Михановский Вадим. Тени Королевской впадины

Талызин. - К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли
место, где можно остановиться?
- Найдем, - произнес старик. - У моего двоюродного брата, он поможет
вам скоротать отпуск. - И назвал адрес.
Талызин поднялся.
- Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж
волновался...
- Выздоравливайте. До встречи! - сказал Талызин и вышел.
Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не
угодил в облаву.
С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля.
Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а
здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.
Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:
- Стоять! Ни с места! Проверка документов.
Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:
- Кто-то сюда вошел!
- Тебе показалось...
- Возможно, здесь живет.
- Тогда он нам не нужен.
Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик,
а затем короткая автоматная очередь.
Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин
решил, что надо идти.
Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не
отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался
слабый свет. Ему подумалось: "Сейчас в Германии мания у всех запираться,
прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это - боязнь бомбежек и смерти
или комплекс вины?"
Наконец за дверью спросили:
- Кто там?
- От Кирхенштайна, - негромко ответил Талызин.
Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который
падал из комнаты.
- Эгон?
- Эгон.
- Я из госпиталя...
- Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, -
сказал Эгон.
Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с
зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.
Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое
время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят.
Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.
Иван осторожничал. Сейчас вся надежда - этот молчаливый человек. Но
как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы "Он поможет вам скоротать
отпуск", об этом человеке ничего не было сказано.
Наконец Талызин спросил:
- Мы одни?
- Одни. Жена на дежурстве.
Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.
- Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.
- В чем должна выразиться помощь? - Эгон подошел к окну и поправил
уголок шторы.
- Мне необходимо срочно выбраться отсюда.
- Из Гамбурга?
- Да.
- А куда?
- В любую нейтральную страну.
- У вас есть документы?
- Никаких.
Эгон присвистнул:
- Ничего себе задачка... Как же вы добрались сюда?
Иван улыбнулся:
- Добрался. Вот как выбраться?
Эгон молча что-то обдумывал.
- Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, - сказал он.
- А нельзя ли сегодня? - вырвалось у Талызина.
- Никак, - покачал головой Эгон. - А пока располагайтесь, будем
ужинать.
"Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак", - отметил про
себя Талызин.
- Вижу, досталось вам, - сказал за ужином Эгон. - Вы немец?
- Нет.
- Я догадался, - кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. - Не
думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.
- Я так не думаю, - сказал Талызин и добавил: - Гамбург - город
Тельмана!
- Я знал Тедди, - просто сказал Эгон.
- Тельмана? - с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него
фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.
- А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы
проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди
рабочих, в порту.
- Расскажите о Тельмане, - попросил Талызин.
- Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. - Эгон
глотнул кофе-эрзац. - Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало
участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был
корреспондентом "Роте Фане". Знаете о такой газете?
Иван кивнул.
- С начала года обстановка в стране была крайне напряженной.
Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую
линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду
рыскали полицейские и штурмовики - партия фактически была вне закона.
Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось
Цигенхальс, по-русски это звучит как "горло козы". Да, там нам чуть и
впрямь не перерезали горло... - Эгон побарабанил пальцами по столу. -
Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя
полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено
было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с
выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против
Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату
вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след.
"Без паники", - сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход
прямо к реке, к причалу были привязаны лодки... Тедди уходил, когда в
запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в
котором участвовал наш Тедди.
- Тельман уже принадлежит истории, - произнес задумчиво Талызин.
- И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло
больше десяти лет, - продолжал Эгон, - и каких лет! А у меня до сих пор
перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его
плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела,
берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла
трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела
подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но
нам удалось уйти от преследования... Мы засиделись, вам нужно отдыхать, -
сказал Эгон, поднимаясь. - Завтра вам понадобятся силы.
- С чем связан ваш план? - спросил Талызин.
- Не с чем, а с кем, - впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. -
С моей женой.
- Она ваша единомышленница?
- Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней
жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных
судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.
- Когда?
- Завтра, если не будет бомбежки.
- Я вижу, бомбежек вам хватает, - произнес Талызин. - Гамбург лежит в
руинах.
- Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в
последнее время случается редко. А на днях такое было - кошмар! Самолеты
налетели днем. Бомбили что-то в порту...
- Что именно?
- Не знаю, слухи разные ходят... Жена, к счастью, в тот день не
дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.
- Нужно еще будет передать короткий шифр по радио...
Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок.
Укладываясь спать, сказал:
- Разрешите задать вам вопрос?
- Пожалуйста.
- Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я
знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно
относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно... - Эгон
запнулся. - Впрочем, вы можете мне не отвечать...
- Спрашивайте.
- У вас было здесь задание?
- Да, - поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.
- Вы его выполнили?
- Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать
результат.
- Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, - произнес Эгон и
отвернулся к стене.
Через минуту послышалось его тихое посапывание.
Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних
дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и
опасности?
Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет
полковника Воронина... Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у
него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в
каждую - вложить частичку собственной души...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вскоре матросы "Кондора" обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока
двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала
вода.
Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди
сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо,
где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не
удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался.
Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта
обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду.
Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова
спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным.
На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к
спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками.
- Будем спасаться вплавь, - решил капитан. - Судно обречено, это ясно.
Однако на плаву какое-то время оно еще продержится...
- Помпа засорилась, - сказал боцман.
- Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я
пойду приготовлю наши документы. - Капитан пожевал губами и добавил: -
Запомните сами и объявите всем остальным: мы - рыбаки, терпящие бедствие. С
нами - человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва
нацизма, - протянул капитан руку в сторону Миллера. - Он бежал, а мы его
подобрали и спасли, беднягу.
- Ясно, - кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с
полуслова. - А где мы его, беднягу, подобрали?
Капитан пожал плечами:
- В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с
заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с
тонущего корабля. Правда, Миллер?
- Корабли разбомбили англичане, - произнес угрюмо штурмбанфюрер.
- Скажите, какой поборник справедливости, - протянул капитан с
иронией. - Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть
там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота - думать об
улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни
на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль,
Миллер?
- Усвоил.
- Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в
открытом море, - продолжал Педро. - Расскажете там все, как было... -
Капитан сделал неопределенный жест и заключил: - Ваши достоверные показания
явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму.
- У вас тут утонешь в два счета, - буркнул Миллер, переступив через
лужу на палубе.
Капитан поиграл фонариком:
- Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь
смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной
территории...
- Которая скоро скроется под водой, - закончил Миллер. Оступившись, он
едва не растянулся.
- Осторожно, не гибните раньше времени, - сказал капитан. - Вы,
Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас.
- Ваше судно застраховано, Педро?
- Суда вольных охотников не подлежат страховке.
- И вам не жаль "Виктории"?
Капитан поправил:
- "Кондора".
- Все равно.
- Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том
числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым
другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без
них оно как-то спокойней...
Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую
дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики,
засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок.
Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал:
- Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется.
Плот был загружен.
Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. "Кондор"
приметно осел, ватерлиния ушла под воду.
- Здесь оживленная морская трасса, - сказал капитан, сверившись с
картой. - На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется.
Миллер потрогал носком одно из бревен плота:
- Лучше бы раньше.
- Как судьба распорядится. Я фаталист.
- Судьбе тоже иногда нужно подсказывать.
Капитан согласился:
- Золотые слова.
Четверо матросов и боцман - весь экипаж - снесли на плот свой нехитрый
скарб. Миллер подивился его скудости - у каждого был лишь небольшой морской
сундучок. Видимо, экипаж "Кондора" исповедовал фатализм, так же как и его
капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни
встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. "Низшая раса",
- привычно подумал Миллер.
- Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, - к лучшему, -
сказал Педро. - У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не
на корабле, а на плоту.
- По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, - добавил
боцман.
Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира:
- Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой
передряги.
Матросы старались как можно дальше отгрести от "Кондора", чтобы плот
не попал в водоворот.
Через несколько минут от "Кондора" осталась только скособоченная
труба, которая продолжала отчаянно дымить.
- Старик сражается до последнего, - сказал капитан, и Миллер с
удивлением уловил дрожь в его голосе.
- Отлетался "Кондор", - вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. -
Сложил крылья.
Корабль скрылся под водой.
Что-то ухнуло, над местом гибели "Кондора" поднялся водяной горб, и
высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот.
Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они
умели глубоко таить свои чувства - кто их разберет?
С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт
рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна
скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан.
Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и
ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан:
вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот
или не движется.
Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг
пригрело совсем по-летнему.
- Корабль! - закричал матрос.
Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного
генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь.
Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему
судьба?
Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень
скоро.
Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось
гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не
документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому
впечатлению.
Он и команда "Пенелопы" - так называлось судно, которое сняло с плота
потерпевших бедствие, - затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его
печальной "одиссее". Оказывается, большинство из них недурно понимали
по-немецки.
Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал
сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года
между жизнью и смертью.
Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как
военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы
добивали, кто-то спросил:
- И французы там были?
- Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и
французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы...
- Немцы?! - удивленно переспросил шкипер.
- Те, которые шли против фю... Против этого подонка Гитлера, - пояснил
Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не
обратил внимания.)
- А ты неплохо выглядишь, парень, - заметил один француз, хлопнув
штурмбанфюрера по плечу.
Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер
производил впечатление здоровяка.
Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил:
- У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все
ошибаются. А у меня на теле живого места нет, - продолжал он с надрывом, -
почки отбиты. Меня в лагере каждый день...
- Довольно, дружище, - громогласно прервал его шкипер. - Хватит
вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем.
- А я, когда читал, особенно в "Юманите", о немецких концентрационных
лагерях, то думал, грешным делом: враки! - заметил тщедушный матрос с
пышными усами. - Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы.
Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это...
- Все так и есть, как он рассказывает, - поддержал Миллера шкипер.
- Откуда ты знаешь, Пьер? - спросил пышноусый.
- Теперь уже можно об этом рассказать... Войне капут и Гитлеру капут,
- сказал шкипер. - Мой младший брат служил во французской армии и в
сороковом году, в самом начале "странной войны", попал в плен к бошам.
Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли... В общем, упрятали его
немцы в концентрационный лагерь.
- Во Франции? - поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.
- Нет, в Германии... Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось
переправить домой записку, одну-единственную... Больше мы от него ничего не
имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном
надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.
Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:
- У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.
- В Германии не один лагерь... Слушай, а может, ты с братом моим
сидел? - оживился шкипер. - Его звали Жан, Жан Леру... Дома все его звали
Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках... Его долго в
армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество,
видите ли, защищать... Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил,
наверно, голову... Был отчаянный спорщик...
- Теперь отольются ботам все слезы, - вставил усатый.
- Птижан был гордостью семьи. - продолжал шкипер. - Ему прочили
блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то
выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю,
но Птижан мне объяснял - что-то там связано с органическими соединениями.
А, да что говорить, - махнул рукой Леру-старший. - Так ты не встречал
Птижана? Может, он жив?.. - спросил шкипер с внезапно пробудившейся
надеждой. - Леру...
Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить
тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.
- Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, - ответил
Миллер. - Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне,
удается бежать из лагерей.
- Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? - спросил
Миллера капитан "Пенелопы". - А как же ты очутился в море?
Миллер отставил кружку с недопитым кофе.
- Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили - это случилось
сразу после ночной погрузки боеприпасов, - эсэсовцы наскоро выстроили всех
уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили -
эвакуация...
- А оказалось? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов.
- Оказалось - верно, эвакуация, да только... на тот свет, - усмехнулся
Миллер. - Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали
нас в товарные вагоны, как скотину, и - к морю, в Любекскую бухту... И все
это - в страшной спешке... В бухте стояли пустые суда... - Миллер
полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между
которыми он несколько часов назад чудом провел "Викторию" - "Кондора", и
медленно, с паузами перечислил: - "Тильбек"... "Атен"... "Кап Аркона"...
"Дейчланд"... Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда...
Выражение настороженности исчезло с лица шкипера - Миллеру трудно было
не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.
Усатый что-то сосредоточенно припоминал.
- Тебя на какое судно посадили? - спросил он Миллера.
- "Кап Аркона", - ответил наугад штурмбанфюрер.
- Точно! Вспомнил! - радостно произнес усатый. - Это ведь такой
большой океанский пароход, правда?
- Да.
- Я плавал на нем до войны, - улыбнулся воспоминаниям усатый,
обращаясь ко всем.
- Задолго? - спросил шкипер.
- Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы
занимали каюту второго класса, на средней палубе... Комфортабельный
корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что "Кап Аркона" обслуживает
пассажирские линии Атлантики...
- Твои воспоминания потом, - перебил его шкипер.
Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.
- "Кап Аркона" - верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили
столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из
последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу:
пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, - продолжал Миллер. - Дожидаясь своей
очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские
охранники... Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы
разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе "Дейчланд" -
заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными
должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.
Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта
концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности:
уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными
потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в
точку?
План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом
поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но
внезапный налет авиации союзников их опередил.
На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей.
Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед
которыми позднейшие историки лишь разводят руками.
- Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, - рассказывал
шурмбанфюрер, - и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали
подводные лодки...
Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая,
что от этого многое сейчас зависит.
- ...Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там
были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах.
"Ай да Миллер! - подумал Педро. - Фантазии ему не занимать. Можно
подумать, что он и впрямь был там".
- Немцы не очень спешили. Возможно, торпедирование кораблей с
заключенными носило для них учебный характер. И тут их опередила внезапно
налетевшая авиация, - продолжал Миллер.
- Люфтваффе? Тоже "учебный характер"? - задал вопрос шкипер.
Миллер пожал плечами:
- Кто их разберет... Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох.
Но кто-то крикнул, я сам слышал, что самолеты английские, - осторожно
добавил он.
- Чушь! Быть такого не может, - убежденно произнес пышноусый француз.
- Может, ошибка вышла? - предположил кто-то из матросов "Пенелопы".
- За такие ошибки, знаешь... - сказал шкипер.
- Так или иначе, самолеты нас разбомбили, и это был конец, - сказал
Миллер. - Я видел, как затонул "Тильбек". Бомба пробила верхнюю палубу,
среднюю и взорвалась где-то в трюме. Корабль переломился надвое, словно
кусок хлеба... - Он сломал пополам ломоть, который держал в руке,
показывая, как затонул "Тильбек". - А вслед за "Тильбеком" пришел и наш
черед. Бомба попала в "Кап Аркона", и корабль вспыхнул как свечка. Со всех
палуб все, кто мог, бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков.
Тут же кружились катера, с которых эсэсовцы расстреливали тех, кто не
погиб, пытался выплыть.
- Ну а ты?.. - спросил шкипер.
- Когда загорелся "Кап Аркона", я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело
мгновенно обхватили стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится
сердце. Рядом, словно многоэтажный дом пылал "Кап Аркона", от него лился
удушающий жар, а я - в двух шагах от пылающего корабля - погибал от холода.
Через несколько минут стало вроде полегче: я схватил какой-то деревянный
обломок - они во множестве плавали рядом - и двинулся куда глаза глядят,
лишь бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал
ее только для того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не
до меня - они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось
отплыть на порядочное расстояние, но взрывы и крики гибнущих людей были
долго еще слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк,
меня подобрали эти добрые люди, рыбаки, - кивнул Миллер в сторону экипажа
"Кондора".
- Верно, - сказал капитан Педро, - мы вытащили его в ужасном
состоянии. Он был без сознания, бредил...
Миллер уловил взгляд француза, устремленный на его ботинки,
инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил:
- Я был бос... Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти
мне дал капитан Педро, спасибо ему.
Педро посмотрел на Миллера и сказал:
- Мы его растерли, дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти
ботинки я купил в Копенгагене, на черном рынке. Ну, а дальше и нам не
повезло. Мой "Кондор" наскочил на мину. Спасибо, живы остались - кое-как
успели пересесть на плот. - Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь.