Но торжество мое длилось недолго. Жалкую долю секунды. А потом я получил свою заслуженную пулю от Плоткинского телохранителя — Саньки. Эта пуля тоже попала прямо в сердце. Я умирал ничуть не хуже Плоткина. Руками не греб, не визжал, а просто упал навзничь на мягкий ковер, подкатив глаза. И левая половина моей груди окрасилась кровью того же оттенка.
Но еще хуже двух трупов выглядел на экране абсолютно деморализованный бледнолицый Ливанец. Он вжался в кресло и подзывал остановившимся взглядом злосчастный чемоданчик. Но сам не двигался.
Санька подошел к Плоткину и проверил пульс на шее. Судя по недовольной физиономии, пульса он не обнаружил.
САНЬКА (взволнованно): Хи из дед! Абсолютли дед! Вери мач блад! Летс ран эвей! Нау! Квикли! Мистер Ронен, гоу хоум!
— Тут я чуть не помер в самом деле, — хмыкнул Эфраим.
И действительно, труп Плоткина на экране, уже давно лишенный пульса, вдруг дернулся и издал предсмертный стон. Но этого никто не заметил, поскольку все были заняты. Ронен как раз пристегивал к своему запястью освободившийся чемоданчик. Санька объяснял Михаэлю, как и куда сваливать. Через несколько секунд на экране остались лишь слившийся с зеленоватой обивкой Ливанец, да два трупа.
Первым ожил я. И, глядя на вновь обретенный мир, обвинил Ливанца в утрате чемоданчика. Ливанец оскорбился и ответил невежливо. Пришлось и Эфраиму вернуться из небытия и попытаться нас примирить. Потом я пропал из кадра, поскольку ушел в кинорубку за кассетой.
Мы снова уставились на Саньку в ожидании продолжения. Но он не спешил. Неторопливо наполнил рюмки и произнес:
— За нашу антисемитскую победу! — и хитро уставился на меня, ожидая реакции.
Ну ясно было, что он имеет в виду. Поэтому я молча с ним чокнулся и выпил до дна. Пришлось Саньке слегка разочарованно продолжить:
— Ну вы же все там семиты — евреи, арабы. Значит, ваша маленькая мафия была семитская, а победа над ней — антисемитская. Так? — он заржал.
25. Зуб за зуб
26. Итого
Но еще хуже двух трупов выглядел на экране абсолютно деморализованный бледнолицый Ливанец. Он вжался в кресло и подзывал остановившимся взглядом злосчастный чемоданчик. Но сам не двигался.
Санька подошел к Плоткину и проверил пульс на шее. Судя по недовольной физиономии, пульса он не обнаружил.
САНЬКА (взволнованно): Хи из дед! Абсолютли дед! Вери мач блад! Летс ран эвей! Нау! Квикли! Мистер Ронен, гоу хоум!
— Тут я чуть не помер в самом деле, — хмыкнул Эфраим.
И действительно, труп Плоткина на экране, уже давно лишенный пульса, вдруг дернулся и издал предсмертный стон. Но этого никто не заметил, поскольку все были заняты. Ронен как раз пристегивал к своему запястью освободившийся чемоданчик. Санька объяснял Михаэлю, как и куда сваливать. Через несколько секунд на экране остались лишь слившийся с зеленоватой обивкой Ливанец, да два трупа.
Первым ожил я. И, глядя на вновь обретенный мир, обвинил Ливанца в утрате чемоданчика. Ливанец оскорбился и ответил невежливо. Пришлось и Эфраиму вернуться из небытия и попытаться нас примирить. Потом я пропал из кадра, поскольку ушел в кинорубку за кассетой.
Мы снова уставились на Саньку в ожидании продолжения. Но он не спешил. Неторопливо наполнил рюмки и произнес:
— За нашу антисемитскую победу! — и хитро уставился на меня, ожидая реакции.
Ну ясно было, что он имеет в виду. Поэтому я молча с ним чокнулся и выпил до дна. Пришлось Саньке слегка разочарованно продолжить:
— Ну вы же все там семиты — евреи, арабы. Значит, ваша маленькая мафия была семитская, а победа над ней — антисемитская. Так? — он заржал.
25. Зуб за зуб
Я сидел и тихо улыбался. Приятно было сознавать, что дело сделано, а представление продолжается. Теперь, после антракта, весь вечер на арене будет мой любимый клоун. Умница должен был вот-вот проявиться. И он проявился:
— А в чем победа? И где чемоданчик?!
Я расположился в кресле поудобнее. И нейтрально начал:
— Во-первых, нас всех не может не радовать, что Эфраим, его чада и домочадцы будут жить.
Я сделал паузу. Умница быстро кивнул, явно ожидая продолжения. Продолжил Санька:
— Во-вторых, вас всех не может не радовать, что крупный израильский мафиози попал. Так? Крупно попал. Попал, то есть, в объятия московской милиции прямо на моих глазах. С чемоданом недекларированной валюты.
Эфраим облегченно вздохнул.
— С нашим чемоданом! На твоих глазах! — взвился Умница. — Ага! А я думаю — и с твоим участием!
Мы с Санькой с интересом на него уставились. А Умница, сплетя руки на груди, нагловато потребовал:
— Ну давай, расскажи, как оно было. Только подробно, со всеми деталями, — тут он обернулся к нам с Плоткиным. — Детали — это очень важно в таком деле. Все очень быстро становится ясно!
Мы с Эфраимом важно кивнули. Санька окаменел лицом и сконцентрировал взгляд на постороннем предмете — давний наш прием, чтобы не заржать при подследственном. Предметом оказалась жвачка, которой я залепил видеокамеру. Сам бы я на месте Саньки уже не выдержал. Это самое сложное — пытаясь сконцентрироваться, чтобы не рассмеяться, вдруг обнаружить, что концентрируешься на чем-то смешном, даже в самом идиотском смысле этого.
— Сейчас, — пообещал Санька. — Расскажу. Конечно, — он повернулся к столу, взял вилку, — одни только факты. Факты — упрямая вещь, — он, наконец, смог посмотреть на меня. Я поскорее отвернулся.
— Так, — сказал Санька. — Я действовал по плану «Б».
— Ясно, что не по плану «А»! — как-то по-детски съязвил Умница. — План «А» у нас кончился, когда Эфраим от страха за галстук схватился. А ведь еще каких-то пять-десять минут продержаться, и я бы спокойно ушел с чемоданом денег! — он махнул рукой и укоризненно посмотрел на Эфраима.
— Так, — повторил Санька. — Я действовал по плану «Б»…
Только Умница снова его перебил:
— Да какой же это план «Б», господа?! План «Б» у нас кончился, когда Боря, заигравшись в благородного шерифа навел на меня дуло.
— Но ты же знал, что пистолет заряжен холостыми! — возмутился я.
Но Умница уже стал на тропу войны:
— Да мало ли что я знал! Я еще знал с кем имею дело в твоем лице! Знаешь, кто вдруг возник перед моим мысленным взором, когда я заглянул в дуло твоего пистолета?! Сам догадаешься? Вижу, что знаешь! Вы ведь с Ёлкой тоже, типа, не хотели ее убить, да?! Холостыми, наверное, стреляли?
— Идиот, — сказал я во вмиг пропитавшееся любопытством пространство, — в старуху вообще никто не стрелял!
— Это в которую старуху? — быстро спросил Плоткин.
— В старуху-процентщицу, — нервно огрызнулся я и так глянул на Умницу, что любое дуло позавидовало бы.
Умница поежился и перевел стрелку на Эфраима:
— А ты, чем лезть не в свое дело, лучше бы свое дело сделал как следует! То за галстук хватаешься раньше времени, то за пистолет! Мы же все обговорили! По плану «Б» ты должен был схватиться за пистолет только ПОСЛЕ того, как чемоданчик будет у меня в руках. После! А ты схватился ДО. Почему, интересно?
— Э-э, так вышло, — Плоткин развел руками, как старый местечковый еврей при вопросе «как жизнь». — Все же должно было выглядеть настоящим. Я, все-таки, не мог выхватить пистолет, пока Боря в меня целился. Вот и улучил момент… Хотел как лучше, как правдоподобнее…
Ох, Умница взвился:
— Как лучше для кого?! Для тебя все получилось отлично! Ты правдоподобно умер! Да и Александру, кажется, жаловаться не на что! Боря — тот просто не догоняет ничего! Боря, тебе надо разжевать, что тебя кинули? И меня!
Санька покрутил головой, передернул плечами, как будто хлебнул паленой водки без закуски. Представляю, что он проговаривал про себя. И про нас. Потом он прокашлялся и вполне спокойно продолжил:
— Так. Я действовал по плану «Б». Инициировал и обеспечивал поспешное бегство иностранных граждан с места предполагаемого преступления. Я сказал Мишке, чтобы он ехал за мной. Поехал не кратчайшим путем, а кружным. Создавал у ведомых иллюзию запутывания следов на случай возможного преследования сотрудниками правоохранительных органов, оперативно явившимися на место предполагаемого преступления. Для создания соответствующего психологического эффекта, я ехал с превышением скорости. В районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова, нас неожиданно начала преследовать патрульная машина службы безопасности дорожного движения.
— Неожиданно! — саркастично повторил Умница. — Для кого? Разве что для Ронена с Михаэлем.
— Заткнись, — посоветовал я ему, — дай дослушать! — Санька рассказывал, что произошло на самом деле, и мне это было интересно.
— Могу, — сказал Умница еще саркастичнее. — Я понимаю, Боря, что тебе нужно время.
— Я могу продолжать, так? — ядовито спросил Санька. — Короче, в сложившейся нештатной ситуации у меня возникло опасение, что Мишка не отличит дорожную полицию от уголовной и наделает глупостей. Поэтому я попытался оторваться от преследования.
— Поэтому ты наделал глупостей сам, — прокомментировал Умница.
Санька величественно пропустил реплику мимо ушей:
— В какой-то момент Мишка, видимо, решил, что я еду недостаточно быстро и пришпорил своего «мерина». По идее, должны были тормознуть меня. А преследователи увязались за вашими. Ясное дело, Москвы Мишка не знает, вот и загнали его в тупик. Видел своими глазами, хоть и издали. Повязали их, короче.
— А спорим, Мутант, что отделение милиции, в котором раньше работал твой друг Александр, находится в районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова! — обличающе заявил Умница.
Плоткин посмотрел на Умницу с уважительным интересом.
— А я этого и не скрываю, — надменно заявил Санька.
— Тогда спорим, что никакого дела на наших дорогих соотечественников не завели! — запальчиво предложил Умница. — Или отпустили за огромную взятку, или просто все отобрали.
— Ладно, спорим, — легко согласился Санька. — Хоть на полчемодана, хоть на оплату ужина.
— Готовность спорить на полчемодана, — объяснил мне Умница, — многое проясняет. Во-первых, у Ронена забрали все. Во-вторых, доля наводчика — пятьдесят процентов. А в-третьих, это все недоказуемо. Поэтому спорить можно только на ужин.
— Ну хоть на ужин, — кивнул Санька. — А насчет доказуемости… Вполне доказуемо. Если завели дело — много способов проверить. А если нет, так нет. Так?
Эфраим подался вперед и выдохнул:
— Сможешь узнать сейчас?
— Легко. Сейчас позвоню бывшим сотрудникам, все узнаю.
Санька куда-то позвонил, но судя по всему говорил с секретаршей, а потом доложил, что нужный человек сейчас взять трубку не может, но перезвонит минут через десять.
Умница вдруг улыбнулся. Потом хихикнул. Вскочил. И пояснил:
— Ладно, плевать на чемодан. Ясно, что его уже не вернешь. Саша, как здорово, что ты предложил спорить на полчемодана! Иначе бы я не задумался! А так я прикинул сколько это. Вот смотрите сами. Площадь стодолларовой бумажки — примерно квадратный дециметр. Толщина пачки из ста бумажек — примерно сантиметр. То есть, получается сто тысяч долларов на литр. Боря, что ты на меня так уставился? Ну, по-простому это выходит «лимон» на ведро. А сколько ведер в нашем чемоданчике? Два-три. Фигня же это по сравнению с тем, что Эфраим у Наума увел. Так давайте подарим чемоданчик Сашиным друзьям и честно поделим остальное!
Эфраим молча выслушал Умницу, потом горестно вздохнул:
— Нет у меня больше никаких денег.
— Ха! — заявил Умница. — Ха-ха-ха! Это ты Боре рассказывай. А мне не надо. Математика — наука точная. Вот так спасать вас, а вы… Кстати, мы ведь можем спасти тебя обратно, правда, Боря?
Я молча, с улыбкой театрального критика на премьере, смотрел на все это.
— Да черт побери!.. — заорал Умница.
Но тут зазвонил Санькин мобильник.
— Тихо! — рявкнул Санька.
Мы притихли, прислушиваясь к Санькиному разговору. Но он, изложив суть дела, уже только слушал, ограничиваясь лишь междометиями. Потом поблагодарил, передал приветы, отключился и повернулся к нам:
— Ну что, открыто дело. По статье 186, часть вторая — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг, совершенное в крупном размере». От семи до двенадцати лет лишения свободы.
— Ох… бля… ничего себе! — взвыл Умница. — Мало того, что ограбили, так еще и доллары фальшивые подсунули! Это же вообще беспредел! Александр, зачем?
— Затем, — вдруг стыдливо отозвался Плоткин. — Затем, что у меня уже не было нефальшивых.
Мы все уставились на Плоткина с интересом. Правда, Санька и я — с фальшивым. Умница сглотнул. И выдавил:
— То есть… на месте Ронена мог оказаться… я?! По плану «А» я должен был ходить по Москве с чемоданом фальшивых долларов!!! Да и по плану «Б» — тоже… И все за то, что хотел тебе, Эфраим, помочь? Как же так?!
Наступила тяжелая продолжительная пауза. Никто не хотел ее прерывать. Я разглядывал Умницу и думал, стоило ли грузить Саньку с Эфраимом после тяжелого дела еще и этим. И чувствовал, что стоило. А Умница разглядывал потолок, мыслил и мрачнел.
— Боря, — наконец сурово молвил он, пристально в меня вглядываясь, — а ты знал, что деньги фальшивые? Лично ты! Вот что мне интересно.
— А ты сам как думаешь? — спросил я. Мне почему-то это тоже было интересно.
— Я хотел бы думать, что нет. Разочаровываться в друзьях, Боря, это очень больно! — сказал Умница с искренней тоской во взоре. — Особенно в тех, которым не то, что последнюю рубашку, а собственный паспорт отдавал!
Почему-то стыдно мне ну совсем не было. И, видимо, это было заметно. Но и лукавить я не стал:
— Знал.
— Ну, раз даже ты знал… Я так понимаю, — наконец горько молвил он, — что все присутствующие были в курсе? Что деньги фальшивые. А значит, использовали меня втемную. Или даже зачем-то нарочно хотели подставить! — он захлебнулся жалостью к себе. — Боря… как ты мог?! Я же тебя совсем недавно спас от смерти и позора!
