Страница:
дальше, ложишься на воду, вторую руку отводишь назад...
Освежившись в бассейне, Миллер вернулся в дом.
- Ну как настроение, коммерсант? - спросил у него Четопиндо, сидевший
в плетеной качалке на веранде. Судя по всему, генералу немного
нездоровилось, хотя он и скрывал это.
Миллер щелкнул каблуками:
- Готов к операции, ваше превосходительство.
- Отлично!
- Скоро операция?
- Через неделю.
- Что? Разве не сегодня вечером? - растерянно переспросил Миллер.
- А ты непонятлив, коммерсант. Я имею в виду главную операцию,
связанную с Гарсиа, - сказал Четопиндо. - Он слишком много знает и болтает
лишнее, потому судьба его решена.
"Его шутки становятся слишком навязчивыми и плоскими", - подумал
Миллер, глядя на болезненное лицо генерала.
- Что смотришь? - спросил Четопиндо.
- У тебя усталый вид, Артуро.
- Пустое, - махнул рукой генерал. - В общем, сделаем так. После
операции - на сей раз я имею в виду твою пластическую операцию - ты
останешься здесь на неделю.
- А ты?
- Я сейчас уезжаю с Гарсиа и потом вернусь за тобой.
- Но почему так долго?
- Потому что после операции твое лицо опухнет и будет как подушка, и
отеки спадут только через шесть-семь дней.
- Не раньше?
- Не раньше. Насмотрелся я на эти пластические операции... Впрочем,
это неважно. Важно, что когда мы вернемся, ты будешь в форме. Я бы сказал -
в новой форме!
Миллер поморщился:
- Я бы не хотел оставаться здесь один...
- Что поделаешь, - перебил Четопиндо. - Меня ждут серьезные дела.
Кстати, надо пристроить драгоценности, которые ты привез, чтобы они давали
хорошие проценты. К сожалению, денег в нашей партийной кассе - не густо.
- Значит, вернешься в Королевскую впадину?
- Э, нет, - улыбнулся Четопиндо. - Порт - слишком беспокойное место,
чтобы хранить там такие ценности. Иностранные суда рядом, да и докеры все
время волнуются... Я же говорил, когда ехали сюда, твой багаж был доставлен
в надежное место.
- Куда?
- Ну, скажем так: в центр страны, - небрежно уточнил Четопиндо, слегка
раскачиваясь, и назидательно поднял палец. - Твой погибший шеф из Берлина
сообщил мне, что ценности, которые у тебя имеются, предназначены для
движения, что это, в сущности, партийная казна и что они будут брошены на
алтарь общего дела. Разве это не так?
- Так.
- Вот и договорились. Я всегда считал, что немцы... пардон, бразильцы
- сметливый народ, - сказал Четопиндо.
"Счастье еще, что он не знает, какую сумму из этой самой партийной
казны я отвалил Педро, - подумал Миллер. - Узнай об этом Четопиндо, он,
наверно, убил бы меня. Но еще вернее меня убил бы Педро, если бы я не
расплатился с ним так щедро". Однако теперь, с пустыми руками, он, Миллер,
всецело в лапах Четопиндо. Вот из этого и нужно исходить в своих расчетах и
действиях. Потом, с течением времени, возможно, положение изменится, и он
сумеет потребовать у Четопиндо свою долю. А пока...
В конце концов, нужно отдать Четопиндо должное. Он проявил (правда, не
совсем понятно, почему) совершенно необычную заботу о незаконном иммигранте
с весьма запятнанной репутацией. Эта забота простерлась до того, что
Четопиндо сам занялся устройством пластической операции Миллера. Такая
забота чего-нибудь да стоит!
Генерал сидел откинувшись в качалке. Казалось, он тоже о чем-то
размышлял.
- Послушай, Артуро, а как же Гарсиа?.. - начал Миллер.
- Об этом не беспокойся, - перебил Четопиндо и уверенно махнул рукой.
- Шофер будет при мне неотлучно. А вернусь - разберемся с ним... Гарсиа! -
крикнул вдруг Четопиндо так громко, что Миллер вздрогнул.
- Иду! - откликнулся шофер откуда-то из глубины территории,
погруженной в вечерние сумерки.
Через минуту Гарсиа поднялся на веранду. В руке он держал небольшой
букет из осенних листьев.
Четопиндо спросил:
- Машина готова?
- Да, генерал.
- Мы выезжаем через пять минут.
Вернулся Четопиндо, как и обещал, через неделю. Машина лихо подкатила
к самой веранде.
Генерал, еще больше загоревший, вышел из машины и стал подниматься по
лестнице. На полпути он, покачнувшись, схватился за перила.
- Ты нездоров, Артуро? - спросил у него Миллер, который стоял в тени
навеса.
- Пустяки, - махнул свободной рукой Четопиндо. - Небольшая слабость.
- Наверно, лишнюю сигару выкурил?
- А может, наоборот, недокурил. Ну-ка покажись, что с тобой сделали?
Миллер вышел на свет.
- О, Шторн на сей раз превзошел себя! Славно, славно, - приговаривал
Четопиндо, вертя Миллера так и этак, обращаясь к Шторну, остановившемуся
рядом. Тот лишь довольно улыбался.
Позади него стоял Гарсиа, разинув от восхищения рот. Это и впрямь было
похоже на волшебство, он даже в первую минуту усомнился: да полно, неужели
это в самом деле тот самый человек, которого он привозил сюда неделю назад?
- Изменился ты, Карло, так, что мать родная не узнает! - подытожил
Четопиндо результаты осмотра своего нового помощника.
Миллер сделал шаг навстречу.
- Но ты-то узнал меня, - сказал он.
- Я тебе больше, чем мать, - осклабился Четопиндо. - Ну, пришел в себя
после операции?
- Да.
- Собирайся.
- Я готов.
- Тогда часик-другой отдохнем - и в путь, - решил Четопиндо. - Я,
пожалуй, полежу немного. Нездоровится. А ты что будешь делать, Гарсиа?
Шофер, стоявший у машины, положил руку на капот.
- Поброжу по территории, - сказал он. - Здесь я цветы необычные
заприметил неделю назад. Поищу, пока дожди не грянули и не побили их.
Миллер покачал головой:
- Тоже мне занятие для мужчины - цветы собирать.
- Я не для себя, - улыбнулся Гарсиа.
- Все равно, - продолжал Миллер. - Идем-ка лучше в бассейн, поплаваем
перед дорогой. Кстати, посмотрим, ее забыл ли ты за неделю, чему я тебя
научил?
- Ладно, - согласился Гарсиа.
Было уже довольно поздно. Великолепная луна, какая бывает только в
южных широтах, выпукло освещала каждое дерево, каждый куст, каждую былинку.
Четопиндо направился в дом, и на веранде слышно было, как он окликает
своего приятеля-хирурга.
Миллер сбежал вниз, разделся и спрыгнул в бассейн, поджидая Гарсиа.
