Миронов Вячеслав. Я был на этой войне (Чечня-95)

   — Было дело, — Юрка мрачно сплюнул. — Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой — нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.
   — Точно. В салат. В «зимний». По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.
   Мы засмеялись. Когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.
   — Коньяк остался?
   — Остался.
   — Так ставь его на стол. Радуйся жизни.
   Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно — неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.
   — Поехали! — я поднял свой пластмассовый стаканчик.
   Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои «кубки», они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.
   Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:
   — У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.
   — Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.
   — Я предлагаю выпить, — начал Юра, — за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит и мы выберемся из этого пекла…
   — Чтобы через пару лет попасть в новое… — перебил и продолжил я.
   — Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!
   — Юра, ты служишь в армии?
   — Ну и что?
   — А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.
   — Пошел на хрен, идиот! — Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.
   Мы с Пашкой тоже опрокинули. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.
   — Слава, ты что? — испуганно спросил Юра.
   — Ничего, — я нехотя открыл глаза, — гад, ты мне хмель спугнул.
   Голова стала абсолютно ясной и чистой:
   — Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.
   — Чего спугнул? — недоуменно спросил напарник.
   — Чего-чего, — передразнил я его, — хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.
   — Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?
   — Хрен его догонишь, — досада меня разбирала, — но можно попробовать, наливай.
   Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.
   — Третий тост.
   — Третий, — подхватил Юрка.
   — Третий, — эхом отозвался Пашка.
   Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.
   — Это правда, что в лоб будем Минутку брать? — спросил Пашка с набитым ртом.
   — Правда, сынок, правда, — ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:
   — Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.
   Подумал и добавил:
   — А может, дочка. А вы — «сынок, сынок».
   — Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо — это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.
   — Почему не сделали? — Пашка уже весь ощерился.
   — Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?
   — Да, — я подхватил, — пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием — преступник. Значит, ты пособник.
   — Какой пособник?
   — Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, — я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.
   — Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.
   Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.
   — Значит, так, Паша, — начал я, — пока нас не будет…
   — А куда вы денетесь? — перебил меня Павел.
   — В подвале будем сидеть, — огрызнулся я. — Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… — я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, — если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?
   — Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.
   — Вот ты их и постираешь.
   — Еще чего, — Пашка фыркнул.
   — Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.
   — Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.
   — Паша, — вмешался Юра, — у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы — стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?
   — Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, — Пашка уже буквально кипел.
   Его злость нас раззадоривала.
   — Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля — закон. Слышал?
   — Ну?
   — Так вот, — голос мой стал торжественный, — наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.
   — Так вы еще не помираете.
   — А вдруг…
   — Ничего я не буду вам стирать! — Пашка стал угрюмым и насупился.
   — Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, — сказал Юра.
   Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.
   — Двадцать две, — сказал Юра, нарушив тишину.
   — Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, — вмешался я.
   Взяли нашу пластмассовую тару.
   — Что день грядущий нам готовит? — спросил Юра, обращаясь к нам.
   — Хрен его знает, — ответил за всех Пашка.
   — Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! — сказал я.
   — Правильно! — поддержал меня Юра. — За Судьбу и Случай.
   Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:
   — К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, — и выпил.
   — Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, — повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.
   Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.
   — Про какую вы чашу говорили? — спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.
   — Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, — пояснил я. — Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.
   — А, книги… — протянул Пашка.
   Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.
   — Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И как ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? — Юрку явно тянуло пофилософствовать.
   — Не компостируй, Юра, парню мозги, — я вмешался. — По крайней мере, ему не грозит шизофрения.
   — Это почему же?
   — Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала: им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает героям и пропускает все через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя, и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было так пересыпано медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.
   — М-да, ты прав. Пашке шизофрения не грозит. А вот белая горячка — точно! — вынес резюме Юра.
   — Если в наше отсутствие будут раздавать гуманитарную помощь, то подойдешь к замполиту бригады подполковнику Казарцеву, скажешь, что от нас. Заберешь у него на себя и нас помощь. Если ты, гад, выпьешь наше пиво, то вешайся. Размеры одежды и обуви знаешь. На всякий случай запишем. И самое главное, он должен дать побольше сигарет. Если забудет, то напомнишь, что он-де обещал сигареты. Понял?
   — Понял. А много сигарет будет?
   — Не знаю. Но надеемся, что много. Не бойся — поделимся. Мы когда-нибудь тебя обходили?
   — Нет. Не было. Это другие штабные офицеры прячут свое добро, а вы — нет.
