А теперь…
Перед орионцами проносились лиловые пустыни, обожженные солнцем, храмы и пагоды, машины, похожие на живые существа, и существа, похожие на машины. Внезапный взрыв потряс экран, ввысь взметнулись столбы огня и дыма. Люди инстинктивно потеснились друг к другу. Брок оказался рядом с Любавой. Хотел взять ее за руку, но девушка отодвинулась.
– Машинное творчество? – спросил он.
– Не мешай, – сказала Любава.
Сгустившуюся мглу неустанно полосовали фиолетовые молнии. Глухие взрывы следовали один за другим.
Люди силились понять смысл сменяющих друг друга картин, но тщетно. Их можно было, конечно, понимать так и этак, но где гарантия, что именно данное толкование является правильным?
Грохот умолк. Экран очистился. Все ждали, что он снова станет прозрачным, открыв привычный пейзаж. Вместо этого по поверхности стены заскользили бесконечные ряды математических формул. Взоры орионцев обратились на Брагу. Это он, корабельный математик, победил малый мозг «Ориона» в шутливом состязании на скорость решения дифференциальных уравнений. Это он сумел за четыре минуты рассчитать курс во время магнитной бури в районе Сириуса, когда все счетно-решающие устройства корабля вышли из строя. Не было, казалось, области математики, незнакомой Петру. Может быть, Семиглаз решил изъясниться с орионцами на языке математических символов?
– Чем порадуешь, Петр? – спросил капитан.
Брага развел руками.
– Убей меня бог, Джой, если я что-нибудь понимаю, – сказал он тихо. – Н-ни одного з-знакомого символа. – И беспомощно улыбнулся.
Вскоре таинственная передача закончилась, экран погас. Стена вновь стала прозрачной, и сквозь нее в зал хлынули солнечные лучи.
Посыпались реплики. Обмен мнениями едва не привел к ссоре. Часть орионцев видела во внезапной передаче хорошее предзнаменование, другая считала ее бессмысленной выдумкой Семиглаза. Так или иначе, люди встряхнулись, сонная одурь слетела с них.
После того как экран померк и стена вновь стала прозрачной, Брага вдруг заторопился.
– Ты куда, Петр? Пойдем в оранжерею, побродим, как вчера, – предложил ему Григо.
– Не могу, – ответил Брага.
– А что?
– Дело.
Григо недоверчиво усмехнулся.
– Дело? – протянул он. – В старой книге копаться? Так ты же сам говорил, что поставил на ней крест.
– Есть одна идейка, – сказал Брага. – Кажется, я сумею все-таки разобраться в том, что нагородил сегодня Семиглаз.
– А где ты возьмешь те формулы, что пролетели по экрану? – спросил Арго.
– Они у меня здесь, – тронул Петр пальцем свой лоб.
Наскоро напившись из фонтана, он вышел.
Дела нашлись у каждого, и вскоре зал опустел. Любава и Брок остались одни.
– Скоро четыре месяца, как мы на Земле, – сказала Любава.
– В ловушке, – уточнил Брок.
Он выглянул наружу. Погода приметно портилась: на небо набежали невесть откуда взявшиеся тучи, солнце скрылось.
– Твой завтрак. – Любава взяла брикет, висевший в пространстве над полом, и бросила его Броку.
Брок, обернувшись, поймал брикет.
– Дарю его Семиглазу, – произнес он и с силой швырнул его в какую-то установку, расположенную под стенкой, добавив: – Авось подавится!
Щупальца, похожие на усики, выдвинулись и тут же исчезли в недрах установки вместе с брикетом.
– С голоду помрешь, – сказала Любава.
Брок пожал плечами.
– Пусть, – сказал он.
На «Орионе» Брок и Любава росли вместе. Их обиталищем был космический корабль – другого дома они не знали. И конечно, лишь с трудом могли представить себе, что же это такое – твердая почва планеты под ногами, вольное земное пространство, ограниченное лишь кольцом горизонта, трава, колышимая незапрограммированным ветром, да жаркое светило над головой.
