Страница:
- Мне кажется, что мой обморок длился несколько столетий... Да,
столетий... Сначала я попал в джунгли. Путь мне преграждали стволы
деревьев, поваленные бурей. Под ногами чавкало болото, с веток свисали то
ли лианы, то ли змеи...
Немец слушал красочный рассказ Ильерасагуа и лишь покачивал головой.
Он понял, какое могущественное снадобье волею судеб попало в его руки.
Наркоман Четопиндо едва ли устоит против этого оружия.
Ильерасагуа до глубокой ночи рассказывал Миллеру о своем приступе.
Несчастный изобретатель ужасно боялся, что он повторится, но еще больше,
что о нем узнает генерал и тогда он, Ильерасагуа, выйдет из игры. Карло
успокоил его, обещав сохранить все в тайне.
Через четыре дня, когда вопрос с боеприпасами окончательно прояснился,
они расстались приятелями.
Карло больше не повторял свой рискованный эксперимент с веществом из
пробирки: он уже примерно представлял себе, какая доза необходима на один
прием. Нужно взять один-единственный, почти незаметный для глаза
кристаллик. Для того чтобы удобнее было пользоваться веществом, надо
досыпать в пробирку сахару, подумал Миллер.
- Что ты собираешься делать с этим снадобьем, Карло? - спросил
Ильерасагуа, с интересом наблюдая за действиями гостя.
- Советую не болтать лишнего, - многозначительно произнес немец,
тщательно пряча пробирку. - Шеф, сам знаешь, не любит болтунов. Ты рецепт
не потерял?
- Какой рецепт?
- Бумажку, на которую ты переписал структурные химические формулы, -
пояснил Миллер.
- Листок у меня здесь, - Ильерасагуа похлопал по карману.
- Лучше отдай его мне, раз у тебя такие приступы... - приказал немец.
- Возможно, через какое-то время нам понадобится еще одна порция этой
штуковины. Тогда я привезу тебе эти формулы. А сейчас проводи меня до
автобуса.
- Эта штуковина называется диэтил... - начал Ильерасагуа.
- Прикуси язык! - зло прервал его Миллер.
Изобретатель поправил сползающие очки.
- О своем приезде ты извести меня заранее, Карло, - попросил он, - с
этим снадобьем возни много, и сырье нужно заранее раздобыть.
- Я пришлю телеграмму.
- Ты что! - замахал руками Ильерасагуа, испуганно глядя на гостя. - У
нас в городе полиция всю почту проверяет.
- Телеграмма будет условная. Ну, скажем, такая... - Немец на секунду
задумался, потом продолжил: - "У дяди разыгралась подагра, приготовьте
лекарство". И скажу тебе напоследок одну вещь: если хоть одна живая душа
узнает о снадобье, которое ты соорудил, пеняй на себя. Тогда я за твою
жизнь не дам и ломаного гроша. У генерала руки длинные, сам знаешь. Да что
Четопиндо, - повысил голос Карло, - я сам тебя задушу, вот этими руками!
- Никто не узнает об этом, Карло, клянусь! - испуганно ответил
взъерошенный человечек.
- Смотри, если что, со дна океанского достану, - пообещал Миллер,
глядя на дорогу.
Химик поджал губы:
- Что же я, враг себе?
Вдали в клубах пыли показался автобус.
- Всюду дожди, а у нас сушь, - произнес Ильерасагуа и добавил: - Не
знаю, застанет ли меня на месте твоя телеграмма, Карло...
- За тобой слежка? Ты заметил "хвост"? - встревоженно схватил его за
плечо немец. - Что же ты сразу мне не доложил?
- Слежки пока нет. Но ты же сам видел, как я болен, - вздохнул
Ильерасагуа. - Еще парочка таких приступов - и на меня смело можно
натягивать смирительную рубашку.
- А, вот ты о чем... - успокоился Миллер. - Приезжай в Санта-Риту, там
мы найдем тебе отличного врача, тебя подлечат.
Через минуту угрюмый крепкий батрак с холодными глазами катил в
столицу. Автобус трясся, поскрипывал на поворотах, за окнами проплывали
унылые пейзажи.
С попутчиками - такими же, как он, батраками, бродячими торговцами,
людьми без определенных занятий - он в разговоры не вдавался, помалкивал,
глядел в окошко. Слабо всхолмленные поля сменялись лесами, изредка мелькали
убогие постройки погонщиков скота, проплывали помещичьи гасиенды.
На горизонте показались далекие, словно бесплотные горы, плавающие в
белесом небе. Одна из вершин курилась - это был знаменитый действующий
вулкан.
Миллер перебирал в памяти события прошедших дней. Задание шефа он
выполнил. А кроме того, судьба послала ему удивительный шанс. Нужно
действовать решительно, чтобы этот шанс не упустить. С этой мыслью немец
сошел на автобусной станции Санта-Риты.
Талызин и Вероника Николаевна встретились в коридоре в первый же день
занятий, сразу после каникул.
Талызин изучал у доски объявлений новое расписание. Барановская,
против обыкновения, шла налегке, поманивая пустым портфелем.
- Что дома? - спросил Талызин, когда они поздоровались. - Как Сережка,
мама?
- Мама приболела, простудилась где-то в очереди. А Сергей молодцом. В
остальном - никаких новостей. А ты почему не заходишь?
- Работал много. На товарной станции. А потом решил сдать последний
спецпредмет досрочно.
- Приходи к нам вечерком, Сергей будет рад. Он часто о тебе
спрашивает. Договорились?
- Спасибо, Ника, - обрадованно произнес Талызин.
Продолжая разговор, они отошли в сторонку, к окну.
- Как диплом? - спросила Вероника. - Много успел за каникулы?
- Грызем гранит науки. Зубы пока целы, и на том спасибо. Да что мы все
о делах? - спохватился Талызин. - Слушай, какие у тебя планы на сегодняшний
вечер?
- Никаких, - пожала плечами Барановская.
- Давай сходим в кино.
- С удовольствием, - согласилась Вероника. - Сто лет в кино не была!
Встретились, как договорились, у афишной тумбы, и долго выбирали, куда
пойти.
- "Антоша Рыбкин"! - радостно воскликнул Иван, указав пальцем на
строку в афише.
