Первой жертвой оказался Бузивс: мозг обезьяны не смог оказать серьезного сопротивления атаке врага.
Потом, перед рассветом, уже пораженный Борца вышел из лаборатории, в которой ночевал. Его выгнало внезапное недомогание. Теряя сознание, падая, он вышиб оконное стекло, и в гостиную хлынул холодный воздух, вытесняя комнатный.
Ветер в это время дул в северную сторону…
Борца и Зарика, заболевшие первыми, выжили. Долгое время они находились между жизнью и смертью. Их поместили в летающую клинику, где лечили в условиях невесомости.
Общее страдание – болезнь протекала мучительно – сблизило их. Зарика все время рвалась к работе, на биостанцию, до которой она так и не долетела.
– Твое поколение стало слишком беспечным, – часто говорила она Борце. – Мы окружены космическим морем враждебности. Человечество должно быть все время начеку. А вдруг история с эпидемией повторится?!
– Не повторится, – решительно мотал головой, утыканной датчиками, Борца. – Слишком уж извилист и невероятен был путь, по которому пришли на Землю возбудители новой болезни. Рассуди сама. Медики рассказывали, что табакерка должна была обрабатываться космическими лучами строго определенное время. Неделей меньше – и возбудители не приобрели бы свои грозные свойства. Неделей больше – и они бы утратили их. Потом – я должен был встретить тебя… Ну, и так далее. Словом, такая цепь совпадений может осуществиться раз в сто лет!
– Раз в сто лет – этого достаточно, – отрезала Зарика.
– Не лови меня на слове. Расскажи лучше о полете «Альберта», – попросил Борца.
Придерживаясь за поручни, они висели в прозрачной сфере – одном из отсеков госпиталя, который был выведен на околоземную орбиту.
Ни Зарике, ни Борце не приходилось заново привыкать к состоянию невесомости. Зарика вообще большую часть сознательной жизни провела в царстве невесомости – на «Альберте» не было установок искусственной гравитации. Что такое тяжесть, девушка узнала, только когда корабль приступил к торможению; это произошло вблизи границ Солнечной системы, за несколько месяцев до того, как «Альберт» достиг Земли.
Что касается Борцы, то и он во время карантинного досмотра кораблей, возвращающихся из космоса, долгие дни и недели проводил в невесомости.
Когда дело пошло на поправку, любимым занятием Борцы и Зарики в свободное от лечебных процедур время стало наблюдать Землю, неутомимо проплывающую под спутником-госпиталем. Плоскость вращения спутника непрерывно менялась, и внизу открывались все новые и новые картины.
Это было зрелище, к которому невозможно привыкнуть.
Теперь Зарика и Борца отдыхали после очередного переливания крови.
Глубоко под ними проплывала ночная Земля.
Борца посмотрел вниз:
– Точно школьный глобус, правда?
Зарика глядела на роящиеся огоньки городов. Кое-где пространство плавно прочерчивали ракеты, похожие на равномерно светящихся рыб, – почтовые, грузовые, пассажирские… Девушка вдруг подумала, что аппарат, в котором они летят, удивительно вписывается в общую гармоничную картину земной жизни. В тихие ночные минуты с высоты в несколько сот километров эта картина представилась ей размеренной, исполненной глубокого смысла.
– Люблю обозревать ночью Землю с такой высоты, – нарушил паузу Борца. – А ты любишь наблюдать ночную Землю, Зарика?
– Я Землю люблю всякую. Но мне больше по душе Земля днем, – откликнулась Зарика.
Борца посмотрел на нее.
– Ночь скрадывает детали. А днем – все как на ладони, – пояснила Зарика.
Внизу показалась однообразная темная пустыня, лишь изредка кое-где оживляемая сгустками огоньков.
– Это пустыня? Я думала, на Земле уже не осталось пустынь…
– Это не пустыня. Это Тихий океан, – сказал Борца, присмотревшись.
Вид Земли сверху – что днем, что ночью – был для него открытой книгой. Во время карантинных досмотров, вращаясь вокруг Земли, он изучил ее во всех подробностях.
Борца любил повторять, что он выучил Землю наизусть, как любимое стихотворение. И это была правда.
В глубине тихоокеанских вод показалось светящееся пятно. Даже отсюда, с космической высоты, оно представилось Зарике огромным. Казалось, будто кто-то подсветил снизу толщу воды. Зрелище выглядело феерическим.
– Что это. Борца? – спросила Зарика, зачарованно разглядывая пятно.
