Страница:
Обещанная Чиуном помощь сводилась к тому, что он время от времени касался длинным ногтем сундука, раскачивающегося на плече у Смита. Сундуки заняли багажник и все заднее сиденье машины, так что Смит почти вслепую задним ходом выводил машину с подъездной дорожки.
— Что все-таки произошло?
— Кто-то все время названивал мне по телефону, — объяснил Чиун, расправляя складки на своем сером дорожном кимоно.
— Какое отношение это имеет к убийству? Какая связь между телефонным звонком и разлагающимися трупами?
— Во всем виноват Римо, — проворчал Чиун.
— Он вернулся?
Каждая новая реплика Чиуна запутывала Смита все больше и больше. Его охватила паника.
— Нет. Поэтому я и говорю, что он во всем виноват. Если бы он был дома, то придумал бы, что делать с трупами. Но он все не возвращается. Почему?
— Видимо, у него возникли какие-то дела. Он задерживается по собственной инициативе.
— О горе! — завопил Мастер Синанджу.
— О чем вы?
— Наверное, он заболел. С Мастерами Синанджу это случается через каждые пятнадцать поколений.
— Насколько я помню, это правило относится только к корейцам?
— Но ведь Римо кореец в душе, хотя он и не ценит этого, — сказал Чиун. — Вот его и одолел недуг Мастера.
— А что это за недуг?
— Ах, как я раньше не догадался! Вероятно, он возомнил, что сможет в одиночку установить на земле справедливость.
— Да, похоже на то, — подтвердил Смит.
Смит добрался до Чиуна вовремя. Если бы кореец расправился с целым полицейским управлением, было бы трудно избежать огласки. Замять такое дело не под силу даже КЮРЕ.
— Римо перешагнул критическую черту, — разглагольствовал Чиун. — Ему необходим отдых. Больше всего сейчас он нуждается в отдыхе и во мне. В первую очередь, конечно, во мне.
— Можно ли использовать его в таком состоянии для очень ответственной миссии? Это чрезвычайно важно.
— Для ответственной миссии? Но Мастерам Синанджу, все это время служившим вам верой и правдой, иногда необходимо восстановить связь с Космосом. Римо должен основательно заняться медитацией, поработать над дыханием. Он должен осмыслить пройденный путь и уже потом, закалившись душой и окрепнув телом, вернуться под знамена Императора Смита и довести его дело до победного конца.
Закончив эту тираду, Чиун торжественно взмахнул рукой с длинными ногтями.
— Видите ли, дело не терпит отлагательств. Могу ли я в таком случае прибегнуть к вашим услугам?
— Ваш покорный слуга всегда готов явиться по первому зову и выполнить любое поручение во славу Императора Смита.
— Отлично. Объект, который нам нужен, должен в скором времени прибыть в Америку. По нашим сведениям, он появится скорее всего в Нью-Йорке. В связи с этим вы должны находиться поблизости и...
— Боюсь, сейчас это невозможно. Сначала нужно поставить на ноги Римо, а потом уже заниматься всем остальным.
— Сколько времени для этого потребуется? — спросил Смит.
Когда-то его донимали боли в спине и врачи объявили, что против таких недугов медицина бессильна. Чиуну же потребовалось несколько секунд, чтобы навсегда избавить его от этой боли.
— Всего каких-нибудь пятнадцать лет.
— Я не могу столько ждать. Скажите, какую цену вы сочтете достаточной за свои услуги? Позволю себе заметить, однако, что вознаграждение, причитающееся вам за службу, регулярно доставляется в виде чистого золота в деревню Синанджу.
— Поэтому мы и находимся в вашем распоряжении, готовые вечно возносить вам хвалу! Правда, выполняя ваши поручения, Римо повредился в рассудке. Но мы в смирении своем рассчитываем, что этот ущерб будет возмещен.
— В настоящий момент Римо разъезжает по стране с человеком, которого по моему распоряжению должен был убить...
— С человеком, за убийство которого вы, конечно же, хорошо заплатили, — перебил его Чиун. — В таком случае Римо обязан выполнить ваше распоряжение.
— А он вместо этого расправляется с людьми, о которых я даже не упоминал.
— Безвозмездно?! — ужаснулся Чиун.
— Да. Римо не интересуют деньги, вы же знаете.
— До чего он докатился! Приобщившись к мудрости и мастерству Синанджу, он ведет себя как жалкий дилетант. О, сколь жестокая кара выпала на долю этого юнца, удостоившегося чести служить вам, милостивый Император Смит!
— Я рад, Чиун, что хотя бы в этом вопросе мы с вами единодушны, — проговорил Смит. — Как говорится, нет худа без добра.
Интересно, размышлял Смит, пустится ли машина шерифа за нами вслед? Интересно, сколько еще бессмысленных убийств совершит этот пожилой кореец при попустительстве Римо? И хватит ли у него, Смита, сил, чтобы и на этот раз спасти Америку?
Он смертельно устал. Может быть, бросить все к чертовой матери, свернуть с дороги и пустить машину с обрыва в реку? Холодные темные воды сомкнутся над ним, и он наконец обретет желанный покой...
Вдруг ни с того ни с сего Харолд Смит почувствовал себя бодрым, как летний день, свежим, как апельсиновый сок, который пил по утрам, и таким счастливым, каким не ощущал себя еще ни разу в жизни со времен своего детства.
Чиун убрал пальцы с его шеи, по которой разливалось приятное тепло.
— Вы позволили телесной усталости поработить ваш дух, — объяснил Чиун. — Ну, что вы скажете теперь?
— Все очень непросто, Чиун.
— Великим императорам всегда непросто жить на свете.
— Наверное, бесполезно напоминать, что я никакой не император. Передо мной стоит трудная задача, а я не могу достучаться до Римо.
— Все трудные задачи одинаковы. Они лишь по-разному формулируются в зависимости от эпохи.
— Вы хотите сказать, что в истории Синанджу уже случалось нечто подобное?
— Я убежден в этом. Вопрос лишь в том, сумею ли я распознать аналогию. Видите ли, в знании истории наша сила. Вот что необходимо усвоить Римо. Если бы он с должным почтением относился к нашей истории, он понял бы, что с ним сейчас происходит.
— Насколько мне известно, он никогда не питал особого интереса к этой стороне своего обучения.
— Он даже называл это каким-то ужасным словом.
— Мне очень жаль.
— И вот теперь все мы расплачиваемся за это, — продолжал Чиун. — Ну ничего, он скоро вернется. Я скажу ему, что вы тоже на него сердиты.
