с озотаксором.
- Это интересно, - сказала Ирэн. - И что же?
- Ничего. Они засели за работу. Особое звено.
- А ты сидишь здесь... - сказала она, не открывая глаз. Потом встала и
подошла к двери, ведшей в лабораторию.
- Мне пора.
- Мне уйти?
- Да... - Она помедлила. - И больше не приходи.
- Как? - спросил он. Но дверь лаборатории захлопнулась.
- Ну, прости, Ирэн, я дурак, - сказал он. - Но как же не приходить?
Он постоял посредине каюты. Подошел к двери в лабораторию, постоял,
повернулся, решительно пересек каюту и вышел из каюты.
- Все равно я буду приходить, - сказал он. - Все равно.
Он пошел к Дугласу, где трое монтажников снова анализировали и
ассоциировали в свободном полете. Нашлось дело и для него. И больше не
осталось свободных вечеров. Он не видел ее, и с каждым днем все труднее было
решиться на то, чтобы зайти в каюту, где могла оказаться она.
А потом они поставили фи-мониторы и озотаксоры, и Холодовский внезапно
перекувырнулся в пространстве через голову, сделал фигуру, подобную мертвой
петле.
- Ну вот, - сказал он. - Ну вот...
- Да, мой счастливый друг. Именно "ну вот".
- Ну, ребята... - сказал Дуглас. - Ну, ну... Вот и все.
- Вот и все, - сказал Холодовский. - И запаха больше нет. Он приходит,
но срабатывают аппараты - и его не пускают. Запаха нет.
- Давно уже не было, - сказал Кедрин.
- Хочешь накаркать, друг мой? Помолчи!
- Ничего, - милостиво разрешил Холодовский. - Теперь запах может быть.
Неважно. Он не пройдет.
- Запаха нет, - сказал Дуглас. - Ну, ну... И известий нет.
Известий о Трансцербере все не было, и все яснее становилось, что их
нет. Еще не истекли сроки, принятые на Земле для надежды, и продолжались
попытки найти их, вызвать, установить связь, но каждая неудачная попытка
уменьшала запасы оптимизма. Уменьшала чуть-чуть, но попыток было много...
- Известий нет, - хмуро сказал Гур. - Ну что ж, унылые друзья мои,
будут известия. Будут. Но запах побежден. Возрадуемся!
- Ну, Гур, - сказал Дуглас. - Ну, ну... Сначала доложим как полагается.
Доложим Седову.
Они полетели докладывать Седову. Он, конечно, был в своей каюте, потому
что была не та смена, в которой он работал на сварке. И, конечно, он не
спал, когда его смена спала. А когда он вообще спал?
- Когда спит Седов? - спросил Кедрин.
- Никогда, друг мой, - ответил Гур.
- Как никогда?
- Никогда - значит никогда, - сказал Дуглас. - Вот и все.
- Никто не видел, - сказал Холодовский, - чтобы он спал. Это все, что
мы знаем.
- Говорят, в молодости он спал, - сказал Дуглас.
- Говорят, он потерял сон тогда же, когда и гортань, в
Экспериментальной зоне...
- Нет, друг мой, на Литиевых островах... И не спрашивай больше, друг
мой Кедрин, ибо невежливо спрашивать у тех, кто сознался в своем
невежестве...
Седов ждал их. Он ткнул пальцем в сторону дивана, и они уселись, чинно
положив ладони на колени. Кедрин искоса посмотрел на Седова и отвел глаза.
Но ему снова захотелось посмотреть на Седова, и, чтобы не делать этого,
Кедрин стал разглядывать каюту шеф-монтера.
Если бы ему не было точно известно, что это небольшое помещение глубоко
упрятано в недра спутника и окружено еще десятками и сотнями таких же,
только по-другому оборудованных помещений, Кедрин охотно поверил бы в то,
что за несколько минут, прошедших после установки последнего монитора, еще
нигде не описанная сила перенесла его за много парсеков от Земли, в
командную централь длинного корабля - одного из тех, что рождались в
Звездолетном поясе и уходили далеко-далеко... Вогнутые экраны, огибающий
стены пульт, глубокие пилотские кресла и стандартное складное ложе в углу,
ложе дежурного навигатора, - все это говорило о пространстве и говорило о
хозяине каюты не меньше, а, пожалуй, гораздо больше, чем могла сказать даже
и самая подробная биография. Даже то, как шеф-монтер сидел в кресле -
свободно и вместе настороженно, в положении, дававшем возможность в любую
секунду или откинуться, отдаваясь на милость разгружающей системы, или,
наоборот, перегнуться вперед, чтобы включить какой-нибудь из переключателей
на пульте, - даже эта его поза говорила о долгих годах практики, об опыте,
вошедшем в привычку, в плоть и кровь звездоплавателя. Кедрин не удержался и
снова взглянул на Седова, но и теперь не мог не ощущать к нему какой-то
смутной враждебности. Почему они тогда были вдвоем? Конечно, никто не вправе
ни спрашивать, ни упрекать - да и кого и за что? Но все же, все же...
- Ну, так, - сказал Седов. -.. Что, монтажники? Готово? Слава?
- Готово, шеф, - сказал Холодовский. Он неожиданно счастливо улыбнулся.
- Готово.
Остальные кивнули головами.
- Готово, черт вас возьми! - сказал Седов. - Значит, можно вести
работы, не рискуя подвергнуться атаке запаха? Значит, Кристап будет
последним пострадавшим от этого?
- Будет, - твердо сказал Холодовский,
- Ты ручаешься?
- Головой. Чем угодно.
- Хорошо, - сказал Седов. - В случае чего, сниму с тебя голову. - Он
сказал это грозно, курлыкающий голос был резок, но всем было ясно, что
шеф-монтер очень рад. - Вот и еще шагом ближе к стопроцентной гарантии у
нас.
- Простите, шеф, - сказал Кедрин. - А вы не против стопроцентной
гарантии?
- Я? - спросил Седов. - Ерунда, звездолет гармошкой. Нет, конечно. Я
всегда "за". Только, к сожалению, всегда будут места без стопроцентной
гарантии.
- Почему?
- Потому что гарантия не успевает за человеком. Он идет вперед, не имея
никаких гарантий и не дожидаясь их.
- Почему?
- Да он не может иначе, - сказал Седов и удивленно посмотрел на
Кедрина. - Ну, это все лирика. Запаха нет, это главное. Можно работать.
Теперь не подремлете. Ну, я знаю, что вы и так не дремлете. Особое звено! Но
спать будет некогда.
- Шеф! - сказал Кедрин, не обращая внимания на предостерегающие взгляды
товарищей потому, что ведь должен был он где-то схватиться с этим человеком,
чтобы решить для самого себя, кто же сильнее из них двоих и кто достойнее,
учитывая не только то, что Кедрин уже сделал в жизни, но, разумеется, и все
то, что он мог еще сделать. - Шеф! А почему вы никогда не спите? :
Седов внимательно посмотрел на Кедрина, и тот почувствовал, что не были
секретом для этого человека и любовь Кедрина, и неприязнь, и все, что
относится к отношениям между людьми. Но он медлил с ответом, и Кедрин твердо
решил не отступать.
