Мерфи Уоррен. Небо падает

   — Тогда я буду жить вечно, — заявил Чиун.
   — Ты сейчас в самом расцвете. Ты же сам говорил, что все становится на свои места только к восьмидесяти.
   — Я должен был так говорить, чтобы ты не волновался.
   — За тебя я никогда не волнуюсь, папочка.
   Стук в дверь помешал Чиуну присовокупить это оскорбление к другим, хранившимся в его перечне несправедливостей. В дверях стояли трое полицейских и детектив в штатском. Римо заметил, что у остальных дверей тоже стоят полицейские и детективы. Полицейские сообщили Римо, что у них есть все основания предполагать, что три постояльца, прибывшие в город на съезд, были жестоко убиты. Каким-то образом они были сброшены с тридцатого этажа. Они были уверены, что все произошло именно на тридцатом этаже, потому что двери лифта были здесь раздвинуты, а кабина покорежена и приподнята вверх, чтобы освободить проем, куда и были сброшены тела. Сложность была в том, что они не смогли обнаружить машину, при помощи которой это было сделано. Не слышали ли уважаемые постояльцы шума машины сегодня утром?
   Римо покачал головой. Но за его спиной раздался ясный и громкий голос Чиуна:
   — Как мы могли расслышать шум машины, когда здесь стоял такой гвалт?
   Полиции захотелось узнать поподробнее, что это был за гвалт.
   — Дикие вопли пьяных негодяев, — ответил Чиун.
   — Он старый человек, — быстро сказал Римо и улыбнулся, давая понять, что стариков приходится терпеть.
   — Я вовсе не стар, — возразил Чиун. — По правильному календарю мне нет еще девяноста.
   Римо ответил ему по-корейски, что в Америке, как и вообще на Западе, никто не пользуется старым календарем Ван Чу, который настолько неточен, что теряет два месяца каждый год.
   По-корейски же Чиун ответил, что календари используют из соображений правды и благородства, а не для того, чтобы лишь измерять время. А люди Запада так гоняются за каждым днем, боясь что-то потерять, если один день из недели исчезнет.
   Полицейские смущенно смотрели на это представление, разыгрываемое двумя людьми на непонятном языке.
   — Вероятно, этим шумом и была машина, убившая трех человек? — спросил детектив.
   — Нет, — ответил Римо. — Это были люди. Он не слышал никакой машины.
   — Ничего удивительного, — заметил детектив, подавая полицейским знак, что пора уходить. — Машины никто не слышал.
   — Это из-за пения, — сказал Чиун.
   Римо покачал головой и уже собирался закрыть дверь, но вдруг увидел то, чего не хотел бы видеть. Мимо места убийства, в котором могли оказаться замешанными Римо и Чиун, сквозь строй полицейских шел человек в темно-сером костюме-тройке с лицом, похожим на высохший лимон, седой, причесанный на пробор и в очках в стальной оправе.
   Это был Харолд В. Смит, а его здесь не должно было быть. Задачей организации было устраивать дела, в которых Америка не хотела бы оказаться замешанной, но которые было необходимо решать ради благополучия нации. Она была настолько засекречена, что кроме Смита о ее существовании знал только президент. Секретность была столь необходима, что была даже разыграна поддельная казнь, в результате чего у единственного киллера были отпечатки пальцев мертвого человека. То, что Римо был сиротой и никто не мог начать его поиски, было немаловажной причиной того, что выбор пал на него. Сначала чуть было не выбрали другого, но у того была мать.
   И вот здесь Смит, который даже не позаботился найти подходящее прикрытие. Он вошел в такой момент, когда все могло бы раскрыться, открыто пришел в номер, пришел, подставляя себя под расспросы полиции, которая шныряла по коридору, пытаясь расследовать тройное убийство.
   — Это не имеет никакого значения, — произнес Смит, входя в дверь.
   — Я думал, вы хотя бы позвоните, чтобы я где-то с вами встретился, — сказал Римо, закрывая дверь перед волнующимся морем голубых мундиров. — Эти полицейские не угомонятся, пока не допросят всех местных тараканов.
   — Не имеет значения, — повторил Смит.
   — Приветствую тебя, о император Смит! Милость твоя приносит свет солнца во тьму, блеск и величие в серость повседневности. Наш день озарен теперь твоим высокочтимым присутствием. Молви лишь слово, и мы немедля бросимся на защиту твоего достославного имени.
   Таковы были слова приветствия Чиуна.