— Почему вы думаете, что он вернется?
— Он всегда возвращается ко мне после выполнения ваших заданий.
— Но вы, кажется, говорили, что он болен?
— Так оно и есть, всемилостивейший Император Смит. Обрушивая месть на голову человечества, он выполняет волю древних индуистских богов.
— Если Римо станет мстить всему человечеству, у него не останется времени, чтобы сделать что-то для меня.
— Вы говорите о задании, которое дали ему?
— Да. Я поручил ему убить конкретного человека.
— А-а, — произнес Чиун таким тоном, словно тревоги Смита не стоили и выеденного яйца. — Считайте, что этот человек мертв.
— Гюнтер Ларгос Диас — хитрец, каких еще не видывал свет. Его давно уже следовало убрать.
— Да, я признаю, Римо несколько запоздал, но оснований для беспокойства нет. Возможно, мистер Диас считает, что ему удалось спасти свою шкуру, но, рано или поздно, Римо придет в себя. Из-за болезни на него нашло затмение, но долго это не продлится. Не волнуйтесь, Римо есть Римо.
— Вот именно, — устало пробормотал Смит, — но я так и не знаю, что он за человек.
— Вы умеете читать в людских душах, о всемогущий Император! — подобострастно вставил Чиун, а про себя подумал: чего же стоят эти америкашки, если, проработав с человеком двадцать лет, делают подобные нелепые заявления! Если Смит до сих пор не сподобился узнать Римо, ни никогда его не узнает.
Гюнтер Ларгос Диас сразу же понял, что в Римо есть нечто такое, чего он не встречал ни в одном человеке. И хотя за последние несколько дней перед ним открывались все новые качества Римо, Диас опрометчиво заключил, что знает этого человека достаточно хорошо.
Диас видел, как тот расправлялся с его людьми у подножия Андов, он наблюдал его работу в Бостоне и Денвере, оценил легкость и изящество его движений, благодаря которым самые сокрушительные и смертоносные удары выглядели как безобидный взмах руки, прихлопывающей муху.
Все, что делал Римо, казалось удивительно простым и естественным, а потому производило на Диаса тем большее впечатление. Он мог подкидывать Римо все новых кандидатов на истребление, тем самым продлевая себе жизнь. Однако жизнь — слишком ценная штука, чтобы растрачивать ее на беготню с одного места на другое, находясь на волосок от смерти.
Диас ломал голову над тем, как добиться, чтобы они с Римо поменялись местами и Римо начал работать на него, а не наоборот. Эта задача не казалась Диасу невыполнимой. Главное — действовать тонко и расчетливо. Гюнтер Ларгос Диас стремился к тому, чтобы их с Римо цели максимально совпали, а когда это произойдет, можно будет незаметно подменить цели Римо своими.
В лице этого человека Диас мог бы получить целую армию киллеров.
Диас исподволь прощупывал Римо. Они летели в Атланту, где, по словам Диаса, крупная строительная компания прокручивала его кокаиновые денежки.
— Мы охотимся на крупную дичь, Римо.
— Похоже, вас это радует, Диас.
— Я рад, что пока еще жив.
Диас придирчиво осмотрел трюфели, поданные ему стюардом, и велел их унести. Чтобы попробовать настоящие трюфели, можно слетать во Францию. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в маленьких радостях.
— Мне показалось, вы не слишком трясетесь за свою жизнь.
— К чему трястись за свою жизнь, хоть она каждому дорога? Вот о чем я подумал, Римо: почему бы нам не взяться за настоящих преступников? До сих пор мы занимались банкирами, букмекерами, биржевиками, теперь вот переключились на строителей. Пора прищучить кое-кого покрупнее.
— Звучит заманчиво.
— Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько денег ежедневно присваивает себе государство? Коммунистические страны наживаются на дешевой рабочей силе. Американское правительство грабит народ с помощью налогов. Торговцы кокаином — всего лишь мелкая рыбешка. Точно так же, как и банкиры. Мы могли бы сделать ставку на куда более крупные фигуры.
— Нет, — ответил Римо. — По правде говоря, мне уже пора возвращаться домой. Я и так задержался.
— Кажется, вы говорили, что у вас нет дома?
— Действительно, нет. Я живу вместе со своим учителем.
— Это он обучил вас всем этим приемам?
— Да, в известном смысле.
Римо нравились белые бархатные сиденья. Интересно, подумал он, каково быть миллионером вроде Диаса, иметь несколько домов? Если бы он стал работать на Диаса, у него тоже все это могло быть.
— В каком смысле, Римо?
— Я рассказал бы вам, но у меня нет для этого времени.
— Как же так? У вас вся жизнь впереди, — сказал Гюнтер Ларгос Диас, сделав широкий жест руками.
— Ошибаетесь, — отрезал Римо.
Он не стал сбрасывать тело Диаса с самолета: они летели над Америкой, и кто-нибудь внизу мог пострадать.
— Что все-таки произошло?
— Кто-то все время названивал мне по телефону, — объяснил Чиун, расправляя складки на своем сером дорожном кимоно.
— Какое отношение это имеет к убийству? Какая связь между телефонным звонком и разлагающимися трупами?
— Во всем виноват Римо, — проворчал Чиун.
— Он вернулся?
Каждая новая реплика Чиуна запутывала Смита все больше и больше. Его охватила паника.
— Нет. Поэтому я и говорю, что он во всем виноват. Если бы он был дома, то придумал бы, что делать с трупами. Но он все не возвращается. Почему?
— Видимо, у него возникли какие-то дела. Он задерживается по собственной инициативе.
— О горе! — завопил Мастер Синанджу.
— О чем вы?
— Наверное, он заболел. С Мастерами Синанджу это случается через каждые пятнадцать поколений.
— Насколько я помню, это правило относится только к корейцам?
— Но ведь Римо кореец в душе, хотя он и не ценит этого, — сказал Чиун. — Вот его и одолел недуг Мастера.
— А что это за недуг?
— Ах, как я раньше не догадался! Вероятно, он возомнил, что сможет в одиночку установить на земле справедливость.
— Да, похоже на то, — подтвердил Смит.
Смит добрался до Чиуна вовремя. Если бы кореец расправился с целым полицейским управлением, было бы трудно избежать огласки. Замять такое дело не под силу даже КЮРЕ.
— Римо перешагнул критическую черту, — разглагольствовал Чиун. — Ему необходим отдых. Больше всего сейчас он нуждается в отдыхе и во мне. В первую очередь, конечно, во мне.
— Можно ли использовать его в таком состоянии для очень ответственной миссии? Это чрезвычайно важно.
— Для ответственной миссии? Но Мастерам Синанджу, все это время служившим вам верой и правдой, иногда необходимо восстановить связь с Космосом. Римо должен основательно заняться медитацией, поработать над дыханием. Он должен осмыслить пройденный путь и уже потом, закалившись душой и окрепнув телом, вернуться под знамена Императора Смита и довести его дело до победного конца.
Закончив эту тираду, Чиун торжественно взмахнул рукой с длинными ногтями.
— Видите ли, дело не терпит отлагательств. Могу ли я в таком случае прибегнуть к вашим услугам?
— Ваш покорный слуга всегда готов явиться по первому зову и выполнить любое поручение во славу Императора Смита.
— Отлично. Объект, который нам нужен, должен в скором времени прибыть в Америку. По нашим сведениям, он появится скорее всего в Нью-Йорке. В связи с этим вы должны находиться поблизости и...
— Боюсь, сейчас это невозможно. Сначала нужно поставить на ноги Римо, а потом уже заниматься всем остальным.
— Сколько времени для этого потребуется? — спросил Смит.
Когда-то его донимали боли в спине и врачи объявили, что против таких недугов медицина бессильна. Чиуну же потребовалось несколько секунд, чтобы навсегда избавить его от этой боли.
— Всего каких-нибудь пятнадцать лет.
— Я не могу столько ждать. Скажите, какую цену вы сочтете достаточной за свои услуги? Позволю себе заметить, однако, что вознаграждение, причитающееся вам за службу, регулярно доставляется в виде чистого золота в деревню Синанджу.
— Поэтому мы и находимся в вашем распоряжении, готовые вечно возносить вам хвалу! Правда, выполняя ваши поручения, Римо повредился в рассудке. Но мы в смирении своем рассчитываем, что этот ущерб будет возмещен.
— В настоящий момент Римо разъезжает по стране с человеком, которого по моему распоряжению должен был убить...
— С человеком, за убийство которого вы, конечно же, хорошо заплатили, — перебил его Чиун. — В таком случае Римо обязан выполнить ваше распоряжение.
— А он вместо этого расправляется с людьми, о которых я даже не упоминал.
— Безвозмездно?! — ужаснулся Чиун.
— Да. Римо не интересуют деньги, вы же знаете.
— До чего он докатился! Приобщившись к мудрости и мастерству Синанджу, он ведет себя как жалкий дилетант. О, сколь жестокая кара выпала на долю этого юнца, удостоившегося чести служить вам, милостивый Император Смит!
— Я рад, Чиун, что хотя бы в этом вопросе мы с вами единодушны, — проговорил Смит. — Как говорится, нет худа без добра.
Интересно, размышлял Смит, пустится ли машина шерифа за нами вслед? Интересно, сколько еще бессмысленных убийств совершит этот пожилой кореец при попустительстве Римо? И хватит ли у него, Смита, сил, чтобы и на этот раз спасти Америку?
Он смертельно устал. Может быть, бросить все к чертовой матери, свернуть с дороги и пустить машину с обрыва в реку? Холодные темные воды сомкнутся над ним, и он наконец обретет желанный покой...
Вдруг ни с того ни с сего Харолд Смит почувствовал себя бодрым, как летний день, свежим, как апельсиновый сок, который пил по утрам, и таким счастливым, каким не ощущал себя еще ни разу в жизни со времен своего детства.
Чиун убрал пальцы с его шеи, по которой разливалось приятное тепло.
— Вы позволили телесной усталости поработить ваш дух, — объяснил Чиун. — Ну, что вы скажете теперь?
— Все очень непросто, Чиун.
— Великим императорам всегда непросто жить на свете.
— Наверное, бесполезно напоминать, что я никакой не император. Передо мной стоит трудная задача, а я не могу достучаться до Римо.
— Все трудные задачи одинаковы. Они лишь по-разному формулируются в зависимости от эпохи.
— Вы хотите сказать, что в истории Синанджу уже случалось нечто подобное?
— Я убежден в этом. Вопрос лишь в том, сумею ли я распознать аналогию. Видите ли, в знании истории наша сила. Вот что необходимо усвоить Римо. Если бы он с должным почтением относился к нашей истории, он понял бы, что с ним сейчас происходит.
— Насколько мне известно, он никогда не питал особого интереса к этой стороне своего обучения.
— Он даже называл это каким-то ужасным словом.
— Мне очень жаль.
— И вот теперь все мы расплачиваемся за это, — продолжал Чиун. — Ну ничего, он скоро вернется. Я скажу ему, что вы тоже на него сердиты.
— Почему вы думаете, что он вернется?
— Он всегда возвращается ко мне после выполнения ваших заданий.
— Но вы, кажется, говорили, что он болен?
— Так оно и есть, всемилостивейший Император Смит. Обрушивая месть на голову человечества, он выполняет волю древних индуистских богов.
— Если Римо станет мстить всему человечеству, у него не останется времени, чтобы сделать что-то для меня.
— Вы говорите о задании, которое дали ему?
— Да. Я поручил ему убить конкретного человека.
— А-а, — произнес Чиун таким тоном, словно тревоги Смита не стоили и выеденного яйца. — Считайте, что этот человек мертв.
— Гюнтер Ларгос Диас — хитрец, каких еще не видывал свет. Его давно уже следовало убрать.
— Да, я признаю, Римо несколько запоздал, но оснований для беспокойства нет. Возможно, мистер Диас считает, что ему удалось спасти свою шкуру, но, рано или поздно, Римо придет в себя. Из-за болезни на него нашло затмение, но долго это не продлится. Не волнуйтесь, Римо есть Римо.
— Вот именно, — устало пробормотал Смит, — но я так и не знаю, что он за человек.
— Вы умеете читать в людских душах, о всемогущий Император! — подобострастно вставил Чиун, а про себя подумал: чего же стоят эти америкашки, если, проработав с человеком двадцать лет, делают подобные нелепые заявления! Если Смит до сих пор не сподобился узнать Римо, ни никогда его не узнает.
Гюнтер Ларгос Диас сразу же понял, что в Римо есть нечто такое, чего он не встречал ни в одном человеке. И хотя за последние несколько дней перед ним открывались все новые качества Римо, Диас опрометчиво заключил, что знает этого человека достаточно хорошо.
Диас видел, как тот расправлялся с его людьми у подножия Андов, он наблюдал его работу в Бостоне и Денвере, оценил легкость и изящество его движений, благодаря которым самые сокрушительные и смертоносные удары выглядели как безобидный взмах руки, прихлопывающей муху.
Все, что делал Римо, казалось удивительно простым и естественным, а потому производило на Диаса тем большее впечатление. Он мог подкидывать Римо все новых кандидатов на истребление, тем самым продлевая себе жизнь. Однако жизнь — слишком ценная штука, чтобы растрачивать ее на беготню с одного места на другое, находясь на волосок от смерти.
Диас ломал голову над тем, как добиться, чтобы они с Римо поменялись местами и Римо начал работать на него, а не наоборот. Эта задача не казалась Диасу невыполнимой. Главное — действовать тонко и расчетливо. Гюнтер Ларгос Диас стремился к тому, чтобы их с Римо цели максимально совпали, а когда это произойдет, можно будет незаметно подменить цели Римо своими.
В лице этого человека Диас мог бы получить целую армию киллеров.
Диас исподволь прощупывал Римо. Они летели в Атланту, где, по словам Диаса, крупная строительная компания прокручивала его кокаиновые денежки.
— Мы охотимся на крупную дичь, Римо.
— Похоже, вас это радует, Диас.
— Я рад, что пока еще жив.
Диас придирчиво осмотрел трюфели, поданные ему стюардом, и велел их унести. Чтобы попробовать настоящие трюфели, можно слетать во Францию. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в маленьких радостях.
— Мне показалось, вы не слишком трясетесь за свою жизнь.
— К чему трястись за свою жизнь, хоть она каждому дорога? Вот о чем я подумал, Римо: почему бы нам не взяться за настоящих преступников? До сих пор мы занимались банкирами, букмекерами, биржевиками, теперь вот переключились на строителей. Пора прищучить кое-кого покрупнее.
— Звучит заманчиво.
— Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько денег ежедневно присваивает себе государство? Коммунистические страны наживаются на дешевой рабочей силе. Американское правительство грабит народ с помощью налогов. Торговцы кокаином — всего лишь мелкая рыбешка. Точно так же, как и банкиры. Мы могли бы сделать ставку на куда более крупные фигуры.
— Нет, — ответил Римо. — По правде говоря, мне уже пора возвращаться домой. Я и так задержался.
— Кажется, вы говорили, что у вас нет дома?
— Действительно, нет. Я живу вместе со своим учителем.
— Это он обучил вас всем этим приемам?
— Да, в известном смысле.
Римо нравились белые бархатные сиденья. Интересно, подумал он, каково быть миллионером вроде Диаса, иметь несколько домов? Если бы он стал работать на Диаса, у него тоже все это могло быть.
— В каком смысле, Римо?
— Я рассказал бы вам, но у меня нет для этого времени.
— Как же так? У вас вся жизнь впереди, — сказал Гюнтер Ларгос Диас, сделав широкий жест руками.
— Ошибаетесь, — отрезал Римо.
Он не стал сбрасывать тело Диаса с самолета: они летели над Америкой, и кто-нибудь внизу мог пострадать.
Глава четвертая
Василий Рабинович был свободен. Он находился в стране, где мяса хватало на всех. Никто не стоял у него над душой. Никто не говорил ему, как он должен думать. Никто не прививал ему «правильных» взглядов на мир.
Таковы были бесспорные плюсы. Однако существовали и минусы. Всем здесь было решительно наплевать на его мысли. Никого не интересовало, есть ли у него крыша над головой, ел ли он что-нибудь или нет. Он оказался в подвешенном состоянии. Жизнь в России напоминала корсет, который человек вынужден носить на душе. Он раздражает, мешает дышать, но стоит его сбросить, и душа остается как бы без опоры.
Впервые в жизни двадцативосьмилетнему Василию Рабиновичу было некуда пойти, не с кем поговорить, и это не только не придавало ему бодрости, но по-настоящему ужасало. Он оглядывался по сторонам в тщетной надежде увидеть направляющегося к нему полицейского или чиновника. Наконец, тяжело вздохнув, он напомнил себе, что именно об этом мечтал всю свою жизнь и теперь должен быть доволен.
Рабинович смотрел на людей, снующих в сутолоке аэропорта Кеннеди, пока не встретился глазами с одной особой. Она была молода и, наверное, богата, потому что на ней было меховое манто. Рабинович вперился взглядом в ее светло-голубые глаза.
Весь фокус заключался в том, чтобы сквозь глаза проникнуть в мозг человека. По сути дела у людей глаза хищников, а не жертв. У антилопы или оленя глаза широко расставлены, чтобы вовремя заметить нападающего хищника. Они, безусловно, относятся к разряду преследуемых. У львов или волков глаза расположены фронтально. Это — типичные преследователи, охотники.
Когда человек впервые видит другого человека, то в первую очередь оценивает его физические возможности. На следующем этапе объект оценивается с точки зрения сексуальной. И только потом люди вступают в речевой контакт. Рабинович работал с человеческим сознанием именно на первых двух этапах.
Глаза женщины сказали ему, что от нее не исходит никакой опасности и что он нисколько не интересует ее как сексуальный партнер. Но к этому моменту Рабинович уже успел приковать к себе ее взгляд и улыбнуться. Вокруг бурлила толпа, из громкоговорителей доносились оглушающие звуки английской речи, в спертом воздухе чувствовался резкий запах моющих средств, которыми протирали полы, а глаза Рабиновича говорили женщине, что она в полной безопасности. Посылали ей сигнал дружбы. Убеждали, что ей нечего бояться.
— Я говорю вам то, что вы и без меня знаете, — сказал Василий, призывая на помощь свой скудный запас английских слов.
В его голосе звучала непоколебимая уверенность. Так мог говорить лишь человек, не способный обманывать. Впоследствии пациенты Рабиновича не помнили этой вступительной фразы, равно как и остальных его словесных внушений.
Когда-то Рабинович так объяснил этот феномен одному из ученых, приехавших в сибирский городок, чтобы ознакомиться с исследованиями своего коллеги:
— Большинство решений принимается человеком на уровне подсознания и носит спонтанный характер. Моя задача — вклиниться в психическую деятельность человека, пока в процесс не включилось сознание.
— Но условием всякого гипнотического воздействия является расслабление, — возразил тот.
— Человеческий мозг никогда не пребывает в расслабленном состоянии. Вероятно, вы имеете в виду фазу, предшествующую сну, — парировал Рабинович.
Ответ Василия произвел впечатление на коллегу, которому понравилось описание разных уровней мозговой деятельности и этапов распознания объекта при зрительном контакте. Он высоко оценил полученные Рабиновичем данные, и Василий, будучи натурой творческой, пошел в своих исследованиях дальше. Разумеется, никому из его коллег-ученых не удавалось воспроизвести то, что делал Василий, ибо он не мог объяснить, как у него это получается и почему то же самое умеет делать каждый из жителей деревни, откуда он родом. Однако перед тем, как отправиться из родной деревни в большой мир, а точнее говоря, в засекреченный сибирский городок, Василий пообещал своим землякам, что никогда и никому о них не расскажет.
И вот сейчас, в американском аэропорту, женщина с голубыми глазами бросилась к Рабиновичу с радостным криком:
— Дорогой, я не знала, что ты в Нью-Йорке!
— Я здесь. Не висни на мне. Я хочу что-нибудь съесть.
— О, ты такой заботливый, Хол. Никогда не думаешь о себе. Всегда только обо мне. Ну конечно, мы сейчас где-нибудь перекусим.
— Хорошо, — сказал Василий.
— Я тоже люблю тебя, дорогой! — воскликнула женщина.
Ее звали Лионой. Под воздействием Рабиновича она не верила своим глазам, зато верила в то, во что ей хотелось верить. Судя по всему, Хол, в которого она была влюблена, умел морочить женщинам голову сладкими речами.
Василий же никогда не отличался особым красноречием, и уж тем более по-английски. Он говорил ей то, что хотел, она слышала то, что ей хотелось услышать, и они отлично понимали друг друга в этом огромном, сумасшедшем и грязном городе под названием Нью-Йорк. Лиона угостила его обедом, потом привела к себе в квартиру, где они занялись любовью под ее страстные вопли: «Хол! О, Хол!»
— Ну, пока, — сказал Василий на прощание.
— Ты великолепен, Хол!
— Не всегда. Когда меня принимают за Морриса, я совершенно ужасен, — сказал Василий, зная, что она не слышит его.
Он трижды выступал в роли Морриса и каждый раз оказывался никудышным любовником. Однажды он был Байроном. Вот кто оказался настоящим молодцом. Ему понравилось быть Байроном.
Василий, никогда не служивший в армии и ничего не смысливший в вопросах военной стратегии, не мог представить себе, что когда-либо превратится в угрозу для дела мира. Выходцу из небольшого провинциального городка Дульска, Рабиновичу, наделенному сверхъестественными способностями, не приходилось беспокоиться о какой-либо угрозе извне. Но когда он покинул квартиру любвеобильной Лионы, произошло нечто из ряда вон выходящее, в результате чего подтвердились худшие опасения советских спецслужб, хотя и в несколько ином смысле, чем ожидалось.
Дело в том, что в этой прекрасной стране, где витрины ломятся от изобилия товаров, на Василия было совершено нападение.
Преступниками оказались трое подростков, принадлежащих к угнетенному черному меньшинству. Василий, чье понимание расовых проблем Америки сводилось к негодованию по поводу исторической несправедливости, выражающейся в постоянном преследовании негритянского народа, сразу же исполнился к ним чувством братской солидарности.
В ответ на это благородное чувство он получил несколько ударов в глаз, сотрясение мозга, перелом левого запястья и повреждение почки. Когда он выписывался из больницы, врачи посоветовали ему регулярно сдавать анализ мочи.
Такого не могло случиться в Москве. Там какой-нибудь пьянчуга мог слегка съездить тебе по физиономии, но столь вопиющее нападение было совершенно исключено.
Выписываясь из больницы, Василий Рабинович понял, что должен сам заботиться о собственной безопасности. Каждая клеточка его избитого существа, каждая ссадина на его теле кричала о том, что он не позволит этому повториться. Он превратится в неприступную крепость. Он никому не доверит заботу о своей персоне. Он все сделает сам. Он сумеет себя защитить, он найдет себе работу, а главное — никогда больше он не поддастся чувству братской любви. Он обзаведется собственной охраной, чтобы не полагаться на людей в синей форме, именующих себя полицейскими, но не сделавших и шага, чтобы спасти его от бандитов. Он обеспечит себе самую надежную защиту, какая только мыслима в этой стране.
Рабинович не вполне представлял себе, как это будет выглядеть, зато знал, с чего следует начать. И он приступил к осуществлению своего плана.
Василий побеседовал с одним из полицейских. Тот решил, что говорит со своим отцом.
— Папа, — сказал полицейский, — самый крутой парень в городе, с которым я не хотел бы остаться один на один, которого я предпочел бы обойти за несколько миль, — это Джонни Бангосса по кличке «Мордоворот».
— Значит, от него лучше держаться подальше?
— Этот человек с двадцати лет промышляет убийствами. Я слышал, в шестнадцать лет он в одиночку укокошил четверых полицейских. К двадцати он стал профессиональным мокрушником.
— Что значит «мокрушник»? — спросил Василий.
— Отец, ты проработал в полиции всю жизнь и до сих пор не знаешь, что это такое?
— Когда тебя спрашивает папочка, полагается отвечать! — одернул «сына» Василий.
Они сидели в закусочной. Некоторые из блюд мало чем отличались от тех, к которым он привык в России. Ему больше нравилось то, чего он прежде не пробовал.
Люди как-то странно косились на «отца» с «сыном», но Василий не обращал на них внимания. У его собеседника были рыжие волосы, голубые глаза, он был на полфута выше Василия и на добрых десять лет старше.
— Папа, мокрушником называют человека, который совершает убийство, получая за это деньги.
— А где живет этот Бангосса?
— В Куинсе. Уже месяц он находится под колпаком у полиции и знает об этом. Говорят, он совсем ополоумел, потому что все это время лишен возможности крушить черепа. Так что мы ждем, когда у него наконец сдадут нервы.
Василий записал адрес мокрушника, взял с прилавка большую сладкую булочку и, сказав официанту, что за него расплатится сын, направился в Куинс.
Когда жена Джонни Бангоссы увидела приближающегося к их кирпичному дому невысокого человека с печальными глазами, первым ее побуждением было немедленно спровадить его. В противном случае Джонни прикончит коротышку, а полиция, которая и так начеку, сцапает его, и Джонни угодит в тюрьму, может быть, на всю жизнь. Она же, Мария Веницио Бангосса, фактически останется вдовой и выйти снова замуж не сможет, потому что по канонам церкви по-прежнему будет считаться замужней женщиной.
Мария Бангосса открыла дверь.
— Заходите, — сказала она. — Вы к кому? К Джонни?
— Совершенно верно, — ответил Василий Рабинович.
Дом с толстыми стенами из красного кирпича, плоской крышей и крохотными щелками окон напоминал бункер. Внутри мебель сияла так, как в Америке сияют, пожалуй, только стойки баров.
Вдруг Мария Бангосса поняла, что разговаривает со своей матерью.
— У него паршивое настроение, мама. Я приношу ему спагетти три раза в день и ставлю под дверью. Я боюсь к нему заходить. Тебе лучше уйти от греха подальше.
Мать пожала плечами.
— Что ты так волнуешься? Мы с ним немного побеседуем, и все будет в порядке. Ну-ка, проводи меня к этому зверю.
— Я совсем не волнуюсь, мама. Джонни у себя в комнате, он еще спит. Он обычно лютует, когда просыпается. Я стараюсь выскользнуть из кровати, пока он еще спит, чтобы не попасть ему под горячую руку.
— Не бойся, Мария, с твоей мамой ничего не случится, — заверил ее Василий.
Он оглядел гостиную. На полу лежал кошмарный ковер каштанового цвета, напоминающий искусственный мех. На столике красовалась лампа в виде фарфоровой фигурки, держащей фрукты. Перила лестницы были сделаны из хрома. Убранство аэропорта казалось верхом изящества в сравнении с интерьером жилища Джонни Бангоссы.
Подойдя к его комнате, Василий постучал в дверь и крикнул:
— Эй, Джонни, я хочу с вами поговорить!
Джонни Бангосса услышал голос с иностранным акцентом. Он услышал его сквозь сон, а продрав глаза, проворно соскочил с кровати и выбросил вперед кулак, рассчитывая сокрушить незваного гостя. Однако кулак угодил в стену, о которой посыпалась штукатурка.
Голос доносился из-за двери. Джонни уперся в края двери и высадил из проема. Перед ним стоял маленький еврей с печальными глазами.
Ослепленный гневом, Джонни бросился на визитера.
Василий Рабинович увидел занесенную над ним огромную волосатую лапищу. Джонни Бангосса заслонил собой весь дверной проем. На нем была майка, обнажавшая массивные волосатые плечи. Давно небритое лицо заросло густой щетиной. Даже из носа торчали волосы. Казалось, что и зубы, и ногти у него тоже волосатые. Черные маленькие глазки горели, как угольки, а широкая физиономия там, где ее не покрывала щетина, была багровой от злости.
Василий почувствовал, что его ждет неминуемая гибель, и все же скрепя сердце посмотрел громиле в глаза.
Громила замер на месте и как-то съежился.
— Послушай, Карли, не трогай меня! Не надо, Карли, захныкал Джонни Бангосса, прикрывая голову руками и отступая назад.
— Я не собираюсь тебя бить. Ты мне нужен, — сказал Василий.
— Не бей меня! — взмолился верзила.
— Ты мне нужен, — повторил Василий. — Ты станешь моим телохранителем.
— Хорошо, Карли, только не бей меня.
Василий пожал плечами. Он знал, что Джонни сейчас и в самом деле чувствует оплеухи и затрещины, к которым часто прибегал человек, воспитавший его.
Было немного неловко спускаться по лестнице с верзилой, который, жалобно повизгивая, заслонял от него голову и уворачивался от якобы готовых обрушиться на него ударов.
Мария Бангосса в растерянности смотрела, как Джонни в компании незнакомца вышел из дома. Можно было подумать, что ее любимый муж принял коротышку за своего старшего брата Карли, который заменил ему родителей. По словам Джонни, Карл воспитывал его в строгости, по старинке. В наши дни, с появлением социальных инспекторов, такое воспитание стало квалифицироваться как издевательство над ребенком.
Карл Бангосса гордился тем, что воспитал братишку Джонни в лучших семейных традициях. К несчастью, он не сумел увидеть плодов своего воспитания, опять-таки в силу семейных традиций.
Он нашел смерть на дне Ист-ривер, замурованный в бочку с цементом. Так умирали все мужчины клана Бангосса. Только прапрадедушка Карла умер в своей постели: его зарезали во сне.
— Гляди, Карли, там целая машина легавых, — предупредил Джонни, когда они вышли на улицу.
— Кто такие легавые? — спросил Василий.
— Ты не знаешь, кто такие легавые? — удивился Джонни и на всякий случай втянул голову в плечи, понимая, что за такие вопросы полагается бить.
— Я хочу услышать это от тебя, — сказал Василий.
Волосатый верзила был на голову выше Василия. Наверное, Карл в свое время обладал еще более внушительной внешностью. Джонни объяснил, кто такие легавые, после чего Василий поинтересовался, почему они устроили засаду.
Таковы были бесспорные плюсы. Однако существовали и минусы. Всем здесь было решительно наплевать на его мысли. Никого не интересовало, есть ли у него крыша над головой, ел ли он что-нибудь или нет. Он оказался в подвешенном состоянии. Жизнь в России напоминала корсет, который человек вынужден носить на душе. Он раздражает, мешает дышать, но стоит его сбросить, и душа остается как бы без опоры.
Впервые в жизни двадцативосьмилетнему Василию Рабиновичу было некуда пойти, не с кем поговорить, и это не только не придавало ему бодрости, но по-настоящему ужасало. Он оглядывался по сторонам в тщетной надежде увидеть направляющегося к нему полицейского или чиновника. Наконец, тяжело вздохнув, он напомнил себе, что именно об этом мечтал всю свою жизнь и теперь должен быть доволен.
Рабинович смотрел на людей, снующих в сутолоке аэропорта Кеннеди, пока не встретился глазами с одной особой. Она была молода и, наверное, богата, потому что на ней было меховое манто. Рабинович вперился взглядом в ее светло-голубые глаза.
Весь фокус заключался в том, чтобы сквозь глаза проникнуть в мозг человека. По сути дела у людей глаза хищников, а не жертв. У антилопы или оленя глаза широко расставлены, чтобы вовремя заметить нападающего хищника. Они, безусловно, относятся к разряду преследуемых. У львов или волков глаза расположены фронтально. Это — типичные преследователи, охотники.
Когда человек впервые видит другого человека, то в первую очередь оценивает его физические возможности. На следующем этапе объект оценивается с точки зрения сексуальной. И только потом люди вступают в речевой контакт. Рабинович работал с человеческим сознанием именно на первых двух этапах.
Глаза женщины сказали ему, что от нее не исходит никакой опасности и что он нисколько не интересует ее как сексуальный партнер. Но к этому моменту Рабинович уже успел приковать к себе ее взгляд и улыбнуться. Вокруг бурлила толпа, из громкоговорителей доносились оглушающие звуки английской речи, в спертом воздухе чувствовался резкий запах моющих средств, которыми протирали полы, а глаза Рабиновича говорили женщине, что она в полной безопасности. Посылали ей сигнал дружбы. Убеждали, что ей нечего бояться.
— Я говорю вам то, что вы и без меня знаете, — сказал Василий, призывая на помощь свой скудный запас английских слов.
В его голосе звучала непоколебимая уверенность. Так мог говорить лишь человек, не способный обманывать. Впоследствии пациенты Рабиновича не помнили этой вступительной фразы, равно как и остальных его словесных внушений.
Когда-то Рабинович так объяснил этот феномен одному из ученых, приехавших в сибирский городок, чтобы ознакомиться с исследованиями своего коллеги:
— Большинство решений принимается человеком на уровне подсознания и носит спонтанный характер. Моя задача — вклиниться в психическую деятельность человека, пока в процесс не включилось сознание.
— Но условием всякого гипнотического воздействия является расслабление, — возразил тот.
— Человеческий мозг никогда не пребывает в расслабленном состоянии. Вероятно, вы имеете в виду фазу, предшествующую сну, — парировал Рабинович.
Ответ Василия произвел впечатление на коллегу, которому понравилось описание разных уровней мозговой деятельности и этапов распознания объекта при зрительном контакте. Он высоко оценил полученные Рабиновичем данные, и Василий, будучи натурой творческой, пошел в своих исследованиях дальше. Разумеется, никому из его коллег-ученых не удавалось воспроизвести то, что делал Василий, ибо он не мог объяснить, как у него это получается и почему то же самое умеет делать каждый из жителей деревни, откуда он родом. Однако перед тем, как отправиться из родной деревни в большой мир, а точнее говоря, в засекреченный сибирский городок, Василий пообещал своим землякам, что никогда и никому о них не расскажет.
И вот сейчас, в американском аэропорту, женщина с голубыми глазами бросилась к Рабиновичу с радостным криком:
— Дорогой, я не знала, что ты в Нью-Йорке!
— Я здесь. Не висни на мне. Я хочу что-нибудь съесть.
— О, ты такой заботливый, Хол. Никогда не думаешь о себе. Всегда только обо мне. Ну конечно, мы сейчас где-нибудь перекусим.
— Хорошо, — сказал Василий.
— Я тоже люблю тебя, дорогой! — воскликнула женщина.
Ее звали Лионой. Под воздействием Рабиновича она не верила своим глазам, зато верила в то, во что ей хотелось верить. Судя по всему, Хол, в которого она была влюблена, умел морочить женщинам голову сладкими речами.
Василий же никогда не отличался особым красноречием, и уж тем более по-английски. Он говорил ей то, что хотел, она слышала то, что ей хотелось услышать, и они отлично понимали друг друга в этом огромном, сумасшедшем и грязном городе под названием Нью-Йорк. Лиона угостила его обедом, потом привела к себе в квартиру, где они занялись любовью под ее страстные вопли: «Хол! О, Хол!»
— Ну, пока, — сказал Василий на прощание.
— Ты великолепен, Хол!
— Не всегда. Когда меня принимают за Морриса, я совершенно ужасен, — сказал Василий, зная, что она не слышит его.
Он трижды выступал в роли Морриса и каждый раз оказывался никудышным любовником. Однажды он был Байроном. Вот кто оказался настоящим молодцом. Ему понравилось быть Байроном.
Василий, никогда не служивший в армии и ничего не смысливший в вопросах военной стратегии, не мог представить себе, что когда-либо превратится в угрозу для дела мира. Выходцу из небольшого провинциального городка Дульска, Рабиновичу, наделенному сверхъестественными способностями, не приходилось беспокоиться о какой-либо угрозе извне. Но когда он покинул квартиру любвеобильной Лионы, произошло нечто из ряда вон выходящее, в результате чего подтвердились худшие опасения советских спецслужб, хотя и в несколько ином смысле, чем ожидалось.
Дело в том, что в этой прекрасной стране, где витрины ломятся от изобилия товаров, на Василия было совершено нападение.
Преступниками оказались трое подростков, принадлежащих к угнетенному черному меньшинству. Василий, чье понимание расовых проблем Америки сводилось к негодованию по поводу исторической несправедливости, выражающейся в постоянном преследовании негритянского народа, сразу же исполнился к ним чувством братской солидарности.
В ответ на это благородное чувство он получил несколько ударов в глаз, сотрясение мозга, перелом левого запястья и повреждение почки. Когда он выписывался из больницы, врачи посоветовали ему регулярно сдавать анализ мочи.
Такого не могло случиться в Москве. Там какой-нибудь пьянчуга мог слегка съездить тебе по физиономии, но столь вопиющее нападение было совершенно исключено.
Выписываясь из больницы, Василий Рабинович понял, что должен сам заботиться о собственной безопасности. Каждая клеточка его избитого существа, каждая ссадина на его теле кричала о том, что он не позволит этому повториться. Он превратится в неприступную крепость. Он никому не доверит заботу о своей персоне. Он все сделает сам. Он сумеет себя защитить, он найдет себе работу, а главное — никогда больше он не поддастся чувству братской любви. Он обзаведется собственной охраной, чтобы не полагаться на людей в синей форме, именующих себя полицейскими, но не сделавших и шага, чтобы спасти его от бандитов. Он обеспечит себе самую надежную защиту, какая только мыслима в этой стране.
Рабинович не вполне представлял себе, как это будет выглядеть, зато знал, с чего следует начать. И он приступил к осуществлению своего плана.
Василий побеседовал с одним из полицейских. Тот решил, что говорит со своим отцом.
— Папа, — сказал полицейский, — самый крутой парень в городе, с которым я не хотел бы остаться один на один, которого я предпочел бы обойти за несколько миль, — это Джонни Бангосса по кличке «Мордоворот».
— Значит, от него лучше держаться подальше?
