Ким Ир Сен увидел в этих глазах вечную жажду крови, словно она всегда таилась там, и он вновь подумал, не обернется ли вскоре это против него?
Дом Чиуна стоял в конце улицы, ярдах в тридцати от площади. Нуич улыбнулся.
— Пора, — сказал он.
Не дожидаясь ответа, он пошел по песку и пыли к дому Мастера Синанджу. Ким Ир Сен остался стоять у машины. Понимая, что все взгляды устремлены на него, Нуич направился прямо к двери дома Чиуна и ударил в нее кулаком. Раковины на двери затрещали и посыпались на ступени.
— Кто там? — послышался после небольшой паузы молодой женский голос.
— Это я, Нуич. Из рода Мастера Синанджу. Я — новый Мастер. Выгони вон жалкого американца и дряхлого предателя, выдавшего секреты нашего Дома.
Наступила долгая пауза.
Потом вновь раздался голос девушки:
— Уходи! Дома никого нет.
Нуич вновь постучал.
— Тебе не удастся спрятаться, старик, как и твоему белому приспешнику, которого ты хотел поставить над жителями деревни. Выходи, пока я не вытащил тебя наружу за тощий загривок.
Опять пауза.
И снова раздался голос девушки:
— Никому не позволено входить в дом Мастера Синанджу без разрешения Мастера. Уходи прочь, бродяга.
Нуич постоял, обдумывая уловку Чиуна. По традиции, Чиун ничего не мог сделать Нуичу, так как Мастер Синанджу не имел права поднимать руку на односельчанина. Но запрет терял силу, если Нуич войдет в дом Чиуна без приглашения: тогда тот мог расправиться с ним, как с обыкновенным грабителем. Такая перспектива Нуича не устраивала. Как выманить старика и американца из дома?
Он быстро направился назад к Ким Ир Сену. Нуич придумал, что надо делать. Он поговорил с председателем, и Сен со свитой пошли следом за Нуичем к дому.
Нуич вновь постучал в дверь. И снова женский голос ответил:
— Уходи.
— Здесь председатель Сен, — сказал Нуич, возвысив голос, чтобы не только Чиун, но и жители деревни слышали его.
Опять пауза.
Вновь раздался женский голос:
— Скажи ему, что он не туда попал. Ближайший публичный дом находится в Пхеньяне.
Нуич заговорил резко и решительно:
— Скажи старику, что если он и белая империалистическая свинья не выйдут, то председатель прикажет взорвать дом, превращенный в шпионское логово, где укрылся враг народа.
Он повернулся и улыбнулся Сену.
Еще одна пауза, на этот раз длинная.
Наконец, женский голос сказал:
— Иди на площадь. Там Мастер встретится с тобой.
— Скажи ему, пусть поторопится, — приказал Нуич. — Нам некогда возиться со старичками.
Он повернулся и вместе с Ким Ир Сеном направился обратно к площади, где остановился в ожидании возле «кадиллака» председателя. Жители Синанджу, наблюдавшие за развитием событий из домов и лавок, высыпали на старый деревянный тротуар и приветствовали председателя и Нуича радостными возгласами.
Чиун слышал ультимативное требование Нуича, а теперь до его слуха долетели приветственные восклицания, и он понял их причину. Он посмотрел на залив. После долгих лет его беззаветного служения вот чем кончается вековая традиция: Мастер Синанджу в своей родной деревне унижен отпрыском своего же рода, а жители приветствуют незваного гостя.
Как славно было бы сделать то, что следовало: выйти на деревянную площадь и превратить Нуича в кучу мяса и переломанных костей. Но вековая традиция, взрастившая в Чиуне гордость, воспитала в нем и чувство ответственности. Сейчас он опозорен перец жителями деревни, но будет опозорен и в собственных глазах, если поднимет руку на Нуича.
Тот все понимал, и сознание неуязвимости развязало ему язык.
Чиун знал: это Римо должен был принять вызов и уничтожить Нуича навеки. Так было сказано в старинных книгах. Но Римо спал, его мышцы не действовали, он был беспомощен, как младенец.
И поскольку ни Римо, ни Чиун не могли сразиться с Нуичем, титул Мастера Синанджу впервые с незапамятных времен должен был перейти к тому, кто не был достоин носить его с честью и гордостью.
Чиун встал с циновки, вошел в большую комнату и зажег свечу. Затем вынул из сундука длинную белую одежду — одеяние невинности, а также черное боевое кимоно. Он любовно погладил его, а потом убрал обратно. Он будет в одежде белого цвета — цвета духовной и телесной чистоты.
Чиун быстро оделся и встал на колени перед свечой, дабы помолиться предкам, сконцентрировавшись на сути школы Синанджу: выжить.
И Чиун решился. Он отдаст титул Мастера, выкупив тем самым жизнь Римо. А когда-нибудь потом, когда Римо поправится, ему представится шанс отобрать титул.
Это не принесет славы Чиуну. К тому времени о нем останется память как об отступнике, первом Мастере, добровольно отдавшем свою корону. Но по крайней мере, сохранится возможность отобрать у Нуича титул. Хоть малое, но все же утешение.
Он протянул руку с длинными ногтями и потушил пламя свечи, сжав фитиль между большим и указательным пальцами. Плавно поднялся, так что его одеяние не колыхнулось.
— Мастер? — сказала девушка, появившись рядом с ним.
— Да?
— Вы идете?
— Я Мастер. Я не могу спасаться бегством.
— Но им нужны не вы! Они требуют американца. Отдайте его!
— Дитя мое, — сказал Чиун, — он мой сын.
Девушка покачала головой.
— Он белый. Мастер.
— Он мне роднее, чем любой желтолицый человек. Меня роднит с ним не кровь, а сердце, ум и душа. Я не могу предать его.
Чиун погладил девушку по щеке и вышел из дома.
Тем временем на площади жители деревни собрались вокруг машины, у которой стояли Нуич и председатель Ким Ир Сен. Солдаты-мотоциклисты не позволяли подойти близко, но народ ясно выражал свое настроение криками.
— Мастер слишком стар!
— Он предал нас, выдав секреты белому человеку!
— Нуич возродит былую славу Синанджу!
Некоторые все же считали, что нужно сказать и о том, что трудами Чиуна жила деревня, что простым людям не всегда дано понять Мастера, что бедные не голодали, и стариков не выгоняли из дома, и не топили детей в море — все благодаря Чиуну. Но они молчали, так как, судя по всему, никто не хотел их слушать. Каждый, похоже, старался погромче восславить Нуича, который хмелел от лести, стоя рядом с председателем.
— Где же он? — спросил Ким Ир Сен.
Ответа не последовало. Толпа смолкла, говор оборвался на полуслове. Все повернулись к дому Чиуна.
По улице медленно, направляясь к машинам, толпе и своему ниспровергателю, шел Чиун. Лицо его было бесстрастно, ступал он медленно, но легко, руки засунуты в широкие рукава традиционного белого одеяния.
— Где американец? — крикнул кто-то.
— Мастер-изменник все еще защищает пришельца с Запада! — раздался другой голос.
— Предатель! — завопил кто-то.
А затем площадь принялась скандировать:
— Предатель! Предатель! Предатель!
В глубине дома Чиуна девушка-служанка слышала свист и крики. Ее глаза наполнились слезами. Как они могли?! Как смели они так обращаться с Мастером? И в конце концов она поняла. Они ненавидели не Мастера, а белого американца! Все, что Мастер делает, — он делает для белого американца. Это несправедливо — губить жизнь Мастера из-за него.
Американцу от судьбы не уйти! Она прошла в большую комнату и вынула из отделанных жемчугом ножей блестящий кинжал с длинным красивым лезвием.
Держа его за спиной, она вошла в комнату, где спал Римо. Глаза его все еще были закрыты. Она встала на колени рядом со спящим, подняла глаза к небу и вознесла молитву предкам, дабы они одобрили ее намерение.
Она с ненавистью посмотрела на белого человека.
«Подними нож и вонзи ему в сердце», — подсказывал ей внутренний голос.
Белый человек открыл глаза и улыбнулся.
— Привет, детка. Где Чиун? — спросил он.
Она взметнула нож над головой, чтобы вонзить его в сердце Римо... но выронила его из рук и с плачем упала на грудь Римо.
Дом Чиуна стоял в конце улицы, ярдах в тридцати от площади. Нуич улыбнулся.
— Пора, — сказал он.
Не дожидаясь ответа, он пошел по песку и пыли к дому Мастера Синанджу. Ким Ир Сен остался стоять у машины. Понимая, что все взгляды устремлены на него, Нуич направился прямо к двери дома Чиуна и ударил в нее кулаком. Раковины на двери затрещали и посыпались на ступени.
— Кто там? — послышался после небольшой паузы молодой женский голос.
— Это я, Нуич. Из рода Мастера Синанджу. Я — новый Мастер. Выгони вон жалкого американца и дряхлого предателя, выдавшего секреты нашего Дома.
Наступила долгая пауза.
Потом вновь раздался голос девушки:
— Уходи! Дома никого нет.
Нуич вновь постучал.
— Тебе не удастся спрятаться, старик, как и твоему белому приспешнику, которого ты хотел поставить над жителями деревни. Выходи, пока я не вытащил тебя наружу за тощий загривок.
Опять пауза.
И снова раздался голос девушки:
— Никому не позволено входить в дом Мастера Синанджу без разрешения Мастера. Уходи прочь, бродяга.
Нуич постоял, обдумывая уловку Чиуна. По традиции, Чиун ничего не мог сделать Нуичу, так как Мастер Синанджу не имел права поднимать руку на односельчанина. Но запрет терял силу, если Нуич войдет в дом Чиуна без приглашения: тогда тот мог расправиться с ним, как с обыкновенным грабителем. Такая перспектива Нуича не устраивала. Как выманить старика и американца из дома?
Он быстро направился назад к Ким Ир Сену. Нуич придумал, что надо делать. Он поговорил с председателем, и Сен со свитой пошли следом за Нуичем к дому.
Нуич вновь постучал в дверь. И снова женский голос ответил:
— Уходи.
— Здесь председатель Сен, — сказал Нуич, возвысив голос, чтобы не только Чиун, но и жители деревни слышали его.
Опять пауза.
Вновь раздался женский голос:
— Скажи ему, что он не туда попал. Ближайший публичный дом находится в Пхеньяне.
Нуич заговорил резко и решительно:
— Скажи старику, что если он и белая империалистическая свинья не выйдут, то председатель прикажет взорвать дом, превращенный в шпионское логово, где укрылся враг народа.
Он повернулся и улыбнулся Сену.
Еще одна пауза, на этот раз длинная.
Наконец, женский голос сказал:
— Иди на площадь. Там Мастер встретится с тобой.
— Скажи ему, пусть поторопится, — приказал Нуич. — Нам некогда возиться со старичками.
Он повернулся и вместе с Ким Ир Сеном направился обратно к площади, где остановился в ожидании возле «кадиллака» председателя. Жители Синанджу, наблюдавшие за развитием событий из домов и лавок, высыпали на старый деревянный тротуар и приветствовали председателя и Нуича радостными возгласами.
Чиун слышал ультимативное требование Нуича, а теперь до его слуха долетели приветственные восклицания, и он понял их причину. Он посмотрел на залив. После долгих лет его беззаветного служения вот чем кончается вековая традиция: Мастер Синанджу в своей родной деревне унижен отпрыском своего же рода, а жители приветствуют незваного гостя.
Как славно было бы сделать то, что следовало: выйти на деревянную площадь и превратить Нуича в кучу мяса и переломанных костей. Но вековая традиция, взрастившая в Чиуне гордость, воспитала в нем и чувство ответственности. Сейчас он опозорен перец жителями деревни, но будет опозорен и в собственных глазах, если поднимет руку на Нуича.
Тот все понимал, и сознание неуязвимости развязало ему язык.
Чиун знал: это Римо должен был принять вызов и уничтожить Нуича навеки. Так было сказано в старинных книгах. Но Римо спал, его мышцы не действовали, он был беспомощен, как младенец.
И поскольку ни Римо, ни Чиун не могли сразиться с Нуичем, титул Мастера Синанджу впервые с незапамятных времен должен был перейти к тому, кто не был достоин носить его с честью и гордостью.
Чиун встал с циновки, вошел в большую комнату и зажег свечу. Затем вынул из сундука длинную белую одежду — одеяние невинности, а также черное боевое кимоно. Он любовно погладил его, а потом убрал обратно. Он будет в одежде белого цвета — цвета духовной и телесной чистоты.
Чиун быстро оделся и встал на колени перед свечой, дабы помолиться предкам, сконцентрировавшись на сути школы Синанджу: выжить.
И Чиун решился. Он отдаст титул Мастера, выкупив тем самым жизнь Римо. А когда-нибудь потом, когда Римо поправится, ему представится шанс отобрать титул.
Это не принесет славы Чиуну. К тому времени о нем останется память как об отступнике, первом Мастере, добровольно отдавшем свою корону. Но по крайней мере, сохранится возможность отобрать у Нуича титул. Хоть малое, но все же утешение.
Он протянул руку с длинными ногтями и потушил пламя свечи, сжав фитиль между большим и указательным пальцами. Плавно поднялся, так что его одеяние не колыхнулось.
— Мастер? — сказала девушка, появившись рядом с ним.
— Да?
— Вы идете?
— Я Мастер. Я не могу спасаться бегством.
— Но им нужны не вы! Они требуют американца. Отдайте его!
— Дитя мое, — сказал Чиун, — он мой сын.
Девушка покачала головой.
— Он белый. Мастер.
— Он мне роднее, чем любой желтолицый человек. Меня роднит с ним не кровь, а сердце, ум и душа. Я не могу предать его.
Чиун погладил девушку по щеке и вышел из дома.
Тем временем на площади жители деревни собрались вокруг машины, у которой стояли Нуич и председатель Ким Ир Сен. Солдаты-мотоциклисты не позволяли подойти близко, но народ ясно выражал свое настроение криками.
— Мастер слишком стар!
— Он предал нас, выдав секреты белому человеку!
— Нуич возродит былую славу Синанджу!
Некоторые все же считали, что нужно сказать и о том, что трудами Чиуна жила деревня, что простым людям не всегда дано понять Мастера, что бедные не голодали, и стариков не выгоняли из дома, и не топили детей в море — все благодаря Чиуну. Но они молчали, так как, судя по всему, никто не хотел их слушать. Каждый, похоже, старался погромче восславить Нуича, который хмелел от лести, стоя рядом с председателем.
— Где же он? — спросил Ким Ир Сен.
Ответа не последовало. Толпа смолкла, говор оборвался на полуслове. Все повернулись к дому Чиуна.
По улице медленно, направляясь к машинам, толпе и своему ниспровергателю, шел Чиун. Лицо его было бесстрастно, ступал он медленно, но легко, руки засунуты в широкие рукава традиционного белого одеяния.
