Но этой ночью предстояло сделать еще кое-что, если Бог – не Бог Филиппа, Папы или Генриха Валуа, коли таковой существовал, что весьма сомнительно, а Бог Елизаветы, Дрейка и протестантской Англии – поможет его усилиям. Ниже полуюта[158] находилось помещение, переполненное солдатами и канонирами. Еще ниже расположился со своими слугами и секретарями Окендо, допоздна потягивающий вино в своей просторной каюте. А ниже каюты Окендо помещался склад с боеприпасами – бочонками пороха и пирамидами ядер. У Робина был готов план – Синтия недаром говорила, не то смеясь, не то восхищаясь, что он великолепно придумывает планы. Но, к его огорчению, ветер стих. Робин напрягал глаза изо всех сил, но Портленд все еще скрывался впереди в темноте.
Робин спустился по трапу мимо малых орудий по коридору, ведущему к каюте Окендо. Солдат с заряженной аркебузой и фитилем стоял на страже. Но в помещении было жарко, и дверь в каюту оставалась открытой. Робин мог видеть Окендо, сидящего за столом над картой Англии. На его лице играла улыбка, а под локтем стоял бокал.
– Hasta manana,[159] ваше превосходительство, – пробормотал Робин. – Вам придется высадить меня как можно ближе к дому.
Юноша нашел Энтони Скарра спящим на циновке у фальшборта.[160] Присев рядом с ним на корточки, он закрыл ему рот ладонью и стал трясти за плечо, покуда тот не проснулся. Палуба была усеяна крепко спящими матросами. То и дело кто-то из них вскрикивал во сне, поворачивался на другой бок и засыпал снова. Молчание прерывали стоны раненых и молитвы священников.
– Следующей ночью будет легче, – прошептал Робин. – Еще один день труда и сражений, и они будут спать до Судного дня.
– Тем больше основания для нас поспать теперь, – заметил Энтони Скарр. Когда они проснулись, уже рассвело, и Непобедимая армада заштилела у Уэст-Бея с Портлендом, черневшим в туманной дали.
Глава 31. Робин платит за проезд
Глава 32. Четверг
Робин спустился по трапу мимо малых орудий по коридору, ведущему к каюте Окендо. Солдат с заряженной аркебузой и фитилем стоял на страже. Но в помещении было жарко, и дверь в каюту оставалась открытой. Робин мог видеть Окендо, сидящего за столом над картой Англии. На его лице играла улыбка, а под локтем стоял бокал.
– Hasta manana,[159] ваше превосходительство, – пробормотал Робин. – Вам придется высадить меня как можно ближе к дому.
Юноша нашел Энтони Скарра спящим на циновке у фальшборта.[160] Присев рядом с ним на корточки, он закрыл ему рот ладонью и стал трясти за плечо, покуда тот не проснулся. Палуба была усеяна крепко спящими матросами. То и дело кто-то из них вскрикивал во сне, поворачивался на другой бок и засыпал снова. Молчание прерывали стоны раненых и молитвы священников.
– Следующей ночью будет легче, – прошептал Робин. – Еще один день труда и сражений, и они будут спать до Судного дня.
– Тем больше основания для нас поспать теперь, – заметил Энтони Скарр. Когда они проснулись, уже рассвело, и Непобедимая армада заштилела у Уэст-Бея с Портлендом, черневшим в туманной дали.
Глава 31. Робин платит за проезд
– Теперь? – с нетерпением спросил Энтони.
– Еще нет, – ответил Робин.
Было за полночь. День прошел спокойно. Солдаты стояли у орудий, так как иногда случайный порыв ветра или ускорившееся течение приближали друг к другу какие-нибудь из английских и испанских кораблей на расстояние пушечного выстрела. Но оба флота лежали в дрейфе, неспособные маневрировать: английский южнее испанского, что давало ему преимущество, если возобновится юго-западный ветер. Медина-Сидония созвал своих командиров на совещание на флагманский корабль, и Окендо отплыл туда в своей барке.
Совещание было Длительным, и все это время судьба Англии по-прежнему висела на волоске. Непобедимая армада оставалась достаточно мощным флотом: хотя несколько кораблей и было выведено из строя, основная их часть не получила повреждений и, пользуясь спокойной погодой, зализывала раны, подвергаясь необходимому ремонту. Окендо, де Лейва, Педро де Вальдес и другие молодые офицеры требовали решительных действий: плыть в пролив Солент,[161] захватить Саутэмптон, высадить пятнадцать тысяч солдат и идти на Лондон, поднимая по пути английских сторонников. Герцог Пармский прибудет со своими судами, и Англия окажется между двух огней. Для королевства этот план представлял страшную угрозу. Испанцы получили бы базу на море и незащищенную страну перед собой.
– Таков был план адмирала Санта-Крус! – настаивал Окендо.
Но Медина-Сидония был далеко не Санта-Крус. У него имелись приказы его повелителя, и он был слишком робким и неопытным полководцем, чтобы знать, в какой момент их можно нарушить. Ему было велено идти на соединение с герцогом Пармским, поэтому он не согласился со своими командирами и распорядился плыть в Кале, оставив с левого борта остров Уайт,[162] навстречу английским брандерам,[163] отмелям Дюнкерка,[164] мысу Гнева,[165] гибельным берегам Западной Ирландии и возвращению домой остатков армады. Окендо вернулся на свой корабль в бешенстве и заперся у себя в каюте. Но с наступлением темноты ветер поднялся снова, и сражение возобновилось. После полуночи Робин присел на корточки рядом с Энтони Скарром у фальшборта.
