Страница:
Чтобы принудить Владимира покинуть Москву, Юрий был вынужден просить помощи у братьев и начать осаду Москвы. Только тогда Владимир согласился вести переговоры и покинул город.[50]
В известии о взятии Москвы татарами в 1237 году еще яснее выступает перед нами значение Москвы как крупного города. «Взяли Москву татары, – пишет летописец, – и воеводу убили Филиппа Нянка за правоверную хрестьянскую веру, а князя Володимира взяли в плен, сына Юрьева, а людей перебили от старцев и до грудных младенцев, а град и церкви святые сожгли и монастыри все, села пожгли и захватили много имущества».[51] Московский князь Владимир, названный в известии 1237 года, – это малолетний сын великого князя Юрия Всеволодовича, племянник первого московского князя Владимира.
Крепость («град»), церкви, монастыри, села, много имущества («именья») – все это черты, рисующие богатый и населенный город, несомненные показатели благосостояния Москвы. Между тем точность записи и осведомленность ее автора не подлежат сомнению, ведь только хорошо осведомленный человек мог запомнить имя и прозвище воеводы Филиппа Нянка, который нигде более в летописи не упоминается и ничем, кроме защиты Москвы, не замечателен.
Известие о разорении Москвы татарами дает нам еще одну любопытную деталь, указывающую на тесную связь Москвы с владимирскими князьями. Ведь малолетний московский князь был сыном великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В числе других отрядов Залесской земли отряд москвичей ходил против татар к Коломне, откуда после поражения русских князей князь Всеволод Юрьевич бежал во Владимир, «а москвичи к Москве».[52] Татары шли буквально по их пятам. Взяв Москву, они повернули прямо на Владимир, так как Москва была соединена с ним кратчайшим и удобнейшим путем по Клязьме.
Близость Москвы к Владимиру объясняет нам и попытку нового московского князя Михаила Ярославича Хоробрита захватить в свои руки владимирское княжение. Михаил был младшим сыном Ярослава Всеволодовича. В некоторых источниках он именуется как «князь Михаила Ярославич московский».[53]
Опираясь на Москву, Михаил выгнал из Владимира своего слабого дядю Святослава Всеволодовича и захватил в свои руки великое княжение. В 1248 г. Михаил погиб в битве с литовцами и был похоронен во Владимирском Успенском соборе епископом Кириллом.[54]
Кратковременное княжение Михаила в Москве оставляет особый след в положении этого города среди других русских городов середины XIII века.
Михаил Хоробрит первый показал, что ближайшая дорога к великокняжескому столу во Владимире лежит из Москвы, которая была стратегическим путем с запада к бассейну Клязьмы.
После сообщения о смерти Михаила Хоробрита известия о Москве надолго пропадают со страниц летописи, появляясь вновь только под 1282 годом в связи с рассказом о междукняжеских смутах между великим князем Дмитрием Александровичем и его братом Андреем. В Переяславль, где засел Дмитрий, пришли тверичи, москвичи и новгородцы. Во главе москвичей стоял младший из сыновей Александра Невского князь Даниил. Никоновская летопись называет его великим князем Московским, но более ранние летописи говорят кратко: «Князь Данило Александровичь с москвичи». Кажется, надо понимать так, что Даниил пытался утвердиться в Москве с помощью москвичей, желавших иметь особого князя, но был ли он уже в 1282 г. московским князем или нет, достоверно не известно. У нас есть другое свидетельство, по которому Даниил утвердился в Москве значительно позже.[55] Супрасльская летопись, сообщая о кончине Даниила, добавляет, что он «княжив лет 11», слова, пропущенные в других летописях.[56]
Поскольку мы знаем, что Даниил умер в 1303 г., началом его московского княжения надо положить 1292 г. Правда, Степенная книга уверяет, что Даниил получил в наследство от отца Москву, где и возрос, но это только отголосок поздних преданий о Данииле и Москве XIII века, так как книга была составлена при Иване Грозном, почти через три столетия после смерти основатели династии московских князей. Единственным ценным указанием жития можно считать свидетельство, что Даниилу было два года, когда умер его отец, Александр Невский. Следовательно, Даниил родился около 1261 г.[57]
Окончательное утверждение Даниила в Москве, если верить Супрасльской летописи, произошло только около 1292 г. Это стояло в тесной связи с новой княжеской усобицей, разыгравшейся в 1293 году. Результатом усобицы было появление в Северной Руси татарского царевича Дуденя (Туденя) и разорение 14 русских городов. В их числе была Москва, так как на этот раз Даниил поддерживал великого князя Дмитрия Александровича, вновь вызвавшего ханский гнев. Татары пришли к Москве от Переяславля Залесского «и Московского Даниила обольстиша» (т. е. обманули), ворвались в Москву и разорили ее с окружающими селами.[58]
В словах «и Московского Даниила обольстиша» чувствуется какое—то удивление перед тем, что удалось обмануть даже опытного Даниила Московского. Вскоре после Дуденевой рати Дмитрий умер; из сыновей Александра Невского остались в живых только Андрей и Даниил. С этого времени московский князь начинает проявлять большую политическую активность. В 1297 г. на княжеском съезде во Владимире в присутствии ханского посла Даниил выступал совместно с тверским князем Михаилом Ярославичем и переяславским князем Иваном Дмитриевичем. Москва со своим князем Даниилом Александровичем вступает в ранг крупных русских городов. Начинается новый период в истории Москвы. Московский князь делается крупной политической фигурой, и это тотчас же сказывается в расстановке княжеских сил.