— Где американец? — крикнул кто-то.
— Мастер-изменник все еще защищает пришельца с Запада! — раздался другой голос.
— Предатель! — завопил кто-то.
А затем площадь принялась скандировать:
— Предатель! Предатель! Предатель!
В глубине дома Чиуна девушка-служанка слышала свист и крики. Ее глаза наполнились слезами. Как они могли?! Как смели они так обращаться с Мастером? И в конце концов она поняла. Они ненавидели не Мастера, а белого американца! Все, что Мастер делает, — он делает для белого американца. Это несправедливо — губить жизнь Мастера из-за него.
Американцу от судьбы не уйти! Она прошла в большую комнату и вынула из отделанных жемчугом ножей блестящий кинжал с длинным красивым лезвием.
Держа его за спиной, она вошла в комнату, где спал Римо. Глаза его все еще были закрыты. Она встала на колени рядом со спящим, подняла глаза к небу и вознесла молитву предкам, дабы они одобрили ее намерение.
Она с ненавистью посмотрела на белого человека.
«Подними нож и вонзи ему в сердце», — подсказывал ей внутренний голос.
Белый человек открыл глаза и улыбнулся.
— Привет, детка. Где Чиун? — спросил он.
Она взметнула нож над головой, чтобы вонзить его в сердце Римо... но выронила его из рук и с плачем упала на грудь Римо.
Глава шестнадцатая
— Где эта американская свинья? — презрительно спросил Нуич, глядя на стоявшего в двух шагах Чиуна.
Чиун пренебрег ответом и обратился к председателю:
— Я вижу, ты сделал свой выбор.
Председатель пожал плечами.
— Очень типично для пхеньянца, — сказал Чиун. — Связаться с продажной свиньей!
Один из мотоциклистов шагнул вперед и поднял пистолет над головой, чтобы ударить Чиуна. Чиун не пошевелился. Ким Ир Сен рявкнул:
— Отставить!
Солдат медленно опустил руку и, с ненавистью глядя на Чиуна, отошел.
— Не сердись, — заметил Чиун. — Твой председатель только что спас тебе жизнь.
— Довольно, — сказал Нуич. — Где Римо?
— Отдыхает, — ответил Чиун.
— Я вызвал его на бой. Он испугался?!
— Трус! Трус! Предатель! Предатель, посвятивший в свои секреты труса, — послышались выкрики в толпе.
Чиун подождал, пока стихнет шум.
— Кто трус? — спросил он. — Раненый белый человек? Или этот трусливый заяц, который подослал к нему трех убийц?
— Хватит, старик, — сказал Нуич.
— Нет, погоди, — ответил Чиун. — Ты дурачишь людей, внушая им, будто ты, Нуич, очень храбрый. А ты рассказал им, что произошло, когда ты в последний раз встречался с американцем? В музее, где выставлены мертвые киты? Как он, точно ребенка, связал тебя твоим же поясом?
Нуич вспыхнул:
— Ему помогли. Он сделал это не один!
— А ты рассказал им, как пытался убить Мастера в далекой стране, где добывают нефть? И как я бросил тебя поджариваться на солнце, точно морскую звезду?
— Ты слишком много болтаешь, старик, — злобно ответил Нуич. — Я здесь, чтобы раз и навсегда избавиться от американца. И тогда я, а не ты, буду Мастером Синанджу. Потому что ты предал свой народ, раскрыв секреты белому человеку!
— Предатель! Предатель! — снова послышались голоса.
— Ты забыл легенду о ночном тигре Синанджу, — сказал Чиун. — О мертвеце с бледным лицом, который придет из мира теней и которого Мастер научит своему искусству, чтобы тот превратился в ночного тигра и стал бессмертен. Ты забыл об этом?
— Это все детские сказочки, — насмешливо ответил Нуич. — Давай сюда твоего американца и посмотрим, кто бессмертен.
— Где он? Белый человек... тащи его сюда! — Голоса слились в рев.
И тогда Чиун тихо сказал Нуичу:
— Синанджу будет твоей, Нуич. Но пусть Римо останется жить. Вот моя цена.
Громко, чтобы слышали все, Нуич ответил:
— Я не желаю сговариваться со стариками и глупцами. Римо должен умереть. А тебе пора к предкам!
Толпа замерла. В старые времена — еще до того, как Мастера Синанджу стали поддерживать существование жителей деревни, — престарелых, больных, а также голодных детей «отсылали к предкам»: топили в холодных водах залива.
Чиун пристально смотрел в глаза Нуича. В них не было ни капли жалости или сострадания, ни проблеска человечности. Это был окончательный ответ.
— Я сам отправлюсь к предкам, — сказал Чиун. — Но человек с белой кожей должен жить.
Его тихий голос взывал к милосердию Нуича.
В ответ тот язвительно улыбнулся и сказал:
— Пока Римо жив, секреты Синанджу — не секреты. Он постиг наше древнее искусство и должен умереть вместе с ним. Теперь же!
— Сейчас же! — послышались крики. — Американец должен умереть!
И тогда над обезумевшей толпой зазвенел голос. И этот голос заставил всех обратить взгляды к дворцу Мастера. И замолчали они, и увидели, что на пыльной дороге стоит белый человек, одетый в черное кимоно без пояса.
И это его голос, подобно колоколу, прозвучал над головами жителей деревни, и с удивлением воззрились они друг на друга, ибо белый человек говорил на языке жителей деревни, и его слова были словами этой страны и ее древних обычаев, и означали они:
— Я — Шива, Разрушитель! Дестроер — ниспровергатель миров. Мертвый ночной тигр, созданный Мастером Синанджу. Кто этот пес, что дерзает бросить мне вызов?!
И толпа смолкла, охваченная ужасом.
Когда раздался голос Римо, Чиун как раз смотрел на Нуича. Старик видел, как расширились его глаза то ли от страха, то ли от удивления.
Ким Ир Сен выглядел не только изумленным, но и напуганным, что было простительно: он не принадлежал к Диму Синанджу.
Чиун медленно обернулся. Неужели боги услышали его молитву и ниспослали Римо чудесное исцеление?
Но надежда покинула Чиуна, когда он увидел Римо, который стоял с трудом, опираясь всем телом на здоровую левую ногу, руки его беспомощно висели вдоль тела, прижатые к бедрам, чтобы хоть как-то облегчить боль в плечах.
Когда Чиун подумал о той боли, которую испытал Римо, одеваясь и шагая по пыльной дороге к деревенской площади, его сердце переполнилось любовью и жалостью к нему, потому что сейчас Римо лицом к лицу столкнулся со смертоносной жаждой мести Нуича.
Нуич понял все. Он заметил запястья, неловко прижатые к бедрам, он увидел, что единственная опора Римо — это его левая нога. С безжалостной усмешкой он отделился от толпы и направился к Римо.
Римо стоял на месте. Его голова буквально раскалывалась от боли. Нуич должен нанести четвертый удар в левую ногу Римо, изуродовать и убить его.
Но оставался шанс, что Нуич проявит неосторожность. Если он подойдет слишком близко, то более массивному американцу, может быть, удастся подмять его под себя и как-нибудь нанести удар. Это было все, на что он мог рассчитывать, но когда он увидел глаза Нуича, то понял, что этого недостаточно.
Поверх головы Нуича Римо видел стоявшего неподвижно Чиуна, его лицо было печально. Римо знал, что сейчас мучило Чиуна — любовь к Римо, отказ опозорить Дом, подняв руку на жителя деревни, даже если им был Нуич.
Нуич остановился вне досягаемости для Римо.
— Так ты еще жив... — сказал он.
— Давай начинай, пес, — ответил Римо.
— Как угодно.
Римо ждал, когда Нуич подойдет поближе и нанесет четвертый удар в левую ногу.
Но Нуич, выбросив вперед ногу, носком нанес удар в порванные мышцы правого плеча Римо. Тот вскрикнул от боли, когда едва поджившие мускулы снова порвались.
Запястье соскользнуло с бедра. Тяжесть руки уже не вызывала такой боли, как само плечо.
Нуич медленно пошел вокруг Римо, словно тот был неподвижным предметом. Римо не мог даже обернуться, чтобы увидеть удар. Он пришелся в левое плечо, в пучок мышц. Римо опять закричал от боли, почувствовав, как рвутся мышечные волокна.
Но он все еще стоял на ногах.
Нуич опять появился перед ним с искаженным ненавистью лицом.
— Так это ты Шива?! Ты, белое ничтожество, как и все белые, развращенный, как и все американцы. А как тебе понравится вот это, ночной тигр? — крикнул он и нанес удар левой ногой по уже искалеченному правому бедру Римо.
Опять раздался крик.
Римо упал лицом в дорожную пыль. Он чувствовал каждую частицу своего тела, пронизанную болью, и даже не пытался подняться, понимая, что все его усилия окажутся бесполезными.
Нуич смотрел на него сверху вниз.
— Выходит, четвертый удар пока и не нужен, — злобно усмехнулся он. — Что ж, повременим. Жди и трепещи.
Затем он повернулся к Чиуну и Ким Ир Сену.
В толпе раздались одобрительные возгласы:
— Да здравствует Нуич! Да здравствует новый Мастер! Поглядите на жалкого американца! — И жители деревни стали смеяться, указывая на Римо.
Нуич отошел в сторону. Римо остался лежать на улице, его рот был забит пылью, к лицу прилипли комья грязи. Сначала он не мог понять почему, а потом сообразил — от слез: он плакал.
Но даже слезы причиняли ему боль. И он лежал в надежде, что Нуич скоро добьет его.
Нуич стоял рядом с Чиуном и Ким Ир Сеном.
— Смотрите, вот он! Лижет грязь Синанджу. Чужак, которому один из старейших выдал наши тайны. Он решил, что белый человек силен и мудр. Взгляните на него! Вы и теперь считаете его сильным?
Все снова посмотрели на Римо. Кто-то громко засмеялся, другие подхватили, и вскоре вся деревня хохотала, глядя на Римо, лежавшего без движения, уткнувшись лицом в грязь.
Нуич тоже хохотал, а когда смех стих, громко спросил:
— Что вы скажете о мудрости того, кто выбрал белого человека за его силу? Говорю вам: Чиун слишком стар. Слишком стар, чтобы быть вам защитником. Слишком стар, чтобы быть Мастером Синанджу. Слишком стар! Ему остается только отправиться к предкам, как поступали в былые времена старые, слабые и глупые люди.
В толпе раздались голоса:
— Отправляйся к предкам, Чиун! Нуич наш новый Мастер! Отошлите старика домой!
Лежа в придорожной пыли, Римо слышал эти слова и понимал, что они означают. Ему хотелось крикнуть: «Чиун, спасайся, эти люди не стоят и твоего плевка!» Но он не мог вымолвить ни слова. Римо слышал не только голоса толпы. Он услышал и другой голос, который он знал много лет, голос, научивший его мудрости. Но сейчас он звучал совсем по-другому, казался старческим и усталым. Голос произнес:
— Хорошо, я отправлюсь к предкам.
Это был Чиун, но голос его не был похож на прежний. Истинный голос Чиуна был совсем другим. Сильным и решительным. Однажды, когда Римо умирал от ожогов, он слышал голос Чиуна и запомнил его. Чиун тогда сказал:
— Римо, я не позволю тебе умереть. Я собираюсь причинить тебе боль, но ты останешься жить, потому что ты обязан жить.
И в другой раз, когда Римо был отравлен, он в забытьи слышал голос Чиуна:
— Живи, Римо, живи! Этому я тебя и учил: жить! Ты не можешь умереть, не имеешь права стать слабым, не можешь состариться до тех пор, пока твой ум не позволит тебе этого. Твой разум превосходит твою силу, он более могуч, чем мускулы. Слушай, что тебе говорит твой разум, Римо. А он говорит — живи!
Таков был истинный голос Чиуна. А голос этого старика выносил себе смертный приговор, и это не голос Чиуна. Так сказал себе Римо. Это был голос самозванца, потому что Чиун не смеет умирать, и Римо обязан сказать ему об этом. Римо скажет ему «Чиун, ты должен жить!» Но для этого надо заставить себя двигаться.
Правая рука Римо была вытянута. Превозмогая боль, он заставил себя ощутить кончиками пальцев пыль, пошевелил указательным пальцем и почувствовал пыль и грязь, забившиеся под ноготь. «Смотри, Чиун, я жив, — думал Римо, — жив, потому что мой разум приказывает мне жить. Я помню твои слова, даже если ты забыл их». И Римо заставил себя шевельнуть средним пальцем.
Его левая рука лежала под головой. Боль обожгла плечо, словно раскаленная кочерга, когда он чуть пошевелил рукой. «Разве ты не говорил мне, Чиун, что боль — это цена, которую нужно платить, чтобы остаться в живых? Боль принадлежит живым. Только мертвые не испытывают боли».
Римо снова услышал торжествующий и громкий голос Нуича, требовавшего, чтобы Чиун сейчас же отправился к морю, вошел бы в воды залива и шел, пока его голова не скроется под водой и он не окажется там, где находятся его предки. Он услышал и голос Чиуна, тихий, печальный и слабый, голос человека, понесшего огромную утрату. Он говорил, что не может уйти, пока не совершится его примирение с предками.
Римо ощущал боль в правом бедре, в разорванных мышечных волокнах. Первый раз удар по этому месту нанесла Линетт Бардвел, а потом Нуич разбередил старую, слегка затянувшуюся рану.
Римо повращал крепко зажмуренными глазами. Он ощущал свои мускулы, чувствовал, что они существуют, и, сжав губы, чтобы не закричать от боли, напряг их. Такой боли он еще не испытывал никогда. «Но, Чиун, разве боль не говорит о том, что я жив?»
Теперь он услышал другой голос. Он был незнаком Римо и, должно быть, принадлежал корейскому чиновнику, стоявшему рядом с Чиуном и Нуичем. Голос говорил, что у Чиуна остается еще несколько минут, прежде чем он отправится к предкам, а американца следует прикончить так, как предложит Нуич. Но труп его нужно будет переправить в американское посольство в знак протеста против проникновения шпионов в славную Корейскую Народно-Демократическую Республику.
Напрягая мышцы ноги от бедра до икры, Римо обнаружил, что левая нога еще действует. А кроме того, работал главный орган — мозг. Его ум был хозяином тела, разум управлял плотью. Римо облизнул губы, ощутив на языке грязь, и от этого разозлился на самого себя за падение, на Чиуна за отказ от борьбы, на Нуича за то, что тот всегда стоял у него на дороге.
Но больше всего он злился на себя.
Он перестал прислушиваться к гулу голосов, а заговорил сам с собой, беззвучно, обращаясь к своим собственным мышцам, которые услышали его, потому что стали двигаться.
Толпа утихла, слышалось только невнятное бормотание, которое покрыл голос Нуича. Он обратился к Чиуну:
— Старик, у тебя осталось пять минут.
