Линда Лаел Миллер
Укрощение Шарлотты

 

   10 июня 1877 г. Париж, Франция
   «Моя дорогая сестра!
   Надеюсь, что это письмо застанет себя счастливой и здоровой. Хотя, наверное, я зря беспокоюсь — ты всегда отличалась завидным здоровьем — не хуже тех бычков, что пасутся на лугах у нашего папа. Что же до предстоящей свадьбы с молодым пастором, у меня опять-таки нет вопросов, даже несмотря на те многие и многие мили, что разделяют нас с тобой. Да будет тебе известно, милейшая Миллисент Куад, что все написанные тобой за последние полгода письма одно за другим можно было бы вплести в бесконечную серенаду, посвященную любви вообще и Лукасу Бредли в частности. Лидия и так хвалит его не нахвалится, хотя, к счастью для меня, наша любезная мачеха под конец все же соизволила удовлетворить мое любопытства и сообщила, что у папа и у мальчиков все в порядке, а дядя Девон и тетя Полли со своим выводком процветают, как всегда. Учти, что если бы я могла получать известия о том, что происходит в нашей Гавани Куад, только через тебя, то имела бы лишь полный отчет о вашей помолвке и ни слова — об остальной семье и близких!
   Нет, моя дорогая, конечно, я не упрекаю тебя за это. По правде говоря, я даже слегка завидую твоему Великому Чувству. (Я бы, кстати, хотела знать, насколько великое чувство разрешено испытывать по отношению к слуге церкви. Непременно задам этот вопрос, когда мы останемся с тобой наедине, и уже предвижу ответ по вспыхнувшему на твоих щечках румянцу). По крайней мере, тебе вовсе не обязательно мчаться со всех ног к нашему папа и сообщать ему, что я страстно желаю остаться незамужней, тем более что это не так.
   О Миллисент, окажись ты сейчас подле меня, ты бы услыхала сама, как я тяжко вздыхаю. Ну посуди сама: мне уже двадцать три года, и свое образование в Европе я давно закончила. Нет нужды напоминать, что по обычаям штата Вашингтон меня можно считать старой девой. Это ужасно, но вряд ли я смогу еще откладывать возвращение на родину. А ведь стоит мне явиться, и у дверей папа выстроится шеренга кандидатов в мужья мне длиною не меньше мили. Я почти смирилась с мыслью, что мне предстоит стать чьей-то женой, рожать детей и все такое. Я даже уверена, что, оплакав гибель моих мечтаний, смогу стать в какой-то степени счастливой и утешаться любовью близких мне людей, когда и если у меня будет хватить на это времени.
   О Милли, прости за холодную рассудительность моего письма! Я вовсе не отрицаю, что могу стать женой и матерью, поверь мне! Но если бы ты знала, как ужасно хочется пережить какое-нибудь чудесное, великолепное приключение до того, как станешь матроной! Надеюсь, что меня хотя бы отчасти утешит небольшое плавание вдоль южных берегов Испании с возможным заходом на остров Риц в компании с Ричардсонами. Помнишь, это близкие друзья папа и Лидии, и они сейчас путешествуют по Европе. Ты ведь уже знаешь, что домой в Сиэтл я собиралась вернуться вместе с ними. Ты должна помнить и их дочку, Беттину. Я уверена, что она по-прежнему осталась пугливой, как лань, и предпочитает сидеть себе в уголочке да вязать крючком салфеточки для подушек, вместо того чтобы самой попытаться разведать что-нибудь новое.
   О, как бы я хотела, чтобы на ее месте оказалась ты!
   Я снова ловлю себя на вздохе, Миллисент, и продолжаю свое письмо, оторвавшись от созерцания неведомых далей, видимых мною лишь в мечтах. Ну неужели же я хочу чересчур многого — до того, как превратиться в матрону, озабоченную кормлениями, мокрыми пеленками, прибавками в весе и всякими примочками, успеть совершить хотя бы один великий подвиг? Что-то такое грандиозное, совершенно не поддающееся описанию, чтобы я могла вновь и вновь вспоминать об этом и тем самым поддерживать свой дух посреди всех этих женских забот.
   Ах, я опасаюсь, что все-таки желаю слишком многого, и сожалею об утраченных надеждах, хотя и стараюсь при этом сохранить бодрость духа, как делала это всегда и собираюсь делать впредь.
   Дорогая, скоро вернусь, чтобы с гордостью посмотреть на то, как папа поведет тебя в храм, к алтарю, где ты соединишься со своим суженым. Пожалуйста, не пожалей для меня минутку-другую после того, как окончится ваш медовый месяц! Ведь нам столько всего надо будет сказать друг другу!
   Передай заверения в вечной любви папа с Лидией и всей ораве наших неугомонных братцев, а также дяде Девону, тете Полли и нашим многочисленным кузенам и кузинам. Не забудь передать приветы доктору Джоу и Этте с их малышами. И поцелуй за меня хотя бы разок его прекрасное преподобие, если только это возможно (или невзирая на то, что это невозможно). Обязательно сделай то, о чем я тебя прошу!
   Я обожаю тебя.
   Как всегда, твоя Шарлотта».

Глава 1

   Несмотря на ранний утренний час, воздух над базаром уже дрожал и колыхался от зноя. Пищали цыплята; вопили и бранились между собой торговцы; наряженные в жилетки и крохотные фески обезьянки пронзительно верещали, привлекая к себе внимание, а в довершение всего на крыльях легкого бриза вокруг ларьков и столиков с товаром витала нескончаемая странная музыка. Запахи специй и немытых тел смешивались с едким дымом жаровен, и яркие шелковые складки позаимствованных Шарлоттой платья и паранджи прилипали к влажной коже.
   Она задыхалась от восторга.
   Ее более юная спутница, Беттина Ричардсон, наряженная в такой же костюм, не разделяла энтузиазма Шарлотты.
   — Папа непременно убьет нас за го, что мы оказались в этом ужасном месте! — взволнованно шептала она. — Дело вполне может кончиться тем, что какой-нибудь шейх утащит нас в свою пустыню!
   Шарлотта вздохнула:
   — К сожалению, нас никто не утащит.
   — Шарлотта! — воскликнула в удивлении Беттина.
   Шарлотта ухмыльнулась под своей паранджой, оставлявшей открытыми глаза. Ричардсоны заглянули на остров-королевство Риц, расположенный между берегами Испании и Марокко, чтобы навестить своих старых друзей, богатых торговцев, с которыми были хорошо знакомы еще в Бостоне. Беттина хотела было остаться в Париже, чтобы потом отправиться в Лондон и Штаты, но Шарлотта восстала против этой идеи. Ей вовсе не хотелось упустить свой шанс оказаться в столь экзотическом месте, как Рим, в надежде хоть на какое-нибудь приключение.
   Однако Беттину, несомненно, именно это обстоятельство смущало более всего. Ее чуть не силой пришлось переодевать в позаимствованные в гардеробе их горничной одежды и заставить выскользнуть через черный ход, чтобы по узким, извилистым улочкам, ориентируясь по ароматам и шуму толпы, попасть на базар.
   Стоя возле одной из торговых лавок, Шарлотта приценивалась к грубо сделанной корзине. Она, несомненно, запомнит эту прогулку на всю жизнь. О, как она украсит ее дни, полные беспросветной, отчаянной скуки! Вот бы еще повстречать великого шейха на чистокровном арабском скакуне, приехавшего на базар для покупки рабынь, или хотя бы банду грабителей, мечами прокладывающих себе путь посреди цыплят и торговцев…
   Движение в конце ряда лавок со всевозможными украшениями и мишурой, выстроившегося вдоль древней потрескавшейся стены, прервало ее цветистые фантазии. Беттина с неожиданной силой вцепилась в руку Шарлотты и зашептала:
   — Идем же назад, к Винсентам, ну пожалуйста! Шарлотта не сводила глаз с высокого мужчины, прокладывавшего себе дорогу в толпе, и не верила своим глазам. На несколько восхитительных мгновений она вновь почувствовала себя тринадцатилетней девочкой, приехавшей в Сиэтл. Она карабкается на мачту большого морского судна под названием «Чародейка» — и вдруг высоко над палубой полностью теряет присутствие духа. Она намертво вцепляется в веревки, слишком испуганная, чтобы спуститься самой.
   И Патрик Треваррен является спасти ее.
   Беттина слегка встряхнула ее.
   — Шарлотта! — умоляла она. — Мне не нравится вид этого человека! Он, наверное, разбойник!
   Но Шарлотта словно застыла. Она лишь благодарила Бога за то, что ее лицо скрывает паранджа. Как глупо она, вероятно, выглядит сейчас, с этой дрожащей, жалкой улыбкой! Патрик почти не изменился за прошедшие десять лет, разве что раздался в плечах да черты лица заострились. Он по-прежнему стягивал черной лентой на затылке свои длинные темные волосы, а глубокий взгляд синих глаз был острым и проницательным. Его надменная самоуверенность неприятно поразила Шарлотту, но в то же время ее так потянула к этому человеку, что всех ее сил хватало лишь на то, чтобы удержаться и не побежать следом за ним — узнать, помнит ли он ее. Конечно, он давно ее забыл, а если даже и нет, то в их последнюю встречу она была всего-навсего маленькой девочкой. Все эти десять лет она грезила о нем, фантазировала, рисуя образ юного моряка, тогда как он, скорее всего, забыл о ней через секунду.
   Он приблизился, и, хотя на его загорелом аристократическом лице играла улыбка, глаза оставались холодными. Увидев на фруктовом лотке особо крупный, спелый апельсин, он насадил его на острие своего кинжала и швырнул монету униженно кланявшемуся торговцу.
   Шарлотта по-прежнему стояла не шелохнувшись, затаив дыхание, и все же что-то в ней привлекло его внимание. Он подошел поближе и словно навис над ней и трясущейся Беттиной, вглядываясь в глаза Шарлотты с выражением внезапной задумчивости.
   «Скажи же хоть что-нибудь!» — с отчаянием твердила себе Шарлотта, но не издала ни звука — слова застряли у нее в горле.
   Патрик еще мгновение смотрел на нее в задумчивости, обежал глазами облепившее ее платье, а затем пожал плечами и проследовал дальше. На ходу он чистил апельсин, раздавая дольки визжавшим обезьянкам.
   — Ну вот что, — твердо сказала Беттина, — мы уходим, Шарлотта Куад, сию же минуту. Он выглядит как самый настоящий пират, уж я-то знаю!
   Шарлотта наблюдала, как Патрик остановился, чтобы разглядеть легкое, воздушное существо, плясавшее на доске, положенной между двумя огромными бочками. Она почувствовала сильнейший укол ревности.
   — Да, уж это всем известно — ты немало повидала пиратов на своем веку, — саркастически отвечала она.
   Тут же она ощутила, как в ней заговорила совесть, хотя их с Беттиной и нельзя было назвать подругами в полном смысле этого слова. Беттина была слишком целомудренна и легкоранима, чтобы получать подобные суровые выговоры. Ее зеленые глаза мгновенно повлажнели от слез, готовых пролиться ручьями. Воспитанная в тепличных условиях, она и так чувствовала себя ужасно виноватой, что ослушалась родителей и убежала на самостоятельную прогулку по заморскому базару.
   — Прости меня, — как можно мягче сказала Шарлотта. Сердце у нее разрывалось при виде того, как Патрик подхватил танцовщицу с импровизированной сцены и швырнул мелочь сшивавшемуся поблизости бродяге. — Мы… мы сейчас пойдем.
   Приказав себе не оглядываться, Шарлотта передернула плечами и направилась, как ей казалось, в сторону дома-Винсентов. Ее чувства были в полном расстройстве от столь неожиданного столкновения с Патриком Треварреном. А мысли о том, куда и зачем он мог отправиться с этой танцовщицей, просто повергали ее в шок.
   Ее собственные смятенные чувства и нараставшая тревога Беттины весьма затруднили поиск обратной дороги. Они пришли сюда немногим больше часа назад, но тогда их путеводителями были запахи и гомон, царившие на базарной площади. А теперь они не были способны отличить одну узенькую улочку от другой, чтобы из их великого множества выбрать ту, которая привела бы в спокойное, безопасное место, так неосмотрительно ими оставленное.
   — Я так и знала, — захныкала Беттина, утирая слезы паранджой. — Мы заблудились!
   — Тише! — нетерпеливо одернула ее Шарлотта. — Мы сейчас вернемся на базар и спросим дорогу.
   — Но ведь мы не знаем языка, — с доводящей до бешенства педантичностью напомнила ей Беттина.
   — Ну, тогда мы просто начнем искать сначала и будем проверять одну улицу за другой, пока не найдем нужную, — отвечала Шарлотта, однако в ее словах было гораздо больше уверенности, чем в мыслях.
   Беттину охватила паника.
   — Я не должна была тебя слушать! — гневно вскричала она. — Я ведь знала, что, если не послушаем папа, случится нечто ужасное, и я была права!
   Шарлотта прикусила нижнюю губу, чтобы не нагрубить Беттине. Овладев собой, она нарочито терпеливо возразила:
   — Мы прекрасно вернемся домой, я тебе обещаю. Только ты, Беттина, должна успокоиться.
   Ее юная компаньонка всхлипнула и оглядела пустынную улицу. Тишина показалась жучкой, особенно после возбужденной толчеи на базаре.
   Постаравшись взять себя в руки, Беттина весьма деловито предупредила:
   — Если нас похитят и заставят жить в гареме, я отравлюсь.
   Эта фраза непременно рассмешила бы Шарлотту, не будь их положение столь серьезным. Они действительно подвергались реальной опасности, оказавшись без сопровождения на улицах города, где нравы столь разительно не схожи с европейскими.
   Итак, им ничего не оставалось, как вернуться на базар, постараться найти там мистера Треваррена и предоставить ему возможность спасти ее во второй раз. Это будет, конечно, неслыханным унижением, тем более что он в этот момент наверняка занят с танцовщицей — если он вообще до сих пор задержался на базаре, — но у Шарлотты не было выбора. Дело не только в том, что все эти десять лет она хранила в душе era образ. Возможно, лишь он один из всей рыночной толпы способен объясняться по-английски. Она взяла под руку Беттину.
   — Идем же. Вот увидишь, мы окажемся на месте, попивая чаек с шоколадом, еще до того, как нас успеют хватиться твои папенька и маменька.
   Рыночную площадь, до этого наводненную птичьими клетками, теперь заполонили торговцы ишаками. Шарлотта протолкалась на возвышение и старалась в людском море высмотреть непокрытую, против местных обычаев, голову мистера Треваррена. Но его и след простыл. Беттина сдавленно рыдала, что вызвало у Шарлотты новую вспышку гнева.
   В этот момент их сжало в водовороте толпы, и вдруг на лицо Шарлотты опустилась грязная, пропитанная каким-то вонючим снадобьем тряпка и кто-то прижал ее руки к бокам. Она успела услышать истерический визг Беттины, но тут все закружилось у нее перед глазами, земля ушла из-под ног и она очутилась в какой-то темной бесконечной бездне.
   Обхватив руками расшитый лиф танцовщицы, Патрик Треваррен приподнял ее и посадил на помост. В припадке особой щедрости он поощрил ее ухмылкой и украдкой сунутой монетой, и в этот самый миг плотную атмосферу базара пронзил душераздирающий женский визг.
   Как и во всем арабском мире, в Рице женщина была всего лишь предметом торговли. Однако Патрик родился в Бостоне, а образование получил в Англии. Результатом этого явились некоторые рыцарские черты характера, бывшие помехой в ею нынешнем окружении. Понимая, что, скорее всего, он делает ошибку, реагируя на дамскую истерику, он не смог не попытаться выяснить, кто и почему кричал.
   Он протиснулся сквозь толпу и обнаружил одну из тех дам-иностранок, которых заметил ранее. Паранджа соскользнула с ее лица, и по гундосому произношению тех слов, которые можно было разобрать сквозь непрерывные причитания, он определил в ней американку.
   Разгневанный, он схватил ее за плечи и как следует встряхнул.
   — Прекратите это нытье и скажите толком, что с вами случилось!
   Заинтересованные арабы слегка раздались в стороны.
   — М-моя подруга!.. — рыдала юная особа. — М-мою подругу похитили пираты!
   При воспоминании о широко распахнутых глазах той — второй — особы Патрик невольно сжал зубы от охватившего его волнения.
   — Где это случилось? — спросил он по возможности спокойнее. — Сколько их было? Вы успели заметить, куда они скрылись?
   Девица издала очередное громогласное рыдание.
   — Их было не меньше сотни. — Она попыталась сдержать слезы. — И откуда мне знать, в какую сторону они скрылись?! Я даже не смогу найти дорогу, чтобы вернуться к Винсентам! — Ее зеленые глазки изрядно покраснели и опухли, а с кончика носа свисала капля.
   Патрик нашел в толпе более или менее знакомое лицо. Это был мальчишка, несколько раз уже бегавший по его поручениям. Патрик знал дом Винсентов и даже иногда бывал там по делам.
   На беглом арабском он растолковал мальчишке, куда тот должен проводить эту леди, подкрепив свою инструкцию несколькими мелкими монетами. Было совершенно очевидно, что от этой юной истерички не следует ожидать помощи в поисках. Затем он приступил к расспросам очевидцев.
   Хотя Патрик прекрасно знал местное наречие и был вхож в некоторые семьи местной знати, он все же чувствовал себя в этом королевстве, скорее, отщепенцем. А собравшаяся на базаре толпа была склонна симпатизировать скорее похитителям, чем девице. По их понятиям, продажа невинных девиц в рабство — самый достойный вид коммерции.
   Рыская по множеству извилистых улочек, расходившихся во все стороны от базара, Патрик не мог подавить возраставшего чувства растерянности — он сознавал безнадежность своего преследования. По всей видимости, девушка исчезла бесследно и уже ничто и никто не предотвратит ту судьбу, которую ей уготовили похитители.
 
   Шарлотта пришла в себя в темном, тесном помещении, пропитанном запахами крыс, сырости и разлагавшихся продуктов. Голова болела так, словно ее перед этим оглушили дубиной, а желудок сводило от приступов тошноты. Все ее нежное тело болело, превратившись в один сплошной синяк вперемежку со ссадинами.
   Ее чуть не вырвало, но во рту оказался кляп, а когда она шевельнулась, чтобы освободиться от него, то обнаружила, что руки связаны. Слезы бессильного гнева и страха стояли в глазах.
   «Ты ведь мечтала о приключениях, — корила она себя, — ну вот и будь теперь довольна».
   От отчаяния ей захотелось биться головой об пол до тех пор, пока не потеряет сознание опять, но она нашла в себе силы и постаралась взять себя в руки. Было очевидно, что сейчас не время для истерики: жизненно необходимо как можно более хладнокровно продумать план своего спасения.
   Вслед за этим пришла мысль о Беттине. Шарлотта с раскаянием подумала, как напугана бедная девочка, если похитители схватили и ее. Если с Беттиной что-то случилось, вина за это будет лежать только на Шарлотте, и больше ни на ком. Ведь она буквально силком затащила свою компаньонку на этот базар, и результат ее жажды приключений может оказаться плачевным.
   Шарлотта снова с трудом подавила приступ тошноты. Если ей хватит смекалки освободиться самой, она непременно постарается разыскать Беттину, чтобы удрать отсюда вдвоем. Однако весьма вероятно, что она рискует не увидеть своей приятельницы вовсе.
   Воображение рисовало Шарлотте одну за другой цветистые и достоверные картины всяких ужасов. В глубине души она желала быть одной из девушек в гареме султана Патрика Треваррена. Эта ее любимая бесконечная игра воображения заставляла трепетать ее члены и покрывала ее щечки лихорадочным румянцем. Однако начало реальной жизни в качестве белой рабыни оказалось несколько грубее фантазий юной школьницы. Конечно, ей не суждено принадлежать человеку, о котором она грезила все эти годы. Скорее всего, она станет собственностью слюнявого негодяя, который будет ценить ее не больше, чем одну из своих собак или лошадей.
   Шарлотта вспомнила зеленые берега Пугетского пролива и городок Гавань Куад, где находился дом ее отца, хозяина и управляющего крупнейшей лесопильной компании в штате Вашингтон. Брайхам Куад был человеком весьма строгих нравов, никогда не позволявшим себе совершать ни малейшей глупости, но Шарлотта ни на секунду не сомневалась в его любви. И она сама, и ее сестра Милли были абсолютно уверены, что случись с ними что-то плохое, отец не пожалеет своей жизни, но выручит их из беды. Благодаря этой уверенности они росли в атмосфере доверия и безопасности.
   Их мачеха, Лидия, научила девочек быть сильными, не бояться при случае рисковать или демонстрировать свою сообразительность. Как правило, это не подводило Шарлотту. Вплоть до сегодняшнего утра — если только это можно было считать начавшимся сегодняшним утром, когда она проснулась с блестящей идеей переодеться в местные наряды, накинуть паранджи и отправиться исследовать местный базар.
   Шарлотта представила себе Милли в подвенечном платье, ее прекрасную, одухотворенную фигурку, глаза, в которых светятся любовь и задор. Она представила одного за другим пятерых сводных братьев и погрустила о каждом из них. Имена их она всегда носила в своем сердце: Девон, Сет, Гидеон, Якоб и Мэтью.
   Похоже, ей не суждено никогда больше увидеть никого из членов своей семьи. Но еще хуже сознавать, что любимые ею люди будут страдать, узнав о ее исчезновении и ужасной судьбе, а родители Беттины просто потеряют смысл жизни. Единственная дочь была светом их очей, и вот из-за необдуманной выходки Шарлотты они утратят свое дитя.
   Шарлотта решила, что ей необходимо немедленно сменить предмет своих размышлений, иначе она окажется во власти отчаяния.
   Тут заскрипели дверные петли и тьму пронзили лучи света. В каморку вошел маленький человечек. В сумраке Шарлотта смогла лишь различить, что он одет как араб. Ее охватили страх и бессильная ярость, когда он приблизился к ней, грубо поднял с пола, вынул изо рта кляп и прижал к ее губам пиалу с тухлой водой.
   Шарлотта подавилась всеми уничижительными репликами и издевательскими вопросами, приготовленными ею для встречи со своими тюремщиками, и жадно выпила всю воду до дна. Жара стояла убийственная, и она просто исходила потом.
   Удовлетворив жажду, она хрипло произнесла:
   — Кто ты?
   Человечек что-то пробормотал по-арабски, и, пока она безуспешно пыталась уловить в его невнятной речи знакомые слова, ей вдруг стало ясно, что он не проявляет к ней ни презрения, ни даже враждебности: он просто равнодушен.
   — Что это за место? — спросила она больше для того, чтобы отсрочить водворение на прежнее место кляпа, чем для того, чтобы вытянуть из этого существа какую-то информацию. — Почему меня здесь держат?
   Он опять разразился какой-то тирадой, не поддающейся переводу, — видимо, всего лишь хотел, чтобы она лежала тихо. В доказательство он вставил на место кляп, запихнув его даже глубже, чем раньше, так что вонючая тряпка чуть не разорвала ей углы рта. Затем он сильно толкнул Шарлотту, и она больно ударилась об пол.
   И тут в первый раз легкое, почти неощутимое покачивание, замеченное ею сквозь туман страха и отчаяния, дало понять, что она находится в трюме корабля. Таким образом, ей стало ясно, где ее содержат, но это лишь усложняло путь к возможному бегству.
   Когда наконец охранник покинул временную «каюту» Шарлотты, та была даже рада, что во рту у нее кляп. Соприкосновение с покрытым нечистотами полом привело ей на память не совсем вежливые слова, которым она научилась в лагерях у лесорубов, работавших на ее отца. Хотя араб и не понимал по-английски, пожалуй, к лучшему, что эти слова она не произнесла.
   Шарлотта старалась глубоко дышать через нос, медленно выдыхая сквозь тряпку. Что бы ни случилось, она должна оставаться хладнокровной, прилагая все усилия, чтобы не потерять терпения и не выдать своего страха.
   Воздух в темном трюме буквально кипел от жары. Теперь, когда Шарлотта точно знала, что это трюм, она различила возню крыс, бегавших по переборкам у нее над головой и суетившихся в сложенных вокруг нее грузах. Она содрогнулась и сотворила немую молитву о ниспослании ей чуда.
 
   Патрик вздохнул и отошел от поручней на борту «Чародейки». Обычно ему доставляло удовольствие созерцание последних солнечных лучей, дробившихся в зеркале воды на закате, но сегодня он был в расстроенных чувствах.
   Его друг и старший помощник капитана на корабле Том Кохран стоял позади. Это был крепко сбитый мужчина среднего роста, нижнюю часть лица скрывала густая серебристая от седины борода.
   — Так мы отчалим сегодня с вечерним отливом, капитан? Мне кажется, что люди Халифа будут искать нас сегодня вечером, чтобы пригласить во дворец.
   Патрик неопределенно кивнул. Они с Халифом были товарищами еще со школьных времен и дружили по сей день, но сегодня перспектива оказаться в роскошном дворце с его чудесами почему-то утратила свою обычную привлекательность.
   — Да, — сказал он чуть хриплым голосом, — Прикажи отдать концы.
   Он спустился в свою каюту, расположенную на нижней палубе. Помещение было на удивление тесным, так что в него входили лишь стол, кресло, несколько книжных полок, гардероб и койка. Не зажигая света, он с новым тяжелым вздохом безвольно опустился в кресло.
   Было слышно, как на палубе и на мачтах шумят матросы, готовя корабль к отплытию, однако мысли капитана упорно возвращались к девушке, которую сегодня похитили на базаре. Что было в ней такого, отчего он так взволнован? И как ужасно обошлась с ней судьба! Ведь в этой части света сплошь и рядом пропадают молоденькие неосторожные девушки. Их похищают на базарах, на улицах, даже на палубах кораблей, и чаще всего их никто никогда больше не встречает. От этих мыслей у Патрика разболелась голова. Он чертыхнулся и швырнул о переборку первую попавшуюся под руку книжку.
   В дверь постучали.
   — Войдите, — мрачно ответил Патрик: если он промолчит, корабельный кок так и будет стучать, ожидая ответа.
   На сей раз, однако, капитанский обед принес Кохран.
   — Ради всех святых, зажег бы ты свет, — сказал старый моряк. — Ведь здесь темно, как у черта в преисподней.
   Патрик потянулся к лампе, висевшей над столом, снял стекло и поднес к фитилю спичку. Он не пытался скрыть, что недоволен вторжением.