В 1301 году князья съехались в Дмитрове и заключили между собою мир. Только переяславский князь Иван Дмитриевич не договорился с Михаилом Тверским. Через два года Иван Дмитриевич умер «и благословил в свое место Даниила Московского в Переяславли княжить», «того бо любляше паче инех».[59] Так владения Московского князя сразу сильно расширились. Вместе с Переяславлем к московским князьям должен был отойти и Дмитров, имевший важное торговое и стратегическое значение для Москвы.
Несколько раньше (в 1301 г.) Даниил ходил войной на Рязанскую землю и сражался под самой Рязанью (Переяславлем Рязанским), захватив в плен князя Константина Рязанского «некоею хитростью». Следствием этого похода было присоединение к московскому княжеству Коломны, лежащей при впадении Москвы—реки в Оку. Так в руках московских князей оказалось все течение реки Москвы, Дмитров и Переяслявль с его богатой округой.
Даниил умер 5 марта 1303 г. как «внук Ярославль, правнук великого Всеволода», наследник великих князей владимирских.[60]
Вместе с его смертью для Москвы кончился период скромного существования в качестве второстепенного города, началось возвышение Москвы, сперва как центра северо—восточной Руси, а потом как центра всей России. За первые полтора века своего существования Москва проделала долгий путь от пограничного городка до центра отдельного княжества.
До сих пор нам приходилось говорить, главным образом, о внешнеполитических событиях, связанных с Москвой, почти не затрагивая внутренней истории города. И это совершенно понятно. Ведь, если даже внешнеполитические события XII–XIII веков и их взаимные связи улавливаются нами только с крайним трудом, то изучение внутренней истории Москвы как города за те же столетия представляется крайне затруднительным. Тем не менее, эта трудность не должна останавливать от попытки прорваться вглубь веков и показать Москву в те отдаленные времена, когда она представляется некоторым историкам совсем ничтожным городком или даже укрепленной княжеской усадьбой.
Москвичи XIV–XV веков поразительно мало знали о прошлом своего города. В середине XV века помнили только, что первой московской церковью был храм Рождества Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, служивший соборной церковью при митрополите Петре. На месте церкви раньше был бор, «и церковь та в том лесе срублена, была тогды». В этом предании явно смешаны различные события: построение первой церкви в Москве на месте древнего бора и позднейшее значение этой церкви при митрополите Петре.[61] Первое событие надо относить ко времени возникновения городка, следовательно, ко второй половине XII века, второе к гораздо более позднему времени, к началу XIV века. Однако и подобное указание имеет свою ценность как намек на твердую устную традицию, помнившую о существовании древнего бора на месте Кремля.
Лесистый характер территории первоначальной Москвы подчеркивается и названиями других московских церквей, стоявших под бором, т. е. рядом с дубовым или сосновым лесом. Кремлевские ворота, выходящие к Каменному мосту, до сих пор сохранили название Боровицких, несмотря на попытки их переименовать при царе Алексее Михайловиче.[62] Те же отдаленные воспоминания о прошлом Кремлевского холма угадываются в названии церкви Спаса на Бору, находившейся во дворе Кремлевского дворца. Еще церковь «под бором» стояла на Солянке. Леса тянулись на другом берегу Москвы—реки, как показывает название церкви Черниговских чудотворцев «под бором» в районе современной Пятницкой улицы.[63] Вероятно, московские леса были только частью мощного лесного массива, остатки которого сохранились и теперь к северо—востоку от города, где находится Лосиноостровский заповедник. Этот характер московской местности в древнее время имел немаловажное значение для защиты города от татарских набегов. Конные отряды татар предпочитали действовать в открытом поле, чем в лесах. Между тем путь татарских набегов обычно шел с юга, в основном почти совпадая или только несколько отклоняясь к западу от течения Москвы—реки. Линии этого татарского шляха из степи к Москве отмечены двумя важнейшими крепостями Московского княжества – Серпуховом и Коломной.
Несомненные оборонительные удобства представляло то обстоятельство, что за Москвой—рекой перед Кремлевским холмом находилось большое пространство, затопляемое весной. Это место с давнего времени называлось «болотом». Внезапный набег с юга тем самым делался почти невозможным, так как необходимо было переправляться через болото и реку раньше, чем оказаться под стенами Кремля. Таким образом, южная сторона московского города была прочно обеспечена. За синей лентой Москвы—реки здесь можно было заметить луга, и за ними вековой бор. Такой рисуется нам картина, которую можно было бы увидеть с кремлевского холма в момент создания московского городка, да, вероятно, и в ближайшее столетие после его возникновения.
Северо—западная сторона кремлевского треугольника была обращена к речке Неглинной, русло которой можно хорошо увидеть на старых планах Москвы. На современной карте русло этой реки можно вообразить, если провести линию, начиная от Москвы—реки по Александровскому саду вдоль кремлевских и далее Китайгородских стен до Неглинной улицы, а оттуда к северу по Неглинной до Трубной площади. Кремлевский холм ниспадал к берегам Неглинной крутым спуском, ясно различаемым и теперь в Александровском саду. Неглинная текла в болотистых берегах и хорошо защищала Кремлевский холм с северо—западной стороны. Позже течение Неглинной было перерезано плотинами, и река образовала несколько прудов, что еще более усилило кремлевскую оборону.