Родители Брока и Любавы погибли давно, еще в первой половине полета.
Брок рос мнительным мальчуганом, хотя в критические минуты, когда «Ориону» грозила опасность, выказывал не только хладнокровие, но и недюжинную храбрость.
С детства Брок грезил о Земле – далекой полусказочной планете, откуда тридцать лет назад по собственному времени стартовал «Орион». На покинутой кораблем планете за это время протекли столетия…
Когда наконец корабль, выполнив свою задачу в глубинном космосе, повернул обратно, взяв курс на Солнечную систему, Брок и ложился и вставал с мыслью о Земле, ни о чем другом он говорить не мог.
В своей любви к Земле Брок, разумеется, не был одинок. О ней думали и говорили все члены экипажа, несмотря на то что «старшее поколение» корабля знало Землю отнюдь не понаслышке.
Не составляла исключения и Любава, но ее чувство к родной планете, в отличие от Брока, носило более спокойный характер. Девушка видела в Земле что-то свое личное, близкое, то, что определяется великим и всеобъемлющим словом – Родина.
По-разному реагировали орионцы и на то, как странно встретила их Земля. Для Брока эта встреча была словно измена близкого друга. Тщетно твердил он себе мысленно, что за тысячу лет, которые прошли на Земле за время их полета, многое, очень многое должно было измениться… Разум утверждал свое, но чувства юноши бунтовали еще на безлюдном Австралийском космодроме, когда орионцев встретил пустой аппарат, Брок начал твердить, что людей на Земле не осталось, что вся планета – в руках роботов, что они, орионцы, попали в плен к машинам. Поначалу это казалось бессмыслицей, но постепенно Брок сам почти уверовал в свою выдумку.
Экипаж относился к Броку спокойно. «Это у него пройдет», – сказал как-то капитан, выразив, по-видимому, общее мнение.
Из всех орионцев Брок выделял Любаву. Его полудетское чувство к Любаве с годами развилось и окрепло. Однако с некоторых пор Броку начало казаться, что Любава к нему равнодушна. Нет, девушка не избегала его, она относилась к Броку ласково и ровно – точно так же, как к остальным орионцам. «Разве это любовь?» – спрашивал себя Брок. Спрашивал – и не находил ответа.
Он и минуты не мог прожить без Любавы. Однако, наделенный гордостью сверх меры, стал прятать свои чувства, скрывать их под маской язвительной насмешливости. Это ему удавалось – так, по крайней мере, считал сам Брок.
Теперь, в пустом зале, он решил окончательно объясниться с Любавой.
После выходки с брикетом Брок чувствовал некоторую неловкость.
– Послушай, Любава, – сказал он, глядя в сторону, – что бы ты хотела больше всего на свете?
Живые глаза девушки затуманились.
– Я бы хотела, чтобы все мы вышли отсюда, – сказала Любава, сделав широкий жест в сторону прозрачной стены. – Чтобы земляне встретили нас, орионцев, как братья… Короче говоря, чтобы все были счастливы.
– Этого каждый из нас хочет, – нетерпеливо перебил Брок. – А вот ты сама по себе, ты для себя чего хотела бы?
Полные губы Любавы дрогнули.
– Не понимаю, о чем ты, Брок, – сказала она.
– Ты хотела бы полюбить кого-нибудь? – неожиданно спросил Брок.
– Полюбить?.. – задумчиво переспросила Любава. И, помолчав, добавила: – Разве можно полюбить по желанию? Любовь приходит сама.
– Откуда ты знаешь?
Любава улыбнулась.
– Читала, – ответила она.
– А ты могла бы полюбить?..
Любава поправила волосы.
– Помнишь, Брок, – сказала она, – как мы сдавали машине экзамен зрелости? Там, на «Орионе»?