– Время пришло? – осведомился Энтони.
На шкафуте крепко спали изможденные солдаты и матросы. Бой прекратился – у англичан кончался порох, а испанцы спешили в Кале.
– Еще нет, – ответил Робин. С приближением решающего момента к нему возвращалось хладнокровие, исчезали тревоги и сомнения.
В сотне ярдов впереди зубчатая гряда мыса Портленд обрывалась в море по левому борту «Сеньоры де ла Роса». Высокая скала резко выделялась на фоне освещенного луной неба.
– Мы должны подождать, пока выйдем из течения у мыса, – объяснил Робин. – В такую ночь у Портленда ни один пловец не справится с течением.
Корабль с трудом пробирался сквозь сумятицу волн. Течение было очень сильным, и брызги захлестывали палубу. «Сеньоре», плывшей ближе всех к берегу, приходилось труднее всего. Флагман Медины-Сидонии, находящийся в центре, не ощущал особых неудобств. Зато «Сеньора де ла Роса» качалась так, что дула бортовых орудий опускались под воду, заливавшую нижнюю палубу. Но внезапно все успокоилось: корабль вышел из течения, и впереди открылся вид на бухту Уэймута.
– Теперь! – шепнул Робин, встряхнув за плечо Энтони Скарра. – Больше не будет времени для разговоров – каждому придется отвечать за себя. Ты запомнил место встречи?
– Эбботс-Гэп.
– Правильно. Да поможет Бог нам обоим.
Они начали красться по палубе к сходному трапу. Оба были обнажены по пояс и с босыми ногами. Если кто-нибудь из спящих шевелился, они останавливались, затаив дыхание, а если кто-то поднимал голову, опускались на корточки. У сходни Робин глянул наверх. Проход к каюте Окендо начинался несколькими ступеньками выше. Часовой спал стоя, склонившись на стену; упавшая аркебуза валялась у порога. Робин и Энтони посмотрели вниз.
На ступеньках храпел матрос, положив голову на руки. Но ниже винтовая лестница делала поворот. Прислушавшись, Робин наклонил голову. Он знал, что за поворотом лестница ведет к двери склада боеприпасов, у которой день и ночь дежурит солдат. Робин пожертвовал бы любым из своих прекрасных кораблей, чтобы услышать, как этот часовой храпит подобно матросу. Но он ничего не услышал. Сделав знак Энтони Скарру, Робин осторожно перешагнул через спящего матроса. У поворота он присел на корточки, и через несколько секунд Энтони оказался рядом с ним. Они не могли видеть, что ожидает их внизу сходни. Но свет горел, а то, что им предстояло сделать, должно быть сделано при свете и без единого звука. Приложив лицо к ступеням, Робин попытался разглядеть происходящее. Внизу у трапа солдат сидел на полу спиной к стене, подняв колени к подбородку.
Он не спал, так как поддерживал руками пику, зажатую между ног и упиравшуюся тупым концом в пол, но не смотрел в сторону трапа, а уставился на противоположную стену, возможно, мечтая о родной деревне в Кастилии, а вероятнее всего, и вовсе ни о чем не думая. Фонарь с горящей свечой висел на стене перед ним. Солдат поднял на него взгляд, и Робин мог разглядеть темные глаза, блеснувшие в свете фонаря, и приоткрытый рот между усами и бородой.
Повинуясь знаку Робина, Энтони Скарр бесшумно поднялся наверх к спящему матросу и опустился перед ним на колени с кинжалом в руке, подняв взгляд к верхним ступеням трапа, где серебрилась полоска неба. Если на ее фоне покажется чей-нибудь темный силуэт, или же спящий матрос проснется, ему придется оборонять сходню, пока Робин сделает свою работу. Еще несколько минут – и на левом фланге армады станет одним галеоном меньше. С бешено колотящимся сердцем Энтони молился про себя, чтобы им были дарованы эти минуты.
У поворота лестницы Робин выпрямился в полный рост и прыгнул. Часовой увидел блеск полуобнаженного тела, но прежде чем его мозг успел отдать приказ мускулам, юноша обрушился на него. Одна его нога скользнула по доспехам, другая ударила солдата по голове. Пика отлетела к стене, а часовой и Робин упали на пол. Юноша зажал солдату рот рукой. Глаза несчастного устремились на него с ужасом, заставившим Робина ненавидеть самого себя. Но он колебался недолго – мысль о том, что корабль Окендо участвует в нападении на Англию придала ему силы. Зажав кинжал в правой руке, Робин нащупал левой шнурок стального корсета под мышкой солдата и, раздвинув стальные пластины, вонзил изо всех сил кинжал в открывшееся незащищенное пространство. Тело часового изогнулось под ним и тут же вытянулось, с последним вздохом язык вывалился изо рта. Солдат был мертв.
Наверху Энтони Скарр слышал только удар пики о стену и звук свалившихся на пол тел. Спящий матрос пошевелился, но всего лишь переложил голову на другой рукав. Сверху не появился никто.
