Страница:
Итак, элементы, вошедшие в повесть о зачале Москвы, сложились сравнительно рано, во владимирских памятниках. Этим и объясняется та странность, что автор повести так мало говорит о самой Москве, а главное внимание обращает на суздальские события. Только конец повести возвращается к московским князьям и оканчивается на княжении Ивана Калиты. Эта часть повести основана на московских источниках, причем также летописного характера.[88] Таким образом, автор повести связал предание о боярине Стефане Кучке как о первом владельце Москвы с суздальскими сказаниями.
Когда же и где владимирский источник соединился с московским преданием о боярине Кучке» Как мы видели, С. К. Шамбинаго относит повесть к середине и даже ко второй половине XVII в., но его ссылки на элементы баснословия, господствующего в повести, не убедительны. Ведь это баснословие вовсе не XVII в., а гораздо более раннего времени. Уже в сборнике XV в. находим статью «а се князи русьстии». В ней рассказывается о наказании Кучковичей, которых Всеволод Большое Гнездо «в коробы саждая, в озере истопил». В этой же статье имеется намек на более раннее мщение Михалка Юрьевича за брата: «и в первое лето мстил обиду брат его Михалко».[89] Таким образом, элементы повести сложились, по крайней мере, в XV в. Можно предполагать, что предание об убиении Андрея Боголюбского и о наказании Кучковичей существовало задолго до XVII в., отдельно от предания о первом владельце Москвы – боярине Кучке.
Ключом к установлению времени возникновения повести, конечно, надо считать ее введение, где говорится о трех Римах. Слова «кто убо чая или слыша, когда яко Москве граду царством слыти и многими царствы и страны обладати» говорят нам о нападках на Московское царство его внешних врагов. В середине XVII в., когда, по предположению С. К. Шамбинаго, возникла повесть о зачале Москвы, вопрос об обладании Москвой многими царствами был решен. По—иному дело обстояло во второй половине XVI в. Это было время приобретения первых завоеванных «царств» – Казанского и Астраханского. «Когда яко Москве… царствы и страны обладати», – в этих словах чувствуется неуверенность самого автора повести в правах Москвы, желание объяснить ее быстрое возвышение. Эти слова особенно понятны в устах автора второй половины XVI в., когда Стефан Баторий и польские публицисты насмешливо отзывались о претензиях Ивана IV производить свой род от римского цесаря Августа: «Альбо для лакомства, альбо для пыхи до Пруса якогось фальшивого, а николи на свете не бывалого брата цесаря Августа род свой выводить».[90] Перед нами произведение, создание которого легче отнести к XVI в., чем к позднейшему времени.
Подтверждение наших выводов найдем при рассмотрении повести об убиении Даниила Московского, так как она стоит в явной связи и в зависимости от повести о зачале Москвы. Эта повесть, названная С. К. Шамбинаго «новеллой», представляет собой сказочное повествование с фольклорными мотивами о князе Данииле Московском и княгине Улите.
Она начинается словами: «И почему было Москве царством быть и кто то знал, что Москве государством слыти».[91] Когда—то на месте Москвы стояли «села красные хороши» боярина Стефана Ивановича Кучки. У него были два красивых сына, «и не было столь хороших во всей Руской земле». Даниил приказал Кучке отдать ему сыновей в службу под угрозой разорения – «села твои красныя огнем пожгу». Кучка испугался и отдал сыновей Даниилу, который одного Кучковича сделал стольником, а другого чашником. Юноши приглянулись княжне Улите, и она вступила с ними в преступную связь. Улита и Кучковичи задумали убить князя и напали на него на охоте. Даниил ускакал на коне от убийц. Оставив коня, он побежал к перевозу на реке Оке. Перевозчик не узнал князя и отказался перевезти его на другой берег без денег: «лихи де вы люди оманчивы, како перевези за реку, удете, не заплатя перевозного». Князь снял золотой перстень и положил его на весло, протянутое перевозчиком, а тот взял перстень, оттолкнулся от берега и не посадил Даниила в лодку. Князь побежал возле реки и скрылся на ночь в маленьком срубе, где был погребен мертвец. А Кучковичи были в страхе, что его упустили, боясь мести князя Андрея Александровича, брата Даниила. Но злая княжна Улита дала им пса—выжлеца. Кучковичи пустили «напред себя пса выжлеца», и пес привел их к срубу. Братья нашли Даниила и убили его, вернулись в Суздаль и привезли Улите окровавленную княжескую одежду. У Даниила остался малолетний сын Иван, которого охранял верный слуга Давыд Тярдемив. По прошествии двух месяцев Давыд тайно взял княжича, примчался вместе с ним во Владимир к князю Андрею Александровичу и рассказал о злодеянии. Андрей собрал войско и пошел на Суздаль. Кучковичи бежали к отцу в Москву, а княгиня Улита попала в плен и была предана лютой смерти. Собрав войско, Андрей пошел на Москву, взял приступом «села и слободы красныя» и предал Кучку с сыновьями лютой смерти, и «седе в тех красных селах и слободах жительствовати», в Суздале же и Владимире посадил «державствовати» своего сына Георгия. Андрей воздвиг в Москве церковь Благовещения («невелику сущи древяную») и «около тех красных сел по Москве реке» построил город; «и оттоле нача именоватися … град Москва». Андрей Александрович умер и оставил Москву князю Ивану Данииловичу, который взял к себе своего сородича, внука Андрея Александровича от его рано умершего сына Юрия—Дмитрия Юрьевича, «а Суздаль град и Володимер град во свою же Московскую область державствовати приим». Далее говорится о приходе к Ивану Давидовичу митрополита Петра, который предсказал, что Москва прославится над всеми странами, «рекомый вторый Иерусалим».