Брок покосился на Любаву.
– Разве такое забудешь? – произнес он. – Но к чему ты вспомнила экзамен?
– А к тому, что я не на экзамене. И ты не машина, чтобы задавать вопросы, – отрезала Любава.
– Прости, – смешался Брок.
Любава усмехнулась.
– Так и быть, открою тебе тайну, – сказала она. – Я люблю капитана.
Брок быстро глянул на Любаву и, обнаружив улыбку в ее глазах, сам расхохотался. Трудно было придумать что-либо более нелепое. Капитан Джой Арго – и любовь? Полно, да ведомы ли ему вообще подобные чувства? Кажется, все его жизненные помыслы сосредоточены были на одном – полет «Ориона», выполнение задачи, возложенной на экипаж Координационным советом. Любовь, ревность, маленькие трагедии, время от времени разыгрывавшиеся на борту пульсолета, – все это скользило мимо его сознания.
Брок покачал головой.
– Кандидатура капитана отвергается, – заявил он.
– Ты можешь предложить другую? – поинтересовалась Любава.
– Да.
– Какую же?
– Свою, – бухнул Брок, словно бросаясь в холодную воду.
– Такую размазню, как ты, нельзя полюбить. Только пожалеть можно, – ответила Любава.
– Ну, так пожалей.
Любава промолчала. Поправив высокую прическу, она подошла к фонтану и напилась.
– Сегодня особенно горчит, – сказала она.
– Горчит! – взорвался Брок. – Семиглаз нас систематически отравляет. Мы пьем медленно действующий яд.
– Зачем ему нужно было бы с нами возиться? Уж если бы Семиглаз решил нас отравить, он мог бы это сделать гораздо проще и быстрее, – заметила Любава.
– Почем я знаю? – сказал Брок. – Может, это доставляет Семиглазу удовольствие.
– Уж ты скажешь!
– Или, может, он проводит какой-то свой опыт, – продолжал Брок.
– А мы, значит, подопытные кролики?
– Примерно. А может, этот чертов Семиглаз надумал превратить нас в свой придаток, – сказал Брок.
– Да зачем же таким сложным путем?
– Ты видела, как кошка играет с мышью? – ответил вопросом Брок.
Они помолчали, стоя рядом и глядя сквозь прозрачную стену. Строение стояло на пригорке, и отсюда видно было далеко. В ясную погоду можно было рассмотреть десятки строений, теснящихся поодаль. За ними угадывалась стена.
– Как время тянется! – вздохнув, сказала Любава. – Осень.
Пожелтевшие листья, кружась, опускались на землю. Зарядил неприметный косой дождик, но видимость не ухудшилась: капли, попадая на наружную поверхность стены, тотчас исчезали, испаряясь.
– Где ты была вчера? – спросил Брок.
– В оранжерее. Целый день бродила. Знаешь, Брок, я нашла там вот это, – ответила Любава и протянула Броку небольшой треугольный предмет, небрежно сработанный, с наплывами, некогда, наверно, прозрачный, но помутневший от времени, с металлической булавкой.
– Брошка, – сказал Брок, рассматривая находку. – Женское украшение. Его носят на Земле. Во всяком случае, носили. Интересно, чья она?
– Кого-то из тех, кто был здесь до нас, – произнесла тихо Любава.
За стеной сырой ветер гнал по земле опавшие листья. Выбежать бы туда, почувствовать под ногами влажную почву, вдохнуть запах вянущих трав, подставить лицо дождю!
– Послушай, Брок, а ведь мы с тобой, можно сказать, так и не ходили по земле, – сказала Любава.
– Поздравляю с открытием! – ответил Брок. Пройдясь по залу, он поднял за фонтаном блокнотный листок. – Это еще что за послание? – сказал он и протянул листок Любаве.
– Наверно, Брага обронил, – сказала Любава, рассматривая вязь интегралов. – Верни ему.
Брок забрал листок.
– Вот еще! – ухмыльнулся он. – И не подумаю.
– Может, он нужен Петру.
– Зачем? У Петра все вот здесь, – сказал Брок и похлопал себя по лбу. Затем сложил бумажного голубя и поднес его Любаве.
– Спасибо, – сказала Любава и зашвырнула голубя Брока.
Птица, описав плавную траекторию, поднялась почти до самого потолка, ткнулась носом в невидимую преграду и, словно подстреленная влет, кружась, упала к ногам Любавы.
Девушка подняла голубя.
– Отсюда не вылетишь, – сказала она.
Брок огляделся и, убедившись, что в зале никто из орионцев не появился, подошел к Любаве.
– Знаешь, Любава, мы можем быть удачливее, чем этот голубь, – прошептал он.
– Ты о чем, Брок? – вскинула брови девушка.
– Давай убежим отсюда!
– Вдвоем?
– Вдвоем.
– Ты открыл способ проходить сквозь стены? – осведомилась Любава.
– Не смейся. Кроме стен, есть еще и пол, – ответил негромко юноша.
Любава задумчиво расправила мятого бумажного голубя, затем опустила взгляд: под прозрачным полом, как всегда, клубились темные облака.
– Нет, в зале пол прочный, его не пробьешь, – лихорадочно зашептал Брок, вплотную приблизившись к Любаве. – Я придумал другой план… Мы сделаем подкоп из оранжереи и выйдем наружу. А уж там, на свободе, мы найдем способ освободить остальных! Яму в оранжерее замаскируем, ее никто не обнаружит… Я отыскал там, за мостиком, одно глухое местечко… Ну как, согласна?
Выпалив все единым духом, Брок умолк, ожидая ответа.
– Почему ты не хочешь посвятить в свой план остальных орионцев? – спросила Любава после паузы.
Брок опустил голову.
– Я ожидал этого вопроса, – ответил он еле слышно.
– А все-таки? – настаивала Любава. – Разве ты забыл, что по Уставу космонавта…
– Я не хуже тебя знаю Устав космонавта! – взорвался неожиданно Брок.
– Так в чем же дело?
– А в том, что мы не на «Орионе»!
– Экипаж корабля никто не распускал, – сказала Любава. – Поэтому независимо от того, находится ли экипаж на борту или высадился на какую-либо из планет. Устав космонавта продолжает действовать…
В отличие от Брока, который все сильнее горячился, Любава говорила спокойно, обдумывая каждое слово.
– «На какую-либо из планет»! – подхватил Брок последние слова Любавы, не дав ей договорить. – Да пойми же ты, что речь идет не о какой-либо из планет, а о Земле!
Любава пожала плечами:
– Не вижу разницы.
– Очень жаль, если так, – сник Брок. Вспышка его погасла, и он снова заговорил тихо.
Любаве очень хотелось приободрить Брока, сказать ему ласковые слова, но она помнила и другое: капитан не раз повторял – и в полете, и здесь, на суровой и загадочной Земле, – что, если дисциплина в экипаже разладится, орионцы могут считать себя обреченными.
– Почему ты говоришь шепотом? – спросила Любава.
– Я бы не хотел, чтобы о моем плане узнал капитан… – не поднимая головы, произнес Брок. – Он запретит делать подкоп. А кроме того… – Брок снова оглянулся и закончил так тихо, что Любава скорее прочла по движению губ: – Я боюсь, что меня услышит Семиглаз.
– Ничего не выйдет из твоей затеи, Брок, – сказала Любава. – Неужели не понимаешь?
Брок вздохнул.
– Понимаю, – словно эхо, откликнулся он. – Но жить в бездействии больше не могу.
Молодые люди подошли к фонтану и долго смотрели на прозрачные струи. Ласковое журчание успокаивало. Мельчайшие водяные брызги оседали на лицо.
– Глаза, всюду глаза! – пробормотал Брок.
– Ты о чем?