А затем Римо услышал другой голос и поразился, потому что это был его собственный голос. Он говорил громко, будто не чувствуя боли. И он поблагодарил свой разум, заставивший его тело двигаться.
— Еще не время, пес!
Раздался крик толпы: жители деревни, обернувшись, увидели стоящего на ногах Римо. Его черное кимоно было в пыли. Но он стоял, жители деревни не верили своим глазам. И все же он стоял, улыбаясь и пристально глядя на Нуича.
Когда Нуич обернулся и увидел Римо, то не смог скрыть удивления и ужаса, отразившихся на его лице. Он стоял, оторопев, рядом с Чиуном и председателем. Римо, у которого разрывалась от боли каждая частичка его тела, совершил единственное, на что был способен.
Он рванулся вперед.
Возможно, от неожиданности Нуич не сможет вовремя среагировать и Римо сможет приблизиться, достать его в последнем прыжке и подмять под себя прежде, чем снова упадет и тогда, возможно...
И Римо рванулся вперед, его тело все больше и больше клонилось к земле, и лишь стремление разума пока удерживало его от падения лицом вниз.
Оставалось три ярда.
Но Нуич снова владел собой. Он готовился нанести Римо решающий удар. И Римо видел это. Когда до врага оставался всего ярд, он отклонил тело вправо и, в падении на больное правое плечо, собрав остаток сил, нанес здоровой левой ногой удар в солнечное сплетение Нуича. Он почувствовал, как большой палец ноги проникает в тело, но не услышал хруста костей. И понял, что не попал в грудину. Он ранил Нуича, но удар не был смертельным. Это было все, что смог Римо. Лежа на земле, он умоляюще смотрел на Чиуна, как бы прося прощения. И тут раздался вопль, и глаза Нуича вылезли из орбит, и он хотел схватиться за живот, но не смог и рухнул наземь.
Нуич ткнулся лицом в пыль и остался лежать с открытыми глазами, бессмысленно уставившимися в грязь, словно в ней был высший смысл. Смысл жизни и смерти.
Римо пригляделся и понял, что Нуич мертв, но не мог понять, что произошло. Тут он потерял сознание, потому что ему было все равно.
Он не слышал, как Чиун объявил, что храбрость Римо превзошла мастерство Нуича, что тот умер не от удара, а от страха и что теперь жители деревни поймут, наконец, что Мастер поступил мудро, остановив свой выбор на Римо.
Римо не слышал, как жители деревни провозгласили вечную преданность Чиуну и восславили Римо, у которого оказалось сердце корейского льва в теле белого человека.
Он не видел, как жители деревни поволокли тело Нуича к заливу, чтобы бросить в воду на съедение крабам, и не слышал, как Чиун приказал солдатам председателя осторожно отнести Римо в дом Чиуна и как председатель обещал больше не вмешиваться в дела Синанджу и положить конец воровству губернатора, забиравшего деньги, которые Чиун посылал в Синанджу.
Когда его поднимали солдаты, Римо на мгновение пришел в себя и услышал голос Чиуна, снова громкий и требовательный, который приказывал: «Осторожно!» И перед тем как глаза его вновь закрылись, он успел заметить, что ноготь указательного пальца левой руки Чиуна испачкан чем-то красным.
Кроваво-красным.
Это была кровь, совсем свежая.
Чиун пренебрег ответом и обратился к председателю:
— Я вижу, ты сделал свой выбор.
Председатель пожал плечами.
— Очень типично для пхеньянца, — сказал Чиун. — Связаться с продажной свиньей!
Один из мотоциклистов шагнул вперед и поднял пистолет над головой, чтобы ударить Чиуна. Чиун не пошевелился. Ким Ир Сен рявкнул:
— Отставить!
Солдат медленно опустил руку и, с ненавистью глядя на Чиуна, отошел.
— Не сердись, — заметил Чиун. — Твой председатель только что спас тебе жизнь.
— Довольно, — сказал Нуич. — Где Римо?
— Отдыхает, — ответил Чиун.
— Я вызвал его на бой. Он испугался?!
— Трус! Трус! Предатель! Предатель, посвятивший в свои секреты труса, — послышались выкрики в толпе.
Чиун подождал, пока стихнет шум.
— Кто трус? — спросил он. — Раненый белый человек? Или этот трусливый заяц, который подослал к нему трех убийц?
— Хватит, старик, — сказал Нуич.
— Нет, погоди, — ответил Чиун. — Ты дурачишь людей, внушая им, будто ты, Нуич, очень храбрый. А ты рассказал им, что произошло, когда ты в последний раз встречался с американцем? В музее, где выставлены мертвые киты? Как он, точно ребенка, связал тебя твоим же поясом?
Нуич вспыхнул:
— Ему помогли. Он сделал это не один!
— А ты рассказал им, как пытался убить Мастера в далекой стране, где добывают нефть? И как я бросил тебя поджариваться на солнце, точно морскую звезду?
— Ты слишком много болтаешь, старик, — злобно ответил Нуич. — Я здесь, чтобы раз и навсегда избавиться от американца. И тогда я, а не ты, буду Мастером Синанджу. Потому что ты предал свой народ, раскрыв секреты белому человеку!
— Предатель! Предатель! — снова послышались голоса.
— Ты забыл легенду о ночном тигре Синанджу, — сказал Чиун. — О мертвеце с бледным лицом, который придет из мира теней и которого Мастер научит своему искусству, чтобы тот превратился в ночного тигра и стал бессмертен. Ты забыл об этом?
— Это все детские сказочки, — насмешливо ответил Нуич. — Давай сюда твоего американца и посмотрим, кто бессмертен.
— Где он? Белый человек... тащи его сюда! — Голоса слились в рев.
И тогда Чиун тихо сказал Нуичу:
— Синанджу будет твоей, Нуич. Но пусть Римо останется жить. Вот моя цена.
Громко, чтобы слышали все, Нуич ответил:
— Я не желаю сговариваться со стариками и глупцами. Римо должен умереть. А тебе пора к предкам!
Толпа замерла. В старые времена — еще до того, как Мастера Синанджу стали поддерживать существование жителей деревни, — престарелых, больных, а также голодных детей «отсылали к предкам»: топили в холодных водах залива.
Чиун пристально смотрел в глаза Нуича. В них не было ни капли жалости или сострадания, ни проблеска человечности. Это был окончательный ответ.
— Я сам отправлюсь к предкам, — сказал Чиун. — Но человек с белой кожей должен жить.
Его тихий голос взывал к милосердию Нуича.
В ответ тот язвительно улыбнулся и сказал:
— Пока Римо жив, секреты Синанджу — не секреты. Он постиг наше древнее искусство и должен умереть вместе с ним. Теперь же!
— Сейчас же! — послышались крики. — Американец должен умереть!
И тогда над обезумевшей толпой зазвенел голос. И этот голос заставил всех обратить взгляды к дворцу Мастера. И замолчали они, и увидели, что на пыльной дороге стоит белый человек, одетый в черное кимоно без пояса.
И это его голос, подобно колоколу, прозвучал над головами жителей деревни, и с удивлением воззрились они друг на друга, ибо белый человек говорил на языке жителей деревни, и его слова были словами этой страны и ее древних обычаев, и означали они:
— Я — Шива, Разрушитель! Дестроер — ниспровергатель миров. Мертвый ночной тигр, созданный Мастером Синанджу. Кто этот пес, что дерзает бросить мне вызов?!
И толпа смолкла, охваченная ужасом.
