== Все равно они не имеют право самовольно занимать жилье. Больше
Шабасова уже никто не слышал. Александра Николаевна, до этого
старавшаяся держаться спокойно, сорвалась с места и, наскакивая на управдома, вроде наседки, защищавшей гнездо от коршуна, угрожающе закричала:
== Это кто жулье?! Это я жулье? Честно и терпеливо ожидающая своей очереди на расселение?.. Да не найдется человек, который мог бы что плохое сказать обо мне. Словами бы поаккуратнее бросались, товарищ управдом. А то я найду управу и на управдома. Ишь ты... Власть, значит, можно жульем обзывать... Вы мне еще ответите за "жулье".
Несчастный управдом, пытавшийся возразить, что он сказал не "жулье", а "жилье", совсем не был слышен за шумом сочувствующик Колькиной матери соседей. Наконец, уразумев, что ему лучше ретироваться, он так и поступил, махнув рукой. Вслед за ним удалился и его молчаливый спутник. Через день Колькина семья была уже официально прописана в отдельной комнате. управдом их больше не беспокоил.
Это уже была своя комната, а не общая. Окно комнаты выходило не на улицу, а на "зады". Из него виднелось хозяйство четырнадцатого барака, стоявшего на отшибе. Жильцов этого барака знали хуже, чем жителей других бараков. Среди пацанов были известны Леша Дмитриев, Эдик Капустин и уже знакомый нам Масло. Леша был из переростков и "добивал" седьмой класс, чтобы получить семилетнее образование и пойти работать. Это был человек с юмором. Мог при случае посмеяться и над собой. Страстный охотник, мог и приврать в разговоре про охоту. Любил иностранные слова, и на обертке учебника по физике надписывал не "Физика", а "Фюзис".
Эдик Капустин был известен в поселке и в школе: однажды, наученный Вовкой Потемой (один из детей Потемкиных, живших в своем доме по соседству с бараками) он покупал в школьном буфете сто граммов "сифилисных конфеток".
Масло, можно сказать, даже был знаменит. Проиграв в карты, сбежал от получения щелбанов (щелчков в лоб). А когда "победители" стали его преследовать, убежал с котлована, где играли в карты, в одних трусах домой. Поскольку мать была на работе, а ключ от комнаты == в брюках, что с рубашкой остались на берегу котлована, он залез к себе в комнату через форточку, там лег на диван и заснул. К приходу с работы матери на котловане была найдена одежда ее сына. Несколько человек ныряли и ходили по котловану, разыскивая утопленника. Мать выла и рвала на себе волосы, наблюдая за поисками ее чада. Когда ее привели домой и помогли открыть дверь, она, увидев на диване свернувшегося калачиком сына, потеряла сознание.
Леша Дмитриев контактировал с пацанами только в школе и только по вопросам учебы. По возрасту у него была "своя компания". Иногда их видели вместе с Потемой, но только иногда. У Потемы был свой особый мир. Он верховодил податливыми пацанами. Заставлял их подворовывать дома разные вещи и приносить ему своеобразную дань. Пацаны его побаивались, но "шестерить" соглашались делеко не все. Мастюк одно время был у него "шестеркой". Когда они появлялись вместе среди пацанов, были похожи на Шер-хана с его угодливым другом шакалом из "Маугли". Если кто посильнее наступал на Мастюка или угрожал ему, тот говорил:== Скажу Потеме, он тебе даст...
Потемкиных, кроме тети Наташи (матери Потемы) и его сестры Муси, любовью не жаловали. Старик Потемкин был не только суров, но и жесток. Говорили, что он убивает собак, чтобы собачьим жиром лечить туберкулез. Колькина Дозора, любимца ребятишек, неожиданно пропавшего, так и не смогли найти.
13
Большую радость приносили на Дачу Долгорукова праздники. Крупные праздники: и советские , и религиозные, == отмечались всем поселком. Зимние: Новый год, Рождество, крещение = сопровождались колядованием, гаданиями, по дворам ходили ряженые, которые пели и плясали под гармошку и балалайку. Из летних наиболее впечатляющими были пасхальные гуляния, особенно, если пасха выдавалась поздняя. Катали яйца, христосовались, играли в карты, в лото. Ходили пьяные в обнимку и горланили песни. То у одного, то у другого барака в окружении болельщиков выделывали номера дачинские плясуны. Без драк не обходилось. Даже говорили: "Что это за праздник, никому и морду не набили". И все это под аккомпонемент гармошки.
Гармонистов было много. Каждый играл по-своему. В каждой секции имелся свой гармонист. А в Колькиной == аж целых три: дядя Коля Шаров, Иван Анищенко и Колька. Играли так себе, но окружающим нравилось. Неплохо играл рыжеватый железнодорожник Саша Иванов. Он играл и сам пел. Всем была знакома манера его игры и любимая припевка: "Хулиган-мальчишка я, не любят девушки меня".
Воистину талантом-самородком был молодой гармонист Васька Орехов. Ах, как он играл!.. Гармонь сама так и выговаривала мелодию, заставляя и петь, и плясать. Совсем молоденький парнишка, сначала, как девушка, стеснительный, он в короткое время вырос в здорового кудрявого мужика-бугая и напоминал своего былинного тезку Буслаева. Причем, не только внешностью, но и поведением. Угощали, хвалили == это и сделало свое дело. Васька стал пить. А пьяный он становился буяном и забиякой. Так и пошло: где Васька, там и драка. Жалко было, когда он получил срок, но получил он его по заслугам. И все же позднее во время любого гуляния вспоминали отчаянного гармониста Ваську Орехова.
Были и свои певцы. Среди пацанов чемпионом по частушкам был паренек с Волги. Частушек он знал столько, что и не запомнить. Штук пятьдесят было толко начинающихся словами "на горе стоит точило". Целые частушечные циклы. Потом он с родителями куда-то переехал, обогатив своим фольклором дачинских ребят.
На Даче Долгорукова было много талантов. Из них и возникла тогда художественная самодеятельность. В нее вошли люди самого различного возраста и профессий: аккордеонист и речевик Боря Патокин и его жена певица Оля Невская, плясуны Нина Клепова и корпусовский Коля Соколов, прекрасный исполнитель интермедий Толя Блинов и Юра Якубенко. Колька тоже участвовал в сценках, читал стихи и басни, вел конферанс. Самой молоденькой была Валя Полушкина, десятилетняя красавица-чтица. Она была "гвоздем программы". Таково было ядро дачинской художественной самодеятельности.
К этому времени клуб находился уже не во втором бараке, а в доме, где раньше размещались детские ясли. Теперь ясли функционировали в корпусах. Кино "крутила" одна из постоянных Яшиных помощниц Аня по
прозвищу Клуха. В новом клубе имелся биллиард, возле которого подростки да и молодежь постарше проводили свой постоянный досуг, оставив на городки и даже футбол совсем мало времени. Завклубом была молодая и симпатичная женщина Галя, за которой ухаживал рубаха-парень Мишка Васильев. Если ему надо было срочно уединиться с Галиной, он просто выгонял всех из биллиардной и уединялся. Репетиции он не разгонял. Репетировали, как уже говорилось, не только молодежь, но и солидные взрослые люди.
Репетировать приходилось много. Штатного руководителя не было. Все прислушивались к мудрым советам старшего и опытного самодеятельного артиста Бори Патокина.
Не все было гладко со сборами на репетиции: работа, учеба, всякие другие заморочки... Но зато какое удовольствие получали дачинские артисты, когда их выступления сопровождались бурными аплодисментами переполненного зрителями зала!..
Как-то Кольку по предложению Клеповой пригласили участвовать в праздничном концерте артели инвалидов "Прогресс". Репетировали в цехе ювелирных изделий. Заводилой был заместитель начальника этого цеха Марк Моисеевич Лещинский. С тех пор самодеятельность сопутствовала Кольке всю жизнь.
14
Колька, уже имевший опыт организации художественной самодеятельности, принимал участие в работе корпусовских студенческих агитбригад. Там были талантливые веселые ребята. Главных не было, но большим авторитетом пользовался будущий юрист( кстати, будущий муж Люси, сестры Клеповой Риммы) Колькин тезка по имени и отчеству Коля Гребенкин. Когда выяснилось, что в коллективе два Николая, то одного решили звать Коля, а второго == Гребенкина == Николай Сергеевич. Узнав же, что оба они == Сергеевичи, стали звать: Коля Большой и Коля Маленький. Первый уже заканчивал юридический факультет, а второй еще только заканчивал школу. В школе он стал главным закоперщиком по подготовке концертов для школьников. Однажды к участию в концерте он привлек своего друга Наума. В школе == вместе, дома == рядом... Репетировать удобно. Особенно парный конферанс, на предмет чего Колька и агитировал друга. Тот сначала ни в какую не соглашался, но постепенно, посещая репетиции, как бы втягивался в них сам, переживал, советовал делать так-то, а не так... Колька сам написал текст конферанса. Начать и закончить концерт предполагалось куплетами, написанными на мотив блатной песни "Гоп со смыком". Эту мелодию знала вся школа и вся Дача Долгорукова. Школьная цензура куплеты пропустила. Концерт понравился. Ребят поздравляли товарищи, учителя. Стыдновато постановщиеам стало потом, несколько лет спустя, когда они, повзрослев, вспоминали этот концерт, запоздало краснея, не так от многих натяжек в его организации, как от того, что пели (дети!) на блатной мотив.
Кольку в школе знали не только по самодеятельности. Он был членом учкома с шестого класса. Учился хорошо, но занятиями себя особенно не утруждал. Любил литературу и историю.
Когда Колька перешел в восьмой класс, для старшеклассников было введено обучение труду на промышленном предприятии. Их класс каждый четверг ходил на завод "Почтовый ящик == 501" (или, как его называли, "Приборстрой"), что у Большого Охтенского моста, где они осваивали основы токарного, слесарного и столярного дела, по очереди. В девятом классе занятия продолжались, только уже по одной специальности, кто какую выбрал: токаря, слесаря или столяра. Колька выбрал специальность слесаря. Все осваивалось по порядку: промывка деталей, шабровка, заточка инструмента, работа на тисках ножовкой и напильником, работа с отверткой и разными ключами, основы разметки, керновка и сверление, работа с электроинструментом.
Домой молодой слесарь приходил усталый (особенно после шабровки) и деловито-серьезный. Свободного времени было мало. Одно время он сблизился с Эдиком Гуревичем. Он был постарше Кольки, ни с кем дружбы не заводил, занимался тяжелой атлетикой == гиря, штанга. Готовился к
поступлению в технологический или в холодильный институт. Колька же мечтал стать моряком или пойти на филологический факультет. Правда, под влиянием школьного друга Толи Ходина подавал документы после седьмого класса в военно-механический техникум при Государственном оптико-механическом заводе (ГОМЗ), но в знак солидарности, когда Толя не сдал математику, забрал назад свои документы. А после этого облегченно вздохнул: идти надо туда, куда тянешься душой. А Эдик превосходно ориентировался в животном и растительном мире, к удивлению учителей зоологии разбирался во всех видах и подвидах пресмыкающихся... А собирался поступать в холодильный...
Эдик неплохо играл в шахматы и шашки. Он жил в третьем бараке с матерью Идой Григорьевной, заведующей детским садом, всеми уважаемой на Даче Долгорукова женщиной, и старенькой бабушкой. Друзьями Колька и Эдик не стали. Эдик в поселке считался примерным парнем, а дома, если мать не слышит, обзывал свою старую бабку самыми грязными словами. Ходить к нему Колька вскоре не стал.
А по школе ходили слухи, что она снова станет восьмилеткой. Многие после семи классов шли работать. Большинство учеников были из малообеспеченных семей. Родительский комитет регулярно выделял кому-либо из бедных материальную помощь. Такую помощь, кажется, в шестом классе выделили и Кольке == валенки. Колька расплакался навзрыд. Хоть и благодарен был за валенки, но не взял. Стыдно было ходить в бедных. Все это определяло будущее школьников. Более половины Колькиных одноклассников решили пойти работать после девятого класса. Отличник в классе был один == Боря Халиманович. К учебе относился серьезно. Успехов добивался не зубрежкой а умелой организацией послешкольного времени. Даже он склонялся к мысли идти на завод, а учебу продолжать в вечерней школе и так далее. А уж другими ( подавляющее большинство были троечниками) и сам Бог велел идти на производство.
Решающее слово сказалось практикой. С началом летних каникул для успешно посещающих практические занятия на заводе, организовывалась месячная практика == на весь июнь. Работали по освоенной за год специальности по четыре часа в день, кроме воскресенья. Трудились бесплатно, но в конце практики сдавали техминимум и получали первый рабочий разряд. Третий (тогда низший) разряд слесаря-ремонтника получил и Колька. После этого он, не раздумывая, забрал документы в школе и стал устраиваться на работу. Надо было помогать матери. А учиться можно было без отрыва от производства.
В вечернюю школу документы принимали уже с июля, но среди документов должна быть справка с места работы. Пока Колькина мать находилась в отпуске в Саперной, он, не теряя времени (а вдруг мать не согласится, чтобы он шел работать, не закончив последнего класса), ходил по охтенским предприятиям в поисках работы. На пятьсот первом == далеко, это не позволило бы нормально учиться. А на "Прогрессе" == в самый раз. Ходатаем Кольки по его оформлению на "Прогресс" был Иван Титов, который вместе с Виктором Лебедевым готовил Кольку к сдаче на разряд. Но устроиться на "Прогресс" оказалось сложнее, чем думалось. В артели низшим разрядом слесаря был четвертый, а учеником могли взять, равно, как и на другую работу, только инвалида. Помог Марк Моисеевич. Он уговорил руководство "Прогресса" взять его в свой цех слесарем-ремонтником четвертого разряда, а до сдачи на четвертый разряд должны были оплачивать по третьему.
Так Колька стал рабочим. В тот день, когда Александра Николаевна возвратилась из Саперной, он пришел домой, отработав первую смену. Мать все поняла правильно.
Ремонтником Колька проработал всего месяц, в связи с производственной необходимомтью его перевели слесарем-настройщиком квадрантов для обработки камней на шлифовальных и полировальных станках. На этой работе находился старый слесарь Семен Васильевич, мастер своего дела, инвалид (дырка в ноге) и бесшабашный любитель спиртного. Впрочем, по-отчеству его величало только начальство. Остальные звали его просто Семеном.
== Мне начальство говорит: "Золотые у тебя руки, Васильевич, а вот горло, извини, говенное". А ведь мать-покойница мне тоже самое
говорила всегда... == и из синих его глаз одна за другой стекали крупные слезы и капали на синий, как и глаза, комбинезон. Ему-то в помощь и определили шестнадцатилетнего слесаренка.
15
Конец июля и всю первую половину августа Колька провел в колхозе в Лемболове. Шефская помощь города селу. Сенокос.
Сначала всех помощников распределили с граблями и вилами по бригадам, но народу набиралось много, а косарей не хватало. Трое из артельных умели косить, в том числе и Колька. После проверки качества их работы всех троих зачислили в косари. Не хватало специалиста для работы на конных граблях. Запрягать и распрягать лошадь из городских умели только двое: Володя Старцев, по кличке Дед, и Колька. Конных граблей имелось двое, и Колька с удовольствием из косарей (напросился на свою шею) пошел на "сидячую" работу.
Жили в трех шатрах == больших палатках. В одной = колхозники, в ней же размещалась кухонная утварь. В другой = женщины. В третьей == мужчины. В мужской из колхозников был только Коля Рямзин, местный анекдотист. Второй из колхозников работал на косилке, ночевал с женой-поварихой в первой палатке. С ними жили еще две пожилые колхозницы. Всего колхозников было пять человек, а помощников == двадцать два (десять мужиков и двенадцать баб).
Работали от росы и до темна, благо в августе не было белых ночей. Сенокосные угодья располагались между лесными, и темнело уже в семь часов вечера. Ели дважды: плотно завтракали в половине восьмого утра и плотно ужинали в половине восьмого вечера. Примерно в два часа дня развозили по участками компот (или кофе, чай) с бутербродами (большой кусок хлеба с ложкой тушонки). На голод никто не жаловался. Два раза в месяц отпускали домой == помыться, сменить белье и просто отдохнуть.
Работа Кольке была по душе. Единственное неудобство = сидение граблей металлическое, задницу набивает, а подстелить ничего нельзя == наклонное, спадает. Да однажды в жаркую пору слепни, как очумели, парню не давали покоя, а уж о лошади и говорить нечего. Они ее допекли, и Гашетка (так звали лошадь) понесла, только стальные зубы граблей громко стучали за Колькиной спиной. Гашетка так мчалась, что маленькая березка, на которую она наскочила дугой, согнулась и, резко выпрямившись, очутилась между лошадью и оглоблей. Колька чуть не вылетел из сиденья. Попытки освободиться от березки результатов не давали. Пришлось распрягать Гашетку да с ласковыми приговорами, отгоняя назойливых слепней и соблазняя кусочками сахара, снова запрягать ее.
Зато какое счастье в вечерней прохладе проехать верхом до озерка, почистить лошадку, попоить ее и, вернувшись, предоставить и ей отдых до следующего утра. Иногда это счастье уступали пришедшим навестить родителей колхозным подросткам.
В дождливую погоду редко кто высовывался из палаток. Разве что заядлые грибники. Те уходили надолго. Возвращались мокрые, но счастливые, независимо от успеха.
В нескольких километров от лагеря косарей располагалась войсковая часть, вернее, точка == в палатке жили десять солдат и один сверхсрочник. По вечерам свободные от службы солдатики навещали артельных девчат. Парочками далеко уходить не давали старшие строгие подруги. Встречи происходили в палатке да около палатки, короче, на глазах.
Как-то к очередному их посещению женщины нарядили Кольку девушкой. Получилось неплохо. Поменьше говорить, побольше стесняться... А что?.. Молодой, гладкокожий да розовощекий... Тем более, все ходили в резиновых сапогах. Покрыли Колькину голову косынкой, надели на него платье, а сверх платья кофту и == девушка готова. Помазали ему духами за ушами, попудрили носик == для дамского запаха... И порядок. Один
солдатик ни на шаг не отставал, ласковые слова говорил. Сначала Колька еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, но потом вошел в роль. Все обнимания и попытки поцелуя он стойко выносил, терпеливо отбиваясь от ухажера. После руки долго болели, а Колька думал: как же это женщины-то не устают отбиваться?.. Несколько парочек сидело в палатке. Колька вдруг почувствовал, что рука солдатика настырно лезла туда, где у него под чужим женским платьем находилось свое личное, чисто мужское. Он не выдержал и сказал громко (для всех) басовитым юношеским голосом:
== Ты, служивый, поосторожней, не шуруй так ретиво, а то я могу и рассердиться.
Девки заржали сразу, затем дошло и до солдат. Незадачливый ухажер сидел с открытым ртом. Больше он в гости не приходил.
Во второй половине августа Колька возвратился к своим квадрантам, к верстаку, к газовым горелкам, к Семену Васильевичу. Однообразие рабочих дней описывать нет необходимости. В артели не было таких дисциплинарных строгостей, как на "Приборстрое", и сами рабочие говорили про свое предприятие: "Шарага есть шарага". Пили в больную голову. Пьяные вырубались на своих рабочих местах, многие уползали спать на двор артельного хлама, где валялась огромная, во весь рост статуя Сталина. Говорили: "Пойду, прилягу с любимым вождем". Пьяные работали и на станках. Имели место случаи травм. Когда напивался Семен, чтобы бедолагу не засекли спящим, его ставили лицом к верстаку, а к цеху спиной, намертво закручивали грудь комбинезона в тиски, и так он мог стоять довольно долго. Сможет сам освободиться от тисков == значит, трезвый.
С работой Колька освоился быстро. Сдал на четвертый разряд. Все, как положено. Поступил в десятый класс школы рабочей молодежи (ШРМ-66). В первые же дни учебы он понял, что учиться и работать намного труднее, чем просто учиться. Усталость, недосып... Но вскоре привык. В школе было два десятых класса. Любимую Колькой литературу преподавала директор школы Маргарита Николаевна. Замечательный человек. Учащиеся вечерней школы выпускали стенгазету, устраивали диспуты, участвовали в организованной директором художественной самодеятельности. Да что говорить?.. Только из одного десятого класса (где учился Колька) двое вечерников закончили школу с медалями: Юрий Аксентон и Павел Маслобоев. Это уже говорило о многом.
16
Имелись все условия для успешного окончания школы. Но... "Она пришла, как к рифме "вновь"..." Да. Именно в таком возрасте это и случается впервые.
Она жила с матерью в третьем бараке. Училась в техникуме. Девушка, как многие, но танцам предпочитала прогулки с подругами под ручки вечерней порой. Среди ее подружек были сестры Голубевы, одна из которых училась в медицинском училище. В связи с этим обстоятельством Наум при встрече с подружками шутовски раскланивался и кричал:
== Привет, медзицина, == именно так, дзенькая, он произносил слово "медицина".
Кольку девушки не интересовали вообще. Но тут что-то у него вроде перевернулось внутри. Стоит девчонка перед глазами == и все. Не то, чтобы красавица, она особенно не выделялась среди подруг, но было в ней что-то такое, от чего Кольке не спалось по ночам. Она была старше его на пять лет. Казалось, это должно было образумить мальчишку, но разум оправдывал чувства. Находились желаемые примеры... Она-то Кольку не замечала. Никто, даже Наум, не знали о Колькиных чувствах. Но Наум как будто бы о чем-то догадывался. Потом об этом знали все на Даче Долгорукова. Но пока эти чувства разливались в Колькином сердце, как бурная река в половодье, неукротимая, но еще не вышедшая из берегов.
А звали ее Кармен. Русая, немного рыжеватая, со светлыми глазами, она
даже отдаленно не напоминала испанку. В 1937 году ее мама (тетя Шура), беременная ей, следовала на пароходе в один из черноморских портов. На палубе находились испанские беженцы, некоторые из них были ранены. Одна девочка от тяжелых ранений скончалась на руках у плачущей матери, которая, не веря в смерть ребенка, все качала на руках, прижимая к груди еще не остывший трупик, приговаривая:
== О, Кармен... О, Кармен, миамор...
Погибшую девочку звали Кармен, и тетя Шура решила, если у нее родится девочка, назвать ее в честь этой маленькой испанки.
Надежды на взаимность у Кольки не было никакой, и грусти его не было берегов. Ко времени этого "несчастного случая" он был уже вполне оформившимся юношей. Писал стихи, запоем читал Есенина, что еще больше влияло на состояние его влюбленной натуры. Во время праздничных застолий, на вечеринках он уже не выплескивал водку под стол, а пил наравне со всеми. После первой получки по возвращении из колхоза Колька, следуя "мудрому" совету Семена, решил "обмыть это дело". "Обмывали" на ящиках для картошки, оставшихся на поле, через дорогу от забора родной артели, после культивации. Кроме Кольки и Семена были еще двое слесарей-наладчиков (они же и бригадиры станочников). Сначала было хорошо, весело, потом стало кружиться небо, а земля куда-то убегала из== под ставших вдруг ватными Колькиных ног. А дома было совсем плохо: упреки матери, чувство вины перед ней, пропитые полполучки и отвратительное состояние. Долго после этого Колька видеть не мог, как пьют мужики, а потом == случай за случаем... И пристрастился парень к "зеленому змию". Однако, с этим пристрастием он все же справился с помощью непьющих друзей, атмосферы вечерней школы и своей первой любви. Кармен терпеть не могла пьяных. "Терпеть ненавижу", == говорила она. И Колька это знал.
Раскрытие его сердечной тайны произошло неожиданно. Как-то в состоянии глубокой душевной муки дачинский Ромео лезвием безопасной бритвы вырезал на руке слово "Кармен". Дома никого не было. Кровь лилась ручьями, и остановить ее не было никакой возможности. Он бегал в умывальник, держал руку под струей холодной воды, пытался сам себе перевязать рану, но не получалось. Все это делалось украдкой от соседей. Но вот Нинка Однобурцева увидела его в умывальнике с окровавленными тряпками и оказала первую помощь. Что произошло, он ей не рассказал, но слухи о порезанной кисти руки, словно тараканы, поползли по Даче Долгорукова. Только на настоятельные распросы Наума Колька под строгим секретом рассказал все. А за сутки до этого он осмелился и отправил Кармен послание, вернее, не послание, а стихотворение о любви, которое заканчивалось словами:
"Имя на руке зарубцевалось,
Но навек осталась боль в груди".
Это послание все же было написано с опозданием: Кармен только-только начала встречаться с отслужившим в армии Адиком Якубенко. Соперник был Колькой уважаем.
Потом откровенный разговор с Кармен... Неоднократные объяснения с Адиком. Редкие встречи. То затухающая, то разгорающаяся, как уголек, надежда.
Буквально все, кроме Наума, осуждали Колькино, как они полагали, увлечение. Их логика == логика бесчувственных людей == Кольке была непонятна.
Семья Кармен одной из первых выехала из Дачи Долгорукова на новое место жительства. Они переехали на проспект Энгельса, в старый кирпичный дом под номером семь. Ее соседями по квартире стали бывшие Колькины соседи Котвицкие. И Колька, и Адик продолжали ездить на Энгельса за взаимностью. Иногда оба возвращались на одном трамвае, но в разных концах вагона. Нет взаимности. Настроение обоих == ниже нормы. Особенно у Кольки: помимо неразделенной любви на его настроение влияло и то обстоятельство, что он разрушает возможное счастье Кармен и Адика. Но что он мог с собой поделать?.. Он понимал и "насильно мил не будешь", и "за любовь надо бороться". Он просто хотел видеть
Шабасова уже никто не слышал. Александра Николаевна, до этого
старавшаяся держаться спокойно, сорвалась с места и, наскакивая на управдома, вроде наседки, защищавшей гнездо от коршуна, угрожающе закричала:
== Это кто жулье?! Это я жулье? Честно и терпеливо ожидающая своей очереди на расселение?.. Да не найдется человек, который мог бы что плохое сказать обо мне. Словами бы поаккуратнее бросались, товарищ управдом. А то я найду управу и на управдома. Ишь ты... Власть, значит, можно жульем обзывать... Вы мне еще ответите за "жулье".
Несчастный управдом, пытавшийся возразить, что он сказал не "жулье", а "жилье", совсем не был слышен за шумом сочувствующик Колькиной матери соседей. Наконец, уразумев, что ему лучше ретироваться, он так и поступил, махнув рукой. Вслед за ним удалился и его молчаливый спутник. Через день Колькина семья была уже официально прописана в отдельной комнате. управдом их больше не беспокоил.
Это уже была своя комната, а не общая. Окно комнаты выходило не на улицу, а на "зады". Из него виднелось хозяйство четырнадцатого барака, стоявшего на отшибе. Жильцов этого барака знали хуже, чем жителей других бараков. Среди пацанов были известны Леша Дмитриев, Эдик Капустин и уже знакомый нам Масло. Леша был из переростков и "добивал" седьмой класс, чтобы получить семилетнее образование и пойти работать. Это был человек с юмором. Мог при случае посмеяться и над собой. Страстный охотник, мог и приврать в разговоре про охоту. Любил иностранные слова, и на обертке учебника по физике надписывал не "Физика", а "Фюзис".
Эдик Капустин был известен в поселке и в школе: однажды, наученный Вовкой Потемой (один из детей Потемкиных, живших в своем доме по соседству с бараками) он покупал в школьном буфете сто граммов "сифилисных конфеток".
Масло, можно сказать, даже был знаменит. Проиграв в карты, сбежал от получения щелбанов (щелчков в лоб). А когда "победители" стали его преследовать, убежал с котлована, где играли в карты, в одних трусах домой. Поскольку мать была на работе, а ключ от комнаты == в брюках, что с рубашкой остались на берегу котлована, он залез к себе в комнату через форточку, там лег на диван и заснул. К приходу с работы матери на котловане была найдена одежда ее сына. Несколько человек ныряли и ходили по котловану, разыскивая утопленника. Мать выла и рвала на себе волосы, наблюдая за поисками ее чада. Когда ее привели домой и помогли открыть дверь, она, увидев на диване свернувшегося калачиком сына, потеряла сознание.
Леша Дмитриев контактировал с пацанами только в школе и только по вопросам учебы. По возрасту у него была "своя компания". Иногда их видели вместе с Потемой, но только иногда. У Потемы был свой особый мир. Он верховодил податливыми пацанами. Заставлял их подворовывать дома разные вещи и приносить ему своеобразную дань. Пацаны его побаивались, но "шестерить" соглашались делеко не все. Мастюк одно время был у него "шестеркой". Когда они появлялись вместе среди пацанов, были похожи на Шер-хана с его угодливым другом шакалом из "Маугли". Если кто посильнее наступал на Мастюка или угрожал ему, тот говорил:== Скажу Потеме, он тебе даст...
Потемкиных, кроме тети Наташи (матери Потемы) и его сестры Муси, любовью не жаловали. Старик Потемкин был не только суров, но и жесток. Говорили, что он убивает собак, чтобы собачьим жиром лечить туберкулез. Колькина Дозора, любимца ребятишек, неожиданно пропавшего, так и не смогли найти.
13
Большую радость приносили на Дачу Долгорукова праздники. Крупные праздники: и советские , и религиозные, == отмечались всем поселком. Зимние: Новый год, Рождество, крещение = сопровождались колядованием, гаданиями, по дворам ходили ряженые, которые пели и плясали под гармошку и балалайку. Из летних наиболее впечатляющими были пасхальные гуляния, особенно, если пасха выдавалась поздняя. Катали яйца, христосовались, играли в карты, в лото. Ходили пьяные в обнимку и горланили песни. То у одного, то у другого барака в окружении болельщиков выделывали номера дачинские плясуны. Без драк не обходилось. Даже говорили: "Что это за праздник, никому и морду не набили". И все это под аккомпонемент гармошки.
Гармонистов было много. Каждый играл по-своему. В каждой секции имелся свой гармонист. А в Колькиной == аж целых три: дядя Коля Шаров, Иван Анищенко и Колька. Играли так себе, но окружающим нравилось. Неплохо играл рыжеватый железнодорожник Саша Иванов. Он играл и сам пел. Всем была знакома манера его игры и любимая припевка: "Хулиган-мальчишка я, не любят девушки меня".
Воистину талантом-самородком был молодой гармонист Васька Орехов. Ах, как он играл!.. Гармонь сама так и выговаривала мелодию, заставляя и петь, и плясать. Совсем молоденький парнишка, сначала, как девушка, стеснительный, он в короткое время вырос в здорового кудрявого мужика-бугая и напоминал своего былинного тезку Буслаева. Причем, не только внешностью, но и поведением. Угощали, хвалили == это и сделало свое дело. Васька стал пить. А пьяный он становился буяном и забиякой. Так и пошло: где Васька, там и драка. Жалко было, когда он получил срок, но получил он его по заслугам. И все же позднее во время любого гуляния вспоминали отчаянного гармониста Ваську Орехова.
Были и свои певцы. Среди пацанов чемпионом по частушкам был паренек с Волги. Частушек он знал столько, что и не запомнить. Штук пятьдесят было толко начинающихся словами "на горе стоит точило". Целые частушечные циклы. Потом он с родителями куда-то переехал, обогатив своим фольклором дачинских ребят.
На Даче Долгорукова было много талантов. Из них и возникла тогда художественная самодеятельность. В нее вошли люди самого различного возраста и профессий: аккордеонист и речевик Боря Патокин и его жена певица Оля Невская, плясуны Нина Клепова и корпусовский Коля Соколов, прекрасный исполнитель интермедий Толя Блинов и Юра Якубенко. Колька тоже участвовал в сценках, читал стихи и басни, вел конферанс. Самой молоденькой была Валя Полушкина, десятилетняя красавица-чтица. Она была "гвоздем программы". Таково было ядро дачинской художественной самодеятельности.
К этому времени клуб находился уже не во втором бараке, а в доме, где раньше размещались детские ясли. Теперь ясли функционировали в корпусах. Кино "крутила" одна из постоянных Яшиных помощниц Аня по
прозвищу Клуха. В новом клубе имелся биллиард, возле которого подростки да и молодежь постарше проводили свой постоянный досуг, оставив на городки и даже футбол совсем мало времени. Завклубом была молодая и симпатичная женщина Галя, за которой ухаживал рубаха-парень Мишка Васильев. Если ему надо было срочно уединиться с Галиной, он просто выгонял всех из биллиардной и уединялся. Репетиции он не разгонял. Репетировали, как уже говорилось, не только молодежь, но и солидные взрослые люди.
Репетировать приходилось много. Штатного руководителя не было. Все прислушивались к мудрым советам старшего и опытного самодеятельного артиста Бори Патокина.
Не все было гладко со сборами на репетиции: работа, учеба, всякие другие заморочки... Но зато какое удовольствие получали дачинские артисты, когда их выступления сопровождались бурными аплодисментами переполненного зрителями зала!..
Как-то Кольку по предложению Клеповой пригласили участвовать в праздничном концерте артели инвалидов "Прогресс". Репетировали в цехе ювелирных изделий. Заводилой был заместитель начальника этого цеха Марк Моисеевич Лещинский. С тех пор самодеятельность сопутствовала Кольке всю жизнь.
14
Колька, уже имевший опыт организации художественной самодеятельности, принимал участие в работе корпусовских студенческих агитбригад. Там были талантливые веселые ребята. Главных не было, но большим авторитетом пользовался будущий юрист( кстати, будущий муж Люси, сестры Клеповой Риммы) Колькин тезка по имени и отчеству Коля Гребенкин. Когда выяснилось, что в коллективе два Николая, то одного решили звать Коля, а второго == Гребенкина == Николай Сергеевич. Узнав же, что оба они == Сергеевичи, стали звать: Коля Большой и Коля Маленький. Первый уже заканчивал юридический факультет, а второй еще только заканчивал школу. В школе он стал главным закоперщиком по подготовке концертов для школьников. Однажды к участию в концерте он привлек своего друга Наума. В школе == вместе, дома == рядом... Репетировать удобно. Особенно парный конферанс, на предмет чего Колька и агитировал друга. Тот сначала ни в какую не соглашался, но постепенно, посещая репетиции, как бы втягивался в них сам, переживал, советовал делать так-то, а не так... Колька сам написал текст конферанса. Начать и закончить концерт предполагалось куплетами, написанными на мотив блатной песни "Гоп со смыком". Эту мелодию знала вся школа и вся Дача Долгорукова. Школьная цензура куплеты пропустила. Концерт понравился. Ребят поздравляли товарищи, учителя. Стыдновато постановщиеам стало потом, несколько лет спустя, когда они, повзрослев, вспоминали этот концерт, запоздало краснея, не так от многих натяжек в его организации, как от того, что пели (дети!) на блатной мотив.
Кольку в школе знали не только по самодеятельности. Он был членом учкома с шестого класса. Учился хорошо, но занятиями себя особенно не утруждал. Любил литературу и историю.
Когда Колька перешел в восьмой класс, для старшеклассников было введено обучение труду на промышленном предприятии. Их класс каждый четверг ходил на завод "Почтовый ящик == 501" (или, как его называли, "Приборстрой"), что у Большого Охтенского моста, где они осваивали основы токарного, слесарного и столярного дела, по очереди. В девятом классе занятия продолжались, только уже по одной специальности, кто какую выбрал: токаря, слесаря или столяра. Колька выбрал специальность слесаря. Все осваивалось по порядку: промывка деталей, шабровка, заточка инструмента, работа на тисках ножовкой и напильником, работа с отверткой и разными ключами, основы разметки, керновка и сверление, работа с электроинструментом.
Домой молодой слесарь приходил усталый (особенно после шабровки) и деловито-серьезный. Свободного времени было мало. Одно время он сблизился с Эдиком Гуревичем. Он был постарше Кольки, ни с кем дружбы не заводил, занимался тяжелой атлетикой == гиря, штанга. Готовился к
поступлению в технологический или в холодильный институт. Колька же мечтал стать моряком или пойти на филологический факультет. Правда, под влиянием школьного друга Толи Ходина подавал документы после седьмого класса в военно-механический техникум при Государственном оптико-механическом заводе (ГОМЗ), но в знак солидарности, когда Толя не сдал математику, забрал назад свои документы. А после этого облегченно вздохнул: идти надо туда, куда тянешься душой. А Эдик превосходно ориентировался в животном и растительном мире, к удивлению учителей зоологии разбирался во всех видах и подвидах пресмыкающихся... А собирался поступать в холодильный...
Эдик неплохо играл в шахматы и шашки. Он жил в третьем бараке с матерью Идой Григорьевной, заведующей детским садом, всеми уважаемой на Даче Долгорукова женщиной, и старенькой бабушкой. Друзьями Колька и Эдик не стали. Эдик в поселке считался примерным парнем, а дома, если мать не слышит, обзывал свою старую бабку самыми грязными словами. Ходить к нему Колька вскоре не стал.
А по школе ходили слухи, что она снова станет восьмилеткой. Многие после семи классов шли работать. Большинство учеников были из малообеспеченных семей. Родительский комитет регулярно выделял кому-либо из бедных материальную помощь. Такую помощь, кажется, в шестом классе выделили и Кольке == валенки. Колька расплакался навзрыд. Хоть и благодарен был за валенки, но не взял. Стыдно было ходить в бедных. Все это определяло будущее школьников. Более половины Колькиных одноклассников решили пойти работать после девятого класса. Отличник в классе был один == Боря Халиманович. К учебе относился серьезно. Успехов добивался не зубрежкой а умелой организацией послешкольного времени. Даже он склонялся к мысли идти на завод, а учебу продолжать в вечерней школе и так далее. А уж другими ( подавляющее большинство были троечниками) и сам Бог велел идти на производство.
Решающее слово сказалось практикой. С началом летних каникул для успешно посещающих практические занятия на заводе, организовывалась месячная практика == на весь июнь. Работали по освоенной за год специальности по четыре часа в день, кроме воскресенья. Трудились бесплатно, но в конце практики сдавали техминимум и получали первый рабочий разряд. Третий (тогда низший) разряд слесаря-ремонтника получил и Колька. После этого он, не раздумывая, забрал документы в школе и стал устраиваться на работу. Надо было помогать матери. А учиться можно было без отрыва от производства.
В вечернюю школу документы принимали уже с июля, но среди документов должна быть справка с места работы. Пока Колькина мать находилась в отпуске в Саперной, он, не теряя времени (а вдруг мать не согласится, чтобы он шел работать, не закончив последнего класса), ходил по охтенским предприятиям в поисках работы. На пятьсот первом == далеко, это не позволило бы нормально учиться. А на "Прогрессе" == в самый раз. Ходатаем Кольки по его оформлению на "Прогресс" был Иван Титов, который вместе с Виктором Лебедевым готовил Кольку к сдаче на разряд. Но устроиться на "Прогресс" оказалось сложнее, чем думалось. В артели низшим разрядом слесаря был четвертый, а учеником могли взять, равно, как и на другую работу, только инвалида. Помог Марк Моисеевич. Он уговорил руководство "Прогресса" взять его в свой цех слесарем-ремонтником четвертого разряда, а до сдачи на четвертый разряд должны были оплачивать по третьему.
Так Колька стал рабочим. В тот день, когда Александра Николаевна возвратилась из Саперной, он пришел домой, отработав первую смену. Мать все поняла правильно.
Ремонтником Колька проработал всего месяц, в связи с производственной необходимомтью его перевели слесарем-настройщиком квадрантов для обработки камней на шлифовальных и полировальных станках. На этой работе находился старый слесарь Семен Васильевич, мастер своего дела, инвалид (дырка в ноге) и бесшабашный любитель спиртного. Впрочем, по-отчеству его величало только начальство. Остальные звали его просто Семеном.
== Мне начальство говорит: "Золотые у тебя руки, Васильевич, а вот горло, извини, говенное". А ведь мать-покойница мне тоже самое
говорила всегда... == и из синих его глаз одна за другой стекали крупные слезы и капали на синий, как и глаза, комбинезон. Ему-то в помощь и определили шестнадцатилетнего слесаренка.
15
Конец июля и всю первую половину августа Колька провел в колхозе в Лемболове. Шефская помощь города селу. Сенокос.
Сначала всех помощников распределили с граблями и вилами по бригадам, но народу набиралось много, а косарей не хватало. Трое из артельных умели косить, в том числе и Колька. После проверки качества их работы всех троих зачислили в косари. Не хватало специалиста для работы на конных граблях. Запрягать и распрягать лошадь из городских умели только двое: Володя Старцев, по кличке Дед, и Колька. Конных граблей имелось двое, и Колька с удовольствием из косарей (напросился на свою шею) пошел на "сидячую" работу.
Жили в трех шатрах == больших палатках. В одной = колхозники, в ней же размещалась кухонная утварь. В другой = женщины. В третьей == мужчины. В мужской из колхозников был только Коля Рямзин, местный анекдотист. Второй из колхозников работал на косилке, ночевал с женой-поварихой в первой палатке. С ними жили еще две пожилые колхозницы. Всего колхозников было пять человек, а помощников == двадцать два (десять мужиков и двенадцать баб).
Работали от росы и до темна, благо в августе не было белых ночей. Сенокосные угодья располагались между лесными, и темнело уже в семь часов вечера. Ели дважды: плотно завтракали в половине восьмого утра и плотно ужинали в половине восьмого вечера. Примерно в два часа дня развозили по участками компот (или кофе, чай) с бутербродами (большой кусок хлеба с ложкой тушонки). На голод никто не жаловался. Два раза в месяц отпускали домой == помыться, сменить белье и просто отдохнуть.
Работа Кольке была по душе. Единственное неудобство = сидение граблей металлическое, задницу набивает, а подстелить ничего нельзя == наклонное, спадает. Да однажды в жаркую пору слепни, как очумели, парню не давали покоя, а уж о лошади и говорить нечего. Они ее допекли, и Гашетка (так звали лошадь) понесла, только стальные зубы граблей громко стучали за Колькиной спиной. Гашетка так мчалась, что маленькая березка, на которую она наскочила дугой, согнулась и, резко выпрямившись, очутилась между лошадью и оглоблей. Колька чуть не вылетел из сиденья. Попытки освободиться от березки результатов не давали. Пришлось распрягать Гашетку да с ласковыми приговорами, отгоняя назойливых слепней и соблазняя кусочками сахара, снова запрягать ее.
Зато какое счастье в вечерней прохладе проехать верхом до озерка, почистить лошадку, попоить ее и, вернувшись, предоставить и ей отдых до следующего утра. Иногда это счастье уступали пришедшим навестить родителей колхозным подросткам.
В дождливую погоду редко кто высовывался из палаток. Разве что заядлые грибники. Те уходили надолго. Возвращались мокрые, но счастливые, независимо от успеха.
В нескольких километров от лагеря косарей располагалась войсковая часть, вернее, точка == в палатке жили десять солдат и один сверхсрочник. По вечерам свободные от службы солдатики навещали артельных девчат. Парочками далеко уходить не давали старшие строгие подруги. Встречи происходили в палатке да около палатки, короче, на глазах.
Как-то к очередному их посещению женщины нарядили Кольку девушкой. Получилось неплохо. Поменьше говорить, побольше стесняться... А что?.. Молодой, гладкокожий да розовощекий... Тем более, все ходили в резиновых сапогах. Покрыли Колькину голову косынкой, надели на него платье, а сверх платья кофту и == девушка готова. Помазали ему духами за ушами, попудрили носик == для дамского запаха... И порядок. Один
солдатик ни на шаг не отставал, ласковые слова говорил. Сначала Колька еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, но потом вошел в роль. Все обнимания и попытки поцелуя он стойко выносил, терпеливо отбиваясь от ухажера. После руки долго болели, а Колька думал: как же это женщины-то не устают отбиваться?.. Несколько парочек сидело в палатке. Колька вдруг почувствовал, что рука солдатика настырно лезла туда, где у него под чужим женским платьем находилось свое личное, чисто мужское. Он не выдержал и сказал громко (для всех) басовитым юношеским голосом:
== Ты, служивый, поосторожней, не шуруй так ретиво, а то я могу и рассердиться.
Девки заржали сразу, затем дошло и до солдат. Незадачливый ухажер сидел с открытым ртом. Больше он в гости не приходил.
Во второй половине августа Колька возвратился к своим квадрантам, к верстаку, к газовым горелкам, к Семену Васильевичу. Однообразие рабочих дней описывать нет необходимости. В артели не было таких дисциплинарных строгостей, как на "Приборстрое", и сами рабочие говорили про свое предприятие: "Шарага есть шарага". Пили в больную голову. Пьяные вырубались на своих рабочих местах, многие уползали спать на двор артельного хлама, где валялась огромная, во весь рост статуя Сталина. Говорили: "Пойду, прилягу с любимым вождем". Пьяные работали и на станках. Имели место случаи травм. Когда напивался Семен, чтобы бедолагу не засекли спящим, его ставили лицом к верстаку, а к цеху спиной, намертво закручивали грудь комбинезона в тиски, и так он мог стоять довольно долго. Сможет сам освободиться от тисков == значит, трезвый.
С работой Колька освоился быстро. Сдал на четвертый разряд. Все, как положено. Поступил в десятый класс школы рабочей молодежи (ШРМ-66). В первые же дни учебы он понял, что учиться и работать намного труднее, чем просто учиться. Усталость, недосып... Но вскоре привык. В школе было два десятых класса. Любимую Колькой литературу преподавала директор школы Маргарита Николаевна. Замечательный человек. Учащиеся вечерней школы выпускали стенгазету, устраивали диспуты, участвовали в организованной директором художественной самодеятельности. Да что говорить?.. Только из одного десятого класса (где учился Колька) двое вечерников закончили школу с медалями: Юрий Аксентон и Павел Маслобоев. Это уже говорило о многом.
16
Имелись все условия для успешного окончания школы. Но... "Она пришла, как к рифме "вновь"..." Да. Именно в таком возрасте это и случается впервые.
Она жила с матерью в третьем бараке. Училась в техникуме. Девушка, как многие, но танцам предпочитала прогулки с подругами под ручки вечерней порой. Среди ее подружек были сестры Голубевы, одна из которых училась в медицинском училище. В связи с этим обстоятельством Наум при встрече с подружками шутовски раскланивался и кричал:
== Привет, медзицина, == именно так, дзенькая, он произносил слово "медицина".
Кольку девушки не интересовали вообще. Но тут что-то у него вроде перевернулось внутри. Стоит девчонка перед глазами == и все. Не то, чтобы красавица, она особенно не выделялась среди подруг, но было в ней что-то такое, от чего Кольке не спалось по ночам. Она была старше его на пять лет. Казалось, это должно было образумить мальчишку, но разум оправдывал чувства. Находились желаемые примеры... Она-то Кольку не замечала. Никто, даже Наум, не знали о Колькиных чувствах. Но Наум как будто бы о чем-то догадывался. Потом об этом знали все на Даче Долгорукова. Но пока эти чувства разливались в Колькином сердце, как бурная река в половодье, неукротимая, но еще не вышедшая из берегов.
А звали ее Кармен. Русая, немного рыжеватая, со светлыми глазами, она
даже отдаленно не напоминала испанку. В 1937 году ее мама (тетя Шура), беременная ей, следовала на пароходе в один из черноморских портов. На палубе находились испанские беженцы, некоторые из них были ранены. Одна девочка от тяжелых ранений скончалась на руках у плачущей матери, которая, не веря в смерть ребенка, все качала на руках, прижимая к груди еще не остывший трупик, приговаривая:
== О, Кармен... О, Кармен, миамор...
Погибшую девочку звали Кармен, и тетя Шура решила, если у нее родится девочка, назвать ее в честь этой маленькой испанки.
Надежды на взаимность у Кольки не было никакой, и грусти его не было берегов. Ко времени этого "несчастного случая" он был уже вполне оформившимся юношей. Писал стихи, запоем читал Есенина, что еще больше влияло на состояние его влюбленной натуры. Во время праздничных застолий, на вечеринках он уже не выплескивал водку под стол, а пил наравне со всеми. После первой получки по возвращении из колхоза Колька, следуя "мудрому" совету Семена, решил "обмыть это дело". "Обмывали" на ящиках для картошки, оставшихся на поле, через дорогу от забора родной артели, после культивации. Кроме Кольки и Семена были еще двое слесарей-наладчиков (они же и бригадиры станочников). Сначала было хорошо, весело, потом стало кружиться небо, а земля куда-то убегала из== под ставших вдруг ватными Колькиных ног. А дома было совсем плохо: упреки матери, чувство вины перед ней, пропитые полполучки и отвратительное состояние. Долго после этого Колька видеть не мог, как пьют мужики, а потом == случай за случаем... И пристрастился парень к "зеленому змию". Однако, с этим пристрастием он все же справился с помощью непьющих друзей, атмосферы вечерней школы и своей первой любви. Кармен терпеть не могла пьяных. "Терпеть ненавижу", == говорила она. И Колька это знал.
Раскрытие его сердечной тайны произошло неожиданно. Как-то в состоянии глубокой душевной муки дачинский Ромео лезвием безопасной бритвы вырезал на руке слово "Кармен". Дома никого не было. Кровь лилась ручьями, и остановить ее не было никакой возможности. Он бегал в умывальник, держал руку под струей холодной воды, пытался сам себе перевязать рану, но не получалось. Все это делалось украдкой от соседей. Но вот Нинка Однобурцева увидела его в умывальнике с окровавленными тряпками и оказала первую помощь. Что произошло, он ей не рассказал, но слухи о порезанной кисти руки, словно тараканы, поползли по Даче Долгорукова. Только на настоятельные распросы Наума Колька под строгим секретом рассказал все. А за сутки до этого он осмелился и отправил Кармен послание, вернее, не послание, а стихотворение о любви, которое заканчивалось словами:
"Имя на руке зарубцевалось,
Но навек осталась боль в груди".
Это послание все же было написано с опозданием: Кармен только-только начала встречаться с отслужившим в армии Адиком Якубенко. Соперник был Колькой уважаем.
Потом откровенный разговор с Кармен... Неоднократные объяснения с Адиком. Редкие встречи. То затухающая, то разгорающаяся, как уголек, надежда.
Буквально все, кроме Наума, осуждали Колькино, как они полагали, увлечение. Их логика == логика бесчувственных людей == Кольке была непонятна.
Семья Кармен одной из первых выехала из Дачи Долгорукова на новое место жительства. Они переехали на проспект Энгельса, в старый кирпичный дом под номером семь. Ее соседями по квартире стали бывшие Колькины соседи Котвицкие. И Колька, и Адик продолжали ездить на Энгельса за взаимностью. Иногда оба возвращались на одном трамвае, но в разных концах вагона. Нет взаимности. Настроение обоих == ниже нормы. Особенно у Кольки: помимо неразделенной любви на его настроение влияло и то обстоятельство, что он разрушает возможное счастье Кармен и Адика. Но что он мог с собой поделать?.. Он понимал и "насильно мил не будешь", и "за любовь надо бороться". Он просто хотел видеть