   — Да, — сказал Смит, откашлялся и сел.
   — Грязные крестьяне порочили твое славное имя здесь, в этом отеле в момент воссоединения с солнцем. Я слышал их сегодня утром, их голоса были похожи на рев машин, — сказал Чиун.
   — Думаю, ему плевать на эти три трупа, папочка, — сказал Римо Чиуну по-корейски.
   Тонкие пальцы Чиуна парили в воздухе под шелест шелка его кимоно — он приветствовал Смита. Мастера Синанджу никогда не кланялись, но выражали приветствие легкими движениями туловища, напоминавшими поклон. Римо знал эти движения, а Смит ничего в этом не понимал и всегда терпеливо ждал, когда Чиун закончит. Он давно понял, что остановить Чиуна так же невозможно, как и объяснить ему, что он, Смит, вовсе не император и не собирается им становиться. Несколько раз Смиту казалось, что он наконец-то втолковал принципы конституционного правления Мастеру Синанджу, и тот уверял его, что все отлично понял и даже выдавал комментарии на те положения, которые Смит ему зачитывал. Но потом Римо всегда объяснял ему, что Чиун уверен, что Конституция — это свод прекрасных мыслей и чувств, которые не имеют ничего общего с повседневностью, как молитвы или стихи. Для него по-прежнему оставалось загадкой, почему американцы так боятся нарушить Конституцию, когда любой разумный император должен лишь гордиться своим умением уничтожать врагов.
   — Господа, — заговорил, наконец, Смит, — что вы знаете о флюорокарбонах?
   — Они являют собой зло, о досточтимый император, возможно, они и были хулителями твоего светлого имени, и сегодня утром они получили по заслугам, — сказал Чиун.
   — Это такие штуки в баллончиках со спреем, да? — спросил Римо. — Они все распыляют?
   Смит кивнул.
   — Флюорокарбоны — искусственно полученные химикаты, которые помогают распылять жидкость. Их промышленное использование было запрещено лет десять назад.
   — Тот, кто поднимает шум во время воссоединения с солнцем, — заметил Чиун, — производит тем флюорокарбон, достойный презрения всего мира.
   — Высоко в стратосфере находится слой озона. Толщина его составляет около двадцати сантиметров, но он играет важную роль в экологической защите Земли — он является фильтром прямых солнечных лучей, мешает им напрямую поражать земную поверхность. К сожалению, эти флюорокарбоны поднимались в стратосферу и пожирали озоновый слой быстрее, чем успевали появиться новые молекулы озона.
   — О, благословенный озон! — сказал Чиун. — И по-корейски спросил у Римо: — О чем говорит этот человек? Он что, боится спреев?
   — Может быть, ты послушаешь, папочка? Он же рассказывает, — шепнул в ответ Римо на диалекте той самой северо-западной провинции Кореи, где находилась деревня Синанджу, деревня Чиуна.
   — Сегодня спреи для волос, вчера — поэмы о правах человека. А что завтра будет? Я давно говорил, пора оставить службу у этого лунатика. Никогда еще в мире не было такого выбора деспотов и тиранов, правителей, которые не только будут больше платить, но и будут оказывать истинную честь убийце-наемнику, используя его по назначению. — Так сказал Чиун, тоже по-корейски.
   — Ты будешь слушать? — спросил Римо.
   — Да, — продолжал Смит, — теперь эта проблема возникла снова, потому что какой-то псих специально простреливает дыры в озоновом слое.
   — А чего еще ждать от тех, кто нарушает воссоединение с солнцем? — заметил Чиун.
   Римо бросил на него свирепый взгляд. Чиун его проигнорировал. Если у Римо и был недостаток, то лишь тот, что он не умел обращаться с императорами. Римо его слушался, не понимая, что императоры приходят и уходят, а Дом Синанджу, к которому теперь принадлежит и он, пребудет вовеки. Чтобы не стать орудием в руках императора, нельзя давать тому понять, что на самом деле орудием является он. Добиться этого можно, лишь изображая безграничную ему преданность.
   Смит, который никогда не был здоровяком, сейчас выглядел особенно усталым и помятым. Говорил он тяжело, будто уже оставил всякую надежду. И Римо не мог понять, почему.