— Этот человек с двадцати лет промышляет убийствами. Я слышал, в шестнадцать лет он в одиночку укокошил четверых полицейских. К двадцати он стал профессиональным мокрушником.
— Что значит «мокрушник»? — спросил Василий.
— Отец, ты проработал в полиции всю жизнь и до сих пор не знаешь, что это такое?
— Когда тебя спрашивает папочка, полагается отвечать! — одернул «сына» Василий.
Они сидели в закусочной. Некоторые из блюд мало чем отличались от тех, к которым он привык в России. Ему больше нравилось то, чего он прежде не пробовал.
Люди как-то странно косились на «отца» с «сыном», но Василий не обращал на них внимания. У его собеседника были рыжие волосы, голубые глаза, он был на полфута выше Василия и на добрых десять лет старше.
— Папа, мокрушником называют человека, который совершает убийство, получая за это деньги.
— А где живет этот Бангосса?
— В Куинсе. Уже месяц он находится под колпаком у полиции и знает об этом. Говорят, он совсем ополоумел, потому что все это время лишен возможности крушить черепа. Так что мы ждем, когда у него наконец сдадут нервы.
Василий записал адрес мокрушника, взял с прилавка большую сладкую булочку и, сказав официанту, что за него расплатится сын, направился в Куинс.
Когда жена Джонни Бангоссы увидела приближающегося к их кирпичному дому невысокого человека с печальными глазами, первым ее побуждением было немедленно спровадить его. В противном случае Джонни прикончит коротышку, а полиция, которая и так начеку, сцапает его, и Джонни угодит в тюрьму, может быть, на всю жизнь. Она же, Мария Веницио Бангосса, фактически останется вдовой и выйти снова замуж не сможет, потому что по канонам церкви по-прежнему будет считаться замужней женщиной.
Мария Бангосса открыла дверь.
— Заходите, — сказала она. — Вы к кому? К Джонни?
— Совершенно верно, — ответил Василий Рабинович.
Дом с толстыми стенами из красного кирпича, плоской крышей и крохотными щелками окон напоминал бункер. Внутри мебель сияла так, как в Америке сияют, пожалуй, только стойки баров.
Вдруг Мария Бангосса поняла, что разговаривает со своей матерью.
— У него паршивое настроение, мама. Я приношу ему спагетти три раза в день и ставлю под дверью. Я боюсь к нему заходить. Тебе лучше уйти от греха подальше.
Мать пожала плечами.
— Что ты так волнуешься? Мы с ним немного побеседуем, и все будет в порядке. Ну-ка, проводи меня к этому зверю.
— Я совсем не волнуюсь, мама. Джонни у себя в комнате, он еще спит. Он обычно лютует, когда просыпается. Я стараюсь выскользнуть из кровати, пока он еще спит, чтобы не попасть ему под горячую руку.
— Не бойся, Мария, с твоей мамой ничего не случится, — заверил ее Василий.
Он оглядел гостиную. На полу лежал кошмарный ковер каштанового цвета, напоминающий искусственный мех. На столике красовалась лампа в виде фарфоровой фигурки, держащей фрукты. Перила лестницы были сделаны из хрома. Убранство аэропорта казалось верхом изящества в сравнении с интерьером жилища Джонни Бангоссы.
Подойдя к его комнате, Василий постучал в дверь и крикнул:
— Эй, Джонни, я хочу с вами поговорить!
Джонни Бангосса услышал голос с иностранным акцентом. Он услышал его сквозь сон, а продрав глаза, проворно соскочил с кровати и выбросил вперед кулак, рассчитывая сокрушить незваного гостя. Однако кулак угодил в стену, о которой посыпалась штукатурка.
Голос доносился из-за двери. Джонни уперся в края двери и высадил из проема. Перед ним стоял маленький еврей с печальными глазами.
Ослепленный гневом, Джонни бросился на визитера.
Василий Рабинович увидел занесенную над ним огромную волосатую лапищу. Джонни Бангосса заслонил собой весь дверной проем. На нем была майка, обнажавшая массивные волосатые плечи. Давно небритое лицо заросло густой щетиной. Даже из носа торчали волосы. Казалось, что и зубы, и ногти у него тоже волосатые. Черные маленькие глазки горели, как угольки, а широкая физиономия там, где ее не покрывала щетина, была багровой от злости.
Василий почувствовал, что его ждет неминуемая гибель, и все же скрепя сердце посмотрел громиле в глаза.
Громила замер на месте и как-то съежился.
— Послушай, Карли, не трогай меня! Не надо, Карли, захныкал Джонни Бангосса, прикрывая голову руками и отступая назад.
— Я не собираюсь тебя бить. Ты мне нужен, — сказал Василий.
— Не бей меня! — взмолился верзила.
— Ты мне нужен, — повторил Василий. — Ты станешь моим телохранителем.
— Хорошо, Карли, только не бей меня.
Василий пожал плечами. Он знал, что Джонни сейчас и в самом деле чувствует оплеухи и затрещины, к которым часто прибегал человек, воспитавший его.
Было немного неловко спускаться по лестнице с верзилой, который, жалобно повизгивая, заслонял от него голову и уворачивался от якобы готовых обрушиться на него ударов.
Мария Бангосса в растерянности смотрела, как Джонни в компании незнакомца вышел из дома. Можно было подумать, что ее любимый муж принял коротышку за своего старшего брата Карли, который заменил ему родителей. По словам Джонни, Карл воспитывал его в строгости, по старинке. В наши дни, с появлением социальных инспекторов, такое воспитание стало квалифицироваться как издевательство над ребенком.
Карл Бангосса гордился тем, что воспитал братишку Джонни в лучших семейных традициях. К несчастью, он не сумел увидеть плодов своего воспитания, опять-таки в силу семейных традиций.
Он нашел смерть на дне Ист-ривер, замурованный в бочку с цементом. Так умирали все мужчины клана Бангосса. Только прапрадедушка Карла умер в своей постели: его зарезали во сне.
— Гляди, Карли, там целая машина легавых, — предупредил Джонни, когда они вышли на улицу.
— Кто такие легавые? — спросил Василий.
— Ты не знаешь, кто такие легавые? — удивился Джонни и на всякий случай втянул голову в плечи, понимая, что за такие вопросы полагается бить.
— Я хочу услышать это от тебя, — сказал Василий.
Волосатый верзила был на голову выше Василия. Наверное, Карл в свое время обладал еще более внушительной внешностью. Джонни объяснил, кто такие легавые, после чего Василий поинтересовался, почему они устроили засаду.