Страница:
"Вылезайте, мистер Дьюсэйс, и пожалуйте в кутузку".) Хозяин бледнеет как
смерть и подскакивает, точно змеею ужаленный. Он хочет бежать через другую
дверь, но v тут видит четверых, преградивших ему путь к свободе. Тогда он
рывком опускает окошко и кричит:
- Fouettez, cocher! (To есть: "Пошел, пошел!") А кучер не едет и даже
на козлах уже не сидит.
Тут как раз и я подошел, а те двое влезли в карету. Вижу такое дело и
приступаю к своим обязанностям: с печальным лицом становлюсь на запятки.
- Tiens, - говорит один из молодчиков, - c'est le drole qui nous a
floue l'autre jour {Смотри, вон негодяй, который нас тогда одурачил
(франц.).}.
Я их тоже узнал, но не улыбнулся - не до того было.
- Ou irons-nous done? {Куда поедем? (франц.).} - спрашивает кучер у
сидящих в карете.
А те в ответ басом: "A SAINTE PELAGIE!"
* * *
Тут мне надо бы описать тюрьму Сент-Пелажи, которая во Франции то же,
что у нас Флит или тюрьма Королевской Скамьи. Но об этом предмете я умолчу.
Во-первых, тюрьма так отлично описана несравненным Бозом в истории мистера
Пиквика, что против него мои писания не покажутся интересны; во-вторых, я
слишком мало там пробыл, не желая губить свои молодые годы в таком скучном
месте.
Конечно, мне первым делом пришлось доставить записку от хозяина к его
нареченной. И как же бедняжка отчаивалась, когда, прождавши два часа в
посольстве, так и не дождалась жениха. Видя, что он все нейдет, она
поплелась безутешно домой, где я уже ждал ее с письмом.
Теперь он не мог скрыть от нее свой арест; но что-то наплел о
предательстве друга, который будто бы подделал вексель, и бог знает что еще.
Впрочем, не важно, что он там плел; скажи он ей, что векселя подделал папа
Римский, она и тут бы поверила.
Леди Гриффон я теперь не видел. У нее была своя гостиная, у мисс -
своя, и там же она обедала; они так ссорились, что, пожалуй, и лучше было им
не встречаться, и только лорд Крэбс навещал их обеих и обеих умел утешить,
такое уж он имел обхождение, что не устоишь. Он вошел как раз, когда мисс,
вся в слезах, слушала мой рассказ об аресте. Ах, ведь тюрьма - это ужас,
ведь там казематы, там эти ужасные тюремщики, там сажают на хлеб и на воду!
Бог ты мой! Все это она вычитала в романах.
- Ах, милорд, - говорит она, - слышите, какой ужас?
- В чем дело, милая Матильда? Ради бога, не пугайте меня! Что такое?
Нет... не может быть! Да говори же! - восклицает милорд, хватая меня за
ворот. - Что с моим мальчиком?
- С вашего позволения, милорд, - говорю я, - ничего особенного, - попал
в тюрьму. Уж два часа, как в заключении.
- Элджернон в тюрьме? Быть этого не может! За какие долги? Скажи, и я
все уплачу.
- Ваша светлость очень добры, - говорю я (а сам вспоминаю, как он хотел
стрельнуть у хозяина тысячу фунтов). - Рад доложить, что долг пустяковый.
Что-то около пяти тысяч фунтов.
- Пять тысяч! О, боже! - говорит милорд и возводит глаза к небу. - А у
меня нет и пяти сотен. Как же помочь ему, милая Матильда?
- Увы, милорд! У меня всего три гинеи, а ведь леди Гриффон все...
- Знаю, знаю, милое дитя. Но не печальтесь. У Элджернона достаточно
своих денег.
Полагая, что милорд имеет в виду деньги Докинса, от которых оставалось
еще немало, я прикусил язык и только подивился на отцовскую любовь лорда
Крэбса, а заодно и на мисс, - при десяти тысячах годового дохода всего три
гинеи в кармане.
Я отнес хозяину на его новую квартиру (господи, ну уж и квартира!)
длинное и пылкое письмо от мисс: она описывала свое горе, клялась, что в
несчастье любит его еще больше, писала, что все пустяки, что не стоит
отчаиваться из-за каких-то пяти тысяч, когда имеешь средства, клялась, что
никогда, никогда его не покинет, и т. д. и т. п.
Я рассказал хозяину о разговоре с милордом, о его великодушном
предложении, и как он был огорчен известием об аресте сына, и как мне
показалось странно, что у мисс, при ее-то богатстве, всего три гинеи в
наличности, а я думал, что она постоянно имеет при себе не меньше ста тысяч.
На это хозяин сказал только: ерунда. Но то, что я рассказал про отца,
его, как видно, встревожило, и он заставил меня повторить.
А потом прошелся по комнате в волнении, словно о чем-то начинал
догадываться.
- Чарльз, - спрашивает он меня, - не заметил ли ты, чтобы мой папаша
особенно интимничал с мисс Гриффон?
- То есть как, сэр? - спрашиваю я.
- Ну, очень он с ней нежничает?
- Он очень с ней любезен.
- Ты говори прямо. А она как относится к его светлости?
- По правде сказать, сэр, она души в нем не чает.
- А как он ее зовет?
- Он ее зовет "милое дитя".
- А за руку берет?
- Да, и даже....
- Что "даже"?
- Целует и просит не горевать.
- Вот оно что! - говорит он, сжимая кулаки и бледнея. - Проклятый
старый мошенник! Чудовище, а не отец! Он хочет ее отбить у меня! - И
разражается проклятиями, которые невозможно здесь привести.
Я и сам давно это думал. Когда милорд стал похаживать к леди Гриффон, я
так и решил: что-то он затевает. И от слуг я слыхал, что милорд очень уж
нежничает с дамами.
Как человек развитой, хозяин понял: либо надо жениться немедля, либо
упустишь невесту. Нельзя было дольше пребывать в нетях, иначе папаша, того и
гляди, займет его место. Теперь ему стало ясно, что все было подстроено: и
первый визит пристава, и что свадьбу нарочно назначили на двенадцать часов,
а пристава с молодцами подослали его перехватить. А может быть, и дуэль с
Делоржем? Но нет, то подстроила женщина - мужчина такой подлости не сделает,
да еще отец с родным сыном; ну, а бедняжки женщины по-другому мстить не
могут, вот и сражаются недозволенными способами.
Как бы то ни было, Дьюсэйсу стало ясно, что отец его обошел: подстроил
одну ловушку - она не удалась благодаря моей находчивости, потом вторую, и
на сей раз вышло. А милорд, хоть и негодяй, слишком был добродушен, чтобы
идти на злое дело без толку. Он до того дошел, что все ему было нипочем:
сегодня на коне, завтра под конем, но зла не помнил. И уж если пошел против
сына, значит, чует выгоду. А какую выгоду? Ясное дело - богатую наследницу.
Достопочтенный мистер Д. молчал, но я его видел насквозь: он жалел, зачем не
дал старику денег, когда тот просил.
Бедняга! Он думал, что все разгадал, а ведь опять попал впросак.
И что ж он решил сделать? Жениться во что бы то ни стало - "кут ке
кут", как говорят французы, то есть - "за расходами не постоим".