– Такое ощущение, будто на меня отовсюду, из каждого закоулка, смотрят сотни, тысячи глаз и никуда от них не скроешься! – пожаловался Брок. – А у тебя нет такого чувства?
Любава покачала головой:
– Нервы.
– Неужели ты веришь, что мы найдем выход из этого тупика? – спросил Брок.
– Я верю в доброжелательность Земли, – чуточку торжественно произнесла Любава. Помолчав, добавила: – И в нашего капитана.
– Ты не скажешь ему?
– А ты будешь в одиночку делать подкоп?
– Какой там подкоп! – махнул рукой Брок.
– Ладно. Наш разговор останется между нами, – сказала медленно Любава.
– Да напейся, не отравишься, – улыбнулась она, перехватив лихорадочный взгляд Брока, брошенный на фонтан.
Брок будто только и ждал этих слов.
Он припал к воде и долго пил, пока не заломило зубы от холода. Отрывался, чтобы перевести дух, и пил снова.
– А знаешь, водичка ничего, – сказал он, вытирая мокрые губы. – Пожалуй, вкусней даже, чем орионская, восстановленная… Но сколько нам суждено еще пить из этого фонтана?
Любава подбросила на ладони голубя и ничего не ответила. Взгляд ее был устремлен вдаль, сквозь прозрачную плоскость стены.
– Я иногда кажусь себе старым-старым, – сказал тихо Брок. – Будто тысячу лет живу в этом заколдованном замке. Кажется, найди волшебное слово – и двери замка распахнутся. Но этого слова никто из нас найти не может.
Со дня возвращения «Ориона» на Землю прошло, в сущности, совсем немного времени, но орионцам – Брок был прав – казалось, что они пользуются деспотическим гостеприимством Семиглаза уже бог знает сколько дней и ночей.
Самое трудное для экипажа было – правильно оценить создавшуюся ситуацию и как следствие этого выработать единственно разумную линию поведения.
Никто не мог ответить орионцам на вопрос, что им следует делать.
Должны ли они придерживаться выжидательной тактики, терпеливо наблюдая ход событий?
Или же, наоборот, им необходимо, не теряя ни минуты, идти на штурм, сделать отчаянную попытку вырваться из плена на свободу?..
4. ВЕК XXII
Счастье было в том, что, прежде чем потерять сознание, Борца успел дотянуться до своего биопередатчика и сжать его. По сигналу бедствия, поданному угасающим мозгом Борцы, прибыла медицинская служба.
Сам по себе сигнал бедствия не мог еще служить источником особой тревоги. Мало ли что случается с человеком! Он может ушибиться, прыгая с вышки в реку, может пострадать, проводя опыт в лаборатории; наконец, может просто ногу подвернуть, как говорится, на ровном месте.
Здесь, однако, судя по всему, случай был особый… Борца лежал навзничь, рука его сжимала передатчик с такой силой, что разжать ее удалось с трудом. Пульс почти не прощупывался.
Безликие медики в масках облепили тело Борцы датчиками, и все результаты измерений были незамедлительно транслированы в БИЦ – Большой информационный центр, хранивший в своей памяти симптомы всех людских болезней от сотворения века.
Медики принялись хлопотать вокруг Борцы. Однако все дежурные меры, принятые ими, успехом не увенчались: привести в чувство Борцу не удалось.
Труп Бузивса в герметическом контейнере направили на клиническое исследование.
– Вот это называется – болезни на Земле побеждены, – хмуро сказала начальник группы, глядя на белое, как мрамор, лицо Борцы.
– Подождем, что скажет БИЦ, – отозвался помощник.
– Есть еще кто-нибудь в квартире? – спросил начальник.
Помощник покачал головой.
– Когда мы вылетали сюда по сигналу, я успел проверить карточку этого дома, – сказал он и процитировал по памяти: – Борца, двадцать четыре года, холостяк, окончил Звездную академию, состоит в Карантинной службе, живет один…
Начальник группы перевел взгляд со своего помощника на опрокинутую вазу и разбросанные цветы.