Тот замешкался, и у Миллера появилось чувство, охватывающее охотника,
который видит, что дичь не идет в расставленные силки. Наконец и Гарсиа
влез в бассейн.
На луну налетело легкое облачко, и сразу потемнело. Казалось, ночь
притаилась в засаде и ждет только удобного случая, чтобы предъявить свои
права.
- Гутен абенд, майн герр! - весело крикнул Гарсиа, подняв брызги.
- Руки забрасывай как можно дальше, - сказал Миллер, - дыхание не
задерживай.
- А ноги?
- Ноги потом. Сначала нужно отработать подводное дыхание, - сказал
Миллер. - Поплывем под вышку?
- Там глубоко. Я хочу сначала здесь, на мелком, разучить все движения,
- произнес Гарсиа.
Лицо шофера смутно белело перед ним во тьме. Миллер схватил Гарсиа
двумя руками за горло и опустил его в воду, лицом вниз. Гарсиа дернулся,
пытаясь вырваться, но Миллер держал его крепко. Несколько секунд шла
отчаянная безмолвная борьба. Неожиданно Гарсиа изловчился и изо всей силы
двинул Миллера коленом в пах. От боли немец согнулся и слегка ослабил
хватку. Голова Гарсиа тут же показалась над водой.
В этот момент на крыльце блеснула вспышка магния. Она осветила
мгновенную картину - выпученные глаза Гарсиа, его открытый рот с
вывалившимся языком, остолбеневшего от неожиданности Миллера, его руки,
сжимающие горло шофера.
- Молодчина, Карло, - услышал он голос Четопиндо.
После короткого отчаянного напряжения силы Гарсиа, видимо, иссякли. Он
дернулся в последний раз и замер. Миллер разжал пальцы, и тело Гарсиа
медленно поднялось и закачалось на воде.
Миллер вылез из бассейна.
Четопиндо подошел к краю бассейна, щелкнул зажигалкой. Через плечо его
свисал фотоаппарат.
- Люблю занятные фотографии, - сказал Четопиндо, вглядываясь в воду. -
Это моя слабость. Или, как теперь говорят, хобби. Пустыня хобби!.. Недурной
каламбур, а?
Миллер промолчал.
- Хочешь закурить? - предложил генерал.
- Нет.
- А я закурю. Первый экзамен ты сдал неплохо. Сейчас мы спрячем труп в
багажник, а потом ступай отдохни. Сегодня в доме никого из прислуги нет.
То, что Четопиндо сфотографировал сцену убийства Гарсиа, подействовало
на Миллера словно удар обухом по голове. Чего Четопиндо хочет от него? На
какую роль готовит? Миллера теперь тревожило даже то, что генерал
обращается к нему то на "ты", то на "вы".
- Ты что это оцепенел? - толкнул Миллера в бок Четопиндо. - Может
быть, тебя обуяла тоска по жене, покинутой в Рио-де-Жанейро? А-а, понимаю.
Тебя гложет раскаяние о содеянном... Не унывай, Карло, у тебя имеется
исторический предшественник, на которого ты в случае осложнений сможешь
сослаться.
- Какой предшественник?
- Сулла, - ответил Четопиндо. Затем посмотрел на недоумевающее лицо
Миллера, совершенно белое в неверном свете зажигалки, и пояснил: - Луций
Корнелий Сулла, по прозвищу Счастливый. Не знаешь?
Миллер покачал головой.
- А еще хвастаешься своим классическим образованием, - упрекнул его
Четопиндо. - Сулла, диктатор Древнего Рима, имел обыкновение принимать
своих сограждан сидя в бассейне. Неугодных он хватал за глотку и тут же
топил как котят. И, представь себе, не боялся правосудия...
Иван Талызин восстановился в институте, для чего пришлось досдать
несколько экзаменов по специальным предметам.
Чтобы усовершенствовать свои познания, кроме немецкого, еще в одном
языке, он поступил на курсы английского. Занятия там должны были проходить
по вечерам, трижды в неделю.
В институте было много проектов, чертежной работы - не за горами
преддипломная практика. Чтобы подработать - стипендии на жизнь не хватало -
оставались лишь ночи и воскресные дни. Времени на все было в обрез, правда,
выручала феноменальная память.
Ивану навсегда запомнился день, вернее вечер, первого занятия на
курсах. Но тогда он еще не мог знать, что с этого момента его жизнь обретет
новый смысл.
Талызин сел на свободное место за первым столом, выложил перед собой
блокнот и авторучку. Это была та самая ручка, которую подарил ему
гамбургский связист после того, как под диктовку Талызина составил
шифрованный текст радиограммы в Центр.
В комнату, наспех переделанную в аудиторию, вошла преподавательница.
Из расписания занятий, аккуратно переписанного на первую страницу блокнота,
Талызин знал, что ее зовут Вероника Николаевна Барановская. Она
представилась, положила на стол портфель, и занятия начались.
Иван и сам не заметил, как увлекся трудной английской фонетикой, и
даже несколько растерялся, услышав звонок, возвещающий конец занятий.
Через некоторое время Талызин поймал себя на мысли, что вечерних
занятий на курсах ждет с особым нетерпением. Учеба в институте, поначалу
раскручивавшаяся медленно, словно маховик, пошла, наконец, полным ходом, и
Талызин с головой погрузился в занятия.
Дни потекли за днями, переполненные напряженным трудом и полузабытыми
студенческими заботами. Добавляли нагрузки и занятия английским.
Немудрено, что теперь его образ жизни вполне можно было назвать
отшельническим. К тому же общаться в Москве особо было не с кем: новых
друзей завести не успел, а старые за войну растерялись.
Единственный человек, с которым Иван изредка общался, да и то по
телефону, был полковник Воронин. Однако - странная вещь! - разговоры с ним
каждый раз оставляли у Талызина какое-то тревожное чувство. Казалось,
Андрей Федорович чего-то недоговаривает, хотя толковали они, в общем, о
вещах обыденных, житейских. Воронин сдержанно жаловался, что в последнее
время начал сильно прихварывать: почки шалят, сердце прихватывает, и вообще
стал зависеть от погоды, чего прежде отродясь не бывало...
Тягостно-тревожное чувство вызывали даже не слова Андрея Федоровича, а тон,
которым они произносились.
Однажды Воронин сказал:
- Пора мне, брат, на отдых.
- Что?! - не поверил собственным ушам Талызин. - Вы это серьезно,
Андрей Федорович?
- Стар я, видно, стал, Ваня. - Голос полковника был просевшим,
безжизненным. - Многого не понимаю.
Когда Талызин повесил трубку на рычаг телефона-автомата, настроение
было испорчено окончательно.
Без всякого аппетита перекусил в институтском буфете, который мог
предложить сегодня только винегрет да ржавую селедку. Отсюда путь его лежал
в читальню, где следовало основательно позаниматься. В последнее время у
Талызина наметились, как выразился ассистент, ведущий занятия в подгруппе,
нелады с теоретической геофизикой. Эти нелады с серьезной наукой, что ни
день, углублялись. И по причине, в которой сам Иван еще не смел себе
признаться...
В читальном зале было тесно, отыскать свободное местечко не просто, но
заниматься в общежитии Талызин не любил: и всех необходимых учебников нет
под рукой, и главное - шумновато, дым коромыслом стоит с утра до поздней
ночи. Помещалась читальня в конце широкого коридора, который кто-то нарек
"главным проспектом".
Не сиделось, не работалось. Недавний разговор с Ворониным оставил
неприятный осадок. Иван несколько раз вставал, прохаживался, то и дело
поглядывал на часы: занятия на курсах английского языка, где работала
параллельная группа, должны были скоро закончиться. Неожиданно для себя
Иван сбежал на первый этаж, в раздевалку, схватил свое пальто и, наскоро
его натянув, выбежал из институтского вестибюля.
Миновав небольшой сквер, заметенный первым снегом, он сел на крайнюю
скамью, так, чтобы видеть выход. Сердце колотилось как у мальчишки - быть
может потому, что он слишком быстро бежал, а может, и по другой причине.
Шло время - Вероника Николаевна не показывалась: видимо, что-то ее
задержало, Талызин несколько раз вставал и прохаживался по занесенной
снегом аллее, чувствуя, что начинает замерзать. Чуть разогревшись, садился
снова.
Двери распахнулись, и из них вышла стайка девушек из параллельной
группы. Дружно, как по команде, они посмотрели на него. Одна из девушек,
весьма недурная собой - Талызин знал, что ее зовут Ляля, - что-то сказала
подругам, что именно, он, конечно, не расслышал. Девушки заулыбались и
прошли мимо окончательно закоченевшего Ивана.
Наконец, когда он уже отчаялся дождаться и перебирал в уме все
мыслимые варианты, вплоть до пожарного выхода, в дверях показалась Вероника
Николаевна. Поставив на снег плотный портфель, она подняла воротник и,
вновь подхватив свою ношу, озабоченной походкой направилась к арке, не
замечая Талызина.
Он догнал ее у троллейбусной остановки.
- Разрешите помочь? - сказал Талызин, беря у нее из рук тяжелый
портфель.
- Хоть один рыцарь нашелся, - Вероника Николаевна улыбнулась. Иван
отметил про себя, что улыбка очень красит ее.
- Кирпичи у вас там, что ли? - искренне удивился Талызин.
- Ваши же контрольные. Мне еще проверять их, а до этого в дежурный
магазин заскочить, если он еще не закрылся, карточки отоварить, - вздохнула
Вероника Николаевна.
Снова посыпалась легкая крупка. Сквозь легкие снежинки светились окна.
Крестообразных наклеек на стеклах, обратил он внимание, заметно
поубавилось, хотя оставалось все еще немало. Мороз пощипывал уши. Талызин
поглубже нахлобучил кепку - шапкой не успел обзавестись.
Подкатил троллейбус.
- Не мой, - покачала она головой.
Площадка опустела, они остались одни.
- А знаете, Талызин, вы делаете успехи! - сказала Вероника Николаевна.
- Успехи?..
- Ну да, у вас определенная склонность к языкам. Здесь ведь тоже
необходим талант, как и во всяком деле. Между прочим, вы можете приступить
к внеаудиторному чтению. Я еще на занятиях собиралась сказать вам это. В
следующий раз принесу вам книжку с адаптированным текстом, хорошо?
Пока они обменивались ничего не значащими фразами, Талызин подумал:
чем его притягивает эта женщина? Он искоса бросил на нее внимательный
взгляд, будто видел в первый раз. Похоже, она на несколько лет старше его.
И красивой никак не назовешь: широкоскулая, курносая, ранние морщинки
залегли в уголках губ... Но что-то неуловимо привлекательное было в ее
лице.
- Вы далеко живете? - спросил Талызин.
- Далеко, - махнула рукой Барановская. - На троллейбусе - до конца. К
счастью, недалеко от нас дежурный магазин, работает до одиннадцати, так что
успею. Вам, наверно, кора?
- У меня бездна свободного времени, - небрежно ответил Иван, покривив
душой.
Подошел ее троллейбус. Окна салона были затянуты толстым слоем льда, в
некоторых из них пассажиры "продышали" маленькие круглые глазки. Талызин
подсадил Веронику Николаевну на ступеньки, махнул на прощанье рукой, она
улыбнулась в ответ. Он так залюбовался этой хорошей, открытой улыбкой, что
лишь в последний момент спохватился отдать портфель. Пробежав с десяток
шагов, успел сунуть его в неплотно прикрытую дверцу троллейбуса.
В эту ночь Талызин долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на
жесткой койке, скрипел пружинами.
- Иван, ты не заболел, часом? - сонным голосом спросил его сосед по
комнате, вдруг переставший храпеть.
- Нет.
- А нет, так какого дьявола шебуршишься! Не мешай другим спать.
- Ладно, извини.
- Крутишься как перпетуум мобиле, - примирительно проворчал парень.
Через несколько минут Талызин снова услышал заливистый храп. Поняв,
что не заснет, он тихонько оделся и вышел на улицу.
- И чего не спится? - проворчала вахтерша, отпирая дверь.
- Ладно, тетя Нюра, не серчай. Луну посмотреть нужно. - пошутил Иван.
- Луну... Уши гляди не отморозь, герой, - буркнула тетя Нюра,
добрейшая душа. - А вернешься - постучи тихонько, я открою...
Ночная Москва была прекрасна!
Начинавшаяся было метелица улеглась. Снег под фонарями искрился. "И,
как бабочек крылья, красивы ореолы вокруг фонарей", - припомнил Талызин.
Какие-то подозрительные личности прикуривали друг у друга на углу.
Сторож в роскошном тулупе, прохаживавшийся у магазина, с сомнением
посмотрел на него.
Иван бродил какими-то неведомыми переулками, читал названия учреждений
на досках, скользил взглядом вдоль темных окон.
Возвращаться в сонное общежитие не хотелось.
С того вечера как-то само собой вошло в обыкновение поджидать Веронику
Николаевну после занятий. Казалось, она это воспринимает как должное. Во
всяком случае, отвечая на приветствие Ивана, отдавая ему свою ношу, она ни
разу не выразила, даже в шутку, удивления или недоумения.
Талызин брал у нее портфель, а если была сумка - то и сумку, и они шли
либо к троллейбусной остановке, либо, если погода была сносной, просто
бродили по улицам и переулкам Москвы. Тема разговора всегда находилась.
Даже если она казалась малозначащей, беседа их захватывала. Говорили о
разном: о том, как идут занятия, о литературных новинках, о приближающейся
в институте сессии - последней в жизни Талызина, о событиях в мире, которые
становились все более тревожными. Однако, словно по уговору, не касались
одного - личной жизни каждого, семейных дел.