Менее всего Кремль был укреплен с восточной стороны. Впрочем, первоначальный Кремль занимал площадь, несравненно меньшую, чем в настоящее время. (По предположению И. Забелина, площадь примерно в 100 кв. сажен.) Восточная граница первоначального Кремля не доходила даже до позднейшей церкви Спаса на Бору. Следовательно, Кремль был небольшим городком. Остатки вала и рва были найдены близ юго—западного угла церкви Спаса на Бору при постройке Нового Дворца. Кремль занимал площадь на остром мысу при впадении Неглинной в Москву—реку, а узкий перешеек между ними был перекопан рвом, так что приступная сторона Кремля была более или менее хорошо защищена.
О размерах Кремля можно судить по местоположению первой церкви в Москве, во имя Рождества Иоанна Предтечи, существовавшей до 1847 года на старом месте: «Она находилась в 120 шагах от Боровицких ворот. Ввиду того, что церкви обыкновенно ставились приблизительно посередине селения, древнейший Кремль простирался, следовательно, по другую сторону церкви тоже на 100–120 шагов. Предположение это подтверждается остатками вала и рва, которые были найдены при постройке Большого Кремлевского Дворца (1838 г.) близ юго—западного угла церкви Спаса на Бору, то есть как раз в указанном расстоянии от церкви Рождества Иоанна Предтечи. Таким образом, весь Кремль в то время имел из конца в конец не более 200–250 шагов».[64]
Возникновение города при впадении Москвы—реки и Неглинной надолго определило рост Москвы в определенном направлении. Современный кольцевой план Москвы– явление позднейшего времени, когда городские поселения далеко вышли за древние пределы. Первоначально Москва росла, главным образом, в восточном направлении, заполняя пространство в треугольнике между Москвой—рекой и Неглинной. Течение этих двух рек было естественным прикрытием. Аналогию плану Москвы XIV–XVII веков легче всего найти в плане древнего Пскова, который также рос в одном направлении между Великой и Псковой, тогда как Запсковье застроилось и было обнесено стеной значительно позже Кремля и так называемого Середнего города. Характерно, что внутренний замок Пскова назывался Кремом, что наиболее близко сопоставляется с названием Московского Кремля, именовавшегося в XIV веке городом Кремником. Происхождение этого слова до сих пор не выяснено. И. Е. Забелин производит его от слова «крем», которое, по его замечанию, в северном областном языке обозначает бор или крепкий и крупный строевой лес, растущий среди моховых болот.[65] Но это предположение требует основательной проверки;[66] возможно, что словами «кром», «кремник», «кремль» обозначали особый вид городских укреплений.
Рост города в восточном направлении обеспечивался рельефом местности. Кремлевский холм имеет продолжение в Китай—городе, обрываясь крутым спуском к Москве—реке. С севера и востока холм менее выражен, но характер местности, окружавшей его с этих сторон, очень ярко выясняется из древних топографических названий. На месте б. Воспитательного дома по документам XIV–XV веков лежал большой Васильевский луг, к которому примыкала болотистая местность, известная под названием Кулижки. Это слово, по толковому словарю Даля, обозначает поляну или новую росчисть в лесу. Местность между Кулижками и Неглинной отмечена таким урочищем, как Спас на Глинищах – явное указание на природные особенности местности. Таким образом, вся восточная часть Кремлевско—китайгородского холма была хорошо прикрыта лесами и топкими местами, которые становились доступными для нападения только зимой или в сухое время года, не говоря уже о Яузе, огибавшей часть города с восточной стороны.
Небольшие размеры первоначального Кремля сами по себе еще не являются доказательством малонаселенности Москвы XII–XIII веков. Ошибка исследователей древней Москвы заключается в том, что они забывают о существовании городских посадов и отдельных поселений, находившихся за пределами кремлевских стен. Место московского посада надо искать к востоку от первоначального Кремля, куда постепенно расширялась кремлевская территория в XIV–XV веках. Посад спускался вниз к подножию Кремлевской горы, которая с давнего времени называлась «подолом». Это название очень характерно, и напоминает нам о таких же «подолах» в Киеве и некоторых других городах. Обычно «подолом» в Киевской Руси наименовалась низменная часть города, населенная ремесленниками и торговым людом, демократический квартал в отличие от аристократической горы. Тем более интересно сохранение этого слова в Москве. Едва ли будет большой натяжкой считать, что название «подол» в применении к части московской территории – прямой указатель на существование в Москве городского посада еще до страшного татарского разорения.
К городу и посаду примыкали села, окружавшие Москву со всех сторон. Можно ли считать случайностью двойное упоминание летописи о селах, сожженных под Москвой (в 1177 и 1237 гг.), вспоминая песенную традицию о селах «красных, хороших» боярина Кучки» Таким образом, Москва домонгольского времени рисуется нам как город с посадом, к которому примыкает соседняя сельскохозяйственная округа.