Все по-прежнему молчали, предоставив сцену мне с Умницей. Я уже было открыл рот для обличительного монолога, но тут неслышно, словно боясь спугнуть лезущую на стол кошку, возник официант в зеленом. Практически из ниоткуда, словно от зеленой портьеры отделился. Он интимно осведомился у Саньки нет ли каких-то дополнительных пожеланий и можно ли подавать горячее.
Умница переживал утрату дружбы, денег и чувства интеллектуального превосходства. С последним он смирялся, как правило, очень ненадолго, поэтому я за него не беспокоился. И точно, его резиновая психика уже восстановилась, отскочила от пола и ударила с другой стороны:
— Скажи-ка мне, Боря. Если ты знал, что в чемодане деньги фальшивые, то ты знаешь где настоящие? Плоткин только что сказал, что нефальшивых у него нет. Значит, где они? Все-таки у Дины? Не могли же вы их вернуть Науму.
— Ну что ты! — сказал я. — Чтобы я позволил вернуть деньги Науму, человеку, который жаждет моей крови, который потратит их на то, чтобы меня найти и убить?! Ты что, меня совсем идиотом считаешь?
— А… ну да… — Умница отвел взгляд. — Значит, деньги у Дины… Ага… Так это замечательно. Значит, она контролирует в семье все деньги… Это хорошо… Тогда я пошел. О чем мне с вами говорить? Саша, сколько я должен тебе за ужин?
Санька фыркнул и отмахнулся.
— Ну как же, — сказал Умница сухо, — пари есть пари. — Он достал бумажник, открыл его, посмотрел на стол, прикидывая стоимость заказа, но вдруг захлопнул бумажник и сунул обратно в карман. — Что-то у вас тут не стыкуется. Боря, кончай врать! Дина сегодня утром говорила, что полностью деньги не контролирует. Она уверяла, что Эфраим может отменить чек, и ты готов был его убить, чтобы исключить такую возможность. И тогда, чтобы по-честному поделить все деньги, я решил спасти Эфраима от Ронена. И, рискуя жизнью, стал «Ливанцем». Значит, Эфраим имел возможность набить свой кейс настоящими долларами. А набил фальшивыми. Почему? От жадности? Почему вы на это согласились? Где деньги, и за кого вы меня держите?!
— Хорошо спросил, — кивнул Санька.
— Да, — признал я, — тут мы действительно прокололись.
— То-то же, — самодовольно усмехнулся Умница. — Поэтому я и спрашиваю — где деньги? Плоткин, где деньги?
Санька начал хихикать. Я, впрочем, тоже. А Эфраим, наоборот, обозлился:
— Да идите вы все в жопу со своим «Плоткингдеденьги»!!! Нету у меня денег! Бабы обобрали, а мужики квохчут «где-где-где»! Надоел мне этот спектакль, всё! Никто меня убивать не хотел, — он взглянул на нас с Санькой, — во всяком случае, сегодня утром. Никто из присутствующих. Короче, Фима, убивать всерьез меня стал бы только Ронен. И то не сразу. Зато всю семью. За то, что исчезли все его деньги. А утром с Диной был спектакль, специально для тебя. Нам срочно нужен был «Ливанец», человек, хорошо говорящий на арабском. Боря сказал, что ты сможешь… И поверь, Фима, что всю оставшуюся жизнь я буду тебе благодарен за то, что ты для меня сделал — спас моих детей и меня от Ронена.
— И Варвару… — тупо добавил Умница. — Боря, значит, сказал, что смогу… Ну, с этим Борей давно все ясно. А почему вы все остальные такие сволочи?! Неужели нельзя было по-человечески сказать… попросить… мол, помоги, Фима, мы оказались в сложной ситуации, нам нужен надежный толковый человек с хорошим знанием арабского, времени нет, никого другого уже не найти… А вы театр на дому устроили! — он задохнулся и со всхлипом набрал воздух. — Полные гады!
Санька с Эфраимом пожали плечами и обернулись ко мне, переадресовывая упрек.
— Нельзя было по-человечески, сам знаешь, — огрызнулся я. — С тобой по-человечески у меня никогда не получалось. Да и как-то слишком опасно выходило для обычной дружеской услуги, — добавил я, чтобы смазать обидный смысл предыдущей фразы.
Тут Умница как-то сосредоточился, явно пытаясь взять себя в руки:
— Ну да, Боря! У тебя же специфическая мораль, как я мог забыть. Для обычной дружеской услуги — слишком опасно, а посулить чемодан денег, которых вроде уже и нет — это нормально! Да что с тобой говорить! Но каковы женщины, а?! Сама же обобрала, сама же и в спектакле играет, чтобы помочь обобранному мужу уйти от возмездия, да?
— Смесь порока и праведности, — с апломбом процитировал я Умнице — Умницу.
— Как-то все это на грани правдоподобия, — засомневался Умница. — Почему я должен вам верить? Надо с Диной разговаривать. Ронен уже не опасен. Пожертвовать деньги на агунот она решила давно, вне всякой связи с Ливанцем. Без вас разберемся. А ты, Эфраим, раз уж есть оказия, можешь передать Дине через меня гет.
Тут нас пробило. Через несколько минут в зал заглянул официант и испуганно исчез. Еще через несколько минут он вернулся с хозяином. Мы все еще хохотали в три глотки, но коллективная истерика немного ослабла. Санька уже мог показать жестами хозяину, что все нормально.
Умница застыл, презрительно глядя поверх трех корчащихся в смехе придурков. На лице его угрюмом отражались лишь отблески мыслей об отмщении. Я, приложив ладони к скулам, пытался показать Умнице жабры, а Санька, сняв галстук, крутил его над головой, изображая винт вертолета. Плоткин содрогался в смехе и размахивал руками, как дрессированная горилла, крутя огромный штурвал океанской яхты. Наконец, я выдавил:
— Ди… ина… плывет… сейчас… в открытом море… хрен знает где… То есть… она… Умница! Она плывет в шам… шампанском… среди пузырьков!
Умница чуть скосил на меня вопросительный взор, но удержался.
— Да! — продолжил я. — Не смотри на меня так! Я говорю правду! Дина. В шампанском. Шампанское — в яхте.
— Ы-ы-ы! — взвыл Санька, гребя руками.
Но я смог продолжить:
— Яхта — в открытом море… Море — хрен знает где.
— Идиот, — снисходительно, но все же обеспокоенно ответил Умница. — А сосчитать, что Дина не могла за несколько часов из Москвы перенестись в открытое море — на это у тебя мозгов не хватает?
Тут уже Эфраим заколотил по столу, как заяц по барабану и, наконец, выдавил:
— Она… фальшивая! Как доллары! Всё, всё фальшивое!
Санька в это время махал перед носом Умницы двумя пальцами, пока ему не удалось членораздельно произнести:
— Дина-два! Так?
Умница облизал пересохшие губы, сел. Потом заложил ногу за ногу и светски спросил:
— Ну и что? А что же тут смешного? Считаете себя такими крутыми и умными, а деньги у Плоткина жена родная увела, да?
— Вторая! Жена-два! — снова заржал Санька. — Плоткин, прости, ради Бога, хоть твоего, хоть моего, так?
— Хоть десятая. Мне-то какое дело, — холодно продолжил Умница. И вдруг простонал с надрывом: — Ну почему, почему дуракам всегда везет? Ведь если бы не эта нелепая случайность со Светиком, деньжищи бы уже были на счету моего агентства! А так… Ну ясно, что вышло. Светик звонит Дине из больницы… в аварию попала, не приду… а Дина, по глупости, решила, что это была не авария, а подстроенное покушение… испугалась… подалась в бега… Чего вы ржете? Все логично.
