Страница:
Но за время вдовства кругозор миссис Стоукер несколько расширился. Она по-прежнему считала, что показываться в коротеньких юбочках перед толпою зрителей грешно, но пока ее хозяйка не требовала от нее ничего подобного, она принимала как должное, что хозяева смотрят спектакли, и даже не возражала против того, что горничная тоже бывает в театре (хотя лучше бы не бывала), при условии, что она искупает это прилежной работой. Иногда миссис Стоукер хотелось бы вернуться к прежней ограниченности кругозора. Например, когда один маляр, любитель порассуждать, сказал: “Посмотрите хотя бы на Шекспира”, и она посмотрела. Но театральные сплетни она просто обожала.
– Должно быть, вы получили большое удовольствие, мадам, – сказала она Сильвии. – Интересно, был ли там сэр Эдгар Бейнс. Уж наверное был.
– Я незнакома с ним, – отвечала Сильвия. – Кто это?
– Сэр Эдгар Бейнс, баронет? Очень известный человек. И большой друг миссис Карстэрс. Сколько раз он обедал у нас. Да и ужинал. Наверняка он там был.
– Возможно, лорд Ормсби показывал мне его. Там было столько народу, что я просто не запомнила всех.
– Ну конечно, он был там, и его светлость знаком с ним, я уверена.
– Лорд Ормсби сказал, что знаком с миссис Карстэрс. Он когда-нибудь здесь обедал?
– Его светлость? Нет, мадам. – Миссис Стоукер слегка поджала губу.
Сильвия уже собиралась перейти к другой теме, как вдруг зазвонил телефон.
– Простите, мадам. – И затем: – Какой-то мистер Беллами, во всяком случае, фамилия похожая, – сказала миссис Стоукер, положив трубку рядом с аппаратом. – Наверное, вам будет удобнее разговаривать наверху.
– По-моему, я незнакома... Вы уверены, что это меня?
– Он просил миссис Уэллард.
Сильвия поднимается в спальню, берет трубку и усаживается.
– Алло!
– Это миссис Уэллард?
– Да.
– Говорит мистер Фондеверил. Не знаю, помните ли вы меня. Мы с вами виделись...
– Да, конечно, помню! А мне назвали вас Беллами!
– Наверное, мне следует назваться полным именем. Джон Фондеверил. Как любят говорить в клубах, да вы наверняка слышали: “Всегда здоров, всегда готов, Джон Фондеверил”. – Он рассмеялся и в ответ услышал смех на другом конце провода. – Миссис Уэллард, не могли бы вы сегодня со мной пообедать?
На другом конце провода в нерешительности молчали. Может быть, Сильвия раздумывает, какова его репутация в отношении женщин? И как реагируют мужья, узнав, что их жены обедали с мистером Фондеверилом?
– С огромным удовольствием.
– Вы очень любезны. Вас устроит “Плющ”? Там прекрасно делают Sole Veronique[15]. Или вы предпочитаете другой...
– Нет, я приду с удовольствием. Спасибо.
– Тогда, скажем, в четверть второго? – Раздался легкий щелчок, как будто там решили для верности взглянуть на золотые часы с дарственной надписью на крышке. Несомненно, четверть второго вполне подходящее время.
– В четверть второго. Чудесно.
– Тогда до четверти второго, в “Плюще”. Au revoir.
– До свидания.
Мистер Фондеверил также был в “Паласе” и, увидев своего зятя рядом с прелестной миссис Уэллард, вспомнил, что ему говорила дочь несколько недель назад. Если она тогда беспокоилась из-за Боба, то сейчас, должно быть, беспокоится еще больше. Он решил, что должен Сделать Что-то. Тонкий дипломатический ход. Поговорить с Уэллардом? Тогда обнаружится характер зятя, и больше нельзя будет делать вид, что ничего не знаешь о нем. Может быть, тактично побеседовать с миссис Уэллард? Не утверждая, не обвиняя, в самых общих чертах поговорить с ней об Осторожности, о Добром Имени и о Сокровищах Женщины в манере Умудренного Государственного Мужа. Скажем, за обедом, за бокалом доброго вина.
Вот он в ресторане, ждет ее. Склоняется над ее рукой, как, и он надеется, что она чувствует это, он (а может быть, не он, а кто-то другой) склонялся над рукою Королевы в те времена, когда даже у молодых людей хватало досуга, чтоб быть учтивыми и обходительными. Он повел ее к столу, как в свое время вел леди Рэндольф Черчилль к ее креслу на концерте Мелбы в “Ковент-Гардене”. Они сели рядом.
– Я заказал устрицы, – сказал он. – И, если вы не против, предложил бы Sole Veronique. Чего бы вам хотелось еще, миссис Уэллард?
– Я думаю, мне достаточно.
– Может быть, птицу?
– Спасибо, нет.
– Omelette aux fines herbes[16]? Или просто десерт?
– Чудесно, просто десерт.
– Возьмите pкche Melba[17]. Вы, наверное, и не знаете о Нелли Мелбе, миссис Уэллард?
– Нет, увы, не знаю.
Он глубоко вздохнул, и этот вздох заключал в себе целое повествование о Великой Певице, принесшей Любовь и его, мистера Фондеверила, в жертву Искусству.
– Наверное, она была прекрасная женщина.
– Таких теперь не бывает. – Мистер Фондеверил проглядывал карту вин. – Выпьем по бокалу вина?
– Но я...
– Легкий рейнвейн? “Иоганнисбергер” двадцать первого года? Отличный год для сухих вин.
– Да, чудесно.
Он вытащил из кармана часы.
– Вы необыкновенно точны. Это редкое у женщины качество – пунктуальность. Я вижу, что вы... Часы? – Он спрятал их в карман. – Мне их презентовала известная фирма в Сити. Меня пригласили туда для финансовых консультаций, и я сумел поправить их дела, поэтому они... – он сделал жест рукою, – настояли, чтобы я... – другой жест. – Что оставалось?.. У вас есть лимон? Так, прекрасно. Ну как вам понравилось вчерашнее представление?
– Вы тоже были? – спрашивает Сильвия с жаром. – Правда, замечательно?
– Я вижу, вам действительно понравилось, миссис Уэллард.
– Да, а вам разве нет? – Радость в глазах Сильвии гаснет.
– Конечно, но у меня более критический подход. Уже выработалась привычка видеть вещи в Соотношении с Общим Фоном. Ценить скорее Исходный Материал, чем Поверхностные Эффекты, вы меня понимаете?
Сильвия старается сделать вид, что понимает.
– Вы хотите сказать, что иногда сцена бывает хороша сама по себе, но плохо сочетается с представлением в целом?
– Вы совершенно точно уловили мою мысль, – со старомодным изяществом замечает мистер Фондеверил.
– А мне понравилось все от начала до конца, – улыбается Сильвия.
– Вы так молоды, – чуть снисходительно говорит он. – Помните слова Вордсворта, миссис Уэллард?
Сильвия не решала сегодня кроссворда, поэтому не помнит цитаты, фигурирующей в нем под номером семнадцать по вертикали, и качает головой.
– “Молодость – вот настоящий рай”. Моя дорогая жена согласилась бы с ним. В ней была истинная joie-de-vivre[18], что так редко встретишь в наше время. Всегда – и на охоте, и в салоне. – Он осушает бокал в ее память.
– Вам, наверное, было очень одиноко без нее, – тихонько говорит Сильвия.
– У меня была моя Мэгги. Леди Ормсби. Она была прекрасной спутницей.
– Еще бы! Она такая милая.
– Мы везде бывали вместе. Не расставались. Сегодня мы ехали в Хампстедхит, завтра в Зоологический сад, и, куда бы мы ни попадали, Мэгги всегда рассказывала мне, что бы она сделала, если бы была Главным Смотрителем или чем-то в этом роде, и всегда, миссис Уэллард, всегда она улавливала самое главное. Это большой дар. Организаторский талант.
– Она, наверное, чудесный организатор. Это видно хотя бы по тому, как она ведет дом.
– Да. – Он задумался, прикидывая, как бы перейти к сути дела. С отсутствующим видом он обвел взглядом зал, обменялся поклонами с биржевым маклером, проходившим мимо. “Один из наших проконсулов”, – объяснил он с отсутствующим видом. Вошла мисс Прентис и остановилась в ожидании аплодисментов. Поймав взгляд Сильвии, мисс Прентис одарила ее механической улыбкой, и Сильвия радостно улыбнулась в ответ, чувствуя, что знает весь Лондон.
– Во многих отношениях, – произнес мистер Фондеверил, – у нее была нелегкая жизнь.
– У мисс Прентис?
– У моей дочери, Мэгги. У леди Ормсби.
– Да, да!... Мне показалось...
– Лишиться матери в таком нежном возрасте! И какой матери! Я пытался заменить ей мать, но, разумеется, не мог проводить с дочерью все время. Человека посылают то туда, то сюда, – он изобразил жестами Багамы и Новую Землю, – знаете, как это бывает: телеграмма, полчаса, чтобы собрать саквояж, и в дорогу – не самая подходящая жизнь для девочки. Бродячее, можно сказать, богемное существование. У нее были, конечно, друзья в Латинском квартале, – продолжал мистер Фондеверил, который отклонился от темы, уведенный в сторону словом “богемное”, – Мюссе к тому времени, разумеется, давно умер, хотя Ренуар был еще довольно молод. Однако... – И он пожал плечами, чтобы подчеркнуть разницу между Ренуаром и родной матерью. – А затем сразу быть ввергнутой в водоворот Светской Жизни, оказаться женою пэра Англии и миллионера, persona grata при дворе. Но через все это, миссис Уэллард, она пронесла свое доброе имя. Вот величайшее сокровище женщины, оно ценнее любых бриллиантов. Ни малейшая тень сплетни никогда... никогда, – подчеркнул мистер Фондеверил, – не коснулась ее. Злословие, – и мистер Фондеверил наклонился над бокалом “иоганнисбергера” двадцать первого года, словно собираясь выйти ему навстречу, – простирает свои крылья в местах совершенно неожиданных, и тень их покрывает как людей невинных, так и... – В последний момент он отказался от слова “виновных” и закончил: – Так и грешных.
– Люди, мне кажется, иногда говорят ужасные вещи, – заметила Сильвия.
– Естественно, мы ощущаем это гораздо сильнее, чем большинство людей, – сказал мистер Фондеверил. – Дальняя родственница ее матери, – добавил он, понизив голос, – была замешана в деле Транби Крофта.
– Правда?
– Совершенно не подозревая об этом, разумеется, но ее имя... упоминалось в связи с делом.
– Но ведь это была карточная афера? Как же она могла...
– Одно влечет за собой другое, миссис Уэллард. Пошли Сплетни. В прежние времена за подобные вещи вызвали бы на дуэль, – и рука мистера Фондеверила коснулась места, где должен был располагаться эфес шпаги, – но сейчас... Вы живете в деревне, дорогая моя миссис Уэллард. Вам, я думаю, трудно и вообразить, но Лондон по части слухов и сплетен – это настоящая каморра. – Он приостановился, заметив удивление во взгляде миссис Уэллард. Каморра, ведь так, кажется? Сыр – камамбер, а мафия – каморра. Успокоенный, он повторил: – Настоящая каморра. – А удивление Сильвии объяснялось тем, что она вдруг увидела своего мужа.
III
IV
– Должно быть, вы получили большое удовольствие, мадам, – сказала она Сильвии. – Интересно, был ли там сэр Эдгар Бейнс. Уж наверное был.
– Я незнакома с ним, – отвечала Сильвия. – Кто это?
– Сэр Эдгар Бейнс, баронет? Очень известный человек. И большой друг миссис Карстэрс. Сколько раз он обедал у нас. Да и ужинал. Наверняка он там был.
– Возможно, лорд Ормсби показывал мне его. Там было столько народу, что я просто не запомнила всех.
– Ну конечно, он был там, и его светлость знаком с ним, я уверена.
– Лорд Ормсби сказал, что знаком с миссис Карстэрс. Он когда-нибудь здесь обедал?
– Его светлость? Нет, мадам. – Миссис Стоукер слегка поджала губу.
Сильвия уже собиралась перейти к другой теме, как вдруг зазвонил телефон.
– Простите, мадам. – И затем: – Какой-то мистер Беллами, во всяком случае, фамилия похожая, – сказала миссис Стоукер, положив трубку рядом с аппаратом. – Наверное, вам будет удобнее разговаривать наверху.
– По-моему, я незнакома... Вы уверены, что это меня?
– Он просил миссис Уэллард.
Сильвия поднимается в спальню, берет трубку и усаживается.
– Алло!
– Это миссис Уэллард?
– Да.
– Говорит мистер Фондеверил. Не знаю, помните ли вы меня. Мы с вами виделись...
– Да, конечно, помню! А мне назвали вас Беллами!
– Наверное, мне следует назваться полным именем. Джон Фондеверил. Как любят говорить в клубах, да вы наверняка слышали: “Всегда здоров, всегда готов, Джон Фондеверил”. – Он рассмеялся и в ответ услышал смех на другом конце провода. – Миссис Уэллард, не могли бы вы сегодня со мной пообедать?
На другом конце провода в нерешительности молчали. Может быть, Сильвия раздумывает, какова его репутация в отношении женщин? И как реагируют мужья, узнав, что их жены обедали с мистером Фондеверилом?
– С огромным удовольствием.
– Вы очень любезны. Вас устроит “Плющ”? Там прекрасно делают Sole Veronique[15]. Или вы предпочитаете другой...
– Нет, я приду с удовольствием. Спасибо.
– Тогда, скажем, в четверть второго? – Раздался легкий щелчок, как будто там решили для верности взглянуть на золотые часы с дарственной надписью на крышке. Несомненно, четверть второго вполне подходящее время.
– В четверть второго. Чудесно.
– Тогда до четверти второго, в “Плюще”. Au revoir.
– До свидания.
Мистер Фондеверил также был в “Паласе” и, увидев своего зятя рядом с прелестной миссис Уэллард, вспомнил, что ему говорила дочь несколько недель назад. Если она тогда беспокоилась из-за Боба, то сейчас, должно быть, беспокоится еще больше. Он решил, что должен Сделать Что-то. Тонкий дипломатический ход. Поговорить с Уэллардом? Тогда обнаружится характер зятя, и больше нельзя будет делать вид, что ничего не знаешь о нем. Может быть, тактично побеседовать с миссис Уэллард? Не утверждая, не обвиняя, в самых общих чертах поговорить с ней об Осторожности, о Добром Имени и о Сокровищах Женщины в манере Умудренного Государственного Мужа. Скажем, за обедом, за бокалом доброго вина.
Вот он в ресторане, ждет ее. Склоняется над ее рукой, как, и он надеется, что она чувствует это, он (а может быть, не он, а кто-то другой) склонялся над рукою Королевы в те времена, когда даже у молодых людей хватало досуга, чтоб быть учтивыми и обходительными. Он повел ее к столу, как в свое время вел леди Рэндольф Черчилль к ее креслу на концерте Мелбы в “Ковент-Гардене”. Они сели рядом.
– Я заказал устрицы, – сказал он. – И, если вы не против, предложил бы Sole Veronique. Чего бы вам хотелось еще, миссис Уэллард?
– Я думаю, мне достаточно.
– Может быть, птицу?
– Спасибо, нет.
– Omelette aux fines herbes[16]? Или просто десерт?
– Чудесно, просто десерт.
– Возьмите pкche Melba[17]. Вы, наверное, и не знаете о Нелли Мелбе, миссис Уэллард?
– Нет, увы, не знаю.
Он глубоко вздохнул, и этот вздох заключал в себе целое повествование о Великой Певице, принесшей Любовь и его, мистера Фондеверила, в жертву Искусству.
– Наверное, она была прекрасная женщина.
– Таких теперь не бывает. – Мистер Фондеверил проглядывал карту вин. – Выпьем по бокалу вина?
– Но я...
– Легкий рейнвейн? “Иоганнисбергер” двадцать первого года? Отличный год для сухих вин.
– Да, чудесно.
Он вытащил из кармана часы.
– Вы необыкновенно точны. Это редкое у женщины качество – пунктуальность. Я вижу, что вы... Часы? – Он спрятал их в карман. – Мне их презентовала известная фирма в Сити. Меня пригласили туда для финансовых консультаций, и я сумел поправить их дела, поэтому они... – он сделал жест рукою, – настояли, чтобы я... – другой жест. – Что оставалось?.. У вас есть лимон? Так, прекрасно. Ну как вам понравилось вчерашнее представление?
– Вы тоже были? – спрашивает Сильвия с жаром. – Правда, замечательно?
– Я вижу, вам действительно понравилось, миссис Уэллард.
– Да, а вам разве нет? – Радость в глазах Сильвии гаснет.
– Конечно, но у меня более критический подход. Уже выработалась привычка видеть вещи в Соотношении с Общим Фоном. Ценить скорее Исходный Материал, чем Поверхностные Эффекты, вы меня понимаете?
Сильвия старается сделать вид, что понимает.
– Вы хотите сказать, что иногда сцена бывает хороша сама по себе, но плохо сочетается с представлением в целом?
– Вы совершенно точно уловили мою мысль, – со старомодным изяществом замечает мистер Фондеверил.
– А мне понравилось все от начала до конца, – улыбается Сильвия.
– Вы так молоды, – чуть снисходительно говорит он. – Помните слова Вордсворта, миссис Уэллард?
Сильвия не решала сегодня кроссворда, поэтому не помнит цитаты, фигурирующей в нем под номером семнадцать по вертикали, и качает головой.
– “Молодость – вот настоящий рай”. Моя дорогая жена согласилась бы с ним. В ней была истинная joie-de-vivre[18], что так редко встретишь в наше время. Всегда – и на охоте, и в салоне. – Он осушает бокал в ее память.
– Вам, наверное, было очень одиноко без нее, – тихонько говорит Сильвия.
– У меня была моя Мэгги. Леди Ормсби. Она была прекрасной спутницей.
– Еще бы! Она такая милая.
– Мы везде бывали вместе. Не расставались. Сегодня мы ехали в Хампстедхит, завтра в Зоологический сад, и, куда бы мы ни попадали, Мэгги всегда рассказывала мне, что бы она сделала, если бы была Главным Смотрителем или чем-то в этом роде, и всегда, миссис Уэллард, всегда она улавливала самое главное. Это большой дар. Организаторский талант.
– Она, наверное, чудесный организатор. Это видно хотя бы по тому, как она ведет дом.
– Да. – Он задумался, прикидывая, как бы перейти к сути дела. С отсутствующим видом он обвел взглядом зал, обменялся поклонами с биржевым маклером, проходившим мимо. “Один из наших проконсулов”, – объяснил он с отсутствующим видом. Вошла мисс Прентис и остановилась в ожидании аплодисментов. Поймав взгляд Сильвии, мисс Прентис одарила ее механической улыбкой, и Сильвия радостно улыбнулась в ответ, чувствуя, что знает весь Лондон.
– Во многих отношениях, – произнес мистер Фондеверил, – у нее была нелегкая жизнь.
– У мисс Прентис?
– У моей дочери, Мэгги. У леди Ормсби.
– Да, да!... Мне показалось...
– Лишиться матери в таком нежном возрасте! И какой матери! Я пытался заменить ей мать, но, разумеется, не мог проводить с дочерью все время. Человека посылают то туда, то сюда, – он изобразил жестами Багамы и Новую Землю, – знаете, как это бывает: телеграмма, полчаса, чтобы собрать саквояж, и в дорогу – не самая подходящая жизнь для девочки. Бродячее, можно сказать, богемное существование. У нее были, конечно, друзья в Латинском квартале, – продолжал мистер Фондеверил, который отклонился от темы, уведенный в сторону словом “богемное”, – Мюссе к тому времени, разумеется, давно умер, хотя Ренуар был еще довольно молод. Однако... – И он пожал плечами, чтобы подчеркнуть разницу между Ренуаром и родной матерью. – А затем сразу быть ввергнутой в водоворот Светской Жизни, оказаться женою пэра Англии и миллионера, persona grata при дворе. Но через все это, миссис Уэллард, она пронесла свое доброе имя. Вот величайшее сокровище женщины, оно ценнее любых бриллиантов. Ни малейшая тень сплетни никогда... никогда, – подчеркнул мистер Фондеверил, – не коснулась ее. Злословие, – и мистер Фондеверил наклонился над бокалом “иоганнисбергера” двадцать первого года, словно собираясь выйти ему навстречу, – простирает свои крылья в местах совершенно неожиданных, и тень их покрывает как людей невинных, так и... – В последний момент он отказался от слова “виновных” и закончил: – Так и грешных.
– Люди, мне кажется, иногда говорят ужасные вещи, – заметила Сильвия.
– Естественно, мы ощущаем это гораздо сильнее, чем большинство людей, – сказал мистер Фондеверил. – Дальняя родственница ее матери, – добавил он, понизив голос, – была замешана в деле Транби Крофта.
– Правда?
– Совершенно не подозревая об этом, разумеется, но ее имя... упоминалось в связи с делом.
– Но ведь это была карточная афера? Как же она могла...
– Одно влечет за собой другое, миссис Уэллард. Пошли Сплетни. В прежние времена за подобные вещи вызвали бы на дуэль, – и рука мистера Фондеверила коснулась места, где должен был располагаться эфес шпаги, – но сейчас... Вы живете в деревне, дорогая моя миссис Уэллард. Вам, я думаю, трудно и вообразить, но Лондон по части слухов и сплетен – это настоящая каморра. – Он приостановился, заметив удивление во взгляде миссис Уэллард. Каморра, ведь так, кажется? Сыр – камамбер, а мафия – каморра. Успокоенный, он повторил: – Настоящая каморра. – А удивление Сильвии объяснялось тем, что она вдруг увидела своего мужа.
III
В воздухе повеяло теплом. В Вестауэйзе, наверное, выполнив свой долг, уже отцветают крокусы, склоняя увядшие фиолетовые и золотые головки в прощальном поклоне солнцу. Они храбро выпроводили зиму и, погибая, передали эстафету желтым нарциссам. Зеленые стрелки “императора” и “золотой шпоры” просвечивают первой слабой желтизной; теперь со дня на день, с часу на час будут зажигаться новые светильники во славу весны.
Весна в Вестауэйзе. Желтые нарциссы в саду, между черно-белыми грушами и сливами. Зеленые бордюры вдоль изгороди пестрят бледными примулами, барвинком и земляникой. Серые стены Вестауэйза поросли розово-лиловой и пурпурной камнеломкой, а розовые флоксы играют в салочки с незабудками, барбарис готов хлынуть золотым дождем; ракитник превратился в бледно-желтое облако; клумбы первоцвета переливаются всеми красками; легкомысленная желтофиоль и чопорные тюльпаны горят оранжевым и красным.
Крокусы мы пропустили, мрачно думает Реджинальд в омнибусе, неужели желтые нарциссы тоже отцветут без нас?
Внезапно он ощутил тоску по дому. В Лондон хорошо приезжать, но жить в нем плохо. Всегда нужно что-то делать; в деревне можно не делать ничего. “Не делать ничего” – означает делать все что угодно: думать, смотреть, слушать, чувствовать, жить. Он истратит впустую это утро, первое утро весны; чем бы он ни занялся, это будет просто трата времени. А что, если честно поработать? Забавное определение. Что же в работе “честного”? Работа – это проклятие человека. В поте лица твоего будешь есть хлеб. Казалось бы, человек предназначен для чего-то лучшего; поэтому должен стремиться к чему-то лучшему, стремиться избегать работы. Работа – это кара, от которой надо уклониться или разделаться с ней как можно скорее. А не конечная цель человека.
В пользу работы следует сказать, все так же мрачно размышлял Реджинальд, что она отвлекает тебя от тяжелых дум...
Оказалось, однако, что, кроме работы, существуют и другие вещи, способные отвлечь его от мыслей о Сильвии. В театре его ждало письмо от мистера Пампа. Мистер Памп никак не мог усвоить лондонский адрес Реджинальда. Сколько бы ни писал ему Реджинальд с Хейуардс-гроув, ответ всегда приходил через Вестауэйз. По счастью, ему не приходилось вести с мистером Пампом обширную переписку, и было безразлично, насколько запаздывают ответы издателя. Мистер Памп был недоволен им. Поглаживая одной рукой длинную белую бороду, а другой теребя лацкан сюртука, мистер Памп как-то разъяснил Реджинальду его долг перед 1) мистером Пампом, 2) Англией, 3) Самим Собой – долг написать второй роман, чтобы к осени он был уже напечатан. Когда Реджинальд ответил, что мистер Памп неплохо заработал на его первой книге, что Англия, без сомнения, прекрасно обойдется без второй его книги, а что касается его самого, то он решил быть снисходительным к собственной необязательности, мистер Памп оставил попечение о благе нации и сосредоточился на своем, подробно рассказав о Накладных Расходах, Издержках и Доверии Читателя. Поскольку разговор Реджинальда и мистера Пампа проходил за ленчем, Издержки на глазах выросли на какое-то количество шиллингов; Реджинальд чувствовал себя неловко, но стоял на своем, и мистер Памп заплатил по счету, подозвал такси, увеличив Накладные Расходы и, холодно попрощавшись, отбыл в свою контору. Конверт с фирменной надпечаткой “Пампс лимитед” был адресован прямо в театр.
Фирме “Пампс лимитед” стало известно о готовящейся постановке пьесы, которая представляет собою сценическую версию опубликованного фирмой романа под названием “Вьюнок”, и фирма напоминает автору, что, по условиям существующего между ними договора, все деньги, полученные от сценических или кинематографических версий книги, должны быть поделены поровну между автором книги и издателем.
Боже мой, подумал Реджинальд, ведь я совсем об этом забыл! И ведь я получил уже сотню фунтов. Нет, нет, девяносто; десять взял агент Никсона. Интересно, мистер Памп рассчитывает получить пятьдесят из них или сорок пять? Будь я проклят, если дам ему пятьдесят. А остальные выплаты? А права на фильм? Если мы продадим их, а Никсон не сомневается, что так и будет, то Венчур получит половину, и Никсон получит половину, и Памп получит половину, а что достанется мне? Похоже, что минус половина. Выходит, чем больше успех, тем больше мне приходится платить. Хорошенькое дело.
Он попытался вспомнить точные условия соглашения, но понял, что ему нечем расшевелить память. Договор для него никогда ничего не значил. Как это Раглан назвал Пампа в тот первый день? Подлецом и кровопийцей. Конечно, кровопийца. Грязнуля Памп, как прекрасно выразился Ормсби. А теперь Реджинальд связан с ним обязательством предоставить ему следующие шесть книг (а может, двенадцать?), – эту часть договора он прекрасно помнил и помнил, как она ему в свое время нравилась! – и каждая из этих книг будет обложена той же данью, и каждая будет для Реджинальда источником постоянного раздражения. Не оттого, что он заработает меньше денег, чем ожидал, поскольку до сих пор ему вполне хватало получаемых доходов; нет, его бесило бы ощущение, что его обманывают, выводили бы из себя сражения с Пампом из-за этих жалких агентских комиссионных, постоянные споры. Ему все время будут напоминать о них. Каждую неделю придется выписывать чек для Пампа! Можно ли вынести такое! И каждую неделю получать от Пампа письмо, оспаривающее удержание комиссионных, и опять затевать споры!
Надеюсь, пьеса провалится, мстительно подумал Реджинальд, вот была бы ему наука. И конечно, я никогда больше не напишу ни одной книги. Не хочу, чтобы она попадала в его грязные лапы. Зачем я вообще ввязался во все это?
Реджинальд откинулся на спинку кресла, размышляя о своих неприятностях. Репетиция шла своим чередом, но он почти не обращал внимания на сцену. Рассказать Никсону? Но Никсон профессионал, а он – любитель; Никсон станет презирать его за неосведомленность, за дилетантство. Связаться с Пампом! Погодите, кто это играет в любовной сцене? А, это Тодди, как все его называют. Реджинальда познакомили с Тодди, и его поразило, что актер знает имена всех первоклассных крикетистов. Такого актера нельзя не полюбить; как нельзя было бы не полюбить классного крикетиста, разбирающегося в театре. Надо будет пригласить Тодди на ленч. Гораздо лучше, чем тащиться в клуб и обедать неизвестно с кем. И размышлять.
Или Корал Белл? Удивительно, но он (почему бы это?) несколько охладел к Корал Белл. Может быть, из-за вчерашнего вечера, когда он ощутил себя любителем среди профессионалов; из-за того, что она (вполне естественно) больше общалась с Никсоном и Латтимером; из-за отсутствия между ним, Реджинальдом, и ею какой-либо духовной близости; из-за того, что ему почудилось легкое пренебрежение в ее обращении с ним? Или просто теперь он понял, что они принадлежат к разным мирам, что она появилась в его мире как блуждающий огонек, который ему никогда не поймать? Или все дело в Сильвии?
Но Тодди был другим. С ним не хотелось быть в дружеских отношениях. Только говорить о крикете. С ним можно было беседовать о крикете бесконечно.
Но, очевидно, не сегодня.
– Мне ужасно жаль, старина, но я собираюсь угостить Корал порцией устриц. Мы хотим поскорее вернуться и еще раз прогнать эту сцену.
– Что ж, тогда, может быть, в другой раз.
– Хорошо!
Какая одержимость в людях этой злосчастной профессии! Что только не ставят им в вину – они играют в гольф, они стремятся бывать в обществе. Ну хорошо, а чем прикажете им заняться, когда они не на подмостках? Читать пособия по актерскому искусству, написанные людьми, не имеющими о нем понятия? Или штудировать Шекспира?
Мисс Мастерс в углу надевала шляпку.
– Добрый день, – с улыбкой сказал Реджинальд, направляясь к двери.
– Привет. Так вы были здесь все это время? Хорошо, что я не знала, а то бы отключилась и – полный провал.
Реджинальд тут же попался на этот старый комплимент и был приятно удивлен, узнав, что кто-то может его бояться.
– Вы уже решили, куда пойдете на ленч? – неожиданно спросил он. – Может быть, сходим вместе в “Плющ”, чтобы вы могли убедиться, вправду ли я так страшен.
– Роскошно, – сказала мисс Мастере. – Я просто в восторге.
Весна в Вестауэйзе. Желтые нарциссы в саду, между черно-белыми грушами и сливами. Зеленые бордюры вдоль изгороди пестрят бледными примулами, барвинком и земляникой. Серые стены Вестауэйза поросли розово-лиловой и пурпурной камнеломкой, а розовые флоксы играют в салочки с незабудками, барбарис готов хлынуть золотым дождем; ракитник превратился в бледно-желтое облако; клумбы первоцвета переливаются всеми красками; легкомысленная желтофиоль и чопорные тюльпаны горят оранжевым и красным.
Крокусы мы пропустили, мрачно думает Реджинальд в омнибусе, неужели желтые нарциссы тоже отцветут без нас?
Внезапно он ощутил тоску по дому. В Лондон хорошо приезжать, но жить в нем плохо. Всегда нужно что-то делать; в деревне можно не делать ничего. “Не делать ничего” – означает делать все что угодно: думать, смотреть, слушать, чувствовать, жить. Он истратит впустую это утро, первое утро весны; чем бы он ни занялся, это будет просто трата времени. А что, если честно поработать? Забавное определение. Что же в работе “честного”? Работа – это проклятие человека. В поте лица твоего будешь есть хлеб. Казалось бы, человек предназначен для чего-то лучшего; поэтому должен стремиться к чему-то лучшему, стремиться избегать работы. Работа – это кара, от которой надо уклониться или разделаться с ней как можно скорее. А не конечная цель человека.
В пользу работы следует сказать, все так же мрачно размышлял Реджинальд, что она отвлекает тебя от тяжелых дум...
Оказалось, однако, что, кроме работы, существуют и другие вещи, способные отвлечь его от мыслей о Сильвии. В театре его ждало письмо от мистера Пампа. Мистер Памп никак не мог усвоить лондонский адрес Реджинальда. Сколько бы ни писал ему Реджинальд с Хейуардс-гроув, ответ всегда приходил через Вестауэйз. По счастью, ему не приходилось вести с мистером Пампом обширную переписку, и было безразлично, насколько запаздывают ответы издателя. Мистер Памп был недоволен им. Поглаживая одной рукой длинную белую бороду, а другой теребя лацкан сюртука, мистер Памп как-то разъяснил Реджинальду его долг перед 1) мистером Пампом, 2) Англией, 3) Самим Собой – долг написать второй роман, чтобы к осени он был уже напечатан. Когда Реджинальд ответил, что мистер Памп неплохо заработал на его первой книге, что Англия, без сомнения, прекрасно обойдется без второй его книги, а что касается его самого, то он решил быть снисходительным к собственной необязательности, мистер Памп оставил попечение о благе нации и сосредоточился на своем, подробно рассказав о Накладных Расходах, Издержках и Доверии Читателя. Поскольку разговор Реджинальда и мистера Пампа проходил за ленчем, Издержки на глазах выросли на какое-то количество шиллингов; Реджинальд чувствовал себя неловко, но стоял на своем, и мистер Памп заплатил по счету, подозвал такси, увеличив Накладные Расходы и, холодно попрощавшись, отбыл в свою контору. Конверт с фирменной надпечаткой “Пампс лимитед” был адресован прямо в театр.
Фирме “Пампс лимитед” стало известно о готовящейся постановке пьесы, которая представляет собою сценическую версию опубликованного фирмой романа под названием “Вьюнок”, и фирма напоминает автору, что, по условиям существующего между ними договора, все деньги, полученные от сценических или кинематографических версий книги, должны быть поделены поровну между автором книги и издателем.
Боже мой, подумал Реджинальд, ведь я совсем об этом забыл! И ведь я получил уже сотню фунтов. Нет, нет, девяносто; десять взял агент Никсона. Интересно, мистер Памп рассчитывает получить пятьдесят из них или сорок пять? Будь я проклят, если дам ему пятьдесят. А остальные выплаты? А права на фильм? Если мы продадим их, а Никсон не сомневается, что так и будет, то Венчур получит половину, и Никсон получит половину, и Памп получит половину, а что достанется мне? Похоже, что минус половина. Выходит, чем больше успех, тем больше мне приходится платить. Хорошенькое дело.
Он попытался вспомнить точные условия соглашения, но понял, что ему нечем расшевелить память. Договор для него никогда ничего не значил. Как это Раглан назвал Пампа в тот первый день? Подлецом и кровопийцей. Конечно, кровопийца. Грязнуля Памп, как прекрасно выразился Ормсби. А теперь Реджинальд связан с ним обязательством предоставить ему следующие шесть книг (а может, двенадцать?), – эту часть договора он прекрасно помнил и помнил, как она ему в свое время нравилась! – и каждая из этих книг будет обложена той же данью, и каждая будет для Реджинальда источником постоянного раздражения. Не оттого, что он заработает меньше денег, чем ожидал, поскольку до сих пор ему вполне хватало получаемых доходов; нет, его бесило бы ощущение, что его обманывают, выводили бы из себя сражения с Пампом из-за этих жалких агентских комиссионных, постоянные споры. Ему все время будут напоминать о них. Каждую неделю придется выписывать чек для Пампа! Можно ли вынести такое! И каждую неделю получать от Пампа письмо, оспаривающее удержание комиссионных, и опять затевать споры!
Надеюсь, пьеса провалится, мстительно подумал Реджинальд, вот была бы ему наука. И конечно, я никогда больше не напишу ни одной книги. Не хочу, чтобы она попадала в его грязные лапы. Зачем я вообще ввязался во все это?
Реджинальд откинулся на спинку кресла, размышляя о своих неприятностях. Репетиция шла своим чередом, но он почти не обращал внимания на сцену. Рассказать Никсону? Но Никсон профессионал, а он – любитель; Никсон станет презирать его за неосведомленность, за дилетантство. Связаться с Пампом! Погодите, кто это играет в любовной сцене? А, это Тодди, как все его называют. Реджинальда познакомили с Тодди, и его поразило, что актер знает имена всех первоклассных крикетистов. Такого актера нельзя не полюбить; как нельзя было бы не полюбить классного крикетиста, разбирающегося в театре. Надо будет пригласить Тодди на ленч. Гораздо лучше, чем тащиться в клуб и обедать неизвестно с кем. И размышлять.
Или Корал Белл? Удивительно, но он (почему бы это?) несколько охладел к Корал Белл. Может быть, из-за вчерашнего вечера, когда он ощутил себя любителем среди профессионалов; из-за того, что она (вполне естественно) больше общалась с Никсоном и Латтимером; из-за отсутствия между ним, Реджинальдом, и ею какой-либо духовной близости; из-за того, что ему почудилось легкое пренебрежение в ее обращении с ним? Или просто теперь он понял, что они принадлежат к разным мирам, что она появилась в его мире как блуждающий огонек, который ему никогда не поймать? Или все дело в Сильвии?
Но Тодди был другим. С ним не хотелось быть в дружеских отношениях. Только говорить о крикете. С ним можно было беседовать о крикете бесконечно.
Но, очевидно, не сегодня.
– Мне ужасно жаль, старина, но я собираюсь угостить Корал порцией устриц. Мы хотим поскорее вернуться и еще раз прогнать эту сцену.
– Что ж, тогда, может быть, в другой раз.
– Хорошо!
Какая одержимость в людях этой злосчастной профессии! Что только не ставят им в вину – они играют в гольф, они стремятся бывать в обществе. Ну хорошо, а чем прикажете им заняться, когда они не на подмостках? Читать пособия по актерскому искусству, написанные людьми, не имеющими о нем понятия? Или штудировать Шекспира?
Мисс Мастерс в углу надевала шляпку.
– Добрый день, – с улыбкой сказал Реджинальд, направляясь к двери.
– Привет. Так вы были здесь все это время? Хорошо, что я не знала, а то бы отключилась и – полный провал.
Реджинальд тут же попался на этот старый комплимент и был приятно удивлен, узнав, что кто-то может его бояться.
– Вы уже решили, куда пойдете на ленч? – неожиданно спросил он. – Может быть, сходим вместе в “Плющ”, чтобы вы могли убедиться, вправду ли я так страшен.
– Роскошно, – сказала мисс Мастере. – Я просто в восторге.
IV
Мисс Мастерс называли человеком слова, которому она, по мнению друзей, была верна, пожалуй, даже слишком. Когда-то этим словом было “загибаться”, потом все стало для нее “дико” или, напротив, “мощно”, потом мир оказался “кошмарным”, а большинство событий в нем – “позорными”. К этим жизненным вехам теперь добавились “роскошно” и “чудовищно”, а уж когда все вокруг становится “чудовищно кошмарным”, что еще остается девушке, как не “отключиться”.
– Ну, нравится вам ваша роль? – спросил Реджинальд, когда для начала они заказали копченую семгу.
– Просто роскошная, – убежденно сказала мисс Мастерс.
– Правда? Я очень рад.
– Разве не потрясающе сидеть и слушать, как за тебя кто-то переписал книгу. Я хочу сказать, это, наверное, чудовищно. То есть кошмарно. Конечно, я не знаю, что там сделал Фил, но, по-моему, это полный провал – когда какой-то тип переписал твою роскошную сцену и оказалось, что он совсем выбросил Ночь в Гареме. Я бы определенно отключилась, если бы это я написала книгу, а Фил или кто другой впутал бы викария в историю с девицей, а ведь книга совершенно другого рода. Понимаете? Просто чудовищно.
– Да, это действительно обескураживает, – заметил Реджинальд. – Я пытаюсь не думать о пьесе как о моей книге, а когда мне удается узнать написанную мною фразу, я преисполняюсь гордости.
– Я, конечно, не читала вашу книгу, – сказала мисс Мастерс. – То есть я решила, что этого не нужно. Я хочу сказать, это могло бы оказаться обескураживающим.
– Определенно, – улыбнулся Реджинальд.
– По-моему, чудовищно, если в книге написано, что у героини черные волосы, а Фил переписывает, что белокурые, а Нед велит играть девушку с волосами мышиного цвета, а у актрисы собственные волосы каштановые. Это провал.
– Где вы познакомились с Латтимером?
– С Недом? В Вулвергемптоне. Вы бывали там?
– Нет. И даже не очень хочу.
– Да, там дико скучно. Я играла Рейчел в “Ночнике”. Нед сидел в одном из первых рядов – дожидался поезда, я думаю. Он специально пришел за кулисы, чтобы познакомиться со мной. Я только что кончила играть, и, когда услышала, что это знаменитый мистер Латтимер, чуть было не отключилась. Он спросил, почему я пошла на сцену. Ну, когда ты в таком кошмарном виде, то не можешь расписывать, что в десять лет прочла всего Шекспира или что обожаешь актрису миссис Сиддонс. Я сначала что-то мямлила, а потом выпалила: потому что у меня семь сестер и мачеха меня била. Ничего другого не пришло мне в голову. Нед Латтимер сказал довольно холодно: “Да, это все объясняет. Теперь мне понятно”. Потом он спросил, каких шекспировских героинь мне хотелось бы сыграть. Кажется, у меня был просто провал. То есть я начала колебаться между Пердитой из “Повести о двух городах” и Маленькой Нелл из “Кукольного дома”, как вдруг Алек, наш импресарио, я чуть было не бросилась ему на шею, говорит: “Из нее выйдет неплохая Виола, как ты думаешь?” А по лицу Неда было видно, что он вовсе так не думает. Тут я немного очнулась и сказала, что уже провалила роль Виолы один раз в театральной школе, другой – в Академии, и если я еще раз возьмусь за нее, похоже будет, что я определенно имею зуб на бедную девушку. Это Неду понравилось, и он велел мне приехать в Лондон и зайти к нему. Я так и сделала.
– В сопровождении мачехи?
Мисс Мастерс сверкнула улыбкой и ответила отрицательно. Как это ни кошмарно для мачехи, ей пришлось отключиться в своем Вулвергемптоне.
Ленч продолжался. Мисс Мастерс, подумал Реджинальд, забавная собеседница, с ней приятно поболтать во время короткого ленча; во всяком случае, пока закусываешь копченой семгой. Но только подумать о том, чтобы жениться на ней! Возможно, это просто роскошно в первые пять минут, зато потом кошмарно и чудовищно. Он бы не выдержал и отключился. И полный провал. Определенно.
Жениться на ней! Он не может представить себе в роли жены никакой другой женщины, кроме Сильвии. (Женщине представить себе другого мужчину в роли мужа, наверное, еще сложнее.) Реджинальду вдруг вспомнилась заметка об одном бракоразводном процессе, на котором адвокат сообщал какие-то подробности и, в частности, сказал: “Первые три месяца они были совершенно счастливы, а затем между сторонами возникли разногласия”. Это навсегда врезалось ему в память. Как же невысоки требования к браку у этих “сторон”! Пока они были “совершенно счастливы”, брак можно было бы считать удачным; но три месяца, конечно, несколько не дотягивают до среднего уровня. Бедняжки не ждали многого, и за одно это могли бы быть вознаграждены более щедро.
– Чего бы вам хотелось, мисс Мастерс?
“Возникли разногласия”. Что же, теперь, после шести неправдоподобно счастливых лет, между ним и Сильвией возникли разногласия? Чепуха. Как можно быть женатым на ком-нибудь, кроме Сильвии?
– Ничего, кроме холодного мяса?
– Да, да. Я просто отключаюсь, если днем ем горячее.
Значит, если бы он женился на мисс Мастерс, то был бы вынужден ежедневно есть на ленч холодное мясо. Вот так. Назад в Вестауэйз, подальше от всяких подлецов, и кровопийц, и от сатиров вроде Ормсби. Настала весна, скоро будет лето. Весна и начало лета в Вестауэйзе с Сильвией. Уезжать на один день в Лондон вместе с нею, уезжать без нее и, зная, что она встретит тебя, возвращаться к ней... и к цветам на клумбах, и к белым и розовым лепесткам, слетающим с деревьев.
– Неужели? – спросил Реджинальд.
Он повел взглядом по залу и вдруг увидел Сильвию. Сильвию! Она сидела с кем-то, кого Реджинальду не было видно за перегородкой, делившей зал, и, улыбаясь, оживленно беседовала с этим неизвестным мужчиной.
Ормсби! Ну конечно! На минуту он ощутил ненависть к Ормсби и, на одно страшное мгновение, ненависть и к Сильвии. После вчерашнего вечера – еще и это! Затем ее собеседник наклонился вперед, и Реджинальд увидел, что это всего лишь мистер Фондеверил.
– Ну, нравится вам ваша роль? – спросил Реджинальд, когда для начала они заказали копченую семгу.
– Просто роскошная, – убежденно сказала мисс Мастерс.
– Правда? Я очень рад.
– Разве не потрясающе сидеть и слушать, как за тебя кто-то переписал книгу. Я хочу сказать, это, наверное, чудовищно. То есть кошмарно. Конечно, я не знаю, что там сделал Фил, но, по-моему, это полный провал – когда какой-то тип переписал твою роскошную сцену и оказалось, что он совсем выбросил Ночь в Гареме. Я бы определенно отключилась, если бы это я написала книгу, а Фил или кто другой впутал бы викария в историю с девицей, а ведь книга совершенно другого рода. Понимаете? Просто чудовищно.
– Да, это действительно обескураживает, – заметил Реджинальд. – Я пытаюсь не думать о пьесе как о моей книге, а когда мне удается узнать написанную мною фразу, я преисполняюсь гордости.
– Я, конечно, не читала вашу книгу, – сказала мисс Мастерс. – То есть я решила, что этого не нужно. Я хочу сказать, это могло бы оказаться обескураживающим.
– Определенно, – улыбнулся Реджинальд.
– По-моему, чудовищно, если в книге написано, что у героини черные волосы, а Фил переписывает, что белокурые, а Нед велит играть девушку с волосами мышиного цвета, а у актрисы собственные волосы каштановые. Это провал.
– Где вы познакомились с Латтимером?
– С Недом? В Вулвергемптоне. Вы бывали там?
– Нет. И даже не очень хочу.
– Да, там дико скучно. Я играла Рейчел в “Ночнике”. Нед сидел в одном из первых рядов – дожидался поезда, я думаю. Он специально пришел за кулисы, чтобы познакомиться со мной. Я только что кончила играть, и, когда услышала, что это знаменитый мистер Латтимер, чуть было не отключилась. Он спросил, почему я пошла на сцену. Ну, когда ты в таком кошмарном виде, то не можешь расписывать, что в десять лет прочла всего Шекспира или что обожаешь актрису миссис Сиддонс. Я сначала что-то мямлила, а потом выпалила: потому что у меня семь сестер и мачеха меня била. Ничего другого не пришло мне в голову. Нед Латтимер сказал довольно холодно: “Да, это все объясняет. Теперь мне понятно”. Потом он спросил, каких шекспировских героинь мне хотелось бы сыграть. Кажется, у меня был просто провал. То есть я начала колебаться между Пердитой из “Повести о двух городах” и Маленькой Нелл из “Кукольного дома”, как вдруг Алек, наш импресарио, я чуть было не бросилась ему на шею, говорит: “Из нее выйдет неплохая Виола, как ты думаешь?” А по лицу Неда было видно, что он вовсе так не думает. Тут я немного очнулась и сказала, что уже провалила роль Виолы один раз в театральной школе, другой – в Академии, и если я еще раз возьмусь за нее, похоже будет, что я определенно имею зуб на бедную девушку. Это Неду понравилось, и он велел мне приехать в Лондон и зайти к нему. Я так и сделала.
– В сопровождении мачехи?
Мисс Мастерс сверкнула улыбкой и ответила отрицательно. Как это ни кошмарно для мачехи, ей пришлось отключиться в своем Вулвергемптоне.
Ленч продолжался. Мисс Мастерс, подумал Реджинальд, забавная собеседница, с ней приятно поболтать во время короткого ленча; во всяком случае, пока закусываешь копченой семгой. Но только подумать о том, чтобы жениться на ней! Возможно, это просто роскошно в первые пять минут, зато потом кошмарно и чудовищно. Он бы не выдержал и отключился. И полный провал. Определенно.
Жениться на ней! Он не может представить себе в роли жены никакой другой женщины, кроме Сильвии. (Женщине представить себе другого мужчину в роли мужа, наверное, еще сложнее.) Реджинальду вдруг вспомнилась заметка об одном бракоразводном процессе, на котором адвокат сообщал какие-то подробности и, в частности, сказал: “Первые три месяца они были совершенно счастливы, а затем между сторонами возникли разногласия”. Это навсегда врезалось ему в память. Как же невысоки требования к браку у этих “сторон”! Пока они были “совершенно счастливы”, брак можно было бы считать удачным; но три месяца, конечно, несколько не дотягивают до среднего уровня. Бедняжки не ждали многого, и за одно это могли бы быть вознаграждены более щедро.
– Чего бы вам хотелось, мисс Мастерс?
“Возникли разногласия”. Что же, теперь, после шести неправдоподобно счастливых лет, между ним и Сильвией возникли разногласия? Чепуха. Как можно быть женатым на ком-нибудь, кроме Сильвии?
– Ничего, кроме холодного мяса?
– Да, да. Я просто отключаюсь, если днем ем горячее.
Значит, если бы он женился на мисс Мастерс, то был бы вынужден ежедневно есть на ленч холодное мясо. Вот так. Назад в Вестауэйз, подальше от всяких подлецов, и кровопийц, и от сатиров вроде Ормсби. Настала весна, скоро будет лето. Весна и начало лета в Вестауэйзе с Сильвией. Уезжать на один день в Лондон вместе с нею, уезжать без нее и, зная, что она встретит тебя, возвращаться к ней... и к цветам на клумбах, и к белым и розовым лепесткам, слетающим с деревьев.
– Неужели? – спросил Реджинальд.
Он повел взглядом по залу и вдруг увидел Сильвию. Сильвию! Она сидела с кем-то, кого Реджинальду не было видно за перегородкой, делившей зал, и, улыбаясь, оживленно беседовала с этим неизвестным мужчиной.
Ормсби! Ну конечно! На минуту он ощутил ненависть к Ормсби и, на одно страшное мгновение, ненависть и к Сильвии. После вчерашнего вечера – еще и это! Затем ее собеседник наклонился вперед, и Реджинальд увидел, что это всего лишь мистер Фондеверил.