Для этого надо было выйти из тюрьмы, а чтобы выйти - заплатить долги, а
чтобы заплатить - отдать все до последнего шиллинга. Ну что ж, для
настоящего игрока четыре тысячи - ставка небольшая, особенно в его
положении: не рискнешь - так и сгниешь в тюрьме, а сыграешь удачно -
выиграешь десять тысяч годового дохода.
Видя, что никуда не денешься, он решился и сочинил следующее письмо:
"Обожаемая Матильда!
Твое письмо утешило несчастного, который надеялся, что прошедшая ночь
будет счастливейшей в его жизни, а провел ее в темнице! Тебе известно о
гнусном сговоре, приведшем меня сюда, о моей легковерной дружбе, за которую
я заплатил так дорого. Но что из того? У нас останется достаточно средств,
как ты говоришь, если даже я уплачу долг. И что значат пять тысяч по
сравнению с каждой ночью нашей разлуки? Но не горюй! Я принесу эту жертву
ради тебя. Бессердечно было бы думать о моих потерях там, где речь идет о
твоем счастье. Не так ли, любимая? Ведь твое счастье - в соединении со мной.
Я горжусь этим и горжусь, что могу дать скромное доказательство глубины и
бескорыстности моих чувств.
Скажи же, что ты по-прежнему согласна быть моей! Что ты будешь моею
завтра! И я завтра же сброшу гнусные цепи и буду вновь свободен - а если
связан, то только с тобой. О Матильда! Моя нареченная! Напиши мне сегодня
же. Я не сомкну глаз на тюремном ложе, если прежде не получу от тебя хоть
несколько слов. Напиши же, любовь моя! Я жду ответа, от которого зависит моя
судьба!
Твой любящий
Э.-П. Д."
Потрудившись над этим посланием, он вручает его мне и велит отдать мисс
Гриффон в собственные руки. Я застаю мисс одну, как и было желательно, и
вручаю надушенную записку.
Она читает, испускает вздохи и льет слезы ручьями. Потом хватает меня
за руку и спрашивает:
- О Чарльз! Он очень страдает?
- Да, мэм, очень, - говорю я, - уж так страдает, так страдает, что
никакой возможности.
Услышав это, она решается. Садится за секлетер и немедленно пишет
ответ. Вот он:
"Пусть птичка не томится больше в клетке, пусть летит в мои объятия!
Обожаемый Элджернон, жди меня завтра в тот же час, на том же месте. И тогда
ничто, кроме смерти, нас не разлучит.
М. Г."
Вот какому слогу учатся читательницы романов и начинающие писатели.
Насколько лучше ничего не знать об искусстве сочинительства, а писать, как
подскажет сердце. Именно так пишу я; мне ненавистны ухищрения, мне подай
натуру, как она есть. Однако revnong a no mootong {"Вернемся к нашим
баранам" (искаж. франц.), то есть "вернемся к делу", - французская
поговорка.}, как говорят наши друзья-французы - к белому, барашку Элджернону
Перси Дьюсэйсу, эсквайру; к почтенному старому барану папаше Крэбсу и к
нежной овечке, мисс Матильде Гриффон.
Она уже сложила треугольником приведенную выше записку, а я
приготовился сказать, как мне было велено: "Достопочтенный мистер Дьюсэйс
почтительно просит хранить завтрашнюю встречу в глубокой..." Но тут входит
отец хозяина, и я отступаю к дверям. Мисс кидается ему в объятия, опять льет
слезы (вот уж у кого глаза были на мокром месте!), показывает письмо и
восклицает: "Взгляните, милорд, как благородно пишет ко мне ваш Элджернон,
наш Элджернон. После этого можно ли сомневаться в чистоте его чувств?"
Милорд берет письмо, читает, чему-то усмехается, возвращает его и
говорит, к большому моему удивлению:
- Да, мисс Гриффон, он, видимо, искренен, и если вы решили вступить с
ним в брак без согласия вашей мачехи, зная все последствия, - вы,
разумеется, сами себе хозяйка.
- Последствия? Полноте, милорд! Немного больше денег или немного меньше
- что это значит для любящих сердец?
- Сердца - это очень мило, дорогая барышня; но трехпроцентные бумаги
еще лучше.
- Но ведь у нас и без леди Гриффон есть средства, не правда ли?
Милорд пожимает плечами.
- Пусть так, моя милочка. У меня нет иных причин противиться браку,
когда он основан на столь бескорыстной любви.
На этом разговор окончился. Мисс вышла, закатив глаза и прижавши ручки
к сердцу. Милорд зашагал по комнате, руки в брюки, сияет от радости и
напевает, к великому моему удивлению:
Вот идет герой с победой,
Тили-тили дум, тили дум-дум-дум.
Поет и шагает, да все быстрей и быстрей. А я стою в изумлении - но уже
начинаю понимать. Так он, выходит, не целится на мисс Гриффон! Пусть себе
хозяин на ней женится! Но ведь у ней сост...?
Стою этак истуканом, руки по швам, глаза вытаращил, рот разинул и
дивлюсь про себя. И только милорд допел свою песенку, а я додумал до слога
"сост...", как вдруг - стоп! Расхаживая и напевая, он наскочил на меня, так
что я отлетел в один угол, а он - в другой, и мы лишь с немалым трудом опять
утвердились на ногах.
- Так ты, оказывается, все время здесь, каналья? - говорит милорд.
- Раз уж ваша светлость изволили меня заметить, я здесь, - говорю я. И
этак на него смотрю. Он видит, что мне все понятно.
Тут он немного посвистал, как обычно, когда бывал в задумчивости (это
самое он, наверное, делал бы, если б его вели на виселицу). Посвистал и
говорит:
- Слушай-ка, Чарльз, надо их завтра же поженить.
- Надо ли, сэр? - говорю я. - Мне кажется...
- Постой, милейший, если они не поженятся, что ты выигрываешь?
Я задумался. Если они не поженятся, я потеряю место, потому что у
хозяина едва хватит денег на уплату долгов, а какой мне интерес служить ему
в тюрьме или в нужде?
- Вот видишь, - говорит милорд. - А теперь смотри. - И достает
хрустящую, новенькую, белую как снег СТОФУНТОВУЮ бумажку! - Если мой сын
завтра женится на мисс Гриффон, ты получишь вот это; а кроме того, пойдешь
служить ко мне и будешь получать вдвое больше теперешнего.
Ну как тут устоять человеку?
- Милорд, - говорю я, прижавши руку к груди, - мне бы только залог, и я
ваш навеки.
Старый лорд улыбается и треплет меня по плечу.
- Правильно, юноша, правильно. Ты далеко пойдешь. Вот тебе и залог. -
Вынимает бумажник, прячет стофунтовый билет и достает другой, в пятьдесят
фунтов. - Это сейчас, а остальное получишь завтра.
Беру дрожащей рукой бумажку, - никогда прежде не держал в руках и пятой
доли этих денег, - бросаю на нее взгляд: все правильно - пятьдесят.
Банковский чек, выписанный Леонорой Эмилией Гриффон и ее рукою подписанный.
Вот оно что! Думаю, что теперь и читатель догадался, в чем дело.