Описать творившееся с нами было невозможно. Смех наш уже не был общим, мы распались на три индивидуальных смеховых генератора и гоготали каждый по отдельности и каждый над своим. Мы уже не видели ни друг друга, ни Умницы. Он вообще размылся от выступивших у меня слез и теперь плавал мутной черной рыбкой в зеленой воде. И эта рыбка, кажется, била плавниками и орала:
— Почему вы теперь-то ржете, дебилы?!
Наконец, я слегка отдышался. И смог объяснить ему, почему мы ржем. Умница смотрел на меня широко открытыми глазами, в которых плавало детское недоумение от неправильного устройства этого мира. Потом он глаза прикрыл, подозрительно шмыгнул носом и вообще как-то увял. Но через пару минут слегка встрепенулся:
— Ты врешь опять! Я же со Светиком в запароленной гостевой план действий обговаривал еще позавчера!
— Ахха, — кивнул я. — Да лана, ГАОН, не тормози нахреф. Ацтой ты, троян моржовый. А мы со Светиком — неформат, мы жжом. Ы?
— Всё? — помертвевшим, но гордым голосом спросил Умница.
— Фсё! — ответил я.
— Зачем же она?
— Ненавидит, когда втемную ее юзают, — развел я руками.
— Еще и звонила утром… Тебе подыгрывала зачем-то…
— Ей тоже захотелось поюзать тебя втемную.
Умница поморгал, склонил голову. Потом тихо спросил:
— А ты зачем? Всё это?
— Не зачем, а для чего. Сначала мне нужен был паспорт. Потом я придумал, как мы с тобой избавим нашу маленькую страну от Ронена.
— Это и так ясно. А издеваться так зачем?
— А это уже не зачем, а за что. За то, что скрыл от меня, что могу вернуться. За то, что и меня юзал втемную. За жену-блондинку, которая тебе «дает всё», — я перечислил это и понял, что главную причину мне даже озвучивать не хотелось. Невыносимо было представлять, как Левик читал про меня все то, что ГАОН писал ПОЭТКЕ.
Потом мы поглощали остывший, но все равно вкусный ужин. Молча.
Потом Умница швырнул на стол купюры.
Потом он, походкой зомби, шел к двери. И вдруг, уже открыв ее, обернулся. И мы увидели его вполне розовое и живое лицо:
— Смешно. Девчонка ведь совсем… Ты же, Боря, все время рядом был. А она увела у тебя из-под самого носа такие деньги! Эх ты, МЛАДШИЙ детектив. Я решил — чего на тебя обижаться… Свои люди — сочтемся. До встречи в Шереметьево. О, надо же! И Шереметьево у нас тоже — «два»… Хммм… Пока-пока.
Несколько секунд мы смотрели на закрывшуюся за Умницей дверь.
— Ну теперь ты доволен. Так? — хохотнул Санька.
— Почти, — честно сказал я. — Одну вещь упустил. Ронену зуб не выбил.
— Зачем? — удивился Плоткин.
— Для концепта! — хором ответили мы с Санькой.
— А в чем победа? И где чемоданчик?!
Я расположился в кресле поудобнее. И нейтрально начал:
— Во-первых, нас всех не может не радовать, что Эфраим, его чада и домочадцы будут жить.
Я сделал паузу. Умница быстро кивнул, явно ожидая продолжения. Продолжил Санька:
— Во-вторых, вас всех не может не радовать, что крупный израильский мафиози попал. Так? Крупно попал. Попал, то есть, в объятия московской милиции прямо на моих глазах. С чемоданом недекларированной валюты.
Эфраим облегченно вздохнул.
— С нашим чемоданом! На твоих глазах! — взвился Умница. — Ага! А я думаю — и с твоим участием!
Мы с Санькой с интересом на него уставились. А Умница, сплетя руки на груди, нагловато потребовал:
— Ну давай, расскажи, как оно было. Только подробно, со всеми деталями, — тут он обернулся к нам с Плоткиным. — Детали — это очень важно в таком деле. Все очень быстро становится ясно!
Мы с Эфраимом важно кивнули. Санька окаменел лицом и сконцентрировал взгляд на постороннем предмете — давний наш прием, чтобы не заржать при подследственном. Предметом оказалась жвачка, которой я залепил видеокамеру. Сам бы я на месте Саньки уже не выдержал. Это самое сложное — пытаясь сконцентрироваться, чтобы не рассмеяться, вдруг обнаружить, что концентрируешься на чем-то смешном, даже в самом идиотском смысле этого.
— Сейчас, — пообещал Санька. — Расскажу. Конечно, — он повернулся к столу, взял вилку, — одни только факты. Факты — упрямая вещь, — он, наконец, смог посмотреть на меня. Я поскорее отвернулся.
— Так, — сказал Санька. — Я действовал по плану «Б».
— Ясно, что не по плану «А»! — как-то по-детски съязвил Умница. — План «А» у нас кончился, когда Эфраим от страха за галстук схватился. А ведь еще каких-то пять-десять минут продержаться, и я бы спокойно ушел с чемоданом денег! — он махнул рукой и укоризненно посмотрел на Эфраима.
— Так, — повторил Санька. — Я действовал по плану «Б»…
Только Умница снова его перебил:
— Да какой же это план «Б», господа?! План «Б» у нас кончился, когда Боря, заигравшись в благородного шерифа навел на меня дуло.
— Но ты же знал, что пистолет заряжен холостыми! — возмутился я.
Но Умница уже стал на тропу войны:
— Да мало ли что я знал! Я еще знал с кем имею дело в твоем лице! Знаешь, кто вдруг возник перед моим мысленным взором, когда я заглянул в дуло твоего пистолета?! Сам догадаешься? Вижу, что знаешь! Вы ведь с Ёлкой тоже, типа, не хотели ее убить, да?! Холостыми, наверное, стреляли?
— Идиот, — сказал я во вмиг пропитавшееся любопытством пространство, — в старуху вообще никто не стрелял!
— Это в которую старуху? — быстро спросил Плоткин.
— В старуху-процентщицу, — нервно огрызнулся я и так глянул на Умницу, что любое дуло позавидовало бы.
Умница поежился и перевел стрелку на Эфраима:
— А ты, чем лезть не в свое дело, лучше бы свое дело сделал как следует! То за галстук хватаешься раньше времени, то за пистолет! Мы же все обговорили! По плану «Б» ты должен был схватиться за пистолет только ПОСЛЕ того, как чемоданчик будет у меня в руках. После! А ты схватился ДО. Почему, интересно?
— Э-э, так вышло, — Плоткин развел руками, как старый местечковый еврей при вопросе «как жизнь». — Все же должно было выглядеть настоящим. Я, все-таки, не мог выхватить пистолет, пока Боря в меня целился. Вот и улучил момент… Хотел как лучше, как правдоподобнее…
Ох, Умница взвился:
— Как лучше для кого?! Для тебя все получилось отлично! Ты правдоподобно умер! Да и Александру, кажется, жаловаться не на что! Боря — тот просто не догоняет ничего! Боря, тебе надо разжевать, что тебя кинули? И меня!
Санька покрутил головой, передернул плечами, как будто хлебнул паленой водки без закуски. Представляю, что он проговаривал про себя. И про нас. Потом он прокашлялся и вполне спокойно продолжил:
— Так. Я действовал по плану «Б». Инициировал и обеспечивал поспешное бегство иностранных граждан с места предполагаемого преступления. Я сказал Мишке, чтобы он ехал за мной. Поехал не кратчайшим путем, а кружным. Создавал у ведомых иллюзию запутывания следов на случай возможного преследования сотрудниками правоохранительных органов, оперативно явившимися на место предполагаемого преступления. Для создания соответствующего психологического эффекта, я ехал с превышением скорости. В районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова, нас неожиданно начала преследовать патрульная машина службы безопасности дорожного движения.