Вероника Николаевна держалась с Талызиным замкнуто, чуть суховато,
всей манерой своего поведения как бы подчеркивая, что допускать Талызина в
свой внутренний мир она не намерена. Иван ни на чем не настаивал. Он
счастлив был уже тем, что встречи и скупые прогулки продолжаются.
Теперь Талызин старался поскорее прочитывать книжицы на английском,
которые ему приносила Вероника Николаевна, чтобы больше было поводов для
общения с ней.
- Мой запас брошюр подходит к концу, - заметила она как-то, пряча в
портфель донельзя затрепанную "Алису в стране чудес". - Понравился вам
Кэролл?
- Да. Хотя многого я не понял, - честно признался Иван.
- Ничего страшного, - улыбнулась Барановская. - Кэролла в течение
многих лет не могут однозначно истолковать многие ученые, филологи и
переводчики. Споры не утихают и по сей день, так что вы оказались в
неплохой компании.
Однажды, стоя на троллейбусной остановке, Талызин набрался храбрости и
предложил проводить Веронику Николаевну домой - портфель ее в этот день был
особенно тяжел.
- Вот кстати, - просто согласилась она, - а то у меня зачетные работы
всего второго курса.
Троллейбус долго петлял, но Талызин плохо следил за его маршрутом. Так
сильно он волновался, быть может, лишь тогда, когда пытался проникнуть в
лагерный госпиталь к пленному французу. "Если я и преувеличиваю, то самую
малость", - улыбнулся Талызин пришедшему сравнению.
- Чему вы улыбаетесь? - спросила Барановская.
- Вспомнил прошлое.
- Смешное?
- Не сказал бы...
Она еле заметно пожала плечами, но промолчала.
Они вышли на последней остановке.
В воздухе пахло почему-то талым снегом, хотя зима была в разгаре. И
еще чем-то горьковатым, полузабытым, отчего у Талызина защемило сердце.
Внимательно приглядевшись, можно было заметить, что весна исподволь готовит
позиции для первого броска, хотя до него было еще далеко. Почки деревьев
начинали набухать.
На дороге им попалась даже лужица, подернутая тонкой коркой льда.
- Неужели оттепель при таком морозе? - удивился Талызин, обходя сизую
лужу.
- Чудес на свете не бывает, Иван Александрович, - вздохнула
Барановская. - Линию ТЭЦ вчера прорвало.
- Правду говорят: Москва - большая деревня, - сказал Талызин,
оглядывая низкие бревенчатые домишки, выстроившиеся по обе стороны улицы. -
Даже не верится, что это столица.
- За несколько лет до войны здесь и была деревня, - ответила
Барановская. - Город растет. Говорят, по генеральному плану все эти домишки
будут снесены, и люди получат городские квартиры со всеми удобствами.
Они свернули за угол, направились к дому, отступившему за палисадник.
У калитки остановились.
- Спасибо за то, что проводили, Иван Александрович, - сказала Вероника
Николаевна, забирая портфель. - К себе не приглашаю: Сергей мой немного
простужен, хандрит...
Они попрощались, и он пошел к остановке.
Сделав десяток-другой шагов, Иван остановился, оглянулся: Вероника
Николаевна, стоя у крыльца, старательно счищала веником снег с обуви. В
освещенном окне одноэтажного дома мелькнуло лицо пожилой женщины.
Всю обратную дорогу Талызин ругал себя за нерешительность. Даже не
выяснил, кто такой Сергей - сын, брат?.. Или муж?.. А она произнесла
"Сергей" так, словно Талызин знает весь состав ее семьи.
Каждый телефонный звонок Талызина вызывал в душе Андрея Федоровича
тревожное чувство. Но ведь не скажешь же ему, в самом деле: не звони, мол,
мне. Сказать такое - значило бы потерять, черт возьми, всякое уважение к
себе!
И он, беседуя с Иваном, обменивался с ним ничего не значащими фразами,
спрашивал о здоровье, как подвигается учеба в институте и на курсах, не
надумал ли жениться - давно пора, и тому подобное. Хорошо еще, Талызин не
имел привычки называться по телефону, хотя, в сущности, это мало что
меняло.
Из памяти Андрея Федоровича, не выходил последний разговор с наркомом
внутренних дел. Он встретился с Берией в комнате президиума, в перерыве
совещания.
- Давно не вижу тебя, Андрей Федорович, - произнес нарком. - В
подполье, что ли, ушел?
- Работы много.
- Работы всегда много. - покачал головой Берия. - Это не оправдание.
- Разве мне пора оправдываться?
- Шутка, - сказал Берия без тени улыбки. - А вообще-то, у меня к тебе
несколько вопросов накопилось, по твоему ведомству. - Берия взял его под
локоть и отвел в сторонку.
- Я слушаю.
- Пора бы нам заслушать твой отчет. Ко мне просачивается информация,
что либеральничаешь ты там у себя, в Управлении. - Берия искоса бросил на
него взгляд и продолжал: - Не собираюсь посягать на твою самостоятельность,
но, с другой стороны, мы с тобой делаем одно, общее дело. Кое-где
поговаривают, война, мол, кончилась, можно отпустить гайки. Пусть народ
вздохнет немного. Так?
- Так.
- Нет, не так! - повысил голос Берия. - Эти слухи распускают
враждебные элементы, и мы искореним их, пусть никто в этом не сомневается!
Кто не слеп, тот видит, что из горнила войны наш народ вышел более
монолитным, чем прежде. Но для этого пришлось крепко потрудиться. И, между
прочим, кое-кому не мешает напомнить, что враг не дремлет, он только
обличье поменял. Так что демобилизовываться мы не имеем права. Наоборот,
жесткость нужна. Жесткость! - повторил Берия понравившееся ему словцо.
Нарком налил себе нарзана, сделал глоток и продолжал, снова взяв
собеседника за локоть.
- Мы ни на минуту не должны забывать тезис вождя: по мере продвижения
нашей страны к социализму происходит обострение классовой борьбы. Надеюсь,
ты в своей практике не забываешь об этом?
- Как я могу забыть об этом, Лаврентий Павлович, - пожал плечами
Воронин, почувствовавший в словах наркома скрытую угрозу.
- Я у тебя, кстати, еще в прошлый раз хотел спросить, Андрей
Федорович: возвратился тот человек?
- Который? - переспросил начальник Управления, чтобы выиграть время.
("Ох, неспроста присосался он к Талызину...")
- Ну, которого вы внедряли в немецкий концлагерь для военнопленных, -
раздраженно пояснил Берия.
- Запамятовал, - сказал Андрей Федорович.
- Ну и память, - покачал головой Берия. - С такой памятью тебя впору
на лечение определить. А как, говоришь, его фамилия?
- Вернусь в Управление, подниму его дело, - пробормотал Андрей
Федорович.
- Уж подними, сделай милость. - Берия поправил пенсне. - Плох тот
начальник, который не знает свои кадры, - добавил он. В этот момент, к
Освежившись в бассейне, Миллер вернулся в дом.
- Ну как настроение, коммерсант? - спросил у него Четопиндо, сидевший
в плетеной качалке на веранде. Судя по всему, генералу немного
нездоровилось, хотя он и скрывал это.
Миллер щелкнул каблуками:
- Готов к операции, ваше превосходительство.
- Отлично!
- Скоро операция?
- Через неделю.
- Что? Разве не сегодня вечером? - растерянно переспросил Миллер.
- А ты непонятлив, коммерсант. Я имею в виду главную операцию,
связанную с Гарсиа, - сказал Четопиндо. - Он слишком много знает и болтает
лишнее, потому судьба его решена.
"Его шутки становятся слишком навязчивыми и плоскими", - подумал
Миллер, глядя на болезненное лицо генерала.
- Что смотришь? - спросил Четопиндо.
- У тебя усталый вид, Артуро.
- Пустое, - махнул рукой генерал. - В общем, сделаем так. После
операции - на сей раз я имею в виду твою пластическую операцию - ты
останешься здесь на неделю.
- А ты?
- Я сейчас уезжаю с Гарсиа и потом вернусь за тобой.
- Но почему так долго?
- Потому что после операции твое лицо опухнет и будет как подушка, и
отеки спадут только через шесть-семь дней.
- Не раньше?
- Не раньше. Насмотрелся я на эти пластические операции... Впрочем,
это неважно. Важно, что когда мы вернемся, ты будешь в форме. Я бы сказал -
в новой форме!
Миллер поморщился:
- Я бы не хотел оставаться здесь один...
- Что поделаешь, - перебил Четопиндо. - Меня ждут серьезные дела.
Кстати, надо пристроить драгоценности, которые ты привез, чтобы они давали
хорошие проценты. К сожалению, денег в нашей партийной кассе - не густо.
- Значит, вернешься в Королевскую впадину?
- Э, нет, - улыбнулся Четопиндо. - Порт - слишком беспокойное место,
чтобы хранить там такие ценности. Иностранные суда рядом, да и докеры все
время волнуются... Я же говорил, когда ехали сюда, твой багаж был доставлен
в надежное место.
- Куда?
- Ну, скажем так: в центр страны, - небрежно уточнил Четопиндо, слегка
раскачиваясь, и назидательно поднял палец. - Твой погибший шеф из Берлина
сообщил мне, что ценности, которые у тебя имеются, предназначены для
движения, что это, в сущности, партийная казна и что они будут брошены на
алтарь общего дела. Разве это не так?
- Так.
- Вот и договорились. Я всегда считал, что немцы... пардон, бразильцы
- сметливый народ, - сказал Четопиндо.
"Счастье еще, что он не знает, какую сумму из этой самой партийной
казны я отвалил Педро, - подумал Миллер. - Узнай об этом Четопиндо, он,
наверно, убил бы меня. Но еще вернее меня убил бы Педро, если бы я не
расплатился с ним так щедро". Однако теперь, с пустыми руками, он, Миллер,
всецело в лапах Четопиндо. Вот из этого и нужно исходить в своих расчетах и
действиях. Потом, с течением времени, возможно, положение изменится, и он
сумеет потребовать у Четопиндо свою долю. А пока...
В конце концов, нужно отдать Четопиндо должное. Он проявил (правда, не
совсем понятно, почему) совершенно необычную заботу о незаконном иммигранте
с весьма запятнанной репутацией. Эта забота простерлась до того, что
Четопиндо сам занялся устройством пластической операции Миллера. Такая
забота чего-нибудь да стоит!
Генерал сидел откинувшись в качалке. Казалось, он тоже о чем-то
размышлял.
- Послушай, Артуро, а как же Гарсиа?.. - начал Миллер.
- Об этом не беспокойся, - перебил Четопиндо и уверенно махнул рукой.
- Шофер будет при мне неотлучно. А вернусь - разберемся с ним... Гарсиа! -
крикнул вдруг Четопиндо так громко, что Миллер вздрогнул.
- Иду! - откликнулся шофер откуда-то из глубины территории,
погруженной в вечерние сумерки.
Через минуту Гарсиа поднялся на веранду. В руке он держал небольшой
букет из осенних листьев.
Четопиндо спросил:
- Машина готова?
- Да, генерал.
- Мы выезжаем через пять минут.
Вернулся Четопиндо, как и обещал, через неделю. Машина лихо подкатила
к самой веранде.
Генерал, еще больше загоревший, вышел из машины и стал подниматься по
лестнице. На полпути он, покачнувшись, схватился за перила.
- Ты нездоров, Артуро? - спросил у него Миллер, который стоял в тени
навеса.
- Пустяки, - махнул свободной рукой Четопиндо. - Небольшая слабость.
- Наверно, лишнюю сигару выкурил?
- А может, наоборот, недокурил. Ну-ка покажись, что с тобой сделали?
Миллер вышел на свет.
- О, Шторн на сей раз превзошел себя! Славно, славно, - приговаривал
Четопиндо, вертя Миллера так и этак, обращаясь к Шторну, остановившемуся
рядом. Тот лишь довольно улыбался.
Позади него стоял Гарсиа, разинув от восхищения рот. Это и впрямь было
похоже на волшебство, он даже в первую минуту усомнился: да полно, неужели
это в самом деле тот самый человек, которого он привозил сюда неделю назад?
- Изменился ты, Карло, так, что мать родная не узнает! - подытожил
Четопиндо результаты осмотра своего нового помощника.
Миллер сделал шаг навстречу.
- Но ты-то узнал меня, - сказал он.
- Я тебе больше, чем мать, - осклабился Четопиндо. - Ну, пришел в себя
после операции?
- Да.
- Собирайся.
- Я готов.
- Тогда часик-другой отдохнем - и в путь, - решил Четопиндо. - Я,
пожалуй, полежу немного. Нездоровится. А ты что будешь делать, Гарсиа?
Шофер, стоявший у машины, положил руку на капот.
- Поброжу по территории, - сказал он. - Здесь я цветы необычные
заприметил неделю назад. Поищу, пока дожди не грянули и не побили их.
Миллер покачал головой:
- Тоже мне занятие для мужчины - цветы собирать.
- Я не для себя, - улыбнулся Гарсиа.
- Все равно, - продолжал Миллер. - Идем-ка лучше в бассейн, поплаваем
перед дорогой. Кстати, посмотрим, ее забыл ли ты за неделю, чему я тебя
научил?
- Ладно, - согласился Гарсиа.
Было уже довольно поздно. Великолепная луна, какая бывает только в
южных широтах, выпукло освещала каждое дерево, каждый куст, каждую былинку.
Четопиндо направился в дом, и на веранде слышно было, как он окликает
своего приятеля-хирурга.
Миллер сбежал вниз, разделся и спрыгнул в бассейн, поджидая Гарсиа.
Тот замешкался, и у Миллера появилось чувство, охватывающее охотника,
который видит, что дичь не идет в расставленные силки. Наконец и Гарсиа
влез в бассейн.
На луну налетело легкое облачко, и сразу потемнело. Казалось, ночь
притаилась в засаде и ждет только удобного случая, чтобы предъявить свои
права.
- Гутен абенд, майн герр! - весело крикнул Гарсиа, подняв брызги.
- Руки забрасывай как можно дальше, - сказал Миллер, - дыхание не
задерживай.
- А ноги?
- Ноги потом. Сначала нужно отработать подводное дыхание, - сказал
Миллер. - Поплывем под вышку?
- Там глубоко. Я хочу сначала здесь, на мелком, разучить все движения,
- произнес Гарсиа.
Лицо шофера смутно белело перед ним во тьме. Миллер схватил Гарсиа
двумя руками за горло и опустил его в воду, лицом вниз. Гарсиа дернулся,
пытаясь вырваться, но Миллер держал его крепко. Несколько секунд шла
отчаянная безмолвная борьба. Неожиданно Гарсиа изловчился и изо всей силы
двинул Миллера коленом в пах. От боли немец согнулся и слегка ослабил
хватку. Голова Гарсиа тут же показалась над водой.
В этот момент на крыльце блеснула вспышка магния. Она осветила
мгновенную картину - выпученные глаза Гарсиа, его открытый рот с
вывалившимся языком, остолбеневшего от неожиданности Миллера, его руки,
сжимающие горло шофера.
- Молодчина, Карло, - услышал он голос Четопиндо.
После короткого отчаянного напряжения силы Гарсиа, видимо, иссякли. Он
дернулся в последний раз и замер. Миллер разжал пальцы, и тело Гарсиа
медленно поднялось и закачалось на воде.
Миллер вылез из бассейна.
Четопиндо подошел к краю бассейна, щелкнул зажигалкой. Через плечо его
свисал фотоаппарат.
- Люблю занятные фотографии, - сказал Четопиндо, вглядываясь в воду. -
Это моя слабость. Или, как теперь говорят, хобби. Пустыня хобби!.. Недурной
каламбур, а?
Миллер промолчал.
- Хочешь закурить? - предложил генерал.
- Нет.
- А я закурю. Первый экзамен ты сдал неплохо. Сейчас мы спрячем труп в
багажник, а потом ступай отдохни. Сегодня в доме никого из прислуги нет.
То, что Четопиндо сфотографировал сцену убийства Гарсиа, подействовало
на Миллера словно удар обухом по голове. Чего Четопиндо хочет от него? На
какую роль готовит? Миллера теперь тревожило даже то, что генерал
обращается к нему то на "ты", то на "вы".
- Ты что это оцепенел? - толкнул Миллера в бок Четопиндо. - Может
быть, тебя обуяла тоска по жене, покинутой в Рио-де-Жанейро? А-а, понимаю.
Тебя гложет раскаяние о содеянном... Не унывай, Карло, у тебя имеется
исторический предшественник, на которого ты в случае осложнений сможешь
сослаться.
- Какой предшественник?
- Сулла, - ответил Четопиндо. Затем посмотрел на недоумевающее лицо
Миллера, совершенно белое в неверном свете зажигалки, и пояснил: - Луций
Корнелий Сулла, по прозвищу Счастливый. Не знаешь?
Миллер покачал головой.
- А еще хвастаешься своим классическим образованием, - упрекнул его
Четопиндо. - Сулла, диктатор Древнего Рима, имел обыкновение принимать
своих сограждан сидя в бассейне. Неугодных он хватал за глотку и тут же
топил как котят. И, представь себе, не боялся правосудия...
Иван Талызин восстановился в институте, для чего пришлось досдать
несколько экзаменов по специальным предметам.
Чтобы усовершенствовать свои познания, кроме немецкого, еще в одном
языке, он поступил на курсы английского. Занятия там должны были проходить
по вечерам, трижды в неделю.
В институте было много проектов, чертежной работы - не за горами
преддипломная практика. Чтобы подработать - стипендии на жизнь не хватало -
оставались лишь ночи и воскресные дни. Времени на все было в обрез, правда,
выручала феноменальная память.
Ивану навсегда запомнился день, вернее вечер, первого занятия на
курсах. Но тогда он еще не мог знать, что с этого момента его жизнь обретет
новый смысл.
Талызин сел на свободное место за первым столом, выложил перед собой
блокнот и авторучку. Это была та самая ручка, которую подарил ему
гамбургский связист после того, как под диктовку Талызина составил
шифрованный текст радиограммы в Центр.
В комнату, наспех переделанную в аудиторию, вошла преподавательница.
Из расписания занятий, аккуратно переписанного на первую страницу блокнота,
Талызин знал, что ее зовут Вероника Николаевна Барановская. Она
представилась, положила на стол портфель, и занятия начались.
Иван и сам не заметил, как увлекся трудной английской фонетикой, и
даже несколько растерялся, услышав звонок, возвещающий конец занятий.
Через некоторое время Талызин поймал себя на мысли, что вечерних
занятий на курсах ждет с особым нетерпением. Учеба в институте, поначалу
раскручивавшаяся медленно, словно маховик, пошла, наконец, полным ходом, и
Талызин с головой погрузился в занятия.
Дни потекли за днями, переполненные напряженным трудом и полузабытыми
студенческими заботами. Добавляли нагрузки и занятия английским.
Немудрено, что теперь его образ жизни вполне можно было назвать
отшельническим. К тому же общаться в Москве особо было не с кем: новых
друзей завести не успел, а старые за войну растерялись.
Единственный человек, с которым Иван изредка общался, да и то по
телефону, был полковник Воронин. Однако - странная вещь! - разговоры с ним
каждый раз оставляли у Талызина какое-то тревожное чувство. Казалось,
Андрей Федорович чего-то недоговаривает, хотя толковали они, в общем, о
вещах обыденных, житейских. Воронин сдержанно жаловался, что в последнее
время начал сильно прихварывать: почки шалят, сердце прихватывает, и вообще
стал зависеть от погоды, чего прежде отродясь не бывало...
Тягостно-тревожное чувство вызывали даже не слова Андрея Федоровича, а тон,
которым они произносились.
Однажды Воронин сказал:
- Пора мне, брат, на отдых.
- Что?! - не поверил собственным ушам Талызин. - Вы это серьезно,
Андрей Федорович?
- Стар я, видно, стал, Ваня. - Голос полковника был просевшим,
безжизненным. - Многого не понимаю.
Когда Талызин повесил трубку на рычаг телефона-автомата, настроение
было испорчено окончательно.
Без всякого аппетита перекусил в институтском буфете, который мог
предложить сегодня только винегрет да ржавую селедку. Отсюда путь его лежал
в читальню, где следовало основательно позаниматься. В последнее время у
Талызина наметились, как выразился ассистент, ведущий занятия в подгруппе,
нелады с теоретической геофизикой. Эти нелады с серьезной наукой, что ни
день, углублялись. И по причине, в которой сам Иван еще не смел себе
признаться...