- Итак, помни, с нынешнего дня ты служишь мне.
- Премного благодарен вашей светлости.
- К черту, - говорит он, - делай свое дело и помалкивай.
Вот так я и перешел от достопочтенного Элджернона Дьюсэйса к его
светлости лорду Крэбсу.
* * *
Вернувшись в тюрьму, куда Дьюсэйс по заслугам угодил за свое
беспутство, я, по правде сказать, почувствовал к нему одно лишь презрение.
Обобрал бедного Докинса обманул своего же брата шулера Блюита, а теперь
хочет ради денег жениться на уродине мисс Гриффон - что же его жалеть,
этакого мошенника и мерзавца? И я решил утаить от него конфинциальную беседу
с его светлостью, моим новым хозяином.
Я только отдал ему записочку мисс Гриффон, которую он прочел с
довольным видом. Потом, оборотясь ко мне, он спросил:
- Ты отдал письмо самой мисс Гриффон?
- Да, сэр.
- И все сказал, как я велел?
- Да, сэр.
- А лорда Крэбса при этом не было?
- Не было, сэр, клянусь честью.
- К черту твою честь! Почисть мне сюртук и шляпу да ступай за каретой,
слышишь!
* * *
Я делаю, как приказано, а вернувшись, застаю хозяина уже в тюремной
конторе, которая называется greffe. Чиновник достал огромную приходную книгу
и разговаривал с хозяином на французском языке. Кое-кто из
горемык-заключенных были тут же и с завистью на них поглядывали.
- Итак, милорд, - говорит чиновник, - ваш долг составляет девяносто
восемь тысяч семьсот франков, плюс издержки заключения, плюс проценты, итого
сто тысяч без тринадцати франков.
Дьюсэис торжественно достает из бумажника четыре тысячи фунтов.
- Это не французские деньги, но, надеюсь, они вам знакомы, господин
greffier.
Greffier обращается к старому меняле Соломону, который, по счастью,
оказался тут же - навещал своих клиентов в тюрьме.
- Les billets sont bons, - говорит тот, - je les prendrai pour cent
mille douze cent francs, et j'espere, mylor, de vous revoir {Банкноты
правильные; я готов дать за них сто одну тысячу двести франков и надеюсь еще
свидеться с вами, милорд (франц.).}.
- Отлично; я так и знал, что правильные, - говорит greffier. - Сейчас
отдам милорду сдачу и выправлю пропуск.
Так и сделали. Бедные узники прокричали "ура", двойные железные ворота
раскрылись и снова захлопнулись, и мы с Дьюсэйсом вышли на свободу.
Он пробыл в тюрьме всего шесть часов - и вот опять свободен - и завтра
женится на десяти тысячах годового дохода. И все-таки на нем лица не было.
Он только что поставил на карту свои последние деньги и теперь, выходя из
Сент-Пелажи, имел за душой каких-нибудь пятьдесят фунтов.
Ну что ж, поставил - так уж махни рукой. Он и махнул. Поехал в отель
"Марабу" и снял там номера куда роскошнее прежних; а я рассказал Тунетте и
всем слугам, что вот, мол, мы какие: для нас четыре тысячи фунтов все равно
что тьфу! И так расхвастался, так нас обоих превознес, что хозяйка на
радостях содрала вдвое дороже, чем взяла бы без моих россказней.
Итак, хозяин снял роскошные ассортименты, на завтра заказал экипаж до
Фонтенебло, ровно к двенадцати, а потом пошел обедать в "Роше де Канкаль" -
да и пора было: было уж восемь часов. Я в тот вечер тоже не жалел
шампанского; когда я относил к мисс Гриффон его записку, уведомлявшую ее об
освобождении, молодая леди заметила, что я не в себе, и сказала:
- Славный Чарльз! Как он взволнован событиями этого дня. Вот тебе
луидор, Чарльз; выпей за свою хозяйку.
Я взял, но безо всякой охоты; как-то против совести брал я эти деньги.
Свадьба
На другой день в двенадцать у посольских дверей ждала карета четверней;
мисс Гриффон и верная Кикси тоже явились вовремя.
Не стану описывать брачную церемонию: как посольский священник соединил
руки влюбленных и как в свидетели позвали одного из посольских лакеев, как
мисс, по своему обыкновению, заплакала и лишилась чувств, а Дьюсэйс отнес
ее, бесчувственную, в экипаж и увез в Фонтенебло, где они положили провести
первую неделю медового месяца. Слуг с собой не взяли - хотели уединения. Так
что я, подняв у кареты подножку и махнувши кучеру, рас--прощался с
достопочтенным Элджерноном и тут же отправился к его достойному папаше.
- Ну что, Чарльз, дело сделано? - спрашивает он.
- Сам видел, - говорю, - как их обвенчали, сэр; ровно в четверть
первого.
- А ты перед венчанием дал мисс Гриффон ту бумагу, что я велел?
- А то как же, милорд! В присутствии мистера Брауна, лакея лорда
Бобтэйла; он может присягнуть, что она ее получила.
Надо вам сказать, что милорд дал мне бумагу, составленную леди Гриффон,
и велел ее вручить тем манером, какой я только что описал. А в бумаге было
вот что:
"Согласно полномочиям, которыми облекает меня завещание покойного мужа,
я запрещаю брак мисс Гриффон с достопочтенным Элджерноном Перси Дьюсэйсом.
Если мисс Гриффон на нем настаивает, последствия сего ей известны.
Леонора Эмилия Гриффон.
Рю-де-Риволи, 8 мая 1818".
Вот это самое я и вручил мисс, как раз перед тем, как явился жених. Она
прочла, сказала с презрением:
- Я смеюсь над угрозами леди Гриффон, - разорвала бумагу пополам и
прошла дальше, опираясь на руку верной Кикси.
Бумагу я подобрал для сохранности и вернул милорду. Впрочем, это было
не нужно, потому что он оставил себе копию, и обе заранее показал мне и еще
одному свидетелю (поверенному леди Гриффон).
- Отлично! - говорит он и достает из бумажника близнеца вчерашнего
пятидесятифунтового чека. - Видишь, я держу свое слово. Теперь ты состоишь
на службе у леди Гриффон вместо Фицкларенса, который взял расчет. Ступай к
Фроже, закажи себе ливрею.
- Но, милорд, - говорю я, - мы договорились, что я поступлю не к леди
Гриффон, а...
- Это одно и то же, - говорит он и уходит.
Я иду к Фроже заказать себе новую ливрею и узнаю, что там побывал и наш
кучер, и мистер Мортимер. Миледи меняла ливреи всем слугам; теперь они
должны были быть того же цвета, что и моя старая; а на пуговицах, вместо
прежнего грифона - графская корона огромных размеров.
Я, однако, ни о чем не спросил, только дал снять с себя мерку и с того
дня ночевал уже на Пляс-Вандом. Первые два дня я не выезжал с экипажем;
миледи брала с собой только одного лакея, пока не будет готова новая карета.
Думаю, что вы уже обо всем догадались!
А я купил себе несессер, ящик одеколона, несколько дюжин батистовых
сорочек и шейных платков, ну и все прочее, без чего нельзя человеку в моем
положении. Шелковые чулки полагались от господ. После этого я написал
бывшему хозяину следующее:
"Сэр!