Однако Энтони не сомневался, что с Робином случилась беда. Ведь стук пики об стену донесся уже несколько минут назад. Очевидно, пика поддела падающего Робина, словно бычьи рога – матадора. А что же теперь? Воображение Энтони работало вовсю. Он оставался на своем посту, глядя вверх – такова была его обязанность. Однако, Скарр был убежден, что часовой внизу стоит у поворота лестницы, целясь пикой ему в спину. При этой мысли кровь стыла у него в жилах. Он уже чувствовал, как холодная сталь рвет ему кожу и ломает кости. Солдат, наверное, просто играет с ним, как кошка с мышью. На лбу Энтони выступил пот. Он молился, чтобы часовой, наконец, нанес удар, и все было бы кончено. Но вместо этого Скарр ощутил руку на своем плече.
Резко обернувшись, он увидел смертельно бледное лицо и блуждающий взгляд Робина. Красота и добродушие, делавшие черты юноши столь привлекательными, теперь полностью исчезли. Рот кривила злая усмешка, в глазах сверкало дикое возбуждение.
– Быстро! – прошептал он.
Проткнув бочонок пороха, Робин высыпал его содержимое среди других бочонков, фитилей и пирамид ядер. Установив рядом с кучей пороха длинный пушечный фитиль, он зажег его, слыша над головой смех Окендо и его офицеров. У него и Энтони оставалось совсем немного времени до взрыва.
Они быстро поднялись по трапу. Обоим казалось, что они провели внизу столько времени, что на палубе все должно было измениться. Однако, там по-прежнему повсюду валялись спящие, а у коридора, ведущего к каюте Окендо, стоя, дремал часовой, чья аркебуза валялась у порога. Как было условленно заранее, Робин начал красться вперед, а Энтони – к ближайшему борту. Оба перелезли через фальшборт и бесшумно скользнули в воду.
Робин нырнул и плыл под водой, пока в легких оставался воздух. Когда он вынырнул, то увидел, что находится за кормой «Сеньоры де ла Роса», все еще слишком близко от корабля. Ибо хотя море было бурным, пловец оставлял бы за собой серебристую дорожку при ярком свете луны. Робин вновь погрузился под воду и, вынырнув на гребне волны, увидел фонари армады, подобные огням ночного города, которые постепенно уменьшались. Робин наблюдал за ними с мучительным разочарованием. Неужели его фитиль погас? А может быть, офицер, делавший обход, обнаружил мертвого часового у двери погреба? Однако его страх прошел в следующий момент.
Робин подпрыгнул в воде с криком радости, когда вдалеке донесся грохот, заглушивший шум ветра и волн. «Сеньора де ла Роса» превратилась в настоящую пламенеющую розу, с разлетающимися во все стороны огненными лепестками.
Корпус и мачты огромного корабля с треском разлетелись на куски, подхваченные ураганом пламени и дыма. С ближайшего судна спешно спускали шлюпки. Плывя на спине, Робин видел людей на веслах, обыскивающих море. Он вцепился в подплывший кусок рангоутного[166] дерева, достаточно широкий, чтобы скрыться за ним. Гребцы втаскивали в шлюпки оставшихся в живых, среди которых оказался и несчастный Энтони Скарр.
Робин поплыл к берегу, прячась за доской и подгоняемый приливом. Спасательные шлюпки возвращались по свистку боцмана. Крики замерли вдали. Армада уплывала на восток, а раскаленные остатки «Сеньоры де ла Роса», покинутой товарищами, сражались в последней битве с морскими волнами при лунном сиянии.
Теперь Портленд защищал Робина от волн и ветра. Время от времени отдыхая на доске, он к утру доплыл до Чизил-Бич и ощутил невыразимую радость, почувствовав гальку под ногами. Выбравшись на берег, юноша упал на колени и возблагодарил Создателя за возвращение домой. Затем, вырыв в гальке неглубокую нишу, он улегся в нее и крепко заснул, не тревожимый сновидениями.
– Еще нет, – ответил Робин.
Было за полночь. День прошел спокойно. Солдаты стояли у орудий, так как иногда случайный порыв ветра или ускорившееся течение приближали друг к другу какие-нибудь из английских и испанских кораблей на расстояние пушечного выстрела. Но оба флота лежали в дрейфе, неспособные маневрировать: английский южнее испанского, что давало ему преимущество, если возобновится юго-западный ветер. Медина-Сидония созвал своих командиров на совещание на флагманский корабль, и Окендо отплыл туда в своей барке.
Совещание было Длительным, и все это время судьба Англии по-прежнему висела на волоске. Непобедимая армада оставалась достаточно мощным флотом: хотя несколько кораблей и было выведено из строя, основная их часть не получила повреждений и, пользуясь спокойной погодой, зализывала раны, подвергаясь необходимому ремонту. Окендо, де Лейва, Педро де Вальдес и другие молодые офицеры требовали решительных действий: плыть в пролив Солент,[161] захватить Саутэмптон, высадить пятнадцать тысяч солдат и идти на Лондон, поднимая по пути английских сторонников. Герцог Пармский прибудет со своими судами, и Англия окажется между двух огней. Для королевства этот план представлял страшную угрозу. Испанцы получили бы базу на море и незащищенную страну перед собой.
– Таков был план адмирала Санта-Крус! – настаивал Окендо.
Но Медина-Сидония был далеко не Санта-Крус. У него имелись приказы его повелителя, и он был слишком робким и неопытным полководцем, чтобы знать, в какой момент их можно нарушить. Ему было велено идти на соединение с герцогом Пармским, поэтому он не согласился со своими командирами и распорядился плыть в Кале, оставив с левого борта остров Уайт,[162] навстречу английским брандерам,[163] отмелям Дюнкерка,[164] мысу Гнева,[165] гибельным берегам Западной Ирландии и возвращению домой остатков армады. Окендо вернулся на свой корабль в бешенстве и заперся у себя в каюте. Но с наступлением темноты ветер поднялся снова, и сражение возобновилось. После полуночи Робин присел на корточки рядом с Энтони Скарром у фальшборта.