   — Мы еще не знаем, кто это делает, но спутники НАСА обнаружили луч флюорокарбонов, без сомнения управляемый человеком, пробивший атмосферу над Атлантическим океаном. Этот луч открыл окно в озоновом слое где-то над Россией. Неизвестно, откуда именно он был направлен, но мы подозреваем, что это было сделано по эту сторону Атлантики. Может быть, в Северной Америке, может, в Южной. Как бы то ни было, дыру в озоновом слое он сделал.
   — О да! — вскричал Чиун. — Это шанс уничтожить вашего заклятого врага. Найдите эти коварные флюорокарбоны, передайте их в нужные руки, и вы сможете править миром. Мудростью ты превосходишь Чингисхана, о император! О тебе будут слагать песни, как слагали их о великом Аттиле. Слава тому, что мы присутствуем при восходе сего великого дня! “Да погибнет Москва!” — таков народный клич.
   Смит откашлялся и продолжал:
   — По двум причинам нам необходимо обнаружить источник флюорокарбонов. Первое — потому что он может уничтожить озоновый слой. Уровень наземной радиации под окном над Россией показал, что оно закрылось меньше, чем за день. Если уровень озона в атмосфере понизился незначительно, то он восстановится быстро.
   Чиун поднес палец к бороде и важно кивнул. Римо очень хотелось узнать, о чем он думал.
   — Вторая причина в том, что мы предложили Советам помочь разобраться, насколько велик урон, нанесенный озоновому слою над их страной, но они ведут себя так, будто ничего не случилось. Но мы заметили, что они стали предпринимать какие-то странные действия. Они стали строить новую ракетную базу. Эти ракеты ни на что не похожи. Мы опасаемся, что эти ракеты строятся для одной-единственной цели — для нанесения первого удара.
   — Почему вы так думаете? Откуда вы можете знать, что у них на уме? — спросил Римо.
   — Наши спутники сфотографировали новые ракетные базы, поэтому мы знаем, что они существуют. Но мы не обнаружили никаких следов механизма контроля управлением. Это система со встроенными системами проверок, при которой ракеты могут быть запущены только в том случае, если соблюдены некоторые условия, в том числе, если поступило сообщение, что на страну совершено нападение. Из открытого космоса такие вещи легко распознаются. Нам нужно лишь запеленговать электронные сигналы, поступающие от механизма контроля управлением. Но на новых ракетах этого нет. Есть только телефонная связь и ракета-дублер. Мы называем это “красной кнопкой”. Единственное, что можно сделать с этими проклятыми ракетами, это их запустить. В них нет системы подтверждения приказа, нет защиты от ракет противника, нет шифра запуска. Ничего. Они уже наведены на цель и запускаются нажатием одной-единственной кнопки. Для начала Третьей мировой войны достаточно одного телефонного звонка, а связь у них работает так, что хватит и удара грома.
   — Мы либо спечемся медленно — от Солнца, либо быстро — от русских, — сказал Римо.
   — Именно так, — подтвердил Смит.
   — И что нам делать? Куда вы хотите нас направить?
   — Вы должны ждать. Оба. Весь мир следит за небом и ждет, когда эти психи опять выпустят луч флюорокарбонов. Если они это сделают, мы сможем их обнаружить. Тут-то вы и вступаете. Никаких ограничений. Не останавливайтесь ни перед чем. Я считаю, что только вы двое можете спасти мир от уничтожения. Президент думает точно так же. Я только надеюсь, что второй такой случай не вызовет немедленного ответа русских. Я их никогда не понимал, а сейчас понимаю и того меньше.
   — Конечно, — сказал Чиун.
   Он всегда понимал ход мыслей русских, но Смита с его демократией постичь не мог.
   — Понимаю. Знаете, — медленно произнес Римо, — иногда мне кажется: то, что мы делаем, не имеет никакого значения. Во всяком случае не настолько, насколько бы мне хотелось. Но это действительно важно. Я даже рад, что именно мне предстоит это сделать. Я полагаю, речь идет о спасении мира?
   — Не надо полагать, — ответил Смит, — это так и есть.
   — Так и будет записано, что Великий Император Харолд Смит совершил великое деяние — спас мир руками человека Дома Синанджу.
   — Я рад, что вы воспринимаете это подобным образом, Мастер Синанджу, — сказал Смит. — Кстати, с вашей данью Синанджу возникла небольшая проблема. Но мы пошлем ее повторно.
   — Что? Какая проблема? — спросил Чиун. Он так резко вскинул голову, что седые пряди на его голове и бороде взметнулись вверх.