Со времени, как я имел честь Вас проважать, произошли абстоятельства,
по каторым мне никак не льзя доле Вам служить и прашу оставить за мной мои
вещи в суботу, когда принесут белье от прачки.
Ваш пакорный слуга
Чарльз Желтоплюш.
Пляс-Вандом".
Орфография тут, конечно, хромала, но что прикажете? Мне было тогда
всего восемнадцать, и я не имел того опыта в литературном деле, который
приобрел с тех пор.
Выполнив таким образом свой долг, я в следующей главе расскажу, что
довелось увидеть у новых хозяев.
Медовый месяц
Неделя в Фонтенебло промчалась быстро, и вот наш сынок и невестка -
милые голубки! - вернулись в свое гнездышко, в отель "Марабу". Полагаю, что
голубку все это воркование успело изрядно надоесть.
По приезде они нашли у себя на столе большой сверток в тонкой бумаге,
газету и пару визитных карточек, перевязанных белой лентой. В свертке был
большой кусок сливового пирога с глазурью.
На одной из карточек напечатано было жирным шрифтом:
Лорд Крэбс,
а на другой, мелким курсивом:
Леди Крэбс.
В газете была следующая заметка:
"Свадьба в высшем обществе. Вчера в британском посольстве состоялось
бракосочетание Джона Августа Алтамонта Плантагенета, графа Крзбса, с
Леонорой Эмилией, вдовой генерал-лейтенанта сэра Джорджа Гриффона, кавалера
ордена Бани. Его превосходительство лорд Бобтэйл, бывший посаженным отцом,
дал в честь новобрачных изысканный завтрак. На свадьбе и завтраке
присутствовал цвет иностранной дипломатии во главе с князем Талейраном и
герцогом Далматским, представлявшим особу Е. К. В. короля Франции. Лорд и
леди Крэбс намерены провести несколько недель в Сен-Клу".
Вот что нашли у себя мистер и миссис Дьюсэйс, не считая моей записки,
которую я уже приводил выше.
Сам я при этом не был и потому не знаю, что сказал Дьюсэйс, но могу
себе представить, какой у него был вид и какой вид был у бедной миссис
Дьюсэйс. Им что-то не захотелось отдыхать после дороги; уже через полчаса
они велели снова заложить экипаж и примчались к нам в Сен-Клу, где мы
вкушали радости, какие положены в законном браке.
Милорд сидел на софе у окна, в халате пунцового атласа, и, по своему
обыкновению, курил сигару; миледи, которая, надо ей отдать справедливость,
ничего не имела против дыма, сидела в другом конце комнаты и вышивала
шерстью туфли, или чехол для зонтика, или совок для угля, или еще какую-то
ерунду. Можно было подумать, что они женаты уже лет сто. Я прерываю
супружеский тет-а-тет и докладываю в тревоге:
- Милорд, к вам сын и невестка.
- Ну и что? - говорит милорд спокойно.
- Как? Мистер Дьюсэйс? - спрашивает миледи и вскакивает с видом испуга.
- Да, душенька, мой сын, но ты не тревожься. Чарльз, скажи, что мы с
леди Крэбс рады принять мистера и миссис Дьюсэйс; и пусть извинят, что мы их
примем en famille {По-домашнему (франц.).}. Сиди, сиди, мое сокровище, и не
волнуйся. Шкатулка с документами при тебе?
Миледи указала на большую зеленую шкатулку - ту самую, откуда она
доставала когда-то бумаги, чтобы показать Дьюсэйсу, - и передала милорду
золотой ключик. Я вышел, встретил Дьюсэйса с женой на лестнице, сказал, что
было ведено, и с поклоном провел их в комнаты.
Милорд не встал, а курил себе как ни в чем не бывало (разве что
побыстрей); миледи тоже сидела с гордым видом. Входит Дьюсэйс - левая рука
на перевязи, на правой повисла жена, и в ней же он держит шляпу. Он очень
бледен и словно бы испуган, а бедняжка жена прячет лицо в платок и горько
рыдает.
Мисс Кикси, которая тоже была тут (я о ней не упомянул, потому что она
у нас в доме как бы не считалась), тотчас подходит к миссис Дьюсэйс и
протягивает руки, - у старой Кикси было доброе сердце, честь ей за это и
хвала! Бедная горбунья с воплем бросается в ее объятия, истерически рыдая. Я
вижу, что сцены не миновать, и, конечно, оставляю в двери щелку.
- Добро пожаловать в Сен-Клу, мой мальчик, - говорит милорд громко и
приветливо. - Ты думал, что обвенчался тишком, плут ты этакий? Но мы все
знали, мой милый, мы все знали, не правда ли, душенька? А наш секрет мы
сумели сохранить лучше, чем вы хранили ваш.
- Должен признаться, сэр, - отвечает с поклоном Дьюсэйс, - я
действительно не подозревал, что удостоюсь счастья обрести мачеху.
- Вот именно, не подозревал, проказник ты этакий! - говорит милорд,
хихикая. - Как видишь, старого воробья на мякине не проведешь, не то что
молодого. Но вот мы наконец все женаты и счастливы. Садись, Элджернон, давай
покурим и потолкуем обо всех превратностях минувшего месяца. А ты, душенька,
- говорит милорд, обращаясь к миледи, - ты, надеюсь, не сердишься на беднягу
Элджернона? Пожми ему руку (усмешка).
Но миледи встает и говорит:
- Я уже сообщала мистеру Дьюсэйсу, что не желаю его больше видеть. Не
имею причины менять свое решение. - И с этим выплывает из комнаты, в ту
самую дверь, куда Кикси увела бедную миссис Дьюсэйс.
- Что поделаешь? - говорит милорд. - Я надеялся, что она тебе простила,
но мне все известно, и надо признать, ты поступил с ней жестоко. Гонялся за
двумя зайцами, а, проказник?
- Как, милорд? Вам известно, что произошло между мной и леди Гриф... то
есть леди Крэбс - до нашей ссоры?
- Отлично известно. Ты за ней ухаживал и почти влюбил в себя, потом дал
ей отставку, польстясь на деньги, а она в отместку подстроила так, что тебе
отстрелили руку. Кончено теперь с игрой в кости, а, Дьюсэйс? Не можешь
больше sauter la coupe? {Встряхивать стаканчик (франц.).} На что же ты
думаешь жить?
- Ваша светлость весьма участливы, но я бросил игру навсегда, - говорит
Дьюсэйс и темнеет в лице.
- Да неужели? Так, значит, "Бенедикт - примерный человек"? Час от часу
не легче. Уж не собираешься ли ты в пасторы, Дьюсэйс?
- Милорд, нельзя ли быть немного серьезней?
- Серьезней? A quoi bon? {К чему? (франц.).} Впрочем, я совершенно
серьезно удивлен, что ты мог выбирать любую из них и предпочел это
страшилище, твою жену.
- Позвольте, в свою очередь, спросить вас, отчего вы не побрезговали
взять в жены женщину, у которой только что был роман с вашим сыном? -
говорит Дьюсэйс, свирепея.