- Это же старая комедия, ей больше трех лет... Она выпущена, кажется,
в сорок втором году Алмаатинской киностудией.
- Знаешь, Ника, мне почему-то очень хотелось посмотреть этот фильм, но
не пришлось.
- Что ж, "Антоша" так "Антоша". Пошли, - решила Барановская.
Фойе было полупустым, несмотря на вечерний сеанс. Играл оркестр,
певица исполняла "Синий платочек", явно подражая в своей манере Клавдии
Шульженко.
Иван взял за руку Веронику, но она тихонько высвободила ее.
- Послала я, Ваня, еще полдюжины запросов по разным адресам, -
произнесла она, невидяще глядя перед собой. - Ума не приложу, куда бы еще
написать... Может, ты присоветуешь?
- Подумаем, Ника. Но сначала я должен посоветоваться с одним моим
знакомым.
- Дельный человек?
- Очень.
- Только не откладывай, ладно? - попросила Вероника.
- Завтра же позвоню, - пообещал Иван.
Фильм показался Талызину привлекательным и смешным. Правда,
взволнованный близостью Вероники, Иван смотрел на экран не очень
внимательно.
После кино зашли в Сокольнический парк, оказавшийся по пути, долго
бродили по заснеженным аллеям.
- Расскажи о себе, Ваня, - негромко попросила Вероника и взяла
Талызина под руку.
- Что?
- Все, - коротко пояснила она.
- Все не получится.
- Почему?
- Слишком много времени понадобится. Тебе надоест слушать, - попытался
отшутиться Талызин.
- Ну, расскажи тогда хоть что-нибудь, - снова попросила Вероника,
женским чутьем понявшая, что коснулась чего-то запретного, о чем Ивану
говорить тяжело или неприятно. - Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе -
почти ничего.
Талызин рассказал о войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем
одиночестве, о том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике
хотелось расспросить его о родителях, но что-то удержало ее от этого
вопроса.
- Теперь вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из
этого получится, - заключил Талызин свой рассказ.
- А есть у тебя друзья, Ваня? - спросила с участием Вероника.
- Видно, я стал трудно сходиться с людьми. А прежних друзей отняла
война. Ты сейчас у меня самый близкий друг...
Несколько минут шли в молчании. Навстречу им промчалась по аллее
весело галдящая стайка подростков на лыжах.
- А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.
- Счастливее... - задумчиво повторила Вероника. - Знаешь, муж так и не
видел Сережу. Фотокарточку, правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла
ли. Успел ли он получить до того как... пропал. А на отца в сорок втором
пришла похоронка, он был в ополчении...
Больше всех приходу Талызина радовался Сережа. Иван всегда приносил
ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.
- Дядь Вань, пошли строить крепость! - говорил Сережа, и они шли во
двор, где возводили сложное строение из снега, льда и веток - предмет
пристального внимания и зависти окрестных мальчишек, которые, впрочем,
скоро подключились к работе.
Иван и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали
вокруг крепости защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который
начинался прямо в конце их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а
иной раз - по магазинам за покупками, по списку, который составляла
Агриппина Захаровна.
- Чего ты ждешь? - как-то сказала она Веронике. - Ты же видишь,
человек порядочный, положительный...
- Не пьет, не курит, - попыталась Вероника перевести разговор в шутку.
- Да, не пьет и не курит, если угодно! - повысила голос Агриппина
Захаровна. - И он любит тебя, неужели ты слепая?
- Знаю, - тихо произнесла Вероника.
- Посмотри на себя, - продолжала мать. - Как ветка, высохла. Сколько
можно ждать-то?
- Всю жизнь.
- Сколько уже лет нет писем! Сколько времени прошло, как война
кончилась!.. Когда же ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в
эмпиреях! Коли остался жив - дал бы о себе знать.
- Ты же знаешь, на войне всякое бывает. Может быть, он выполняет
особое задание, не имеет права писать домой... Помнишь, я приносила книжку?
- устало возражала Вероника.
- О господи! - всплеснула руками Агриппина Захаровна. - Ты иногда
рассуждаешь как ребенок, мне просто страшно становится за тебя. Помру -
совсем беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках. Как можно верить
всяким выдумкам? Мало ли чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе,
голубушка, - произнесла веско мать. - Не хочешь о себе, так хоть о Сереже
подумай. Ребенку нужен отец. - Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на
мальчика, увлеченного "конструктором", который недавно подарил Талызин. -
Вчера они играли тут с Иваном, - мать перешла на шепот, - а я на кухне
была. Иду в комнату и слышу - Сережка говорит: "Дядь Ваня, хочешь быть моим
папой?". Я и остановилась.
- Ну, а Иван? - спросила Вероника дрогнувшим голосом.
- Он взял его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: "Хочу.
Очень хочу, Сережа".
Вероника отвернулась.
- Что скажешь? - наседала мать.
- Слишком просто все у тебя получается, мама, - покачала головой
Вероника.
- А у тебя слишком сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: "Спящий в
гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий".
- Ненужный разговор, мама. Оставим его, - решительно оборвала
Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.
Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.
- Что принес, дядь Вань? - спросил он после того, как Талызин,
подбросив его в воздух, поставил на место.
- Сергей! - укоризненно произнесла Вероника.
- А что? Вопрос по существу, - весело сказал Иван и, достав из кармана
игрушечный грузовик ядовито-зеленого цвета, протянул подарок мальчику,
который тут же принялся катать машину по полу.
Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.
- Сегодня день подарков, Ника! - продолжал Талызин. - У меня и для
тебя есть кое-что.
- Люблю подарки, - улыбнулась Вероника, протягивая руку.
- Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?
- В Новосибирске? - удивленно повторила Вероника.
- Да.
- Никого у меня там нет, - покачала она головой. - А почему ты,
собственно, спрашиваешь?
- Нет, ты вспомни, вспомни, - настаивал Талызин.
Вероника опустила руку:
- На что-что, а на память, слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем
дело?
Иван достал письмо из кармана.
- Вот, почтальонша только что у калитки передала. Для тебя. От
неизвестной мне девушки по имени... Ты чего испугалась, глупая?
- Дай сюда.
Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес,
некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец,
решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы
прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.
Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой
наблюдал за ней.
Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.
Талызин кинулся к ней:
- Ника, что случилось?
- Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, - повторяла она словно в бреду.
В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.
- Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?
- Я всегда знала, что он жив, - произнесла Вероника и разрыдалась.
Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала
"на свой страх и риск" и просила извинить, что берет на себя смелость
сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не
возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что
не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один,
скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а
состояние его не улучшилось. "Не знаю, какое решение Вы примете, но не
написать Вам я не могла", - заключала письмо медсестра.
Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к
вешалке и стала одеваться.
- Ты куда? - спросила мать.
- За билетом на вокзал. - Вероника держалась спокойно, только чуть
подрагивающий голос выдавал волнение.
- Можно, и я пойду с тобой? - спросил Талызин. - С билетами сейчас
туго...
Вероника кивнула.
По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое
лицо, ставшее таким дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо
рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.
Хорошо бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать
куда-нибудь, все поменять в жизни? Немного отдает ребячеством... Нет!
Бросать институт глупо: учеба заканчивается, осталось совсем немного. И
есть у него две-три идеи насчет разведки полезных ископаемых, профессор
признал их заслуживающими внимания.
Троллейбус, в котором они ехали, медленно вползал на Крымский мост.
Монументальный вход в Центральный парк культуры и отдыха остался по левую
руку.
Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.
С билетами действительно оказалось трудно - начались школьные
каникулы, и все поезда были забиты.
Талызин безрезультатно простоял полтора часа в воинскую кассу, затем
отвел в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то
с ним толковал.
Вероника, присев на краешек освободившейся скамьи, безучастно
наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.
- Понимаешь, какая штука, - растерянно пробормотал он. - Билет можно
взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.
- На сегодня? - оживилась Вероника. - Это еще лучше! Тогда я смотаюсь
домой за вещами.
- Не успеешь, - покачал головой Талызин. - До отхода поезда, - он
глянул на часы, - тридцать пять минут.
- Собственно, мне и не надо ничего, - решила Вероника. - Поеду так.
- Места - только в общем вагоне.
- Боже мой, да какое это имеет значение?! - воскликнула Вероника. - Я
готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам...
- Ладно, беру билет.
Иван отошел и, вернувшись через короткое время, вручил Веронике
твердый картонный прямоугольник.
- Только не потеряй, - сказал он. - Ты в таком состоянии...
- Я совершенно спокойна, - возразила Вероника, но лихорадочно
блестевшие глаза выдавали ее волнение.
- Пойдем буфет поищем, кофе попьем, - предложил Талызин, посмотрев на
вокзальные часы.
- Пойдем, - безучастно согласилась она.
Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.
- Послушай, может, я с тобой поеду? - неожиданно предложил Иван. - Ты
совсем какая-то отключенная...
- Нет-нет, что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, - заверила
Вероника.
- Хорошо, только возьми себя в руки.
- А ты заскочи к маме... - Вероника запнулась. - Скажи, как сложилось.
Ладно? И сообщи на работу.
- Само собой, - кивнул Иван.
На какой-то миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие
толпы пассажиров с узлами, чемоданами и детишками, и длинная молчаливая
очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками...
- Не грусти, Ваня. - Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть
вокзальный гул. - Кто же виноват, что так сложилось? - Она положила ладонь
на его руку. - Так даже лучше...
- Пойдем на перрон.
Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.
Талызин вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и
отдал Веронике.
- Возьми хоть на обратную дорогу, - сунула она ему в карман смятую
купюру. Сзади успел вырасти немалый хвост. Билетов в общий вагон было
продано явно больше, чем он мог вместить.
- Если нужна какая-то помощь... - начал Талызин. - В общем, если что,
дашь мне телеграмму, помогу.
- Я знаю, - просто сказала Вероника.
Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.
Какой-то инвалид с костылями подвинулся, освободив для Вероники
местечко. Он был навеселе и то и дело отгадывал залихватский чуб,
закрывающий глаза. Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и
промолчал.
Последние минуты тянулись особенно медленно.
- Ой, чуть с собой не увезла... - Вероника открыла сумочку, достала
продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.
- Вишь, забывчивая у тебя жинка, гражданин-товарищ, - подмигнул
инвалид Талызину.
Народу в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было,
и груда узлов и чемоданов росла на полу.
- Ты выбраться не сможешь, - забеспокоилась Вероника.
- А что, по стопочке? - предложил Талызину инвалид и, не дождавшись
ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.
- Знаешь, Ваня, что меня больше всего мучает? - еле слышно произнесла
Вероника.
- Что?
- Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда...
Толстая проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода
поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.
Едва Талызин соскочил с подножки, поезд тронулся. Двигался он
медленно, словно нехотя.
Иван шел рядом с вагоном, заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло
тускло просматривалось печальное лицо Вероники.
"Словно лик скорбящей богоматери", - подумал Талызин.
На следующий день, выполнив все поручения Вероники, Талызин отыскал
телефон-автомат и позвонил Андрею Федоровичу. Он почувствовал вдруг
настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.
Сначала он позвонил ему на работу. Телефон не отвечал. Тогда, без
особой надежды, Иван набрал его домашний номер. Против ожидания, Андрей
Федорович оказался дома. Разговор, однако, получился каким-то странным. В
голосе Андрея Федоровича, обычно сдержанного и спокойного, сквозили
тревожные нотки.
- Добрый день, Андрей Федорович, - начал Талызин. - Мне хотелось бы
спросить...
- А, узнаю, узнаю, - поспешно перебил собеседник, не называя его по
имени.
- Нельзя ли...
- Я приехал домой на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут.
Так что времени у меня нет, - ровным голосом проговорил Андрей Федорович и
повесил трубку.
Иван некоторое время слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть,
что произошло. "Заболел? Не узнал меня? Или, может, я чем-то провинился
перед ним?"
Повесив трубку, Талызин машинально оглянулся. К телефону-автомату уже
выстроилась очередь, и кто-то из самых нетерпеливых стучал в стекло
пятнадцатикопеечной монетой.
Он вышел из кабины как в тумане. Быстро перебрал в памяти весь
короткий, сумбурный разговор, в голове всплыла фраза: "Выхожу через
двадцать минут". "Через двадцать минут", - вслух повторил Талызин.
В следующее мгновение он подскочил к краю тротуара и остановил такси.
Назвав адрес, попросил водителя:
- Гони вовсю! Очень тороплюсь. У нас - восемнадцать минут.
Шофер покачал головой и тронул машину.
Талызин выскочил из такси в тот момент, когда Андрей Федорович выходил
из дома. Заметив Ивана, он жестом отпустил свою машину и, едва та скрылась
за углом, подошел и предложил:
- Пройдемся?
Они свернули на набережную, где из-за пронзительного ветра не было ни
души. Молча миновали баржу, превращенную в плавучий ресторан.
- Я приехал, потому что очень огорчился нашим телефонным разговором, -
первым нарушил молчание Талызин.
Андрей Федорович промолчал, ограничившись кивком.
- Что случилось?
- Пока не случилось, но может случиться, - проговорил Андрей
Федорович. - Теперь, Ваня, многое случается... Но об этом говорить не
будем.
- А о чем будем?
- О тебе. Как идет учеба в институте?
- Нормально. Курс фактически закончил, осталась только преддипломная
практика да защита диплома.
- Это хорошо. - Казалось, эта одобрительная реплика относится не к
словам Талызина, а к каким-то затаенным мыслям Андрея Федоровича. - Удачно,
Иван, что ты позвонил. Я сам собирался разыскать тебя. А на разговор по
телефону не обижайся. Суть, сам понимаешь, не в форме.
Когда они повернули на другую улицу, Андрей Федорович остановился.
- В нашу страну, я узнал, из-за рубежа приходят запросы на
специалистов. Есть и из Южной Америки. Больше всего требуются, представь
себе, горные инженеры.
- И что?
- Ты должен уехать. Пока подпишешь контракт на три года, а там видно
будет.
- Но у меня преддипломная...
- Вот там ее и пройдешь, свою практику, - махнул рукой Андрей
Федорович. - Парень ты способный, это проверено.
- Почему такая спешка?
- Этого сказать тебе не могу.
- Но все-таки...
- Ты мне веришь?
- Верю.
- Тогда собирайся. Вместо диплома получишь пока справку, что прошел
полный курс наук в Горном институте и можешь занимать инженерную должность.
- Может быть, я снова мобилизован? - осенило Талызина. - У меня новое
задание?
- Задание одно: уехать. Как можно скорее. И желательно - подальше.
...В общежитие Талызин возвращался оглушенным. Особенно потрясли его
слова Андрея Федоровича: "Мне больше не звони. И увидеться скоро едва ли
сможем. Все варианты командировки, что станут тебе предлагать, - будут
подбираться по моему поручению. А если необходимо будет связаться с тобой -
я это сделаю сам".
Миллер завершил обстоятельный доклад о результатах своей поездки,
однако медлил покидать кабинет генерала.
- Ну, что еще, Карло? - спросил Четопиндо.
- У меня есть для тебя, Артуро, нечто интересненькое. - Миллер
небрежно развалился в кресле, чего раньше никогда не позволял себе в
присутствии Четопиндо.
Тот пребывал, однако, в благодушном настроении и сделал вид, что не
обратил внимания на развязность помощника. Впрочем, каково будет настроение
шефа в следующую минуту, предугадать было трудно, оно скакало словно
температура у больного лихорадкой.
Миллер попросил:
- Пусть принесут чаю.
Несколько удивленный и заинтригованный, Четопиндо вызвал секретаря и
отдал соответствующее распоряжение.
Когда на столе шефа появился чай, помощник встал и тщательно запер
дверь кабинета.
- Ты не утопить меня вздумал? - поинтересовался Четопиндо, с
возрастающим интересом наблюдая за действиями Миллера. - Только учти,
Карло, что стакан чаю - не бассейн, а я - не Гарсиа...
Миллер промолчал. Жестом фокусника он достал из кармана пробирку,
которую привез из командировки.
- Что это? - спросил генерал.
- Райское блаженство, Артуро.
- А точнее?
- Это наркотик, который соединяет в себе все лучшие, самые драгоценные
свойства всех прежних.
- Забавно.
- Этот белый порошок тонизирует - и расслабляет, усыпляет - и
заставляет бодрствовать, он дает возможность в течение одной минуты прожить
целую жизнь, равную столетию, - вдохновенно распинался Миллер.
- А может, ты задумал не утопить, а отравить меня, а? - сощурился
Четопиндо. - Ладно. Ты примешь порошок первым, - решил, немного подумав,
генерал.
Пока Миллер осторожно вытряхивал кристаллики в стакан, Четопиндо с
вожделением следил за пробиркой. Миллер знал, что генералу не терпится
попробовать новое снадобье.
- Второй стакан ни к чему. Будем пить из одного, - сказал Четопиндо.
Карло размешал чай ложечкой и поднес стакан к губам, подумав: "В
первый и последний раз..." На вкус это был самый обычный чай, лишенный
какого бы то ни было привкуса. Немудрено, что Ильерасагуа не заподозрил
ничего неладного во время их чаепития.
- Помирать, так вместе! - сказал Четопиндо и тоже отхлебнул из
стакана. - Ты разыгрываешь меня, Карло! - воскликнул он. - Это же обычный
чай.
Помощник и сам решил было, что среди крупинок сахара не оказалось ни
одной частицы снадобья.
Он понимал, что, устраивая эту пробу, рискует многим, слишком многим.
Зато, если удастся пристрастить Четопиндо к новому наркотику, генерал в его
руках.
Через короткое время Миллер почувствовал, что голова его становится
ясной, как бы прозрачной. Это было удивительное, ни с чем не сравнимое,
новое для него ощущение. Понятия "трудно" или "невозможно" для него теперь
столетий... Сначала я попал в джунгли. Путь мне преграждали стволы
деревьев, поваленные бурей. Под ногами чавкало болото, с веток свисали то
ли лианы, то ли змеи...
Немец слушал красочный рассказ Ильерасагуа и лишь покачивал головой.
Он понял, какое могущественное снадобье волею судеб попало в его руки.
Наркоман Четопиндо едва ли устоит против этого оружия.
Ильерасагуа до глубокой ночи рассказывал Миллеру о своем приступе.
Несчастный изобретатель ужасно боялся, что он повторится, но еще больше,
что о нем узнает генерал и тогда он, Ильерасагуа, выйдет из игры. Карло
успокоил его, обещав сохранить все в тайне.
Через четыре дня, когда вопрос с боеприпасами окончательно прояснился,
они расстались приятелями.
Карло больше не повторял свой рискованный эксперимент с веществом из
пробирки: он уже примерно представлял себе, какая доза необходима на один
прием. Нужно взять один-единственный, почти незаметный для глаза
кристаллик. Для того чтобы удобнее было пользоваться веществом, надо
досыпать в пробирку сахару, подумал Миллер.
- Что ты собираешься делать с этим снадобьем, Карло? - спросил
Ильерасагуа, с интересом наблюдая за действиями гостя.
- Советую не болтать лишнего, - многозначительно произнес немец,
тщательно пряча пробирку. - Шеф, сам знаешь, не любит болтунов. Ты рецепт
не потерял?
- Какой рецепт?
- Бумажку, на которую ты переписал структурные химические формулы, -
пояснил Миллер.
- Листок у меня здесь, - Ильерасагуа похлопал по карману.
- Лучше отдай его мне, раз у тебя такие приступы... - приказал немец.
- Возможно, через какое-то время нам понадобится еще одна порция этой
штуковины. Тогда я привезу тебе эти формулы. А сейчас проводи меня до
автобуса.
- Эта штуковина называется диэтил... - начал Ильерасагуа.
- Прикуси язык! - зло прервал его Миллер.
Изобретатель поправил сползающие очки.
- О своем приезде ты извести меня заранее, Карло, - попросил он, - с
этим снадобьем возни много, и сырье нужно заранее раздобыть.
- Я пришлю телеграмму.
- Ты что! - замахал руками Ильерасагуа, испуганно глядя на гостя. - У
нас в городе полиция всю почту проверяет.
- Телеграмма будет условная. Ну, скажем, такая... - Немец на секунду
задумался, потом продолжил: - "У дяди разыгралась подагра, приготовьте
лекарство". И скажу тебе напоследок одну вещь: если хоть одна живая душа
узнает о снадобье, которое ты соорудил, пеняй на себя. Тогда я за твою
жизнь не дам и ломаного гроша. У генерала руки длинные, сам знаешь. Да что
Четопиндо, - повысил голос Карло, - я сам тебя задушу, вот этими руками!
- Никто не узнает об этом, Карло, клянусь! - испуганно ответил
взъерошенный человечек.
- Смотри, если что, со дна океанского достану, - пообещал Миллер,
глядя на дорогу.
Химик поджал губы:
- Что же я, враг себе?
Вдали в клубах пыли показался автобус.
- Всюду дожди, а у нас сушь, - произнес Ильерасагуа и добавил: - Не
знаю, застанет ли меня на месте твоя телеграмма, Карло...
- За тобой слежка? Ты заметил "хвост"? - встревоженно схватил его за
плечо немец. - Что же ты сразу мне не доложил?
- Слежки пока нет. Но ты же сам видел, как я болен, - вздохнул
Ильерасагуа. - Еще парочка таких приступов - и на меня смело можно
натягивать смирительную рубашку.
- А, вот ты о чем... - успокоился Миллер. - Приезжай в Санта-Риту, там
мы найдем тебе отличного врача, тебя подлечат.
Через минуту угрюмый крепкий батрак с холодными глазами катил в
столицу. Автобус трясся, поскрипывал на поворотах, за окнами проплывали
унылые пейзажи.
С попутчиками - такими же, как он, батраками, бродячими торговцами,
людьми без определенных занятий - он в разговоры не вдавался, помалкивал,
глядел в окошко. Слабо всхолмленные поля сменялись лесами, изредка мелькали
убогие постройки погонщиков скота, проплывали помещичьи гасиенды.
На горизонте показались далекие, словно бесплотные горы, плавающие в
белесом небе. Одна из вершин курилась - это был знаменитый действующий
вулкан.
Миллер перебирал в памяти события прошедших дней. Задание шефа он
выполнил. А кроме того, судьба послала ему удивительный шанс. Нужно
действовать решительно, чтобы этот шанс не упустить. С этой мыслью немец
сошел на автобусной станции Санта-Риты.
Талызин и Вероника Николаевна встретились в коридоре в первый же день
занятий, сразу после каникул.
Талызин изучал у доски объявлений новое расписание. Барановская,
против обыкновения, шла налегке, поманивая пустым портфелем.
- Что дома? - спросил Талызин, когда они поздоровались. - Как Сережка,
мама?
- Мама приболела, простудилась где-то в очереди. А Сергей молодцом. В
остальном - никаких новостей. А ты почему не заходишь?
- Работал много. На товарной станции. А потом решил сдать последний
спецпредмет досрочно.
- Приходи к нам вечерком, Сергей будет рад. Он часто о тебе
спрашивает. Договорились?
- Спасибо, Ника, - обрадованно произнес Талызин.
Продолжая разговор, они отошли в сторонку, к окну.
- Как диплом? - спросила Вероника. - Много успел за каникулы?
- Грызем гранит науки. Зубы пока целы, и на том спасибо. Да что мы все
о делах? - спохватился Талызин. - Слушай, какие у тебя планы на сегодняшний
вечер?
- Никаких, - пожала плечами Барановская.
- Давай сходим в кино.
- С удовольствием, - согласилась Вероника. - Сто лет в кино не была!
Встретились, как договорились, у афишной тумбы, и долго выбирали, куда
пойти.
- "Антоша Рыбкин"! - радостно воскликнул Иван, указав пальцем на
строку в афише.
- Это же старая комедия, ей больше трех лет... Она выпущена, кажется,
в сорок втором году Алмаатинской киностудией.
- Знаешь, Ника, мне почему-то очень хотелось посмотреть этот фильм, но
не пришлось.
- Что ж, "Антоша" так "Антоша". Пошли, - решила Барановская.
Фойе было полупустым, несмотря на вечерний сеанс. Играл оркестр,
певица исполняла "Синий платочек", явно подражая в своей манере Клавдии
Шульженко.
Иван взял за руку Веронику, но она тихонько высвободила ее.
- Послала я, Ваня, еще полдюжины запросов по разным адресам, -
произнесла она, невидяще глядя перед собой. - Ума не приложу, куда бы еще
написать... Может, ты присоветуешь?
- Подумаем, Ника. Но сначала я должен посоветоваться с одним моим
знакомым.
- Дельный человек?
- Очень.
- Только не откладывай, ладно? - попросила Вероника.
- Завтра же позвоню, - пообещал Иван.
Фильм показался Талызину привлекательным и смешным. Правда,
взволнованный близостью Вероники, Иван смотрел на экран не очень
внимательно.
После кино зашли в Сокольнический парк, оказавшийся по пути, долго
бродили по заснеженным аллеям.
- Расскажи о себе, Ваня, - негромко попросила Вероника и взяла
Талызина под руку.
- Что?
- Все, - коротко пояснила она.
- Все не получится.
- Почему?
- Слишком много времени понадобится. Тебе надоест слушать, - попытался
отшутиться Талызин.
- Ну, расскажи тогда хоть что-нибудь, - снова попросила Вероника,
женским чутьем понявшая, что коснулась чего-то запретного, о чем Ивану
говорить тяжело или неприятно. - Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе -
почти ничего.
Талызин рассказал о войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем
одиночестве, о том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике
хотелось расспросить его о родителях, но что-то удержало ее от этого
вопроса.
- Теперь вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из
этого получится, - заключил Талызин свой рассказ.
- А есть у тебя друзья, Ваня? - спросила с участием Вероника.
- Видно, я стал трудно сходиться с людьми. А прежних друзей отняла
война. Ты сейчас у меня самый близкий друг...
Несколько минут шли в молчании. Навстречу им промчалась по аллее
весело галдящая стайка подростков на лыжах.
- А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.
- Счастливее... - задумчиво повторила Вероника. - Знаешь, муж так и не
видел Сережу. Фотокарточку, правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла
ли. Успел ли он получить до того как... пропал. А на отца в сорок втором
пришла похоронка, он был в ополчении...
Больше всех приходу Талызина радовался Сережа. Иван всегда приносил
ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.
- Дядь Вань, пошли строить крепость! - говорил Сережа, и они шли во
двор, где возводили сложное строение из снега, льда и веток - предмет
пристального внимания и зависти окрестных мальчишек, которые, впрочем,
скоро подключились к работе.
Иван и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали
вокруг крепости защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который
начинался прямо в конце их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а
иной раз - по магазинам за покупками, по списку, который составляла
Агриппина Захаровна.
- Чего ты ждешь? - как-то сказала она Веронике. - Ты же видишь,
человек порядочный, положительный...
- Не пьет, не курит, - попыталась Вероника перевести разговор в шутку.
- Да, не пьет и не курит, если угодно! - повысила голос Агриппина
Захаровна. - И он любит тебя, неужели ты слепая?
- Знаю, - тихо произнесла Вероника.
- Посмотри на себя, - продолжала мать. - Как ветка, высохла. Сколько
можно ждать-то?
- Всю жизнь.
- Сколько уже лет нет писем! Сколько времени прошло, как война
кончилась!.. Когда же ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в
эмпиреях! Коли остался жив - дал бы о себе знать.
- Ты же знаешь, на войне всякое бывает. Может быть, он выполняет
особое задание, не имеет права писать домой... Помнишь, я приносила книжку?
- устало возражала Вероника.
- О господи! - всплеснула руками Агриппина Захаровна. - Ты иногда
рассуждаешь как ребенок, мне просто страшно становится за тебя. Помру -
совсем беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках. Как можно верить
всяким выдумкам? Мало ли чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе,
голубушка, - произнесла веско мать. - Не хочешь о себе, так хоть о Сереже
подумай. Ребенку нужен отец. - Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на
мальчика, увлеченного "конструктором", который недавно подарил Талызин. -
Вчера они играли тут с Иваном, - мать перешла на шепот, - а я на кухне
была. Иду в комнату и слышу - Сережка говорит: "Дядь Ваня, хочешь быть моим
папой?". Я и остановилась.
- Ну, а Иван? - спросила Вероника дрогнувшим голосом.
- Он взял его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: "Хочу.
Очень хочу, Сережа".
Вероника отвернулась.
- Что скажешь? - наседала мать.
- Слишком просто все у тебя получается, мама, - покачала головой
Вероника.
- А у тебя слишком сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: "Спящий в
гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий".
- Ненужный разговор, мама. Оставим его, - решительно оборвала
Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.
Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.
- Что принес, дядь Вань? - спросил он после того, как Талызин,
подбросив его в воздух, поставил на место.
- Сергей! - укоризненно произнесла Вероника.
- А что? Вопрос по существу, - весело сказал Иван и, достав из кармана
игрушечный грузовик ядовито-зеленого цвета, протянул подарок мальчику,
который тут же принялся катать машину по полу.
Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.
- Сегодня день подарков, Ника! - продолжал Талызин. - У меня и для
тебя есть кое-что.
- Люблю подарки, - улыбнулась Вероника, протягивая руку.
- Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?
- В Новосибирске? - удивленно повторила Вероника.
- Да.
- Никого у меня там нет, - покачала она головой. - А почему ты,
собственно, спрашиваешь?
- Нет, ты вспомни, вспомни, - настаивал Талызин.
Вероника опустила руку:
- На что-что, а на память, слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем
дело?
Иван достал письмо из кармана.
- Вот, почтальонша только что у калитки передала. Для тебя. От
неизвестной мне девушки по имени... Ты чего испугалась, глупая?
- Дай сюда.
Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес,
некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец,
решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы
прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.
Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой
наблюдал за ней.
Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.
Талызин кинулся к ней:
- Ника, что случилось?
- Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, - повторяла она словно в бреду.
В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.
- Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?
- Я всегда знала, что он жив, - произнесла Вероника и разрыдалась.
Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала
"на свой страх и риск" и просила извинить, что берет на себя смелость
сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не
возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что
не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один,
скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а
состояние его не улучшилось. "Не знаю, какое решение Вы примете, но не
написать Вам я не могла", - заключала письмо медсестра.
Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к
вешалке и стала одеваться.
- Ты куда? - спросила мать.
- За билетом на вокзал. - Вероника держалась спокойно, только чуть
подрагивающий голос выдавал волнение.
- Можно, и я пойду с тобой? - спросил Талызин. - С билетами сейчас
туго...
Вероника кивнула.
По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое
лицо, ставшее таким дорогим, и чувствовал: в его жизни что-то непоправимо
рушится. И снова остро ощутил вновь надвигающееся одиночество.
Хорошо бы разрубить этот узел одним ударом. Но как это сделать? Уехать
куда-нибудь, все поменять в жизни? Немного отдает ребячеством... Нет!
Бросать институт глупо: учеба заканчивается, осталось совсем немного. И
есть у него две-три идеи насчет разведки полезных ископаемых, профессор
признал их заслуживающими внимания.
Троллейбус, в котором они ехали, медленно вползал на Крымский мост.
Монументальный вход в Центральный парк культуры и отдыха остался по левую
руку.
Вероника смотрела на Москву-реку, но мысли ее витали где-то далеко.
С билетами действительно оказалось трудно - начались школьные
каникулы, и все поезда были забиты.
Талызин безрезультатно простоял полтора часа в воинскую кассу, затем
отвел в сторонку задерганного начальника вокзала и несколько минут о чем-то
с ним толковал.
Вероника, присев на краешек освободившейся скамьи, безучастно
наблюдала за его действиями. Наконец Талызин подошел к ней.
- Понимаешь, какая штука, - растерянно пробормотал он. - Билет можно
взять только на сегодня. На кассу предварительной продажи надежды нет.
- На сегодня? - оживилась Вероника. - Это еще лучше! Тогда я смотаюсь
домой за вещами.
- Не успеешь, - покачал головой Талызин. - До отхода поезда, - он
глянул на часы, - тридцать пять минут.
- Собственно, мне и не надо ничего, - решила Вероника. - Поеду так.
- Места - только в общем вагоне.
- Боже мой, да какое это имеет значение?! - воскликнула Вероника. - Я
готова пешком идти в Новосибирск, по шпалам...
- Ладно, беру билет.
Иван отошел и, вернувшись через короткое время, вручил Веронике
твердый картонный прямоугольник.
- Только не потеряй, - сказал он. - Ты в таком состоянии...
- Я совершенно спокойна, - возразила Вероника, но лихорадочно
блестевшие глаза выдавали ее волнение.
- Пойдем буфет поищем, кофе попьем, - предложил Талызин, посмотрев на
вокзальные часы.
- Пойдем, - безучастно согласилась она.
Они пили кофе из бумажных стаканчиков, стоя у захламленного столика.
- Послушай, может, я с тобой поеду? - неожиданно предложил Иван. - Ты
совсем какая-то отключенная...
- Нет-нет, что ты, это невозможно! А со мной все в порядке, - заверила
Вероника.
- Хорошо, только возьми себя в руки.
- А ты заскочи к маме... - Вероника запнулась. - Скажи, как сложилось.
Ладно? И сообщи на работу.
- Само собой, - кивнул Иван.
На какой-то миг все это показалось ему нереальным: и куда-то спешащие
толпы пассажиров с узлами, чемоданами и детишками, и длинная молчаливая
очередь в буфет, и сизые клубы табачного дыма, плавающие между столиками...
- Не грусти, Ваня. - Вероника пригнулась к Талызину, чтобы перекрыть
вокзальный гул. - Кто же виноват, что так сложилось? - Она положила ладонь
на его руку. - Так даже лучше...
- Пойдем на перрон.
Они нашли ее вагон и стали в длинную очередь, ждущую начала посадки.
Талызин вытряхнул из бумажника все деньги, что были у него при себе, и
отдал Веронике.
- Возьми хоть на обратную дорогу, - сунула она ему в карман смятую
купюру. Сзади успел вырасти немалый хвост. Билетов в общий вагон было
продано явно больше, чем он мог вместить.
- Если нужна какая-то помощь... - начал Талызин. - В общем, если что,
дашь мне телеграмму, помогу.
- Я знаю, - просто сказала Вероника.
Когда им удалось протиснуться в вагон, свободных мест уже не было.
Какой-то инвалид с костылями подвинулся, освободив для Вероники
местечко. Он был навеселе и то и дело отгадывал залихватский чуб,
закрывающий глаза. Инвалид хотел что-то сказать, но посмотрел на ее лицо и
промолчал.
Последние минуты тянулись особенно медленно.
- Ой, чуть с собой не увезла... - Вероника открыла сумочку, достала
продуктовые и хлебные карточки и протянула их Талызину.
- Вишь, забывчивая у тебя жинка, гражданин-товарищ, - подмигнул
инвалид Талызину.
Народу в купе все прибывало. Под скамьями места для вещей уже не было,
и груда узлов и чемоданов росла на полу.
- Ты выбраться не сможешь, - забеспокоилась Вероника.
- А что, по стопочке? - предложил Талызину инвалид и, не дождавшись
ответа, обиженно отвернулся, что-то пробормотав.
- Знаешь, Ваня, что меня больше всего мучает? - еле слышно произнесла
Вероника.
- Что?
- Он ведь так и не увидит Сережу. Никогда...
Толстая проводница, протискиваясь по коридору, объявила, что до отхода
поезда остается пять минут и провожающих просят покинуть вагон.
Едва Талызин соскочил с подножки, поезд тронулся. Двигался он
медленно, словно нехотя.
Иван шел рядом с вагоном, заглядывая в окно. Сквозь пыльное стекло
тускло просматривалось печальное лицо Вероники.
"Словно лик скорбящей богоматери", - подумал Талызин.
На следующий день, выполнив все поручения Вероники, Талызин отыскал
телефон-автомат и позвонил Андрею Федоровичу. Он почувствовал вдруг
настоятельную потребность встретиться и поговорить с ним.
Сначала он позвонил ему на работу. Телефон не отвечал. Тогда, без
особой надежды, Иван набрал его домашний номер. Против ожидания, Андрей
Федорович оказался дома. Разговор, однако, получился каким-то странным. В
голосе Андрея Федоровича, обычно сдержанного и спокойного, сквозили
тревожные нотки.
- Добрый день, Андрей Федорович, - начал Талызин. - Мне хотелось бы
спросить...
- А, узнаю, узнаю, - поспешно перебил собеседник, не называя его по
имени.
- Нельзя ли...
- Я приехал домой на обеденный перерыв. Выхожу через двадцать минут.
Так что времени у меня нет, - ровным голосом проговорил Андрей Федорович и
повесил трубку.