Когда раздался голос Римо, Чиун как раз смотрел на Нуича. Старик видел, как расширились его глаза то ли от страха, то ли от удивления.
Ким Ир Сен выглядел не только изумленным, но и напуганным, что было простительно: он не принадлежал к Диму Синанджу.
Чиун медленно обернулся. Неужели боги услышали его молитву и ниспослали Римо чудесное исцеление?
Но надежда покинула Чиуна, когда он увидел Римо, который стоял с трудом, опираясь всем телом на здоровую левую ногу, руки его беспомощно висели вдоль тела, прижатые к бедрам, чтобы хоть как-то облегчить боль в плечах.
Когда Чиун подумал о той боли, которую испытал Римо, одеваясь и шагая по пыльной дороге к деревенской площади, его сердце переполнилось любовью и жалостью к нему, потому что сейчас Римо лицом к лицу столкнулся со смертоносной жаждой мести Нуича.
Нуич понял все. Он заметил запястья, неловко прижатые к бедрам, он увидел, что единственная опора Римо — это его левая нога. С безжалостной усмешкой он отделился от толпы и направился к Римо.
Римо стоял на месте. Его голова буквально раскалывалась от боли. Нуич должен нанести четвертый удар в левую ногу Римо, изуродовать и убить его.
Но оставался шанс, что Нуич проявит неосторожность. Если он подойдет слишком близко, то более массивному американцу, может быть, удастся подмять его под себя и как-нибудь нанести удар. Это было все, на что он мог рассчитывать, но когда он увидел глаза Нуича, то понял, что этого недостаточно.
Поверх головы Нуича Римо видел стоявшего неподвижно Чиуна, его лицо было печально. Римо знал, что сейчас мучило Чиуна — любовь к Римо, отказ опозорить Дом, подняв руку на жителя деревни, даже если им был Нуич.
Нуич остановился вне досягаемости для Римо.
— Так ты еще жив... — сказал он.
— Давай начинай, пес, — ответил Римо.
— Как угодно.
Римо ждал, когда Нуич подойдет поближе и нанесет четвертый удар в левую ногу.
Но Нуич, выбросив вперед ногу, носком нанес удар в порванные мышцы правого плеча Римо. Тот вскрикнул от боли, когда едва поджившие мускулы снова порвались.
Запястье соскользнуло с бедра. Тяжесть руки уже не вызывала такой боли, как само плечо.
Нуич медленно пошел вокруг Римо, словно тот был неподвижным предметом. Римо не мог даже обернуться, чтобы увидеть удар. Он пришелся в левое плечо, в пучок мышц. Римо опять закричал от боли, почувствовав, как рвутся мышечные волокна.
Но он все еще стоял на ногах.
Нуич опять появился перед ним с искаженным ненавистью лицом.
— Так это ты Шива?! Ты, белое ничтожество, как и все белые, развращенный, как и все американцы. А как тебе понравится вот это, ночной тигр? — крикнул он и нанес удар левой ногой по уже искалеченному правому бедру Римо.
Опять раздался крик.
Римо упал лицом в дорожную пыль. Он чувствовал каждую частицу своего тела, пронизанную болью, и даже не пытался подняться, понимая, что все его усилия окажутся бесполезными.
Нуич смотрел на него сверху вниз.
— Выходит, четвертый удар пока и не нужен, — злобно усмехнулся он. — Что ж, повременим. Жди и трепещи.
Затем он повернулся к Чиуну и Ким Ир Сену.
В толпе раздались одобрительные возгласы:
— Да здравствует Нуич! Да здравствует новый Мастер! Поглядите на жалкого американца! — И жители деревни стали смеяться, указывая на Римо.
Нуич отошел в сторону. Римо остался лежать на улице, его рот был забит пылью, к лицу прилипли комья грязи. Сначала он не мог понять почему, а потом сообразил — от слез: он плакал.
Но даже слезы причиняли ему боль. И он лежал в надежде, что Нуич скоро добьет его.
Нуич стоял рядом с Чиуном и Ким Ир Сеном.
— Смотрите, вот он! Лижет грязь Синанджу. Чужак, которому один из старейших выдал наши тайны. Он решил, что белый человек силен и мудр. Взгляните на него! Вы и теперь считаете его сильным?
Все снова посмотрели на Римо. Кто-то громко засмеялся, другие подхватили, и вскоре вся деревня хохотала, глядя на Римо, лежавшего без движения, уткнувшись лицом в грязь.
Нуич тоже хохотал, а когда смех стих, громко спросил:
— Что вы скажете о мудрости того, кто выбрал белого человека за его силу? Говорю вам: Чиун слишком стар. Слишком стар, чтобы быть вам защитником. Слишком стар, чтобы быть Мастером Синанджу. Слишком стар! Ему остается только отправиться к предкам, как поступали в былые времена старые, слабые и глупые люди.
В толпе раздались голоса:
— Отправляйся к предкам, Чиун! Нуич наш новый Мастер! Отошлите старика домой!
Лежа в придорожной пыли, Римо слышал эти слова и понимал, что они означают. Ему хотелось крикнуть: «Чиун, спасайся, эти люди не стоят и твоего плевка!» Но он не мог вымолвить ни слова. Римо слышал не только голоса толпы. Он услышал и другой голос, который он знал много лет, голос, научивший его мудрости. Но сейчас он звучал совсем по-другому, казался старческим и усталым. Голос произнес:
— Хорошо, я отправлюсь к предкам.
Это был Чиун, но голос его не был похож на прежний. Истинный голос Чиуна был совсем другим. Сильным и решительным. Однажды, когда Римо умирал от ожогов, он слышал голос Чиуна и запомнил его. Чиун тогда сказал:
— Римо, я не позволю тебе умереть. Я собираюсь причинить тебе боль, но ты останешься жить, потому что ты обязан жить.
И в другой раз, когда Римо был отравлен, он в забытьи слышал голос Чиуна:
— Живи, Римо, живи! Этому я тебя и учил: жить! Ты не можешь умереть, не имеешь права стать слабым, не можешь состариться до тех пор, пока твой ум не позволит тебе этого. Твой разум превосходит твою силу, он более могуч, чем мускулы. Слушай, что тебе говорит твой разум, Римо. А он говорит — живи!
Таков был истинный голос Чиуна. А голос этого старика выносил себе смертный приговор, и это не голос Чиуна. Так сказал себе Римо. Это был голос самозванца, потому что Чиун не смеет умирать, и Римо обязан сказать ему об этом. Римо скажет ему «Чиун, ты должен жить!» Но для этого надо заставить себя двигаться.
Правая рука Римо была вытянута. Превозмогая боль, он заставил себя ощутить кончиками пальцев пыль, пошевелил указательным пальцем и почувствовал пыль и грязь, забившиеся под ноготь. «Смотри, Чиун, я жив, — думал Римо, — жив, потому что мой разум приказывает мне жить. Я помню твои слова, даже если ты забыл их». И Римо заставил себя шевельнуть средним пальцем.
Его левая рука лежала под головой. Боль обожгла плечо, словно раскаленная кочерга, когда он чуть пошевелил рукой. «Разве ты не говорил мне, Чиун, что боль — это цена, которую нужно платить, чтобы остаться в живых? Боль принадлежит живым. Только мертвые не испытывают боли».
Римо снова услышал торжествующий и громкий голос Нуича, требовавшего, чтобы Чиун сейчас же отправился к морю, вошел бы в воды залива и шел, пока его голова не скроется под водой и он не окажется там, где находятся его предки. Он услышал и голос Чиуна, тихий, печальный и слабый, голос человека, понесшего огромную утрату. Он говорил, что не может уйти, пока не совершится его примирение с предками.
Римо ощущал боль в правом бедре, в разорванных мышечных волокнах. Первый раз удар по этому месту нанесла Линетт Бардвел, а потом Нуич разбередил старую, слегка затянувшуюся рану.
Римо повращал крепко зажмуренными глазами. Он ощущал свои мускулы, чувствовал, что они существуют, и, сжав губы, чтобы не закричать от боли, напряг их. Такой боли он еще не испытывал никогда. «Но, Чиун, разве боль не говорит о том, что я жив?»
Теперь он услышал другой голос. Он был незнаком Римо и, должно быть, принадлежал корейскому чиновнику, стоявшему рядом с Чиуном и Нуичем. Голос говорил, что у Чиуна остается еще несколько минут, прежде чем он отправится к предкам, а американца следует прикончить так, как предложит Нуич. Но труп его нужно будет переправить в американское посольство в знак протеста против проникновения шпионов в славную Корейскую Народно-Демократическую Республику.
Напрягая мышцы ноги от бедра до икры, Римо обнаружил, что левая нога еще действует. А кроме того, работал главный орган — мозг. Его ум был хозяином тела, разум управлял плотью. Римо облизнул губы, ощутив на языке грязь, и от этого разозлился на самого себя за падение, на Чиуна за отказ от борьбы, на Нуича за то, что тот всегда стоял у него на дороге.
Но больше всего он злился на себя.
Он перестал прислушиваться к гулу голосов, а заговорил сам с собой, беззвучно, обращаясь к своим собственным мышцам, которые услышали его, потому что стали двигаться.
Толпа утихла, слышалось только невнятное бормотание, которое покрыл голос Нуича. Он обратился к Чиуну:
— Старик, у тебя осталось пять минут.
А затем Римо услышал другой голос и поразился, потому что это был его собственный голос. Он говорил громко, будто не чувствуя боли. И он поблагодарил свой разум, заставивший его тело двигаться.
— Еще не время, пес!
Раздался крик толпы: жители деревни, обернувшись, увидели стоящего на ногах Римо. Его черное кимоно было в пыли. Но он стоял, жители деревни не верили своим глазам. И все же он стоял, улыбаясь и пристально глядя на Нуича.
Когда Нуич обернулся и увидел Римо, то не смог скрыть удивления и ужаса, отразившихся на его лице. Он стоял, оторопев, рядом с Чиуном и председателем. Римо, у которого разрывалась от боли каждая частичка его тела, совершил единственное, на что был способен.
Он рванулся вперед.
Возможно, от неожиданности Нуич не сможет вовремя среагировать и Римо сможет приблизиться, достать его в последнем прыжке и подмять под себя прежде, чем снова упадет и тогда, возможно...
И Римо рванулся вперед, его тело все больше и больше клонилось к земле, и лишь стремление разума пока удерживало его от падения лицом вниз.
Оставалось три ярда.
Но Нуич снова владел собой. Он готовился нанести Римо решающий удар. И Римо видел это. Когда до врага оставался всего ярд, он отклонил тело вправо и, в падении на больное правое плечо, собрав остаток сил, нанес здоровой левой ногой удар в солнечное сплетение Нуича. Он почувствовал, как большой палец ноги проникает в тело, но не услышал хруста костей. И понял, что не попал в грудину. Он ранил Нуича, но удар не был смертельным. Это было все, что смог Римо. Лежа на земле, он умоляюще смотрел на Чиуна, как бы прося прощения. И тут раздался вопль, и глаза Нуича вылезли из орбит, и он хотел схватиться за живот, но не смог и рухнул наземь.
Нуич ткнулся лицом в пыль и остался лежать с открытыми глазами, бессмысленно уставившимися в грязь, словно в ней был высший смысл. Смысл жизни и смерти.
Римо пригляделся и понял, что Нуич мертв, но не мог понять, что произошло. Тут он потерял сознание, потому что ему было все равно.
Он не слышал, как Чиун объявил, что храбрость Римо превзошла мастерство Нуича, что тот умер не от удара, а от страха и что теперь жители деревни поймут, наконец, что Мастер поступил мудро, остановив свой выбор на Римо.
Римо не слышал, как жители деревни провозгласили вечную преданность Чиуну и восславили Римо, у которого оказалось сердце корейского льва в теле белого человека.
Он не видел, как жители деревни поволокли тело Нуича к заливу, чтобы бросить в воду на съедение крабам, и не слышал, как Чиун приказал солдатам председателя осторожно отнести Римо в дом Чиуна и как председатель обещал больше не вмешиваться в дела Синанджу и положить конец воровству губернатора, забиравшего деньги, которые Чиун посылал в Синанджу.
Когда его поднимали солдаты, Римо на мгновение пришел в себя и услышал голос Чиуна, снова громкий и требовательный, который приказывал: «Осторожно!» И перед тем как глаза его вновь закрылись, он успел заметить, что ноготь указательного пальца левой руки Чиуна испачкан чем-то красным.
Кроваво-красным.
Это была кровь, совсем свежая.
Глава семнадцатая
Когда Римо вновь открыл глаза, ему показалось, что в спальню набилась вся деревня.
Рядом стоял Чиун, который настойчиво убеждал односельчан, что их никто не обманывает:
— Он только снаружи американец. Внутри этого лучшего из белых людей — настоящий кореец, который еще не до конца показал себя.
Римо оглядел комнату, заполненную плосколицыми деревенскими жителями, которые только что были готовы отправить на тот свет не только Римо, но и Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес:
— Я хочу кое-что вам сказать.
Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова на корейский. Присутствующие обратились во внимание.
— Я — американец, — произнес Римо.
Чиун перевел.
— И горжусь этим, — продолжал Римо.
Чиун добавил что-то по-корейски.
— В следующий раз, когда будете рассуждать о слабаках-американцах, вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль.
Чиун выпалил несколько слов.
— А Нуич — не просто кореец, а уроженец Синанджу — как раз и оказался трусом и заслужил смерть.
Чиун буркнул еще что-то.
— И все вы заслуживаете того же, потому что вы просто стая неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей, которых надо бы отправить к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать.
Чиун сказал что-то еще, и лица жителей деревни расплылись в улыбках, они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо.
— Мне кажется, моя речь в переводе несколько потеряла в выразительности, — заметил Римо.
— Я перевел им все твои грубости, — ответил Чиун. — Хотя, конечно, пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний.
— Например?
— Чтобы им было понятно, я сказал, что ты продемонстрировал сердце корейца, а Нуич подпал под влияние реакционного империализма. И что я бы не выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более — белого... Ну, и так далее. Все было переведено точно так, как ты говорил.
В дверь постучали. Чиун открыл. На пороге стоял председатель Ким Ир Сен.
— А, вы проснулись, — сказал он Римо по-английски со слащавым восточным акцентом.
— Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, — ответил Римо.
— Почему?
— Потому что нам нужно поговорить, а я не хочу, чтобы мои слова переводил Чиун.
— Он еще очень слаб, — вмешался Чиун. — Может быть, в другой раз?
— Нет, именно сейчас, — возразил Римо. — Пхеньян — город продажных женщин... — начал он.
— Нам это известно, — ответил Ким Ир Сен. — Если вам хочется увидеть добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину. Это достойное место.
— Если там люди похожи на местных, — заметил Римо, — значит, они такая же дрянь!
— Люди везде одинаковы, — сказал Ким Ир. — Даже в Синанджу. Да и в Америке, я полагаю.
Чиун кивнул. Римо окончательно разозлился, сообразив, что никак не получается оскорбить Сена.
— Я был во Вьетнаме, — заявил наконец Римо. — И перебил множество вьетнамцев!
— Недостаточно много, — заметил Ким Ир. — Вьетнамцы — как птичий помет. Насколько я понимаю, Ханой ничуть не лучше Сайгона. Удивительно, как эти катышки помета вообще отличают друг друга.
— Я бы вообще стер с лица земли весь вьетнамский коммунистический сброд, — сказал Римо.
Ким Ир Сен пожал плечами.
— Что ж, неплохая идея. Вьетнам — единственная известная мне страна, где во время войны население увеличивалось. Надеюсь, вы не имели дела с какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли.
— О, черт! — сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на бледное холодное корейское небо.
— Я отбываю, — услышал он слова Ким Ир Сена.
— Сделайте так, чтобы деньги Синанджу больше не присваивались вашими вороватыми чиновниками, — сказал Чиун.
— Да. Я лично прослежу за этим.
Чиун кивнул и проводил председателя до двери, где обратился к нему театральным шепотом:
— Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец.
— Я знаю, — сказал Ким Ир Сен.
Чиун закрыл дверь.
— Ну? — спросил Римо.
— Что «ну»?
— По-моему, тебе есть что сказать. Говори.
— Я рад, что ты поднял этот вопрос, Римо, Ты нанес Нуичу неудачный удар, на дюйм ниже, чем надо. Раньше я бы простил тебе такую небрежность, так как твое извращенное американское восприятие обрекало тебя на небрежность и халтуру. Но теперь я не могу простить этого. Когда ты поправишься, придется отработать этот удар. К счастью, жители деревни знали, что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем.
— Это все, что ты собирался мне сказать?
— А что еще?
— Почему твой ноготь был в крови?
— Мой ноготь?
— Да. Ноготь указательного пальца левой руки.
— Тебе это померещилось в бреду, — сказал Чиун.
— Ты прикончил Нуича, разве нет?
— Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же знаешь, что Мастер никогда не поднимет руку на жителя деревни. А я Мастер. Ну, может быть, на те несколько секунд, когда Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым не был, но...
— Не рассказывай мне сказок, — перебил Римо. — Ты был Мастером и остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права.
— Если я что-то сделал не так, то отвечу перед своими предками. Но все это день вчерашний и день сегодняшний. Поговорим о завтрашнем дне. О том дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу.
Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее вазами, кувшинами и прочей утварью.
— Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим!
— Верни обратно Нуича, — сказал Римо, и впервые за много дней смех не вызвал у него боли.
Рядом стоял Чиун, который настойчиво убеждал односельчан, что их никто не обманывает:
— Он только снаружи американец. Внутри этого лучшего из белых людей — настоящий кореец, который еще не до конца показал себя.
Римо оглядел комнату, заполненную плосколицыми деревенскими жителями, которые только что были готовы отправить на тот свет не только Римо, но и Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес:
— Я хочу кое-что вам сказать.
Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова на корейский. Присутствующие обратились во внимание.
— Я — американец, — произнес Римо.
Чиун перевел.
— И горжусь этим, — продолжал Римо.
Чиун добавил что-то по-корейски.
— В следующий раз, когда будете рассуждать о слабаках-американцах, вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль.
Чиун выпалил несколько слов.
— А Нуич — не просто кореец, а уроженец Синанджу — как раз и оказался трусом и заслужил смерть.
Чиун буркнул еще что-то.
— И все вы заслуживаете того же, потому что вы просто стая неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей, которых надо бы отправить к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать.
Чиун сказал что-то еще, и лица жителей деревни расплылись в улыбках, они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо.
— Мне кажется, моя речь в переводе несколько потеряла в выразительности, — заметил Римо.
— Я перевел им все твои грубости, — ответил Чиун. — Хотя, конечно, пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний.
— Например?
— Чтобы им было понятно, я сказал, что ты продемонстрировал сердце корейца, а Нуич подпал под влияние реакционного империализма. И что я бы не выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более — белого... Ну, и так далее. Все было переведено точно так, как ты говорил.
В дверь постучали. Чиун открыл. На пороге стоял председатель Ким Ир Сен.
— А, вы проснулись, — сказал он Римо по-английски со слащавым восточным акцентом.
— Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, — ответил Римо.
— Почему?
— Потому что нам нужно поговорить, а я не хочу, чтобы мои слова переводил Чиун.
— Он еще очень слаб, — вмешался Чиун. — Может быть, в другой раз?
— Нет, именно сейчас, — возразил Римо. — Пхеньян — город продажных женщин... — начал он.
— Нам это известно, — ответил Ким Ир Сен. — Если вам хочется увидеть добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину. Это достойное место.
— Если там люди похожи на местных, — заметил Римо, — значит, они такая же дрянь!
— Люди везде одинаковы, — сказал Ким Ир. — Даже в Синанджу. Да и в Америке, я полагаю.
Чиун кивнул. Римо окончательно разозлился, сообразив, что никак не получается оскорбить Сена.
— Я был во Вьетнаме, — заявил наконец Римо. — И перебил множество вьетнамцев!
— Недостаточно много, — заметил Ким Ир. — Вьетнамцы — как птичий помет. Насколько я понимаю, Ханой ничуть не лучше Сайгона. Удивительно, как эти катышки помета вообще отличают друг друга.
— Я бы вообще стер с лица земли весь вьетнамский коммунистический сброд, — сказал Римо.
Ким Ир Сен пожал плечами.
— Что ж, неплохая идея. Вьетнам — единственная известная мне страна, где во время войны население увеличивалось. Надеюсь, вы не имели дела с какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли.
— О, черт! — сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на бледное холодное корейское небо.
— Я отбываю, — услышал он слова Ким Ир Сена.
— Сделайте так, чтобы деньги Синанджу больше не присваивались вашими вороватыми чиновниками, — сказал Чиун.
— Да. Я лично прослежу за этим.
Чиун кивнул и проводил председателя до двери, где обратился к нему театральным шепотом:
— Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец.
— Я знаю, — сказал Ким Ир Сен.
Чиун закрыл дверь.
— Ну? — спросил Римо.
— Что «ну»?
— По-моему, тебе есть что сказать. Говори.
— Я рад, что ты поднял этот вопрос, Римо, Ты нанес Нуичу неудачный удар, на дюйм ниже, чем надо. Раньше я бы простил тебе такую небрежность, так как твое извращенное американское восприятие обрекало тебя на небрежность и халтуру. Но теперь я не могу простить этого. Когда ты поправишься, придется отработать этот удар. К счастью, жители деревни знали, что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем.
— Это все, что ты собирался мне сказать?
— А что еще?
— Почему твой ноготь был в крови?
— Мой ноготь?
— Да. Ноготь указательного пальца левой руки.
— Тебе это померещилось в бреду, — сказал Чиун.
— Ты прикончил Нуича, разве нет?
— Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же знаешь, что Мастер никогда не поднимет руку на жителя деревни. А я Мастер. Ну, может быть, на те несколько секунд, когда Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым не был, но...
— Не рассказывай мне сказок, — перебил Римо. — Ты был Мастером и остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права.
— Если я что-то сделал не так, то отвечу перед своими предками. Но все это день вчерашний и день сегодняшний. Поговорим о завтрашнем дне. О том дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу.
Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее вазами, кувшинами и прочей утварью.
— Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим!
— Верни обратно Нуича, — сказал Римо, и впервые за много дней смех не вызвал у него боли.