– Проверьте остальные комнаты, – сказал он.
Кто-то нагнулся, чтобы собрать цветы.
– Не прикасайтесь ни к чему! Пусть все остается как есть, – резко приказал начальник.
Едва помощник скрылся за дверью, на руке начальника тонко зазуммерил прибор, похожий на часики: вызывал БИЦ. Начальник приставил мембрану к уху, ловя высокий голос: «У больного человека поражены клетки головного мозга. Состояние угрожающее». Затем послышался треск, скрежет, БИЦ добавил: «Данной болезни в моей памяти не значится», – и отключился.
– Не значится, – вслух повторил начальник.
Из спальни донесся возглас помощника, обнаружившего Зарику.
Девушка также была без сознания. Похоже, ее поразила та же болезнь, что и Борцу. Кроме того, на руке имелся глубокий след укуса, залепленный пластырем.
– Обоих немедленно в клинику, – решил начальник. Обведя взглядом всю группу, собравшуюся в гостиной, он добавил: – Все это очень серьезно. Первое дело – строжайшая изоляция обоих больных. Второе – строжайшая тайна.
…Тайны, однако, не получилось. По мере того как ночь переходила в утро, в клинику из разных точек города поступали все новые и новые больные. Правда, все эти точки лежали в одной части, к северу от дома, в котором жил Борца, но это мало что объясняло. Уже сколько десятков лет просторные палаты клиники пустовали, и вот они начали заполняться с угрожающей быстротой.
Симптомы у всех были одинаковые: человек шел по улице, либо летел в автолете, либо, наконец, находился дома, и вдруг без всякой видимой причины ему становилось плохо, и он терял сознание. Пульс замедлялся, сходил почти на нет, «замораживались» и прочие жизненные функции. Несколько автолетов, шедших на ручном управлении, разбилось.
По всей видимости, болезнь была чрезвычайно заразна.
Детальное исследование трупа Бузивса ничего не дало. Возбудитель болезни оставался неуловимым.
Благодаря карантину болезнь не перекинулась в другие города Земли. Не было пока что и смертных случаев, но положение больных с каждым часом неуклонно ухудшалось. А ведь с того момента, как были пойманы сигналы бедствия, испускаемые биопередатчиком Борцы, не прошло еще и суток.
– Что это за болезнь? Как ее победить? – спросил председатель Высшего координационного совета у главного медика Земли. Разговор проходил с глазу на глаз.
Главный медик развел руками.
– Все поднято на ноги, но результатов пока не видно, – сказал он.
Председатель побарабанил пальцами по столу. Со всех сторон глядели слепые белки отключенных экранов связи.
– Говорят, Петр Востоков открыл вирус рака в течение одной ночи, – нарушил он паузу.
– Верно, – кивнул медик. – Но этой ночи предшествовали тысячи бессонных ночей, когда ничего не получалось, опыты проваливались, и все валилось из рук. Я уж не говорю о колоссальной и необходимой работе предшественников Востокова, о целой армии микробиологов и вирусологов, трудившихся чуть ли не с двадцатого, а точнее – с девятнадцатого века…
Председатель вздохнул.
– Все это так, – сказал он, – но у нас нет времени. Никто на Земле не обладает иммунитетом против новой болезни. Неизвестно, как она распространяется. Поэтому все мы сидим на пороховой бочке с тлеющим фитилем. Ну, а что дало вскрытие шимпанзе?
– Ничего.
– Проверьте получше. Возможно, в этой обезьяне собака зарыта… прошу простить каламбур, – сказал председатель. – Кто еще был в квартире заболевшего?
– Девушка.
– Знаю, – сказал председатель. – Установили уже, кто она?
– Час назад.
– Почему так долго?
– У нее не оказалось биопередатчика. Пришлось проверить все инфоры… Ее зовут Зарика, она с месяц назад вернулась на Землю из глубинного поиска.
– Месяц назад? – Председатель наморщил лоб. – На «Альберте», что ли?
– Да.
– Как же она оказалась без биопередатчика?
– Зарика только позавчера, накануне этого происшествия, вышла из Гостиницы «Сигма», – пояснил медик. – Она получила назначение на биостанцию. Предполагалось, что на биостанции ей и вручат передатчик…
– «Предполагалось»! – перебил председатель. – А почему сразу не вручили?
– Думали, она сразу полетит туда.
– «Думали»! Человек на Земле свободен, волен располагать собой, – сказал председатель. – А что, она освоила в «Сигме» специальность микробиолога?
– Мне сообщили коллеги из «Сигмы»: Зарика очень талантливый биолог.
– Ирония судьбы… – сказал председатель. – Ну-с, а вы не допускаете мысли, что вся эта история может быть связана с «Альбертом»?
– Инфекция, занесенная из космоса?
– В каком-то смысле.
– Не похоже. Зарика прошла в «Сигме» полный курс карантина. Да и потом, почему остальные альбертиане не стали источниками болезни?
Председатель посмотрел на часы и встал.
– Проверьте все же все версии, о которых мы говорили, – сказал он медику на прощанье. – Связывайтесь со мной в любое время суток.
– Да, еще одно, – обернулся в дверях медик. – Я хотел бы подготовить несколько летающих клиник-спутников. Возможно, в условиях невесомости болезнь будет протекать легче.
– Разумно, – согласился председатель. – Ваше предложение мы обсудим сегодня… собственно, через несколько минут, на Совете. А вы действуйте. И помните: в вашем распоряжении – все средства Земли.
Наступили дни грозного испытания для землян. Вся Солнечная система жила сообщениями из наглухо перекрытого города, расположенного в центре Австралии. Лишь через полтора месяца была расшифрована загадка болезни, едва не начавшей шествие по Земле. Виной всему оказалась… старинная табакерка с серебряной инкрустацией, случайно найденная Борцей в одном из отсеков «Альберта». Табакерку капитан затерял, и в течение долгих лет полета табак в ней подвергался воздействию ослабленных космических лучей. В результате болезнетворные микроорганизмы, открытые в табаке Петром Востоковым, переродились, приобрели новые опасные свойства. Однако до реальной опасности человеку было еще далеко. Чтобы вызвать болезнь, возбудители должны были пройти инкубационный период, а для этого им нужно было хотя бы на несколько часов попасть в кровь человека или какого-либо теплокровного животного. Даже если бы капитан отыскал в конце полета свою табакерку, ему бы ничего не угрожало. Парадокс состоял в том, что возбудители, приобретя новые свойства болезнетворности, одновременно стали очень «хрупкими»: температуры тлеющего табака было более чем достаточно, чтобы убить их. Таким образом, куря трубку, набитую старым табаком, капитан пребывал бы в полной безопасности.
Все сложилось, однако, иначе.
Все кончилось бы благополучно, не возьми Борца щепотку табака, экзотического вещества, которое он решил использовать в своих бесконечных опытах.
Все кончилось бы благополучно, не приди Зарика в гости к Борце.
Все кончилось бы благополучно, не окажись у Бузивса столь скверный характер…
Цепочка событий была такова.
Когда Зарика протянула руку, чтобы погладить Бузивса, шимпанзе укусил ее. Борца ударил обезьяну. В кулаке у него был зажат табак, который от удара частично просыпался. Несколько крупинок его попало в ранку на руке Зарики. Этого оказалось достаточно…
Уже к полуночи вирус вошел в силу. Отныне каждый глоток воздуха в квартире таил смерть. Не для всех, правда: новый вирус оказался весьма прихотливым в выборе очередного «хозяина», но, уж выбрав, расправлялся с ним по-свойски.