Гобинд покинул Ахмадабад вскоре после полудня, взяв с собой набор таблеток и микстур, купленных по совету евразийца мистера Перейры, управляющего ахмадабадским филиалом фирмы «Джобблинг и сыновья», с которым он быстро установил дружеские отношения. Аш вернулся из части вовремя, чтобы проводить гостя, и они коротко переговорили на веранде, после чего Гобинд и Манилал, вместе с присланным Сарджи шикари по имени Букта, собиравшимся проводить их до Бхитхора через Паланпор и предгорья Абу, двинулись верхом прочь от бунгало и скрылись среди огненных деревьев, растущих вдоль длинной дороги военного городка.
Через два дня Сарджи запиской известил Аша, что шикари вернулся, оставив хакима со слугой в миле от границы Бхитхора. Хаким щедро вознаградил Букту за оказанную услугу и на словах передал Пеламу-сахибу, что будет денно и нощно молиться, чтобы боги даровали сахибу здоровье и удачу во всех делах и чтобы все шло гладко в ближайшие месяцы. Благочестивая надежда, не требующая расшифровки.
По мере того как дни становились жарче, Аш вставал утром все раньше и раньше, чтобы успеть выгулять Дагобаза час-другой перед рутинным времяпрепровождением в конюшне и канцелярской работой, которой стало больше после окончания сезонных учений. Вечерами он обычно играл в поло. Эта игра, только начавшая входить в моду, когда он вступил в корпус разведчиков, распространилась по всей Индии с быстротой огня – теперь даже кавалерийские полки на юге страны увлеклись поло, и Аш, знавший в нем толк, был очень востребован.
Посему он был занят с утра до вечера – к счастью для него, хотя он не понимал своего счастья и, наверное, отказался бы понять, укажи ему кто на это. Каждодневные дела отвлекали Аша от мыслей о возможной участи Джули и утомляли настолько, что по ночам он спал, а не доводил себя до нервного истощения тревожными раздумьями над письмом Кака-джи и ужасными предположениями, из него вытекающими. Тяжелая работа и изнурительные физические упражнения служили своеобразным болеутоляющим средством, за которое ему следовало бы благодарить небо.
Махду через посредство базарного письмописца сообщил, что благополучно добрался до места назначения и рад снова оказаться в Мансере. Он пребывает в добром здравии и надеется, что Аш тоже и что Гул Баз присматривает за ним должным образом. Вся его семья (у него появилось еще три внука, два из них – мальчики) шлет Ашу искренние пожелания крепкого здоровья, счастья, благополучия и т. д., и т. д.
Аш написал ответное письмо, но не упомянул о визите Гобинда. Как ни странно, ни словом не обмолвился о нем и Гул Баз, который выполнил свое обещание и написал старику, дабы сообщить последние новости о Пеламе-сахибе и заверить Махду, что у них все в порядке. Правда, Гул Баз обошел данное обстоятельство молчанием чисто интуитивно – ни Аш, ни Гобинд не советовали ему помалкивать об этом. Но он тоже был встревожен.
Гул Баз, как и Махду, питал глубокое недоверие к Бхитхору и не хотел, чтобы сахиба снова вовлекли в какие-либо дела, связанные с этим беззаконным и зловещим княжеством беспринципного правителя. Однако он опасался, что именно это и старается сделать хаким из Каридкота, хотя зачем и каким образом, он понятия не имел (Гул Баз знал об Аше гораздо меньше, чем Махду, а мудрый старик ни с кем не делился некоторыми своими подозрениями).
Казалось бы, тревога, вызванная у него неожиданным визитом Гобинда, должна была утихнуть после отъезда последнего. Но этого не произошло, так как Гул Баз заметил, что сахиб взял за обыкновение делать множество мелких покупок в одной ангрези-аптеке – той самой лавке, куда по случайному стечению обстоятельств (или не по случайному?) наведывался хаким утром перед отъездом и где, по словам возницы наемной тонги (болтливого парня, впоследствии допрошенного Гул Базом), провел более получаса за разговором с управляющим и в конечном счете купил ряд иностранных лекарств.
Сам по себе этот факт не казался странным, поскольку ни для кого не являлось секретом, что хаким послан лечить рану Бхитхора, которого не так давно исцелил от мучительного недуга и глубоко впечатлил своими способностями. Но с чего вдруг сахиб, обладающий отличным здоровьем, начал делать в аптеке покупки по три-четыре раза на неделе, если раньше всегда предоставлял Гул Базу обеспечивать его мылом, зубным порошком и тому подобными вещами?
Гул Базу все это не нравилось. Но он ничего не мог поделать и не желал ни с кем обсуждать сей вопрос. Ему оставалось лишь помалкивать и вопреки всему надеяться, что в скором времени из Мардана придет приказ, призывающий сахиба обратно в корпус разведчиков и на северо-западную границу. Гул Баз тоже рвался поскорее убраться отсюда и страшно тосковал по своим родным краям и родному языку.
Однако Аш, совсем недавно одержимый столь же страстным желанием поскорее распрощаться с Гуджаратом, внезапно испугался, как бы не пришлось уехать отсюда в ближайшем будущем: если его вызовут в Мардан прежде, чем Гобинду удастся тайно передать вести из Бхитхора, он, вполне вероятно, так и не узнает о произошедших там событиях и не сможет сообщить Кака-джи о положении дел или помочь чем-нибудь.
Эта мысль казалась настолько невыносимой, что в настоящее время Аш испытал бы облегчение, если бы узнал, что должен прослужить в Гуджарате еще пять лет, или даже десять, или двадцать. Уехать сейчас значило бы бросить Джули именно тогда, когда она нуждается в помощи больше всего и когда самая ее жизнь может зависеть от его присутствия здесь, в Ахмадабаде, и готовности прийти к ней на помощь.
Он уже дважды бросал Джули: сначала в Гулкоте, когда она была ребенком, а потом в Бхитхоре – хотя в последнем случае решительно против собственной воли. Он не сделает этого в третий раз. Но если ему прикажут вернуться в Мардан – что тогда? Имеет ли смысл послать Уолли и Уиграму Бэтти письмо с просьбой употребить все свое влияние, чтобы приказ о его возвращении отсрочили, коли им станет известно, что такая возможность рассматривается? С другой стороны, сообщив обоим о страстном желании поскорее вернуться в корпус, как он теперь собирается объяснить столь резкую перемену настроения? «Извините, я не могу сказать, почему я передумал и не хочу возвращаться в корпус, но вы просто поверьте на слово, что мне крайне необходимо задержаться здесь на некоторое время…»
Они решат, что Аш заболел или спятил, а Уолли посчитает, что уж он-то вправе знать правду. Но открыть правду нельзя, а значит, писать не имеет смысла.
Аш искал утешения в надежде. При удачном раскладе «оловянные боги», изгнавшие его в Гуджарат, вообще забыли о нем и не вспомнят. Или, что еще лучше, Гобинд сумеет связаться с ним и сообщит, что их страхи оказались беспочвенными и на самом деле у обеих рани Бхитхора все в порядке, а тогда будет неважно, как скоро его отзовут обратно в корпус. На самом деле чем скорее, тем лучше, потому что последнее письмо Уолли усилило в нем желание вернуться в Мардан почти в той же мере, в какой письмо Кака-джи отбило охоту уезжать из Ахмадабада.
Уолли писал, что разведчики снова ходили в бой и Зарин получил ранение, но не серьезное. Он подробно описывал сражение (с бандитами из племенной области Утман-Кхел, которые два года назад убили нескольких кули, работавших на строительстве канала на реке Сват) и пел дифирамбы инициатору боевых действий, некоему капитану Каваньяри, помощнику комиссара Пешавара. Тот узнал, что главарь и несколько членов банды живут в деревне Сапри, милях в пяти выше по течению от форта Абазай и на самой границе племенной территории Утман-Кхел, и послал деревенскому старосте требование о выдаче бандитов вкупе с крупной денежной суммой, предназначенной на пенсии семьям убитых кули.
Жители Сапри, наивно полагавшие свою деревню неприступной, ответили оскорбительным отказом. Капитан Каваньяри решил захватить их врасплох и разработал план нападения. Под командованием Уиграма Бэтти три офицера разведчиков, двести шестьдесят четыре совара из кавалерии и дюжина сипаев из пехоты – последние верхом на мулах – выступили однажды ночью под покровом темноты к Сапри, вместе с Каваньяри, которому удалось сохранить предстоящую операцию в такой глубокой тайне, что двое из офицеров до последнего играли в теннис и ушли в поход практически с корта.
Первая часть марша была простой, но за восемь миль до цели местность стала сильно пересеченной, и лошадей и мулов пришлось отправить в форт Абазай, а разведчики двинулись ощупью в темноте на своих двоих. Жители Сапри, по-прежнему уверенные, что нагромождения скал, пропасти и пробитые реками глубокие ущелья служат вполне достаточной защитой от любого нападения, пробудившись на рассвете, обнаружили, что деревня окружена, и схватились за оружие, но после короткого сражения, в ходе которого убитые кули были полностью отомщены, главарей и девятерых других бандитов, принимавших участие в той резне, взяли в плен.
«Наши потери составили всего семь человек ранеными, – писал Уолли, – и Уиграм представил Джагат Сингха и дафадара Тура База к ордену “За заслуги” за похвальную отвагу в бою. Так что сам видишь: мы тут ведем не совсем праздную жизнь. А как ты там? Знаешь, мне неприятно говорить это, но в своих письмах ты очень много рассказываешь об образце совершенства среди лошадей, недавно тобой приобретенном, но почти ничего о себе, тогда как меня интересуют новости о тебе и твоих делах. Или в Ахмадабаде и хваленой Роуперовской коннице вообще ничего никогда не происходит? Уиграм передает тебе привет. Зарин тоже. Ты слышал про молодого болвана Рикки Смита из 75-го туземного пехотного полка? Ты не поверишь, но…» Заключительная часть письма посвящалась разным сплетням.
Аш со вздохом отложил письмо в сторону. Он должен написать Зарину и попросить его впредь быть поосторожнее. Было здорово получить весточку об Уолли и узнать все последние новости и сплетни полковой жизни, но еще лучше было бы получить возможность снова разговаривать с ним лично – и служить в полку, постоянно занятом в боевых действиях, а не в полку, который со времени Восстания редко участвовал в таковых (если вообще участвовал) и к которому он, Аш, лишь временно прикомандирован – незваный гость, навязанный начальством и в любой момент могущий получить приказ о возвращении в свой корпус. «Только бы не слишком скоро, – молился Аш. – Не раньше, чем придут известия от Гобинда…»
Но мучительно долгие дни тянулись один за другим, а из Бхитхора все не приходило никаких известий, хотя уже была весна и минуло более года со дня, когда он прибыл в Ахмадабад, «временно прикомандированный» к Роуперовской коннице. Временно – это на сколько? На год, на два, на неопределенный срок?.. Чем там занимается Гобинд?
Аш нанес очередной визит в аптеку Джобблинга, купил бутылку жидкой мази якобы для лечения растяжения и провел какое-то время с мистером Перейрой, заядлым сплетником, который без всяких наводящих вопросов непременно упомянул бы о любом интересном факте (как то особый заказ на лекарства для правящего князя).
Мистер Перейра по обыкновению болтал без умолку, и Аш много чего узнал о хворях разных известных людей в городе, но ровным счетом ничего о ране Бхитхора. Однако поздним вечером того же дня, вернувшись в бунгало, он застал на веранде толстого мужчину в покрытой дорожной пылью одежде – личного слугу Гобинда, Манилала, который наконец-то принес новости.
– Этот болван торчит здесь уже два часа, – возмущенно доложил Гул Баз на пушту (снова Бхитхор!), – но он отказывается есть или пить, пока не поговорит с вами, хотя я двадцать раз повторил: когда сахиб вернется, он примет ванну, переоденется и пообедает, прежде чем говорить с кем-либо. Но этот человек глуп и ничего не желает слушать.
– Это слуга хакима, и я приму его сейчас же, – сказал Аш, знаком приказывая Манилалу следовать за ним. – Наедине.
Новости из Бхитхора были ни хорошими, ни плохими, о чем ясно свидетельствовало то, что Манилала отпустили в Ахмадабад. Но Гобинд не осмелился передать с ним письмо, опасаясь, что его обыщут. «Что они и сделали, – сказал Манилал с чуть заметной улыбкой. – Очень тщательно». Посему послание было устным.
Рана, сообщал Гобинд, страдает от чирьев, несварения желудка и головных болей, главным образом по причине хронических запоров. Состояние пациента (как и следовало ожидать, учитывая его образ жизни) было плачевным, но сейчас улучшилось: иностранные медикаменты оказались в высшей степени эффективными. Что же касается рани, то у них, насколько он понял, все в порядке.
Младшая и главная рани, которая вот-вот должна разрешиться от бремени, говорят, чувствует себя хорошо и с нетерпением ждет появления ребенка на свет – прорицатели, астрологи и повитухи с уверенностью предрекают, что родится сын. Уже делаются приготовления к пышным торжествам в честь этого радостного события, и нарочный готов в любой миг поскакать к ближайшей телеграфной конторе (до нее много миль пути), чтобы оттуда послать новости в Каридкот. Но Гобинд несколько встревожил – с я, узнав, что это не первая беременность главной рани, как он предполагал, а третья.
Он терялся в догадках, почему до Каридкота не дошло никаких сведений о двух предыдущих беременностях. Казалось бы, столь приятную новость надлежало сообщить немедленно. Однако факт оставался фактом: в первые месяцы супружества у Шушилы-рани дважды произошел выкидыш. По мнению Гобинда, причиной этого явилось горе и потрясение, поскольку первый выкидыш совпал по времени со смертью двух придворных дам, а второй – со смертью преданной старой дай Гиты, что едва ли можно назвать стечением обстоятельств. Но хотя он по-прежнему подозревал, что со всеми тремя смертями связана какая-то тайна, одно представлялось несомненным: главная рани не больна и не несчастна.
Как ни странно, супружество, начавшееся для нее столь неблагоприятно, оказалось, если верить слухам (а он склонен верить), в высшей степени удачным: маленькой рани взбрело в голову безумно влюбиться в своего непривлекательного мужа, а рана нашел сочетание утонченной красоты и безудержного обожания столь живительным для своего пресыщенного вкуса, что потерял всякий интерес к наложникам и, дабы угодить юной жене, удалил от себя двух красивых и порочных юношей, прежде ходивших у него в любимчиках. Все это было хорошей новостью.
Второй рани, однако, повезло меньше. В отличие от сестры она не снискала благосклонности раны, и он отказался осуществить с ней брачные отношения, во всеуслышание заявив, что не желает иметь ребенка от полукровки. Поначалу Джули-Баи изгнали в крыло одного из маленьких заброшенных дворцов за пределами города и только спустя месяц, по настоянию главной рани, перевели в Рунг-Махал. Позже она снова покинула занан и на сей раз поселилась в Жемчужном дворце, а после нескольких месяцев разлуки с сестрой вернулась обратно. С тех пор она получила позволение остаться в Рунг-Махале и теперь тихо и уединенно живет в своих покоях.
Гобинд считает, что рана собирается развестись с ней и отправить обратно в Каридкот, как только ее сестра, главная рани, станет меньше от нее зависеть, а такое вполне может произойти, когда появятся маленькие сыновья и дочери, которые займут внимание Шушилы-Баи. Разумеется, это не более чем предположение: сахиб наверняка понимает, что для человека в статусе Гобинда почти невозможно (и уж конечно, крайне опасно) задавать наводящие вопросы насчет двух рани Бхитхора или выказывать повышенный интерес к их обстоятельствам и взаимоотношениям с раной. Посему он запросто может ошибаться в этом своем предположении, как и во всех прочих. Но по крайней мере, вторая рани, пусть и являясь женой лишь номинально, судя по всему, находится в безопасности и пребывает в добром здравии, и вскоре то же самое можно будет сказать и о главной рани.
Гобинд надеется, что сахиб безотлагательно напишет в Каридкот, дабы успокоить рао-сахиба. В настоящее время, похоже, никаких поводов для волнения нет, и, если бы не факт сокрытия смерти дай Гиты и придворных дам от их родственников, он, Гобинд, сказал бы, что в Бхитхоре все в порядке – во всяком случае, в том, что касается двух рани. Тем не менее он признался, что эти смерти по-прежнему его тревожат: было в них что-то странное… что-то необъяснимое.
– Что он имеет в виду? – спросил Аш.
Манилал пожал плечами и медленно проговорил:
– Да слишком много разных историй рассказывают… и среди них нет двух одинаковых, что само по себе подозрительно. Я, как и мой хозяин, тоже родом из Каридкота, а значит, человек чужой и не внушающий доверия. Я не могу задавать слишком много вопросов или обнаруживать слишком большой интерес, я могу только слушать. Но исподволь направить разговор в нужную сторону – дело нехитрое, и, сидя среди дворцовых слуг или разгуливая вечерами по базарам, я время от времени ронял словечко-другое, и от него, как от брошенного в пруд камушка, расходились широкие круги… Если женщины и вправду померли от лихорадки, с какой стати толковать об этом? Зачем беспокоиться по поводу чего-то, что происходит очень часто и с очень многими? Однако об этих трех смертях не забыли, и люди говорят о них только шепотом: одни называют одну причину смерти служанок, другие – другую, но все сходятся в одном: подлинной причины никто не знает.
– А что говорят насчет третьей женщины, дай Гиты? – спросил Аш, всегда вспоминавший старую даму с благодарностью.
– По слухам, дело представили так, будто она случайно упала с лестницы, или выпала из окна, или свалилась с крыши королевского дворца – здесь тоже все истории разные. Иные шепотом говорят, что ее столкнули, а другие утверждают, что она была мертва еще до падения – задушена, отравлена или убита ударом по голове, а потом сброшена с высоты, чтобы создать видимость несчастного случая. Но никто не высказал ни одного соображения, зачем понадобилось убивать старуху – или кому, или по чьему приказу. В общем, вполне возможно, все это лишь праздные домыслы болтунов и сплетников, которые любят делать вид, будто знают больше, чем все остальные. Но все-таки странно… странно, что разговоры не прекращаются, хотя две женщины умерли гораздо больше года назад, а старая дай – почти год.
Это были все новости из Бхитхора, и, если не считать смерти старой Гиты, они оказались лучше, чем ожидал Аш. Но Манилал сомневался, что его отпустят в Ахмадабад во второй раз.
Люди, остановившие и обыскавшие его, не нашли ничего, кроме двух пустых бутылочек из-под лекарства и денег. Они принялись допытываться, какие сведения и кому велел передать хозяин, на что он попугайской скороговоркой затараторил: «Мне надобно купить еще шесть бутыльков такой микстуры, какая прежде содержалась в бутыльке, что побольше, и два бутылька такой, какая была в том, что поменьше, и вот деньги на покупку». Далее он добавил, что собирается также купить несколько цыплят, потому как рао-сахиб любит яйца, и еще, возможно, несколько дынь и кое-какие сладости, и еще…
Когда они пресекли это словоизвержение, заломив Манилалу руку и грубо осведомившись, какие сообщения и кому приказал передать сахиб, он залился обильными слезами (в числе прочих он владел и этим умением) и жалобно спросил: да какие такие сообщения? Хозяин строго-настрого велел явиться в девай-дукан в Ахмадабаде, показать лавочнику бутыльки и сказать: «Мне нужно пять бутыльков такого лекарства…» – или то были три бутылька?… ну вот, они сбили его с толку своими вопросами, у него все вылетело из головы, и хаким рассердится.
В конце концов они сдались и отпустили его, решив, что он слишком глуп, чтобы держать в уме более одной вещи зараз.
– Вдобавок, – задумчиво сказал Манилал, – мне кажется, рана теперь доверяет хакиму-сахибу, чьи целительские способности и лекарства принесли ему значительное облегчение, и когда хаким-сахиб сказал, что должен закупить еще медикаментов в одной ангрези-девай и хочет, чтобы за ними послали меня, знающего, где находится лавка, никаких возражений не последовало. Правда, поначалу они приказали мне купить пятьдесят или сто бутылок, однако хаким-сахиб сказал, что прежде, чем будет использована малая часть от такого количества, все остальные испортятся. Но даже восьми хватит надолго, а потому мой хозяин, сообразно с предложением сахиба насчет голубей, поручил мне купить пару птиц у друга сахиба и забрать с собой.
Последнее имело отношение к одному из многих планов, обсуждавшихся во время короткого визита Гобинда. Сарджи держал почтовых голубей, и Ашу пришло в голову попросить у него пару птиц, чтобы Гобинд взял их в Бхитхор.
Гобинд отказался делать такую глупость: это возбудит подозрение, что он собирается посылать сообщения кому-то за пределами княжества. Но он согласился, что идея может оказаться полезной, и они с Ашем решили, что по прибытии в Бхитхор он начнет изображать повышенный интерес к птицам и собирать их в большом количестве, в том числе голубей, которых полно в любом индийском городе.
Когда все привыкнут к виду каридкотского хакима, кормящего попугаев, сооружающего скворечники и голубятни, он посмотрит, можно ли найти способ тайно переправить в Бхитхор пару почтовых голубей Сарджи.
С прибытием Манилала эта проблема разрешилась. Гобинд успел приобрести репутацию большого любителя птиц, так что Ашу оставалось лишь купить голубей; хотя ввиду полученной от хакима информации он находил данную меру излишней, не видя необходимости сообщать добрые новости из Бхитхора с особой срочностью – это можно спокойно предоставить ране и телеграфной конторе. Но если Гобинд считал такой шаг целесообразным, Аш не собирался спорить, и он той же ночью приобрел птиц, доехав верхом до поместья Сарджи при лунном свете и вернувшись с двумя голубями в маленькой проволочной клетке.
Он взял с Сарджи обещание хранить тайну, предварительно рассказав по возможности меньше (и не совсем правду), и Манилал отбыл следующим утром, взяв с собой полдюжины бутылок специального средства Поттера от несварения желудка, две бутылки лучшего касторового масла фирмы «Джобблинг и сыновья», а также разных фруктов и сладостей и большую плетеную корзину, в которой, как выяснилось при проверке, содержалась живая домашняя птица: три курицы и петушок. Тот факт, что там содержались также два голубя, остался незамеченным благодаря хитроумному двойному дну и присутствию громко кудахчущих наседок.
37
Через два дня Сарджи запиской известил Аша, что шикари вернулся, оставив хакима со слугой в миле от границы Бхитхора. Хаким щедро вознаградил Букту за оказанную услугу и на словах передал Пеламу-сахибу, что будет денно и нощно молиться, чтобы боги даровали сахибу здоровье и удачу во всех делах и чтобы все шло гладко в ближайшие месяцы. Благочестивая надежда, не требующая расшифровки.
По мере того как дни становились жарче, Аш вставал утром все раньше и раньше, чтобы успеть выгулять Дагобаза час-другой перед рутинным времяпрепровождением в конюшне и канцелярской работой, которой стало больше после окончания сезонных учений. Вечерами он обычно играл в поло. Эта игра, только начавшая входить в моду, когда он вступил в корпус разведчиков, распространилась по всей Индии с быстротой огня – теперь даже кавалерийские полки на юге страны увлеклись поло, и Аш, знавший в нем толк, был очень востребован.
Посему он был занят с утра до вечера – к счастью для него, хотя он не понимал своего счастья и, наверное, отказался бы понять, укажи ему кто на это. Каждодневные дела отвлекали Аша от мыслей о возможной участи Джули и утомляли настолько, что по ночам он спал, а не доводил себя до нервного истощения тревожными раздумьями над письмом Кака-джи и ужасными предположениями, из него вытекающими. Тяжелая работа и изнурительные физические упражнения служили своеобразным болеутоляющим средством, за которое ему следовало бы благодарить небо.
Махду через посредство базарного письмописца сообщил, что благополучно добрался до места назначения и рад снова оказаться в Мансере. Он пребывает в добром здравии и надеется, что Аш тоже и что Гул Баз присматривает за ним должным образом. Вся его семья (у него появилось еще три внука, два из них – мальчики) шлет Ашу искренние пожелания крепкого здоровья, счастья, благополучия и т. д., и т. д.
Аш написал ответное письмо, но не упомянул о визите Гобинда. Как ни странно, ни словом не обмолвился о нем и Гул Баз, который выполнил свое обещание и написал старику, дабы сообщить последние новости о Пеламе-сахибе и заверить Махду, что у них все в порядке. Правда, Гул Баз обошел данное обстоятельство молчанием чисто интуитивно – ни Аш, ни Гобинд не советовали ему помалкивать об этом. Но он тоже был встревожен.
Гул Баз, как и Махду, питал глубокое недоверие к Бхитхору и не хотел, чтобы сахиба снова вовлекли в какие-либо дела, связанные с этим беззаконным и зловещим княжеством беспринципного правителя. Однако он опасался, что именно это и старается сделать хаким из Каридкота, хотя зачем и каким образом, он понятия не имел (Гул Баз знал об Аше гораздо меньше, чем Махду, а мудрый старик ни с кем не делился некоторыми своими подозрениями).
Казалось бы, тревога, вызванная у него неожиданным визитом Гобинда, должна была утихнуть после отъезда последнего. Но этого не произошло, так как Гул Баз заметил, что сахиб взял за обыкновение делать множество мелких покупок в одной ангрези-аптеке – той самой лавке, куда по случайному стечению обстоятельств (или не по случайному?) наведывался хаким утром перед отъездом и где, по словам возницы наемной тонги (болтливого парня, впоследствии допрошенного Гул Базом), провел более получаса за разговором с управляющим и в конечном счете купил ряд иностранных лекарств.
Сам по себе этот факт не казался странным, поскольку ни для кого не являлось секретом, что хаким послан лечить рану Бхитхора, которого не так давно исцелил от мучительного недуга и глубоко впечатлил своими способностями. Но с чего вдруг сахиб, обладающий отличным здоровьем, начал делать в аптеке покупки по три-четыре раза на неделе, если раньше всегда предоставлял Гул Базу обеспечивать его мылом, зубным порошком и тому подобными вещами?
Гул Базу все это не нравилось. Но он ничего не мог поделать и не желал ни с кем обсуждать сей вопрос. Ему оставалось лишь помалкивать и вопреки всему надеяться, что в скором времени из Мардана придет приказ, призывающий сахиба обратно в корпус разведчиков и на северо-западную границу. Гул Баз тоже рвался поскорее убраться отсюда и страшно тосковал по своим родным краям и родному языку.
Однако Аш, совсем недавно одержимый столь же страстным желанием поскорее распрощаться с Гуджаратом, внезапно испугался, как бы не пришлось уехать отсюда в ближайшем будущем: если его вызовут в Мардан прежде, чем Гобинду удастся тайно передать вести из Бхитхора, он, вполне вероятно, так и не узнает о произошедших там событиях и не сможет сообщить Кака-джи о положении дел или помочь чем-нибудь.
Эта мысль казалась настолько невыносимой, что в настоящее время Аш испытал бы облегчение, если бы узнал, что должен прослужить в Гуджарате еще пять лет, или даже десять, или двадцать. Уехать сейчас значило бы бросить Джули именно тогда, когда она нуждается в помощи больше всего и когда самая ее жизнь может зависеть от его присутствия здесь, в Ахмадабаде, и готовности прийти к ней на помощь.
Он уже дважды бросал Джули: сначала в Гулкоте, когда она была ребенком, а потом в Бхитхоре – хотя в последнем случае решительно против собственной воли. Он не сделает этого в третий раз. Но если ему прикажут вернуться в Мардан – что тогда? Имеет ли смысл послать Уолли и Уиграму Бэтти письмо с просьбой употребить все свое влияние, чтобы приказ о его возвращении отсрочили, коли им станет известно, что такая возможность рассматривается? С другой стороны, сообщив обоим о страстном желании поскорее вернуться в корпус, как он теперь собирается объяснить столь резкую перемену настроения? «Извините, я не могу сказать, почему я передумал и не хочу возвращаться в корпус, но вы просто поверьте на слово, что мне крайне необходимо задержаться здесь на некоторое время…»
Они решат, что Аш заболел или спятил, а Уолли посчитает, что уж он-то вправе знать правду. Но открыть правду нельзя, а значит, писать не имеет смысла.
Аш искал утешения в надежде. При удачном раскладе «оловянные боги», изгнавшие его в Гуджарат, вообще забыли о нем и не вспомнят. Или, что еще лучше, Гобинд сумеет связаться с ним и сообщит, что их страхи оказались беспочвенными и на самом деле у обеих рани Бхитхора все в порядке, а тогда будет неважно, как скоро его отзовут обратно в корпус. На самом деле чем скорее, тем лучше, потому что последнее письмо Уолли усилило в нем желание вернуться в Мардан почти в той же мере, в какой письмо Кака-джи отбило охоту уезжать из Ахмадабада.
Уолли писал, что разведчики снова ходили в бой и Зарин получил ранение, но не серьезное. Он подробно описывал сражение (с бандитами из племенной области Утман-Кхел, которые два года назад убили нескольких кули, работавших на строительстве канала на реке Сват) и пел дифирамбы инициатору боевых действий, некоему капитану Каваньяри, помощнику комиссара Пешавара. Тот узнал, что главарь и несколько членов банды живут в деревне Сапри, милях в пяти выше по течению от форта Абазай и на самой границе племенной территории Утман-Кхел, и послал деревенскому старосте требование о выдаче бандитов вкупе с крупной денежной суммой, предназначенной на пенсии семьям убитых кули.
Жители Сапри, наивно полагавшие свою деревню неприступной, ответили оскорбительным отказом. Капитан Каваньяри решил захватить их врасплох и разработал план нападения. Под командованием Уиграма Бэтти три офицера разведчиков, двести шестьдесят четыре совара из кавалерии и дюжина сипаев из пехоты – последние верхом на мулах – выступили однажды ночью под покровом темноты к Сапри, вместе с Каваньяри, которому удалось сохранить предстоящую операцию в такой глубокой тайне, что двое из офицеров до последнего играли в теннис и ушли в поход практически с корта.
Первая часть марша была простой, но за восемь миль до цели местность стала сильно пересеченной, и лошадей и мулов пришлось отправить в форт Абазай, а разведчики двинулись ощупью в темноте на своих двоих. Жители Сапри, по-прежнему уверенные, что нагромождения скал, пропасти и пробитые реками глубокие ущелья служат вполне достаточной защитой от любого нападения, пробудившись на рассвете, обнаружили, что деревня окружена, и схватились за оружие, но после короткого сражения, в ходе которого убитые кули были полностью отомщены, главарей и девятерых других бандитов, принимавших участие в той резне, взяли в плен.