- И ты еще спрашиваешь? Я задолжал сорок тысяч фунтов, в Сайз-Холле
смерть и подскакивает, точно змеею ужаленный. Он хочет бежать через другую
дверь, но v тут видит четверых, преградивших ему путь к свободе. Тогда он
рывком опускает окошко и кричит:
- Fouettez, cocher! (To есть: "Пошел, пошел!") А кучер не едет и даже
на козлах уже не сидит.
Тут как раз и я подошел, а те двое влезли в карету. Вижу такое дело и
приступаю к своим обязанностям: с печальным лицом становлюсь на запятки.
- Tiens, - говорит один из молодчиков, - c'est le drole qui nous a
floue l'autre jour {Смотри, вон негодяй, который нас тогда одурачил
(франц.).}.
Я их тоже узнал, но не улыбнулся - не до того было.
- Ou irons-nous done? {Куда поедем? (франц.).} - спрашивает кучер у
сидящих в карете.
А те в ответ басом: "A SAINTE PELAGIE!"
* * *
Тут мне надо бы описать тюрьму Сент-Пелажи, которая во Франции то же,
что у нас Флит или тюрьма Королевской Скамьи. Но об этом предмете я умолчу.
Во-первых, тюрьма так отлично описана несравненным Бозом в истории мистера
Пиквика, что против него мои писания не покажутся интересны; во-вторых, я
слишком мало там пробыл, не желая губить свои молодые годы в таком скучном
месте.
Конечно, мне первым делом пришлось доставить записку от хозяина к его
нареченной. И как же бедняжка отчаивалась, когда, прождавши два часа в
посольстве, так и не дождалась жениха. Видя, что он все нейдет, она
поплелась безутешно домой, где я уже ждал ее с письмом.
Теперь он не мог скрыть от нее свой арест; но что-то наплел о
предательстве друга, который будто бы подделал вексель, и бог знает что еще.
Впрочем, не важно, что он там плел; скажи он ей, что векселя подделал папа
Римский, она и тут бы поверила.
Леди Гриффон я теперь не видел. У нее была своя гостиная, у мисс -
своя, и там же она обедала; они так ссорились, что, пожалуй, и лучше было им
не встречаться, и только лорд Крэбс навещал их обеих и обеих умел утешить,
такое уж он имел обхождение, что не устоишь. Он вошел как раз, когда мисс,
вся в слезах, слушала мой рассказ об аресте. Ах, ведь тюрьма - это ужас,
ведь там казематы, там эти ужасные тюремщики, там сажают на хлеб и на воду!
Бог ты мой! Все это она вычитала в романах.
- Ах, милорд, - говорит она, - слышите, какой ужас?
- В чем дело, милая Матильда? Ради бога, не пугайте меня! Что такое?
Нет... не может быть! Да говори же! - восклицает милорд, хватая меня за
ворот. - Что с моим мальчиком?
- С вашего позволения, милорд, - говорю я, - ничего особенного, - попал
в тюрьму. Уж два часа, как в заключении.
- Элджернон в тюрьме? Быть этого не может! За какие долги? Скажи, и я
все уплачу.
- Ваша светлость очень добры, - говорю я (а сам вспоминаю, как он хотел
стрельнуть у хозяина тысячу фунтов). - Рад доложить, что долг пустяковый.
Что-то около пяти тысяч фунтов.
- Пять тысяч! О, боже! - говорит милорд и возводит глаза к небу. - А у
меня нет и пяти сотен. Как же помочь ему, милая Матильда?
- Увы, милорд! У меня всего три гинеи, а ведь леди Гриффон все...
- Знаю, знаю, милое дитя. Но не печальтесь. У Элджернона достаточно
своих денег.
Полагая, что милорд имеет в виду деньги Докинса, от которых оставалось
еще немало, я прикусил язык и только подивился на отцовскую любовь лорда
Крэбса, а заодно и на мисс, - при десяти тысячах годового дохода всего три
гинеи в кармане.
Я отнес хозяину на его новую квартиру (господи, ну уж и квартира!)
длинное и пылкое письмо от мисс: она описывала свое горе, клялась, что в
несчастье любит его еще больше, писала, что все пустяки, что не стоит
отчаиваться из-за каких-то пяти тысяч, когда имеешь средства, клялась, что
никогда, никогда его не покинет, и т. д. и т. п.
Я рассказал хозяину о разговоре с милордом, о его великодушном
предложении, и как он был огорчен известием об аресте сына, и как мне
показалось странно, что у мисс, при ее-то богатстве, всего три гинеи в
наличности, а я думал, что она постоянно имеет при себе не меньше ста тысяч.
На это хозяин сказал только: ерунда. Но то, что я рассказал про отца,
его, как видно, встревожило, и он заставил меня повторить.
А потом прошелся по комнате в волнении, словно о чем-то начинал
догадываться.
- Чарльз, - спрашивает он меня, - не заметил ли ты, чтобы мой папаша
особенно интимничал с мисс Гриффон?
- То есть как, сэр? - спрашиваю я.
- Ну, очень он с ней нежничает?
- Он очень с ней любезен.
- Ты говори прямо. А она как относится к его светлости?
- По правде сказать, сэр, она души в нем не чает.
- А как он ее зовет?
- Он ее зовет "милое дитя".
- А за руку берет?
- Да, и даже....
- Что "даже"?
- Целует и просит не горевать.
- Вот оно что! - говорит он, сжимая кулаки и бледнея. - Проклятый
старый мошенник! Чудовище, а не отец! Он хочет ее отбить у меня! - И
разражается проклятиями, которые невозможно здесь привести.
Я и сам давно это думал. Когда милорд стал похаживать к леди Гриффон, я
так и решил: что-то он затевает. И от слуг я слыхал, что милорд очень уж
нежничает с дамами.
Как человек развитой, хозяин понял: либо надо жениться немедля, либо
упустишь невесту. Нельзя было дольше пребывать в нетях, иначе папаша, того и
гляди, займет его место. Теперь ему стало ясно, что все было подстроено: и
первый визит пристава, и что свадьбу нарочно назначили на двенадцать часов,
а пристава с молодцами подослали его перехватить. А может быть, и дуэль с
Делоржем? Но нет, то подстроила женщина - мужчина такой подлости не сделает,
да еще отец с родным сыном; ну, а бедняжки женщины по-другому мстить не
могут, вот и сражаются недозволенными способами.
Как бы то ни было, Дьюсэйсу стало ясно, что отец его обошел: подстроил
одну ловушку - она не удалась благодаря моей находчивости, потом вторую, и
на сей раз вышло. А милорд, хоть и негодяй, слишком был добродушен, чтобы
идти на злое дело без толку. Он до того дошел, что все ему было нипочем:
сегодня на коне, завтра под конем, но зла не помнил. И уж если пошел против
сына, значит, чует выгоду. А какую выгоду? Ясное дело - богатую наследницу.
Достопочтенный мистер Д. молчал, но я его видел насквозь: он жалел, зачем не
дал старику денег, когда тот просил.
Бедняга! Он думал, что все разгадал, а ведь опять попал впросак.
И что ж он решил сделать? Жениться во что бы то ни стало - "кут ке
кут", как говорят французы, то есть - "за расходами не постоим".
