Вера пела прекрасно, во всяком случае, как казалось Кольке, не хуже многих профессиональных певиц. Особенно здорово получалось исполнение припева: "Ну, звончей, звончей, бубенчики, заливные голоса..."
А Боря читал, весь преобразившись, и трудно было поверить, глядя на него, что он почти слепой. Кольке казалось, что это не Боря, а он сам читает, даже не читает, а находится там, в далекой по времени, голодной и холодной Москве.
Попросили приготовиться к выступлению Кольку. Он вышел на сцену спокойно. Читал звонко, как учили. По окончании, поклонившись, ушел за кулисы.
Во время короткого перерыва, когда Колька, вздумав начать волноваться, ходил одиноко по обширному фойе "Промки", к нему подошел один из членов жюри. По виду это был типичный актер. Высокоий, стройный, седой, с густыми, нависшими над проницательными глазами, бровями. Пальцы его были длинны, как у музыканта, суставы покрыты белыми волосиками. Голос = бархатный баритон.
== Тягунов Константин Иванович, актер, == представился он Кольке. == И тут же:
== Превосходно, юноша, превосходно. Давно пишите стихи? Колька
смутился. == Два года... == Похвально. А в самодеятельности давно? У
кого занимались? Колька рассказал о том, что читает стихи с шести
лет, что в школе получал на конкурсах призы. Назвал руководителей драмкружков, у которых занимался.
== А искусству чтения?..
Этому Колька не обучался.
Константин Иванович дал Кольке свой адрес и номер телефона. Спросил, где живет Колька. Тот рассказал о Даче Долгорукова.
В этот день Кольке вручили диплом второй степени лауреата смотра художественной самодеятельности. "Обмывали" там же, в буфете.
Колька часто вспоминал этот день: смотр, жюри, благородного Константина Ивановича. Бумажку с его адресом и телефоном он куда-то надежно засунул. Ехать к артисту он и не собирался, так как считал, что тот просто из вежливости приглашал Кольку заходить. К тому же, куда-то выехать из Дачи Долгорукова, пусть даже недалеко, на Третью Советскую, где жил Константин Иванович, было проблематично. Особенно для учащегося рабочего в возрасте, который более других возрастов "покорен любви".
Ближайший телефон от Колькина барака находился километрах в двух. Был, правда, телефон на железнодорожной станции, но туда посторонних вообще не пускали.
У Константина Ивановича был иной возраст. Ему было пятьдесят шесть лет. Он прекрасно помнил Шаляпина. Родился Котя (так его звали
близкие) в большой мещанской семье: шесть мальчиков и шесть девочек. Он был самым младшим. Его отец выбился в мастера на одном из заводов Петербурга. Колька потом видел портрет этого мастера в комнате актера. Как он был не похож на мастеров "Прогресса" или "Приборстроя". Эти мастера напоминали карикатуры в газетах на американских рабочих во время кризиса == замученные люди в спецовках. А тот == как хозяин, величественен и горд. Мать Коти занималась воспитанием детей. Все двенадцать получили высшее образование: часть стали инженерами, другая == актерами. Любовь к технике и театру прививали им с детства. Константин Иванович был учеником Вивьена и Акимова. Работал в Новгородском драматическом театре, потом в Ленинграде, снимался в кино в эпизодических ролях.
Так вот, возраст Константина Ивановича позволил ему самому прибыть на Дачу Долгорукова.
Колька с Толиком Беленьким ремонтировали старый дедовский патефон. Детали его лежали на газете, расстеленной на диване. Вдруг в дверь раздался осторожный стук. Это у них было не принято.
== Да, да. Войдите.
И в комнату вошел Константин Иванович.
Больше всего Кольке было стыдно за то, что пожилой человек из-за него месил грязь до дачинских бараков.
Они договорились, что Колька будет периодически звонить и заходить домой к Константину Ивановичу. Их встречи с тех пор стали частыми.
Константин Иванович жил с сестрами Марией и Александрой Ивановнами. Они занимали две комнаты в коммунальной квартире. Дом был угловой. Окна выходили на Греческий проспект.
Кольку принимали у Тягуновых, как дома. Бывал он у них и с матерью, а позднее == с женой и детьми. Константин Иванович тоже не раз бывал в гостях у Кольки, но не на Даче Долгорукова, а в Саперной у дедушки с бабушкой, затем на улице Маршала Говорова. С дедушкой они сошлись довольно быстро, и вообще старый актер стал другом Колькиной семьи.
21
В будние дни после работы Колька никуда, как правило, не ездил. Какие уж тут разъезды. Работа, учеба... Впрочем, к Кармен иногда ездил, за счет учебы, за что от Кармен же и получал нахлобучку.
А бывало и в воскресенье Колька никуда не ездил. Ясным зимним днем выходили они с ребятами на лыжах аж до Кудровского леса, куда пацанами ходили за елками перед Новым годом.
На этот раз они вышли просто побродить на лыжах да пострелять. С ружьем выходил или Леша Дмитриев, или Виктор Казакевич, Нинки Клеповой жених. Он жил в семье железнодорожников, в домике, расположенном рядом со станцией "Дача Долгорукова", а от барачного поселка == через железную дорогу. Виктор был неплохим гармонистом, хорошо фотографировал и страстно любил охоту. Прозвища у него не было. Можно было бы звать Казаком, по фамилии, но Казак уже был, только не по фамилии, а по натуре == Валера Куприянов из Яблоновки. Они с Колькой учились в одном классе и дружили.
Часто на охоту выходил Боряна, большой любитель пострелять. Причем, стрелял он, несмотря на отсутствие правой кисти и правого глаза, прекрасно, не в пример остальным местным охотникам, за исключением может быть Ефремова, признанного на Даче Долгорукова охотника. Боряна и снежком попадал в нужную точку с тридцати метров.
Прекрасно проходило время в лесу, на лыжах, с ружьем. Домой возвращались поздно. Голодные, усталые, счастливые. Жаль только дней таких было мало.
Летом их было больше. Не было школы. Летом и вечером было светло. Иногда ребята, в основном, той же компанией, что и зимой, собирались на полянках за поселком. Только не с ружьями, а с гармошкой. С ними обычно ходила Витькина Нинка с подругами Анной и Зинкой. Они плясали и пели под гармонь, Витька всех фотографировал.
И все же Кольку постоянно тянуло к Кармен. Рад был он и встречам с Наумом. Весело проводились вечера с Толиком Беленьким, когда он возвращался домой из рейса на своем "ЗИЛе". Ребята стали взрослыми, и от этого было радостно и немного грустно.