Иван некоторое время слушал короткие сигналы, не в силах постигнуть,
что произошло. "Заболел? Не узнал меня? Или, может, я чем-то провинился
перед ним?"
Повесив трубку, Талызин машинально оглянулся. К телефону-автомату уже
выстроилась очередь, и кто-то из самых нетерпеливых стучал в стекло
пятнадцатикопеечной монетой.
Он вышел из кабины как в тумане. Быстро перебрал в памяти весь
короткий, сумбурный разговор, в голове всплыла фраза: "Выхожу через
двадцать минут". "Через двадцать минут", - вслух повторил Талызин.
В следующее мгновение он подскочил к краю тротуара и остановил такси.
Назвав адрес, попросил водителя:
- Гони вовсю! Очень тороплюсь. У нас - восемнадцать минут.
Шофер покачал головой и тронул машину.
Талызин выскочил из такси в тот момент, когда Андрей Федорович выходил
из дома. Заметив Ивана, он жестом отпустил свою машину и, едва та скрылась
за углом, подошел и предложил:
- Пройдемся?
Они свернули на набережную, где из-за пронзительного ветра не было ни
души. Молча миновали баржу, превращенную в плавучий ресторан.
- Я приехал, потому что очень огорчился нашим телефонным разговором, -
первым нарушил молчание Талызин.
Андрей Федорович промолчал, ограничившись кивком.
- Что случилось?
- Пока не случилось, но может случиться, - проговорил Андрей
Федорович. - Теперь, Ваня, многое случается... Но об этом говорить не
будем.
- А о чем будем?
- О тебе. Как идет учеба в институте?
- Нормально. Курс фактически закончил, осталась только преддипломная
практика да защита диплома.
- Это хорошо. - Казалось, эта одобрительная реплика относится не к
словам Талызина, а к каким-то затаенным мыслям Андрея Федоровича. - Удачно,
Иван, что ты позвонил. Я сам собирался разыскать тебя. А на разговор по
телефону не обижайся. Суть, сам понимаешь, не в форме.
Когда они повернули на другую улицу, Андрей Федорович остановился.
- В нашу страну, я узнал, из-за рубежа приходят запросы на
специалистов. Есть и из Южной Америки. Больше всего требуются, представь
себе, горные инженеры.
- И что?
- Ты должен уехать. Пока подпишешь контракт на три года, а там видно
будет.
- Но у меня преддипломная...
- Вот там ее и пройдешь, свою практику, - махнул рукой Андрей
Федорович. - Парень ты способный, это проверено.
- Почему такая спешка?
- Этого сказать тебе не могу.
- Но все-таки...
- Ты мне веришь?
- Верю.
- Тогда собирайся. Вместо диплома получишь пока справку, что прошел
полный курс наук в Горном институте и можешь занимать инженерную должность.
- Может быть, я снова мобилизован? - осенило Талызина. - У меня новое
задание?
- Задание одно: уехать. Как можно скорее. И желательно - подальше.
...В общежитие Талызин возвращался оглушенным. Особенно потрясли его
слова Андрея Федоровича: "Мне больше не звони. И увидеться скоро едва ли
сможем. Все варианты командировки, что станут тебе предлагать, - будут
подбираться по моему поручению. А если необходимо будет связаться с тобой -
я это сделаю сам".
Миллер завершил обстоятельный доклад о результатах своей поездки,
однако медлил покидать кабинет генерала.
- Ну, что еще, Карло? - спросил Четопиндо.
- У меня есть для тебя, Артуро, нечто интересненькое. - Миллер
небрежно развалился в кресле, чего раньше никогда не позволял себе в
присутствии Четопиндо.
Тот пребывал, однако, в благодушном настроении и сделал вид, что не
обратил внимания на развязность помощника. Впрочем, каково будет настроение
шефа в следующую минуту, предугадать было трудно, оно скакало словно
температура у больного лихорадкой.
Миллер попросил:
- Пусть принесут чаю.
Несколько удивленный и заинтригованный, Четопиндо вызвал секретаря и
отдал соответствующее распоряжение.
Когда на столе шефа появился чай, помощник встал и тщательно запер
дверь кабинета.
- Ты не утопить меня вздумал? - поинтересовался Четопиндо, с
возрастающим интересом наблюдая за действиями Миллера. - Только учти,
Карло, что стакан чаю - не бассейн, а я - не Гарсиа...
Миллер промолчал. Жестом фокусника он достал из кармана пробирку,
которую привез из командировки.
- Что это? - спросил генерал.
- Райское блаженство, Артуро.
- А точнее?
- Это наркотик, который соединяет в себе все лучшие, самые драгоценные
свойства всех прежних.
- Забавно.
- Этот белый порошок тонизирует - и расслабляет, усыпляет - и
заставляет бодрствовать, он дает возможность в течение одной минуты прожить
целую жизнь, равную столетию, - вдохновенно распинался Миллер.
- А может, ты задумал не утопить, а отравить меня, а? - сощурился
Четопиндо. - Ладно. Ты примешь порошок первым, - решил, немного подумав,
генерал.
Пока Миллер осторожно вытряхивал кристаллики в стакан, Четопиндо с
вожделением следил за пробиркой. Миллер знал, что генералу не терпится
попробовать новое снадобье.
- Второй стакан ни к чему. Будем пить из одного, - сказал Четопиндо.
Карло размешал чай ложечкой и поднес стакан к губам, подумав: "В
первый и последний раз..." На вкус это был самый обычный чай, лишенный
какого бы то ни было привкуса. Немудрено, что Ильерасагуа не заподозрил
ничего неладного во время их чаепития.
- Помирать, так вместе! - сказал Четопиндо и тоже отхлебнул из
стакана. - Ты разыгрываешь меня, Карло! - воскликнул он. - Это же обычный
чай.
Помощник и сам решил было, что среди крупинок сахара не оказалось ни
одной частицы снадобья.
Он понимал, что, устраивая эту пробу, рискует многим, слишком многим.
Зато, если удастся пристрастить Четопиндо к новому наркотику, генерал в его
руках.
Через короткое время Миллер почувствовал, что голова его становится
ясной, как бы прозрачной. Это было удивительное, ни с чем не сравнимое,
новое для него ощущение. Понятия "трудно" или "невозможно" для него теперь