим искусством они зарабатывают себе на жизнь. Боксеры работали, а мастера кунг-фу играли. Встаньте в другую позицию, Эшли.
— В какую, мистер Уинч?
— В любую, «рюмка». Примите высокую стойку или низкую. Вы, вероятно, ощущали бы себя уверенней с ружьем в руках и на расстоянии двухсот ярдов отсюда. Но ружья я вам не дам.
— Чему мне предстоит научиться?
— Тому, что дураки быстро расстаются с жизнью.
Мистер Уинч хлопнул в ладоши, и крупный, с прической ежиком блондин с суровым лицом и холодными голубыми глазами выступил вперед и ринулся на Билла Эшли. Эшли не видел удара и почувствовал его только тогда, когда попробовал шевельнуть левой ногой. Она не двигалась.
Затем другой, огромный, мощный и обросший, как медведь, хихикнув, нанес удар в правую руку. Было ощущение, как будто в его плечо вонзились ножи, и Билл Эшли внезапно осознал, что руки, оказывается, нужны для поддержания равновесия. И когда третий нападавший нанес удар в левую ногу, Эшли оказался на полу, корчась и воя от боли.
А затем мистер Уинч искалечил его правую ногу.
Эшли стонал от боли, когда они снимали с него белое кимоно-ги. Наверное, сломаны кости, пронеслось в его голове. Это не по правилам. На тренировках костей не ломают. Это уже не тренировка. Он увидел, как под потолком развевается лист рисовой бумаги, и, ощутив спиной холод, понял, что кто-то открыл окно. Он не ошибся — стало холоднее. Он знал, что с него все сняли, но не мог оглядеть себя. Он не мог пошевелить головой, так как это вызывало невыносимую боль в суставах, будто кто-то разрывал его связки.
Он увидел, что свиток стал медленно опускаться вниз — обрезанная с боков перевернутая трапеция, перечеркнутая вертикальной линией. Незамысловатый символ, который он никогда не видел раньше.
— За что? За что? — тихо стонал Билл Эшли, так как от крика боль усиливалась.
— За то, что ты работаешь в Фолкрофте, дорогая «рюмка», — услышал он голос мистера Уинча. Повернуть голову в его сторону он не мог от боли.
— Значит, дело не в моих деньгах.
— Конечно, и в них.
— А Фолкрофт?
— И это тоже. Но деньги никогда не помешают, дорогая «рюмка». Тебя плохо учили. С момента рождения ты шел к этому дню своей жизни, потому что тебя плохо учили. Прощай, дорогая «рюмка», ты не был создан для боевых искусств.
То, что его оставили лежать голым на холоде на деревянном полу в замке Килдонан, было в каком-то смысле даже к лучшему, так как боль утихла и скоро должна была совсем пройти. Ночью температура еще понизилась, и Эшли потерял сознание, будто провалился в глубокую тьму. Его вывел из забытья слабый утренний свет, однако днем, при ярком солнце, он вновь провалился в глубокую тьму, и на этот раз уже навсегда.
Его нашел через шесть дней детектив из Скотланд-Ярда, которому кто-то позвонил и голосом, «видимо, принадлежавшим азиату», как его там охарактеризовали, сообщил, где находится тело.
В полицию также прислали по почте водительские права Эшли, жителя Нью-Йорка, США. Поскольку они были адресованы именно тому детективу, которому до этого звонили, он решил, что обнаруженный труп и есть Уильям Эшли, тридцати восьми лет, проживавший на Плезант-лейн, Рай, штат Нью-Йорк, рост пять футов с лишним, вес сто семьдесят фунтов, глаза карие, шатен, на левой руке родинка, очков не носит.
Дело не только тщательно расследовалось, оно получило известность как «Убийство в замке Килдонан». Детектив выступал по телевидению, рассказывая о страшных подробностях этой смерти и о том, что по подозрению в убийстве полиция разыскивает сумасшедшего.
Эшли умер от переохлаждения, а не от того, что его конечности были перебиты в суставах, заявил он. Улик пока никаких. Но впечатление сцена убийства производит ужасающее, просто жуткое. Пресса может использовать эти его слова. Ужасающее! Он никогда не видел ничего подобного.
После двух пресс-конференций кряду детективу задал ряд вопросов представитель британской разведки.
— Долго ли умирал этот бедолага Эшли?
— Да, сэр. Он умер от переохлаждения.
— При нем были какие-нибудь бумаги?
— Нет, сэр. Он был совершенно голый. Холод убивает быстрее, чем жажда или голод.
— Да, нам это известно. Есть ли какие-то свидетельства того, что его пытали для получения информации?
— Знаете, сэр, бросить человека с переломанными конечностями голым на холодном полу в продуваемом сквозняком замке в горах — это не слишком вежливое обращение, не так ли?
— То есть вы не знаете?
— Именно, сэр. А что, этот парень был важной персоной?
— Вы полагаете, что я буду отвечать на такой вопрос?
— Нет, сэр.
— Вы выяснили, кому принадлежит замок?
— Государству, сэр. Несколько лет назад он был национализирован из-за неуплаты налогов. Владелец не смог, так сказать, содержать его.
— Что это означает?
— Что в замке никто не жил.
— Понятно. Вы хотите сказать, что это дело рук привидений?
— Нет, сэр.
— Очень хорошо. Мы еще свяжемся с вами. И забудьте о нашем разговоре, пожалуйста.
— Уже забыл, сэр.
Сведения, которые сообщили британские спецслужбы американскому посольству в Лондоне, были краткими. Эшли приехал в Англию как турист, сразу же направился в Шотландию, прожил одну ночь в маленькой гостинице, а потом более чем через неделю его тело было найдено в полурасчлененном состоянии.
Гроб во время похорон не открывали. И правильно, так как там лежало уже не тело Уильяма Эшли, а неопознанный труп из Нью-Йоркского городского морга. Тело Эшли находилось в медицинской школе в пригороде Чикаго, где врач, считавший, что он работает на ЦРУ, исследовал его конечности. Удары, скорее всего, были нанесены чем-то вроде кувалды. Человеческая рука вряд ли смогла бы так раздробить суставы. Эшли действительно умер от переохлаждения, пневмония в сочетании с отеком легких привела к смерти, аналогичной той, которая наступает у утопленников.
В местечке Рай, штат Нью-Йорк, агент, считавший, что он работает на ФБР, и действующий под видом сотрудника Федерального резервного фонда, проследил за тем, чтобы восемь тысяч долларов, пропавших со сберегательного счета Эшли, поступили обратно, будто их никогда и не снимали.
Единственный человек, который точно знал, что делали эти люди и зачем, сидел за столом в кабинете в санатории Фолкрофт, глядя через непроницаемое для взглядов снаружи стекло на залив Лонг-Айленд, в надежде, что Эшли действительно стал жертвой ограбления.