   — Подводная лодка с вашим золотом как всегда поднялась на поверхность в Западно-корейском заливе, в пяти милях от Синанджу. В обычный день и час. По договоренности с правительством Северной Кореи, как всегда.
   — Так, так, — нетерпеливо сказал Чиун.
   — Не хотите ли выпить воды, Смитти? — предложил Римо. У Смита был такой вид, будто с ним что-то не так. Дань Синанджу просто складывали в доме у деревни, поэтому Римо совершенно не беспокоило, что вышла какая-то задержка. Смит же почему-то был этим взволнован, но обещал, что дань безусловно будет послана вторично.
   — Помолчи, дурак! — цыкнул на Римо Чиун.
   Смит сказал, что воды ему не нужно.
   — Золото. Золото, — сказал Чиун.
   — У нас есть чай, — предложил Римо.
   — Золото!
   — Ничего серьезного, — сказал Смит. — Обычно к подводной лодке приплывает кто-то из вашей деревни и забирает вашу ежегодную дань Дому Синанджу, которая оплачивает ваши услуги по обучению Римо. На этот раз не приплыл никто.
   — Но они должны были приплыть! — вскричал Чиун. — Они всегда приплывали.
   — На этот раз они не приплыли. Но мы все пошлем повторно.
   — Повторно? Мои преданные крестьяне не приплыли забрать дань, которая поддерживала Синанджу в течение стольких веков, а вы пришлете повторно?
   — Что ты так разволновался, Чиун? — сказал Римо. — У тебя уже собрано столько золота, что дань за год погоды не сделает.
   — Без дани, которую зарабатывают Мастера Синанджу, деревня будет голодать. Рыдающие матери будут отдавать своих детей морю, как это было до того, как Мастера Синанджу нанялись в убийцы, дабы это никогда не повторялось.
   — Такого не случалось с тех самых пор, как Дом Синанджу работал на китайскую династию Мин. Только имеющейся дани им хватит на тысячу лет.
   — Мы пошлем повторно двойное количество, — сказал Смит в порыве великодушия.
   И именно это было для Римо знаком того, что Смит действительно обеспокоен судьбой планеты.
   Чиун легко вскочил на ноги и вихрем бросился в спальню.
   — Что случилось? Что это с ним? — спросил Смит.
   — Думаю, он расстроен. Эти сокровища очень ему важны, — ответил Римо. — Я их видел, там есть бесценные вещи. Монеты от Александра Македонского. Рубины. Изумруды. Слоновая кость. Фантастические вещи. И куча всякого дерьма. То, что они считали ценным, но ценности теперь не имеет. Например алюминий, который у них был за несколько веков до того, как его научились производить. Глыбы алюминия. Я его там видел рядом с сундуком с алмазами. Правда. Алмазы лежат справа от него.
   — Но мы ведь правильно предложили послать в два раза больше? Что он может на это возразить? — спросил Смит.
   Римо пожал плечами.
   — Некоторых вещей даже я не понимаю.
   Но когда Чиун появился вновь, с лицом мрачным и неподвижным как у статуи, одетый в серое кимоно и сандалии на толстой подошве, Римо Уильямс понял, что он уезжает. Это был его дорожный костюм. Но чемоданы не были упакованы.
   — Папочка, ты не можешь так уехать, — сказал Римо по-корейски. — Над миром нависла угроза.
   — С миром всегда что-то происходит. Вспомни Помпею. Вспомни Великий Потоп. Мир всегда разрушается, и только золото вечно. И древние сокровища Дома Синанджу, которые пережили бесчисленное множество катастроф, тоже могут быть в опасности.
   — Я не могу отправиться с тобой, Чиун, — сказал Римо.
   — Я должен остаться здесь.
   — И пренебречь ответственностью, которая лежит на тебе как на будущем Мастере Синанджу? Мастер должен защищать сокровища.
   — Если этот мир исчезнет, как ты будешь его тратить?
   — Золото всегда можно потратить, — ответил Чиун.
   — Я научил тебя драться, Римо. Я научил тебя использовать все возможности мозга и тела. Я сделал тебя сильным и быстрым. И главное — я сделал из тебя ассасина, принадлежащего к величайшей школе. Я научил тебя всему этому, а должен был научить мудрости. Я передал всё тайны Синанджу дураку.
   Сказано это было по-корейски. И сказано было в ярости.
   Мастер Синанджу был так рассержен, что ушел, даже не кивнув императору.
   — Куда он отправился? — спросил Смит, который не понимал по-корейски.
