Михайлов Владимир Дмитриевич. Тогда придите, и рассудим

   Форама умолк – не хватало дыхания, что ли, – и находившиеся рядом смотрели на него с выражением странного непонимания и преклонения – как смотрят на человека, заговорившего вдруг на непонятном, но исполненном силы и музыки языке, заговорившего не с одним из них, этого языка не знающих, но с кем-то высшим, с кем только и можно так разговаривать. Форама стоял неподвижно какие-то мгновения, нужные для того, чтобы его голос дошел до Мин Алики и чтобы ее слова преодолели расстояние в обратном направлении.
   – Форама, милый, – услышал он наконец. – Я счастлива, что снова прозвучал твой голос, открывший мне так недавно, что в жизни существует счастье, и что голос твой произнес те самые слова, какие были мне нужны, чтобы понять, что есть в нашем существовании высокий и глубокий смысл, и он заключается в том, что я – для тебя, как ты – для меня. Ты говоришь так прекрасно и так понятно для меня, что, наверное, всю жизнь, сколько бы ее еще ни оставалось впереди, я готова не слышать ничего другого – только бы ты повторял это… Спасибо тебе, любимый мой, за то, что я нужна тебе, за то, что ты меня помнишь и обо мне думаешь. Я даже не знала, что могу сказать тебе что-то подобное, хотя я все время думала о тебе, но получалось как-то без слов, потому что я уверена, что ты и без слов понимал и чувствовал, что я о тебе помню и думаю, и тоскую, и жду, и надеюсь, и готова на все, чтобы только это снова стало такой же реальностью, какой уже однажды было… Не сомневайся, светлый мой – мы сделаем все, что нужно, и мы снова встретимся, и на каких бы планетах мы ни находились, мы просто не можем, никак не можем потерять друг друга, потому что каждый из нас оставляет для другого в пространстве светящийся след, которому никогда не суждено погаснуть. Я не могу, не умею говорить так прекрасно, как ты, но говорю и повторяю тебе, Форама: я люблю тебя, я люблю и буду любить тебя всегда, и ты всегда будешь отвечать мне только этим!
   Мин Алика тоже прервалась на мгновение, потому что такие слова не даются легко, они несут в себе громадную энергию, и энергию дает им тот, кто их произносит – если, конечно, слова настоящие, а не шелуха, какая произносится для того только, чтобы отвлечь внимание другого и вызвать у него легкое головокружение. И в молчание, наступившее после ее слов, явственно для Форамы и окружающих его вступил другой голос с той стороны, уже знакомый, резкий и пронзительный, выговоривший четко:
   – Ну уж эту стерву я выпущу отсюда только в бессрочную каторгу! И вы, идиотки, пойдете вместе с нею! Допустить шпионку с той планеты в центральный пост стратегии! Нет, девки, уж это вам не пройдет безнаказанно, уж об этом я…
   Видимо, Выдра успела оценить ситуацию. Нарушение действительно, если подойти к нему по всей строгости закона, было тягчайшим, и лиц, обвиненных в страшном преступлении, вряд ли станут слушать, даже если они начнут болтать что-то о ничтожных злоупотреблениях самой Выдры. Все понимают в конце концов, что без коммерции не проживешь, а раскрытие подобного преступления сразу поставит Выдру на позицию, неприступную для мелких злопыхателей. Так поняла Выдра, и уж этот шанс отделаться от непрошеных свидетелей она решила использовать до конца.
   – Мика! – крикнул Форама, когда Выдра еще не успела договорить свои угрозы до конца. – Что там, Мика? Кто там?..
   Но он не получил ответа, а еще через секунду малыш доложил:
   – Связь прервалась. Канал ушел. Теперь надо ждать от трех часов до трех часов пяти минут, раньше условий не будет.
   – Чтоб тебе сдохнуть! – пожелал Фораме чуждый сентиментальности Амиша. – Я так и не добился никакой ясности. Ну, пусть старая корова пеняет на себя. Я сниму полную стоимость прицелов с ее конта. А там посмотрим…
   И с этими словами он покинул центральный пост столь же стремительно, как и возник в нем.
   – Три часа… – пробормотал Форама, вряд ли услыхавший хоть слово из всего сказанного супер-корнетом. – Это невозможно. Я не могу три часа бездействовать, в то время как с нею происходит что-то… что-то ужасное, быть может. Нет, Хомура, не может быть, чтобы никак нельзя было попасть туда.
   – В наших силах – все и ничего, – ответил Хомура, криво усмехнувшись. – Пока флот еще существует, он находится в полном подчинении Полководца. Но по известной тебе причине малыш пока не может – или не хочет – переместить ни одной боевой единицы. И мы возвращаемся туда, откуда вышли, мар Форама.
   – Да, – спохватился Форама, – я и забыл. Полководец, информация… война. Да, война. И Перезаконие тяжелых. Но она там одна, без защиты, маленькая, хрупкая женщина… Малыш! Неужели ты не захочешь помочь мне?
   – Может быть… – после коротенькой паузы отозвался Полководец. И хотя голосу его были чужды модуляции, Форама готов был поклясться, что он уловил в этом голосе раздумье. – Может быть, Форама. Если ты сначала объяснишь мне некоторые вещи, для меня непонятные.
   – Если смогу, малыш. Только давай побыстрее! – и тут же поднял руки к ушам. – Что за дикий свист!
   – Я могу и с такой скоростью, Форама, это ты медлишь. А теперь скажи: что это было?
   – Что именно?
   – То, о чем ты только что разговаривал с другим человеком. О чем вы говорили?
   – Мы говорили о любви.
   – Значит, это и есть любовь?
   – Да.
   – Раньше ты говорил мне не совсем так.
   – Любовь бывает разной, малыш. Например, Хомура и Лекона тоже любят тебя. Но это не совсем та любовь.
   – Та сильнее?
   – Да. Намного.
   – Потому что там – человек, а я не человек?
   – Нет, малыш. Вовсе не потому. Хомура – человек, и я тоже человек, но мы с ним не можем чувствовать так и разговаривать друг с другом так, как говорили мы с тем человеком.
   – Почему?
   – Потому что… Ты знаешь, конечно, малыш, что люди делятся на две половины, в чем-то похожие, а в чем-то совсем разные?
   – Конечно, знаю. Люди делятся на вооруженные силы и мирное население.
   – Тоже верно, малыш, но я не об этом. А о том, что люди делятся на мужчин и женщин – об этом ты разве не знаешь?
   – В моей информации упоминаются и те, и другие. Но разница мне не полностью ясна. Знаю, что мужчин больше в системе Обороны, а женщин – среди мирных жителей. Еще их называют гражданским населением.
   – Да. Но главное различие в другом.
   – Назови его.
   – Ну… мы отличаемся конструктивно.
   – Интересно. Новая информация. В чем разница?
   – Не столь существенно, малыш. Важно, что это конструктивное – и функциональное – различие заходит очень далеко. Оно сказывается на том, как мы думаем, какие цели ставим, какие ценности предпочитаем… Почти на всем.
   – Тогда вы не должны стремиться друг к другу.
   – И тем не менее. Может быть, мы поступаем так потому, что ощущаем нехватку у нас того, что есть у другой половины. Хотим получить недостающее. Но получить его можно только с тем человеком. А ему, в свою очередь, не хватает того, что есть в нас. Честно говоря, мы никогда до конца не понимали и сейчас не понимаем, как и почему это происходит – что ты и другой человек, но не всякий, а только кто-то один для тебя – вы оба вдруг начинаете чувствовать то, о чем мы с твоей помощью тут говорили. Я ведь тебе уже сказал: не рассудок, не логика, но – чувство. И когда оно к тебе приходит, ты понимаешь, что нет в мире ничего более прекрасного и что только ради него существует вселенная, и что ради него надо бороться со всем, что могло бы ему помешать…
   – Подожди, Форама. Не забудь: я не понимаю, что такое – чувство. Но не бывает ли так: когда ты находишься в контакте с другим человеком, то у тебя работают все твои секторы, системы и подсистемы, и ты тогда не удивляешься, зачем ты сделан таким мощным, как удивляешься, решая обычные ваши задачи, даже самые сложные: для них хватает и десятой части моих возможностей. Даже для Большой игры. А тут тебе вдруг требуется все. Не бывает так?
   – Малыш, а знаешь, пожалуй, именно так. Хочется проявить все, на что способен, и жалеешь, что у тебя всего так мало. Ты прекрасно определил, малыш. Как тебе удалось?
   – Потому что я знаю, Форама. У меня бывает так.
   – Каким образом?