- Почему, шеф? Ведь не спать невозможно...
"Невозможно не спать, и, значит, ты просто распространяешь о себе
легенды", - вот что хотел сказать Кедрин, и Седов, безусловно, понял это.
- Многое возможно в двадцать втором столетии... - медленно проговорил
шеф, и глаза его улыбнулись, но сразу же сделались печальными. - Многое. Но,
может быть, мне лучше не отвечать на этот вопрос?
Монтажники с укоризной смотрели на Кедрина, и теперь ему подумалось,
что они-то, наверное, что-то все-таки знали... Но идти на попятный было
нельзя.
- Почему нет? Ответьте, шеф, прошу вас.
- Что ж, я отвечу. Стоп! - резко сказал он, увидев, как Гур раскрыл
рот. Их взгляды встретились - глаза Гура, в которых никогда нельзя было
увидеть дна, и глаза Седова, словно одетые прозрачной броней и неуязвимые ни
для чего. - Стоп, монтажник! Если говорю я, то это значит, что говорю я и
меня слушают, Гур, и ты это знаешь. Я отвечу.
Монтажники молчали. Они прощали Седову его способ разговаривать за то,
что больше всего на свете он любил монтажников и корабли - и, конечно, тех
людей, что уходили на кораблях туда, куда поиск вел летящих и
путешествующих. И Гур не сказал ни слова, хотя и не отвел глаз.
- Слушай, Кедрин, - сказал Седов, и в голосе его была даже какая-то
нежность. - Ты молод... здорово молод, и из тебя выйдет монтажник, если
захочешь. А этого стоит захотеть, говорю тебе это по праву более умного, не
обижайся, Кедрин... Недавно ты еще и не мечтал о том, чтобы быть
монтажником, и было время, когда я тоже не мечтал.об этом. Я мечтал летать
на кораблях, а не строить их. И я летал. Я летал немало и хорошо, и если
развернуть все мои прожитые годы на количество пройденных парсеков, то очень
немало придется на одну секунду... Я хвастаю? - перебил он сам себя. - Ну
что ж, это для того, Кедрин, чтобы ты понял, что тебе нечего бояться, н е ч
е г о б о я т ь с я, понял? И в конце концов я хвастлив по натуре, почему же
мне не позволить себе удовольствие?
Он передохнул, а трое монтажников разом коротко усмехнулись
самокритическому замечанию шефа. Но никто не вставил ни словечка, потому что
говорил Седов, а когда он говорил, его слушали.
- Ну вот. Я летал, но однажды оказалось, что больше летать я не могу и
никогда не полечу. Даже на транссистемном. Даже на пузыре. Все. Не полечу.
"Не ты первый", - скажешь ты, Кедрин. А мне все равно, первый я или не
первый. Такие вещи каждый переживает для себя, и умные люди в таких случаях
не сочувствуют. Вот и все. Тебе ясно?
Кедрин молчал, и тогда Гур все-таки нарушил молчание.
- Тогда расскажи ему все, Седов, - сказал он. - Расскажи ему, капитан
"Джордано", друг мой, расскажи ему.
"Капитан "Джордано", - услышал Кедрин и встал.
- Сядь, Кедрин, здесь не парад. Почему я не сплю? Потому что люди
знали: мне нельзя быть пенсионером космоса. И мне разрешили работать здесь.
Потому что надо любить корабли, чтобы строить их. А на спутнике дробь семь,
который называется "Шаг вперед", по милости вот этого монтажника, - он
кивнул в сторону Гура, - работы идут круглые сутки. И некогда спать, потому
что у нас здесь нет стопроцентной гарантии и каждую минуту может что-то
произойти. И может еще сейчас, хотя уже нет опасности запаха. Тебе нужна
технология? Это просто, многое просто в двадцать втором веке. Человек может
не спать, нужна даже не очень сложная по нашим временам операция. Только за
каждый час, который он не доспал, он не доживет двух часов... Вот и все.
Операции эти давно запрещены. Но было время, когда в виде исключения их
разрешали. И вот я не сплю, и мне хватает работы на двадцать четыре часа, на
четыре смены.
- И вы не доживете... сколько же вы не доживете?
- Зачем считать? Нужен иной расчет: в дальнем рейсе ты живешь в три
раза интенсивнее, чем здесь. А там я нес восьмичасовую вахту, и, значит,
здесь мне нужно двадцать четыре часа. Что за смысл жить, не получая от жизни
всего? Ты понял, Кедрин?
- Я понял, шеф, - сказал Кедрин. - Я понял. Я дурак.
- Это пройдет, - утешил его шеф. - Ты спи, тебе надо спать. Но если
что-то мешает тебе жить на полную мощность, отбрось, если это даже будет
стоить тебе нескольких часов жизни...
- Еще один вопрос, шеф, - сказал Кедрин, и Холодовскнй кашлянул в знак
того, что - довольно. Но шеф кивнул.
- Последний, - сказал он. - А то я ударился в лирику?
- Почему вы не смогли заняться другим делом на Земле?
- Кто сказал, что я не смог? Я не захотел. Запомни, - сказал Седов, -
жить в Пространстве и не любить Землю нельзя. Такие не живут в Пространстве.
Потому что все это, и неудобства, - а на планете удобнее, конечно, - и
опасности, а они есть, эти опасности, можно переносить только ради Земли,
ради человечества, которому нужны, черт побери, нужны ему длинные корабли...
Ну, все! Стоп! Сейчас у меня сеанс связи с "Гончим псом".
- Разве он ответил?..
- Еще нет. Но он ответит. Они экономят, и у нас сеансы связи раз в три
недели.
- Но вспышка...
- Кедрин, Кедрин... Ну и что, что вспышка? Конечно, многое могло
произойти. Они могли после этого сигналить, а могли и не сигналить. Мало
что... Но в минуту назначенного сеанса Лобов выйдет на связь, если он жив.
Если он жив и у него нет ровно ничего, даже ушной капсулы, ровно ничего для
связи, он будет кричать, и крик его долетит до Приземелья. Это Лобов. Ты не
знаешь его, а я знаю. Вот если он не ответит в срок, если он сегодня не
выйдет на связь, это значит, нет больше капитана Лобова, второго пилота на
славном корабле "Джордано".
Он умолк, на миг закрыл глаза, и вновь лицо его стало обычным -
примелькавшимся и трудно воспроизводимым, как контуры материков... Он вышел,
и Гур сказал:
- Да, Кедрин, стоило бы тебя, если бы не благородное чувство толкало
тебя на это... В старину, выходя на такие поединки, дома оставляли
завещания... А ты даже не предупредил нас, чтобы мы захватили побольше
моральной корпии. Но он был нежен, ребята, он был нежен сегодня, капитан
"Джордано", необычайно нежен, друзья мои монтажники...
- Да, - сказал Холодовсккй. - Какие люди!.. Я вспоминаю многих. А
сколько сейчас осталось из тех, кто летал с ним? Не считая Лобова, я знаю
еще троих...