Княжение Даниила Александровича было временем дальнейшего расширения Москвы. Монастырская традиция приписывала Даниилу создание Богоявленского монастыря в позднейшем Китай—городе. Монастырь возник «строением» князя
Даниила между 1296–1304 гг.; тогда были «церкви возграждены деревянные и кельи».[67]
Старое предание приписывает ему также основание Данилова монастыря, уже в значительном отдалении от Кремля. Пока это только отдельные штрихи, которые удается нам установить, но и они говорят о многом – о расширении городской округи на значительное расстояние.
Позднейшие московские летописцы считали Даниила настоящим основателем династии московских князей. И это соответствовало действительности, так как при нем сложилась та пригородная округа, которая «тянула» к Москве. К такому выводу приводит текст московской уставной грамоты, или, точнее «записи, что тянет душегубством к Москве», составленной в конце XV века. Запись перечисляет различные волости и города, тянувшие судом о душегубстве к Москве. Московский судебный округ включал в себя даже такие отдаленные города, как Звенигород и Рузу, и все волости «по Коломенский уезд и по Дмитровский». К Москве тянули судом о душегубстве не только собственно московские волости, но и Серпухов со всеми волостями. По—видимому, подсудность далеких волостей московскому суду возникала чисто историческим путем, во всяком случае, до присоединения Коломны и Можайска, оставшихся вне подчинения московским судам. В числе волостей, тянувшихся к Москве, запись указывает Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Городец, Суходол, Щитов, Голочицы, Звенигород и Рузу, а из Дмитровских волостей – Вохну, Сельну, Гуслицы, Загорие, Рогожь. Местоположение этих волостей определено в известном исследовании Ю. В. Готье.[68] Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Суходол и Щитов лежали к югу от Москвы, Звенигород и Руза – к западу, группа Дмитровских волостей (Вохна, Сельна, Гуслицы, Загорие, Рогожь) – к востоку. Как раз эти волости перечислены в духовной Ивана Калиты. Звенигород и Рузу он отдал второму сыну Ивану; Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Щитов и Голичицы вместе с другими волостями – третьему сыну Андрею, а волости Вохну, Сельну, Гуслиту и Раменье – княгине—вдове. При жизни Калиты все эти волости входили в его владения; следовательно, они—то и составляли вместе с Москвой первоначальный московский удел, который, таким образом, может быть воспроизведен на современной карте.[69]
Как видим, Московское княжество к концу XIII века составляло компактное владение; вступив в ряды других княжеств, оно быстро завоевало себе первенство в XIV веке. Сыновья Даниила Московского, Юрий и Иван Калита, положили начало верховенству Москвы над другими русскими городами, но это уже выходит за пределы данной статьи.
ОСНОВАНИЕ МОСКВЫ И ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ[70]
В известии о взятии Москвы татарами в 1237 году еще яснее выступает перед нами значение Москвы как крупного города. «Взяли Москву татары, – пишет летописец, – и воеводу убили Филиппа Нянка за правоверную хрестьянскую веру, а князя Володимира взяли в плен, сына Юрьева, а людей перебили от старцев и до грудных младенцев, а град и церкви святые сожгли и монастыри все, села пожгли и захватили много имущества».[51] Московский князь Владимир, названный в известии 1237 года, – это малолетний сын великого князя Юрия Всеволодовича, племянник первого московского князя Владимира.
Крепость («град»), церкви, монастыри, села, много имущества («именья») – все это черты, рисующие богатый и населенный город, несомненные показатели благосостояния Москвы. Между тем точность записи и осведомленность ее автора не подлежат сомнению, ведь только хорошо осведомленный человек мог запомнить имя и прозвище воеводы Филиппа Нянка, который нигде более в летописи не упоминается и ничем, кроме защиты Москвы, не замечателен.
Известие о разорении Москвы татарами дает нам еще одну любопытную деталь, указывающую на тесную связь Москвы с владимирскими князьями. Ведь малолетний московский князь был сыном великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В числе других отрядов Залесской земли отряд москвичей ходил против татар к Коломне, откуда после поражения русских князей князь Всеволод Юрьевич бежал во Владимир, «а москвичи к Москве».[52] Татары шли буквально по их пятам. Взяв Москву, они повернули прямо на Владимир, так как Москва была соединена с ним кратчайшим и удобнейшим путем по Клязьме.
Близость Москвы к Владимиру объясняет нам и попытку нового московского князя Михаила Ярославича Хоробрита захватить в свои руки владимирское княжение. Михаил был младшим сыном Ярослава Всеволодовича. В некоторых источниках он именуется как «князь Михаила Ярославич московский».[53]
Опираясь на Москву, Михаил выгнал из Владимира своего слабого дядю Святослава Всеволодовича и захватил в свои руки великое княжение. В 1248 г. Михаил погиб в битве с литовцами и был похоронен во Владимирском Успенском соборе епископом Кириллом.[54]
Кратковременное княжение Михаила в Москве оставляет особый след в положении этого города среди других русских городов середины XIII века.
Михаил Хоробрит первый показал, что ближайшая дорога к великокняжескому столу во Владимире лежит из Москвы, которая была стратегическим путем с запада к бассейну Клязьмы.
После сообщения о смерти Михаила Хоробрита известия о Москве надолго пропадают со страниц летописи, появляясь вновь только под 1282 годом в связи с рассказом о междукняжеских смутах между великим князем Дмитрием Александровичем и его братом Андреем. В Переяславль, где засел Дмитрий, пришли тверичи, москвичи и новгородцы. Во главе москвичей стоял младший из сыновей Александра Невского князь Даниил. Никоновская летопись называет его великим князем Московским, но более ранние летописи говорят кратко: «Князь Данило Александровичь с москвичи». Кажется, надо понимать так, что Даниил пытался утвердиться в Москве с помощью москвичей, желавших иметь особого князя, но был ли он уже в 1282 г. московским князем или нет, достоверно не известно. У нас есть другое свидетельство, по которому Даниил утвердился в Москве значительно позже.[55] Супрасльская летопись, сообщая о кончине Даниила, добавляет, что он «княжив лет 11», слова, пропущенные в других летописях.[56]
Поскольку мы знаем, что Даниил умер в 1303 г., началом его московского княжения надо положить 1292 г. Правда, Степенная книга уверяет, что Даниил получил в наследство от отца Москву, где и возрос, но это только отголосок поздних преданий о Данииле и Москве XIII века, так как книга была составлена при Иване Грозном, почти через три столетия после смерти основатели династии московских князей. Единственным ценным указанием жития можно считать свидетельство, что Даниилу было два года, когда умер его отец, Александр Невский. Следовательно, Даниил родился около 1261 г.[57]
Окончательное утверждение Даниила в Москве, если верить Супрасльской летописи, произошло только около 1292 г. Это стояло в тесной связи с новой княжеской усобицей, разыгравшейся в 1293 году. Результатом усобицы было появление в Северной Руси татарского царевича Дуденя (Туденя) и разорение 14 русских городов. В их числе была Москва, так как на этот раз Даниил поддерживал великого князя Дмитрия Александровича, вновь вызвавшего ханский гнев. Татары пришли к Москве от Переяславля Залесского «и Московского Даниила обольстиша» (т. е. обманули), ворвались в Москву и разорили ее с окружающими селами.[58]
В словах «и Московского Даниила обольстиша» чувствуется какое—то удивление перед тем, что удалось обмануть даже опытного Даниила Московского. Вскоре после Дуденевой рати Дмитрий умер; из сыновей Александра Невского остались в живых только Андрей и Даниил. С этого времени московский князь начинает проявлять большую политическую активность. В 1297 г. на княжеском съезде во Владимире в присутствии ханского посла Даниил выступал совместно с тверским князем Михаилом Ярославичем и переяславским князем Иваном Дмитриевичем. Москва со своим князем Даниилом Александровичем вступает в ранг крупных русских городов. Начинается новый период в истории Москвы. Московский князь делается крупной политической фигурой, и это тотчас же сказывается в расстановке княжеских сил.
В 1301 году князья съехались в Дмитрове и заключили между собою мир. Только переяславский князь Иван Дмитриевич не договорился с Михаилом Тверским. Через два года Иван Дмитриевич умер «и благословил в свое место Даниила Московского в Переяславли княжить», «того бо любляше паче инех».[59] Так владения Московского князя сразу сильно расширились. Вместе с Переяславлем к московским князьям должен был отойти и Дмитров, имевший важное торговое и стратегическое значение для Москвы.
Несколько раньше (в 1301 г.) Даниил ходил войной на Рязанскую землю и сражался под самой Рязанью (Переяславлем Рязанским), захватив в плен князя Константина Рязанского «некоею хитростью». Следствием этого похода было присоединение к московскому княжеству Коломны, лежащей при впадении Москвы—реки в Оку. Так в руках московских князей оказалось все течение реки Москвы, Дмитров и Переяслявль с его богатой округой.
Даниил умер 5 марта 1303 г. как «внук Ярославль, правнук великого Всеволода», наследник великих князей владимирских.[60]
Вместе с его смертью для Москвы кончился период скромного существования в качестве второстепенного города, началось возвышение Москвы, сперва как центра северо—восточной Руси, а потом как центра всей России. За первые полтора века своего существования Москва проделала долгий путь от пограничного городка до центра отдельного княжества.
До сих пор нам приходилось говорить, главным образом, о внешнеполитических событиях, связанных с Москвой, почти не затрагивая внутренней истории города. И это совершенно понятно. Ведь, если даже внешнеполитические события XII–XIII веков и их взаимные связи улавливаются нами только с крайним трудом, то изучение внутренней истории Москвы как города за те же столетия представляется крайне затруднительным. Тем не менее, эта трудность не должна останавливать от попытки прорваться вглубь веков и показать Москву в те отдаленные времена, когда она представляется некоторым историкам совсем ничтожным городком или даже укрепленной княжеской усадьбой.
Москвичи XIV–XV веков поразительно мало знали о прошлом своего города. В середине XV века помнили только, что первой московской церковью был храм Рождества Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, служивший соборной церковью при митрополите Петре. На месте церкви раньше был бор, «и церковь та в том лесе срублена, была тогды». В этом предании явно смешаны различные события: построение первой церкви в Москве на месте древнего бора и позднейшее значение этой церкви при митрополите Петре.[61] Первое событие надо относить ко времени возникновения городка, следовательно, ко второй половине XII века, второе к гораздо более позднему времени, к началу XIV века. Однако и подобное указание имеет свою ценность как намек на твердую устную традицию, помнившую о существовании древнего бора на месте Кремля.
Лесистый характер территории первоначальной Москвы подчеркивается и названиями других московских церквей, стоявших под бором, т. е. рядом с дубовым или сосновым лесом. Кремлевские ворота, выходящие к Каменному мосту, до сих пор сохранили название Боровицких, несмотря на попытки их переименовать при царе Алексее Михайловиче.[62] Те же отдаленные воспоминания о прошлом Кремлевского холма угадываются в названии церкви Спаса на Бору, находившейся во дворе Кремлевского дворца. Еще церковь «под бором» стояла на Солянке. Леса тянулись на другом берегу Москвы—реки, как показывает название церкви Черниговских чудотворцев «под бором» в районе современной Пятницкой улицы.[63] Вероятно, московские леса были только частью мощного лесного массива, остатки которого сохранились и теперь к северо—востоку от города, где находится Лосиноостровский заповедник. Этот характер московской местности в древнее время имел немаловажное значение для защиты города от татарских набегов. Конные отряды татар предпочитали действовать в открытом поле, чем в лесах. Между тем путь татарских набегов обычно шел с юга, в основном почти совпадая или только несколько отклоняясь к западу от течения Москвы—реки. Линии этого татарского шляха из степи к Москве отмечены двумя важнейшими крепостями Московского княжества – Серпуховом и Коломной.
Несомненные оборонительные удобства представляло то обстоятельство, что за Москвой—рекой перед Кремлевским холмом находилось большое пространство, затопляемое весной. Это место с давнего времени называлось «болотом». Внезапный набег с юга тем самым делался почти невозможным, так как необходимо было переправляться через болото и реку раньше, чем оказаться под стенами Кремля. Таким образом, южная сторона московского города была прочно обеспечена. За синей лентой Москвы—реки здесь можно было заметить луга, и за ними вековой бор. Такой рисуется нам картина, которую можно было бы увидеть с кремлевского холма в момент создания московского городка, да, вероятно, и в ближайшее столетие после его возникновения.
Северо—западная сторона кремлевского треугольника была обращена к речке Неглинной, русло которой можно хорошо увидеть на старых планах Москвы. На современной карте русло этой реки можно вообразить, если провести линию, начиная от Москвы—реки по Александровскому саду вдоль кремлевских и далее Китайгородских стен до Неглинной улицы, а оттуда к северу по Неглинной до Трубной площади. Кремлевский холм ниспадал к берегам Неглинной крутым спуском, ясно различаемым и теперь в Александровском саду. Неглинная текла в болотистых берегах и хорошо защищала Кремлевский холм с северо—западной стороны. Позже течение Неглинной было перерезано плотинами, и река образовала несколько прудов, что еще более усилило кремлевскую оборону.
Менее всего Кремль был укреплен с восточной стороны. Впрочем, первоначальный Кремль занимал площадь, несравненно меньшую, чем в настоящее время. (По предположению И. Забелина, площадь примерно в 100 кв. сажен.) Восточная граница первоначального Кремля не доходила даже до позднейшей церкви Спаса на Бору. Следовательно, Кремль был небольшим городком. Остатки вала и рва были найдены близ юго—западного угла церкви Спаса на Бору при постройке Нового Дворца. Кремль занимал площадь на остром мысу при впадении Неглинной в Москву—реку, а узкий перешеек между ними был перекопан рвом, так что приступная сторона Кремля была более или менее хорошо защищена.
О размерах Кремля можно судить по местоположению первой церкви в Москве, во имя Рождества Иоанна Предтечи, существовавшей до 1847 года на старом месте: «Она находилась в 120 шагах от Боровицких ворот. Ввиду того, что церкви обыкновенно ставились приблизительно посередине селения, древнейший Кремль простирался, следовательно, по другую сторону церкви тоже на 100–120 шагов. Предположение это подтверждается остатками вала и рва, которые были найдены при постройке Большого Кремлевского Дворца (1838 г.) близ юго—западного угла церкви Спаса на Бору, то есть как раз в указанном расстоянии от церкви Рождества Иоанна Предтечи. Таким образом, весь Кремль в то время имел из конца в конец не более 200–250 шагов».[64]
Возникновение города при впадении Москвы—реки и Неглинной надолго определило рост Москвы в определенном направлении. Современный кольцевой план Москвы– явление позднейшего времени, когда городские поселения далеко вышли за древние пределы. Первоначально Москва росла, главным образом, в восточном направлении, заполняя пространство в треугольнике между Москвой—рекой и Неглинной. Течение этих двух рек было естественным прикрытием. Аналогию плану Москвы XIV–XVII веков легче всего найти в плане древнего Пскова, который также рос в одном направлении между Великой и Псковой, тогда как Запсковье застроилось и было обнесено стеной значительно позже Кремля и так называемого Середнего города. Характерно, что внутренний замок Пскова назывался Кремом, что наиболее близко сопоставляется с названием Московского Кремля, именовавшегося в XIV веке городом Кремником. Происхождение этого слова до сих пор не выяснено. И. Е. Забелин производит его от слова «крем», которое, по его замечанию, в северном областном языке обозначает бор или крепкий и крупный строевой лес, растущий среди моховых болот.[65] Но это предположение требует основательной проверки;[66] возможно, что словами «кром», «кремник», «кремль» обозначали особый вид городских укреплений.
Рост города в восточном направлении обеспечивался рельефом местности. Кремлевский холм имеет продолжение в Китай—городе, обрываясь крутым спуском к Москве—реке. С севера и востока холм менее выражен, но характер местности, окружавшей его с этих сторон, очень ярко выясняется из древних топографических названий. На месте б. Воспитательного дома по документам XIV–XV веков лежал большой Васильевский луг, к которому примыкала болотистая местность, известная под названием Кулижки. Это слово, по толковому словарю Даля, обозначает поляну или новую росчисть в лесу. Местность между Кулижками и Неглинной отмечена таким урочищем, как Спас на Глинищах – явное указание на природные особенности местности. Таким образом, вся восточная часть Кремлевско—китайгородского холма была хорошо прикрыта лесами и топкими местами, которые становились доступными для нападения только зимой или в сухое время года, не говоря уже о Яузе, огибавшей часть города с восточной стороны.
Небольшие размеры первоначального Кремля сами по себе еще не являются доказательством малонаселенности Москвы XII–XIII веков. Ошибка исследователей древней Москвы заключается в том, что они забывают о существовании городских посадов и отдельных поселений, находившихся за пределами кремлевских стен. Место московского посада надо искать к востоку от первоначального Кремля, куда постепенно расширялась кремлевская территория в XIV–XV веках. Посад спускался вниз к подножию Кремлевской горы, которая с давнего времени называлась «подолом». Это название очень характерно, и напоминает нам о таких же «подолах» в Киеве и некоторых других городах. Обычно «подолом» в Киевской Руси наименовалась низменная часть города, населенная ремесленниками и торговым людом, демократический квартал в отличие от аристократической горы. Тем более интересно сохранение этого слова в Москве. Едва ли будет большой натяжкой считать, что название «подол» в применении к части московской территории – прямой указатель на существование в Москве городского посада еще до страшного татарского разорения.
К городу и посаду примыкали села, окружавшие Москву со всех сторон. Можно ли считать случайностью двойное упоминание летописи о селах, сожженных под Москвой (в 1177 и 1237 гг.), вспоминая песенную традицию о селах «красных, хороших» боярина Кучки» Таким образом, Москва домонгольского времени рисуется нам как город с посадом, к которому примыкает соседняя сельскохозяйственная округа.
Княжение Даниила Александровича было временем дальнейшего расширения Москвы. Монастырская традиция приписывала Даниилу создание Богоявленского монастыря в позднейшем Китай—городе. Монастырь возник «строением» князя
Даниила между 1296–1304 гг.; тогда были «церкви возграждены деревянные и кельи».[67]
Старое предание приписывает ему также основание Данилова монастыря, уже в значительном отдалении от Кремля. Пока это только отдельные штрихи, которые удается нам установить, но и они говорят о многом – о расширении городской округи на значительное расстояние.
Позднейшие московские летописцы считали Даниила настоящим основателем династии московских князей. И это соответствовало действительности, так как при нем сложилась та пригородная округа, которая «тянула» к Москве. К такому выводу приводит текст московской уставной грамоты, или, точнее «записи, что тянет душегубством к Москве», составленной в конце XV века. Запись перечисляет различные волости и города, тянувшие судом о душегубстве к Москве. Московский судебный округ включал в себя даже такие отдаленные города, как Звенигород и Рузу, и все волости «по Коломенский уезд и по Дмитровский». К Москве тянули судом о душегубстве не только собственно московские волости, но и Серпухов со всеми волостями. По—видимому, подсудность далеких волостей московскому суду возникала чисто историческим путем, во всяком случае, до присоединения Коломны и Можайска, оставшихся вне подчинения московским судам. В числе волостей, тянувшихся к Москве, запись указывает Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Городец, Суходол, Щитов, Голочицы, Звенигород и Рузу, а из Дмитровских волостей – Вохну, Сельну, Гуслицы, Загорие, Рогожь. Местоположение этих волостей определено в известном исследовании Ю. В. Готье.[68] Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Суходол и Щитов лежали к югу от Москвы, Звенигород и Руза – к западу, группа Дмитровских волостей (Вохна, Сельна, Гуслицы, Загорие, Рогожь) – к востоку. Как раз эти волости перечислены в духовной Ивана Калиты. Звенигород и Рузу он отдал второму сыну Ивану; Серпухов, Хотунь, Перемышль, Ростовец, Щитов и Голичицы вместе с другими волостями – третьему сыну Андрею, а волости Вохну, Сельну, Гуслиту и Раменье – княгине—вдове. При жизни Калиты все эти волости входили в его владения; следовательно, они—то и составляли вместе с Москвой первоначальный московский удел, который, таким образом, может быть воспроизведен на современной карте.[69]
Как видим, Московское княжество к концу XIII века составляло компактное владение; вступив в ряды других княжеств, оно быстро завоевало себе первенство в XIV веке. Сыновья Даниила Московского, Юрий и Иван Калита, положили начало верховенству Москвы над другими русскими городами, но это уже выходит за пределы данной статьи.
ОСНОВАНИЕ МОСКВЫ И ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ[70]
Археологические изыскания давно уже установили, что Москва была городом вятичей, поселения которых в ее районе образуют как бы большой мешок, простирающийся к северу от Москвы.[71] Однако первоначальная Москва оказывается не городом вятичей, а городом суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого, которому принадлежали земли, в основном населенные кривичами. Объяснение этому мы находим в поздних преданиях о боярине Кучке, в котором, по—видимому, надо видеть одного из вятических старшин или князьков, погибших в неравной борьбе с Юрием Долгоруким. Действительное значение предания о боярине Кучке мы выяснили в специальной работе, посвященной древнейшей истории Москвы,[72] целью же этой статьи является доказательство той мысли, что Москва как город была построена Юр ием Долгоруким, и что построение ее было одним из проявлений его колонизационной деятельности.
Известия летописей о построении Московского городка помещены в сравнительно поздних летописных сводах, а знаменитое сообщение Ипатьевской летописи о встрече в Москве Юрия Долгорукого с Святославом Ольговичем в 1147 г. недостаточно ясно, чтобы определенно сказать, что Москва была уже в это время городом. Положительно о Москве как о городе говорит лишь сообщение Тверской летописи о том, что в 1156 г. великий князь Юрий Владимирович «заложи Москву на устии же Неглинны выше реки Яузы».[73] Тверской летописный свод сложился из ряда источников не известного для нас происхождения, и С. Ф. Платонов отмечал, что известие этого свода о построении Москвы в 1156 г. является позднейшим припоминанием, полагая, что «трудно разделять тот взгляд, что время возникновения Москвы—города нам точно известно».[74] Платонов указывает и на то, что в 1156 г. Юрий Долгорукий жил на юге, а не в Суздальской земле. Последнее замечание могло бы быть сочтено за решительное доказательство того, что известие Тверской летописи недостоверно, но в действительности это не так. Дело в том, что хронология наших летописей очень условна. Достаточно сказать, что начало княжения Юрия Долгорукого по Ипатьевской летописи отнесено к 1155 г., а по Лаврентьевской – к 1154 г. Подобный разнобой в датировке одного и того же события зависел в первую очередь от составителей летописных сводов, по—своему соединявших показания различных летописей. Следовательно, настаивать на том, что Москва была построена как город в 1156 г., нельзя, но нельзя и считать эту дату придуманной, а лучше оставить ее как условную, тем более, что уже в известии 1177 г. Москва определенно названа «городом».
Если же отвлечься от педантических хронологических подсчетов и обратиться к фактам, то построение Москвы Юрием Долгоруким предстанет перед нами в новом освещении и будет признано вполне закономерным явлением, характерным для определенного периода в истории Суздальской земли.
Известно, что Юрий Долгорукий всю свою жизнь стремился к тому, чтобы утвердиться в Киеве, который продолжал для него оставаться столицей Русской земли. Однако он не забывал и об укреплении своих владений на севере. И вот оказывается, что построение Москвы восходит к тому периоду в деятельности Юрия Долгорукого, когда он лихорадочно осваивает западные окраины Суздальской земли, по—видимому, в это время еще достаточно пустынные. Доказательством этому являются некоторые даты в истории построения городов Суздальской земли.
Известия летописей о построении Московского городка помещены в сравнительно поздних летописных сводах, а знаменитое сообщение Ипатьевской летописи о встрече в Москве Юрия Долгорукого с Святославом Ольговичем в 1147 г. недостаточно ясно, чтобы определенно сказать, что Москва была уже в это время городом. Положительно о Москве как о городе говорит лишь сообщение Тверской летописи о том, что в 1156 г. великий князь Юрий Владимирович «заложи Москву на устии же Неглинны выше реки Яузы».[73] Тверской летописный свод сложился из ряда источников не известного для нас происхождения, и С. Ф. Платонов отмечал, что известие этого свода о построении Москвы в 1156 г. является позднейшим припоминанием, полагая, что «трудно разделять тот взгляд, что время возникновения Москвы—города нам точно известно».[74] Платонов указывает и на то, что в 1156 г. Юрий Долгорукий жил на юге, а не в Суздальской земле. Последнее замечание могло бы быть сочтено за решительное доказательство того, что известие Тверской летописи недостоверно, но в действительности это не так. Дело в том, что хронология наших летописей очень условна. Достаточно сказать, что начало княжения Юрия Долгорукого по Ипатьевской летописи отнесено к 1155 г., а по Лаврентьевской – к 1154 г. Подобный разнобой в датировке одного и того же события зависел в первую очередь от составителей летописных сводов, по—своему соединявших показания различных летописей. Следовательно, настаивать на том, что Москва была построена как город в 1156 г., нельзя, но нельзя и считать эту дату придуманной, а лучше оставить ее как условную, тем более, что уже в известии 1177 г. Москва определенно названа «городом».
Если же отвлечься от педантических хронологических подсчетов и обратиться к фактам, то построение Москвы Юрием Долгоруким предстанет перед нами в новом освещении и будет признано вполне закономерным явлением, характерным для определенного периода в истории Суздальской земли.
Известно, что Юрий Долгорукий всю свою жизнь стремился к тому, чтобы утвердиться в Киеве, который продолжал для него оставаться столицей Русской земли. Однако он не забывал и об укреплении своих владений на севере. И вот оказывается, что построение Москвы восходит к тому периоду в деятельности Юрия Долгорукого, когда он лихорадочно осваивает западные окраины Суздальской земли, по—видимому, в это время еще достаточно пустынные. Доказательством этому являются некоторые даты в истории построения городов Суздальской земли.