Для этого надо было выйти из тюрьмы, а чтобы выйти - заплатить долги, а
чтобы заплатить - отдать все до последнего шиллинга. Ну что ж, для
настоящего игрока четыре тысячи - ставка небольшая, особенно в его
положении: не рискнешь - так и сгниешь в тюрьме, а сыграешь удачно -
выиграешь десять тысяч годового дохода.
Видя, что никуда не денешься, он решился и сочинил следующее письмо:
"Обожаемая Матильда!
Твое письмо утешило несчастного, который надеялся, что прошедшая ночь
будет счастливейшей в его жизни, а провел ее в темнице! Тебе известно о
гнусном сговоре, приведшем меня сюда, о моей легковерной дружбе, за которую
я заплатил так дорого. Но что из того? У нас останется достаточно средств,
как ты говоришь, если даже я уплачу долг. И что значат пять тысяч по
сравнению с каждой ночью нашей разлуки? Но не горюй! Я принесу эту жертву
ради тебя. Бессердечно было бы думать о моих потерях там, где речь идет о
твоем счастье. Не так ли, любимая? Ведь твое счастье - в соединении со мной.
Я горжусь этим и горжусь, что могу дать скромное доказательство глубины и
бескорыстности моих чувств.
Скажи же, что ты по-прежнему согласна быть моей! Что ты будешь моею
завтра! И я завтра же сброшу гнусные цепи и буду вновь свободен - а если
связан, то только с тобой. О Матильда! Моя нареченная! Напиши мне сегодня
же. Я не сомкну глаз на тюремном ложе, если прежде не получу от тебя хоть
несколько слов. Напиши же, любовь моя! Я жду ответа, от которого зависит моя
судьба!
Твой любящий
Э.-П. Д."
Потрудившись над этим посланием, он вручает его мне и велит отдать мисс
Гриффон в собственные руки. Я застаю мисс одну, как и было желательно, и
вручаю надушенную записку.
Она читает, испускает вздохи и льет слезы ручьями. Потом хватает меня
за руку и спрашивает:
- О Чарльз! Он очень страдает?
- Да, мэм, очень, - говорю я, - уж так страдает, так страдает, что
никакой возможности.
Услышав это, она решается. Садится за секлетер и немедленно пишет
ответ. Вот он:
"Пусть птичка не томится больше в клетке, пусть летит в мои объятия!
Обожаемый Элджернон, жди меня завтра в тот же час, на том же месте. И тогда
ничто, кроме смерти, нас не разлучит.
М. Г."
Вот какому слогу учатся читательницы романов и начинающие писатели.
Насколько лучше ничего не знать об искусстве сочинительства, а писать, как
подскажет сердце. Именно так пишу я; мне ненавистны ухищрения, мне подай
натуру, как она есть. Однако revnong a no mootong {"Вернемся к нашим
баранам" (искаж. франц.), то есть "вернемся к делу", - французская
поговорка.}, как говорят наши друзья-французы - к белому, барашку Элджернону
Перси Дьюсэйсу, эсквайру; к почтенному старому барану папаше Крэбсу и к
нежной овечке, мисс Матильде Гриффон.
Она уже сложила треугольником приведенную выше записку, а я
приготовился сказать, как мне было велено: "Достопочтенный мистер Дьюсэйс
почтительно просит хранить завтрашнюю встречу в глубокой..." Но тут входит
отец хозяина, и я отступаю к дверям. Мисс кидается ему в объятия, опять льет
слезы (вот уж у кого глаза были на мокром месте!), показывает письмо и
восклицает: "Взгляните, милорд, как благородно пишет ко мне ваш Элджернон,
наш Элджернон. После этого можно ли сомневаться в чистоте его чувств?"
Милорд берет письмо, читает, чему-то усмехается, возвращает его и
говорит, к большому моему удивлению:
- Да, мисс Гриффон, он, видимо, искренен, и если вы решили вступить с
ним в брак без согласия вашей мачехи, зная все последствия, - вы,
разумеется, сами себе хозяйка.
- Последствия? Полноте, милорд! Немного больше денег или немного меньше
- что это значит для любящих сердец?
- Сердца - это очень мило, дорогая барышня; но трехпроцентные бумаги
еще лучше.
- Но ведь у нас и без леди Гриффон есть средства, не правда ли?
Милорд пожимает плечами.
- Пусть так, моя милочка. У меня нет иных причин противиться браку,
когда он основан на столь бескорыстной любви.
На этом разговор окончился. Мисс вышла, закатив глаза и прижавши ручки
к сердцу. Милорд зашагал по комнате, руки в брюки, сияет от радости и
напевает, к великому моему удивлению:
Вот идет герой с победой,
Тили-тили дум, тили дум-дум-дум.
Поет и шагает, да все быстрей и быстрей. А я стою в изумлении - но уже
начинаю понимать. Так он, выходит, не целится на мисс Гриффон! Пусть себе
хозяин на ней женится! Но ведь у ней сост...?
Стою этак истуканом, руки по швам, глаза вытаращил, рот разинул и
дивлюсь про себя. И только милорд допел свою песенку, а я додумал до слога
"сост...", как вдруг - стоп! Расхаживая и напевая, он наскочил на меня, так
что я отлетел в один угол, а он - в другой, и мы лишь с немалым трудом опять
утвердились на ногах.
- Так ты, оказывается, все время здесь, каналья? - говорит милорд.
- Раз уж ваша светлость изволили меня заметить, я здесь, - говорю я. И
этак на него смотрю. Он видит, что мне все понятно.
Тут он немного посвистал, как обычно, когда бывал в задумчивости (это
самое он, наверное, делал бы, если б его вели на виселицу). Посвистал и
говорит:
- Слушай-ка, Чарльз, надо их завтра же поженить.
- Надо ли, сэр? - говорю я. - Мне кажется...
- Постой, милейший, если они не поженятся, что ты выигрываешь?
Я задумался. Если они не поженятся, я потеряю место, потому что у
хозяина едва хватит денег на уплату долгов, а какой мне интерес служить ему
в тюрьме или в нужде?
- Вот видишь, - говорит милорд. - А теперь смотри. - И достает
хрустящую, новенькую, белую как снег СТОФУНТОВУЮ бумажку! - Если мой сын
завтра женится на мисс Гриффон, ты получишь вот это; а кроме того, пойдешь
служить ко мне и будешь получать вдвое больше теперешнего.
Ну как тут устоять человеку?
- Милорд, - говорю я, прижавши руку к груди, - мне бы только залог, и я
ваш навеки.
Старый лорд улыбается и треплет меня по плечу.
- Правильно, юноша, правильно. Ты далеко пойдешь. Вот тебе и залог. -
Вынимает бумажник, прячет стофунтовый билет и достает другой, в пятьдесят
фунтов. - Это сейчас, а остальное получишь завтра.
Беру дрожащей рукой бумажку, - никогда прежде не держал в руках и пятой
доли этих денег, - бросаю на нее взгляд: все правильно - пятьдесят.
Банковский чек, выписанный Леонорой Эмилией Гриффон и ее рукою подписанный.
Вот оно что! Думаю, что теперь и читатель догадался, в чем дело.
- Итак, помни, с нынешнего дня ты служишь мне.
- Премного благодарен вашей светлости.
- К черту, - говорит он, - делай свое дело и помалкивай.
Вот так я и перешел от достопочтенного Элджернона Дьюсэйса к его
светлости лорду Крэбсу.
* * *
Вернувшись в тюрьму, куда Дьюсэйс по заслугам угодил за свое
беспутство, я, по правде сказать, почувствовал к нему одно лишь презрение.
Обобрал бедного Докинса обманул своего же брата шулера Блюита, а теперь
хочет ради денег жениться на уродине мисс Гриффон - что же его жалеть,
этакого мошенника и мерзавца? И я решил утаить от него конфинциальную беседу
с его светлостью, моим новым хозяином.
Я только отдал ему записочку мисс Гриффон, которую он прочел с
довольным видом. Потом, оборотясь ко мне, он спросил:
- Ты отдал письмо самой мисс Гриффон?
- Да, сэр.
- И все сказал, как я велел?
- Да, сэр.
- А лорда Крэбса при этом не было?
- Не было, сэр, клянусь честью.
- К черту твою честь! Почисть мне сюртук и шляпу да ступай за каретой,
слышишь!
* * *
Я делаю, как приказано, а вернувшись, застаю хозяина уже в тюремной
конторе, которая называется greffe. Чиновник достал огромную приходную книгу
и разговаривал с хозяином на французском языке. Кое-кто из
горемык-заключенных были тут же и с завистью на них поглядывали.
- Итак, милорд, - говорит чиновник, - ваш долг составляет девяносто
восемь тысяч семьсот франков, плюс издержки заключения, плюс проценты, итого
сто тысяч без тринадцати франков.
Дьюсэис торжественно достает из бумажника четыре тысячи фунтов.
- Это не французские деньги, но, надеюсь, они вам знакомы, господин
greffier.
Greffier обращается к старому меняле Соломону, который, по счастью,
оказался тут же - навещал своих клиентов в тюрьме.
- Les billets sont bons, - говорит тот, - je les prendrai pour cent
mille douze cent francs, et j'espere, mylor, de vous revoir {Банкноты
правильные; я готов дать за них сто одну тысячу двести франков и надеюсь еще
свидеться с вами, милорд (франц.).}.
- Отлично; я так и знал, что правильные, - говорит greffier. - Сейчас
отдам милорду сдачу и выправлю пропуск.
Так и сделали. Бедные узники прокричали "ура", двойные железные ворота
раскрылись и снова захлопнулись, и мы с Дьюсэйсом вышли на свободу.
Он пробыл в тюрьме всего шесть часов - и вот опять свободен - и завтра
женится на десяти тысячах годового дохода. И все-таки на нем лица не было.
Он только что поставил на карту свои последние деньги и теперь, выходя из
Сент-Пелажи, имел за душой каких-нибудь пятьдесят фунтов.
Ну что ж, поставил - так уж махни рукой. Он и махнул. Поехал в отель
"Марабу" и снял там номера куда роскошнее прежних; а я рассказал Тунетте и
всем слугам, что вот, мол, мы какие: для нас четыре тысячи фунтов все равно
что тьфу! И так расхвастался, так нас обоих превознес, что хозяйка на
радостях содрала вдвое дороже, чем взяла бы без моих россказней.
Итак, хозяин снял роскошные ассортименты, на завтра заказал экипаж до
Фонтенебло, ровно к двенадцати, а потом пошел обедать в "Роше де Канкаль" -
да и пора было: было уж восемь часов. Я в тот вечер тоже не жалел
шампанского; когда я относил к мисс Гриффон его записку, уведомлявшую ее об
освобождении, молодая леди заметила, что я не в себе, и сказала:
- Славный Чарльз! Как он взволнован событиями этого дня. Вот тебе
луидор, Чарльз; выпей за свою хозяйку.
Я взял, но безо всякой охоты; как-то против совести брал я эти деньги.
Свадьба
На другой день в двенадцать у посольских дверей ждала карета четверней;
мисс Гриффон и верная Кикси тоже явились вовремя.
Не стану описывать брачную церемонию: как посольский священник соединил
руки влюбленных и как в свидетели позвали одного из посольских лакеев, как
мисс, по своему обыкновению, заплакала и лишилась чувств, а Дьюсэйс отнес
ее, бесчувственную, в экипаж и увез в Фонтенебло, где они положили провести
первую неделю медового месяца. Слуг с собой не взяли - хотели уединения. Так
что я, подняв у кареты подножку и махнувши кучеру, рас--прощался с
достопочтенным Элджерноном и тут же отправился к его достойному папаше.
- Ну что, Чарльз, дело сделано? - спрашивает он.
- Сам видел, - говорю, - как их обвенчали, сэр; ровно в четверть
первого.
- А ты перед венчанием дал мисс Гриффон ту бумагу, что я велел?
- А то как же, милорд! В присутствии мистера Брауна, лакея лорда
Бобтэйла; он может присягнуть, что она ее получила.
Надо вам сказать, что милорд дал мне бумагу, составленную леди Гриффон,
и велел ее вручить тем манером, какой я только что описал. А в бумаге было
вот что:
"Согласно полномочиям, которыми облекает меня завещание покойного мужа,
я запрещаю брак мисс Гриффон с достопочтенным Элджерноном Перси Дьюсэйсом.
Если мисс Гриффон на нем настаивает, последствия сего ей известны.
Леонора Эмилия Гриффон.
Рю-де-Риволи, 8 мая 1818".
Вот это самое я и вручил мисс, как раз перед тем, как явился жених. Она
прочла, сказала с презрением:
- Я смеюсь над угрозами леди Гриффон, - разорвала бумагу пополам и
прошла дальше, опираясь на руку верной Кикси.
Бумагу я подобрал для сохранности и вернул милорду. Впрочем, это было
не нужно, потому что он оставил себе копию, и обе заранее показал мне и еще
одному свидетелю (поверенному леди Гриффон).
- Отлично! - говорит он и достает из бумажника близнеца вчерашнего
пятидесятифунтового чека. - Видишь, я держу свое слово. Теперь ты состоишь
на службе у леди Гриффон вместо Фицкларенса, который взял расчет. Ступай к
Фроже, закажи себе ливрею.
- Но, милорд, - говорю я, - мы договорились, что я поступлю не к леди
Гриффон, а...
- Это одно и то же, - говорит он и уходит.
Я иду к Фроже заказать себе новую ливрею и узнаю, что там побывал и наш
кучер, и мистер Мортимер. Миледи меняла ливреи всем слугам; теперь они
должны были быть того же цвета, что и моя старая; а на пуговицах, вместо
прежнего грифона - графская корона огромных размеров.
Я, однако, ни о чем не спросил, только дал снять с себя мерку и с того
дня ночевал уже на Пляс-Вандом. Первые два дня я не выезжал с экипажем;
миледи брала с собой только одного лакея, пока не будет готова новая карета.
Думаю, что вы уже обо всем догадались!
А я купил себе несессер, ящик одеколона, несколько дюжин батистовых
сорочек и шейных платков, ну и все прочее, без чего нельзя человеку в моем
положении. Шелковые чулки полагались от господ. После этого я написал
бывшему хозяину следующее:
"Сэр!