В читальном зале было тесно, отыскать свободное местечко не просто, но
заниматься в общежитии Талызин не любил: и всех необходимых учебников нет
под рукой, и главное - шумновато, дым коромыслом стоит с утра до поздней
ночи. Помещалась читальня в конце широкого коридора, который кто-то нарек
"главным проспектом".
Не сиделось, не работалось. Недавний разговор с Ворониным оставил
неприятный осадок. Иван несколько раз вставал, прохаживался, то и дело
поглядывал на часы: занятия на курсах английского языка, где работала
параллельная группа, должны были скоро закончиться. Неожиданно для себя
Иван сбежал на первый этаж, в раздевалку, схватил свое пальто и, наскоро
его натянув, выбежал из институтского вестибюля.
Миновав небольшой сквер, заметенный первым снегом, он сел на крайнюю
скамью, так, чтобы видеть выход. Сердце колотилось как у мальчишки - быть
может потому, что он слишком быстро бежал, а может, и по другой причине.
Шло время - Вероника Николаевна не показывалась: видимо, что-то ее
задержало, Талызин несколько раз вставал и прохаживался по занесенной
снегом аллее, чувствуя, что начинает замерзать. Чуть разогревшись, садился
снова.
Двери распахнулись, и из них вышла стайка девушек из параллельной
группы. Дружно, как по команде, они посмотрели на него. Одна из девушек,
весьма недурная собой - Талызин знал, что ее зовут Ляля, - что-то сказала
подругам, что именно, он, конечно, не расслышал. Девушки заулыбались и
прошли мимо окончательно закоченевшего Ивана.
Наконец, когда он уже отчаялся дождаться и перебирал в уме все
мыслимые варианты, вплоть до пожарного выхода, в дверях показалась Вероника
Николаевна. Поставив на снег плотный портфель, она подняла воротник и,
вновь подхватив свою ношу, озабоченной походкой направилась к арке, не
замечая Талызина.
Он догнал ее у троллейбусной остановки.
- Разрешите помочь? - сказал Талызин, беря у нее из рук тяжелый
портфель.
- Хоть один рыцарь нашелся, - Вероника Николаевна улыбнулась. Иван
отметил про себя, что улыбка очень красит ее.
- Кирпичи у вас там, что ли? - искренне удивился Талызин.
- Ваши же контрольные. Мне еще проверять их, а до этого в дежурный
магазин заскочить, если он еще не закрылся, карточки отоварить, - вздохнула
Вероника Николаевна.
Снова посыпалась легкая крупка. Сквозь легкие снежинки светились окна.
Крестообразных наклеек на стеклах, обратил он внимание, заметно
поубавилось, хотя оставалось все еще немало. Мороз пощипывал уши. Талызин
поглубже нахлобучил кепку - шапкой не успел обзавестись.
Подкатил троллейбус.
- Не мой, - покачала она головой.
Площадка опустела, они остались одни.
- А знаете, Талызин, вы делаете успехи! - сказала Вероника Николаевна.
- Успехи?..
- Ну да, у вас определенная склонность к языкам. Здесь ведь тоже
необходим талант, как и во всяком деле. Между прочим, вы можете приступить
к внеаудиторному чтению. Я еще на занятиях собиралась сказать вам это. В
следующий раз принесу вам книжку с адаптированным текстом, хорошо?
Пока они обменивались ничего не значащими фразами, Талызин подумал:
чем его притягивает эта женщина? Он искоса бросил на нее внимательный
взгляд, будто видел в первый раз. Похоже, она на несколько лет старше его.
И красивой никак не назовешь: широкоскулая, курносая, ранние морщинки
залегли в уголках губ... Но что-то неуловимо привлекательное было в ее
лице.
- Вы далеко живете? - спросил Талызин.
- Далеко, - махнула рукой Барановская. - На троллейбусе - до конца. К
счастью, недалеко от нас дежурный магазин, работает до одиннадцати, так что
успею. Вам, наверно, кора?
- У меня бездна свободного времени, - небрежно ответил Иван, покривив
душой.
Подошел ее троллейбус. Окна салона были затянуты толстым слоем льда, в
некоторых из них пассажиры "продышали" маленькие круглые глазки. Талызин
подсадил Веронику Николаевну на ступеньки, махнул на прощанье рукой, она
улыбнулась в ответ. Он так залюбовался этой хорошей, открытой улыбкой, что
лишь в последний момент спохватился отдать портфель. Пробежав с десяток
шагов, успел сунуть его в неплотно прикрытую дверцу троллейбуса.
В эту ночь Талызин долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на
жесткой койке, скрипел пружинами.
- Иван, ты не заболел, часом? - сонным голосом спросил его сосед по
комнате, вдруг переставший храпеть.
- Нет.
- А нет, так какого дьявола шебуршишься! Не мешай другим спать.
- Ладно, извини.
- Крутишься как перпетуум мобиле, - примирительно проворчал парень.
Через несколько минут Талызин снова услышал заливистый храп. Поняв,
что не заснет, он тихонько оделся и вышел на улицу.
- И чего не спится? - проворчала вахтерша, отпирая дверь.
- Ладно, тетя Нюра, не серчай. Луну посмотреть нужно. - пошутил Иван.
- Луну... Уши гляди не отморозь, герой, - буркнула тетя Нюра,
добрейшая душа. - А вернешься - постучи тихонько, я открою...
Ночная Москва была прекрасна!
Начинавшаяся было метелица улеглась. Снег под фонарями искрился. "И,
как бабочек крылья, красивы ореолы вокруг фонарей", - припомнил Талызин.
Какие-то подозрительные личности прикуривали друг у друга на углу.
Сторож в роскошном тулупе, прохаживавшийся у магазина, с сомнением
посмотрел на него.
Иван бродил какими-то неведомыми переулками, читал названия учреждений
на досках, скользил взглядом вдоль темных окон.
Возвращаться в сонное общежитие не хотелось.
С того вечера как-то само собой вошло в обыкновение поджидать Веронику
Николаевну после занятий. Казалось, она это воспринимает как должное. Во
всяком случае, отвечая на приветствие Ивана, отдавая ему свою ношу, она ни
разу не выразила, даже в шутку, удивления или недоумения.
Талызин брал у нее портфель, а если была сумка - то и сумку, и они шли
либо к троллейбусной остановке, либо, если погода была сносной, просто
бродили по улицам и переулкам Москвы. Тема разговора всегда находилась.
Даже если она казалась малозначащей, беседа их захватывала. Говорили о
разном: о том, как идут занятия, о литературных новинках, о приближающейся
в институте сессии - последней в жизни Талызина, о событиях в мире, которые
становились все более тревожными. Однако, словно по уговору, не касались
одного - личной жизни каждого, семейных дел.