- Четверых, - сказал Дуглас. - Четвертому приходится в основном жить на
Земле.
- А как шеф верит Лобову! - сказал Холодовский,
- Ко-пайлот Лобофф, - сказал Дуглас.
- Нет, ты говоришь по-русски без акцента, Дуг.
- Я думаю, - сказал Дуглас и взглянул на часы. - Ну вот, истекло время
связи. Хотел бы я, чтобы Седов сейчас вошел и сказал: "Все в порядке,
ребята, Лобов ответил, они все там целы, черт меня дери".
Дверь распахнулась, вошел Седов, глаза его были непроницаемы. Он
оглядел всех, уселся за пульт. Все молчали.
- Ну, Седов? - спросил Дуглас. - Ну?
- Все в порядке, ребята, - сказал шеф. - Лобов ответил. Они все там
целы, черт меня дери. А теперь исчезайте, мне надо работать. Надо выкроить
еще неделю.
На орбите Трансцербера капитан Лобов отошел от радиокомбайна с видом,
показывавшим, что свое жизненное предназначение он считает выполненным. Все
смотрели на него с некоторым восхищением, и только инженер Риекст смотрел
без восхищения. Весь облик инженера говорил о том, что перерасход энергии -
дело, никакого одобрения не заслуживающее. Даже если перерасход совершен для
установления связи с Землей и Приземельем.
Но капитан Лобов не обратил на это никакого внимания. Он уселся,
придвинул зеркало и задумчиво провел рукой по щеке. С в о и м обликом Лобов
показывал: установление связи с Землей тогда, когда связь не хочет
устанавливаться, - это сущий пустяк, о котором говорить в общем не стоит, а
перерасход энергии для этого - пустяковейший из пустяков.
Что касается исследователей, то они не обратили внимания на это
состязание обликов. Они расселись по местам с таким видом, словно никогда не
сомневались ни в том, что связь будет установлена, ни в том, что Земля
продолжает делать все для того, чтобы вовремя вытащить их отсюда.
Они снова принялись снимать показания аппаратуры, а капитан Лобов
принялся бриться. Он не прервал бритье даже тогда, когда услышал, что
движение корабля по орбите замедляется опять-таки по неизвестной причине - и
расстояние до Ахиллеса сокращается несколько быстрее, чем это было
предусмотрено.
Капитан Лобов считал, что добриться следует при любых обстоятельствах.
Несколько встревоженные этим обстоятельством, исследователи обратились
к капитану Лобову с просьбой возобновить связь с Землей и сообщить туда о
происшедших изменениях.
Капитан Лобов поинтересовался, думают ли ученые, что Пояс может
монтировать корабль скорее, чем сейчас. Нет, ученые так не думали.
Тогда капитан задал вопрос: нужно ли зря волновать людей? Ведь они там
думают, что здесь просто невозможно, как плохо. А на самом деле здесь вовсе
не плохо. Воздух есть. Вода есть. Экоцикл действует. Энергия тоже есть.
Однако ее может и не быть, если сигналить на Землю без толку.
Инженер Риекст подтвердил, что ее может и не быть.
На этом плодотворная дискуссия завершилась, и жизнь пошла своим
чередом, добро и весело, как в операционной перед появлением хирурга. А
хирург, кажется, не собирался заставлять себя ждать.
На Земле торопились. Прошла половина назначенного срока, но работа была
сделана, пожалуй, уже почти на две трети. Второй пояс механизмов поставлен,
оставались жилые и подсобные помещения и оболочка. Зная, что опасность -
запах - перестала быть загадочной и перестала быть опасностью, шеф-монтер
Седов бросил на монтаж и половину личного состава патрулей. Впрочем, вторую
половину он сохранил.
- Ты мне не веришь, шеф, - сказал по этому поводу Холодовский.
- Я тебе верю, провалиться мне в Юпитер, - ответил шеф. - Но больше я
верю опыту, который говорит: осторожность не бывает лишней. Чтобы не
получилось ерунды, разных звездолетов гармошкой.
- Это обидно, - сказал Холодовский, на что Седов ответил:
- Извини, Слава, это уже плохая лирика.
На этом разговор закончился, и монтажники продолжали работать, корабль
продолжал расти, запах продолжал отсутствовать. И только Кедрин вечерами
больше не заходил в одну каюту. Он не мог заставить себя показаться там. Он
не мог понять, как у него повернулся язык упрекнуть кого-то в чем-то, что
касалось Седова, и знал, как это должно было выглядеть со стороны.
А днем он, как обычно, выходил в пространство. На спутник "Шаг вперед"
прибыли новички, и Кедрин - почти опытный монтажник - перешел в установщики,
работу куда более квалифицированную, требовавшую владения скваммером и
хорошего чувства пространства.
Сегодня он впервые выходил в пространство установщиком. Он осматривал
скваммер с особой тщательностью. Гур прошел к своему месту, что-то
глубокомысленно напевая себе под нос.
- Ну, Кедрин, мой устанавливающий друг, - сказал он. - Ты окончательно
становишься монтажником. Собственно, ты стал им. Ты стал им тогда, когда
Седов рассказал тебе... Он не рассказывает всем и каждому. Быть монтажником
тяжело, Кедрин...
- Я знаю.
- Ты еще не знаешь, несколько наивный друг мой. До сих пор с тебя
спрашивали, как с вольноопределяющегося. Ты мог испугаться, мог мало ли
чего... Теперь ты не имеешь права. Бывают монтажники, которые ошибаются.
Монтажников, которые боятся, не бывает. Не забудь.
- Не забуду, - сказал Кедрин и подумал: "Кажется, я все-таки разучился
пугаться..."
Да, пространство не пугало его. Он мчался в рабочий кy6 не боясь
столкновений: он знал, что монтажники не сталкиваются. Он не боялся атаки
запаха: он знал, что ее ие будет. И не боялся метеоров: если они будут
заслуживать внимания, то о них предупредят своевременно...
Сегодня первый день на установке, первой день в другой бригаде. Кедрин
знал, что ему надо выйти к конусу и подождать мастера.
Мастера еще не было, но Кедрин даже обрадовался этому; надо было
сосредоточиться. Работа установщика казалась несложной только со стороны: на
самом деле она подчас требовала не меньше умственного напряжения, чем
решение хорошей системы диофантовых уравнений. К тому же на конусе Кедрин
еще никогда не работал, и следовало присмотреться и понять что к чему. Потом
осматриваться будет некогда.
Он смотрел, как установщик третьей степени заканчивал подгонку
последней детали - короткого широкого патрубка. Затем скваммер прощально
махнул рукой. Прозвучал сигнал. Третья смена кончилась.
Круглый борт уже огибала отблескивавшая фигура. На ее груди светилась
зеленая полоса, и это значило, что скваммер принадлежит мастеру. Кедрин
принял привычную позу впимания.
В телефонах раздался низкий хрипловатый голос. Кедрин никогда его не
слышал, но невозможно ведь было за такой короткий срок познакомиться со всей
сменой. Плавно переложив гироруль, Кедрин заскользил за мастером. Спутник
скрылся за телом корабля и вскоре снова взошел с другой стороны, лучи солнца
горели на его гранях. Хрипловатый голос спросил о самочувствии, Кедрин
кратко ответил. Они коснулись ступнями металла корабля, включили
гравиподошвы. Мастер подвел Кедрина к отверстию странной формы. Объяснение
заняло несколько минут.
- Кто это придумал? - спросил Кедрин.
- Седов. Это сэкономит нам два дня, - сказал мастер.
Оба, ускоряя ход, заскользили к большой группе монтажников.
Очередная транспортная ракета была уже разгружена, вернее, отделены
маленькая рубка и двигатель. Все остальное шло в работу. Развозить по
Звездолетному поясу лишний вес обошлось бы дорого, а человечество сейчас
было менее расточительным, чем когда-либо. Автоматы вакуумной сварки ползли,
производя контрольную зачистку и соединяя два громадных металлических листа.
Автоматы были похожи на глубокомысленных скарабеев.
Люди облепили металл со всех сторон. Цепкие клешни скваммеров,
повинуясь едва заметным движениям пальцев, схватывали деталь, включался
двигатель... Работа шла, как обычно, только чуть быстрее - каждый день
работа шла чуть быстрее, кажущийся хаос вспышек, замысловатых трасс
скваммеров и деталей был на самом деле глубоко целесообразен, оправдан и
закономерен, как закономерен и кажущийся хаос вселенной. Это было привычно.
Это был Звездолетный пояс, спутник "Шаг вперед".
Мастер и Кедрин приблизились к одной детали, Кедрин выслушал и повторил
задание,
- Включайте! - неожиданно звонким голосом скомандовал мастер. Двигатели
буксира и полусотни скваммеров безмолвно взревели - иначе не назвать было их
мгновенный порыв... И - в который раз уже - их усилие заставило корабль и
все, что было вокруг него, сдвинуться с места и приближаться к бригаде -
медленно, потом все быстрее...
- Шестая, рули на пять градусов минус... Стоп... Первая, импульс.
Вторая, держите место...
Голос мастера больше не хрипел. Громадный выгнутый лист металла плавно
разворачивался. Скомандовали торможение. Отцепившийся буксир стремительно
укатился в сторону. Движение замедлялось. И тогда Кедрин с изумлением и
страхом увидел, как мастер обогнал штангу, уравнял ход, подвернул и встал на
передний торец штанги, вытянулся, словно статуя на колонне, поднял
металлические руки. Теперь штанга была лишь его продолжением.
- Кедрин, курс! - крикнул мастер, и Кедрин прильнул к визиру. До конуса
оставались считанные секунды полета. Фигурное отверстие не зияло, оно
казалось просто черным пятнышком, и не верилось, что конец штанги войдет
туда без тщательной примерки. Едва заметными импульсами двигателя мастер
направлял в цель себя и за собой - штангу, к которой он, казалось,
приварился накрепко. Корабль огромно блеснул рядом, и Кедрин зажмурился,
чтобы не видеть хотя бы того момента, когда от неминуемого удара разлетится
вдребезги, словно птичье яйцо, бронзовеющая фигура скваммера... Толчок был
ощутимым, по металлу прошла мгновенная дрожь... Кедрин разжал веки. Зеленая
полоса виднелась где-то в стороне, передняя часть штанги вошла глубоко в
отверстие. Кедрин не чувствовал, как и сам он дрожит, забыв закрыть рот, как
течет пот по лицу, - он все не мог оторвать взгляд от того места, в котором
должно было произойти и не произошло столкновение громады уже на две трети
готового длинного корабля с отвернувшим даже не в последнюю секунду, но в
исчезающе малую долю секунды мастером. Кедрин все держался за штангу, но уже
налетели сварщики, засуетились автоматы...
-- Ну как? - услышал Кедрин. Он включил гироруль чересчур резко и
несколько раз перевернулся вокруг своей вертикалькой оси. Скваммер был тут,
в двух метрах, тот самый, с зеленой полосой.
- Это было... страшно, - произнес Кедрин, не сразу найдя слова,
- Бывает вначале... - прохрипел мастер. - Один сектор встал точно.
Пожалуй, первая смена - после нас - закончит экран испарительного, если
дробь пятый будет поспевать за нами... - Мастер говорил о спутнике крупных
деталей. - Я же говорю - установим, сэкономив два дня.
- Но разве можно с таким риском...
- Нельзя, быть может. Но всему есть причины... Штанга сделана точно по
отверстию. Если ее подавать медленно и не сильно, произойдет
самопроизвольная сварка металла: мы в вакууме... Чтобы подавать медленно и
сильно, надо вызывать пресс-монтажер с дробь одиннадцатого. Пресс-монтажер
будет возиться с одним сектором часа полтора, это проверено. А на скорости -
такой, какая была сейчас, - штанга успевает на место. Важна точность
наводки, и чтобы не надо тормозиться, а то без пресс-монтажера уж
определенно не обойтись. Я же делаю это не впервые.
- В который же раз?
- Хотя бы во второй... Первый был в порядке эксперимента... Во всяком
случае, идя перед штангой, можно направить ее очень точно. Надо только
вовремя ускользнуть... Ну, это не большое искусство.
- Но все же рисковать людьми...
Он даже пожал плечами в скваммере.
- Мною не рискуют. Это мое право, у каждого есть право на разумный
риск. Разве вам никогда не приходилось рисковать?
- Приходиться-то приходилось... - пробормотал Кедрин.
"Приходилось, только не так. Могла трещать голова, могли лететь
предохранители и целые секции Элмо, но я-то сидел в том самом кресле, и со
мной ничего не происходило и не могло произойти... Бывает разный риск..."
- Разумный риск,. - сказал он, - это когда жизнь человека вне угрозы.
- А если под угрозой жизнь других?
- Платить жизнью за жизнь - так?
- Есть разница, - прохрипел мастер. - Идти на смерть сознательно, зная,
что так ты выполнишь свою задачу, и эта задача стоит того, - это одно.
Гибнуть без смысла - другое.
"Не бойтесь умереть, бойтесь умереть зря", - вспомнил Кедрин. - Что-то
давно не показывается Велигай. Может, это и хорошо? С Велигаем появляются и
всякие неприятные события... Но в общем все они здесь мыслят одинаково. А я
все еще как-то иначе, по-слепцовски. Значит, я еще не монтажник?"
- Конечно, - продолжал мастер, - к нам это не относится. В том что мы
сделали сейчас и будем делать, риск - процентов пятнадцать. Это даже и не
риск, скорее ловкость. Что-то не готовят сектор. Обождите минуту...
По раздавшемуся в телефонах щелчку Кедрин понял, что мастер
переключился на какую-то другую волну. Стало тихо, и Кедрин представил себе,
что за гомон стоял бы в космосе, если бы в рабочем пространстве все говорили
на одной и той же частоте. Голос мастера прервал его размышления:
- Это интересно, - сказала Ирэн. - И что же?
- Ничего. Они засели за работу. Особое звено.
- А ты сидишь здесь... - сказала она, не открывая глаз. Потом встала и
подошла к двери, ведшей в лабораторию.
- Мне пора.
- Мне уйти?
- Да... - Она помедлила. - И больше не приходи.
- Как? - спросил он. Но дверь лаборатории захлопнулась.
- Ну, прости, Ирэн, я дурак, - сказал он. - Но как же не приходить?
Он постоял посредине каюты. Подошел к двери в лабораторию, постоял,
повернулся, решительно пересек каюту и вышел из каюты.
- Все равно я буду приходить, - сказал он. - Все равно.
Он пошел к Дугласу, где трое монтажников снова анализировали и
ассоциировали в свободном полете. Нашлось дело и для него. И больше не
осталось свободных вечеров. Он не видел ее, и с каждым днем все труднее было
решиться на то, чтобы зайти в каюту, где могла оказаться она.
А потом они поставили фи-мониторы и озотаксоры, и Холодовский внезапно
перекувырнулся в пространстве через голову, сделал фигуру, подобную мертвой
петле.
- Ну вот, - сказал он. - Ну вот...
- Да, мой счастливый друг. Именно "ну вот".
- Ну, ребята... - сказал Дуглас. - Ну, ну... Вот и все.
- Вот и все, - сказал Холодовский. - И запаха больше нет. Он приходит,
но срабатывают аппараты - и его не пускают. Запаха нет.
- Давно уже не было, - сказал Кедрин.
- Хочешь накаркать, друг мой? Помолчи!
- Ничего, - милостиво разрешил Холодовский. - Теперь запах может быть.
Неважно. Он не пройдет.
- Запаха нет, - сказал Дуглас. - Ну, ну... И известий нет.
Известий о Трансцербере все не было, и все яснее становилось, что их
нет. Еще не истекли сроки, принятые на Земле для надежды, и продолжались
попытки найти их, вызвать, установить связь, но каждая неудачная попытка
уменьшала запасы оптимизма. Уменьшала чуть-чуть, но попыток было много...
- Известий нет, - хмуро сказал Гур. - Ну что ж, унылые друзья мои,
будут известия. Будут. Но запах побежден. Возрадуемся!
- Ну, Гур, - сказал Дуглас. - Ну, ну... Сначала доложим как полагается.
Доложим Седову.
Они полетели докладывать Седову. Он, конечно, был в своей каюте, потому
что была не та смена, в которой он работал на сварке. И, конечно, он не
спал, когда его смена спала. А когда он вообще спал?
- Когда спит Седов? - спросил Кедрин.
- Никогда, друг мой, - ответил Гур.
- Как никогда?
- Никогда - значит никогда, - сказал Дуглас. - Вот и все.
- Никто не видел, - сказал Холодовский, - чтобы он спал. Это все, что
мы знаем.
- Говорят, в молодости он спал, - сказал Дуглас.
- Говорят, он потерял сон тогда же, когда и гортань, в
Экспериментальной зоне...
- Нет, друг мой, на Литиевых островах... И не спрашивай больше, друг
мой Кедрин, ибо невежливо спрашивать у тех, кто сознался в своем
невежестве...
Седов ждал их. Он ткнул пальцем в сторону дивана, и они уселись, чинно
положив ладони на колени. Кедрин искоса посмотрел на Седова и отвел глаза.
Но ему снова захотелось посмотреть на Седова, и, чтобы не делать этого,
Кедрин стал разглядывать каюту шеф-монтера.
Если бы ему не было точно известно, что это небольшое помещение глубоко
упрятано в недра спутника и окружено еще десятками и сотнями таких же,
только по-другому оборудованных помещений, Кедрин охотно поверил бы в то,
что за несколько минут, прошедших после установки последнего монитора, еще
нигде не описанная сила перенесла его за много парсеков от Земли, в
командную централь длинного корабля - одного из тех, что рождались в
Звездолетном поясе и уходили далеко-далеко... Вогнутые экраны, огибающий
стены пульт, глубокие пилотские кресла и стандартное складное ложе в углу,
ложе дежурного навигатора, - все это говорило о пространстве и говорило о
хозяине каюты не меньше, а, пожалуй, гораздо больше, чем могла сказать даже
и самая подробная биография. Даже то, как шеф-монтер сидел в кресле -
свободно и вместе настороженно, в положении, дававшем возможность в любую
секунду или откинуться, отдаваясь на милость разгружающей системы, или,
наоборот, перегнуться вперед, чтобы включить какой-нибудь из переключателей
на пульте, - даже эта его поза говорила о долгих годах практики, об опыте,
вошедшем в привычку, в плоть и кровь звездоплавателя. Кедрин не удержался и
снова взглянул на Седова, но и теперь не мог не ощущать к нему какой-то
смутной враждебности. Почему они тогда были вдвоем? Конечно, никто не вправе
ни спрашивать, ни упрекать - да и кого и за что? Но все же, все же...
- Ну, так, - сказал Седов. -.. Что, монтажники? Готово? Слава?
- Готово, шеф, - сказал Холодовский. Он неожиданно счастливо улыбнулся.
- Готово.
Остальные кивнули головами.
- Готово, черт вас возьми! - сказал Седов. - Значит, можно вести
работы, не рискуя подвергнуться атаке запаха? Значит, Кристап будет
последним пострадавшим от этого?
- Будет, - твердо сказал Холодовский,
- Ты ручаешься?
- Головой. Чем угодно.
- Хорошо, - сказал Седов. - В случае чего, сниму с тебя голову. - Он
сказал это грозно, курлыкающий голос был резок, но всем было ясно, что
шеф-монтер очень рад. - Вот и еще шагом ближе к стопроцентной гарантии у
нас.
- Простите, шеф, - сказал Кедрин. - А вы не против стопроцентной
гарантии?
- Я? - спросил Седов. - Ерунда, звездолет гармошкой. Нет, конечно. Я
всегда "за". Только, к сожалению, всегда будут места без стопроцентной
гарантии.
- Почему?
- Потому что гарантия не успевает за человеком. Он идет вперед, не имея
никаких гарантий и не дожидаясь их.
- Почему?
- Да он не может иначе, - сказал Седов и удивленно посмотрел на
Кедрина. - Ну, это все лирика. Запаха нет, это главное. Можно работать.
Теперь не подремлете. Ну, я знаю, что вы и так не дремлете. Особое звено! Но
спать будет некогда.
- Шеф! - сказал Кедрин, не обращая внимания на предостерегающие взгляды
товарищей потому, что ведь должен был он где-то схватиться с этим человеком,
чтобы решить для самого себя, кто же сильнее из них двоих и кто достойнее,
учитывая не только то, что Кедрин уже сделал в жизни, но, разумеется, и все
то, что он мог еще сделать. - Шеф! А почему вы никогда не спите? :
Седов внимательно посмотрел на Кедрина, и тот почувствовал, что не были
секретом для этого человека и любовь Кедрина, и неприязнь, и все, что
относится к отношениям между людьми. Но он медлил с ответом, и Кедрин твердо
решил не отступать.
- Почему, шеф? Ведь не спать невозможно...
"Невозможно не спать, и, значит, ты просто распространяешь о себе
легенды", - вот что хотел сказать Кедрин, и Седов, безусловно, понял это.
- Многое возможно в двадцать втором столетии... - медленно проговорил
шеф, и глаза его улыбнулись, но сразу же сделались печальными. - Многое. Но,
может быть, мне лучше не отвечать на этот вопрос?
Монтажники с укоризной смотрели на Кедрина, и теперь ему подумалось,
что они-то, наверное, что-то все-таки знали... Но идти на попятный было
нельзя.
- Почему нет? Ответьте, шеф, прошу вас.
- Что ж, я отвечу. Стоп! - резко сказал он, увидев, как Гур раскрыл
рот. Их взгляды встретились - глаза Гура, в которых никогда нельзя было
увидеть дна, и глаза Седова, словно одетые прозрачной броней и неуязвимые ни
для чего. - Стоп, монтажник! Если говорю я, то это значит, что говорю я и
меня слушают, Гур, и ты это знаешь. Я отвечу.
Монтажники молчали. Они прощали Седову его способ разговаривать за то,
что больше всего на свете он любил монтажников и корабли - и, конечно, тех
людей, что уходили на кораблях туда, куда поиск вел летящих и
путешествующих. И Гур не сказал ни слова, хотя и не отвел глаз.
- Слушай, Кедрин, - сказал Седов, и в голосе его была даже какая-то
нежность. - Ты молод... здорово молод, и из тебя выйдет монтажник, если
захочешь. А этого стоит захотеть, говорю тебе это по праву более умного, не
обижайся, Кедрин... Недавно ты еще и не мечтал о том, чтобы быть
монтажником, и было время, когда я тоже не мечтал.об этом. Я мечтал летать
на кораблях, а не строить их. И я летал. Я летал немало и хорошо, и если
развернуть все мои прожитые годы на количество пройденных парсеков, то очень
немало придется на одну секунду... Я хвастаю? - перебил он сам себя. - Ну
что ж, это для того, Кедрин, чтобы ты понял, что тебе нечего бояться, н е ч
е г о б о я т ь с я, понял? И в конце концов я хвастлив по натуре, почему же
мне не позволить себе удовольствие?
Он передохнул, а трое монтажников разом коротко усмехнулись
самокритическому замечанию шефа. Но никто не вставил ни словечка, потому что
говорил Седов, а когда он говорил, его слушали.
- Ну вот. Я летал, но однажды оказалось, что больше летать я не могу и
никогда не полечу. Даже на транссистемном. Даже на пузыре. Все. Не полечу.
"Не ты первый", - скажешь ты, Кедрин. А мне все равно, первый я или не
первый. Такие вещи каждый переживает для себя, и умные люди в таких случаях
не сочувствуют. Вот и все. Тебе ясно?
Кедрин молчал, и тогда Гур все-таки нарушил молчание.
- Тогда расскажи ему все, Седов, - сказал он. - Расскажи ему, капитан
"Джордано", друг мой, расскажи ему.
"Капитан "Джордано", - услышал Кедрин и встал.
- Сядь, Кедрин, здесь не парад. Почему я не сплю? Потому что люди
знали: мне нельзя быть пенсионером космоса. И мне разрешили работать здесь.
Потому что надо любить корабли, чтобы строить их. А на спутнике дробь семь,
который называется "Шаг вперед", по милости вот этого монтажника, - он
кивнул в сторону Гура, - работы идут круглые сутки. И некогда спать, потому
что у нас здесь нет стопроцентной гарантии и каждую минуту может что-то
произойти. И может еще сейчас, хотя уже нет опасности запаха. Тебе нужна
технология? Это просто, многое просто в двадцать втором веке. Человек может
не спать, нужна даже не очень сложная по нашим временам операция. Только за
каждый час, который он не доспал, он не доживет двух часов... Вот и все.
Операции эти давно запрещены. Но было время, когда в виде исключения их
разрешали. И вот я не сплю, и мне хватает работы на двадцать четыре часа, на
четыре смены.
- И вы не доживете... сколько же вы не доживете?
- Зачем считать? Нужен иной расчет: в дальнем рейсе ты живешь в три
раза интенсивнее, чем здесь. А там я нес восьмичасовую вахту, и, значит,
здесь мне нужно двадцать четыре часа. Что за смысл жить, не получая от жизни
всего? Ты понял, Кедрин?
- Я понял, шеф, - сказал Кедрин. - Я понял. Я дурак.
- Это пройдет, - утешил его шеф. - Ты спи, тебе надо спать. Но если
что-то мешает тебе жить на полную мощность, отбрось, если это даже будет
стоить тебе нескольких часов жизни...
- Еще один вопрос, шеф, - сказал Кедрин, и Холодовскнй кашлянул в знак
того, что - довольно. Но шеф кивнул.
- Последний, - сказал он. - А то я ударился в лирику?
- Почему вы не смогли заняться другим делом на Земле?
- Кто сказал, что я не смог? Я не захотел. Запомни, - сказал Седов, -
жить в Пространстве и не любить Землю нельзя. Такие не живут в Пространстве.
Потому что все это, и неудобства, - а на планете удобнее, конечно, - и
опасности, а они есть, эти опасности, можно переносить только ради Земли,
ради человечества, которому нужны, черт побери, нужны ему длинные корабли...
Ну, все! Стоп! Сейчас у меня сеанс связи с "Гончим псом".
- Разве он ответил?..
- Еще нет. Но он ответит. Они экономят, и у нас сеансы связи раз в три
недели.
- Но вспышка...
- Кедрин, Кедрин... Ну и что, что вспышка? Конечно, многое могло
произойти. Они могли после этого сигналить, а могли и не сигналить. Мало
что... Но в минуту назначенного сеанса Лобов выйдет на связь, если он жив.
Если он жив и у него нет ровно ничего, даже ушной капсулы, ровно ничего для
связи, он будет кричать, и крик его долетит до Приземелья. Это Лобов. Ты не
знаешь его, а я знаю. Вот если он не ответит в срок, если он сегодня не
выйдет на связь, это значит, нет больше капитана Лобова, второго пилота на
славном корабле "Джордано".
Он умолк, на миг закрыл глаза, и вновь лицо его стало обычным -
примелькавшимся и трудно воспроизводимым, как контуры материков... Он вышел,
и Гур сказал:
- Да, Кедрин, стоило бы тебя, если бы не благородное чувство толкало
тебя на это... В старину, выходя на такие поединки, дома оставляли
завещания... А ты даже не предупредил нас, чтобы мы захватили побольше
моральной корпии. Но он был нежен, ребята, он был нежен сегодня, капитан
"Джордано", необычайно нежен, друзья мои монтажники...
- Да, - сказал Холодовсккй. - Какие люди!.. Я вспоминаю многих. А
сколько сейчас осталось из тех, кто летал с ним? Не считая Лобова, я знаю
еще троих...
- Четверых, - сказал Дуглас. - Четвертому приходится в основном жить на
Земле.
- А как шеф верит Лобову! - сказал Холодовский,
- Ко-пайлот Лобофф, - сказал Дуглас.
- Нет, ты говоришь по-русски без акцента, Дуг.
- Я думаю, - сказал Дуглас и взглянул на часы. - Ну вот, истекло время
связи. Хотел бы я, чтобы Седов сейчас вошел и сказал: "Все в порядке,
ребята, Лобов ответил, они все там целы, черт меня дери".
Дверь распахнулась, вошел Седов, глаза его были непроницаемы. Он
оглядел всех, уселся за пульт. Все молчали.
- Ну, Седов? - спросил Дуглас. - Ну?
- Все в порядке, ребята, - сказал шеф. - Лобов ответил. Они все там
целы, черт меня дери. А теперь исчезайте, мне надо работать. Надо выкроить
еще неделю.
На орбите Трансцербера капитан Лобов отошел от радиокомбайна с видом,
показывавшим, что свое жизненное предназначение он считает выполненным. Все
смотрели на него с некоторым восхищением, и только инженер Риекст смотрел
без восхищения. Весь облик инженера говорил о том, что перерасход энергии -
дело, никакого одобрения не заслуживающее. Даже если перерасход совершен для
установления связи с Землей и Приземельем.
Но капитан Лобов не обратил на это никакого внимания. Он уселся,
придвинул зеркало и задумчиво провел рукой по щеке. С в о и м обликом Лобов
показывал: установление связи с Землей тогда, когда связь не хочет
устанавливаться, - это сущий пустяк, о котором говорить в общем не стоит, а
перерасход энергии для этого - пустяковейший из пустяков.
Что касается исследователей, то они не обратили внимания на это
состязание обликов. Они расселись по местам с таким видом, словно никогда не
сомневались ни в том, что связь будет установлена, ни в том, что Земля
продолжает делать все для того, чтобы вовремя вытащить их отсюда.
Они снова принялись снимать показания аппаратуры, а капитан Лобов
принялся бриться. Он не прервал бритье даже тогда, когда услышал, что
движение корабля по орбите замедляется опять-таки по неизвестной причине - и
расстояние до Ахиллеса сокращается несколько быстрее, чем это было
предусмотрено.
Капитан Лобов считал, что добриться следует при любых обстоятельствах.
Несколько встревоженные этим обстоятельством, исследователи обратились
к капитану Лобову с просьбой возобновить связь с Землей и сообщить туда о
происшедших изменениях.
Капитан Лобов поинтересовался, думают ли ученые, что Пояс может
монтировать корабль скорее, чем сейчас. Нет, ученые так не думали.
Тогда капитан задал вопрос: нужно ли зря волновать людей? Ведь они там
думают, что здесь просто невозможно, как плохо. А на самом деле здесь вовсе
не плохо. Воздух есть. Вода есть. Экоцикл действует. Энергия тоже есть.
Однако ее может и не быть, если сигналить на Землю без толку.
Инженер Риекст подтвердил, что ее может и не быть.
На этом плодотворная дискуссия завершилась, и жизнь пошла своим
чередом, добро и весело, как в операционной перед появлением хирурга. А
хирург, кажется, не собирался заставлять себя ждать.
На Земле торопились. Прошла половина назначенного срока, но работа была
сделана, пожалуй, уже почти на две трети. Второй пояс механизмов поставлен,
оставались жилые и подсобные помещения и оболочка. Зная, что опасность -
запах - перестала быть загадочной и перестала быть опасностью, шеф-монтер
Седов бросил на монтаж и половину личного состава патрулей. Впрочем, вторую
половину он сохранил.
- Ты мне не веришь, шеф, - сказал по этому поводу Холодовский.
- Я тебе верю, провалиться мне в Юпитер, - ответил шеф. - Но больше я
верю опыту, который говорит: осторожность не бывает лишней. Чтобы не
получилось ерунды, разных звездолетов гармошкой.
- Это обидно, - сказал Холодовский, на что Седов ответил:
- Извини, Слава, это уже плохая лирика.
На этом разговор закончился, и монтажники продолжали работать, корабль
продолжал расти, запах продолжал отсутствовать. И только Кедрин вечерами
больше не заходил в одну каюту. Он не мог заставить себя показаться там. Он
не мог понять, как у него повернулся язык упрекнуть кого-то в чем-то, что
касалось Седова, и знал, как это должно было выглядеть со стороны.
А днем он, как обычно, выходил в пространство. На спутник "Шаг вперед"
прибыли новички, и Кедрин - почти опытный монтажник - перешел в установщики,
работу куда более квалифицированную, требовавшую владения скваммером и
хорошего чувства пространства.
Сегодня он впервые выходил в пространство установщиком. Он осматривал
скваммер с особой тщательностью. Гур прошел к своему месту, что-то
глубокомысленно напевая себе под нос.
- Ну, Кедрин, мой устанавливающий друг, - сказал он. - Ты окончательно
становишься монтажником. Собственно, ты стал им. Ты стал им тогда, когда
Седов рассказал тебе... Он не рассказывает всем и каждому. Быть монтажником
тяжело, Кедрин...
- Я знаю.
- Ты еще не знаешь, несколько наивный друг мой. До сих пор с тебя
спрашивали, как с вольноопределяющегося. Ты мог испугаться, мог мало ли
чего... Теперь ты не имеешь права. Бывают монтажники, которые ошибаются.
Монтажников, которые боятся, не бывает. Не забудь.
- Не забуду, - сказал Кедрин и подумал: "Кажется, я все-таки разучился
пугаться..."
Да, пространство не пугало его. Он мчался в рабочий кy6 не боясь
столкновений: он знал, что монтажники не сталкиваются. Он не боялся атаки
запаха: он знал, что ее ие будет. И не боялся метеоров: если они будут
заслуживать внимания, то о них предупредят своевременно...
Сегодня первый день на установке, первой день в другой бригаде. Кедрин
знал, что ему надо выйти к конусу и подождать мастера.
Мастера еще не было, но Кедрин даже обрадовался этому; надо было
сосредоточиться. Работа установщика казалась несложной только со стороны: на
самом деле она подчас требовала не меньше умственного напряжения, чем
решение хорошей системы диофантовых уравнений. К тому же на конусе Кедрин
еще никогда не работал, и следовало присмотреться и понять что к чему. Потом
осматриваться будет некогда.
Он смотрел, как установщик третьей степени заканчивал подгонку
последней детали - короткого широкого патрубка. Затем скваммер прощально
махнул рукой. Прозвучал сигнал. Третья смена кончилась.
Круглый борт уже огибала отблескивавшая фигура. На ее груди светилась
зеленая полоса, и это значило, что скваммер принадлежит мастеру. Кедрин
принял привычную позу впимания.
В телефонах раздался низкий хрипловатый голос. Кедрин никогда его не
слышал, но невозможно ведь было за такой короткий срок познакомиться со всей
сменой. Плавно переложив гироруль, Кедрин заскользил за мастером. Спутник
скрылся за телом корабля и вскоре снова взошел с другой стороны, лучи солнца
горели на его гранях. Хрипловатый голос спросил о самочувствии, Кедрин
кратко ответил. Они коснулись ступнями металла корабля, включили
гравиподошвы. Мастер подвел Кедрина к отверстию странной формы. Объяснение
заняло несколько минут.
- Кто это придумал? - спросил Кедрин.
- Седов. Это сэкономит нам два дня, - сказал мастер.
Оба, ускоряя ход, заскользили к большой группе монтажников.
Очередная транспортная ракета была уже разгружена, вернее, отделены
маленькая рубка и двигатель. Все остальное шло в работу. Развозить по
Звездолетному поясу лишний вес обошлось бы дорого, а человечество сейчас
было менее расточительным, чем когда-либо. Автоматы вакуумной сварки ползли,
производя контрольную зачистку и соединяя два громадных металлических листа.
Автоматы были похожи на глубокомысленных скарабеев.
Люди облепили металл со всех сторон. Цепкие клешни скваммеров,
повинуясь едва заметным движениям пальцев, схватывали деталь, включался
двигатель... Работа шла, как обычно, только чуть быстрее - каждый день
работа шла чуть быстрее, кажущийся хаос вспышек, замысловатых трасс
скваммеров и деталей был на самом деле глубоко целесообразен, оправдан и
закономерен, как закономерен и кажущийся хаос вселенной. Это было привычно.
Это был Звездолетный пояс, спутник "Шаг вперед".
Мастер и Кедрин приблизились к одной детали, Кедрин выслушал и повторил
задание,
- Включайте! - неожиданно звонким голосом скомандовал мастер. Двигатели
буксира и полусотни скваммеров безмолвно взревели - иначе не назвать было их
мгновенный порыв... И - в который раз уже - их усилие заставило корабль и
все, что было вокруг него, сдвинуться с места и приближаться к бригаде -
медленно, потом все быстрее...
- Шестая, рули на пять градусов минус... Стоп... Первая, импульс.
Вторая, держите место...
Голос мастера больше не хрипел. Громадный выгнутый лист металла плавно
разворачивался. Скомандовали торможение. Отцепившийся буксир стремительно
укатился в сторону. Движение замедлялось. И тогда Кедрин с изумлением и
страхом увидел, как мастер обогнал штангу, уравнял ход, подвернул и встал на
передний торец штанги, вытянулся, словно статуя на колонне, поднял
металлические руки. Теперь штанга была лишь его продолжением.
- Кедрин, курс! - крикнул мастер, и Кедрин прильнул к визиру. До конуса
оставались считанные секунды полета. Фигурное отверстие не зияло, оно
казалось просто черным пятнышком, и не верилось, что конец штанги войдет
туда без тщательной примерки. Едва заметными импульсами двигателя мастер
направлял в цель себя и за собой - штангу, к которой он, казалось,
приварился накрепко. Корабль огромно блеснул рядом, и Кедрин зажмурился,
чтобы не видеть хотя бы того момента, когда от неминуемого удара разлетится
вдребезги, словно птичье яйцо, бронзовеющая фигура скваммера... Толчок был
ощутимым, по металлу прошла мгновенная дрожь... Кедрин разжал веки. Зеленая
полоса виднелась где-то в стороне, передняя часть штанги вошла глубоко в
отверстие. Кедрин не чувствовал, как и сам он дрожит, забыв закрыть рот, как
течет пот по лицу, - он все не мог оторвать взгляд от того места, в котором
должно было произойти и не произошло столкновение громады уже на две трети
готового длинного корабля с отвернувшим даже не в последнюю секунду, но в
исчезающе малую долю секунды мастером. Кедрин все держался за штангу, но уже
налетели сварщики, засуетились автоматы...
-- Ну как? - услышал Кедрин. Он включил гироруль чересчур резко и
несколько раз перевернулся вокруг своей вертикалькой оси. Скваммер был тут,
в двух метрах, тот самый, с зеленой полосой.
- Это было... страшно, - произнес Кедрин, не сразу найдя слова,
- Бывает вначале... - прохрипел мастер. - Один сектор встал точно.
Пожалуй, первая смена - после нас - закончит экран испарительного, если
дробь пятый будет поспевать за нами... - Мастер говорил о спутнике крупных
деталей. - Я же говорю - установим, сэкономив два дня.
- Но разве можно с таким риском...
- Нельзя, быть может. Но всему есть причины... Штанга сделана точно по
отверстию. Если ее подавать медленно и не сильно, произойдет
самопроизвольная сварка металла: мы в вакууме... Чтобы подавать медленно и
сильно, надо вызывать пресс-монтажер с дробь одиннадцатого. Пресс-монтажер
будет возиться с одним сектором часа полтора, это проверено. А на скорости -
такой, какая была сейчас, - штанга успевает на место. Важна точность
наводки, и чтобы не надо тормозиться, а то без пресс-монтажера уж
определенно не обойтись. Я же делаю это не впервые.
- В который же раз?
- Хотя бы во второй... Первый был в порядке эксперимента... Во всяком
случае, идя перед штангой, можно направить ее очень точно. Надо только
вовремя ускользнуть... Ну, это не большое искусство.
- Но все же рисковать людьми...
Он даже пожал плечами в скваммере.
- Мною не рискуют. Это мое право, у каждого есть право на разумный
риск. Разве вам никогда не приходилось рисковать?
- Приходиться-то приходилось... - пробормотал Кедрин.
"Приходилось, только не так. Могла трещать голова, могли лететь
предохранители и целые секции Элмо, но я-то сидел в том самом кресле, и со
мной ничего не происходило и не могло произойти... Бывает разный риск..."
- Разумный риск,. - сказал он, - это когда жизнь человека вне угрозы.
- А если под угрозой жизнь других?
- Платить жизнью за жизнь - так?
- Есть разница, - прохрипел мастер. - Идти на смерть сознательно, зная,
что так ты выполнишь свою задачу, и эта задача стоит того, - это одно.
Гибнуть без смысла - другое.
"Не бойтесь умереть, бойтесь умереть зря", - вспомнил Кедрин. - Что-то
давно не показывается Велигай. Может, это и хорошо? С Велигаем появляются и
всякие неприятные события... Но в общем все они здесь мыслят одинаково. А я
все еще как-то иначе, по-слепцовски. Значит, я еще не монтажник?"
- Конечно, - продолжал мастер, - к нам это не относится. В том что мы
сделали сейчас и будем делать, риск - процентов пятнадцать. Это даже и не
риск, скорее ловкость. Что-то не готовят сектор. Обождите минуту...
По раздавшемуся в телефонах щелчку Кедрин понял, что мастер
переключился на какую-то другую волну. Стало тихо, и Кедрин представил себе,
что за гомон стоял бы в космосе, если бы в рабочем пространстве все говорили
на одной и той же частоте. Голос мастера прервал его размышления: