Время от времени кто-нибудь из старослужащих бросает снисходительный взгляд на веселящихся салаг в новом, еще не обмятом обмундировании. Пускай, немного им осталось. Эти «слоны» думают, что полгода в армии, да еще в Союзе, их многому научили. Ничего, душары, скоро узнаете, почем фунт лиха. И от нас, и от «душманов». Тут вам не там, не Союз, не детский сад…
А вопросы сыплются. Вопросы, на которые можно небрежно ответить: пусть познают местные специфические условия.
– Это и есть «зеленка»? Ч-черт возьми, настоящий сад. Деревьев-то сколько. Смотри, апельсиновое! У меня мать – учительница биологии, я знаю! О, «вертушка» на бреющем идет…
– Ми-24, его здесь «крокодилом» зовут, – объясняет всем желающим знаток из молодежи.
– Ого, – не унимается любознательный, – Белый дворец на холме… Наверное, там хан жил?
Последний вопрос обращен явно к «старикам». Но те вдруг почему-то замолчали.
«Вертушка» делает крутой разворот, проходит вдоль колонны, затем с ревом отваливает в сторону. Через минуту раздается резкий скрежещущий звук, как будто какой-то псих развлекается, царапая одной железкой по другой. Тут же раздаются глухие удары. Как в барабан: бам-м, бум-м…
– А ну заткнулись! – повернулся к молодым здоровяк с ручным пулеметом на коленях, – Если что, по моей команде – из машины. По очереди и без паники! Кто будет суетиться и мешать другим – грохну!
«Неужели это были выстрелы?» Веселье мгновенно сменяется на напряженное вслушивание, ожидание неизвестного.
Оно исподволь накапливается и под брезентовым, хлопающим под горячим ветром тентом грузовика, и за нежно – зелеными ветвями ханского сада, уже успевшего покрыться безобразной бурой пылью дороги.
Ожидание неизвестного. Мускулы напряжены, но опасности не чувствуется. Не потому, что ее нет, просто сознание не успело перестроиться. Оно еще меряет жизнь мирными категориями. Как в игре в казаков – разбойников: волнуешься, но знаешь, что каким бы ни был финал, он все равно будет. А смерть – это когда ничего нет…
Все существо человека, впервые попавшего на войну, противится новым, страшным правилам игры. Финал, которой при неблагоприятном для тебя, но таком возможном раскладе, даже не сможешь ощутить.
Медленно, со скрипом, твое сознание поворачивается навстречу новой реальности. Сейчас ты более всего беззащитен: гибнут прежде всего новички. И дай тебе Бог пройти путь от щенка до волка как можно быстрее…
Дорога поворачивает. Бурая пыль широкой плотной пеленой заволакивает и «зеленку», и «ханский сад», и «вертушку».
Эти определения, ничего не значившие для тебя еще полчаса назад, теперь властно ворвались в твою жизнь, перестали быть абстрактными понятиями, поставили себя на то место, когда не они от тебя, а ты от них зависишь полностью и безоговорочно.
Пыль заволакивает окружающий ландшафт и, помимо воли, становится спокойно. Словно этот плотный занавес из мельчайших частиц чужой земли сможет защитить от всех мыслимых и немыслимых опасностей и бед, караулящих на этой дороге.
Но веселье, переполнявшее тебя всего десять минут назад, не возвращалось. Потому что оно выросло из желания подавить тревогу перед неизвестным будущим.
Колонна из десятка «Уралов», трех «КАМАЗов» – «наливников» (когда они успели пристроиться к ним, Вадим не заметил) в сопровождении бронетехники, поднялась по дороге на небольшое плато. И встала у подножия крутой сопки, покрытой желтой травой.
По российским меркам, в начале мая весна только-только должна разворачиваться во всей своей красе. А здесь, в Афганистане, трава уже выгорела на солнце. Ослепительный диск щедро поливал природной радиацией суровую горную местность. И не было ничего вокруг, что могло смягчить человеческий взгляд. Запыленные военные машины идеально вписывались в ландшафт.
«Здесь хорошо только умирать и воевать», – подумал Вадим, разглядывая из кузова грузовика небольшой кусок окрестностей, что достался на его долю из-под брезентового тента. Окружающий неласковый пейзаж медленно, словно при проявке фотоснимка, проступал из оседавшей пыли, поднятой колесами и гусеницами колонны.
Пыль. Теплая и жирная, она уже давно облюбовала внутреннее пространство кузова «Урала». По-хозяйски стояла столбом. Завихрялась в лучах солнца, пробивающегося через дырки в тенте, как-то странно расположенные – в строчку под углом… Важно лежала на незанятых солдатскими задницами досках сидений. Фамильярно устроилась на лицах. Вальяжно поскрипывала на зубах.
Солдаты отхаркивались и отплевывались, щедро полоскали глотки нагревшейся водой из фляжек.
Но пыль имела численное преимущество. Более того, она была дома. Поэтому и вела себя соответственно, всячески показывая белолицым юнцам с красными облупившимися носами, этим чужеземцам с далекого неведомого севера, что они здесь всего лишь гости. А посему им придется если не мириться, то принимать в расчет особенности характера хозяев окрестностей.
«Старики» привычно, едва коснувшись руками бортов, выскочили из машины на дорогу:
– Эй, орлы! Кто хочет отлить – давай, только быстро. Ради ваших пузырей колонна стоять не будет.
Бойцы охотно посыпались из машины, дружно выстроились по обочинам дороги, облегчением естественных потребностей мстя все той же пыли, прибивая ее к грунту.
– Э! Черт! Куда попер?! – резкий окрик отдернул назад книжного знатока местных обычаев. Того самого, что обозвал вертолет «крокодилом».
Парень из врожденной культурности решил уединиться за валунами в метрах десяти от трассы.
– Да я…
– Назад! – рявкнул не хуже германского фельдфебеля здоровяк – пулеметчик, ехавший с Вадимом в одной машине, – На воздух решил взлететь со всем свои дерьмом?! Может, там «духи» мину поставили. Как раз для таких, как ты, салаг!
Солдат испуганно шарахнулся назад, к грузовику. На покрытом пылью лице проступила краска.
Вадим, стоявший неподалеку, удивился: «Смотри-ка, уникум какой стойкий нашелся. За шесть месяцев службы не разучился краснеть и не научился находить толчок там же, где стоишь…»
Сам он от этого никчемного атавизма цивилизованного мира избавился в течение месяца. Но какие переживания были сначала!
… Комсомольск – на – Амуре в декабре надежно проветривался ледяным ветром вдоль и поперек. Двадцать пять градусов ниже нуля на таком сквознячке чувствовались остро. Особенно тогда, когда новобранцам вспоминалась плюсовая оттепель, которой провожало их московское Домодедово.
В щитовом клубе «учебки» (а по гражданским меркам – большом, аккуратно выкрашенном бараке на окраине города), похоже, забыли о существовании отопления. Пар от дыхания сотни человек молодого пополнения, уместившегося на деревянных сиденьях, привычно ложился мохнатым инеем на потолок и стены.
Но больше всего Вадима поразили многосантиметровые наплывы желтого льда вокруг отверстий в солдатском сортире. Несмотря на подпиравшую нужду, он только с третьего раза решился ступить на невиданный ранее продукт человеческой физиологии и дальневосточной зимы.
…Но спустя месяц молодой боец Варегов в своей родной части без смущения входил в покосившуюся развалюху с длинными рядами «очек» в прогнившем настиле. Дымящаяся под носом сигарета «Прима», заблаговременно закуренная перед входом в сарай, напрочь отбивала чувственное восприятие контакта с окружающим миром в виде причудливых сталагмитов желтого цвета и куч замерзшего дерьма во всех углах.
Сортир бросили чистить с наступлением морозов. Не воняло – и ладушки. Командование полка старательно не интересовалось, как зимой отправляет свои естественные надобности доблестный рядовой и сержантский состав.
По плану, развалюха должна была быть заменена чудом архитектуры в виде четырех кирпичных стен, бетонного пола и шиферной крыши. Но поскольку под этим чудом требовалось выкопать большой котлован, а экскаватор сломался, то постройку решили отложить до весенних проталин.
Бойцы со своей стороны решили проблему быстро.
– …вашу мать! – ругался какой-нибудь прапорщик из новеньких, решивший по весне в таежных окрестностях полюбоваться цветением багульника, – Не пройдешь – везде солдатня «мин» наставила!
– Свою лучше имей. Дешевле обойдется, – под нос ворчал пехотинец, вылезая из-под куста, – Небось, на свой сортир замок повесили, арестованных с «кичи» каждый день гоняете чистить. А до нашего и дела нет. Сами ходите в этот склад говна, кадеты проклятые – мы тоже люди!
– Что ты сказал!!! – взвивался прапорщик, – Ты из какой роты?! Да ты у меня ваш сортир зубной щеткой вычистишь!
Но солдата уже и след простыл. Хороша тайга весной: зеленый туман лопающихся почек заволакивает ее, скрывая очертания конкретных предметов…
Фраза «про ключ» произнесена в том содержательном диалоге между представителями двух военных каст далеко не случайно.
Еще зимой офицерам надоело обнаруживать несознательных бойцов в своем компактненьком и чистеньком туалетике. (Особенно этим грешили молодые солдаты из городских, не отвыкшие от удобных унитазов). В итоге на двери ватерклозета был повешен замок. Ключи выдали всем представителям командного состава. Это и явилось богатой пищей для солдатских острот.
И даже после того, как кирпичная коробка была все-таки построена, и с офицерского нужника замок сняли за ненадобностью, боец, заметив в кустах не добежавшего до места назначения прапорщика или лейтенанта (те, кто постарше, научились рассчитывать), скалил зубы:
– И этот по пьянке ключ потерял!
… – Человек – такая скотина, – философствовал в кругу солдат своего призыва Вадим, – быстро к плохому привыкает. Впрочем, как и к хорошему. Только от плохого он почему-то дольше отучается…
Месяца через четыре службы в мотострелковом полку на Дальнем Востоке, когда прошло состояние вечной заполошности молодого солдата; когда научился понимать, что от тебя требуют, и определить, насколько это важно (а отсюда решить, нужно или не нужно это делать), Вадим стал более внимательно оглядываться вокруг.
Он заметил, что, несмотря на корку жестокости и черствости, покрывавших солдатские души, бойцы не разучились видеть светлое. Испытания не уродовали людей. Они являлись катализатором, позволяя извлечь на поверхность суть человека, при обычной жизни завуалированную, неизвестную не только окружающим, но и самому счастливому или несчастному их обладателю.
«Армия не делает людей лучше или хуже, она только усиливает эти качества, чтобы их видно было всем», – эту фразу, сказанную ненароком командиром взвода, Вадим запомнил.
В тот вечер Варегов вернулся из парка техники, где вместе с другими молодыми раскурочивал на морозе списанный БТР. Он сидел на своей койке, пытаясь согреться. В ушах еще стояли многоэтажки матюгов Константинова, лаявшего «безруких белоручек».
И тут к нему подсел он сам.
– Слышь, Варяг… – несвойственное выражение смущения было на его широкой, задубелой от мороза физиономии, – Тут я девчонке в письмо стихотворение написал. Ты ошибки посмотри, исправь, если что…
А еще через неделю обладатель поэтического дара за какую-то малую провинность закатал Вадима в наряд вне очереди.
«Так где же правда – в первом, иль втором?» – грустно цитировал Варегов, драя проход в казарме – «взлетку» на солдатском жаргоне, в два часа ночи по местному времени.
…Колонна еще часа полтора крутилась по узкой дороге, прижимаясь одним боком к красным и серым скалам с редкими зелеными островками растительности. Другим она заглядывала в пропасть, на дне которой, если набраться наглости и взглянуть туда, можно было различить вьющийся среди валунов поток.
Потом машины скатились на дно этой горной речушки. Начали трястись по серой измельченной гальке, которую совсем недавно рассматривали с головокружительной высоты.
На противоположном берегу мимо проплыл очередной кишлак, обрамленный рядами опушенных весенней зеленью пирамидальных тополей. Бурые стены дувалов создавали им угрюмый исторический фон, словно являлись развалинами средневековой крепости.
Машины сделали еще один рывок в гору и – стоп, приехали!
Старики выпрыгнули из машины первыми:
– Эй, двое! Сюда! Открыть борт! Чего, салаги, мы за вас это должны делать?!
Вадим сидел ближе всего к выходу. И он вместе с любителем опорожниться вдали от посторонних глаз, раньше других выскочил из грузовика.
Откинули тяжелый борт. И на афганскую землю, контролируемую Советской Армией в этой непредсказуемой стране со своим нехитрым солдатским скарбом: шинелями, бушлатами, вещмешками и коробками «сухпая», посыпалось молодое пополнение войне, которая тянулась уже восьмой год.
– Рота, стройся!
Вадим, спешно выравниваясь в первом ряду шеренги, оглядывался по сторонам.
Плато, на котором они высадились, с двух сторон окружено горами. Двумя другими выходит на небольшую равнину, перечеркнутую лезвием реки, на берегах которой прилепился большой кишлак. На самом плато, щедро усыпанном жирной пылью, скучились щитовые домики для офицерского состава – «модули». Между ними – зарытые в капониры штабные машины, завешенные сверху маскировочной сетью. Рядом – длинные и унылые ряды больших солдатских палаток, два – три безликих, похожих на бараки одноэтажных здания. Ряды БТРов.
Дальше – столбы с колючей проволокой. Около них – капониры, откуда высовывают свои стволы БМП и танки. Поодаль задрала свои грозные направляющие реактивная установка «Град»…
Это и было расположение полка гвардейской мотострелковой, ордена Кутузова имени города где-то в Польше, дивизии, который она отбирала у немцев в последнюю мировую войну.
– Здравствуйте, товарищи солдаты!… – речь комполка, дюжего мужика с луженой глоткой и прожженной афганским солнцем волевой физиономией, была краткой и деловой.
Он напомнил, что молодое пополнение (которое они давно ждали) прибыло на войну, поэтому детского сада и бардака во вверенной ему части настоятельно рекомендует избегать. Поскольку вышеозначенные компоненты являются основными причинами потерь и невыполнения боевой задачи. А они, представители молодого пополнения, призваны не только выполнить боевую задачу, стать настоящими бойцами, но и вернуться домой живыми и невредимыми.
Трусость и нарушения воинской дисциплины служат причиной не только собственной гибели, но и смерти товарищей. Поэтому он, полковник Головин, настоятельно рекомендует основательно изучить стенд правовых знаний, каковой есть в каждой роте. На стенде красочно оформлены соответствующие статьи уголовного кодекса за воинские преступления.
Еще полгода назад Вадима бы удивил такой фрагмент речи комполка. Тогда он ожидал бы громовых раскатов командирского баса, разносящегося по плацу со словами приветствия «лучшим сыновьям советского народа, прибывшего выполнять не просто высший долг каждого советского человека – воинский, но и наиболее почетную его часть, выпадающую на долю далеко не каждого – долг интернациональный!»
Нечто похожее Варегов слышал от полковника – замполита на аэродроме в Чкаловском, где их грузили в военно – транспортный ИЛ-76. От его речи во рту Вадима остался неприятный сладковатый привкус, который обычно появляется перед тем, как тебя начинает тошнить.
Полгода службы в армии дали Варегову своеобразный материал для подтверждения старой русской поговорки «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Поэтому он ничуть не удивился словам командира полка про статьи уголовного кодекса.
«Школа жизни»… Это была действительно школа жизни, в которой учили по старому, но проверенному правилу: выгребешь из стремнины, не умея плавать – молодец. Нет – холодный огурец.
Вадим вспомнил тихого узбека, водителя из автороты, которому комбат для выполнения плана по перевозке грунта приказал выехать в рейс с неисправными тормозами. Запчастей катастрофически не хватало, все машины парка катались по дальневосточной трассе с какими – либо техническими неисправностями. В лучшем случае это было отсутствие аккумулятора (тогда «прикуривали» от других машин в парке или заводились с буксира) или фары, забывшие, что такое лампочки…
Комбат понадеялся на русский «авось» и пригрозил водиле дисбатом за неисполнение приказа. Водитель, в свою очередь, положился на «авось» узбекский и выехал в рейс. Однако еще в парке, сдавая назад, он придавил задним бортом своего МАЗа зазевавшегося солдата – своего же земляка. Земляк отделался переломом трех ребер, лишился пол-уха и стал заговариваться. Узбек-водитель все равно отправился в дисбат, комбата куда-то срочно перевели.
«Школа жизни». Можно было сломаться от жестоких и непривычных условий окружающей жизни. Проходить все два года в рваном, замасленном обмундировании, оказаться в хозроте, защищая Родину на должности свинаря или рабочего солдатской столовой. Такие, узнав, что они стоят на самом деле, продолжали нести слом и в гражданской жизни.
Три месяца назад Вадим записал в свой солдатский блокнот рядом с адресами друзей, солдатскими песнями и армейским фольклором такую фразу: «Армия – школа жизни, но лучше пройти ее заочно».
Ему не удалось этого сделать. Что ж, студентам дневных отделений дают больше знаний, и они крепче держатся в голове…
… – Мы делаем тяжелое, но нужное дело, – заканчивал свою речь полковник Головин, – Вы уже послужили, знаете, что это такое. А местной специфике вы научитесь у своих старших товарищей и командиров. Да, вот что еще… Не забывайте писать домой, чтобы потом замполит не объяснялся с вашими мамочками, почему молчит их любимый сыночек. Будьте примерными детишками.
Вадим открыл рот от удивления: такого окончания приветственных речей отцов-командиров ему слышать еще не приходилось. Однако последняя фраза полковника заставила его вернуть челюсть в исходное положение:
– Только не по отношению к противнику!
– Смирно! – рявкнул приземистый капитан, старший команды.
Вадим, вздергивая подбородок, еще раз окинул взглядом то, что расстилалось перед ним.
Но это были не фигуры офицеров перед строем. Не грязные разводы брони и пыльное плато, испещренное следами ног, колес и траков. Все это было слишком мелко и терялось на фоне разворачивающегося перед глазами природного действа.
Садилось солнце.
Изумрудные склоны гор начинали темнеть. В ущельях уже поселилась непроглядная темнота, но верхние грани гряд были еще залиты нежным розовым светом. В кишлаке вспыхнули редкие электрические огни, и до уха донесся глухой звук дизеля, давшего им ток для жизни. А в прозрачно – голубом небе, словно прародители этих огоньков на грешной земле, начали появляться существа высшего порядка – звезды.
Теплый ветер ласково водил своей мягкой ладонью, принося из долины запах цветущих садов и кизячного дыма.
Дневная жара и пыль становились воспоминаниями.
И забылось, что на этом свете существует предательство, ненависть, жестокость и война. И что ночь здесь несет не избавление от дневных забот, а новые тревоги.
…Последовала команда «направо» и сводную роту молодого пополнения повели к палаткам.
Дальше – двухъярусные солдатские койки, вытянувшиеся в два ряда, тумбочки, табуретки. У дальней стенки, на самом почетном месте, стоит японский двух кассетный магнитофон и японский же телевизор. Для новоприбывших из Союза – это роскошь невиданная, для бывалых солдат – обычное дело: в каждом дукане из электроники выстроены целые горы до потолка. Были бы деньги…
Палатка освещается лапочками, висящими над центральным проходом – «взлеткой». В сущности, это та же казарма. Только брезентовая.
– Чего, орлы, у входа столпились! – усатый прапорщик в выгоревшем маскхалате растолкал солдатскую толпу, – Проходите, не стесняйтесь. Комполка распорядился отдать вам эту палатку на неделю. Пока не освоитесь. Дальше – по ротам распихаем. Я, значится, буду на это время вашим старшиной.
Словоохотливый прапор браво расправил плечи, пальцами пробежался по складкам маскхалата под ремнем и продолжил:
– Меня, значится, зовут прапорщик Бубенцов. Сейчас подойдет замполит второй роты лейтенант Капустин. Он на эту неделю будет вам и папой, и мамой, и ротным командиром. Все, лекция окончена! Занимай койки! Трех последних раздолбаев назначу в наряд по роте.
Вымотанному в дороге народу совсем не хотелось провести бессонную ночь на «тумбочке», в перерывах выметая со «взлетки» грязь, оставленную предшественниками. Поэтому пополнение, как стадо молодых коней, рванулось занимать спальные места. Се ля ви: кому – то «повезло» попасть на глаза старшине, и этим несчастным было обещано ночное бдение. «Кто не успел – тот опоздал» – любимая армейская поговорка.
Вадим успел попасть в золотую середину и занял двухъярусную койку на пару с тем самым знатоком местных обычаев, который сначала на марше читал лекцию о ханских садах и «крокодилах», а потом чуть не подорвался на мине после команды «оправиться».
– Дмитрий Щербаков, – протянул ладонь парень интеллигентного вида, – Ты ведь в третьей роте был? Ага. А я из шестой второго батальона. Поэтому и не знаем друг друга. Только по карантину лицо твое помню.
– Похоже, мы снова в «карантин» попали, – усмехнулся Вадим, – Опять в «душарах» ходить будем.
– Грустная перспектива, – согласно мотнул головой Щербаков, – Я на прежнем месте ждал – не мог дождаться приезда молодого пополнения…
– По полам часто летал?
Щербаков искоса взглянул на Варегова и ничего не ответил. Встал, начал отвязывать от вещмешка шинель.
Варегов мысленно дернул себя за язык: обидел парня ни за что ни про что – тоже мне, «крутой дед» нашелся. Сам ведь тоже сначала полы за «стариков» и «черпаков» драил. Просто ему повезло: через две недели попал на месяц сначала в бригаду по заготовке дров, а потом – в помощники к ротному художнику. Тот же своего «патрона» от нарядов, своих и чужих, старательно отмазывал.
Дмитрий же, судя по всему, прошел большую практику по мытью с мылом казарменных полов: занятия утомительного и унизительного.
Вадим долго не мог понять, что в этом унизительного, пока в роту недели через две не прислали десяток «молодых» азербайджанцев. Эти с ходу заявили, что «мужчинам полы мыть западло». «Деды» и офицеры весьма доходчиво объяснили новичкам, что на них это не распространяется.
Те пару дней приводили в порядок расквашенные физиономии, но от своего не отступили. Тогда особо строптивых отправили на перевоспитание на «дискотеку» – посудомойку в солдатской столовой.
Остальные притихли и изменили тактику: начали пытаться заставить драить за себя полы кого-нибудь из «молодых» русских. Индивидуалисты – славяне не привыкли сбиваться в стаи, поэтому отбивались по одиночке. Судя по всему, к последним относился и Щербаков.
– Димон, как ты думаешь, ужином нас кормить будут? – сделал Вадим попытку примирения, обратившись к новому соседу.
Тот живо повернулся:
– Должны. Вообще-то я свой сухпай до конца не доел. В случае чего вместе добъем.
– Лады! – Вадим хлопнул нового приятеля по плечу, радуясь, что тот оказался отходчивым.
Вадим знал за собой умение ненароком обижать людей. Не со зла: у него был ниже болевой порог, выработанный привычкой не обращать внимания на мелкие обиды. По опыту он знал, что часто люди обижают своих ближних, не желая того. Просто потому, что они не посвящены, где у тебя находятся «болевые точки», что для тебя важно, а что нет. Со своей стороны Вадим не обращал внимания на бестактности. И сознательно выработанная толстокожесть по отношению к себе переносилась и на окружающих.
Но, однажды приняв формулу «на обиженных воду возят», Варегов не успел дойти до понимания того, что вовремя разыграть обиду – тоже своего рода защитная реакция. Видя ее, малознакомые люди, не знающие, что дальше надувания губ дело может не пойти, уступают «обиженному». И поэтому многие, не умеющие активно отстаивать свое, хорошо усвоили этот психологический фокус.
По тому, как быстро переменил гнев на милость Щербаков, Вадим понял, что тот не принадлежит к фарисеям. Те, чтобы добиться более глубокой победы, держали бы губы надутыми гораздо дольше. Это обрадовало Вадима: замысловатых людей он старался избегать. Подозревая за хитросплетением слов, поз и настроений душевную пустоту и черствость.
А вопросы сыплются. Вопросы, на которые можно небрежно ответить: пусть познают местные специфические условия.
– Это и есть «зеленка»? Ч-черт возьми, настоящий сад. Деревьев-то сколько. Смотри, апельсиновое! У меня мать – учительница биологии, я знаю! О, «вертушка» на бреющем идет…
– Ми-24, его здесь «крокодилом» зовут, – объясняет всем желающим знаток из молодежи.