Вероника Николаевна держалась с Талызиным замкнуто, чуть суховато,
всей манерой своего поведения как бы подчеркивая, что допускать Талызина в
свой внутренний мир она не намерена. Иван ни на чем не настаивал. Он
счастлив был уже тем, что встречи и скупые прогулки продолжаются.
Теперь Талызин старался поскорее прочитывать книжицы на английском,
которые ему приносила Вероника Николаевна, чтобы больше было поводов для
общения с ней.
- Мой запас брошюр подходит к концу, - заметила она как-то, пряча в
портфель донельзя затрепанную "Алису в стране чудес". - Понравился вам
Кэролл?
- Да. Хотя многого я не понял, - честно признался Иван.
- Ничего страшного, - улыбнулась Барановская. - Кэролла в течение
многих лет не могут однозначно истолковать многие ученые, филологи и
переводчики. Споры не утихают и по сей день, так что вы оказались в
неплохой компании.
Однажды, стоя на троллейбусной остановке, Талызин набрался храбрости и
предложил проводить Веронику Николаевну домой - портфель ее в этот день был
особенно тяжел.
- Вот кстати, - просто согласилась она, - а то у меня зачетные работы
всего второго курса.
Троллейбус долго петлял, но Талызин плохо следил за его маршрутом. Так
сильно он волновался, быть может, лишь тогда, когда пытался проникнуть в
лагерный госпиталь к пленному французу. "Если я и преувеличиваю, то самую
малость", - улыбнулся Талызин пришедшему сравнению.
- Чему вы улыбаетесь? - спросила Барановская.
- Вспомнил прошлое.
- Смешное?
- Не сказал бы...
Она еле заметно пожала плечами, но промолчала.
Они вышли на последней остановке.
В воздухе пахло почему-то талым снегом, хотя зима была в разгаре. И
еще чем-то горьковатым, полузабытым, отчего у Талызина защемило сердце.
Внимательно приглядевшись, можно было заметить, что весна исподволь готовит
позиции для первого броска, хотя до него было еще далеко. Почки деревьев
начинали набухать.
На дороге им попалась даже лужица, подернутая тонкой коркой льда.
- Неужели оттепель при таком морозе? - удивился Талызин, обходя сизую
лужу.
- Чудес на свете не бывает, Иван Александрович, - вздохнула
Барановская. - Линию ТЭЦ вчера прорвало.
- Правду говорят: Москва - большая деревня, - сказал Талызин,
оглядывая низкие бревенчатые домишки, выстроившиеся по обе стороны улицы. -
Даже не верится, что это столица.
- За несколько лет до войны здесь и была деревня, - ответила
Барановская. - Город растет. Говорят, по генеральному плану все эти домишки
будут снесены, и люди получат городские квартиры со всеми удобствами.
Они свернули за угол, направились к дому, отступившему за палисадник.
У калитки остановились.
- Спасибо за то, что проводили, Иван Александрович, - сказала Вероника
Николаевна, забирая портфель. - К себе не приглашаю: Сергей мой немного
простужен, хандрит...
Они попрощались, и он пошел к остановке.
Сделав десяток-другой шагов, Иван остановился, оглянулся: Вероника
Николаевна, стоя у крыльца, старательно счищала веником снег с обуви. В
освещенном окне одноэтажного дома мелькнуло лицо пожилой женщины.
Всю обратную дорогу Талызин ругал себя за нерешительность. Даже не
выяснил, кто такой Сергей - сын, брат?.. Или муж?.. А она произнесла
"Сергей" так, словно Талызин знает весь состав ее семьи.
Каждый телефонный звонок Талызина вызывал в душе Андрея Федоровича
тревожное чувство. Но ведь не скажешь же ему, в самом деле: не звони, мол,
мне. Сказать такое - значило бы потерять, черт возьми, всякое уважение к
себе!
И он, беседуя с Иваном, обменивался с ним ничего не значащими фразами,
спрашивал о здоровье, как подвигается учеба в институте и на курсах, не
надумал ли жениться - давно пора, и тому подобное. Хорошо еще, Талызин не
имел привычки называться по телефону, хотя, в сущности, это мало что
меняло.
Из памяти Андрея Федоровича, не выходил последний разговор с наркомом
внутренних дел. Он встретился с Берией в комнате президиума, в перерыве
совещания.
- Давно не вижу тебя, Андрей Федорович, - произнес нарком. - В
подполье, что ли, ушел?
- Работы много.
- Работы всегда много. - покачал головой Берия. - Это не оправдание.
- Разве мне пора оправдываться?
- Шутка, - сказал Берия без тени улыбки. - А вообще-то, у меня к тебе
несколько вопросов накопилось, по твоему ведомству. - Берия взял его под
локоть и отвел в сторонку.
- Я слушаю.
- Пора бы нам заслушать твой отчет. Ко мне просачивается информация,
что либеральничаешь ты там у себя, в Управлении. - Берия искоса бросил на
него взгляд и продолжал: - Не собираюсь посягать на твою самостоятельность,
но, с другой стороны, мы с тобой делаем одно, общее дело. Кое-где
поговаривают, война, мол, кончилась, можно отпустить гайки. Пусть народ
вздохнет немного. Так?
- Так.
- Нет, не так! - повысил голос Берия. - Эти слухи распускают
враждебные элементы, и мы искореним их, пусть никто в этом не сомневается!
Кто не слеп, тот видит, что из горнила войны наш народ вышел более
монолитным, чем прежде. Но для этого пришлось крепко потрудиться. И, между
прочим, кое-кому не мешает напомнить, что враг не дремлет, он только
обличье поменял. Так что демобилизовываться мы не имеем права. Наоборот,
жесткость нужна. Жесткость! - повторил Берия понравившееся ему словцо.
Нарком налил себе нарзана, сделал глоток и продолжал, снова взяв
собеседника за локоть.
- Мы ни на минуту не должны забывать тезис вождя: по мере продвижения
нашей страны к социализму происходит обострение классовой борьбы. Надеюсь,
ты в своей практике не забываешь об этом?
- Как я могу забыть об этом, Лаврентий Павлович, - пожал плечами
Воронин, почувствовавший в словах наркома скрытую угрозу.
- Я у тебя, кстати, еще в прошлый раз хотел спросить, Андрей
Федорович: возвратился тот человек?
- Который? - переспросил начальник Управления, чтобы выиграть время.
("Ох, неспроста присосался он к Талызину...")
- Ну, которого вы внедряли в немецкий концлагерь для военнопленных, -
раздраженно пояснил Берия.
- Запамятовал, - сказал Андрей Федорович.
- Ну и память, - покачал головой Берия. - С такой памятью тебя впору
на лечение определить. А как, говоришь, его фамилия?
- Вернусь в Управление, подниму его дело, - пробормотал Андрей
Федорович.
- Уж подними, сделай милость. - Берия поправил пенсне. - Плох тот
начальник, который не знает свои кадры, - добавил он. В этот момент, к