— Неожиданно! — саркастично повторил Умница. — Для кого? Разве что для Ронена с Михаэлем.
— Заткнись, — посоветовал я ему, — дай дослушать! — Санька рассказывал, что произошло на самом деле, и мне это было интересно.
— Могу, — сказал Умница еще саркастичнее. — Я понимаю, Боря, что тебе нужно время.
— Я могу продолжать, так? — ядовито спросил Санька. — Короче, в сложившейся нештатной ситуации у меня возникло опасение, что Мишка не отличит дорожную полицию от уголовной и наделает глупостей. Поэтому я попытался оторваться от преследования.
— Поэтому ты наделал глупостей сам, — прокомментировал Умница.
Санька величественно пропустил реплику мимо ушей:
— В какой-то момент Мишка, видимо, решил, что я еду недостаточно быстро и пришпорил своего «мерина». По идее, должны были тормознуть меня. А преследователи увязались за вашими. Ясное дело, Москвы Мишка не знает, вот и загнали его в тупик. Видел своими глазами, хоть и издали. Повязали их, короче.
— А спорим, Мутант, что отделение милиции, в котором раньше работал твой друг Александр, находится в районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова! — обличающе заявил Умница.
Плоткин посмотрел на Умницу с уважительным интересом.
— А я этого и не скрываю, — надменно заявил Санька.
— Тогда спорим, что никакого дела на наших дорогих соотечественников не завели! — запальчиво предложил Умница. — Или отпустили за огромную взятку, или просто все отобрали.
— Ладно, спорим, — легко согласился Санька. — Хоть на полчемодана, хоть на оплату ужина.
— Готовность спорить на полчемодана, — объяснил мне Умница, — многое проясняет. Во-первых, у Ронена забрали все. Во-вторых, доля наводчика — пятьдесят процентов. А в-третьих, это все недоказуемо. Поэтому спорить можно только на ужин.
— Ну хоть на ужин, — кивнул Санька. — А насчет доказуемости… Вполне доказуемо. Если завели дело — много способов проверить. А если нет, так нет. Так?
Эфраим подался вперед и выдохнул:
— Сможешь узнать сейчас?
— Легко. Сейчас позвоню бывшим сотрудникам, все узнаю.
Санька куда-то позвонил, но судя по всему говорил с секретаршей, а потом доложил, что нужный человек сейчас взять трубку не может, но перезвонит минут через десять.
Умница вдруг улыбнулся. Потом хихикнул. Вскочил. И пояснил:
— Ладно, плевать на чемодан. Ясно, что его уже не вернешь. Саша, как здорово, что ты предложил спорить на полчемодана! Иначе бы я не задумался! А так я прикинул сколько это. Вот смотрите сами. Площадь стодолларовой бумажки — примерно квадратный дециметр. Толщина пачки из ста бумажек — примерно сантиметр. То есть, получается сто тысяч долларов на литр. Боря, что ты на меня так уставился? Ну, по-простому это выходит «лимон» на ведро. А сколько ведер в нашем чемоданчике? Два-три. Фигня же это по сравнению с тем, что Эфраим у Наума увел. Так давайте подарим чемоданчик Сашиным друзьям и честно поделим остальное!
Эфраим молча выслушал Умницу, потом горестно вздохнул:
— Нет у меня больше никаких денег.
— Ха! — заявил Умница. — Ха-ха-ха! Это ты Боре рассказывай. А мне не надо. Математика — наука точная. Вот так спасать вас, а вы… Кстати, мы ведь можем спасти тебя обратно, правда, Боря?
Я молча, с улыбкой театрального критика на премьере, смотрел на все это.
— Да черт побери!.. — заорал Умница.
Но тут зазвонил Санькин мобильник.
— Тихо! — рявкнул Санька.
Мы притихли, прислушиваясь к Санькиному разговору. Но он, изложив суть дела, уже только слушал, ограничиваясь лишь междометиями. Потом поблагодарил, передал приветы, отключился и повернулся к нам:
— Ну что, открыто дело. По статье 186, часть вторая — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг, совершенное в крупном размере». От семи до двенадцати лет лишения свободы.
— Ох… бля… ничего себе! — взвыл Умница. — Мало того, что ограбили, так еще и доллары фальшивые подсунули! Это же вообще беспредел! Александр, зачем?
— Затем, — вдруг стыдливо отозвался Плоткин. — Затем, что у меня уже не было нефальшивых.
Мы все уставились на Плоткина с интересом. Правда, Санька и я — с фальшивым. Умница сглотнул. И выдавил:
— То есть… на месте Ронена мог оказаться… я?! По плану «А» я должен был ходить по Москве с чемоданом фальшивых долларов!!! Да и по плану «Б» — тоже… И все за то, что хотел тебе, Эфраим, помочь? Как же так?!
Наступила тяжелая продолжительная пауза. Никто не хотел ее прерывать. Я разглядывал Умницу и думал, стоило ли грузить Саньку с Эфраимом после тяжелого дела еще и этим. И чувствовал, что стоило. А Умница разглядывал потолок, мыслил и мрачнел.
— Боря, — наконец сурово молвил он, пристально в меня вглядываясь, — а ты знал, что деньги фальшивые? Лично ты! Вот что мне интересно.
— А ты сам как думаешь? — спросил я. Мне почему-то это тоже было интересно.
— Я хотел бы думать, что нет. Разочаровываться в друзьях, Боря, это очень больно! — сказал Умница с искренней тоской во взоре. — Особенно в тех, которым не то, что последнюю рубашку, а собственный паспорт отдавал!
Почему-то стыдно мне ну совсем не было. И, видимо, это было заметно. Но и лукавить я не стал:
— Знал.
— Ну, раз даже ты знал… Я так понимаю, — наконец горько молвил он, — что все присутствующие были в курсе? Что деньги фальшивые. А значит, использовали меня втемную. Или даже зачем-то нарочно хотели подставить! — он захлебнулся жалостью к себе. — Боря… как ты мог?! Я же тебя совсем недавно спас от смерти и позора!
Все по-прежнему молчали, предоставив сцену мне с Умницей. Я уже было открыл рот для обличительного монолога, но тут неслышно, словно боясь спугнуть лезущую на стол кошку, возник официант в зеленом. Практически из ниоткуда, словно от зеленой портьеры отделился. Он интимно осведомился у Саньки нет ли каких-то дополнительных пожеланий и можно ли подавать горячее.
Умница переживал утрату дружбы, денег и чувства интеллектуального превосходства. С последним он смирялся, как правило, очень ненадолго, поэтому я за него не беспокоился. И точно, его резиновая психика уже восстановилась, отскочила от пола и ударила с другой стороны:
— Скажи-ка мне, Боря. Если ты знал, что в чемодане деньги фальшивые, то ты знаешь где настоящие? Плоткин только что сказал, что нефальшивых у него нет. Значит, где они? Все-таки у Дины? Не могли же вы их вернуть Науму.
— Ну что ты! — сказал я. — Чтобы я позволил вернуть деньги Науму, человеку, который жаждет моей крови, который потратит их на то, чтобы меня найти и убить?! Ты что, меня совсем идиотом считаешь?
— А… ну да… — Умница отвел взгляд. — Значит, деньги у Дины… Ага… Так это замечательно. Значит, она контролирует в семье все деньги… Это хорошо… Тогда я пошел. О чем мне с вами говорить? Саша, сколько я должен тебе за ужин?
Санька фыркнул и отмахнулся.
— Ну как же, — сказал Умница сухо, — пари есть пари. — Он достал бумажник, открыл его, посмотрел на стол, прикидывая стоимость заказа, но вдруг захлопнул бумажник и сунул обратно в карман. — Что-то у вас тут не стыкуется. Боря, кончай врать! Дина сегодня утром говорила, что полностью деньги не контролирует. Она уверяла, что Эфраим может отменить чек, и ты готов был его убить, чтобы исключить такую возможность. И тогда, чтобы по-честному поделить все деньги, я решил спасти Эфраима от Ронена. И, рискуя жизнью, стал «Ливанцем». Значит, Эфраим имел возможность набить свой кейс настоящими долларами. А набил фальшивыми. Почему? От жадности? Почему вы на это согласились? Где деньги, и за кого вы меня держите?!
— Хорошо спросил, — кивнул Санька.
— Да, — признал я, — тут мы действительно прокололись.
— То-то же, — самодовольно усмехнулся Умница. — Поэтому я и спрашиваю — где деньги? Плоткин, где деньги?
Санька начал хихикать. Я, впрочем, тоже. А Эфраим, наоборот, обозлился:
— Да идите вы все в жопу со своим «Плоткингдеденьги»!!! Нету у меня денег! Бабы обобрали, а мужики квохчут «где-где-где»! Надоел мне этот спектакль, всё! Никто меня убивать не хотел, — он взглянул на нас с Санькой, — во всяком случае, сегодня утром. Никто из присутствующих. Короче, Фима, убивать всерьез меня стал бы только Ронен. И то не сразу. Зато всю семью. За то, что исчезли все его деньги. А утром с Диной был спектакль, специально для тебя. Нам срочно нужен был «Ливанец», человек, хорошо говорящий на арабском. Боря сказал, что ты сможешь… И поверь, Фима, что всю оставшуюся жизнь я буду тебе благодарен за то, что ты для меня сделал — спас моих детей и меня от Ронена.
— И Варвару… — тупо добавил Умница. — Боря, значит, сказал, что смогу… Ну, с этим Борей давно все ясно. А почему вы все остальные такие сволочи?! Неужели нельзя было по-человечески сказать… попросить… мол, помоги, Фима, мы оказались в сложной ситуации, нам нужен надежный толковый человек с хорошим знанием арабского, времени нет, никого другого уже не найти… А вы театр на дому устроили! — он задохнулся и со всхлипом набрал воздух. — Полные гады!
Санька с Эфраимом пожали плечами и обернулись ко мне, переадресовывая упрек.
— Нельзя было по-человечески, сам знаешь, — огрызнулся я. — С тобой по-человечески у меня никогда не получалось. Да и как-то слишком опасно выходило для обычной дружеской услуги, — добавил я, чтобы смазать обидный смысл предыдущей фразы.
Тут Умница как-то сосредоточился, явно пытаясь взять себя в руки:
— Ну да, Боря! У тебя же специфическая мораль, как я мог забыть. Для обычной дружеской услуги — слишком опасно, а посулить чемодан денег, которых вроде уже и нет — это нормально! Да что с тобой говорить! Но каковы женщины, а?! Сама же обобрала, сама же и в спектакле играет, чтобы помочь обобранному мужу уйти от возмездия, да?
— Смесь порока и праведности, — с апломбом процитировал я Умнице — Умницу.
— Как-то все это на грани правдоподобия, — засомневался Умница. — Почему я должен вам верить? Надо с Диной разговаривать. Ронен уже не опасен. Пожертвовать деньги на агунот она решила давно, вне всякой связи с Ливанцем. Без вас разберемся. А ты, Эфраим, раз уж есть оказия, можешь передать Дине через меня гет.
Тут нас пробило. Через несколько минут в зал заглянул официант и испуганно исчез. Еще через несколько минут он вернулся с хозяином. Мы все еще хохотали в три глотки, но коллективная истерика немного ослабла. Санька уже мог показать жестами хозяину, что все нормально.
Умница застыл, презрительно глядя поверх трех корчащихся в смехе придурков. На лице его угрюмом отражались лишь отблески мыслей об отмщении. Я, приложив ладони к скулам, пытался показать Умнице жабры, а Санька, сняв галстук, крутил его над головой, изображая винт вертолета. Плоткин содрогался в смехе и размахивал руками, как дрессированная горилла, крутя огромный штурвал океанской яхты. Наконец, я выдавил:
— Ди… ина… плывет… сейчас… в открытом море… хрен знает где… То есть… она… Умница! Она плывет в шам… шампанском… среди пузырьков!
Умница чуть скосил на меня вопросительный взор, но удержался.
— Да! — продолжил я. — Не смотри на меня так! Я говорю правду! Дина. В шампанском. Шампанское — в яхте.
— Ы-ы-ы! — взвыл Санька, гребя руками.
Но я смог продолжить:
— Яхта — в открытом море… Море — хрен знает где.
— Идиот, — снисходительно, но все же обеспокоенно ответил Умница. — А сосчитать, что Дина не могла за несколько часов из Москвы перенестись в открытое море — на это у тебя мозгов не хватает?
Тут уже Эфраим заколотил по столу, как заяц по барабану и, наконец, выдавил:
— Она… фальшивая! Как доллары! Всё, всё фальшивое!
Санька в это время махал перед носом Умницы двумя пальцами, пока ему не удалось членораздельно произнести:
— Дина-два! Так?
Умница облизал пересохшие губы, сел. Потом заложил ногу за ногу и светски спросил:
— Ну и что? А что же тут смешного? Считаете себя такими крутыми и умными, а деньги у Плоткина жена родная увела, да?
— Вторая! Жена-два! — снова заржал Санька. — Плоткин, прости, ради Бога, хоть твоего, хоть моего, так?
— Хоть десятая. Мне-то какое дело, — холодно продолжил Умница. И вдруг простонал с надрывом: — Ну почему, почему дуракам всегда везет? Ведь если бы не эта нелепая случайность со Светиком, деньжищи бы уже были на счету моего агентства! А так… Ну ясно, что вышло. Светик звонит Дине из больницы… в аварию попала, не приду… а Дина, по глупости, решила, что это была не авария, а подстроенное покушение… испугалась… подалась в бега… Чего вы ржете? Все логично.
Описать творившееся с нами было невозможно. Смех наш уже не был общим, мы распались на три индивидуальных смеховых генератора и гоготали каждый по отдельности и каждый над своим. Мы уже не видели ни друг друга, ни Умницы. Он вообще размылся от выступивших у меня слез и теперь плавал мутной черной рыбкой в зеленой воде. И эта рыбка, кажется, била плавниками и орала:
— Почему вы теперь-то ржете, дебилы?!
Наконец, я слегка отдышался. И смог объяснить ему, почему мы ржем. Умница смотрел на меня широко открытыми глазами, в которых плавало детское недоумение от неправильного устройства этого мира. Потом он глаза прикрыл, подозрительно шмыгнул носом и вообще как-то увял. Но через пару минут слегка встрепенулся:
— Ты врешь опять! Я же со Светиком в запароленной гостевой план действий обговаривал еще позавчера!
— Ахха, — кивнул я. — Да лана, ГАОН, не тормози нахреф. Ацтой ты, троян моржовый. А мы со Светиком — неформат, мы жжом. Ы?
— Всё? — помертвевшим, но гордым голосом спросил Умница.
— Фсё! — ответил я.
— Зачем же она?
— Ненавидит, когда втемную ее юзают, — развел я руками.
— Еще и звонила утром… Тебе подыгрывала зачем-то…
— Ей тоже захотелось поюзать тебя втемную.
Умница поморгал, склонил голову. Потом тихо спросил:
— А ты зачем? Всё это?
— Не зачем, а для чего. Сначала мне нужен был паспорт. Потом я придумал, как мы с тобой избавим нашу маленькую страну от Ронена.
— Это и так ясно. А издеваться так зачем?
— А это уже не зачем, а за что. За то, что скрыл от меня, что могу вернуться. За то, что и меня юзал втемную. За жену-блондинку, которая тебе «дает всё», — я перечислил это и понял, что главную причину мне даже озвучивать не хотелось. Невыносимо было представлять, как Левик читал про меня все то, что ГАОН писал ПОЭТКЕ.
Потом мы поглощали остывший, но все равно вкусный ужин. Молча.
Потом Умница швырнул на стол купюры.
Потом он, походкой зомби, шел к двери. И вдруг, уже открыв ее, обернулся. И мы увидели его вполне розовое и живое лицо:
— Смешно. Девчонка ведь совсем… Ты же, Боря, все время рядом был. А она увела у тебя из-под самого носа такие деньги! Эх ты, МЛАДШИЙ детектив. Я решил — чего на тебя обижаться… Свои люди — сочтемся. До встречи в Шереметьево. О, надо же! И Шереметьево у нас тоже — «два»… Хммм… Пока-пока.
Несколько секунд мы смотрели на закрывшуюся за Умницей дверь.
— Ну теперь ты доволен. Так? — хохотнул Санька.
— Почти, — честно сказал я. — Одну вещь упустил. Ронену зуб не выбил.
— Зачем? — удивился Плоткин.
— Для концепта! — хором ответили мы с Санькой.
26. Итого
Санька вызвался отвезти нас с шарпеем в аэропорт. По дороге рассказал, что уже практически отмазал Мишку от фальшивомонетного дела, поскольку чувствует нашу ответственность за судьбу парня. В общем, Михаэль пойдет как свидетель, а сегодня-завтра его уже выпустят под подписку о невыезде. О чем можно свидетельствовать, а о чем нельзя, парень уже знает, так что Эфраиму нечего бояться. А освободившаяся Светикина дача — очень кстати. И подработать парень сможет в банке, будет тренировать Санькиных охранников, а то зажрались и обленились, так?
В аэропорту нас уже ждал вполне бодрый Умница с Диной-2 и большой набитой сумкой, которую он тут же всучил мне, пояснив, что это всё они с Наденькой покупали по списку Ленки и надеются, что ей все понравится. Стоило, конечно, недешево, поскольку все приобреталось в хороших проверенных фирменных магазинах, а не на занюханных рынках, вот чеки, так что дома подсчитаешь сколько должен. Там еще квитанции за продление твоего загранпаспорта и за российскую визу.
— Спасибо, — злобно сказал я, взваливая на плечо этот тяжелый баул. — Ты настоящий друг моей жены.
Документы О'Лая были в полном порядке — Светик и тут оказалась на высоте. Принявший «на посошок» и приободрившийся, он суетился вокруг меня, чувствуя изменения своей собачьей судьбы и привлекал симпатии к нам обоим, во всяком случае какие-то объедки улыбок доставались и мне. Так что все предполетные формальности мы миновали легко, хотя по-настоящему легко мне стало лишь после того, как я сдал в багаж тяжелый Ленкин баул.
Полет прошел нормально. Я отсыпался после предотлетного загула. Умница делал то же самое. Зато встреча оказалась бурной.
На выходе было черным-черно от любавических хасидов. При появлении Умницы они затихли. Он вскинул руку в приветственном жесте, и толпа издала ликующий вопль. Умницу подхватило черное цунами и вознесло на плечи огромного хасида. Карабас-Барабас загарцевал по залу, а толпа завихрялась вокруг него, распевая и приплясывая. Я успел заметить маленькую группку моих родственников, не решавшихся к нам приблизиться.
— Где?! — возопил один хасид.
— Где?! — подхватил другой.
— Где-где-где?!!! — подхватил хор.
Умница медленно поднял длань и плавным торжественным жестом указал на мой, вернее Ленкин баул.
С почтительными возгласами, но безумными глазами, толпа ринулась к моей тележке. Я было хотел встать на защиту собственности, но меня ласково подхватили черные воды, и я обнаружил себя сидящим на плечах вороного хасида, уже гарцующего рядом с тележкой. Разграбление баула я наблюдал с высоты новообретенного социального и духовного положения.
Молнию на бауле заело, поэтому его растерзали по живому. Ленкины тряпочки разлетелись по залу. Краем глаза я увидел нечто кружевное, зацепившееся за кнейч, стянутое с него, с ужасом рассмотренное и засунутое в карман. Остальное затаптывал кордебалет. А счастливый солист черного балета, выхвативший большой сверток из моего баула, уже отшвырнул упаковку, воздел над головой старинный свиток Торы и осторожно вращался с ним, запрокинув застывшее в счастье лицо.
О'Лай с волочащимся поводком сначала метался, потом, когда на поводок стали наступать, нервно реагировал на одергивания, потом осерчал, уселся на пол и, воя, стал шарить нехорошим взглядом вокруг, ища меня.
Тем временем Ленка пыталась собрать с пола какие-то тряпочки, но танцующие наступали и наступали на них, она тянула и тянула, была уже красной и злющей. Левик в стороне угорал от хохота. Расфуфыренная теща оттащила Наума подальше и делала вид, что увлечена светской беседой со своим спутником и не имеет к происходящему религиозному мракобесию никакого отношения, но периодически метала в меня старые недобрые взгляды. У Наума было лицо человека, не понимающего как он мог оказаться в подобном месте без оружия.
Когда наши с Умницей кони поравнялись, я цапнул его за локоть.
— Боря! — повернул он ко мне вдохновенное лицо. — Радуйся! Мы с тобой привезли этим евреям реликвию! Этот свиток читал сам Старый Рэбе! А до него еще много кто! Свитку столько лет, что для него в музее даже создали специальный микроклимат!
— ГДЕ???!!! — заорал я. — В каком музее?! Ты что, спер музейный экспонат?!
Умница счастливо смеялся:
— При чем тут я?! Это все ты! Слава Богу, таможня тебя не зацепила. Да брось, это даже не чемодан фальшивых баксов! Мелочь! Лет на пять максимум! Ха-ха-хааааааа……
Наши кони, почуяв недоброе, вовремя разъехались в разные стороны.
Толпа пела и плясала. Я пытался спешиться, но коню это было пофиг, он танцевал, зажав мои ноги подмышками. Вспомнив рассказы коллег из конной полиции, я уже было собрался сунуть ему под нос зажигалку, но тут меня спас О'Лай. Он как раз догадался поискать меня на верхнем уровне, встретился со мной взглядом, обрадованно взвился и вцепился в штаны моего коня. Конь понес отборную брань. Я спешился и попал в объятия рыдающей Ленки, которая хоть и тише, чем окружающие, но тоже вопила:
— Боря! Я все знаю! Прости меня!
Теща из-за ее спины ласково смотрела на меня и даже один раз подмигнула.
В Наумовом «Вольво» мы могли бы разместиться и вшестером, но Умница предпочел продолжить праздник. Теща поинтересовалась породистая ли это собака и замолчала, погрузившись в изучение родословной О'Лая. Наум сообщил, что меня уже чуть не уволили за прогул, да он вовремя вмешался, и теперь мое отсутствие оформлено как отпуск. Так что в этом году отдых мне больше не светит, что, впрочем, не так страшно, поскольку мне все равно было бы не до отпуска — скоро меня переведут на весьма ответственную должность.
Уже перед Иерусалимом, на одном из последних подъемов, теща повернулась ко мне и сообщила светским тоном:
— Ну, вроде ничего документы. А вообще, как там Москва? Люди, архитектура? Не было ли каких случайных встреч?