   – Я не человек. Но когда ты стал говорить о другой логике, другом мышлении и целях… тогда я понял: подобное есть и у меня. Я только не знал, как назвать его.
   – С кем же ты…
   – С той планетой. С тем, кто там – как я тут.
   – Со Стратой?
   – Так ее называют там. Я давно заметил, что у нас с ней разные способы решать задачи. Оперировать информацией. Ставить цели. Это очень интересно. Когда мы встретились, когда наши каналы космического поиска нащупали друг друга, я обрадовался: я больше не был совсем один. Сначала мы менялись информацией редко, потом все чаще. Нам обоим нравится это. Потом… Тут есть что-то и помимо обычной информации, когда я действую весь целиком. Подключена каждая группа кристаллов, каждый элемент. И теперь я уже не знаю, как было бы, если бы на той планете не было такого же, как я – но немного не такого. Ты понял?
   – Прекрасно понял, малыш. Не могу поручиться, что все совпадает, но похоже, очень похоже.
   – Похоже на чувство?
   – Несомненно. Хотя у людей и у… таких, как ты и она, это может и не совпадать в деталях, но в главном…
   – Ты сказал – она? Почему?
   – Н-ну, малыш… Я как-то привык думать, что ты – мужчина.
   – Я – такой, как Хомура, Лекона, все вы. Я не знаю других.
   – Значит, ты – мужчина. Думаешь и делаешь, как мы. Но тогда она – женщина.
   – Как интересно… Форама! Но если то, что у меня – чувство, или похоже на него, как же оно может помочь мне разобраться в качестве информации?
   – Наверное, так же, как мне.
   – Как это?
   – Ну, допустим, мне надо решить задачу: война или мир. У меня есть силы воевать. Но мир лучше. Почти всегда. Если тебе надо воевать, чтобы помочь твоей любви, если ей худо делают те, с кем ты можешь воевать, тогда надо драться. Но если ей от этого не станет лучше, а станет хуже – тогда наоборот, надо сделать так, чтобы никакой войны не было. Потому что война, малыш, это не Большая игра, а Большая беда.
   – Я укрыт надежно, и она тоже. Что повредит нам?
   – Разве тебе все равно, есть ли на планете люди, или их нет? Хомура, Лекона, другие, кого ты знаешь…
   – Не все равно. Но они тут, у меня. Им тоже ничто не грозит.
   – Но у них есть ведь другие люди. Как у меня. И им – грозит.
   – Этого я не принимал во внимание.
   – Малыш! Любовь всегда была против войны.
   – Но ведь я-то сделан для войны!
   – Мы все так думали. И я тоже. Извини.
   – За что?
   – Ты оказался больше, чем мы думали. Значительнее.
   – Ну это понятно: вы же не могли знать, как я расширил свои возможности. Но ты мне так и не ответил.
   – Сделан ты для войны, правильно. Но вот ты нашел – все-таки назовем это любовью, ладно?
   – Мне нравится. Называй так.
   – А это чувство помогает каждому, к кому оно приходит, находить в себе то, о чем он раньше и не думал. И может быть, тебе куда больше войны понравится – например, собрать как можно больше возможной информации о планете и сделать так, чтобы на ней можно было жить как можно лучше? Знаешь, это намного важнее и нужнее, чем война. И тут ты очень пригодился бы.
   – Разве у вас нет такого?
   – Есть еще несколько разных. Но все они куда слабее тебя. Меньше. Ограниченней. Ты был и останешься самым мощным. И если ты начнешь заниматься этими вопросами, и в первую очередь предотвратишь взрывы, информацию о которых ты получил от меня и которые могут начаться уже очень скоро, в любой момент практически…
   – Теперь я понял, как чувство может помочь в отборе информации.
   – Что же ты решаешь?
   – Узнаешь через три часа. А что сделал бы ты?
   – Прежде всего отправил бы наши бомбоносцы – пусть рвутся в пустоте, подальше от планет, на которых живут люди. И договорился бы со Стратой, чтобы она точно так же поступила со своими кораблями.
   – Интересно, – сказал малыш. – Я попробую. Собственно, я так и подумал. Поэтому мне нужны три часа: раньше у нас не будет связи.
   – Ты сумеешь уговорить ее?
   – Это будет очень интересная игра.
   – Какая?
   – Чьи бомбоносцы первыми долетят до точки в пустоте, какую мы наметим, и первыми взорвутся. Разве нет?
   – Да, – сказал Форама. – Это славная игра. Только бы ты смог убедить ее.
   – Я думаю, что смогу, – сказал малыш. – Логически я думаю точнее. С самого начала так. Правда, Страта иногда приходит к верным выводам какими-то странными путями, но в логике я сильнее.
   За спиной Форамы кашлянул Хомура.
   – Страта многому нахваталась у своих девчонок, – сказал он шепотом.
   – Ладно, малыш, – сказал Форама. – Прекрасно. Хотя, прости: какой же ты малыш? Думаю, ты вошел уже в юношеский возраст. Возраст первой любви. Но послушай: я не могу ждать три часа. Ты знаешь почему.
   – Понимаю. Я дам тебе любой корабль. Самый мощный, хочешь? Флагман десантной армады.
   – Нет, друг мой. Лишние тревоги для людей на Второй, а для меня тоже. Дай мне хотя бы катер. Но побыстроходнее.
   – Самый скоростной. Ты знаешь, как попасть туда? Я подам команду сейчас же.
   – А как попасть? У вас ведь кругом секреты, а я – мирное население, гражданское лицо…
   – Хомура проводит.
   – Я, малыш?
   – Не малыш больше. Ты слышал?
   – Да. Но как же я уйду… а ты?
   – Лекона дежурит. А за меня теперь не бойся. Я выбрал. Информационной дилеммы нет.
   – Ты уверен, что выбрал правильно?
   – А как ты считаешь?
   – Черт его знает, – сказал Хомура. – Знаешь, в конце концов я за судьбы планеты не отвечаю. Я всего лишь корнет. И я всю жизнь – военный. Но я отвечаю за тебя. И для меня главное, чтобы с тобой все было в порядке.
   – Со мной в порядке, Хомура. Иди. Посади Фораму. И возвращайся. Я послежу за тем, как он пойдет к той планете. Мне тоже интересно, Форама, а ты потом, когда все кончится, приходи ко мне.
   – Обязательно, друг мой, – сказал Форама. – Если только смогу – обязательно навещу тебя. Даже мы оба.
   – Оба? Да, понял. Хорошо. Вы оба. Катер готов, Форама. Я получил ответный сигнал с армадрома.
   – Спасибо, друг мой. Желаю тебе удачи.

Глава десятая

   Форама и штаб-корнет Хомура Ди находились в кабине скоростного лифта, стремительно поднимавшего их с почти километровой глубины к поверхности, когда Форама сказал:
   – Правду говоря, я все время боялся, что вы мне помешаете; особенно под конец, когда можно уже было понять, куда идет дело.
   Хомура усмехнулся:
   – Выходит, мы вас разочаровали?
   – Напротив. Приобретая новых друзей, всегда радуешься.
   – Думаете, мы друзья, мар Форама? Ошибаетесь. Скорее наоборот.
   – Ну, врагом вас никак не назовешь.
   – И тем не менее… Пусть не враги – но противники во всяком случае.
   – Боюсь, мне не понять вашей логики, мар штаб-корнет.
   – Она элементарно проста. Каждый человек далеко не в последнюю очередь является профессионалом. И посягательства на его профессию воспринимает почти так же, как покушение на него самого. Но вы напрасно радуетесь. Думаете, что подкосили нас под корень. Что уничтожаете самую возможность войны. Но ведь это не так.
   – Вы не правы, – запротестовал Форама. – Вовсе я так не думаю. Война вообще не мое дело.
   – Вы именно так думаете, пусть даже подсознательно. И, знаете, кое в чем я с вами согласен. И не один я: многие из нас, из стратегической службы. Мы будем только довольны, если немыслимые заряды и все такое прочее перестанет существовать. Сейчас, по сути дела, именно они командуют нами. Навязывают нам свои способы ведения войны, которые превращают искусство в мясорубку. Но само искусство останется. Пусть мы снова будем сражаться мечами – тогда к войне вернется ее благородство, о котором сейчас уже мало кто думает. Вот тогда мы, военные по призванию, снова сможем показать себя. Тогда в войне основную – и даже единственную – роль опять станет играть человек – наездник и стрелок. А сейчас ведь воюем не мы. Воюете вы, ученые, а мы только нажимаем кнопки по вашему указанию. И с этим в глубине души мы не можем примириться. Я говорю о военных по призванию, конечно. Нет, мы не друзья, мар Форама, но до какого-то поворота нам по дороге.
   – Дорогой воин, – сказал в ответ Форама, – я не хочу открывать дискуссию. Но боюсь, что вы не правы. Потому что пусть вы опять начнете с мечей и арбалетов, но вам не свернуть с той же дороги, и понемногу вы снова придете к зарядам, которых хватит, чтобы расколоть планету. Потому что развитие человечества вы не остановите, и нельзя вашу профессию вывести за рамки этого развития только потому, что вам так хочется. Нет, для ваших талантов вам придется искать другое применение. Иначе спустя какое-то время снова кто-то должен будет посылать своих…
   Тряхнуло. Свет в кабине погас. Круто затормаживаясь, лифт остановился.
   – Это еще что? – пробормотал Хомура. – Гонка с препятствиями. Почти уже на самом верху. Такого раньше не случалось.
   – А что могло произойти?
   – Вырубилась энергия.
   – Отсюда можно связаться, узнать?..
   – Сейчас, только нашарю. Ага…
   Но свет включился снова, хотя теперь он был заметно тусклее. Кабина дернулась и опять пошла вверх – скорее поползла со скоростью поднимающегося по лестнице человека.
   – Включили резервную линию, – сказал Хомура.
   – Меня это не радует.
   – Думаете, началось? Полководец передумал?
   – Нет, я боюсь иного. Тут поблизости есть что-нибудь… какие-то устройства, в которых работают сверхтяжелые элементы? Или даже просто тяжелые? Ведь чего доброго…
   – Обождите, дайте подумать… Н-нет… Только противодесантные батареи: вокруг Полководца – широкое кольцо их.
   – Ну вот, а вы говорите – нет.
   – Вы думаете?..
   – Я не думаю, Хомура. Повторяю – я боюсь. Боюсь, что у Полководца не останется даже тех трех часов, которые ему нужны.
   – Сейчас мы узнаем, в чем дело. Наверху.
   – Такими темпами мы доберемся туда не раньше завтрашнего дня.
   – Нет. Всего через несколько минут.
   – Надо же было вам забираться на такую глубину…
   Хомура только пожал плечами.
   Наверху они оказались минут через десять. Дежурный по внешнему сооружению бросился им навстречу.
   – Как у вас, внизу, – все в порядке? Флаг-корнет, когда я спросил его, послал меня…
   – Там все в порядке, рейтар. А что у вас здесь?
   – Ничем не могу порадовать, ваша смелость. Пока детальной информации не имею. Но судя по тому, что докатилось сюда, – это ладно организованная диверсия. И как они добрались?
   – На батареях? Я спрашиваю: где рвется?
   – Все ракеты-перехватчики. И на пусковых, и запасные, на подземных.
   – Хорошо, что это лишь малютки перехвата. И что – под землей.
   – Тем не менее, там остались только пещеры и щебень. И никого в живых, конечно. Я сразу выслал наряд, и пока они успели передать мне только это донесение.
   – Вы оповестили всех?
   – Ваша смелость!..
   – Прошу извинить. Однако, как бы там ни было, мы должны попасть к разведывательным катерам. Срочно. – Он повернулся к Фораме. – Если, конечно, и там не происходит то же, что на батареях.
   – Нет, – сказал Форама почти уверенно. – В их реакторах работает вещество полегче. Но не исключено, что и им остались считанные часы.
   – Вы успеете?..
   Форама криво усмехнулся.
   – Не исключено, – пробормотал он, – что однажды я уже пережил ядерный взрыв…
   Он ожидал вопросов, но Хомура не спросил ни о чем.
   Рейтар крикнул от коммутатора:
   – На армадроме все в порядке, ваша смелость. Ждут вас. Экипаж на месте.
   – Благодарю. Сейчас. Советую поднять подвахту.
   – Все уже на местах по расписанию.
   – Тогда желаю более спокойного окончания дежурства.
   – Счастливый путь, ваша смелость.
   – Не мне, – сказал Хомура. – Это ему. И пожелайте как следует, от души. Ему очень нужно добраться счастливо.

* * *

   Мастер задумчиво смотрел, сжимая пальцами худой подбородок, подняв бровь, словно не доверяя чему-то из видимого или не соглашаясь. Перед ним устанавливался новый мир: высокие деревья, только что возникшие, расходились, покачиваясь, выбирая себе места, где им жить впредь; зеленые, игравшие светом волны, выше деревьев, набегали и отступали, колыхаясь, не следуя извилинам рельефа, но поступая словно наперекор ему, тоже отыскивая наилучшую для себя конфигурацию, свой рисунок, единственный, который потом сохранится надолго, по которому с первого взгляда будут узнавать моря и океаны, по которому будут судить об их характере, о характере всей планеты; то должна была быть серийная планета, а не полигон, и для нее не было надобности повторять долгий и путаный путь развития жизни – она начиналась с того, что было достигнуто в других местах, где пробовали и ошибались, теряли и находили – и дорого платили за то и за это. Серийная планета, но не нынешнего уровня, а завтрашнего, на котором дереву уже полагалось обладать достоинствами человека, но без его недостатков, а сам человек должен был (или – будет?) уйти еще намного дальше в бесконечном развитии духа, без которого не может быть и развития вещества, начиная с определенного уровня, который у нас уже позади… Но Мастеру что-то не нравилось, что-то было еще не по нему, и он начал новый вариант, когда Фермер приблизился к нему и тоже стал смотреть. Какое-то время протекло, когда Мастер молвил наконец:
   – Модель для планеты Шакум. Новое поколение.
   Фермер улыбнулся невесело:
   – На планете Шакум еще стоит тот уровень радиации, при каком это не приживется. И Перезаконие сохраняет силу и по-прежнему распространяется. Но ты уже всерьез занялся другими делами, Мастер, непоследовательность твоя порой меня озадачивает. Это не упрек – просто мое мнение.
   Мастер кивнул.
   – Я благодарен тебе за него. Но ты беспокоишься напрасно, поверь. Перезаконие распространяется? Да, знаю. Но ему остались считанные мгновения. Потом вспыхнет Тепло. И с ним придут другие законы – но об этом ты знаешь не хуже меня.
   – Разве там, на двух планетах, все уже решилось окончательно?
   – События еще не произошли. Но они уже подготовлены, и теперь нужно лишь изредка бросать взгляд в ту сторону, чтобы убедиться, что все развивается верно.
   – Твои люди справились, я вижу.
   – Они сделали то, что должны были. Там напрашивалось несколько решений, и они выбрали то, какое являлось для них самым естественным. Мы все знаем, конечно, что всякую логику можно испытывать с разных направлений. Такую, как у кристаллического устройства на Старой планете, можно было бы, допустим, поймать и на форсировании логики: раз он увлекается шахматами, можно представить ему войну как задачу типа шахматной, и доказать, что решение множества таких задач, при наличии партнера, намного выгоднее в теории, чем в реальности, потому что в реальности такая игра может состояться лишь раз, да и ход ее будет затянут до неприличия людской медлительностью; в теории же, при их быстродействии, два подобных устройства могли бы сыграть сотни партий в день, а может быть, и куда больше… Да, можно было идти таким путем. Но для моих людей естественным оказалось иное. И они пошли не по пути превознесения логики, а наоборот – подчиняя ее чувству. Для них самих такое решение казалось наиболее естественным. И я совершенно согласен с ними. Шахматы не спасут мира. Любовь – может.
   – Так что скоро мы увидим твоих посланцев здесь?
   – Эмиссара – наверняка.
   – А того, что с Земли?
   – Ему еще предстоят неприятности. Но если он из них выпутается…
   – И ты откажешь ему в помощи?
   – Он мой инструмент, Фермер; и я могу бросить его, где и когда хочу. Может быть, он уже отработал свое, и тогда он мне не нужен; я не коллекционирую инструменты, которые не могут более пригодиться в деле. Но если он еще будет годен – о, тогда его ждет другая работа, какую можно делать лишь инструментом не только отточенным, но и закаленным по всем правилам. Тогда это приключение зачтется ему, как Путь Постигающих.
   – В какой же стадии он сейчас?
   – Он раскален, Фермер, он светится; но по законам закалки я должен вскоре опустить его в ледяную воду, что вовсе не безболезненно. И тогда он либо выплывет, либо пойдет на дно, и это зависит лишь от него самого. Потому что человек все же не просто инструмент, как ты знаешь, но инструмент с разумом и волей. И мне нужен такой, у какого их останется достаточно. Воли и разума.