«Наши потери составили всего семь человек ранеными, – писал Уолли, – и Уиграм представил Джагат Сингха и дафадара Тура База к ордену “За заслуги” за похвальную отвагу в бою. Так что сам видишь: мы тут ведем не совсем праздную жизнь. А как ты там? Знаешь, мне неприятно говорить это, но в своих письмах ты очень много рассказываешь об образце совершенства среди лошадей, недавно тобой приобретенном, но почти ничего о себе, тогда как меня интересуют новости о тебе и твоих делах. Или в Ахмадабаде и хваленой Роуперовской коннице вообще ничего никогда не происходит? Уиграм передает тебе привет. Зарин тоже. Ты слышал про молодого болвана Рикки Смита из 75-го туземного пехотного полка? Ты не поверишь, но…» Заключительная часть письма посвящалась разным сплетням.
Аш со вздохом отложил письмо в сторону. Он должен написать Зарину и попросить его впредь быть поосторожнее. Было здорово получить весточку об Уолли и узнать все последние новости и сплетни полковой жизни, но еще лучше было бы получить возможность снова разговаривать с ним лично – и служить в полку, постоянно занятом в боевых действиях, а не в полку, который со времени Восстания редко участвовал в таковых (если вообще участвовал) и к которому он, Аш, лишь временно прикомандирован – незваный гость, навязанный начальством и в любой момент могущий получить приказ о возвращении в свой корпус. «Только бы не слишком скоро, – молился Аш. – Не раньше, чем придут известия от Гобинда…»
Но мучительно долгие дни тянулись один за другим, а из Бхитхора все не приходило никаких известий, хотя уже была весна и минуло более года со дня, когда он прибыл в Ахмадабад, «временно прикомандированный» к Роуперовской коннице. Временно – это на сколько? На год, на два, на неопределенный срок?.. Чем там занимается Гобинд?
Аш нанес очередной визит в аптеку Джобблинга, купил бутылку жидкой мази якобы для лечения растяжения и провел какое-то время с мистером Перейрой, заядлым сплетником, который без всяких наводящих вопросов непременно упомянул бы о любом интересном факте (как то особый заказ на лекарства для правящего князя).
Мистер Перейра по обыкновению болтал без умолку, и Аш много чего узнал о хворях разных известных людей в городе, но ровным счетом ничего о ране Бхитхора. Однако поздним вечером того же дня, вернувшись в бунгало, он застал на веранде толстого мужчину в покрытой дорожной пылью одежде – личного слугу Гобинда, Манилала, который наконец-то принес новости.
– Этот болван торчит здесь уже два часа, – возмущенно доложил Гул Баз на пушту (снова Бхитхор!), – но он отказывается есть или пить, пока не поговорит с вами, хотя я двадцать раз повторил: когда сахиб вернется, он примет ванну, переоденется и пообедает, прежде чем говорить с кем-либо. Но этот человек глуп и ничего не желает слушать.
– Это слуга хакима, и я приму его сейчас же, – сказал Аш, знаком приказывая Манилалу следовать за ним. – Наедине.
Новости из Бхитхора были ни хорошими, ни плохими, о чем ясно свидетельствовало то, что Манилала отпустили в Ахмадабад. Но Гобинд не осмелился передать с ним письмо, опасаясь, что его обыщут. «Что они и сделали, – сказал Манилал с чуть заметной улыбкой. – Очень тщательно». Посему послание было устным.
Рана, сообщал Гобинд, страдает от чирьев, несварения желудка и головных болей, главным образом по причине хронических запоров. Состояние пациента (как и следовало ожидать, учитывая его образ жизни) было плачевным, но сейчас улучшилось: иностранные медикаменты оказались в высшей степени эффективными. Что же касается рани, то у них, насколько он понял, все в порядке.
Младшая и главная рани, которая вот-вот должна разрешиться от бремени, говорят, чувствует себя хорошо и с нетерпением ждет появления ребенка на свет – прорицатели, астрологи и повитухи с уверенностью предрекают, что родится сын. Уже делаются приготовления к пышным торжествам в честь этого радостного события, и нарочный готов в любой миг поскакать к ближайшей телеграфной конторе (до нее много миль пути), чтобы оттуда послать новости в Каридкот. Но Гобинд несколько встревожил – с я, узнав, что это не первая беременность главной рани, как он предполагал, а третья.
Он терялся в догадках, почему до Каридкота не дошло никаких сведений о двух предыдущих беременностях. Казалось бы, столь приятную новость надлежало сообщить немедленно. Однако факт оставался фактом: в первые месяцы супружества у Шушилы-рани дважды произошел выкидыш. По мнению Гобинда, причиной этого явилось горе и потрясение, поскольку первый выкидыш совпал по времени со смертью двух придворных дам, а второй – со смертью преданной старой дай Гиты, что едва ли можно назвать стечением обстоятельств. Но хотя он по-прежнему подозревал, что со всеми тремя смертями связана какая-то тайна, одно представлялось несомненным: главная рани не больна и не несчастна.
Как ни странно, супружество, начавшееся для нее столь неблагоприятно, оказалось, если верить слухам (а он склонен верить), в высшей степени удачным: маленькой рани взбрело в голову безумно влюбиться в своего непривлекательного мужа, а рана нашел сочетание утонченной красоты и безудержного обожания столь живительным для своего пресыщенного вкуса, что потерял всякий интерес к наложникам и, дабы угодить юной жене, удалил от себя двух красивых и порочных юношей, прежде ходивших у него в любимчиках. Все это было хорошей новостью.
Второй рани, однако, повезло меньше. В отличие от сестры она не снискала благосклонности раны, и он отказался осуществить с ней брачные отношения, во всеуслышание заявив, что не желает иметь ребенка от полукровки. Поначалу Джули-Баи изгнали в крыло одного из маленьких заброшенных дворцов за пределами города и только спустя месяц, по настоянию главной рани, перевели в Рунг-Махал. Позже она снова покинула занан и на сей раз поселилась в Жемчужном дворце, а после нескольких месяцев разлуки с сестрой вернулась обратно. С тех пор она получила позволение остаться в Рунг-Махале и теперь тихо и уединенно живет в своих покоях.
Гобинд считает, что рана собирается развестись с ней и отправить обратно в Каридкот, как только ее сестра, главная рани, станет меньше от нее зависеть, а такое вполне может произойти, когда появятся маленькие сыновья и дочери, которые займут внимание Шушилы-Баи. Разумеется, это не более чем предположение: сахиб наверняка понимает, что для человека в статусе Гобинда почти невозможно (и уж конечно, крайне опасно) задавать наводящие вопросы насчет двух рани Бхитхора или выказывать повышенный интерес к их обстоятельствам и взаимоотношениям с раной. Посему он запросто может ошибаться в этом своем предположении, как и во всех прочих. Но по крайней мере, вторая рани, пусть и являясь женой лишь номинально, судя по всему, находится в безопасности и пребывает в добром здравии, и вскоре то же самое можно будет сказать и о главной рани.
Гобинд надеется, что сахиб безотлагательно напишет в Каридкот, дабы успокоить рао-сахиба. В настоящее время, похоже, никаких поводов для волнения нет, и, если бы не факт сокрытия смерти дай Гиты и придворных дам от их родственников, он, Гобинд, сказал бы, что в Бхитхоре все в порядке – во всяком случае, в том, что касается двух рани. Тем не менее он признался, что эти смерти по-прежнему его тревожат: было в них что-то странное… что-то необъяснимое.
– Что он имеет в виду? – спросил Аш.
Манилал пожал плечами и медленно проговорил:
– Да слишком много разных историй рассказывают… и среди них нет двух одинаковых, что само по себе подозрительно. Я, как и мой хозяин, тоже родом из Каридкота, а значит, человек чужой и не внушающий доверия. Я не могу задавать слишком много вопросов или обнаруживать слишком большой интерес, я могу только слушать. Но исподволь направить разговор в нужную сторону – дело нехитрое, и, сидя среди дворцовых слуг или разгуливая вечерами по базарам, я время от времени ронял словечко-другое, и от него, как от брошенного в пруд камушка, расходились широкие круги… Если женщины и вправду померли от лихорадки, с какой стати толковать об этом? Зачем беспокоиться по поводу чего-то, что происходит очень часто и с очень многими? Однако об этих трех смертях не забыли, и люди говорят о них только шепотом: одни называют одну причину смерти служанок, другие – другую, но все сходятся в одном: подлинной причины никто не знает.
– А что говорят насчет третьей женщины, дай Гиты? – спросил Аш, всегда вспоминавший старую даму с благодарностью.
– По слухам, дело представили так, будто она случайно упала с лестницы, или выпала из окна, или свалилась с крыши королевского дворца – здесь тоже все истории разные. Иные шепотом говорят, что ее столкнули, а другие утверждают, что она была мертва еще до падения – задушена, отравлена или убита ударом по голове, а потом сброшена с высоты, чтобы создать видимость несчастного случая. Но никто не высказал ни одного соображения, зачем понадобилось убивать старуху – или кому, или по чьему приказу. В общем, вполне возможно, все это лишь праздные домыслы болтунов и сплетников, которые любят делать вид, будто знают больше, чем все остальные. Но все-таки странно… странно, что разговоры не прекращаются, хотя две женщины умерли гораздо больше года назад, а старая дай – почти год.
Это были все новости из Бхитхора, и, если не считать смерти старой Гиты, они оказались лучше, чем ожидал Аш. Но Манилал сомневался, что его отпустят в Ахмадабад во второй раз.
Люди, остановившие и обыскавшие его, не нашли ничего, кроме двух пустых бутылочек из-под лекарства и денег. Они принялись допытываться, какие сведения и кому велел передать хозяин, на что он попугайской скороговоркой затараторил: «Мне надобно купить еще шесть бутыльков такой микстуры, какая прежде содержалась в бутыльке, что побольше, и два бутылька такой, какая была в том, что поменьше, и вот деньги на покупку». Далее он добавил, что собирается также купить несколько цыплят, потому как рао-сахиб любит яйца, и еще, возможно, несколько дынь и кое-какие сладости, и еще…
Когда они пресекли это словоизвержение, заломив Манилалу руку и грубо осведомившись, какие сообщения и кому приказал передать сахиб, он залился обильными слезами (в числе прочих он владел и этим умением) и жалобно спросил: да какие такие сообщения? Хозяин строго-настрого велел явиться в девай-дукан в Ахмадабаде, показать лавочнику бутыльки и сказать: «Мне нужно пять бутыльков такого лекарства…» – или то были три бутылька?… ну вот, они сбили его с толку своими вопросами, у него все вылетело из головы, и хаким рассердится.
В конце концов они сдались и отпустили его, решив, что он слишком глуп, чтобы держать в уме более одной вещи зараз.
– Вдобавок, – задумчиво сказал Манилал, – мне кажется, рана теперь доверяет хакиму-сахибу, чьи целительские способности и лекарства принесли ему значительное облегчение, и когда хаким-сахиб сказал, что должен закупить еще медикаментов в одной ангрези-девай и хочет, чтобы за ними послали меня, знающего, где находится лавка, никаких возражений не последовало. Правда, поначалу они приказали мне купить пятьдесят или сто бутылок, однако хаким-сахиб сказал, что прежде, чем будет использована малая часть от такого количества, все остальные испортятся. Но даже восьми хватит надолго, а потому мой хозяин, сообразно с предложением сахиба насчет голубей, поручил мне купить пару птиц у друга сахиба и забрать с собой.
Последнее имело отношение к одному из многих планов, обсуждавшихся во время короткого визита Гобинда. Сарджи держал почтовых голубей, и Ашу пришло в голову попросить у него пару птиц, чтобы Гобинд взял их в Бхитхор.
Гобинд отказался делать такую глупость: это возбудит подозрение, что он собирается посылать сообщения кому-то за пределами княжества. Но он согласился, что идея может оказаться полезной, и они с Ашем решили, что по прибытии в Бхитхор он начнет изображать повышенный интерес к птицам и собирать их в большом количестве, в том числе голубей, которых полно в любом индийском городе.
Когда все привыкнут к виду каридкотского хакима, кормящего попугаев, сооружающего скворечники и голубятни, он посмотрит, можно ли найти способ тайно переправить в Бхитхор пару почтовых голубей Сарджи.
С прибытием Манилала эта проблема разрешилась. Гобинд успел приобрести репутацию большого любителя птиц, так что Ашу оставалось лишь купить голубей; хотя ввиду полученной от хакима информации он находил данную меру излишней, не видя необходимости сообщать добрые новости из Бхитхора с особой срочностью – это можно спокойно предоставить ране и телеграфной конторе. Но если Гобинд считал такой шаг целесообразным, Аш не собирался спорить, и он той же ночью приобрел птиц, доехав верхом до поместья Сарджи при лунном свете и вернувшись с двумя голубями в маленькой проволочной клетке.
Он взял с Сарджи обещание хранить тайну, предварительно рассказав по возможности меньше (и не совсем правду), и Манилал отбыл следующим утром, взяв с собой полдюжины бутылок специального средства Поттера от несварения желудка, две бутылки лучшего касторового масла фирмы «Джобблинг и сыновья», а также разных фруктов и сладостей и большую плетеную корзину, в которой, как выяснилось при проверке, содержалась живая домашняя птица: три курицы и петушок. Тот факт, что там содержались также два голубя, остался незамеченным благодаря хитроумному двойному дну и присутствию громко кудахчущих наседок.
37
– Можно подумать, в Бхитхоре не достать яиц, – фыркнул Гул Баз, глядя вслед уезжающему слуге хакима. – А с этого дурака, наверное, содрали втридорога за кур.
Гул Баз радовался отъезду Манилала и опасался, как бы его визит не оказал на сахиба такое же гнетущее действие, какое оказал визит хакима. Но он напрасно беспокоился. Принесенные Манилалом новости избавили Аша от тяжкого бремени тревоги и привели в прекрасное настроение. Джули жива и здорова – и она «не снискала благосклонности раны».
Услышав эти несколько слов, он испытал такое огромное облегчение, что у него закружилась голова. Все невыносимые муки Джули, которые он рисовал в своем воображении, мысли о возможных унижениях, какие ей приходится терпеть, безобразные картины, встававшие перед его внутренним взором всякий раз, когда он не мог уснуть, – все это не соответствовало истине. Рана не посягает на нее, и, возможно, Гобинд прав: как только родится ребенок, Шу-шу перестанет цепляться за сестру, рана разведется с Джули и отправит ее обратно в Каридкот. Она будет свободна. И вольна снова выйти замуж…
Лежа без сна в темноте после поездки за голубями, Аш знал, что теперь он сможет ждать, и ждать спокойно, потому что будущее, казавшееся таким безрадостным и бессмысленным, внезапно озарилось светом надежды и у него снова появилось желание жить.
– У Панди в последние дни отличное настроение, – заметил старший субалтерн неделю спустя, глядя из окна офицерского собрания на Аша, который сбежал по ступенькам, вскочил в седло и поскакал прочь, распевая «Славный Джонни был уланом». – Как по-вашему, что с ним стряслось?
– Что бы там с ним ни стряслось, это положительно на него повлияло, – промолвил адъютант командира, поднимая глаза от потрепанного номера «Бенгал газетт». – До сих пор он был отнюдь не солнечным человеком. Может, он получил большое наследство?
– Да он не нуждается в деньгах, – слегка раздраженно буркнул женатый капитан.
– Нет, дело не в наследстве. Правду сказать, я спрашивал Панди об этом, – признался субалтерн.
– И что он ответил? – с интересом спросил адъютант.
– Обрезал меня. Сказал, что получил нечто гораздо лучшее – будущее. Видимо, тем самым он хотел сказать: «Если задаешь глупый вопрос – услышишь глупый ответ». Иными словами, «не лезь не в свое дело».
– Вот как? – изумился адъютант. – Но мне кажется, вы не правы. Я думаю, он узнал одну новость, хотя провалиться мне на месте, если я знаю, каким образом. Мы сами получили приказ всего час назад, и командующий еще не утвердил его.
– Какой такой приказ?
– Не вижу причин скрывать от вас то, что самому Панди уже известно. Он возвращается в свой полк. Приказ пришел сегодня с утренней почтой. Но наверное, какой-нибудь служащий равалпиндского штаба проболтался и один из друзей Панди сообщил ему добрую весть неделю назад, чем и объясняется столь неожиданный подъем духа.
Гул Баз радовался отъезду Манилала и опасался, как бы его визит не оказал на сахиба такое же гнетущее действие, какое оказал визит хакима. Но он напрасно беспокоился. Принесенные Манилалом новости избавили Аша от тяжкого бремени тревоги и привели в прекрасное настроение. Джули жива и здорова – и она «не снискала благосклонности раны».
Услышав эти несколько слов, он испытал такое огромное облегчение, что у него закружилась голова. Все невыносимые муки Джули, которые он рисовал в своем воображении, мысли о возможных унижениях, какие ей приходится терпеть, безобразные картины, встававшие перед его внутренним взором всякий раз, когда он не мог уснуть, – все это не соответствовало истине. Рана не посягает на нее, и, возможно, Гобинд прав: как только родится ребенок, Шу-шу перестанет цепляться за сестру, рана разведется с Джули и отправит ее обратно в Каридкот. Она будет свободна. И вольна снова выйти замуж…
Лежа без сна в темноте после поездки за голубями, Аш знал, что теперь он сможет ждать, и ждать спокойно, потому что будущее, казавшееся таким безрадостным и бессмысленным, внезапно озарилось светом надежды и у него снова появилось желание жить.
– У Панди в последние дни отличное настроение, – заметил старший субалтерн неделю спустя, глядя из окна офицерского собрания на Аша, который сбежал по ступенькам, вскочил в седло и поскакал прочь, распевая «Славный Джонни был уланом». – Как по-вашему, что с ним стряслось?
– Что бы там с ним ни стряслось, это положительно на него повлияло, – промолвил адъютант командира, поднимая глаза от потрепанного номера «Бенгал газетт». – До сих пор он был отнюдь не солнечным человеком. Может, он получил большое наследство?
– Да он не нуждается в деньгах, – слегка раздраженно буркнул женатый капитан.
– Нет, дело не в наследстве. Правду сказать, я спрашивал Панди об этом, – признался субалтерн.
– И что он ответил? – с интересом спросил адъютант.
– Обрезал меня. Сказал, что получил нечто гораздо лучшее – будущее. Видимо, тем самым он хотел сказать: «Если задаешь глупый вопрос – услышишь глупый ответ». Иными словами, «не лезь не в свое дело».
– Вот как? – изумился адъютант. – Но мне кажется, вы не правы. Я думаю, он узнал одну новость, хотя провалиться мне на месте, если я знаю, каким образом. Мы сами получили приказ всего час назад, и командующий еще не утвердил его.
– Какой такой приказ?
– Не вижу причин скрывать от вас то, что самому Панди уже известно. Он возвращается в свой полк. Приказ пришел сегодня с утренней почтой. Но наверное, какой-нибудь служащий равалпиндского штаба проболтался и один из друзей Панди сообщил ему добрую весть неделю назад, чем и объясняется столь неожиданный подъем духа.