До 1960 года Дача Долгорукова являлась территорией Ленинградской области, а конкретнее == Всеволожского района. Потом вошла в состав Калининского района Ленинграда. Так что на воинскую приписку Кольку вызвали во Всеволожский райвоенкомат, добраться до которого было непросто. Автобусом до трамвая, трамваем до вокзала, затем на пригородном поезде до Всеволожска и там пешком минут двадцать. Одна дорога в оба конца занимала балее четырех часов. Во Всеволожске проходили медкомиссию, слушали лекции, ходили на лыжах, стреляли из мелкашек, учились ходить строем.
С Колькой вместе приписывалось много знакомых из Яблоновки и корпусов. С Дачи Долгорукова, кроме Кольки , было двое: Генка Чудак и Семен (Леха, Архип) Лавринович.
Ну, Чудак есть Чудак. С ним всегда что-нибудь смешное случалось. Анекдотичный случай с Чудаком произошел на медкомиссии. Невропатолог водил молоточком перед Генкиными глазами, ударял им по колену, проводил рукоятью крест-накрест по его груди, заставлял высунуть язык, вытянуть руки и с закрытыми глазами доставать указательными пальцами до кончика носа. Проделав все эти манипуляции над Генкой, он крякнул и сказал:
== Да-а... Под себя льете?
== Случается, == спокойно отвечал Чудак, == в основном, по праздникам: Новый год, Восьмое марта...
Врач недоуменно посмотрел на него поверх очков.
== Вам необходимо лечиться, == изрек он, == а вы так спокойно об этом говорите.
== Ну, так уж и "лечиться"... Что я == алкоголик? Я и так брошу. Все
засмеялись. Стало ясно, что Генка не понял вопроса. Уже тогда, в
военкомате Кольку спросили, где бы он хотел служить. Он ответил == на флоте.
== Но ведь там четыре года, на год больше?..
== Ну, так что ж?..
== Значит, море любишь?
== Да.
== А был ты в море?
== Нет...
Самым большим плаваньем для Кольки было == в Петродворец на катере от пристани "Площадь Декабристов".
== Я много читал о море.
О море он мечтал с детства, с первых рассказов Станюковича. Его тянуло в бескрайние морские просторы. Он бредил штормами, экзотическими странами. Но полюбил море только потом, находясь в море.
Из дневной школы после девятого класса ушел учиться на матроса Саша Матин. Через год он приходил в школу (Колька еще тогда в восьмом учился), показывал аттестат зрелости, полученный им в заочной школе моряков. Рассказывал, что собирается учиться дальше, на штурмана. Колька постеснялся спросить, как поступить в морскую школу. И было ему тогда только пятнадцать лет. Все равно бы никуда не взяли.
А вскоре после окончания школы уехал в Ригу учиться на судомеханическом факультете мореходного училища Феса. Он даже прислал Кольке письмо, в котором описал их занятия, подготовку к предстоящей первой плавательской практике.
Разбередил он Колькину душу. Ему для учебы в училище не хватало образования (он только поступил в десятый класс вечерней школы), а учиться в мореходной школе не хватало лет. Он уже ходил на улицу Двинскую, к Главным воротам морского торгового порта, узнавал условия приема.
Все получилось совсем неожиданно. После приезда со своей малой родины Колька догуливал последние три дня отпуска. Через три дня снова ожидалось: "Прогресс", Семен Васильевич, квадранты...
Случилось ему сопровождать своего сапернского друга Женю Малышева, поступившего работать на мясокомбинат, в военно-учетный стол комбината. ВУС мясокомбината находился в здании Московского райисполкома. Пока друг ходил по кабинетам, Колька сидел в приемной. Женька долго не выходил. Тогда Колька вышел на улицу размяться, стал просматривать на стенде "Ленинградскую Правду" и случайно прочитал, что в мореходную школу производится дополнительный набор на обучение специальностям матросов, кочегаров и машинистов паровых котлов. Мотористы, видно, уже полностью были набраны. До окончания набора, как и до выхода на работу, оставалось три дня.
Друга, конечно, он прозевал. Когда поднялся, долго еще ждал. Потом спросил в кабинете, где Женька долго находился, и ему ответили, что Малышев уже давно ушел. И Колька сразу поехал в моршколу.
Все необходимые документы он собрал за три дня. На работу вышел только для оформления расчета. Потом комиссия. А еще через неделю он был зачислен курсантом в третью учебную группу матросов Ленморшколы Балтийского Государственного морского пароходства.
Во время учебы в мореходной школе Колька чаще жил в Саперной, чем на Даче Долгорукова, дорога выходила немного короче. За год особых впечатлений о Даче Долгорукова не осталось.
22
А потом == бесконечные морские просторы. Первый теплоход == "Кисловодск". Первое плавание, первые впечатления: экзотическая Куба, чистота английских улиц, переход балластом (то есть, без груза) через Атлантику, деревянная Игарка. Город, о котором Колька знал еще в школе из учебника географии, крупнейший лесной порт, выглядел большой, но захудалой деревней. Деревянные улицы и покосившиеся неказистые домики вдоль них. Курить на улицах не разрешалось. По известным причинам. Фотографировать также. По неизвестным причинам.
В местной газете "Коммунист Заполярья" были опубликованы его стихи. Самые первые стихи он опубликовал в газете "Знамя Ленина", когда ездил в отпуск. Потом его публикации все чаще и чаще стали появляться нс страницах бассейновой газеты "Советская Балтика". Писать он не бросил. Море как бы внесло в его творчество свежую поэтическую струю. Поэзия его пропитывалась соленой морской романтикой. Помогали в написании стихов занятия в литературном объединении при ДК Первой Пятилетки, которые он посещал, будучи курсантом мореходной школы. Объединением руководил талантливый поэт Глеб Сергеевич Семенов. Занимался Колька всего один сезон, но получил много. В это время занимались у Семенова такие поэты, как Соснора, Кушнер, Городницкий, Галушко, Кучинский. Приходил на занятия и читал стихи издавший тогда первую книжку Лев
Мочалов. Попал Николай в это ЛИТО таким образом.
Пришел на встречу выпускников вечерней школы. Сразу зашел к Маргарите Николаевне. И в разговоре:
== Я теперь не одна. К нам после института поступил молодой преподаватель русского языка и литературы Саша Кушнер. Он тоже сочиняет стихи, и довольно хорошие.
Маргарита познакомила его с Кушнером, Кушнер с двумя товарищами, выступавшими на вечере встречи со стихами. Один из них был Александр Городницкий. В фойе во время перекура Колька прочитал им несколько своих стихотворений. Нашли, что можно его рекомендовать в их объединение. Дали адрес и время занятий. Плавание эти занятия прервало.
Уходил в первый рейс Николай в нерадостном настроении. Мать положили в онкологическую больницу. Сын навестил ее перед уходом в рейс. Она его благословила. С "Кисловодска" списывались в отпуск сразу несколько моряков. По его просьбе практикант ЛВИМУ кореец Борис Дегай навестил Александру Николаевну в больнице, чем она была очень тронута.
С приходом в Ленинград он шел в свой первый морской отпуск. Целый год он не был дома. Пришли ночью. Ждать до утра == никакого терпения. Таможенный автобус довез моряков до кинотеатра "Москва", где легче сесть на какой-либо последний трамвай. Но таковые уже прошли. А он даже толком не знал, где мать и сестры. Знал, что мать выписалась из больницы, но где она сейчас: в Саперной или на Даче Долгорукова?.. Ни туда, ни туда таксисты везти не соглашались. И поехал он на Лесной, к Науму. У Наума уже спали. Наумова друга встретили радостно, как своего сына. Утром он должен был поехать на судно, оформить отпуск, а затем, заехав на Лесной за вещами == домой. Но куда? Николай попросил Наума зайти после работы ( он все ездил работать на "Прогресс") на Дачу Долгорукова или в ясли, где работала мать, и узнать, куда ему ехать. Но о его приходе просил никому не говорить, узнать все разведывательно. Александру Николаевну Наум нашел в яслях. Не удалось ему, однако, обмануть материнского сердца. Сюрприза у сына не получилось.
Сюрприз получился для него. Когда он из порта прибыл к другу за вещами, все смотрели на него как-то странно, будто с каим ожиданием. Не успел он этого осознать, как сзади, откуда-то из-за занавески выскочила его мать и стала его обнимать, целовать, разглядывать. И, конечно же, плакать. У Бруков отметили его прибытие. Потом молодой моряк с матерью поехали в Саперную. Там, у дедушки с бабушкой находились и Юлька с Ольгой.
Мать рассказала Кольке последние новости о Даче Долгорукова. После отъезда из поселка второго потока переселенцев, жильцов червертого, пятого и шестого бараков переселили в освободившиеся комнаты первого, второго и третьего бараков. А их бараки и оба здания в конце поселка окружили колючей проволокой, переделали все под тюрьму и поселили заключенных с большими сроками. И все стали жить, как зеки. От колючей проволоки их отделяло полтора метра деревянного настила. Дорожка. По этой дорожке люди ходили по своим делам. Укатится мяч у ребенка за проволоку, тот хочет его достать, а охранник с вышки кричит:
== Уберите ребенка!
По ночам часто слышались автоматные очереди. Побеги. Все бараки: и тюрьма, и жилье вольных людей == окружили высоким сплошным частоколом. В нем имелись ворота на случай проезда машин. Ворота охранялись и были почти всегда закрыты. Единственная дырка шириною в две доски была у входа, на конце деревянной дорожки. Яблоновские и корпусовские шутники не раз заколачивали эту дырку досками. Идут люди на работу, а выход забит. Да и сама Дача Долгорукова числилась как спецучреждение, а не как населенный пункт. Баня и прачечная уже не функционировали, но общая система отопления действовала. Квартплату с жильцов не брали, и сама контора на Новгородской улице уже не существовала. Руководство ЛенГЭС торопило строителей со сдачей домов для поселения оставшихся за забором. И так в течении двух лет. Доски полов в бараках прогнили. Стекла окон были выбиты, окна затыкались подушками и одеялами. Люди
уже не расселиться мечтали, а наоборот, съезжались друг к другу для совместного проживания. В одной комнате с Александрой Николаевной и ее дочерьми в третьем бараке проживали еще три девушки. Веселее, экономнее, теплее.
Бывшие зеки из числа жильцов или те, у кого сидели близкие, кидали через забор заключенным запрещенное для передач: водку в мешочках с песком, чай, наркотики в сигаретах или конфетах. Конфликты с охранниками были постоянными.
Рассказывают, может это и брехня, будто в Мариинский Дворец, что на Исаакиевской площади, направлялась делегация из трех человек: многодетная блокадница Тамара, круглогодично не вылезавшая из своих валенок Анна Сегина и молодой, по-модному одетый (для контраста, что ли) Вася Кедык. Вася во время войны подростком был вывезен фашистами из оккупированной Украины и проживал в немецком концлагере довольно продолжительное время. Его речь трудно было представить без "майн либен фрейляйн", "зер гут", "ауфвидерзеен" и других расхожих немецких выражений. На прием к руководству попасть оказалось невозможным. А к "слугам руководства" с большим трудом через одну уборщицу, что провела их запасным ходом, они попали. Хотели узнать о перспективах еще не расселенных жителей Дачи Долгорукова, а узнали, как умеют грубить просителям в высоких соетских инстанциях. Все трое были выдворены оттуда с милицией, так как Сегина уже схватила чернильницу и намеревалась пустить ее в голову грубой чиновницы в доме на Исаакиевской.
Александра Николаевна с дочерьми чаще находились в Саперной. А в комнате оставалась баба Мотя. Много изменений и среди самих жильцов. Умер новый сосед, муж материной подруги = Калачев. По пьянке. Умерла Анна Сегина. Попал под поезд (шел из Песочной от больной матери по шпалам) Толя Блинов. Повесился сапожник и гитарист Юрка Малков. Застрелился Чудак. В третьем бараке их комната стала соседней с комнатой Колькиной матери. Чудак пришел с улицы, а мать его смотрела какое-то кино по телику у Калачевых. Чудак пришел хмурый.
== Пойдем домой.
== Сейчас, Гена, приду...
== Иди скорей...
== Ну, Генка, ну, право слово, чудак... Дай кино-то досмотреть.
== А то застрелюсь...
== Ну, иди, иди, сейчас приду.
Генка ушел, а минут через пятнадцать грянул выстрел. Первой прибежала в его комнату из соседней баба Мотя, за ней = Генкина мать и другие соседи. Генка полулежал, откинувшись, на диване. Все лицо и грудь были в крови. Здесь же валялось ружье. Правая нога Генки была разута. Он стрелял себе в рот.
Новости были далеко не из приятных. Как люди жили?!. Лично Николай за время работы в пароходстве всего несколько раз ночевал на Даче Долгорукова. Один раз в сплошном окружении женского пола: три жилички, сестры, мать и баба Мотя. Он храпел и сквозь сон слышал, как над ним дружно все смеялись.
== Вот тебе и поэт... Моряк... Ну, почему же так храпит он? Не
просыпаясь, моряк в рифму отвечал: == Он весь романтикой пропитан.
И снова == смех... Потом == затишье... Потом == храп. Храпеть было от
чего. Они с Толиком Беленьким выпили бутылку "Старки". Девчонки пить наотрез отказались, мать с бабой Мотей пригубили по полстопочке, а мужчины уже затемно "бегали" в дежурный магазин, аж за Невой, на Тульском переулке, где отоварились двумя (на всякий случай) бутылками "Ерофеича" и тремястами граммов грудинки.
Позднее, перед самым переездом, Николай жил в бараке в отдельной комнате (свободные комнаты были в избытке) с молодой супругой целую неделю. "Медовую" неделю.
Там же ему довелось услышать свое первое выступление по радио == стихи. По обычному репродуктору == выступление Хрущева. Николая кто-то из соседей "поймал" по радиоприемнику. Все, кто имел приемники, настроились на нужную волну и включили их на полную мощность. А Хрущева == выключили. На всю секцию раздавался молодой звонкий голос: "Мы живем, на волнах качаясь..." Соседям Николай Сергеевич был дороже, чем "дорогой Никита Сергеевич". Николай был свой.
23
Четырнадцать моряков Балтийского пароходства направлялись в командировку в Турку (Финляндия) на приемку нового теплохода. Отъезжающие и провожающие собрались на Финляндском вокзале. Друг друга не знали. Ждали старшего. Старший появился возбужденный, так что его не сразу и поняли: надо ехать на Московский вокзал, так как поезда на Финляндию идут оттуда.
К поезду успели во-время. Стало понятно, почему с Московского, когда увидели проплывающую за окном Дачу Долгорукова. С наружной стороны дачинского высокого забора бегали какие-то незнакомые подростки, повидимому, дети жильцов, приехавших на Дачу Долгорукова в последние годы. Вот они остановились и провожают глазами поезд, по традиции полагая, что поезд этот == правительственный.
Николай подумал, что сюда уж он более не вернется, а возвратится в Ленинград уже в новый адрес, который он пока еще не знал.
== До свидания, Дача Долгорукова. Нет, прощай!..
Но через год он вернулся на старый адрес.
А все-таки здорово, что он сам участвовал в переезде на новое место жительства.
В ожидании машины волновались все: мать, сестры, молодая жена Николая Лиля (полное имя Лидия), красивая и, как все красавицы, не совсем серьезная женщина. Перевозить их должен был по случайному совпадению тот же шофер, зять Витьки Лебедева, который перевозил Наумову семью. Машина подъехала к коридорному окну барака, через которое удобнее было грузить немудреную мебель и другие нехитрые пожитки. Неожиданно в окне появилась улыбающаяся физиономия Наума.
== Привет!.. А ты как здесь?..
== Да вот, приехал сопроводить друга на новое место жительства. Ты же меня провожал... Помнишь?
== Конечно, помню. Но как ты узнал-то?
А узнал Наум совершенно случайно. Встретил на улице машину Лебедева зятя. Тот ему и рассказал, что перевозит друга на улицу Маршала Говорова. Разумеется, согласился взять Наума с собой. Вот он и явился.
Настроение было радостное. И все-таки было немножко грустно. Ведь на Даче Долгорукова прожита значительная часть их жизни. Весь переходный период, от подростка до взрослого человека...
Дом, в который въезжала семья Александры Николаевны, частично уже был заселен. В первой парадной, где была их квартира, уже жили Галка Бычкова с матерью, бывший управдом Шабасов с семьей, гитарист Васька Данилов с женой и маленьким сынишкой и множество других, так хорошо знакомых по Даче Долгорукова людей. Выгружались быстро, оперативно. Да и выгружать-то было особенно нечего. Вновь прибывших встречали новые соседи == все старые знакомые.
Наум рассказывал бывшим соседям по Даче Долгорукова, как они живут на Лесном. Искренне удивлялся:
Это надо же, прожить два года почти в тюрьме. Нам все же повезло, выехали раньше.
== Если уж откровенно говорить, == это Иван Титов, то я не два, а все восемь лет прожил, как в тюрьме.
А Кедык его поддержал:
== У нас в неметчине тоже такие бараки были. Даже планировка похожая. И плита такая же на кухне, и умывальники...
== Тогда, выходит, я пятнадцать лет отмотал? Семь == в крытой и восемь в дачинских бараках?.. == заржал Карась, маленький и крепко скроенный мужичок. Из-за него когда-то его будущая жена Тоська (Карасиха) бросалась под поезд и ей отрезало руку, за что получила и второе прозвище == Анна Каренина.
Карась заржал так заразительно, что засмеялись все.
== А я, == высказался вдруг молчавший все время пятидесятидвухлетний тесть Николая Михаил Гаврилович, не судимый и никогда не живший на Даче Долгорукова, == сорок пять лет прожил в тюрьме.
И никто не засмеялся. Может быть не поняли смысла сказанного. На
дворе стоял май 1962 года.
ЖЕНЬКА МАЛЫШЕВ И ДРУГИЕ
1
Приехали Малышевы в Саперную из далекой Вологодской деревни Верхоглядово, что в трех километров от районного центра == Череповца. Деревня состояла из тридцати дворов, расположенных на берегу безымянной речушки.
Не в ту Саперную, что финскими домиками протянулась вдоль Шлиссельбургского шоссе возле железнодорожной станции Саперная, а в ту, что шла вглубь от шоссе к самой Неве. Поселок раскинулся на небольшом пространстве неподалеку от разрушенных войной высоких кирпичных зданий. Здесь военнопленными немцами был построен асфальто-бетонный завод (АБЗ) и рядом с заводом = барачный поселок. Кроме асфальто-бетонного завода в поселке функционировали автоколонна и дорожно-эксплуатационный участок (ДЭУ). Из жилых строений не барачного типа были несколько частных домиков на берегу Невы, каменное здание ДЭУ и так называемый "собачник". Ранее в этом домике жили солдаты-кинологи. Они ухаживали за собаками, готовили для них пищу, кормили их. С 1955 года в "собачнике" поселились дедушка с бабушкой Женькиного друга Кольки.
В детстве Женька воспитывался без отца, меньше с матерью, чем с бабушкой и дедушкой. Когда они с матерью приехали в Саперную, то с дедом и бабкой оставались Женькины младшие брат и сестра. После смерти бабушки и они приехали к матери. Своих потомков изредка навещал дед Маркел, невысокий, но крепкий, жилистый мужик. Женька любил деда и скучал по нему. И вообще он первое время здорово тосковал по своей деревне и по маленькой безымянной речке.
А Боря читал, весь преобразившись, и трудно было поверить, глядя на него, что он почти слепой. Кольке казалось, что это не Боря, а он сам читает, даже не читает, а находится там, в далекой по времени, голодной и холодной Москве.
Попросили приготовиться к выступлению Кольку. Он вышел на сцену спокойно. Читал звонко, как учили. По окончании, поклонившись, ушел за кулисы.
Во время короткого перерыва, когда Колька, вздумав начать волноваться, ходил одиноко по обширному фойе "Промки", к нему подошел один из членов жюри. По виду это был типичный актер. Высокоий, стройный, седой, с густыми, нависшими над проницательными глазами, бровями. Пальцы его были длинны, как у музыканта, суставы покрыты белыми волосиками. Голос = бархатный баритон.
== Тягунов Константин Иванович, актер, == представился он Кольке. == И тут же:
== Превосходно, юноша, превосходно. Давно пишите стихи? Колька
смутился. == Два года... == Похвально. А в самодеятельности давно? У
кого занимались? Колька рассказал о том, что читает стихи с шести
лет, что в школе получал на конкурсах призы. Назвал руководителей драмкружков, у которых занимался.
== А искусству чтения?..
Этому Колька не обучался.
Константин Иванович дал Кольке свой адрес и номер телефона. Спросил, где живет Колька. Тот рассказал о Даче Долгорукова.
В этот день Кольке вручили диплом второй степени лауреата смотра художественной самодеятельности. "Обмывали" там же, в буфете.
Колька часто вспоминал этот день: смотр, жюри, благородного Константина Ивановича. Бумажку с его адресом и телефоном он куда-то надежно засунул. Ехать к артисту он и не собирался, так как считал, что тот просто из вежливости приглашал Кольку заходить. К тому же, куда-то выехать из Дачи Долгорукова, пусть даже недалеко, на Третью Советскую, где жил Константин Иванович, было проблематично. Особенно для учащегося рабочего в возрасте, который более других возрастов "покорен любви".
Ближайший телефон от Колькина барака находился километрах в двух. Был, правда, телефон на железнодорожной станции, но туда посторонних вообще не пускали.
У Константина Ивановича был иной возраст. Ему было пятьдесят шесть лет. Он прекрасно помнил Шаляпина. Родился Котя (так его звали
близкие) в большой мещанской семье: шесть мальчиков и шесть девочек. Он был самым младшим. Его отец выбился в мастера на одном из заводов Петербурга. Колька потом видел портрет этого мастера в комнате актера. Как он был не похож на мастеров "Прогресса" или "Приборстроя". Эти мастера напоминали карикатуры в газетах на американских рабочих во время кризиса == замученные люди в спецовках. А тот == как хозяин, величественен и горд. Мать Коти занималась воспитанием детей. Все двенадцать получили высшее образование: часть стали инженерами, другая == актерами. Любовь к технике и театру прививали им с детства. Константин Иванович был учеником Вивьена и Акимова. Работал в Новгородском драматическом театре, потом в Ленинграде, снимался в кино в эпизодических ролях.
Так вот, возраст Константина Ивановича позволил ему самому прибыть на Дачу Долгорукова.
Колька с Толиком Беленьким ремонтировали старый дедовский патефон. Детали его лежали на газете, расстеленной на диване. Вдруг в дверь раздался осторожный стук. Это у них было не принято.
== Да, да. Войдите.
И в комнату вошел Константин Иванович.
Больше всего Кольке было стыдно за то, что пожилой человек из-за него месил грязь до дачинских бараков.
Они договорились, что Колька будет периодически звонить и заходить домой к Константину Ивановичу. Их встречи с тех пор стали частыми.
Константин Иванович жил с сестрами Марией и Александрой Ивановнами. Они занимали две комнаты в коммунальной квартире. Дом был угловой. Окна выходили на Греческий проспект.
Кольку принимали у Тягуновых, как дома. Бывал он у них и с матерью, а позднее == с женой и детьми. Константин Иванович тоже не раз бывал в гостях у Кольки, но не на Даче Долгорукова, а в Саперной у дедушки с бабушкой, затем на улице Маршала Говорова. С дедушкой они сошлись довольно быстро, и вообще старый актер стал другом Колькиной семьи.
21
В будние дни после работы Колька никуда, как правило, не ездил. Какие уж тут разъезды. Работа, учеба... Впрочем, к Кармен иногда ездил, за счет учебы, за что от Кармен же и получал нахлобучку.
А бывало и в воскресенье Колька никуда не ездил. Ясным зимним днем выходили они с ребятами на лыжах аж до Кудровского леса, куда пацанами ходили за елками перед Новым годом.
На этот раз они вышли просто побродить на лыжах да пострелять. С ружьем выходил или Леша Дмитриев, или Виктор Казакевич, Нинки Клеповой жених. Он жил в семье железнодорожников, в домике, расположенном рядом со станцией "Дача Долгорукова", а от барачного поселка == через железную дорогу. Виктор был неплохим гармонистом, хорошо фотографировал и страстно любил охоту. Прозвища у него не было. Можно было бы звать Казаком, по фамилии, но Казак уже был, только не по фамилии, а по натуре == Валера Куприянов из Яблоновки. Они с Колькой учились в одном классе и дружили.
Часто на охоту выходил Боряна, большой любитель пострелять. Причем, стрелял он, несмотря на отсутствие правой кисти и правого глаза, прекрасно, не в пример остальным местным охотникам, за исключением может быть Ефремова, признанного на Даче Долгорукова охотника. Боряна и снежком попадал в нужную точку с тридцати метров.
Прекрасно проходило время в лесу, на лыжах, с ружьем. Домой возвращались поздно. Голодные, усталые, счастливые. Жаль только дней таких было мало.
Летом их было больше. Не было школы. Летом и вечером было светло. Иногда ребята, в основном, той же компанией, что и зимой, собирались на полянках за поселком. Только не с ружьями, а с гармошкой. С ними обычно ходила Витькина Нинка с подругами Анной и Зинкой. Они плясали и пели под гармонь, Витька всех фотографировал.
И все же Кольку постоянно тянуло к Кармен. Рад был он и встречам с Наумом. Весело проводились вечера с Толиком Беленьким, когда он возвращался домой из рейса на своем "ЗИЛе". Ребята стали взрослыми, и от этого было радостно и немного грустно.
До 1960 года Дача Долгорукова являлась территорией Ленинградской области, а конкретнее == Всеволожского района. Потом вошла в состав Калининского района Ленинграда. Так что на воинскую приписку Кольку вызвали во Всеволожский райвоенкомат, добраться до которого было непросто. Автобусом до трамвая, трамваем до вокзала, затем на пригородном поезде до Всеволожска и там пешком минут двадцать. Одна дорога в оба конца занимала балее четырех часов. Во Всеволожске проходили медкомиссию, слушали лекции, ходили на лыжах, стреляли из мелкашек, учились ходить строем.
С Колькой вместе приписывалось много знакомых из Яблоновки и корпусов. С Дачи Долгорукова, кроме Кольки , было двое: Генка Чудак и Семен (Леха, Архип) Лавринович.
Ну, Чудак есть Чудак. С ним всегда что-нибудь смешное случалось. Анекдотичный случай с Чудаком произошел на медкомиссии. Невропатолог водил молоточком перед Генкиными глазами, ударял им по колену, проводил рукоятью крест-накрест по его груди, заставлял высунуть язык, вытянуть руки и с закрытыми глазами доставать указательными пальцами до кончика носа. Проделав все эти манипуляции над Генкой, он крякнул и сказал:
== Да-а... Под себя льете?
== Случается, == спокойно отвечал Чудак, == в основном, по праздникам: Новый год, Восьмое марта...
Врач недоуменно посмотрел на него поверх очков.
== Вам необходимо лечиться, == изрек он, == а вы так спокойно об этом говорите.
== Ну, так уж и "лечиться"... Что я == алкоголик? Я и так брошу. Все
засмеялись. Стало ясно, что Генка не понял вопроса. Уже тогда, в
военкомате Кольку спросили, где бы он хотел служить. Он ответил == на флоте.
== Но ведь там четыре года, на год больше?..
== Ну, так что ж?..
== Значит, море любишь?
== Да.
== А был ты в море?
== Нет...
Самым большим плаваньем для Кольки было == в Петродворец на катере от пристани "Площадь Декабристов".
== Я много читал о море.
О море он мечтал с детства, с первых рассказов Станюковича. Его тянуло в бескрайние морские просторы. Он бредил штормами, экзотическими странами. Но полюбил море только потом, находясь в море.
Из дневной школы после девятого класса ушел учиться на матроса Саша Матин. Через год он приходил в школу (Колька еще тогда в восьмом учился), показывал аттестат зрелости, полученный им в заочной школе моряков. Рассказывал, что собирается учиться дальше, на штурмана. Колька постеснялся спросить, как поступить в морскую школу. И было ему тогда только пятнадцать лет. Все равно бы никуда не взяли.
А вскоре после окончания школы уехал в Ригу учиться на судомеханическом факультете мореходного училища Феса. Он даже прислал Кольке письмо, в котором описал их занятия, подготовку к предстоящей первой плавательской практике.
Разбередил он Колькину душу. Ему для учебы в училище не хватало образования (он только поступил в десятый класс вечерней школы), а учиться в мореходной школе не хватало лет. Он уже ходил на улицу Двинскую, к Главным воротам морского торгового порта, узнавал условия приема.
Все получилось совсем неожиданно. После приезда со своей малой родины Колька догуливал последние три дня отпуска. Через три дня снова ожидалось: "Прогресс", Семен Васильевич, квадранты...
Случилось ему сопровождать своего сапернского друга Женю Малышева, поступившего работать на мясокомбинат, в военно-учетный стол комбината. ВУС мясокомбината находился в здании Московского райисполкома. Пока друг ходил по кабинетам, Колька сидел в приемной. Женька долго не выходил. Тогда Колька вышел на улицу размяться, стал просматривать на стенде "Ленинградскую Правду" и случайно прочитал, что в мореходную школу производится дополнительный набор на обучение специальностям матросов, кочегаров и машинистов паровых котлов. Мотористы, видно, уже полностью были набраны. До окончания набора, как и до выхода на работу, оставалось три дня.
Друга, конечно, он прозевал. Когда поднялся, долго еще ждал. Потом спросил в кабинете, где Женька долго находился, и ему ответили, что Малышев уже давно ушел. И Колька сразу поехал в моршколу.
Все необходимые документы он собрал за три дня. На работу вышел только для оформления расчета. Потом комиссия. А еще через неделю он был зачислен курсантом в третью учебную группу матросов Ленморшколы Балтийского Государственного морского пароходства.
Во время учебы в мореходной школе Колька чаще жил в Саперной, чем на Даче Долгорукова, дорога выходила немного короче. За год особых впечатлений о Даче Долгорукова не осталось.
22
А потом == бесконечные морские просторы. Первый теплоход == "Кисловодск". Первое плавание, первые впечатления: экзотическая Куба, чистота английских улиц, переход балластом (то есть, без груза) через Атлантику, деревянная Игарка. Город, о котором Колька знал еще в школе из учебника географии, крупнейший лесной порт, выглядел большой, но захудалой деревней. Деревянные улицы и покосившиеся неказистые домики вдоль них. Курить на улицах не разрешалось. По известным причинам. Фотографировать также. По неизвестным причинам.
В местной газете "Коммунист Заполярья" были опубликованы его стихи. Самые первые стихи он опубликовал в газете "Знамя Ленина", когда ездил в отпуск. Потом его публикации все чаще и чаще стали появляться нс страницах бассейновой газеты "Советская Балтика". Писать он не бросил. Море как бы внесло в его творчество свежую поэтическую струю. Поэзия его пропитывалась соленой морской романтикой. Помогали в написании стихов занятия в литературном объединении при ДК Первой Пятилетки, которые он посещал, будучи курсантом мореходной школы. Объединением руководил талантливый поэт Глеб Сергеевич Семенов. Занимался Колька всего один сезон, но получил много. В это время занимались у Семенова такие поэты, как Соснора, Кушнер, Городницкий, Галушко, Кучинский. Приходил на занятия и читал стихи издавший тогда первую книжку Лев
Мочалов. Попал Николай в это ЛИТО таким образом.
Пришел на встречу выпускников вечерней школы. Сразу зашел к Маргарите Николаевне. И в разговоре:
== Я теперь не одна. К нам после института поступил молодой преподаватель русского языка и литературы Саша Кушнер. Он тоже сочиняет стихи, и довольно хорошие.
Маргарита познакомила его с Кушнером, Кушнер с двумя товарищами, выступавшими на вечере встречи со стихами. Один из них был Александр Городницкий. В фойе во время перекура Колька прочитал им несколько своих стихотворений. Нашли, что можно его рекомендовать в их объединение. Дали адрес и время занятий. Плавание эти занятия прервало.
Уходил в первый рейс Николай в нерадостном настроении. Мать положили в онкологическую больницу. Сын навестил ее перед уходом в рейс. Она его благословила. С "Кисловодска" списывались в отпуск сразу несколько моряков. По его просьбе практикант ЛВИМУ кореец Борис Дегай навестил Александру Николаевну в больнице, чем она была очень тронута.
С приходом в Ленинград он шел в свой первый морской отпуск. Целый год он не был дома. Пришли ночью. Ждать до утра == никакого терпения. Таможенный автобус довез моряков до кинотеатра "Москва", где легче сесть на какой-либо последний трамвай. Но таковые уже прошли. А он даже толком не знал, где мать и сестры. Знал, что мать выписалась из больницы, но где она сейчас: в Саперной или на Даче Долгорукова?.. Ни туда, ни туда таксисты везти не соглашались. И поехал он на Лесной, к Науму. У Наума уже спали. Наумова друга встретили радостно, как своего сына. Утром он должен был поехать на судно, оформить отпуск, а затем, заехав на Лесной за вещами == домой. Но куда? Николай попросил Наума зайти после работы ( он все ездил работать на "Прогресс") на Дачу Долгорукова или в ясли, где работала мать, и узнать, куда ему ехать. Но о его приходе просил никому не говорить, узнать все разведывательно. Александру Николаевну Наум нашел в яслях. Не удалось ему, однако, обмануть материнского сердца. Сюрприза у сына не получилось.
Сюрприз получился для него. Когда он из порта прибыл к другу за вещами, все смотрели на него как-то странно, будто с каим ожиданием. Не успел он этого осознать, как сзади, откуда-то из-за занавески выскочила его мать и стала его обнимать, целовать, разглядывать. И, конечно же, плакать. У Бруков отметили его прибытие. Потом молодой моряк с матерью поехали в Саперную. Там, у дедушки с бабушкой находились и Юлька с Ольгой.
Мать рассказала Кольке последние новости о Даче Долгорукова. После отъезда из поселка второго потока переселенцев, жильцов червертого, пятого и шестого бараков переселили в освободившиеся комнаты первого, второго и третьего бараков. А их бараки и оба здания в конце поселка окружили колючей проволокой, переделали все под тюрьму и поселили заключенных с большими сроками. И все стали жить, как зеки. От колючей проволоки их отделяло полтора метра деревянного настила. Дорожка. По этой дорожке люди ходили по своим делам. Укатится мяч у ребенка за проволоку, тот хочет его достать, а охранник с вышки кричит:
== Уберите ребенка!
По ночам часто слышались автоматные очереди. Побеги. Все бараки: и тюрьма, и жилье вольных людей == окружили высоким сплошным частоколом. В нем имелись ворота на случай проезда машин. Ворота охранялись и были почти всегда закрыты. Единственная дырка шириною в две доски была у входа, на конце деревянной дорожки. Яблоновские и корпусовские шутники не раз заколачивали эту дырку досками. Идут люди на работу, а выход забит. Да и сама Дача Долгорукова числилась как спецучреждение, а не как населенный пункт. Баня и прачечная уже не функционировали, но общая система отопления действовала. Квартплату с жильцов не брали, и сама контора на Новгородской улице уже не существовала. Руководство ЛенГЭС торопило строителей со сдачей домов для поселения оставшихся за забором. И так в течении двух лет. Доски полов в бараках прогнили. Стекла окон были выбиты, окна затыкались подушками и одеялами. Люди
уже не расселиться мечтали, а наоборот, съезжались друг к другу для совместного проживания. В одной комнате с Александрой Николаевной и ее дочерьми в третьем бараке проживали еще три девушки. Веселее, экономнее, теплее.
Бывшие зеки из числа жильцов или те, у кого сидели близкие, кидали через забор заключенным запрещенное для передач: водку в мешочках с песком, чай, наркотики в сигаретах или конфетах. Конфликты с охранниками были постоянными.
Рассказывают, может это и брехня, будто в Мариинский Дворец, что на Исаакиевской площади, направлялась делегация из трех человек: многодетная блокадница Тамара, круглогодично не вылезавшая из своих валенок Анна Сегина и молодой, по-модному одетый (для контраста, что ли) Вася Кедык. Вася во время войны подростком был вывезен фашистами из оккупированной Украины и проживал в немецком концлагере довольно продолжительное время. Его речь трудно было представить без "майн либен фрейляйн", "зер гут", "ауфвидерзеен" и других расхожих немецких выражений. На прием к руководству попасть оказалось невозможным. А к "слугам руководства" с большим трудом через одну уборщицу, что провела их запасным ходом, они попали. Хотели узнать о перспективах еще не расселенных жителей Дачи Долгорукова, а узнали, как умеют грубить просителям в высоких соетских инстанциях. Все трое были выдворены оттуда с милицией, так как Сегина уже схватила чернильницу и намеревалась пустить ее в голову грубой чиновницы в доме на Исаакиевской.
Александра Николаевна с дочерьми чаще находились в Саперной. А в комнате оставалась баба Мотя. Много изменений и среди самих жильцов. Умер новый сосед, муж материной подруги = Калачев. По пьянке. Умерла Анна Сегина. Попал под поезд (шел из Песочной от больной матери по шпалам) Толя Блинов. Повесился сапожник и гитарист Юрка Малков. Застрелился Чудак. В третьем бараке их комната стала соседней с комнатой Колькиной матери. Чудак пришел с улицы, а мать его смотрела какое-то кино по телику у Калачевых. Чудак пришел хмурый.
== Пойдем домой.
== Сейчас, Гена, приду...
== Иди скорей...
== Ну, Генка, ну, право слово, чудак... Дай кино-то досмотреть.
== А то застрелюсь...
== Ну, иди, иди, сейчас приду.
Генка ушел, а минут через пятнадцать грянул выстрел. Первой прибежала в его комнату из соседней баба Мотя, за ней = Генкина мать и другие соседи. Генка полулежал, откинувшись, на диване. Все лицо и грудь были в крови. Здесь же валялось ружье. Правая нога Генки была разута. Он стрелял себе в рот.
Новости были далеко не из приятных. Как люди жили?!. Лично Николай за время работы в пароходстве всего несколько раз ночевал на Даче Долгорукова. Один раз в сплошном окружении женского пола: три жилички, сестры, мать и баба Мотя. Он храпел и сквозь сон слышал, как над ним дружно все смеялись.
== Вот тебе и поэт... Моряк... Ну, почему же так храпит он? Не
просыпаясь, моряк в рифму отвечал: == Он весь романтикой пропитан.
И снова == смех... Потом == затишье... Потом == храп. Храпеть было от
чего. Они с Толиком Беленьким выпили бутылку "Старки". Девчонки пить наотрез отказались, мать с бабой Мотей пригубили по полстопочке, а мужчины уже затемно "бегали" в дежурный магазин, аж за Невой, на Тульском переулке, где отоварились двумя (на всякий случай) бутылками "Ерофеича" и тремястами граммов грудинки.
Позднее, перед самым переездом, Николай жил в бараке в отдельной комнате (свободные комнаты были в избытке) с молодой супругой целую неделю. "Медовую" неделю.
Там же ему довелось услышать свое первое выступление по радио == стихи. По обычному репродуктору == выступление Хрущева. Николая кто-то из соседей "поймал" по радиоприемнику. Все, кто имел приемники, настроились на нужную волну и включили их на полную мощность. А Хрущева == выключили. На всю секцию раздавался молодой звонкий голос: "Мы живем, на волнах качаясь..." Соседям Николай Сергеевич был дороже, чем "дорогой Никита Сергеевич". Николай был свой.
23
Четырнадцать моряков Балтийского пароходства направлялись в командировку в Турку (Финляндия) на приемку нового теплохода. Отъезжающие и провожающие собрались на Финляндском вокзале. Друг друга не знали. Ждали старшего. Старший появился возбужденный, так что его не сразу и поняли: надо ехать на Московский вокзал, так как поезда на Финляндию идут оттуда.
К поезду успели во-время. Стало понятно, почему с Московского, когда увидели проплывающую за окном Дачу Долгорукова. С наружной стороны дачинского высокого забора бегали какие-то незнакомые подростки, повидимому, дети жильцов, приехавших на Дачу Долгорукова в последние годы. Вот они остановились и провожают глазами поезд, по традиции полагая, что поезд этот == правительственный.
Николай подумал, что сюда уж он более не вернется, а возвратится в Ленинград уже в новый адрес, который он пока еще не знал.
== До свидания, Дача Долгорукова. Нет, прощай!..
Но через год он вернулся на старый адрес.
А все-таки здорово, что он сам участвовал в переезде на новое место жительства.
В ожидании машины волновались все: мать, сестры, молодая жена Николая Лиля (полное имя Лидия), красивая и, как все красавицы, не совсем серьезная женщина. Перевозить их должен был по случайному совпадению тот же шофер, зять Витьки Лебедева, который перевозил Наумову семью. Машина подъехала к коридорному окну барака, через которое удобнее было грузить немудреную мебель и другие нехитрые пожитки. Неожиданно в окне появилась улыбающаяся физиономия Наума.
== Привет!.. А ты как здесь?..
== Да вот, приехал сопроводить друга на новое место жительства. Ты же меня провожал... Помнишь?
== Конечно, помню. Но как ты узнал-то?
А узнал Наум совершенно случайно. Встретил на улице машину Лебедева зятя. Тот ему и рассказал, что перевозит друга на улицу Маршала Говорова. Разумеется, согласился взять Наума с собой. Вот он и явился.
Настроение было радостное. И все-таки было немножко грустно. Ведь на Даче Долгорукова прожита значительная часть их жизни. Весь переходный период, от подростка до взрослого человека...
Дом, в который въезжала семья Александры Николаевны, частично уже был заселен. В первой парадной, где была их квартира, уже жили Галка Бычкова с матерью, бывший управдом Шабасов с семьей, гитарист Васька Данилов с женой и маленьким сынишкой и множество других, так хорошо знакомых по Даче Долгорукова людей. Выгружались быстро, оперативно. Да и выгружать-то было особенно нечего. Вновь прибывших встречали новые соседи == все старые знакомые.
Наум рассказывал бывшим соседям по Даче Долгорукова, как они живут на Лесном. Искренне удивлялся:
Это надо же, прожить два года почти в тюрьме. Нам все же повезло, выехали раньше.
== Если уж откровенно говорить, == это Иван Титов, то я не два, а все восемь лет прожил, как в тюрьме.
А Кедык его поддержал:
== У нас в неметчине тоже такие бараки были. Даже планировка похожая. И плита такая же на кухне, и умывальники...
== Тогда, выходит, я пятнадцать лет отмотал? Семь == в крытой и восемь в дачинских бараках?.. == заржал Карась, маленький и крепко скроенный мужичок. Из-за него когда-то его будущая жена Тоська (Карасиха) бросалась под поезд и ей отрезало руку, за что получила и второе прозвище == Анна Каренина.
Карась заржал так заразительно, что засмеялись все.
== А я, == высказался вдруг молчавший все время пятидесятидвухлетний тесть Николая Михаил Гаврилович, не судимый и никогда не живший на Даче Долгорукова, == сорок пять лет прожил в тюрьме.
И никто не засмеялся. Может быть не поняли смысла сказанного. На
дворе стоял май 1962 года.
ЖЕНЬКА МАЛЫШЕВ И ДРУГИЕ
1
Приехали Малышевы в Саперную из далекой Вологодской деревни Верхоглядово, что в трех километров от районного центра == Череповца. Деревня состояла из тридцати дворов, расположенных на берегу безымянной речушки.
Не в ту Саперную, что финскими домиками протянулась вдоль Шлиссельбургского шоссе возле железнодорожной станции Саперная, а в ту, что шла вглубь от шоссе к самой Неве. Поселок раскинулся на небольшом пространстве неподалеку от разрушенных войной высоких кирпичных зданий. Здесь военнопленными немцами был построен асфальто-бетонный завод (АБЗ) и рядом с заводом = барачный поселок. Кроме асфальто-бетонного завода в поселке функционировали автоколонна и дорожно-эксплуатационный участок (ДЭУ). Из жилых строений не барачного типа были несколько частных домиков на берегу Невы, каменное здание ДЭУ и так называемый "собачник". Ранее в этом домике жили солдаты-кинологи. Они ухаживали за собаками, готовили для них пищу, кормили их. С 1955 года в "собачнике" поселились дедушка с бабушкой Женькиного друга Кольки.
В детстве Женька воспитывался без отца, меньше с матерью, чем с бабушкой и дедушкой. Когда они с матерью приехали в Саперную, то с дедом и бабкой оставались Женькины младшие брат и сестра. После смерти бабушки и они приехали к матери. Своих потомков изредка навещал дед Маркел, невысокий, но крепкий, жилистый мужик. Женька любил деда и скучал по нему. И вообще он первое время здорово тосковал по своей деревне и по маленькой безымянной речке.