– Угадай.
– Ты все время, с момента нашей встречи у ворот Гостиницы «Сигма», задаешь мне загадки! – воскликнула Зарика. – Это, наверно, подводный вулкан, да?
Борца покачал головой.
– Неужели пожар на судне?
– Каким бы большим ни было судно, с такой высоты оно выглядело бы еле заметной точкой.
– Ну, тогда не знаю… – Зарика на несколько мгновений задумалась, не отрывая взгляда от светящегося пятна, которое медленно уплывало назад. – Может быть, подводное испытание ядерного горючего для звездных кораблей?
– Все такие испытания выведены в космос, за лунную орбиту, – сказал Борца. – А ну-ка, пофантазируй еще.
– Огненные декорации? Праздник огня на воде? Да мало ли чего можно придумать за сто лет!
– Ну, уж ты скажешь – огненные декорации… Это был всего-навсего подводный город.
– Подводный город? – восторженно переспросила Зарика. – На дне океана?
– Нет, это плавучий город. Он держится на небольшой, заранее заданной глубине.
– А кто там живет?
– Те, чья профессия связана с водной оболочкой Земли.
– Рыбаки, что ли?
– Не только. В таких городах живут океанологи, китоводы, – пояснил Борца.
– Китоводы?..
– Они обслуживают китовые фермы в океане.
– А зачем строить город под водой? Не проще ли его строить на воде?
– Не проще. Под водой строения не подвержены ни качке, ни тайфунам, ни штормам.
– И на дне океана есть города? – спросила Зарика, вглядываясь в воду.
– Есть.
– Найди, пожалуйста!
– Отсюда они не видны.
– А мы побываем в городе на океанском дне, когда выйдем отсюда?
– Непременно побываем, Зарика, – ответил Борца и взял девушку за руку.
В клинике невесомости был свой, особый режим, ничего общего не имеющий с быстрой сменой дня и ночи, обусловленной вращением спутника вокруг Земли.
Корабль совершал полный виток за полтора часа. Таким образом, световой день – и соответственно ночь – составляли всего-навсего 45 минут.
Режим в госпитале невесомости – как, кстати сказать, и на любом космическом корабле – соответствовал обычному земному ритму жизни. Исходной единицей его служили сутки, состоящие из 24 часов, поделенные на день и ночь.
Физиологи давно, еще со времен первых космических полетов, осуществленных во второй половине XX века, установили, что именно такой режим является наилучшим для человеческого организма, особенно в условиях длительного полета.
Зарика и Борца говорили в госпитале обо всем, но больше всего друг о друге.
– Я открыл тебя, как астроном открывает звезду, – сказал однажды Борца.
Счастливые, они сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели вниз.
Ночь, эфемерная сорокапятиминутная ночь, шла на убыль.
Они посмеялись, глядя, как проснувшийся в клетке попугай – вестник солнца – принялся смешно подпрыгивать, хватаясь клювом за прутья: бедняга никак не мог привыкнуть к невесомости.
– Зари…
– Что, милый?
– Ты обещала рассказать о полете «Альберта», – тихо напомнил Борца.
– Целью полета «Альберта» была звезда Алголь, – ровным голосом начала Зарика.
– Алголь, или иначе – Бета Персея, – кивнул Борца. – Слышал об этой звезде.
– Ты знаешь отчет «Альберта»?
– В общих чертах…
– Кроме машины синтеза да еще карантинной службы, для тебя ничего в мире не существует!
– Неправда, существует.
– Что же?
– Ты.
– Куда мне! – засмеялась Зарика. – Я ведь не машина, а только человек.
Некоторое время они молча смотрели на родную планету, окутанную предутренней мглой, которая быстро редела: через несколько минут спутник-клиника должен был пересечь плоскость терминатора, отделяющую день от ночи. Глубоко внизу, отдаленная от них сотнями километров, угадывалась ночная Атлантика.
Среди волн брызнула горстка ярких огней.
– Корабли? – спросила Зарика.
Борца покачал головой.
– Остров Энергии, – сказал он.
– Не помню такого.
– Не мудрено: когда ты улетала, его еще не было.
– Искусственный остров?
Борца кивнул.
– Его смонтировали недавно. Собрали с помощью белковых роботов, – сказал он. – У подножия острова, на дне Атлантики, – подводный город.
Корабль без перехода влетел в день. В черном небе воцарилось мохнатое яростное солнце, потоки света хлынули во все уголки отсека. Борца поднялся и опустил полупрозрачную шторку.
– Персей. Красивое имя, – сказал он, садясь поближе к Зарике. Она не отодвинулась. – Знаешь, Зарика, в детстве я больше всего любил легенду о храбром Персее. Помнишь?
– В общих чертах… – улыбнулась Зарика.
– А еще в гости к Персею летала.
– Расскажи легенду, – попросила Зарика.
– Дело было, как положено в легендах, в некотором царстве, в некотором государстве, – начал Борца.
– Почему в некотором? – перебила Зарика. – Это было Аргосское царство, и правил в нем царь Априсий.
– О женское коварство! – воздел руки Борца. – Ты знаешь легенду о Персее лучше меня, так зачем же заставляешь меня рассказывать ее?
– Мне нравится, как ты рассказываешь.
– В таком случае, продолжаю. Научным прогнозированием в те далекие времена еще не занимались, а царь интересовался своей судьбой. Поэтому призвал он оракула и спросил: «Что сбудется со мною?» Оракул прикинул царскую судьбу и выдал весьма невеселый прогноз: оказывается, в будущем Априсия должен убить его собственный внук, которого еще и на свете нет. Царь решил предотвратить беду домашними средствами. Он заточил свою единственную дочь Данаю в башню. Прошу обратить внимание – башня была выкована из чистой меди. Ни один посторонний не мог проникнуть в башню, и Априсий торжествовал. Но, как выяснилось, слишком рано радовался царь. Дело в том, что сценарий развития событий начертан богами, которые в своих расчетах учли все вероятные увертки хитрого царя. Громовержец Зевс поступил просто: он превратился в золотой дождь и проник к заточенной Данае. В результате у нее родился сын Персей. Он-то и дал название звезде, еще не зная, что к ней полетит красавица Зарика… Ну, а теперь твоя очередь.
– Рассказать о Бете Персея?
– Да.
Зарика прикрыла глаза.
– Как сейчас вижу перед собой эту удивительную звезду, – тихо сказала она. – И не мудрено: «Альберт», выходя из последней пульсации, вынырнул слишком далеко от цели полета – пульсатор у нас был потрепанный, чиненый-перечиненый, и капитан со штурманом решили не рисковать. Так что мы, войдя в трехмерку, шли к Алголю на обычной ионной тяге целых четыре с половиной года.
Борца присвистнул.
– Экипаж немного роптал из-за вынужденной задержки, а я об этом не жалела, – продолжала Зарика. – Все свободное время я проводила в обсерваторном отсеке, у телескопа, который был нацелен на голову дьявола… – Зарика перехватила недоуменный взгляд Борцы и пояснила: – Так переводится название звезды Алголь.
– С греческого?
– С арабского.
– А зачем вы летели к Бете Персея? – спросил Борца.
Зарика задумалась.
– Тут двумя словами не ответишь, – сказала она. – Надо сделать прыжок в глубокую историю.
– История – моя страсть.
– А что ты знаешь, Борца, об этой звезде? – спросила Зарика.
– Видишь ли, звезды – не моя стихия… – замялся Борца.
– Но ты же окончил Звездную академию? – удивилась Зарика.
– Верно, – согласился Борца. – Но я был там, можно сказать, исключением.
– Которое подтверждает общее правило?
– Примерно. Ребята меня прозвали Изобретатель, и недаром: я с первого курса возмечтал о машине синтеза, потом увлекся еще историей, только вот к звездам оставался равнодушным.
– Почему же ты пошел в Звездную академию?
– Ошибся, могу тебе признаться, – вздохнул Борца. – Думал, полюблю звезды. Презираешь?
Зарика погладила руку Борцы:
– Глупый, я люблю тебя. Ну, а что касается того, что тебя к звездам не влечет… – Зарика подумала и закончила: – В конце концов, и Солнце – тоже звезда.
– Хорошо сказано, – задумчиво произнес Борца. – Солнце тоже звезда. К сожалению, иногда люди забывают об этом.
– Знаешь, звезда звезде рознь, – сказала Зарика. – В полете я убедилась: звезды – как люди, каждая на свой манер. Не бывает двух похожих звезд, как и двух одинаковых людей.
– Ты обещала рассказать о Бете Персея, – напомнил Борца.
– Координационный совет недаром направил нас к этой звезде, – продолжала Зарика. – Она давно волновала землян. Тем, что отличалась от соседок. Те сияли ровно, а эта то меркла, то вспыхивала снова. Монтанари открыл, что Бета Персея периодически меняет свой блеск, еще в 1672 году. В ту пору все делали не спеша. Больше сотни лет прошло, прежде чем астроном Гудрайк – это произошло в 1782 году – исследовал таинственную звезду Алголь. Оказалось, что Бета Персея – двойная звезда. Люди к тому времени знали, конечно, двойные звезды, но Бета Персея была двойной звездой особого рода: обе ее половины были настолько тесно прижаты друг к другу, что различить их в телескоп было невозможно. На помощь пришла математика, кропотливые расчеты. Получилось, что обе звезды очень быстро вращаются вокруг общего центра тяжести: полный период обращения двух звезд составляет – в земных единицах – двое суток двадцать часов сорок восемь минут пятьдесят пять секунд!..
– Вот это память! – поразился Борца.
– Не удивляйся. Мы, альбертиане, много лет жили этой звездой, – сказала Зарика. – Я знаю ее биографию лучше, чем собственную.
– А что в ней такого?
– Видишь ли, людям известно несколько сотен затменно-двойных звезд, но Бета Персея на особом счету. Астрофизики Земли считали, что экспедиция «Альберта» должна помочь разгадке магнетизма. Кое-какие данные мы, конечно, привезли. Ну, а расшифровать их – это уж дело ученых Земли. Мы, альбертиане, свое сделали, – заключила Зарика.
По палатам они расходились неохотно. Так много нужно было рассказать друг другу! Но режим есть режим.
– Если бы ты знал, какое это царственное зрелище – двойная звезда Алголь с близкого расстояния! – сказала однажды Зарика, и глаза ее заблестели. – В человеческом языке нет слов, чтобы передать ее красоту. Даже снимки, даже фильмы – не то. Разве что стихи… Но писать их я не умею. Потом, попозже, когда «Альберт» лег на стационарную орбиту, превратившись в заурядный спутник Беты Персея, это чувство притупилось. Все занялись обычным делом – измерениями, исследованиями магнитного поля звезды, все увязли в цифрах да графиках. Собственно, это было главное, чем мы занимались в космосе. Но поначалу… О, поначалу, когда мы только шли на сближение с Алголом… – Зарика задумалась. – Представь себе два океана, которые вращаются друг относительно друга. Вращаются – и никак не сольются. Один океан голубой, с красными прожилками, время от времени из него выскакивают золотистые протуберанцы. Другой океан – темно-вишневый, волны его медлительны, словно засыпающая лава. В этом огненном океане высилась кирпично-красная гора, поразительно похожая на фигуру человека. Не знаю, то ли тени виноваты, то ли движение «Альберта», с борта которого я вела наблюдение, но мне казалось, что фигура не является неподвижной. Она вроде бы то слегка наклонялась, то снова выпрямлялась. Мне чудилось – только ты не смейся, пожалуйста! – что это какой-то ученый ставит на звезде чудовищные по масштабу опыты. Представляешь? Вокруг него в кипящей лаве нарождаются новые химические элементы, синтезируются атомные ядра, бушуют вихри огня, а он стоит по колено в огне и невозмутимо руководит опытами… Ну вот, я так и знала, что ты будешь смеяться!.. Нет, умом-то я понимала, что все это страшная чепуха. Как бы тебе объяснить… Просто я играла сама с собой в такую игру. Я была тогда совсем девчонка. Что ты бормочешь, Борца?
– Ничего.
– Я же вижу, ты шевелишь губами.
– Тебе показалось, Зарика, – сказал Борца.
А назавтра, когда они встретились после утреннего обхода врача, Борца, немного смущаясь, сунул Зарике сложенный вчетверо пластиковый листок.
– Что это? – спросила Зарика.
– Так… не спалось вчера… После твоих рассказов о Бете Персея, – сказал Борца.
– Ну и что?
– Попытался я, понимаешь, представить себе этого самого физика там, на звезде…
– Какого физика? – все еще не понимала Зарика.
– Да этого твоего ученого. Который там, по колено в огне, руководит опытами.
– Человек-гора, понятно, – кивнула Зарика.
– Только ты прочитай, когда останешься одна, ладно? – попросил Борца.
Когда Борцу пригласили на очередную процедуру, Зарика развернула листок и прочла стихи Борцы. Стихи наивные, но в чем-то милые – быть может, благодаря своей непосредственности. В них говорилось о звезде, которая светит оттого, что в глубинах ее пылает лава идей, теснятся вихри огня, будто беспокойные мысли. Похоже, что какой-то космический Фарадей ставит здесь свои эксперименты, на чем свет стоит ругая неловких помощников. Опыты не получаются, но физик упорен – он ставит их и в десятый, и в сотый, и в тысячный раз. И вот он, успех! На исполинской ладони изобретателя горит груда алмазов. Но что это? Физик-гигант внезапно швыряет драгоценные каменья под ноги, в огненную лаву. Он жертвует новорожденными алмазами для того, чтобы звезда разгорелась еще ярче…
Зарика иногда расспрашивала Борцу о Федоре Икарове, о легендарном капитане Икарове, которого счастливец Борца – подумать только! – видел собственными глазами, мог общаться с ним: он поступил на первый курс, когда Икаров заканчивал Звездную академию.
– Какой он был? – спрашивала Зарика.
– Ну, какой, какой! Обыкновенный парень, – отвечал Борца. – Даже сутулился немного. В плечах широкий.
– Сильный?..
– Чемпион по дзю-до.
– Солнечной системы?
– Нет, академии. Это тоже не так мало. Ребята у нас были – дай бог, – произнес Борца и умолк, погрузившись в воспоминания.
– Но чем-то же отличался Икаров от остальных? – не отставала Зарика.
– Отличался, – соглашался Борца. – Он лучше всех учлетов перегрузки переносил. Эх, разлетелись наши кто куда: по звездам, как по гнездам, – заключил он ходким присловьем.
Зарике это присловье было незнакомо. Девушка сообразила, что оно родилось, по-видимому, уже после старта «Альберта».
– Как же ты не познакомился с Икаровым, – упрекнула она Борцу, – ходил рядом, дышал с ним одним воздухом…
– А кто мог знать, что Икаров – это Икаров? – резонно возразил Борца. – Он был такой, как все. Зачеты сдавал. Случалось, проказничал. Один раз даже экзамен провалил.
– Ну да! – не поверила Зарика.
– Честное слово. Собственно, это был не экзамен, а учебный поиск. По Луне…
– Расскажи, – попросила Зарика.
– Помню, как все мы в академии были поражены, когда услышали, что Федор Икаров не получил зачет. Скорей, казалось, небо обрушится на землю, чем Федор какую-нибудь дисциплину не сдаст. Он ведь во всем слыл примером. Особенно для нас, младшекурсников. Ну, а потом выяснилось, что Федор просто созорничал… – Борца снова умолк.
– Из тебя каждое слово клещами приходится тащить! – пожаловалась Зарика. – Как же дело-то было?
– Здесь замешана женщина, – загробным голосом произнес Борца.
– Ой, как интересно!
– Понимаешь, на одном курсе с Федором училась одна девушка. Ее звали Май… Май Порт.
– Разве в Звездную академию принимают девушек? – удивилась Зарика.
– Май была единственной… Она очень любила звезды. И Федора Икарова. А он ее – нет. Он любил другую… Старая, как мир, история. В общем-то, Май скрывала свою любовь, хотя все о ней догадывались. Федор и Май частенько подтрунивали друг над другом… Ну вот. Как-то предстояло старшекурсникам сдавать довольно каверзный предмет…
– Какой? – спросила Зарика, с жадностью слушавшая рассказ Борцы.
– Инопланетную аэрофотосъемку. Ее сдавали так. Все учлеты курса разбивались на пары. Один из слушателей должен был в ракете-одиночке исследовать местность какой-нибудь из планет.
– Солнечной системы?
– Конечно. Тогда не то что Марс или Венера – даже старушка Луна была недостаточно изучена. Курсанту могла Достаться даже и не планета, а какой-нибудь искусственный спутник, вращавшийся вокруг Земли. Пока один учлет производил съемку местности, другой, его дублер, находился в это время на Земле, следил за его действиями. Имитация космического полета, понимаешь?
Зарика кивнула.
– После выполнения задания учлеты в каждой паре, естественно, менялись ролями, – продолжал Борца. – Не знаю, как уж получилось, но Май и Федор оказались в одной паре. Первым лететь досталось Федору. В полетном предписании у него значилась Луна. Правда, задание для него придумали не совсем обычное: он должен был сам выбрать любой участок лунной поверхности, изучить его и передать изображение своему дублеру. Май, которая находилась в бункере, обязана была определить, где находится этот участок.
– Без помощи карт?
– Какие могут быть карты на экзамене, – усмехнулся Борца. – Тут мне нужно сделать небольшое отступление. Скажи, Зарика, как люди твоего времени представляли себе в общем Луну?
– Ты имеешь в виду лунную поверхность?
– Да.
Зарика задумалась, затем медленно произнесла, словно читая по книге:
– Луна – царство скалистых гор, глубоких кратеров. Здесь нет влаги, нет воздушных течений, которые могли бы сгладить ее поверхность.
Борца удовлетворенно кивнул:
– Вот-вот. Это ходячее представление о нашем естественном спутнике держалось не одно столетие.
– Разве оно неверно?
– Верно, но только в общем и целом. А в каждом правиле есть исключения. На одном из них и решил сыграть Икаров. Луну он знал основательно, как и любой предмет, с которым имел дело. Поэтому для него не составило труда выбрать на лунной поверхности совершенно ровную круглую площадку радиусом километров в пятьдесят.
– Нет на Луне такой площадки!
– Так подумала и Май, в этом и состояла ловушка Икарова. Между тем такая площадка на Луне есть, она называется «плато Варгентина». Ну, прилунился Федор на этом плато и передает изображение Май. А та в растерянности, потому что рассуждает, как большинство людей, в частности как ты. Федор включает по ее требованию круговое наблюдение – и все равно: перед нею гладкая, как стол, равнина. Разве это Луна?!
– А горизонт? Ведь на горизонте все равно должны были наблюдаться пики.
Борца с деланным отчаяньем схватился за голову, чем переполошил попугая в клетке.
– Боже мой! – воскликнул Борца. – Проходят десятилетия, рушатся горы, высыхают моря, но ошибки, – он поднял указательный палец, – ошибки остаются прежними! Ты сейчас повторила ошибку Май…
– Погоди! – остановила его Зарика. – Я сама. – Она подумала и неуверенно произнесла: – Радиус видимого горизонта?..
– Верно. Умница! – похвалил Борца. – В этом весь фокус. На Луне радиус видимого горизонта ничтожен по сравнению с земным, он составляет всего-навсего два с половиной километра.
– Ну и штучка твой Федор! – протянула Зарика. – А как же с зачетом?
– Пришлось пересдавать.
– Обоим?
– Конечно.
– Капитан Икаров… – прошептала Зарика. – Это правда, что он один повел «Пион» к Черной звезде?
– Не один. Экипаж «Пиона» состоял из белковых роботов, – поправил Борца.
– Какая разница? Человек-то на борту был один… А почему с ним не полетел больше никто из людей?
– Так решил Высший координационный совет.
– Это жестоко.
– Нет, это гуманно, – возразил Борца. – Полет к Черной звезде обещал быть, по прогнозам астрофизиков, очень опасным. Поэтому совет решил: чем меньше людей подвергнется смертельному риску, тем лучше.
– Почему Черная звезда опаснее других?
– Там царствует огромная гравитация, – пояснил Борца, – люди с такой гравитацией еще не сталкивались. Она столь чудовищна, что как бы «глушит» все остальные силы – электромагнитные, ядерные… Она даже самое пространство сминает и комкает, как бумагу.
Зарика кивнула:
– Знаю. Теория Лобачевского.
– Вот именно – теория, – подхватил Борца. – Много лет гениальное предвидение русского ученого оставалось чисто умозрительной гипотезой, потому что экспериментально проверить его было трудно. Нужны были слишком сильные поля тяготения, чтобы проверить связь между гравитацией и метрикой пространства. Я не слишком по-ученому выражаюсь? – спохватился он.
– Да нет, все понятно. Но если Черная звезда так опасна, почему было не послать к ней автоматическую ракету, без людей?
– Говорю с тобой и вспоминаю дни перед стартом «Пиона», – сказал Борца.
– Сколько тогда споров велось вокруг этой экспедиции! Сколько копий поломали! Обсуждался, конечно, и твой вариант, связанный с автоматической ракетой. У него было немало сторонников, они говорили: «Пион» к Черной звезде должны повести белковые роботы… – Борца посмотрел на Зарику и счел нужным пояснить: – Белковых роботов синтезируют в Зеленом городке, это место такое на реке Обь, в Сибири. Их воспитывают без всяких ограничителей, поэтому белковые роботы – первые помощники человека. Они обладают огромной силой и ловкостью, высокой приспособляемостью к новым условиям, в случае нужды способны принять самостоятельное решение… И все равно человека белковый робот заменить не может, – произнес Борца с глубокой убежденностью. – Без человека на борту «Пион» не смог бы решить поставленную перед ним научную задачу.