– Время пришло? – осведомился Энтони.
На шкафуте крепко спали изможденные солдаты и матросы. Бой прекратился – у англичан кончался порох, а испанцы спешили в Кале.
– Еще нет, – ответил Робин. С приближением решающего момента к нему возвращалось хладнокровие, исчезали тревоги и сомнения.
В сотне ярдов впереди зубчатая гряда мыса Портленд обрывалась в море по левому борту «Сеньоры де ла Роса». Высокая скала резко выделялась на фоне освещенного луной неба.
– Мы должны подождать, пока выйдем из течения у мыса, – объяснил Робин. – В такую ночь у Портленда ни один пловец не справится с течением.
Корабль с трудом пробирался сквозь сумятицу волн. Течение было очень сильным, и брызги захлестывали палубу. «Сеньоре», плывшей ближе всех к берегу, приходилось труднее всего. Флагман Медины-Сидонии, находящийся в центре, не ощущал особых неудобств. Зато «Сеньора де ла Роса» качалась так, что дула бортовых орудий опускались под воду, заливавшую нижнюю палубу. Но внезапно все успокоилось: корабль вышел из течения, и впереди открылся вид на бухту Уэймута.
– Теперь! – шепнул Робин, встряхнув за плечо Энтони Скарра. – Больше не будет времени для разговоров – каждому придется отвечать за себя. Ты запомнил место встречи?
– Эбботс-Гэп.
– Правильно. Да поможет Бог нам обоим.
Они начали красться по палубе к сходному трапу. Оба были обнажены по пояс и с босыми ногами. Если кто-нибудь из спящих шевелился, они останавливались, затаив дыхание, а если кто-то поднимал голову, опускались на корточки. У сходни Робин глянул наверх. Проход к каюте Окендо начинался несколькими ступеньками выше. Часовой спал стоя, склонившись на стену; упавшая аркебуза валялась у порога. Робин и Энтони посмотрели вниз.
На ступеньках храпел матрос, положив голову на руки. Но ниже винтовая лестница делала поворот. Прислушавшись, Робин наклонил голову. Он знал, что за поворотом лестница ведет к двери склада боеприпасов, у которой день и ночь дежурит солдат. Робин пожертвовал бы любым из своих прекрасных кораблей, чтобы услышать, как этот часовой храпит подобно матросу. Но он ничего не услышал. Сделав знак Энтони Скарру, Робин осторожно перешагнул через спящего матроса. У поворота он присел на корточки, и через несколько секунд Энтони оказался рядом с ним. Они не могли видеть, что ожидает их внизу сходни. Но свет горел, а то, что им предстояло сделать, должно быть сделано при свете и без единого звука. Приложив лицо к ступеням, Робин попытался разглядеть происходящее. Внизу у трапа солдат сидел на полу спиной к стене, подняв колени к подбородку.
Он не спал, так как поддерживал руками пику, зажатую между ног и упиравшуюся тупым концом в пол, но не смотрел в сторону трапа, а уставился на противоположную стену, возможно, мечтая о родной деревне в Кастилии, а вероятнее всего, и вовсе ни о чем не думая. Фонарь с горящей свечой висел на стене перед ним. Солдат поднял на него взгляд, и Робин мог разглядеть темные глаза, блеснувшие в свете фонаря, и приоткрытый рот между усами и бородой.
Повинуясь знаку Робина, Энтони Скарр бесшумно поднялся наверх к спящему матросу и опустился перед ним на колени с кинжалом в руке, подняв взгляд к верхним ступеням трапа, где серебрилась полоска неба. Если на ее фоне покажется чей-нибудь темный силуэт, или же спящий матрос проснется, ему придется оборонять сходню, пока Робин сделает свою работу. Еще несколько минут – и на левом фланге армады станет одним галеоном меньше. С бешено колотящимся сердцем Энтони молился про себя, чтобы им были дарованы эти минуты.
У поворота лестницы Робин выпрямился в полный рост и прыгнул. Часовой увидел блеск полуобнаженного тела, но прежде чем его мозг успел отдать приказ мускулам, юноша обрушился на него. Одна его нога скользнула по доспехам, другая ударила солдата по голове. Пика отлетела к стене, а часовой и Робин упали на пол. Юноша зажал солдату рот рукой. Глаза несчастного устремились на него с ужасом, заставившим Робина ненавидеть самого себя. Но он колебался недолго – мысль о том, что корабль Окендо участвует в нападении на Англию придала ему силы. Зажав кинжал в правой руке, Робин нащупал левой шнурок стального корсета под мышкой солдата и, раздвинув стальные пластины, вонзил изо всех сил кинжал в открывшееся незащищенное пространство. Тело часового изогнулось под ним и тут же вытянулось, с последним вздохом язык вывалился изо рта. Солдат был мертв.
Наверху Энтони Скарр слышал только удар пики о стену и звук свалившихся на пол тел. Спящий матрос пошевелился, но всего лишь переложил голову на другой рукав. Сверху не появился никто.
Однако Энтони не сомневался, что с Робином случилась беда. Ведь стук пики об стену донесся уже несколько минут назад. Очевидно, пика поддела падающего Робина, словно бычьи рога – матадора. А что же теперь? Воображение Энтони работало вовсю. Он оставался на своем посту, глядя вверх – такова была его обязанность. Однако, Скарр был убежден, что часовой внизу стоит у поворота лестницы, целясь пикой ему в спину. При этой мысли кровь стыла у него в жилах. Он уже чувствовал, как холодная сталь рвет ему кожу и ломает кости. Солдат, наверное, просто играет с ним, как кошка с мышью. На лбу Энтони выступил пот. Он молился, чтобы часовой, наконец, нанес удар, и все было бы кончено. Но вместо этого Скарр ощутил руку на своем плече.
Резко обернувшись, он увидел смертельно бледное лицо и блуждающий взгляд Робина. Красота и добродушие, делавшие черты юноши столь привлекательными, теперь полностью исчезли. Рот кривила злая усмешка, в глазах сверкало дикое возбуждение.
– Быстро! – прошептал он.
Проткнув бочонок пороха, Робин высыпал его содержимое среди других бочонков, фитилей и пирамид ядер. Установив рядом с кучей пороха длинный пушечный фитиль, он зажег его, слыша над головой смех Окендо и его офицеров. У него и Энтони оставалось совсем немного времени до взрыва.
Они быстро поднялись по трапу. Обоим казалось, что они провели внизу столько времени, что на палубе все должно было измениться. Однако, там по-прежнему повсюду валялись спящие, а у коридора, ведущего к каюте Окендо, стоя, дремал часовой, чья аркебуза валялась у порога. Как было условленно заранее, Робин начал красться вперед, а Энтони – к ближайшему борту. Оба перелезли через фальшборт и бесшумно скользнули в воду.
Робин нырнул и плыл под водой, пока в легких оставался воздух. Когда он вынырнул, то увидел, что находится за кормой «Сеньоры де ла Роса», все еще слишком близко от корабля. Ибо хотя море было бурным, пловец оставлял бы за собой серебристую дорожку при ярком свете луны. Робин вновь погрузился под воду и, вынырнув на гребне волны, увидел фонари армады, подобные огням ночного города, которые постепенно уменьшались. Робин наблюдал за ними с мучительным разочарованием. Неужели его фитиль погас? А может быть, офицер, делавший обход, обнаружил мертвого часового у двери погреба? Однако его страх прошел в следующий момент.
Робин подпрыгнул в воде с криком радости, когда вдалеке донесся грохот, заглушивший шум ветра и волн. «Сеньора де ла Роса» превратилась в настоящую пламенеющую розу, с разлетающимися во все стороны огненными лепестками.
Корпус и мачты огромного корабля с треском разлетелись на куски, подхваченные ураганом пламени и дыма. С ближайшего судна спешно спускали шлюпки. Плывя на спине, Робин видел людей на веслах, обыскивающих море. Он вцепился в подплывший кусок рангоутного[166] дерева, достаточно широкий, чтобы скрыться за ним. Гребцы втаскивали в шлюпки оставшихся в живых, среди которых оказался и несчастный Энтони Скарр.
Робин поплыл к берегу, прячась за доской и подгоняемый приливом. Спасательные шлюпки возвращались по свистку боцмана. Крики замерли вдали. Армада уплывала на восток, а раскаленные остатки «Сеньоры де ла Роса», покинутой товарищами, сражались в последней битве с морскими волнами при лунном сиянии.
Теперь Портленд защищал Робина от волн и ветра. Время от времени отдыхая на доске, он к утру доплыл до Чизил-Бич и ощутил невыразимую радость, почувствовав гальку под ногами. Выбравшись на берег, юноша упал на колени и возблагодарил Создателя за возвращение домой. Затем, вырыв в гальке неглубокую нишу, он улегся в нее и крепко заснул, не тревожимый сновидениями.
Глава 32. Четверг
Было утро четверга.
Проспав час и с трудом поднявшись с острых камешков, Робин добрался до дома корабельного плотника, построившего для него «Милость Божью». Его умоляли поесть, отдохнуть, рассказать о своих приключениях и выслушать о роли его кораблей в боевых действиях под руководством лорда Хауарда, но он спешил, терзаемый тоской по дому, и не поддался на уговоры. Заняв деньги, одежду и лошадь, юноша в десять утра уже находился рядом с маяком на Пербек-Хиллз, где все еще тлел огонь, и смотрел вниз на деревья, окружающие Эбботс-Гэп, и море, блестящее в солнечном свете, сквозь слезы, затуманивающие его взгляд. Он скорбел о том, что рядом с ним не скачет Джордж Обри, но его горе смешивалось с восторгом – ведь Робин долгие месяцы едва осмеливался мечтать, что когда-нибудь вновь увидит эту волшебную долину.
Дома, казалось, его ждали, ибо как только копыта его лошади застучали по гравию перед сторожкой, дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся Дэккум. Однако, очевидно, ожидали не Робина, так как Дэккум, увидев его, застыл, словно превратившись в камень, затем издал радостный вопль, зазвонил в колокол, как будто начался пожар, и ринулся во двор с криком:
– Кейт! Кейт! Это вернулся мастер Робин!
Робин передал лошадь конюху и прошел через сторожку во двор. Он ожидал увидеть все запущенным и неприбранным, как и полагалось в доме без хозяина, но, оглядевшись, застыл в изумлении. Ибо никогда еще юноша не видел такой чистоты и аккуратности, такого обилия цветов. Кейт сбежала вниз со слезами радости, струившимися по лицу. Он поцеловал свою старую няню, благодарившую Бога и тут же начинавшую жаловаться. Ее воспитанник был худ, измучен и грязен, как бродяга! Отведя Робина в дом, она заставила его отмыться в горячей ванне, отправила кухарку на кухню, и, перешептываясь и обмениваясь загадочными улыбками с Дэккумом, приготовила в туалетной такую одежду, какой Робин уже давно не носил. Когда он вошел в халате в комнату, экономка еще была за работой.
– Кейт! – воскликнул Робин. – Ведь это мой лучший костюм! Я купил его для визита в Хилбери-Мелкум и никогда не надевал с тех пор.
– А когда же вам носить лучший костюм, если не в этот благословенный день? – упрямо возразила Кейт. – Ведь сегодня четверг.
– Четверг? Ну и что из этого?
– Не мне говорить вам, мастер Робин. Одевайтесь немедленно!
С ним обращались, как с маленьким мальчиком, которому просто приснились все опасности и приключения. Это смягчило Робина.
– Хорошо, Кейт, – согласился он. – За обедом ты увидишь такого щеголя, который словно собирается пробудить к себе зависть у всего королевского двора. Но потом мне понадобятся одежда попроще и высокие сапоги.
Кейт усмехнулась.
– Стало быть, мастер Робин, вы собираетесь после обеда ездить верхом? – осведомилась она.
– Безусловно, собираюсь, – ответил Робин.
– Ну еще бы, – засмеялась Кейт, словно тот факт, что Робин намеревался после обеда отправиться из дому верхом, был уморительно веселым.
– И, Кейт, пришли ко мне Дэккума. Он расскажет мне новости, пока я буду одеваться.
Дэккум, несомненно, подслушивал под дверью, так как он тотчас же вошел в комнату.
– Мастер Робин после обеда выедет верхом, – заявила Кейт. – Так что ему нужны высокие сапоги и костюм для верховой езды.
Для Дэккума это известие оказалось таким же комичным, как и для Кейт. Рот его расплылся до ушей.
– Ну конечно! Мастер Робин сегодня выедет верхом, – сказал он.
– Разумеется, Джон Дэккум, – кивнула Кейт.
– Мы ведь в этом не сомневались, – подхватил слуга.
Степенный старик был вовсе не склонен к смеху, а теперь он просто трясся от него.
– Послушайте, вы, оба! – сердито воскликнул Робин, покраснев и надеясь, что румянец скроет загар. Он вовсе не хотел, чтобы его поддразнивали из-за намерения нанести визит в Уинтерборн-Хайд. – Прекратите, наконец!
Они умолкли, и Робин, расчесывая волосы, стал расспрашивать Дэккума о новостях. В Англии не боялись испанцев. Елизавета устроила смотр своим войскам в Тилбери[167] и, хоть и привыкла к замысловатым и двусмысленным фразам, обратилась к ним с такой простой и искренней речью, что вся страна воспылала любовью к своей королеве и гордостью за нее.
– А мой маяк горел, Дэккум?
– Еще как, мастер Робин! Это был лучший маяк на побережье. А как по-вашему, мастер Робин, кто стоял рядом с ним и кричал от радости громче всех?
– Ну, так кто же? – с улыбкой осведомился Робин, не сомневавшийся в том, чье имя будет названо. Но он оказался неправ.
– Кто же, как не эти папистские блюдолизы, сэр Роберт Бэннет и его сынок Хамфри.
Натягивавший чулки Робин резко обернулся.
– Они были там?
– Да, и кричали вовсю, чтобы удержать головы на плечах, мастер Робин!
– И мистер Стаффорд, разумеется, тоже? – спросил юноша.
– О, нет, сэр! Мистера Стаффорда будут судить и повесят.
– Как?!
– Все по закону, мастер Робин! Никаких испанских штучек. Сначала будут судить, а потом повесят и четвертуют! Я слыхал, что на четвертовании особенно настаивают. В народе говорят, что королева чересчур мягко поступает с изменниками, когда их только вешают, а иногда даже и этого не делают. Но мистера Стаффорда казнят до того, как об этом узнает ее величество.
Робин отпустил Дэккума и погрузился в молчание. Он оделся, как требовала Кейт, в камзол и штаны из голубого бархата с золотыми пуговицами, натянул на ноги длинные белые шелковые чулки и надел белые бархатные туфли с розами. Шею окружал белый батистовый рюш, а на плечах висела золотая цепь. Затем юноша взял кинжал в ножнах, который носил под рубашкой со времен трагического вечера в Мадриде.
Когда Робин вышел в коридор, он нашел там ожидающих его Дэккума и Кейт. Экономка присела в реверансе, а Дэккум низко поклонился, после чего оба захлопали в ладоши. Юноша с глянцевыми каштановыми волосами, загорелым лицом над сверкающим белизной воротником и стройной фигурой был настолько красив, что мог бы очаровать принцессу из волшебной сказки. Серьезное выражение лица и глаз казалось особенно волнующим.
– Мне нужно сделать кое-что, прежде чем я спущусь к обеду, – мягко произнес он.
Робин направился в библиотеку, где стояла скамеечка для молитв; висевшее над ней распятие из слоновой кости он отдал Синтии, чтобы она помнила о нем. Это распятие некогда принадлежало Джорджу Обри. Осторожно закрыв дверь, юноша извлек из ножен кинжал с кровью его отца на клинке и повесил его там, где ранее висело распятие. Это должно было служить не только памятником, но и символом того, что отмщение и наказание принадлежат Богу, а также молитвой, чтобы его возвращение домой не было запятнано чувством злобы и ненависти.
Два года изгнания, лакейской службы и стремлений к цели принесли не только страдания, но и пользу, наделив Робина силой воображения. Еще мальчиком, стоя в школьном дворе Итона, когда государыня милостиво подозвала его, он научился смотреть на себя как бы со стороны, оценивая собственные поступки. Постепенно к нему пришло умение видеть мир глазами других людей – Санта-Круса, своего отца, актеров на дороге из Бадахоса, даже медлительного, печального, погруженного в молитву короля Филиппа, познавая от них бесчисленное множество различных точек зрения и суждений.
Робин стоял перед кинжалом, превращенным в крест, и ему вновь представилось видение, уже открывшееся его взору в церкви Эскуриала, когда алтарь, священники, свечи, ступени, сама церковь словно растаяли в воздухе, сменившись гигантской фигурой распятого Христа, выступающей из тьмы. Слова, оставшиеся тогда непонятными, открылись ему в этой комнате с окнами, выходящими на залив Уорбэрроу. Человек в Боге, восторжествовавший над земными страданиями, восклицал: «Отче, прости им, ибо не ведают они что творят!»
С трудом поднявшись, юноша сел за стол и стал писать письмо сэру Френсису Уолсингему, моля министра о том, что если ему, Робину, удалось что-либо сделать, дабы заслужить его милость, то пусть в качестве награды злополучному Стаффорду простят его преступление. Он писал это письмо, погруженный в заботу о том, чтобы сказать все необходимое в нескольких словах, и поэтому не заметил ни шума во дворе, ни даже открывшейся двери.
Но когда Робин, закончив письмо, поднял взгляд, то увидел, что в дверном проеме стоит Синтия и смотрит на него.
Проспав час и с трудом поднявшись с острых камешков, Робин добрался до дома корабельного плотника, построившего для него «Милость Божью». Его умоляли поесть, отдохнуть, рассказать о своих приключениях и выслушать о роли его кораблей в боевых действиях под руководством лорда Хауарда, но он спешил, терзаемый тоской по дому, и не поддался на уговоры. Заняв деньги, одежду и лошадь, юноша в десять утра уже находился рядом с маяком на Пербек-Хиллз, где все еще тлел огонь, и смотрел вниз на деревья, окружающие Эбботс-Гэп, и море, блестящее в солнечном свете, сквозь слезы, затуманивающие его взгляд. Он скорбел о том, что рядом с ним не скачет Джордж Обри, но его горе смешивалось с восторгом – ведь Робин долгие месяцы едва осмеливался мечтать, что когда-нибудь вновь увидит эту волшебную долину.
Дома, казалось, его ждали, ибо как только копыта его лошади застучали по гравию перед сторожкой, дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся Дэккум. Однако, очевидно, ожидали не Робина, так как Дэккум, увидев его, застыл, словно превратившись в камень, затем издал радостный вопль, зазвонил в колокол, как будто начался пожар, и ринулся во двор с криком:
– Кейт! Кейт! Это вернулся мастер Робин!
Робин передал лошадь конюху и прошел через сторожку во двор. Он ожидал увидеть все запущенным и неприбранным, как и полагалось в доме без хозяина, но, оглядевшись, застыл в изумлении. Ибо никогда еще юноша не видел такой чистоты и аккуратности, такого обилия цветов. Кейт сбежала вниз со слезами радости, струившимися по лицу. Он поцеловал свою старую няню, благодарившую Бога и тут же начинавшую жаловаться. Ее воспитанник был худ, измучен и грязен, как бродяга! Отведя Робина в дом, она заставила его отмыться в горячей ванне, отправила кухарку на кухню, и, перешептываясь и обмениваясь загадочными улыбками с Дэккумом, приготовила в туалетной такую одежду, какой Робин уже давно не носил. Когда он вошел в халате в комнату, экономка еще была за работой.
– Кейт! – воскликнул Робин. – Ведь это мой лучший костюм! Я купил его для визита в Хилбери-Мелкум и никогда не надевал с тех пор.
– А когда же вам носить лучший костюм, если не в этот благословенный день? – упрямо возразила Кейт. – Ведь сегодня четверг.
– Четверг? Ну и что из этого?
– Не мне говорить вам, мастер Робин. Одевайтесь немедленно!
С ним обращались, как с маленьким мальчиком, которому просто приснились все опасности и приключения. Это смягчило Робина.
– Хорошо, Кейт, – согласился он. – За обедом ты увидишь такого щеголя, который словно собирается пробудить к себе зависть у всего королевского двора. Но потом мне понадобятся одежда попроще и высокие сапоги.
Кейт усмехнулась.
– Стало быть, мастер Робин, вы собираетесь после обеда ездить верхом? – осведомилась она.
– Безусловно, собираюсь, – ответил Робин.
– Ну еще бы, – засмеялась Кейт, словно тот факт, что Робин намеревался после обеда отправиться из дому верхом, был уморительно веселым.
– И, Кейт, пришли ко мне Дэккума. Он расскажет мне новости, пока я буду одеваться.
Дэккум, несомненно, подслушивал под дверью, так как он тотчас же вошел в комнату.
– Мастер Робин после обеда выедет верхом, – заявила Кейт. – Так что ему нужны высокие сапоги и костюм для верховой езды.