– Ого, – не унимается любознательный, – Белый дворец на холме… Наверное, там хан жил?
Последний вопрос обращен явно к «старикам». Но те вдруг почему-то замолчали.
«Вертушка» делает крутой разворот, проходит вдоль колонны, затем с ревом отваливает в сторону. Через минуту раздается резкий скрежещущий звук, как будто какой-то псих развлекается, царапая одной железкой по другой. Тут же раздаются глухие удары. Как в барабан: бам-м, бум-м…
– А ну заткнулись! – повернулся к молодым здоровяк с ручным пулеметом на коленях, – Если что, по моей команде – из машины. По очереди и без паники! Кто будет суетиться и мешать другим – грохну!
«Неужели это были выстрелы?» Веселье мгновенно сменяется на напряженное вслушивание, ожидание неизвестного.
Оно исподволь накапливается и под брезентовым, хлопающим под горячим ветром тентом грузовика, и за нежно – зелеными ветвями ханского сада, уже успевшего покрыться безобразной бурой пылью дороги.
Ожидание неизвестного. Мускулы напряжены, но опасности не чувствуется. Не потому, что ее нет, просто сознание не успело перестроиться. Оно еще меряет жизнь мирными категориями. Как в игре в казаков – разбойников: волнуешься, но знаешь, что каким бы ни был финал, он все равно будет. А смерть – это когда ничего нет…
Все существо человека, впервые попавшего на войну, противится новым, страшным правилам игры. Финал, которой при неблагоприятном для тебя, но таком возможном раскладе, даже не сможешь ощутить.
Медленно, со скрипом, твое сознание поворачивается навстречу новой реальности. Сейчас ты более всего беззащитен: гибнут прежде всего новички. И дай тебе Бог пройти путь от щенка до волка как можно быстрее…
Дорога поворачивает. Бурая пыль широкой плотной пеленой заволакивает и «зеленку», и «ханский сад», и «вертушку».
Эти определения, ничего не значившие для тебя еще полчаса назад, теперь властно ворвались в твою жизнь, перестали быть абстрактными понятиями, поставили себя на то место, когда не они от тебя, а ты от них зависишь полностью и безоговорочно.
Пыль заволакивает окружающий ландшафт и, помимо воли, становится спокойно. Словно этот плотный занавес из мельчайших частиц чужой земли сможет защитить от всех мыслимых и немыслимых опасностей и бед, караулящих на этой дороге.
Но веселье, переполнявшее тебя всего десять минут назад, не возвращалось. Потому что оно выросло из желания подавить тревогу перед неизвестным будущим.
Колонна из десятка «Уралов», трех «КАМАЗов» – «наливников» (когда они успели пристроиться к ним, Вадим не заметил) в сопровождении бронетехники, поднялась по дороге на небольшое плато. И встала у подножия крутой сопки, покрытой желтой травой.
По российским меркам, в начале мая весна только-только должна разворачиваться во всей своей красе. А здесь, в Афганистане, трава уже выгорела на солнце. Ослепительный диск щедро поливал природной радиацией суровую горную местность. И не было ничего вокруг, что могло смягчить человеческий взгляд. Запыленные военные машины идеально вписывались в ландшафт.
«Здесь хорошо только умирать и воевать», – подумал Вадим, разглядывая из кузова грузовика небольшой кусок окрестностей, что достался на его долю из-под брезентового тента. Окружающий неласковый пейзаж медленно, словно при проявке фотоснимка, проступал из оседавшей пыли, поднятой колесами и гусеницами колонны.
Пыль. Теплая и жирная, она уже давно облюбовала внутреннее пространство кузова «Урала». По-хозяйски стояла столбом. Завихрялась в лучах солнца, пробивающегося через дырки в тенте, как-то странно расположенные – в строчку под углом… Важно лежала на незанятых солдатскими задницами досках сидений. Фамильярно устроилась на лицах. Вальяжно поскрипывала на зубах.
Солдаты отхаркивались и отплевывались, щедро полоскали глотки нагревшейся водой из фляжек.
Но пыль имела численное преимущество. Более того, она была дома. Поэтому и вела себя соответственно, всячески показывая белолицым юнцам с красными облупившимися носами, этим чужеземцам с далекого неведомого севера, что они здесь всего лишь гости. А посему им придется если не мириться, то принимать в расчет особенности характера хозяев окрестностей.
«Старики» привычно, едва коснувшись руками бортов, выскочили из машины на дорогу:
– Эй, орлы! Кто хочет отлить – давай, только быстро. Ради ваших пузырей колонна стоять не будет.
Бойцы охотно посыпались из машины, дружно выстроились по обочинам дороги, облегчением естественных потребностей мстя все той же пыли, прибивая ее к грунту.
– Э! Черт! Куда попер?! – резкий окрик отдернул назад книжного знатока местных обычаев. Того самого, что обозвал вертолет «крокодилом».
Парень из врожденной культурности решил уединиться за валунами в метрах десяти от трассы.
– Да я…
– Назад! – рявкнул не хуже германского фельдфебеля здоровяк – пулеметчик, ехавший с Вадимом в одной машине, – На воздух решил взлететь со всем свои дерьмом?! Может, там «духи» мину поставили. Как раз для таких, как ты, салаг!
Солдат испуганно шарахнулся назад, к грузовику. На покрытом пылью лице проступила краска.
Вадим, стоявший неподалеку, удивился: «Смотри-ка, уникум какой стойкий нашелся. За шесть месяцев службы не разучился краснеть и не научился находить толчок там же, где стоишь…»
Сам он от этого никчемного атавизма цивилизованного мира избавился в течение месяца. Но какие переживания были сначала!
… Комсомольск – на – Амуре в декабре надежно проветривался ледяным ветром вдоль и поперек. Двадцать пять градусов ниже нуля на таком сквознячке чувствовались остро. Особенно тогда, когда новобранцам вспоминалась плюсовая оттепель, которой провожало их московское Домодедово.
В щитовом клубе «учебки» (а по гражданским меркам – большом, аккуратно выкрашенном бараке на окраине города), похоже, забыли о существовании отопления. Пар от дыхания сотни человек молодого пополнения, уместившегося на деревянных сиденьях, привычно ложился мохнатым инеем на потолок и стены.
Но больше всего Вадима поразили многосантиметровые наплывы желтого льда вокруг отверстий в солдатском сортире. Несмотря на подпиравшую нужду, он только с третьего раза решился ступить на невиданный ранее продукт человеческой физиологии и дальневосточной зимы.
…Но спустя месяц молодой боец Варегов в своей родной части без смущения входил в покосившуюся развалюху с длинными рядами «очек» в прогнившем настиле. Дымящаяся под носом сигарета «Прима», заблаговременно закуренная перед входом в сарай, напрочь отбивала чувственное восприятие контакта с окружающим миром в виде причудливых сталагмитов желтого цвета и куч замерзшего дерьма во всех углах.
Сортир бросили чистить с наступлением морозов. Не воняло – и ладушки. Командование полка старательно не интересовалось, как зимой отправляет свои естественные надобности доблестный рядовой и сержантский состав.
По плану, развалюха должна была быть заменена чудом архитектуры в виде четырех кирпичных стен, бетонного пола и шиферной крыши. Но поскольку под этим чудом требовалось выкопать большой котлован, а экскаватор сломался, то постройку решили отложить до весенних проталин.
Бойцы со своей стороны решили проблему быстро.
– …вашу мать! – ругался какой-нибудь прапорщик из новеньких, решивший по весне в таежных окрестностях полюбоваться цветением багульника, – Не пройдешь – везде солдатня «мин» наставила!
– Свою лучше имей. Дешевле обойдется, – под нос ворчал пехотинец, вылезая из-под куста, – Небось, на свой сортир замок повесили, арестованных с «кичи» каждый день гоняете чистить. А до нашего и дела нет. Сами ходите в этот склад говна, кадеты проклятые – мы тоже люди!
– Что ты сказал!!! – взвивался прапорщик, – Ты из какой роты?! Да ты у меня ваш сортир зубной щеткой вычистишь!
Но солдата уже и след простыл. Хороша тайга весной: зеленый туман лопающихся почек заволакивает ее, скрывая очертания конкретных предметов…
Фраза «про ключ» произнесена в том содержательном диалоге между представителями двух военных каст далеко не случайно.
Еще зимой офицерам надоело обнаруживать несознательных бойцов в своем компактненьком и чистеньком туалетике. (Особенно этим грешили молодые солдаты из городских, не отвыкшие от удобных унитазов). В итоге на двери ватерклозета был повешен замок. Ключи выдали всем представителям командного состава. Это и явилось богатой пищей для солдатских острот.
И даже после того, как кирпичная коробка была все-таки построена, и с офицерского нужника замок сняли за ненадобностью, боец, заметив в кустах не добежавшего до места назначения прапорщика или лейтенанта (те, кто постарше, научились рассчитывать), скалил зубы:
– И этот по пьянке ключ потерял!
… – Человек – такая скотина, – философствовал в кругу солдат своего призыва Вадим, – быстро к плохому привыкает. Впрочем, как и к хорошему. Только от плохого он почему-то дольше отучается…
Месяца через четыре службы в мотострелковом полку на Дальнем Востоке, когда прошло состояние вечной заполошности молодого солдата; когда научился понимать, что от тебя требуют, и определить, насколько это важно (а отсюда решить, нужно или не нужно это делать), Вадим стал более внимательно оглядываться вокруг.
Он заметил, что, несмотря на корку жестокости и черствости, покрывавших солдатские души, бойцы не разучились видеть светлое. Испытания не уродовали людей. Они являлись катализатором, позволяя извлечь на поверхность суть человека, при обычной жизни завуалированную, неизвестную не только окружающим, но и самому счастливому или несчастному их обладателю.
«Армия не делает людей лучше или хуже, она только усиливает эти качества, чтобы их видно было всем», – эту фразу, сказанную ненароком командиром взвода, Вадим запомнил.
Вадим выписал это стихотворение из блокнота своего отделенного – младшего сержанта Лешки Константинова.
"Береза под окном.
Тебя я видел всякой:
То в инее, под солнцем голубом,
Стояла ты невестой перед браком.
То в кружеве листвы – воздушна и чиста…
…Была ты не из жизни нашей,
Где грязь и мат, где по дому тоска,
И где сегодня – то же, что и день вчерашний.
О женщинах у нас не говорят
Высокими и чистыми словами.
Но – фото милой на груди хранят,
Но – письма пишут МАМЕ…
Так где же правда: в первом иль втором?
Уж год служу, но так еще не понял.
Здесь благородство с подлостью в узле тугом
Слились. И не разнять их,
Как не удержать
Воды
В распахнутых
Ладонях….
В тот вечер Варегов вернулся из парка техники, где вместе с другими молодыми раскурочивал на морозе списанный БТР. Он сидел на своей койке, пытаясь согреться. В ушах еще стояли многоэтажки матюгов Константинова, лаявшего «безруких белоручек».
И тут к нему подсел он сам.
– Слышь, Варяг… – несвойственное выражение смущения было на его широкой, задубелой от мороза физиономии, – Тут я девчонке в письмо стихотворение написал. Ты ошибки посмотри, исправь, если что…
А еще через неделю обладатель поэтического дара за какую-то малую провинность закатал Вадима в наряд вне очереди.
«Так где же правда – в первом, иль втором?» – грустно цитировал Варегов, драя проход в казарме – «взлетку» на солдатском жаргоне, в два часа ночи по местному времени.
…Колонна еще часа полтора крутилась по узкой дороге, прижимаясь одним боком к красным и серым скалам с редкими зелеными островками растительности. Другим она заглядывала в пропасть, на дне которой, если набраться наглости и взглянуть туда, можно было различить вьющийся среди валунов поток.
Потом машины скатились на дно этой горной речушки. Начали трястись по серой измельченной гальке, которую совсем недавно рассматривали с головокружительной высоты.
На противоположном берегу мимо проплыл очередной кишлак, обрамленный рядами опушенных весенней зеленью пирамидальных тополей. Бурые стены дувалов создавали им угрюмый исторический фон, словно являлись развалинами средневековой крепости.
Машины сделали еще один рывок в гору и – стоп, приехали!
Старики выпрыгнули из машины первыми:
– Эй, двое! Сюда! Открыть борт! Чего, салаги, мы за вас это должны делать?!
Вадим сидел ближе всего к выходу. И он вместе с любителем опорожниться вдали от посторонних глаз, раньше других выскочил из грузовика.
Откинули тяжелый борт. И на афганскую землю, контролируемую Советской Армией в этой непредсказуемой стране со своим нехитрым солдатским скарбом: шинелями, бушлатами, вещмешками и коробками «сухпая», посыпалось молодое пополнение войне, которая тянулась уже восьмой год.
– Рота, стройся!
Вадим, спешно выравниваясь в первом ряду шеренги, оглядывался по сторонам.
Плато, на котором они высадились, с двух сторон окружено горами. Двумя другими выходит на небольшую равнину, перечеркнутую лезвием реки, на берегах которой прилепился большой кишлак. На самом плато, щедро усыпанном жирной пылью, скучились щитовые домики для офицерского состава – «модули». Между ними – зарытые в капониры штабные машины, завешенные сверху маскировочной сетью. Рядом – длинные и унылые ряды больших солдатских палаток, два – три безликих, похожих на бараки одноэтажных здания. Ряды БТРов.
Дальше – столбы с колючей проволокой. Около них – капониры, откуда высовывают свои стволы БМП и танки. Поодаль задрала свои грозные направляющие реактивная установка «Град»…
Это и было расположение полка гвардейской мотострелковой, ордена Кутузова имени города где-то в Польше, дивизии, который она отбирала у немцев в последнюю мировую войну.
– Здравствуйте, товарищи солдаты!… – речь комполка, дюжего мужика с луженой глоткой и прожженной афганским солнцем волевой физиономией, была краткой и деловой.
Он напомнил, что молодое пополнение (которое они давно ждали) прибыло на войну, поэтому детского сада и бардака во вверенной ему части настоятельно рекомендует избегать. Поскольку вышеозначенные компоненты являются основными причинами потерь и невыполнения боевой задачи. А они, представители молодого пополнения, призваны не только выполнить боевую задачу, стать настоящими бойцами, но и вернуться домой живыми и невредимыми.
Трусость и нарушения воинской дисциплины служат причиной не только собственной гибели, но и смерти товарищей. Поэтому он, полковник Головин, настоятельно рекомендует основательно изучить стенд правовых знаний, каковой есть в каждой роте. На стенде красочно оформлены соответствующие статьи уголовного кодекса за воинские преступления.
Еще полгода назад Вадима бы удивил такой фрагмент речи комполка. Тогда он ожидал бы громовых раскатов командирского баса, разносящегося по плацу со словами приветствия «лучшим сыновьям советского народа, прибывшего выполнять не просто высший долг каждого советского человека – воинский, но и наиболее почетную его часть, выпадающую на долю далеко не каждого – долг интернациональный!»
Нечто похожее Варегов слышал от полковника – замполита на аэродроме в Чкаловском, где их грузили в военно – транспортный ИЛ-76. От его речи во рту Вадима остался неприятный сладковатый привкус, который обычно появляется перед тем, как тебя начинает тошнить.
Полгода службы в армии дали Варегову своеобразный материал для подтверждения старой русской поговорки «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Поэтому он ничуть не удивился словам командира полка про статьи уголовного кодекса.
«Школа жизни»… Это была действительно школа жизни, в которой учили по старому, но проверенному правилу: выгребешь из стремнины, не умея плавать – молодец. Нет – холодный огурец.
Вадим вспомнил тихого узбека, водителя из автороты, которому комбат для выполнения плана по перевозке грунта приказал выехать в рейс с неисправными тормозами. Запчастей катастрофически не хватало, все машины парка катались по дальневосточной трассе с какими – либо техническими неисправностями. В лучшем случае это было отсутствие аккумулятора (тогда «прикуривали» от других машин в парке или заводились с буксира) или фары, забывшие, что такое лампочки…
Комбат понадеялся на русский «авось» и пригрозил водиле дисбатом за неисполнение приказа. Водитель, в свою очередь, положился на «авось» узбекский и выехал в рейс. Однако еще в парке, сдавая назад, он придавил задним бортом своего МАЗа зазевавшегося солдата – своего же земляка. Земляк отделался переломом трех ребер, лишился пол-уха и стал заговариваться. Узбек-водитель все равно отправился в дисбат, комбата куда-то срочно перевели.
«Школа жизни». Можно было сломаться от жестоких и непривычных условий окружающей жизни. Проходить все два года в рваном, замасленном обмундировании, оказаться в хозроте, защищая Родину на должности свинаря или рабочего солдатской столовой. Такие, узнав, что они стоят на самом деле, продолжали нести слом и в гражданской жизни.
Три месяца назад Вадим записал в свой солдатский блокнот рядом с адресами друзей, солдатскими песнями и армейским фольклором такую фразу: «Армия – школа жизни, но лучше пройти ее заочно».
Ему не удалось этого сделать. Что ж, студентам дневных отделений дают больше знаний, и они крепче держатся в голове…
… – Мы делаем тяжелое, но нужное дело, – заканчивал свою речь полковник Головин, – Вы уже послужили, знаете, что это такое. А местной специфике вы научитесь у своих старших товарищей и командиров. Да, вот что еще… Не забывайте писать домой, чтобы потом замполит не объяснялся с вашими мамочками, почему молчит их любимый сыночек. Будьте примерными детишками.
Вадим открыл рот от удивления: такого окончания приветственных речей отцов-командиров ему слышать еще не приходилось. Однако последняя фраза полковника заставила его вернуть челюсть в исходное положение:
– Только не по отношению к противнику!
– Смирно! – рявкнул приземистый капитан, старший команды.
Вадим, вздергивая подбородок, еще раз окинул взглядом то, что расстилалось перед ним.
Но это были не фигуры офицеров перед строем. Не грязные разводы брони и пыльное плато, испещренное следами ног, колес и траков. Все это было слишком мелко и терялось на фоне разворачивающегося перед глазами природного действа.
Садилось солнце.
Изумрудные склоны гор начинали темнеть. В ущельях уже поселилась непроглядная темнота, но верхние грани гряд были еще залиты нежным розовым светом. В кишлаке вспыхнули редкие электрические огни, и до уха донесся глухой звук дизеля, давшего им ток для жизни. А в прозрачно – голубом небе, словно прародители этих огоньков на грешной земле, начали появляться существа высшего порядка – звезды.
Теплый ветер ласково водил своей мягкой ладонью, принося из долины запах цветущих садов и кизячного дыма.
Дневная жара и пыль становились воспоминаниями.
И забылось, что на этом свете существует предательство, ненависть, жестокость и война. И что ночь здесь несет не избавление от дневных забот, а новые тревоги.
…Последовала команда «направо» и сводную роту молодого пополнения повели к палаткам.
5.
Армейская палатка: брезентовый покатый полог над головой, позволяющий свободно выпрямиться даже самому высокому. Сделанные из того же материала стены. Чуть провисшие и оттого едва слышно хлопающие под порывами ветра. Деревянный пол, настланный из досок от снарядных ящиков.Дальше – двухъярусные солдатские койки, вытянувшиеся в два ряда, тумбочки, табуретки. У дальней стенки, на самом почетном месте, стоит японский двух кассетный магнитофон и японский же телевизор. Для новоприбывших из Союза – это роскошь невиданная, для бывалых солдат – обычное дело: в каждом дукане из электроники выстроены целые горы до потолка. Были бы деньги…
Палатка освещается лапочками, висящими над центральным проходом – «взлеткой». В сущности, это та же казарма. Только брезентовая.
– Чего, орлы, у входа столпились! – усатый прапорщик в выгоревшем маскхалате растолкал солдатскую толпу, – Проходите, не стесняйтесь. Комполка распорядился отдать вам эту палатку на неделю. Пока не освоитесь. Дальше – по ротам распихаем. Я, значится, буду на это время вашим старшиной.
Словоохотливый прапор браво расправил плечи, пальцами пробежался по складкам маскхалата под ремнем и продолжил:
– Меня, значится, зовут прапорщик Бубенцов. Сейчас подойдет замполит второй роты лейтенант Капустин. Он на эту неделю будет вам и папой, и мамой, и ротным командиром. Все, лекция окончена! Занимай койки! Трех последних раздолбаев назначу в наряд по роте.
Вымотанному в дороге народу совсем не хотелось провести бессонную ночь на «тумбочке», в перерывах выметая со «взлетки» грязь, оставленную предшественниками. Поэтому пополнение, как стадо молодых коней, рванулось занимать спальные места. Се ля ви: кому – то «повезло» попасть на глаза старшине, и этим несчастным было обещано ночное бдение. «Кто не успел – тот опоздал» – любимая армейская поговорка.
Вадим успел попасть в золотую середину и занял двухъярусную койку на пару с тем самым знатоком местных обычаев, который сначала на марше читал лекцию о ханских садах и «крокодилах», а потом чуть не подорвался на мине после команды «оправиться».
– Дмитрий Щербаков, – протянул ладонь парень интеллигентного вида, – Ты ведь в третьей роте был? Ага. А я из шестой второго батальона. Поэтому и не знаем друг друга. Только по карантину лицо твое помню.
– Похоже, мы снова в «карантин» попали, – усмехнулся Вадим, – Опять в «душарах» ходить будем.
– Грустная перспектива, – согласно мотнул головой Щербаков, – Я на прежнем месте ждал – не мог дождаться приезда молодого пополнения…
– По полам часто летал?
Щербаков искоса взглянул на Варегова и ничего не ответил. Встал, начал отвязывать от вещмешка шинель.
Варегов мысленно дернул себя за язык: обидел парня ни за что ни про что – тоже мне, «крутой дед» нашелся. Сам ведь тоже сначала полы за «стариков» и «черпаков» драил. Просто ему повезло: через две недели попал на месяц сначала в бригаду по заготовке дров, а потом – в помощники к ротному художнику. Тот же своего «патрона» от нарядов, своих и чужих, старательно отмазывал.
Дмитрий же, судя по всему, прошел большую практику по мытью с мылом казарменных полов: занятия утомительного и унизительного.
Вадим долго не мог понять, что в этом унизительного, пока в роту недели через две не прислали десяток «молодых» азербайджанцев. Эти с ходу заявили, что «мужчинам полы мыть западло». «Деды» и офицеры весьма доходчиво объяснили новичкам, что на них это не распространяется.
Те пару дней приводили в порядок расквашенные физиономии, но от своего не отступили. Тогда особо строптивых отправили на перевоспитание на «дискотеку» – посудомойку в солдатской столовой.
Остальные притихли и изменили тактику: начали пытаться заставить драить за себя полы кого-нибудь из «молодых» русских. Индивидуалисты – славяне не привыкли сбиваться в стаи, поэтому отбивались по одиночке. Судя по всему, к последним относился и Щербаков.
– Димон, как ты думаешь, ужином нас кормить будут? – сделал Вадим попытку примирения, обратившись к новому соседу.
Тот живо повернулся:
– Должны. Вообще-то я свой сухпай до конца не доел. В случае чего вместе добъем.
– Лады! – Вадим хлопнул нового приятеля по плечу, радуясь, что тот оказался отходчивым.
Вадим знал за собой умение ненароком обижать людей. Не со зла: у него был ниже болевой порог, выработанный привычкой не обращать внимания на мелкие обиды. По опыту он знал, что часто люди обижают своих ближних, не желая того. Просто потому, что они не посвящены, где у тебя находятся «болевые точки», что для тебя важно, а что нет. Со своей стороны Вадим не обращал внимания на бестактности. И сознательно выработанная толстокожесть по отношению к себе переносилась и на окружающих.
Но, однажды приняв формулу «на обиженных воду возят», Варегов не успел дойти до понимания того, что вовремя разыграть обиду – тоже своего рода защитная реакция. Видя ее, малознакомые люди, не знающие, что дальше надувания губ дело может не пойти, уступают «обиженному». И поэтому многие, не умеющие активно отстаивать свое, хорошо усвоили этот психологический фокус.
По тому, как быстро переменил гнев на милость Щербаков, Вадим понял, что тот не принадлежит к фарисеям. Те, чтобы добиться более глубокой победы, держали бы губы надутыми гораздо дольше. Это обрадовало Вадима: замысловатых людей он старался избегать. Подозревая за хитросплетением слов, поз и настроений душевную пустоту и черствость.