   — Вы не заметили, что он даже не попрощался с вами как следует?
   — Да, мне показалось, что все происходило быстрее, чем всегда. Это о чем-то говорит?
   — Он так простился, — тихо произнес Римо и легко и мягко сел в позу лотоса. Ноги его были нежны и податливы, как лепестки — так его научили делать много лет тому назад.
   — Мне очень жаль. Я надеялся, что мы сможем использовать и его в этой кризисной ситуации. Но у нас есть вы, и это уже много. Когда он вернется, мы и его подключим.
   — Не знаю, вернется ли он, — сказал Римо. — Он только что попрощался.
   — Он что, и с вами попрощался?
   — Надеюсь, нет. Во всяком случае, мне хочется так думать, — сказал Римо и начал мягкими, уверенными движениями рвать на куски пушистый ковер, не обращая никакого внимания на то, что делают его руки.
   — Я уверен, что Чиун вернется, — сказал Смит. — Между вами существует эмоциональная связь. Как между отцом и сыном.
   — Это сокровище слишком важно для него. Я не думаю, что оно настолько важно, потому что никто не может им пользоваться. Но я всего лишь белый человек.

Глава третья

   Взлетали вверх пробки от шампанского, визжала публика, воздушные шарики шарахались от потолка, как испуганные совы. В главную лабораторию здания на сто двадцать восьмом шоссе вкатили на тележке огромный белоснежный торт, украшенный голубым логотипом “Химических концепций”, а лаборанты передавали друг другу свежезабитые “косяки”. Смех волнами поднимался вверх, и казалось, что на них и качаются разноцветные шарики.
   Ример Болт вскочил на какой-то стул, потребовал тишины и получил ее.
   — Мы думали, что успех на рынке нам обеспечен! — орал он. — Но нам был необходим еще один опыт. И вы провели его! Так давайте выпьем за великолепный коллектив, который все выполнил и ни о чем не проболтался. Я обещаю, что мы все разбогатеем. И здорово разбогатеем!
   Ример Болт тряхнул бутылкой “Дон Периньон”, и пена окатила визжащую от восторга толпу. Эти ребята не только взялись за невероятный, безумный проект и сделали генератор, но и научились направлять его в любую точку атмосферы. В любую.
   Они направили луч на деревушку Малден в восьмидесяти километрах от Лондона. И он пробил дыру в озоновом щите прямо над деревней, выпустив на нее прямые лучи солнца. Они могли полностью управлять процессом. Они сумели навести луч из-за океана и попали в цель размером сорок на сорок футов.
   — Я тебя обожаю, Кэтлин О’Доннел! — прокричал по телефону Ример Болт.
   На другом конце провода на поле около Малдена, Англия, доктор О’Доннел просто повесила трубку. У нее было много работы. Для окончательной проверки надо было провести сорок семь экспериментов. Надо было постараться избежать огласки, потому что, узнай британское правительство, что американская химическая компания проводит во владениях ее величества опыты с запрещенными флюорокарбоновыми лучами, оно бы устроило международный скандал. И, что еще хуже, могло бы довести “Химические концепции” до банкротства. Англичане такие ранимые.
   Так что доктор О’Доннел постаралась скрыть истинную природу эксперимента. Для этого она воспользовалась услугами одной из английских фирм, и просто кое в чем их дезинформировала. Ей нужно было всего лишь установить силу и характер происходившего в маленькой деревушке близ Лондона.
   Она шла по полю, и сухая трава хрустела у нее под ногами. Лаборанты в белых халатах следили за тем, как идут дела в клетках, мензурках и сосудах. Главный эксперимент безусловно удался. Они сумели не только навести луч флюорокарбонов на цель за несколько тысяч миль, но и научились контролировать размер открываемого окна и продолжительность его воздействия.
   Доктор Кэтлин О’Доннел шла от стола к столу и вдруг поняла, что идет вдоль рядов уже поджаренного мяса. Может, от этого у нее и закружилась голова. Да еще стоны умирающих животных.
   Ее внимание привлек пышный куст роз. Прелестные черные розы. Она заглянула в список. До начала эксперимента они были чайными. Легкий ветерок шевельнул лепестки, и они осыпались горсткой пепла.
   Но поле был маленький вонючий пруд. Сейчас он был затянут беловатой пленкой — это были всплывшие на поверхность высохшие насекомые. Только сейчас, увидев этих дохлых жучков, она поняла, как много их было в этом пруду. Она услышала, как один из лаборантов сказал, что в пруду погибли даже микробы.
   Она удивилась странным звукам, раздававшимся вокруг, но потом поняла, что это стонут умирающие животные. Среди них было несколько кроликов с особенно густым мехом, но даже мех не защитил их кожу. Он обгорел и потрескался, как шкурка пережаренной сосиски. Кэтлин провела рукой по некоторым из них, чтобы просто удостовериться. То же самое случилось со щенками. Только они выли и скулили, а не тряслись безмолвно от страха, как кролики. Доктор О’Доннел присмотрелась к ним повнимательнее и сделала интересное, на ее взгляд, открытие. Щенки были слепы.
   Некоторые лаборанты, закаленные в работе с животными, отворачивались, не в силах спокойно наблюдать за их страданиями.
   Доктор О’Доннел чувствовала лишь приятное возбуждение, как будто кто-то ласкал ее кожу.
   Очевидно, у щенков чувства были развиты сильнее, чем у кроликов, поэтому они, вероятно, посмотрели на небо, от которого исходил непонятный свет. И прямые лучи выжгли им роговицы.
   Один из работников подошел к ней с важным вопросом.
   — Можно мы теперь избавим животных от страданий? Мы зафиксировали все результаты.
   Доктор О’Доннел заметила, что его лицо искажено болью. Более того, она это почувствовала. Она провела языком по губам. Она не ответила ему, он продолжал стоять рядом, и взгляд его был исполнен немой мольбы. Телу ее было тепло и приятно. С ней опять случилось то самое здесь, в Англии, во время эксперимента.
   — Животные. Им очень больно, — сказал лаборант.
   Кэтлин что-то записывала в блокноте. Она заметила, как лаборанта передернуло, как будто каждый миг ожидания был для него болезненен. Это определенно происходило снова.
   — Можем ли мы их уничтожить? Пожалуйста...
   — Не могли бы вы минутку подождать? — сказала Кэти. Она не могла понять, достаточно ли намокли ее трусики.
   Полчаса спустя большинство животных умерло в мучениях, лаборанты ходили мрачные и подавленные. Люди часто реагировали на страдание подобным образом, и Кэти привыкла к этому. В детстве она часто это видела. И в детстве же она стала удивляться тому, что взрослых и остальных детей страдания других существ приводят в ужас. Родители даже водили ее по докторам, пытаясь понять, почему она не такая, как остальные дети. Но даже в возрасте двенадцати лет маленькая и очень смышленая Кэтлин О’Доннел понимала, что это не она другая, а мир — другой.
   Поэтому, став взрослой, она стала скрывать свои особенные чувства, потому что мир обычно боится всего иного. Она водила сверхбыстрые машины. Она стремилась к руководящим постам. Она боролась за признание. А чувства скрывала, скрывала даже от собственного тела. Мужчины никогда не были для нее особенно интересны. А успех — его следовало добиваться, потому что это лучше, чем поражение.
   Но когда столько крохотных существ начало жалобно стонать, ее тело проснулось само по себе, и упоительные волны прокатывались по всем его укромным уголкам. Это было восхитительное ощущение. Когда кто-то предложил подвезти ее в Лондон, она сказала, что останется на поле и еще немного поработает.
   Ей хотелось играть. Ей хотелось играть с людьми, которые так переживали сейчас из-за страданий животных. Люди были такие забавные. Они были даже интереснее и занятнее чисел.
   Правда, порой они бывали чересчур просты. Как Ример Болт. Он был игрой сексуальной, и играть в нее не составляло никакого труда. Болт, как и множество других мужчин, принадлежал к тем, для кого секс являлся подтверждением их самоценности. От секса он чувствовал себя лучше. Когда его не было, он чувствовал себя ненужным. Он буквально мог отдать себя во власть той, которая уступала его притязаниям при условии, что дама делала вид, что полностью удовлетворена. Болту было это нужно, и Кэтлин это ему давала. Она была хорошей актрисой, всегда была хорошей актрисой. Когда она была подростком, ей удавалось обманывать даже психиатров. Но вид чужих страданий не мог обмануть ее тела, несмотря на то, что прошло столько лет.
   Когда она говорила посеревшему лицом лаборанту, что этот эксперимент был так важен, потому что только научившись все контролировать, они смогут сделать эти опыты безопасными для человечества, она представляла себе, что будет чувствовать человек, посаженный в клетку под луч флюорокарбонов.