Для Дэккума это известие оказалось таким же комичным, как и для Кейт. Рот его расплылся до ушей.
– Ну конечно! Мастер Робин сегодня выедет верхом, – сказал он.
– Разумеется, Джон Дэккум, – кивнула Кейт.
– Мы ведь в этом не сомневались, – подхватил слуга.
Степенный старик был вовсе не склонен к смеху, а теперь он просто трясся от него.
– Послушайте, вы, оба! – сердито воскликнул Робин, покраснев и надеясь, что румянец скроет загар. Он вовсе не хотел, чтобы его поддразнивали из-за намерения нанести визит в Уинтерборн-Хайд. – Прекратите, наконец!
Они умолкли, и Робин, расчесывая волосы, стал расспрашивать Дэккума о новостях. В Англии не боялись испанцев. Елизавета устроила смотр своим войскам в Тилбери[167] и, хоть и привыкла к замысловатым и двусмысленным фразам, обратилась к ним с такой простой и искренней речью, что вся страна воспылала любовью к своей королеве и гордостью за нее.
– А мой маяк горел, Дэккум?
– Еще как, мастер Робин! Это был лучший маяк на побережье. А как по-вашему, мастер Робин, кто стоял рядом с ним и кричал от радости громче всех?
– Ну, так кто же? – с улыбкой осведомился Робин, не сомневавшийся в том, чье имя будет названо. Но он оказался неправ.
– Кто же, как не эти папистские блюдолизы, сэр Роберт Бэннет и его сынок Хамфри.
Натягивавший чулки Робин резко обернулся.
– Они были там?
– Да, и кричали вовсю, чтобы удержать головы на плечах, мастер Робин!
– И мистер Стаффорд, разумеется, тоже? – спросил юноша.
– О, нет, сэр! Мистера Стаффорда будут судить и повесят.
– Как?!
– Все по закону, мастер Робин! Никаких испанских штучек. Сначала будут судить, а потом повесят и четвертуют! Я слыхал, что на четвертовании особенно настаивают. В народе говорят, что королева чересчур мягко поступает с изменниками, когда их только вешают, а иногда даже и этого не делают. Но мистера Стаффорда казнят до того, как об этом узнает ее величество.
Робин отпустил Дэккума и погрузился в молчание. Он оделся, как требовала Кейт, в камзол и штаны из голубого бархата с золотыми пуговицами, натянул на ноги длинные белые шелковые чулки и надел белые бархатные туфли с розами. Шею окружал белый батистовый рюш, а на плечах висела золотая цепь. Затем юноша взял кинжал в ножнах, который носил под рубашкой со времен трагического вечера в Мадриде.
Когда Робин вышел в коридор, он нашел там ожидающих его Дэккума и Кейт. Экономка присела в реверансе, а Дэккум низко поклонился, после чего оба захлопали в ладоши. Юноша с глянцевыми каштановыми волосами, загорелым лицом над сверкающим белизной воротником и стройной фигурой был настолько красив, что мог бы очаровать принцессу из волшебной сказки. Серьезное выражение лица и глаз казалось особенно волнующим.
– Мне нужно сделать кое-что, прежде чем я спущусь к обеду, – мягко произнес он.
Робин направился в библиотеку, где стояла скамеечка для молитв; висевшее над ней распятие из слоновой кости он отдал Синтии, чтобы она помнила о нем. Это распятие некогда принадлежало Джорджу Обри. Осторожно закрыв дверь, юноша извлек из ножен кинжал с кровью его отца на клинке и повесил его там, где ранее висело распятие. Это должно было служить не только памятником, но и символом того, что отмщение и наказание принадлежат Богу, а также молитвой, чтобы его возвращение домой не было запятнано чувством злобы и ненависти.
Два года изгнания, лакейской службы и стремлений к цели принесли не только страдания, но и пользу, наделив Робина силой воображения. Еще мальчиком, стоя в школьном дворе Итона, когда государыня милостиво подозвала его, он научился смотреть на себя как бы со стороны, оценивая собственные поступки. Постепенно к нему пришло умение видеть мир глазами других людей – Санта-Круса, своего отца, актеров на дороге из Бадахоса, даже медлительного, печального, погруженного в молитву короля Филиппа, познавая от них бесчисленное множество различных точек зрения и суждений.
Робин стоял перед кинжалом, превращенным в крест, и ему вновь представилось видение, уже открывшееся его взору в церкви Эскуриала, когда алтарь, священники, свечи, ступени, сама церковь словно растаяли в воздухе, сменившись гигантской фигурой распятого Христа, выступающей из тьмы. Слова, оставшиеся тогда непонятными, открылись ему в этой комнате с окнами, выходящими на залив Уорбэрроу. Человек в Боге, восторжествовавший над земными страданиями, восклицал: «Отче, прости им, ибо не ведают они что творят!»
С трудом поднявшись, юноша сел за стол и стал писать письмо сэру Френсису Уолсингему, моля министра о том, что если ему, Робину, удалось что-либо сделать, дабы заслужить его милость, то пусть в качестве награды злополучному Стаффорду простят его преступление. Он писал это письмо, погруженный в заботу о том, чтобы сказать все необходимое в нескольких словах, и поэтому не заметил ни шума во дворе, ни даже открывшейся двери.
Но когда Робин, закончив письмо, поднял взгляд, то увидел, что в дверном проеме стоит Синтия и смотрит на него.