— Была одна встреча, — не удержался я. — Разговорился с одним старичком, он в парке на скамеечке грелся. Назвался Яковом Лазаревичем Гольдфельдом, представляете?
Теща всплеснула руками:
— Ну надо же! Жив сволочь! Левик, знаешь кто это? Это тот самый следователь, который вел мое дело в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Нас называли «кремлевские отравители»…
— Ба, я знаю, — сказал Левик, слышавший это чаще, чем «Красную шапочку». — И только смерть Сталина спасла тебя от Сибири…
— Подожди, — недовольно каркнула теща. — Так что этот Гольдфельд, Боря? Конечно меня уже не помнит?
— Наоборот. Прекрасно помнит. Вы произвели на него в свое время очень сильное впечатление. Он даже уверял меня, что раису не выжить, потому что это именно вы его отравили, представляете?
Теща слегка покраснела, резко отвернулась и сказала Науму:
— Фу, глупости какие! Из ума выжил совсем! — и вдруг хихикнула.
В аэропорту нас уже ждал вполне бодрый Умница с Диной-2 и большой набитой сумкой, которую он тут же всучил мне, пояснив, что это всё они с Наденькой покупали по списку Ленки и надеются, что ей все понравится. Стоило, конечно, недешево, поскольку все приобреталось в хороших проверенных фирменных магазинах, а не на занюханных рынках, вот чеки, так что дома подсчитаешь сколько должен. Там еще квитанции за продление твоего загранпаспорта и за российскую визу.
— Спасибо, — злобно сказал я, взваливая на плечо этот тяжелый баул. — Ты настоящий друг моей жены.
Документы О'Лая были в полном порядке — Светик и тут оказалась на высоте. Принявший «на посошок» и приободрившийся, он суетился вокруг меня, чувствуя изменения своей собачьей судьбы и привлекал симпатии к нам обоим, во всяком случае какие-то объедки улыбок доставались и мне. Так что все предполетные формальности мы миновали легко, хотя по-настоящему легко мне стало лишь после того, как я сдал в багаж тяжелый Ленкин баул.
Полет прошел нормально. Я отсыпался после предотлетного загула. Умница делал то же самое. Зато встреча оказалась бурной.
На выходе было черным-черно от любавических хасидов. При появлении Умницы они затихли. Он вскинул руку в приветственном жесте, и толпа издала ликующий вопль. Умницу подхватило черное цунами и вознесло на плечи огромного хасида. Карабас-Барабас загарцевал по залу, а толпа завихрялась вокруг него, распевая и приплясывая. Я успел заметить маленькую группку моих родственников, не решавшихся к нам приблизиться.
— Где?! — возопил один хасид.
— Где?! — подхватил другой.
— Где-где-где?!!! — подхватил хор.
Умница медленно поднял длань и плавным торжественным жестом указал на мой, вернее Ленкин баул.
С почтительными возгласами, но безумными глазами, толпа ринулась к моей тележке. Я было хотел встать на защиту собственности, но меня ласково подхватили черные воды, и я обнаружил себя сидящим на плечах вороного хасида, уже гарцующего рядом с тележкой. Разграбление баула я наблюдал с высоты новообретенного социального и духовного положения.
Молнию на бауле заело, поэтому его растерзали по живому. Ленкины тряпочки разлетелись по залу. Краем глаза я увидел нечто кружевное, зацепившееся за кнейч, стянутое с него, с ужасом рассмотренное и засунутое в карман. Остальное затаптывал кордебалет. А счастливый солист черного балета, выхвативший большой сверток из моего баула, уже отшвырнул упаковку, воздел над головой старинный свиток Торы и осторожно вращался с ним, запрокинув застывшее в счастье лицо.
О'Лай с волочащимся поводком сначала метался, потом, когда на поводок стали наступать, нервно реагировал на одергивания, потом осерчал, уселся на пол и, воя, стал шарить нехорошим взглядом вокруг, ища меня.
Тем временем Ленка пыталась собрать с пола какие-то тряпочки, но танцующие наступали и наступали на них, она тянула и тянула, была уже красной и злющей. Левик в стороне угорал от хохота. Расфуфыренная теща оттащила Наума подальше и делала вид, что увлечена светской беседой со своим спутником и не имеет к происходящему религиозному мракобесию никакого отношения, но периодически метала в меня старые недобрые взгляды. У Наума было лицо человека, не понимающего как он мог оказаться в подобном месте без оружия.
Когда наши с Умницей кони поравнялись, я цапнул его за локоть.
— Боря! — повернул он ко мне вдохновенное лицо. — Радуйся! Мы с тобой привезли этим евреям реликвию! Этот свиток читал сам Старый Рэбе! А до него еще много кто! Свитку столько лет, что для него в музее даже создали специальный микроклимат!
— ГДЕ???!!! — заорал я. — В каком музее?! Ты что, спер музейный экспонат?!
Умница счастливо смеялся:
— При чем тут я?! Это все ты! Слава Богу, таможня тебя не зацепила. Да брось, это даже не чемодан фальшивых баксов! Мелочь! Лет на пять максимум! Ха-ха-хааааааа……
Наши кони, почуяв недоброе, вовремя разъехались в разные стороны.
Толпа пела и плясала. Я пытался спешиться, но коню это было пофиг, он танцевал, зажав мои ноги подмышками. Вспомнив рассказы коллег из конной полиции, я уже было собрался сунуть ему под нос зажигалку, но тут меня спас О'Лай. Он как раз догадался поискать меня на верхнем уровне, встретился со мной взглядом, обрадованно взвился и вцепился в штаны моего коня. Конь понес отборную брань. Я спешился и попал в объятия рыдающей Ленки, которая хоть и тише, чем окружающие, но тоже вопила:
— Боря! Я все знаю! Прости меня!
Теща из-за ее спины ласково смотрела на меня и даже один раз подмигнула.
В Наумовом «Вольво» мы могли бы разместиться и вшестером, но Умница предпочел продолжить праздник. Теща поинтересовалась породистая ли это собака и замолчала, погрузившись в изучение родословной О'Лая. Наум сообщил, что меня уже чуть не уволили за прогул, да он вовремя вмешался, и теперь мое отсутствие оформлено как отпуск. Так что в этом году отдых мне больше не светит, что, впрочем, не так страшно, поскольку мне все равно было бы не до отпуска — скоро меня переведут на весьма ответственную должность.
Уже перед Иерусалимом, на одном из последних подъемов, теща повернулась ко мне и сообщила светским тоном:
— Ну, вроде ничего документы. А вообще, как там Москва? Люди, архитектура? Не было ли каких случайных встреч?
— Была одна встреча, — не удержался я. — Разговорился с одним старичком, он в парке на скамеечке грелся. Назвался Яковом Лазаревичем Гольдфельдом, представляете?
Теща всплеснула руками:
— Ну надо же! Жив сволочь! Левик, знаешь кто это? Это тот самый следователь, который вел мое дело в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Нас называли «кремлевские отравители»…
— Ба, я знаю, — сказал Левик, слышавший это чаще, чем «Красную шапочку». — И только смерть Сталина спасла тебя от Сибири…
— Подожди, — недовольно каркнула теща. — Так что этот Гольдфельд, Боря? Конечно меня уже не помнит?
— Наоборот. Прекрасно помнит. Вы произвели на него в свое время очень сильное впечатление. Он даже уверял меня, что раису не выжить, потому что это именно вы его отравили, представляете?
Теща слегка покраснела, резко отвернулась и сказала Науму:
— Фу, глупости какие! Из ума выжил совсем! — и вдруг хихикнула.