По мнению С. К. Шамбинаго, повесть об убиении Даниила, гак называемая «новелла», создалась еще позже хронографической повести, значит, уже во второй половине XVII в. «Новелла, впрочем, увлекшись романтическим рассказом, совсем позабыла об основании Москвы в первой части», – справедливо пишет С. К. Шамбинаго о ее содержании. Однако причины создания такого странного памятника, каким является повесть об убиении Даниила Московского, остались неясными и после исследования С. К. Шамбинаго. Между тем и в бессмыслице хронологических показаний повести имеется своя закономерность.
Не надо производить большие исследования, чтобы заметить резкую разницу между первой и второй частями повести. Первая часть – это своеобразная песнь, «новелла», по выражению С. К. Шамбинаго, вторая – витиеватое и книжное повествование об Андрее Александровиче и Иване Калите. Перед нами произведения разного стиля. В песне имеется много народных выражений и образов: здесь и темные осенние ночи, и злая княгиня Улита, и пес—выжлец (борзая собака), обманщик—перевозчик и т. д. Имя Даниила точно случайно связано с рассказом, так как сами события происходят не в Москве, а то в Суздале, то на Оке. Во всей легенде нет ничего московского, и Кучковичи боятся, что раненый Даниил убежит «во град Владимир». Перед нами не московская, а суздальская легенда. Поэтому можно предполагать, что сам Даниил появился в легенде, вероятно, на место другого песенного персонажа, судя по именам княгини Улиты и Кучковичей – на место Андрея Боголюбского. Автор повести взял ходячую легенду, может быть, песнь о князе и неверной княгине, и соединил ее с прозаическими выписками из летописей, впрочем, далекими от известных нам летописных текстов. Получилось множество исторических несообразностей, в силу которых Н. М. Карамзин назвал автора повести об убиении Даниила Московского «совершеннейшим невеждой», основываясь на том, что в повести об убиении Даниила события XIII в. отнесены к XIV в.
Однако и невежество бывает разного рода. При всем своем невежестве автор иногда дает точные даты: 17 марта 1289 (6797) г. – день взятия Москвы князем Андреем Александровичем, 27 июня 1291 г. – устройство городских укреплений, смерть Андрея Александровича в 1300 (6808) г. Следует отметить, что подобные даты указаны в древнейшем тексте повести, помещенном в Сибирском сборнике. В изданных текстах эти события отнесены к концу XIV в.[92] Откуда взяты эти даты – неизвестно, их нет в летописных памятниках, за исключением года смерти Андрея Александровича. Трудно настаивать на их достоверности, но нельзя и отвергать, имея в виду, что кончина того же Андрея Александровича в большинстве летописей отнесена к 1304 г., а в Рогожском летописце – к 1308 г.[93]
Какими источниками, кроме устной суздальской легенды, пользовался автор повести об убиении Даниила Московского» Некоторый ответ на этот вопрос дает историческая справка о суздальском князе Андрее, который выступает мстителем за убитого Даниила. Исторический Андрей Александрович был старшим братом Даниила и умер почти одновременно с ним (в 1304 г.). У Андрея был сын Юр ий, который и по повести об убиении Даниила умер раньше отца. Здесь, как мы видим, «совершеннейший невежда» оказывается неожиданно осведомленным. У Юрия, по повести, был сын Дмитрий Георгиевич, которого взял на воспитание подросший Иван Калита. Тут показания повести уже не могут быть проверены, так как сведений о продолжении рода Андрея Александровича не имеется.[94]
Зачем же автору повести об убиении понадобилось вводить в свой рассказ забытого князя Андрея Александровича, оставившего по себе совсем не блестящую память " По – видимому, автор повести спутал двух Андреев. Почти современником Андрея Александровича был его дядя Андрей Ярославич, который считался родоначальником князей Шуйских. Крайне запутанные родословные счеты легко позволяли отождествить Андрея Ярославича с Андреем Александровичем, а также их сыновей. Сами Шуйские в XVI в. указывали свой род только от великого князя Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.), не восходя к своему родоначальнику Андрею Ярославичу.[95]
Вот здесь мы, кажется, и находим разгадку «совершенного невежества» автора повести об убиении Даниила. Текст повести ясно обнаруживает стремление показать, что Шуйские произошли от того же гнезда, что и московские великие князья. Поэтому автор повести не постеснялся ввести исторические несообразности и сделал Андрея Александровича мстителем за Даниила и хозяином Москвы. Андрей благословил своего племянника Ивана Данииловича «державствовати» в городе Москве. К Андрею как ближайшему родственнику, к дядюшке, везут малолетнего Ивана Данииловича. Автор повести всюду старается сблизить москвичей, владимирцев, суздальцев и ростовцев. Поэтому Андрей воспитывает, по повести, Ивана Калиту, а Калита воспитывает сына Андрея – Юрия.
Для кого нужна была подобная подтасовка летописных известий, притом столь отдаленного прошлого, какую цель преследовал автор повести об убиении Даниила Московского, сваливая в одну кучу самые различные исторические события " На этот вопрос, на наш взгляд, дают ответ события начала XVII в., связанные с воцарением Василия Шуйского. «Выкрикнутый» боярами и московскими посадскими людьми, Василий Иванович Шуйский тотчас же попытался обосновать свои права на московский престол происхождением от общего именитого предка – Александра Невского. Шуйский «учинился» на Московском государстве не только по выбору «всяких людей Московского государства», но и «по коленству», т. е. по происхождению, «по степени прародителей наших».[96]
О своих правах на московский престол Василий Шуйский говорит в первой же своей грамоте: «Учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем, его ж дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои, и по сем на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи, но по родству, яко ж обыкли на большая места седати»[97]
В этих словах находим все элементы второй части повести об убиении Даниила Московского с ее псевдолетописными справками. Шуйские ведут свой род от одного прародителя вместе с угасшим родом Калиты, у тех и у других один родоначальник – Александр Невский. Потомки Калиты сидят в Москве, а потомки Андрея Александровича – в Суздале, потому что они, как старшие, «обыкли на большая места седати». Так, те самые Шуйские, которые при Грозном тягались о старшинстве с другими боярами, внезапно предъявляют свои претензии на московский престол по праву первородства. Нет нужды говорить о том, что, утвердись Шуйские на престоле, и составленная ими родословная сделалась бы официальной. Тем самым претензии родственников угасшей династии (Мстиславских, Романовых), а также других боярских фамилий теряли всякое основание. «Совершеннейший невежда», таким образом, очень ловко старался обосновать права Шуйских на престол.
Дата возникновения повести, по нашему мнению, – начало XVII в.; она возникла не позже 1610 г. – времени свержения Василия Шуйского. С этим сходятся и показания древнейшей рукописи повести. Названная рукопись лишь недавно поступила в собрание Исторического музея в Москве и подробно описана М. В. Щепкиной.[98] По почерку и водяным знакам она должна быть отнесена к первой половине XVII в. Следовательно, сама повесть об убиении Даниила никак не может быть датирована серединой XVII в.
Между тем, автор повести об убиении Даниила Московского, конечно, знал уже повесть о зачале Москвы. Андрей Александрович «на утрии восстав и посмотрив по тем красным селам и слободам», так же как это сделал Юрий Долгорукий в повести о зачале Москвы. И там, и здесь действуют Стефан Кучка и его сыновья, там и здесь упоминаются московские «села красные». И в той, и в другой повести читаем известия с точными датами, относящимися к истории Москвы. Крымские татары, неверная жена Улита, мучительные казни, – все это ведет нас к XVI в., только что пережившему царствование Грозного. Как видим, повесть о зачале Москвы была одним из источников повести об убиении Даниила Московского и, следовательно, сама возникла в XVI в.
С. К. Шамбинаго с большой тонкостью подметил, что повесть об убиении Даниила (так называемая «новелла») – «достояние подвижного посада, ищущего в прошлом не фактов, а занимательности». Действительно, повесть была рассчитана не на ученых людей, а на тех «пирожников» и «шубников», которые возвели Шуйского на престол. Она соответствовала вкусам и понятиям людей XVI в. и в среде неученых людей она нашла читателей, которые часто и охотно ее переписывали. Недаром «села красные хорошие» Юрия Долгорукого напоминали о таком же Красном селе у самой черты города, жители которого так часто принимали участие в бурных событиях начала XVII в.
Наконец, прямым указанием на конец XVI – начало XVII в. как на время возникновения повести об убиении Даниила, могут служить заключительные слова повести о Москве как втором Иерусалиме. Напрасно С. К. Шамбинаго считает эти слова указанием на то, что повесть возникла во второй половине XVII в. По словам Ивана Тимофеева, царь Борис Годунов намеревался разрушить Успенский собор и построить в Москве новый храм, «яко же во Иерусалиме, во царствии си хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому».[99] Проект Бориса Годунова имел, несомненно, и своих апологетов, которые готовы были создать в Москве второй Иерусалим, подобно тому как позже «новый Иерусалим» был воздвигнут в окрестностях Москвы патриархом Никоном.