Со времени, как я имел честь Вас проважать, произошли абстоятельства,
по каторым мне никак не льзя доле Вам служить и прашу оставить за мной мои
вещи в суботу, когда принесут белье от прачки.
Ваш пакорный слуга
Чарльз Желтоплюш.
Пляс-Вандом".
Орфография тут, конечно, хромала, но что прикажете? Мне было тогда
всего восемнадцать, и я не имел того опыта в литературном деле, который
приобрел с тех пор.
Выполнив таким образом свой долг, я в следующей главе расскажу, что
довелось увидеть у новых хозяев.
Медовый месяц
Неделя в Фонтенебло промчалась быстро, и вот наш сынок и невестка -
милые голубки! - вернулись в свое гнездышко, в отель "Марабу". Полагаю, что
голубку все это воркование успело изрядно надоесть.
По приезде они нашли у себя на столе большой сверток в тонкой бумаге,
газету и пару визитных карточек, перевязанных белой лентой. В свертке был
большой кусок сливового пирога с глазурью.
На одной из карточек напечатано было жирным шрифтом:
Лорд Крэбс,
а на другой, мелким курсивом:
Леди Крэбс.
В газете была следующая заметка:
"Свадьба в высшем обществе. Вчера в британском посольстве состоялось
бракосочетание Джона Августа Алтамонта Плантагенета, графа Крзбса, с
Леонорой Эмилией, вдовой генерал-лейтенанта сэра Джорджа Гриффона, кавалера
ордена Бани. Его превосходительство лорд Бобтэйл, бывший посаженным отцом,
дал в честь новобрачных изысканный завтрак. На свадьбе и завтраке
присутствовал цвет иностранной дипломатии во главе с князем Талейраном и
герцогом Далматским, представлявшим особу Е. К. В. короля Франции. Лорд и
леди Крэбс намерены провести несколько недель в Сен-Клу".
Вот что нашли у себя мистер и миссис Дьюсэйс, не считая моей записки,
которую я уже приводил выше.
Сам я при этом не был и потому не знаю, что сказал Дьюсэйс, но могу
себе представить, какой у него был вид и какой вид был у бедной миссис
Дьюсэйс. Им что-то не захотелось отдыхать после дороги; уже через полчаса
они велели снова заложить экипаж и примчались к нам в Сен-Клу, где мы
вкушали радости, какие положены в законном браке.
Милорд сидел на софе у окна, в халате пунцового атласа, и, по своему
обыкновению, курил сигару; миледи, которая, надо ей отдать справедливость,
ничего не имела против дыма, сидела в другом конце комнаты и вышивала
шерстью туфли, или чехол для зонтика, или совок для угля, или еще какую-то
ерунду. Можно было подумать, что они женаты уже лет сто. Я прерываю
супружеский тет-а-тет и докладываю в тревоге:
- Милорд, к вам сын и невестка.
- Ну и что? - говорит милорд спокойно.
- Как? Мистер Дьюсэйс? - спрашивает миледи и вскакивает с видом испуга.
- Да, душенька, мой сын, но ты не тревожься. Чарльз, скажи, что мы с
леди Крэбс рады принять мистера и миссис Дьюсэйс; и пусть извинят, что мы их
примем en famille {По-домашнему (франц.).}. Сиди, сиди, мое сокровище, и не
волнуйся. Шкатулка с документами при тебе?
Миледи указала на большую зеленую шкатулку - ту самую, откуда она
доставала когда-то бумаги, чтобы показать Дьюсэйсу, - и передала милорду
золотой ключик. Я вышел, встретил Дьюсэйса с женой на лестнице, сказал, что
было ведено, и с поклоном провел их в комнаты.
Милорд не встал, а курил себе как ни в чем не бывало (разве что
побыстрей); миледи тоже сидела с гордым видом. Входит Дьюсэйс - левая рука
на перевязи, на правой повисла жена, и в ней же он держит шляпу. Он очень
бледен и словно бы испуган, а бедняжка жена прячет лицо в платок и горько
рыдает.
Мисс Кикси, которая тоже была тут (я о ней не упомянул, потому что она
у нас в доме как бы не считалась), тотчас подходит к миссис Дьюсэйс и
протягивает руки, - у старой Кикси было доброе сердце, честь ей за это и
хвала! Бедная горбунья с воплем бросается в ее объятия, истерически рыдая. Я
вижу, что сцены не миновать, и, конечно, оставляю в двери щелку.
- Добро пожаловать в Сен-Клу, мой мальчик, - говорит милорд громко и
приветливо. - Ты думал, что обвенчался тишком, плут ты этакий? Но мы все
знали, мой милый, мы все знали, не правда ли, душенька? А наш секрет мы
сумели сохранить лучше, чем вы хранили ваш.
- Должен признаться, сэр, - отвечает с поклоном Дьюсэйс, - я
действительно не подозревал, что удостоюсь счастья обрести мачеху.
- Вот именно, не подозревал, проказник ты этакий! - говорит милорд,
хихикая. - Как видишь, старого воробья на мякине не проведешь, не то что
молодого. Но вот мы наконец все женаты и счастливы. Садись, Элджернон, давай
покурим и потолкуем обо всех превратностях минувшего месяца. А ты, душенька,
- говорит милорд, обращаясь к миледи, - ты, надеюсь, не сердишься на беднягу
Элджернона? Пожми ему руку (усмешка).
Но миледи встает и говорит:
- Я уже сообщала мистеру Дьюсэйсу, что не желаю его больше видеть. Не
имею причины менять свое решение. - И с этим выплывает из комнаты, в ту
самую дверь, куда Кикси увела бедную миссис Дьюсэйс.
- Что поделаешь? - говорит милорд. - Я надеялся, что она тебе простила,
но мне все известно, и надо признать, ты поступил с ней жестоко. Гонялся за
двумя зайцами, а, проказник?
- Как, милорд? Вам известно, что произошло между мной и леди Гриф... то
есть леди Крэбс - до нашей ссоры?
- Отлично известно. Ты за ней ухаживал и почти влюбил в себя, потом дал
ей отставку, польстясь на деньги, а она в отместку подстроила так, что тебе
отстрелили руку. Кончено теперь с игрой в кости, а, Дьюсэйс? Не можешь
больше sauter la coupe? {Встряхивать стаканчик (франц.).} На что же ты
думаешь жить?
- Ваша светлость весьма участливы, но я бросил игру навсегда, - говорит
Дьюсэйс и темнеет в лице.
- Да неужели? Так, значит, "Бенедикт - примерный человек"? Час от часу
не легче. Уж не собираешься ли ты в пасторы, Дьюсэйс?
- Милорд, нельзя ли быть немного серьезней?
- Серьезней? A quoi bon? {К чему? (франц.).} Впрочем, я совершенно
серьезно удивлен, что ты мог выбирать любую из них и предпочел это
страшилище, твою жену.
- Позвольте, в свою очередь, спросить вас, отчего вы не побрезговали
взять в жены женщину, у которой только что был роман с вашим сыном? -
говорит Дьюсэйс, свирепея.
- И ты еще спрашиваешь? Я задолжал сорок тысяч фунтов, в Сайз-Холле