Хронологические несообразности и неточности обеих повестей о начале Москвы не лишают их некоторого исторического значения. Обе повести донесли до нас старое предание о древнем владетеле Москвы, Стефане Ивановиче Кучке. А это предание находит себе опору в существовании во второй половине XII в. двойного названия Москвы: «Москва, рекше Кучково» (иными словами: Москва, т. е. Кучково). Хорошо известно было и московское урочище – «Кучково поле» в районе Сретенских ворот.[100] Следует ли, отрицать достоверность существования боярина Кучки, если существовали «Кучковичи», убившие Андрея Боголюбского в XII в.» Предания связывали боярина Кучку и его сыновей и с Москвой, и с Суздалем. Таким образом, они сохранили нам память о боярском роде XII в. Историки литературы, конечно, оценят и литературные достоинства повести об убиении Даниила Московского, настоящей русской «новеллы» XVII в., по выражению С. К. Шамбинаго, насыщенной драматизмом событий, вводящей нас в круг тех поэтических произведений русских народных кругов, которые дошли до нас только в отрывках и, к сожалению, еще так мало оценены историками литературы.
Повести о начале Москвы и об убиении Даниила Московского, при всей их некнижности, могут быть причислены к той политической литературе, которая так развилась в Русском государстве XVI в. Повесть о зачале Москвы утверждает права на Москву родоначальника московских князей – Даниила Александровича, повесть об убиении Даниила Московского ставит другую цель – объяснить права суздальских князей на московский престол.
В этой небольшой статье я попытался обосновать свой взгляд на оба сказания о начале Москвы как на произведения XVI в. В моих построениях много гадательного, да иначе и не может быть при изучении недатированного памятника письменности, к тому же с явными чертами песенного творчества. Я разошелся в датировке этого памятника с С. К. Шамбинаго и попытался найти объяснение появлению подобного памятника в XVI в., отводя от его авторов обвинение в невежестве, считая, что и «невежество» имеет свою закономерность. А сказания о Москве – произведения достаточно яркие и в свое время должны были немало волновать современников. В данном случае их авторы в духе русской книжности начала XVII в. преследовали цель обосновать права Шуйских на русский престол. Ведь пользовались же распространением в XVII в. вымышленных разрядов в местнических и родословных спорах, а кн. М. М. щербатов включил сведения из них в свою историю, после чего их уже цитировали как непреложную истину.[101]
II
ПРЕДИСЛОВИЕ[102]
РОСТ И ЗАСЕЛЕНИЕ ГОРОДСКОЙ ТЕРРИТОРИИ
ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ МОСКОВСКОЙ ТОПОГРАФИИ
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ КРЕМЛЬ
Когда же и где владимирский источник соединился с московским преданием о боярине Кучке» Как мы видели, С. К. Шамбинаго относит повесть к середине и даже ко второй половине XVII в., но его ссылки на элементы баснословия, господствующего в повести, не убедительны. Ведь это баснословие вовсе не XVII в., а гораздо более раннего времени. Уже в сборнике XV в. находим статью «а се князи русьстии». В ней рассказывается о наказании Кучковичей, которых Всеволод Большое Гнездо «в коробы саждая, в озере истопил». В этой же статье имеется намек на более раннее мщение Михалка Юрьевича за брата: «и в первое лето мстил обиду брат его Михалко».[89] Таким образом, элементы повести сложились, по крайней мере, в XV в. Можно предполагать, что предание об убиении Андрея Боголюбского и о наказании Кучковичей существовало задолго до XVII в., отдельно от предания о первом владельце Москвы – боярине Кучке.
Ключом к установлению времени возникновения повести, конечно, надо считать ее введение, где говорится о трех Римах. Слова «кто убо чая или слыша, когда яко Москве граду царством слыти и многими царствы и страны обладати» говорят нам о нападках на Московское царство его внешних врагов. В середине XVII в., когда, по предположению С. К. Шамбинаго, возникла повесть о зачале Москвы, вопрос об обладании Москвой многими царствами был решен. По—иному дело обстояло во второй половине XVI в. Это было время приобретения первых завоеванных «царств» – Казанского и Астраханского. «Когда яко Москве… царствы и страны обладати», – в этих словах чувствуется неуверенность самого автора повести в правах Москвы, желание объяснить ее быстрое возвышение. Эти слова особенно понятны в устах автора второй половины XVI в., когда Стефан Баторий и польские публицисты насмешливо отзывались о претензиях Ивана IV производить свой род от римского цесаря Августа: «Альбо для лакомства, альбо для пыхи до Пруса якогось фальшивого, а николи на свете не бывалого брата цесаря Августа род свой выводить».[90] Перед нами произведение, создание которого легче отнести к XVI в., чем к позднейшему времени.
Подтверждение наших выводов найдем при рассмотрении повести об убиении Даниила Московского, так как она стоит в явной связи и в зависимости от повести о зачале Москвы. Эта повесть, названная С. К. Шамбинаго «новеллой», представляет собой сказочное повествование с фольклорными мотивами о князе Данииле Московском и княгине Улите.
Она начинается словами: «И почему было Москве царством быть и кто то знал, что Москве государством слыти».[91] Когда—то на месте Москвы стояли «села красные хороши» боярина Стефана Ивановича Кучки. У него были два красивых сына, «и не было столь хороших во всей Руской земле». Даниил приказал Кучке отдать ему сыновей в службу под угрозой разорения – «села твои красныя огнем пожгу». Кучка испугался и отдал сыновей Даниилу, который одного Кучковича сделал стольником, а другого чашником. Юноши приглянулись княжне Улите, и она вступила с ними в преступную связь. Улита и Кучковичи задумали убить князя и напали на него на охоте. Даниил ускакал на коне от убийц. Оставив коня, он побежал к перевозу на реке Оке. Перевозчик не узнал князя и отказался перевезти его на другой берег без денег: «лихи де вы люди оманчивы, како перевези за реку, удете, не заплатя перевозного». Князь снял золотой перстень и положил его на весло, протянутое перевозчиком, а тот взял перстень, оттолкнулся от берега и не посадил Даниила в лодку. Князь побежал возле реки и скрылся на ночь в маленьком срубе, где был погребен мертвец. А Кучковичи были в страхе, что его упустили, боясь мести князя Андрея Александровича, брата Даниила. Но злая княжна Улита дала им пса—выжлеца. Кучковичи пустили «напред себя пса выжлеца», и пес привел их к срубу. Братья нашли Даниила и убили его, вернулись в Суздаль и привезли Улите окровавленную княжескую одежду. У Даниила остался малолетний сын Иван, которого охранял верный слуга Давыд Тярдемив. По прошествии двух месяцев Давыд тайно взял княжича, примчался вместе с ним во Владимир к князю Андрею Александровичу и рассказал о злодеянии. Андрей собрал войско и пошел на Суздаль. Кучковичи бежали к отцу в Москву, а княгиня Улита попала в плен и была предана лютой смерти. Собрав войско, Андрей пошел на Москву, взял приступом «села и слободы красныя» и предал Кучку с сыновьями лютой смерти, и «седе в тех красных селах и слободах жительствовати», в Суздале же и Владимире посадил «державствовати» своего сына Георгия. Андрей воздвиг в Москве церковь Благовещения («невелику сущи древяную») и «около тех красных сел по Москве реке» построил город; «и оттоле нача именоватися … град Москва». Андрей Александрович умер и оставил Москву князю Ивану Данииловичу, который взял к себе своего сородича, внука Андрея Александровича от его рано умершего сына Юрия—Дмитрия Юрьевича, «а Суздаль град и Володимер град во свою же Московскую область державствовати приим». Далее говорится о приходе к Ивану Давидовичу митрополита Петра, который предсказал, что Москва прославится над всеми странами, «рекомый вторый Иерусалим».
По мнению С. К. Шамбинаго, повесть об убиении Даниила, гак называемая «новелла», создалась еще позже хронографической повести, значит, уже во второй половине XVII в. «Новелла, впрочем, увлекшись романтическим рассказом, совсем позабыла об основании Москвы в первой части», – справедливо пишет С. К. Шамбинаго о ее содержании. Однако причины создания такого странного памятника, каким является повесть об убиении Даниила Московского, остались неясными и после исследования С. К. Шамбинаго. Между тем и в бессмыслице хронологических показаний повести имеется своя закономерность.
Не надо производить большие исследования, чтобы заметить резкую разницу между первой и второй частями повести. Первая часть – это своеобразная песнь, «новелла», по выражению С. К. Шамбинаго, вторая – витиеватое и книжное повествование об Андрее Александровиче и Иване Калите. Перед нами произведения разного стиля. В песне имеется много народных выражений и образов: здесь и темные осенние ночи, и злая княгиня Улита, и пес—выжлец (борзая собака), обманщик—перевозчик и т. д. Имя Даниила точно случайно связано с рассказом, так как сами события происходят не в Москве, а то в Суздале, то на Оке. Во всей легенде нет ничего московского, и Кучковичи боятся, что раненый Даниил убежит «во град Владимир». Перед нами не московская, а суздальская легенда. Поэтому можно предполагать, что сам Даниил появился в легенде, вероятно, на место другого песенного персонажа, судя по именам княгини Улиты и Кучковичей – на место Андрея Боголюбского. Автор повести взял ходячую легенду, может быть, песнь о князе и неверной княгине, и соединил ее с прозаическими выписками из летописей, впрочем, далекими от известных нам летописных текстов. Получилось множество исторических несообразностей, в силу которых Н. М. Карамзин назвал автора повести об убиении Даниила Московского «совершеннейшим невеждой», основываясь на том, что в повести об убиении Даниила события XIII в. отнесены к XIV в.
Однако и невежество бывает разного рода. При всем своем невежестве автор иногда дает точные даты: 17 марта 1289 (6797) г. – день взятия Москвы князем Андреем Александровичем, 27 июня 1291 г. – устройство городских укреплений, смерть Андрея Александровича в 1300 (6808) г. Следует отметить, что подобные даты указаны в древнейшем тексте повести, помещенном в Сибирском сборнике. В изданных текстах эти события отнесены к концу XIV в.[92] Откуда взяты эти даты – неизвестно, их нет в летописных памятниках, за исключением года смерти Андрея Александровича. Трудно настаивать на их достоверности, но нельзя и отвергать, имея в виду, что кончина того же Андрея Александровича в большинстве летописей отнесена к 1304 г., а в Рогожском летописце – к 1308 г.[93]
Какими источниками, кроме устной суздальской легенды, пользовался автор повести об убиении Даниила Московского» Некоторый ответ на этот вопрос дает историческая справка о суздальском князе Андрее, который выступает мстителем за убитого Даниила. Исторический Андрей Александрович был старшим братом Даниила и умер почти одновременно с ним (в 1304 г.). У Андрея был сын Юр ий, который и по повести об убиении Даниила умер раньше отца. Здесь, как мы видим, «совершеннейший невежда» оказывается неожиданно осведомленным. У Юрия, по повести, был сын Дмитрий Георгиевич, которого взял на воспитание подросший Иван Калита. Тут показания повести уже не могут быть проверены, так как сведений о продолжении рода Андрея Александровича не имеется.[94]
Зачем же автору повести об убиении понадобилось вводить в свой рассказ забытого князя Андрея Александровича, оставившего по себе совсем не блестящую память " По – видимому, автор повести спутал двух Андреев. Почти современником Андрея Александровича был его дядя Андрей Ярославич, который считался родоначальником князей Шуйских. Крайне запутанные родословные счеты легко позволяли отождествить Андрея Ярославича с Андреем Александровичем, а также их сыновей. Сами Шуйские в XVI в. указывали свой род только от великого князя Дмитрия Константиновича (умер в 1383 г.), не восходя к своему родоначальнику Андрею Ярославичу.[95]
Вот здесь мы, кажется, и находим разгадку «совершенного невежества» автора повести об убиении Даниила. Текст повести ясно обнаруживает стремление показать, что Шуйские произошли от того же гнезда, что и московские великие князья. Поэтому автор повести не постеснялся ввести исторические несообразности и сделал Андрея Александровича мстителем за Даниила и хозяином Москвы. Андрей благословил своего племянника Ивана Данииловича «державствовати» в городе Москве. К Андрею как ближайшему родственнику, к дядюшке, везут малолетнего Ивана Данииловича. Автор повести всюду старается сблизить москвичей, владимирцев, суздальцев и ростовцев. Поэтому Андрей воспитывает, по повести, Ивана Калиту, а Калита воспитывает сына Андрея – Юрия.
Для кого нужна была подобная подтасовка летописных известий, притом столь отдаленного прошлого, какую цель преследовал автор повести об убиении Даниила Московского, сваливая в одну кучу самые различные исторические события " На этот вопрос, на наш взгляд, дают ответ события начала XVII в., связанные с воцарением Василия Шуйского. «Выкрикнутый» боярами и московскими посадскими людьми, Василий Иванович Шуйский тотчас же попытался обосновать свои права на московский престол происхождением от общего именитого предка – Александра Невского. Шуйский «учинился» на Московском государстве не только по выбору «всяких людей Московского государства», но и «по коленству», т. е. по происхождению, «по степени прародителей наших».[96]
О своих правах на московский престол Василий Шуйский говорит в первой же своей грамоте: «Учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Российском государстве царем и великим князем, его ж дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои, и по сем на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи, но по родству, яко ж обыкли на большая места седати»[97]
В этих словах находим все элементы второй части повести об убиении Даниила Московского с ее псевдолетописными справками. Шуйские ведут свой род от одного прародителя вместе с угасшим родом Калиты, у тех и у других один родоначальник – Александр Невский. Потомки Калиты сидят в Москве, а потомки Андрея Александровича – в Суздале, потому что они, как старшие, «обыкли на большая места седати». Так, те самые Шуйские, которые при Грозном тягались о старшинстве с другими боярами, внезапно предъявляют свои претензии на московский престол по праву первородства. Нет нужды говорить о том, что, утвердись Шуйские на престоле, и составленная ими родословная сделалась бы официальной. Тем самым претензии родственников угасшей династии (Мстиславских, Романовых), а также других боярских фамилий теряли всякое основание. «Совершеннейший невежда», таким образом, очень ловко старался обосновать права Шуйских на престол.
Дата возникновения повести, по нашему мнению, – начало XVII в.; она возникла не позже 1610 г. – времени свержения Василия Шуйского. С этим сходятся и показания древнейшей рукописи повести. Названная рукопись лишь недавно поступила в собрание Исторического музея в Москве и подробно описана М. В. Щепкиной.[98] По почерку и водяным знакам она должна быть отнесена к первой половине XVII в. Следовательно, сама повесть об убиении Даниила никак не может быть датирована серединой XVII в.
Между тем, автор повести об убиении Даниила Московского, конечно, знал уже повесть о зачале Москвы. Андрей Александрович «на утрии восстав и посмотрив по тем красным селам и слободам», так же как это сделал Юрий Долгорукий в повести о зачале Москвы. И там, и здесь действуют Стефан Кучка и его сыновья, там и здесь упоминаются московские «села красные». И в той, и в другой повести читаем известия с точными датами, относящимися к истории Москвы. Крымские татары, неверная жена Улита, мучительные казни, – все это ведет нас к XVI в., только что пережившему царствование Грозного. Как видим, повесть о зачале Москвы была одним из источников повести об убиении Даниила Московского и, следовательно, сама возникла в XVI в.
С. К. Шамбинаго с большой тонкостью подметил, что повесть об убиении Даниила (так называемая «новелла») – «достояние подвижного посада, ищущего в прошлом не фактов, а занимательности». Действительно, повесть была рассчитана не на ученых людей, а на тех «пирожников» и «шубников», которые возвели Шуйского на престол. Она соответствовала вкусам и понятиям людей XVI в. и в среде неученых людей она нашла читателей, которые часто и охотно ее переписывали. Недаром «села красные хорошие» Юрия Долгорукого напоминали о таком же Красном селе у самой черты города, жители которого так часто принимали участие в бурных событиях начала XVII в.
Наконец, прямым указанием на конец XVI – начало XVII в. как на время возникновения повести об убиении Даниила, могут служить заключительные слова повести о Москве как втором Иерусалиме. Напрасно С. К. Шамбинаго считает эти слова указанием на то, что повесть возникла во второй половине XVII в. По словам Ивана Тимофеева, царь Борис Годунов намеревался разрушить Успенский собор и построить в Москве новый храм, «яко же во Иерусалиме, во царствии си хотяше устроити, подражая мняся по всему Соломону самому».[99] Проект Бориса Годунова имел, несомненно, и своих апологетов, которые готовы были создать в Москве второй Иерусалим, подобно тому как позже «новый Иерусалим» был воздвигнут в окрестностях Москвы патриархом Никоном.
Хронологические несообразности и неточности обеих повестей о начале Москвы не лишают их некоторого исторического значения. Обе повести донесли до нас старое предание о древнем владетеле Москвы, Стефане Ивановиче Кучке. А это предание находит себе опору в существовании во второй половине XII в. двойного названия Москвы: «Москва, рекше Кучково» (иными словами: Москва, т. е. Кучково). Хорошо известно было и московское урочище – «Кучково поле» в районе Сретенских ворот.[100] Следует ли, отрицать достоверность существования боярина Кучки, если существовали «Кучковичи», убившие Андрея Боголюбского в XII в.» Предания связывали боярина Кучку и его сыновей и с Москвой, и с Суздалем. Таким образом, они сохранили нам память о боярском роде XII в. Историки литературы, конечно, оценят и литературные достоинства повести об убиении Даниила Московского, настоящей русской «новеллы» XVII в., по выражению С. К. Шамбинаго, насыщенной драматизмом событий, вводящей нас в круг тех поэтических произведений русских народных кругов, которые дошли до нас только в отрывках и, к сожалению, еще так мало оценены историками литературы.
Повести о начале Москвы и об убиении Даниила Московского, при всей их некнижности, могут быть причислены к той политической литературе, которая так развилась в Русском государстве XVI в. Повесть о зачале Москвы утверждает права на Москву родоначальника московских князей – Даниила Александровича, повесть об убиении Даниила Московского ставит другую цель – объяснить права суздальских князей на московский престол.
В этой небольшой статье я попытался обосновать свой взгляд на оба сказания о начале Москвы как на произведения XVI в. В моих построениях много гадательного, да иначе и не может быть при изучении недатированного памятника письменности, к тому же с явными чертами песенного творчества. Я разошелся в датировке этого памятника с С. К. Шамбинаго и попытался найти объяснение появлению подобного памятника в XVI в., отводя от его авторов обвинение в невежестве, считая, что и «невежество» имеет свою закономерность. А сказания о Москве – произведения достаточно яркие и в свое время должны были немало волновать современников. В данном случае их авторы в духе русской книжности начала XVII в. преследовали цель обосновать права Шуйских на русский престол. Ведь пользовались же распространением в XVII в. вымышленных разрядов в местнических и родословных спорах, а кн. М. М. щербатов включил сведения из них в свою историю, после чего их уже цитировали как непреложную истину.[101]
II
СРЕДНЕВЕКОВАЯ МОСКВА В XIV–XV ВЕКАХ
ПРЕДИСЛОВИЕ[102]
Это исследование основано на другой книге – «Древняя Москва», напечатанной в 1947 году, но оно не является просто переработкой более раннего текста, как в этом легко убедиться читателю. В «Древней Москве» я ставил своей основной задачей доказать, что «Москва со времени первого появления своего на страницах летописей была городом, а не боярской усадьбой, что она развивалась вначале как небольшой, а позже как крупный торговый и ремесленный город Восточной Европы, связанный с большим международным обменом, в который были втянуты страны Востока и Средиземноморья, а позже Запада». Теперь нет необходимости эту мысль доказывать, так как она уже принята в нашей исторической литературе (см.: История Москвы. Т. 1. Изд—во АН СССР).
Основной задачей, которую я стараюсь разрешить в этой новой книге, является более или менее всестороннее освещение жизни русского средневекового города XIV–XV столетий. Исследование ограничено рамками этих столетий, потому что предшествующие века в истории Москвы освещены только немногими письменными свидетельствами и археологическими находками, сделанными на ограниченной территории.
Есть основания и для ограничения нашего исследования XV веком, так как с конца этого столетия для Москвы начинается новый период. Внешним его показателем является строительство Кремля и переустройство посадов при Иване III. В области политической истории важнейшие события в истории России вообще и в истории Москвы в частности – это присоединение Новгорода (1478 г.) и падение татарского ига (1480 г.). В се эти события почти совпадают по времени. Поэтому автор старается по возможности не заходить за эту грань.
Основной задачей, которую я стараюсь разрешить в этой новой книге, является более или менее всестороннее освещение жизни русского средневекового города XIV–XV столетий. Исследование ограничено рамками этих столетий, потому что предшествующие века в истории Москвы освещены только немногими письменными свидетельствами и археологическими находками, сделанными на ограниченной территории.
Есть основания и для ограничения нашего исследования XV веком, так как с конца этого столетия для Москвы начинается новый период. Внешним его показателем является строительство Кремля и переустройство посадов при Иване III. В области политической истории важнейшие события в истории России вообще и в истории Москвы в частности – это присоединение Новгорода (1478 г.) и падение татарского ига (1480 г.). В се эти события почти совпадают по времени. Поэтому автор старается по возможности не заходить за эту грань.
РОСТ И ЗАСЕЛЕНИЕ ГОРОДСКОЙ ТЕРРИТОРИИ
ОБЩИЕ ОСОБЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ МОСКОВСКОЙ ТОПОГРАФИИ
Историк наталкивается на почти непреодолимые трудности, когда по обрывочным заметкам летописей и актов ему приходится восстанавливать черты древнего города, обычно основательно стертые прошедшими столетиями. Это в особенности можно сказать об изучении топографии древней Москвы XIV–XV веков. Для этого имеются свои основания. Ведь Москва в названные столетия только начинала принимать вид большого города. Позднейшее величие города повлекло за собой его переустройство и коренным образом изменило первоначальный облик Москвы. Московские здания великокняжеского периода казались мелкими и незначительными для позднейшего времени и были заменены более богатыми постройками. Поэтому сохранившиеся памятники древней великокняжеской Москвы не только редки, но и относительно малозначительны по сравнению, например, с памятниками Новгорода и Пскова того же времени.
Особенно трудно изучать топографию древнейшей Москвы XII–XIII столетий, так как летописи не сохранили нам ни одного топографического приурочивания, которое могло бы быть достоверно отнесено к XII–XIII векам. Поэтому, реконструируя картину древнего города в эти столетия, мы будем опираться главным образом на свидетельства позднейшего времени.
Особенно трудно изучать топографию древнейшей Москвы XII–XIII столетий, так как летописи не сохранили нам ни одного топографического приурочивания, которое могло бы быть достоверно отнесено к XII–XIII векам. Поэтому, реконструируя картину древнего города в эти столетия, мы будем опираться главным образом на свидетельства позднейшего времени.
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ КРЕМЛЬ
Наиболее ранней частью исторической Москвы является Кремль. По мнению И. Е. Забелина, это «первоначальное кремлевское поселение города Москвы» основалось здесь в незапамятные времена.[103] Однако в явном противоречии с этим утверждением стоит то обстоятельство, что еще в XV веке москвичи твердо помнили о «боре», из деревьев которого была построена первая московская церковь Рождества Предтечи. Предание об этой церкви занесено в летопись под 1461 годом по случаю построения каменной церкви вместо деревянной. Говорят некоторые, замечает летописец, то была первая церковь в Москве: на том месте бор был, и церковь та в том лесу («в том лесе») была срублена тогда, она была соборной церковью при Петре митрополите, и двор митрополичий был тут.[104]