   — Вот видишь. Мы думаем, как тебя накормить, напоить, накурить. А ты, засранец, носки постирать нам не хочешь! — опять начал гнуть свое Юрка.
   — Не буду я стирать вам носки! — взорвался Пашка.
   — Не ори на офицеров, а то можно и в глаз схлопотать, — сказал Юрка. — Мы пойдем отольем, а ты пока прибери и подумай насчет носков. Кунг проветри, а то спать невозможно. Хоть топор вешай.
   — Не буду я носки стирать! — уже сквозь зубы тихо и упрямо процедил Пашка.
   — Ты что его заводишь? — спросил я, закуривая и пристраиваясь рядом с Юркой, когда отошли от машины.
   — Скучно, — просто ответил Юра.
   — Такое впечатление, что тебя что-то гложет.
   — Ничего не гложет, просто весь вечер голову ломал над твоими дурацкими вопросами. Что такое Родина?
   — А, тоже проняло? Так что же такое Родина?
   — На хрен!
   — Нет, ты меня на хрен не посылай. Ты ответь на вопрос о Родине.
   — Ты бы еще о смысле жизни у меня спросил бы.
   — Нет, Юра, этого точно никто не знает, а вот по поводу Родины ты ответь!
   — В одном ты, Слава, прав. Родина и правительство — два понятия несовместимые.
   — Родина и государство, — поправил я Юру.
   — Хорошо, когда страна твоего проживания с одной культурой, например, как Израиль.
   — Так в Штатах вон сколько, как в Вавилоне. И понимают друг друга. И не собирается штат Техас выходить из состава США. А почему? А потому что там хватает работы. Если ты не лодырь, то живешь как человек.
   — Правильно, а у нас все с ног на голову поставлено.
   — Ладно, хватит философствовать. Один черт, ничего не узнаем и не добьемся. А настроение Пашке своими носками мы надолго испортили.
   — Это точно. Постреляем? — Юра достал из кармана захваченные осветительные ракеты.
   — Давай! — я взял у него несколько штук.
   Разойдясь в стороны, мы подняли вверх на вытянутых руках эти ракетницы и дернули за запальные шнуры. Раздались почти одновременно два громких хлопка, и с громким шипением ракеты устремились в темную высь. Там, на высоте, они с треском зажгли свои огни и устремились к земле. Часовые тоже периодически запускали осветительные ракеты, и поэтому все вокруг почти постоянно было залито неживым, мертвым огнем. Предметы отбрасывали неестественные, причудливо изломанные тени. Когда запускаешь ракеты, то кажется, что Новый год дома. Я постоянно на каждый Новый год приносил из части осветительные ракеты, и после полуночи мы всей семьей выходили на улицу и запускали их. Я радовался вместе с сыном. Сейчас такое же чувство охватило меня. Выбросил пустую гильзу, взял следующую ракету и, не дожидаясь напарника, запустил ее. В воздухе кисло запахло сгоревшим порохом. Юра тоже не отставал от меня.
   — Пойдем спать? — спросил я, когда последняя наша ракета погасла.
   — Давай по последней покурим и пойдем, — отозвался напарник.
   Закурили. Помолчали.
   — Как думаешь, вместе пошлют? — нарушил молчание Юра.
   — Не знаю. Может, вместе, а может, и нет.
   — Могут и во второй батальон засунуть, пока нового начальника штаба не назначат.
   — Там ротных толковых полно. У нас что, в бригаде мало желающих начальником штаба стать?
   — Желающих много, а вот с опытом штабной работы — мало.
   — Думаешь, тебе предложат покомандовать пока штабом?
   — Может. Тебя-то не отправят. Ты офицер по взаимодействию.
   — Поживем — увидим.
   — Представь, сейчас мужикам в батальонах готовить технику, людей, уточнять порядок колонны. Боеприпасы, люди. Какое счастье, что удалось вырваться с командных должностей. Хуже нет в войсках должности ротного. Как собака бегаешь.
   — Это точно. На эту тему есть хороший анекдот, только с военно-морским уклоном. Вызывают в штаб флота старого командира подводной лодки и говорят: «Мы хотим ввести новые льготы для плавсостава. Как вы на это смотрите?» Командир, старый, прожженный морской волк: «Хорошо смотрю». Кадровик: «Мы хотим увеличить оклад, квартиры вне очереди, путевки давать в дом отдыха. Мы думаем, что когда об этом на берегу узнают, то их от зависти разорвет. Вы как считаете?» Командир: «Это точно. Но когда первого разорвет, вы меня на его место поставьте, пожалуйста!» Вот и у нас. Какие бы льготы ни обещали ротным, взводным, какие бы дифирамбы ни пели, один хрен, надо держаться подальше от этих командных должностей.
   — Пошли спать. День трудный будет.
   — Да. Неизвестно, когда еще предстоит выспаться толком. Слава, а ты знаешь, ты паразит знатный.
   — С какой это стати?
   — Да со своими глупыми вопросами. Родина, не Родина. Государство, страна. Тьфу. Голова разламывается.
   — Зато мне хорошо. Выговорился, и вроде лучше. Пусть другие мучаются.
   — Вот и я говорю — паразит.
   — Не мучай себя. Самокопание никому пользу не приносило. Пока забудь. Выйдем живыми — поговорим. В ближайшие дни нам некогда будет думать. Пусть рефлексы работают.
   — Это правда, пусть нервная система поработает. Пацанов только жалко. Много их тут останется.
   — «Навеки девятнадцатилетние», как у Бакланова.
   — Хватит, опять завелся. Пошли спать.
   Мы подошли к нашей машине, выбросили окурки и зашли внутрь. Пашка за время нашего отсутствия успел прибрать и уже лежал в постели.
   — Ты сегодня не в карауле?
   — Нет. Завтра моя очередь, и то днем.
   — Шланг да и только. А кто мой сон оберегать будет?
   — Ваш сон, сами и сторожите.
   — Опять хамит. Надо будет тебя заставить копать окоп для стрельбы с коня стоя.
   — Для стрельбы с коня стоя?
   — Именно, а то уж больно языкастый стал.
   — А высота коня?
   — Три метра.
   — Таких коней не бывает.
   — Бывает. В Москве памятник Юрию Долгорукому видел? Вот для его коня и его самого и будешь копать, если еще хоть раз будешь дерзить. Понял, балбес?
   — Понял, понял, — проворчал Пашка, отворачиваясь от нас. Он знал, что если нас «достать», то мы можем многое сотворить.
   Мы в который раз сняли только ботинки, носки, ослабили ремни на брюках. Автомат у меня у подножия топчана, у Юрки — на гвозде над головой. Пару гранат в изголовье под матрас. Трофейный ПБ — под матрас на уровне бедер, патрон в патронник и на предохранитель. Теперь можно забыться в коротком сне. Жаль, что не удалось опьянеть. Юрка, гад, помешал. Завтра я ему напомню. Лампочка, освещающая наше помещение, висела у меня над постелью. Я выкрутил ее наполовину, все погрузилось в темноту. На прощание объявил:
   — Отбой в войсках связи.
   Закончился еще один долгий день очередной войны. Богу, Судьбе, Случаю было угодно, чтобы я остался жив. Помогите и дальше. Вся прожитая жизнь мало что значила, впереди был самоубийственный штурм Минутки. Господи, помоги! После этого мысленного обращения к Богу я уснул.
 

Глава 8

 
   В семь часов прозвенел будильник. Ночь была спокойная. На нас никто не нападал. Спал сном младенца. Снов не было. Во рту, казалось, только что опорожнилась сотня-другая пионеров. В горле пересохло. Все-таки алкоголь подействовал на организм, жаль, что мозги остались ясными. Выпить бы сейчас рассольчику огуречного. Эх, мечты, мечты. Я встал, оделся. С Юркой вышли на улицу. Опять туман. Погода, значит, будет хорошая. Я несколько раз энергично взмахнул руками, кровь по венам и артериям побежала веселее. Умылись, перекурили. Пашка тем временем, встав немного раньше нас, приготовил завтрак.
   — Что приготовил, сынок, своим отцам? — спросил Юра, когда мы вошли в кунг.
   — Кофе, бутерброды с сыром и «братская могила» — килька в томатном соусе, чеснок, лук, — ответил Паша.
   — Может, по стопочке опрокинем? — спросил Юра.
   — Давай грамм по пятьдесят, — я был не против, хотя по утрам пил крайне редко.
   — Водку, коньяк?
   — Давай «конины», водка по утрам — это пошло.
   — Пашка, доставай «конину». Предпочтительней французский, марочный, двадцатилетней выдержки, с юга Франции. У нас есть такой?
   — Есть из Дагестана, сэр, — в тон Юре ответил Паша.
   — Дерьмо, конечно. Но за неимением гербовой пишут на обычной бумаге. Придется давиться дагестанским, настоенным на клопах. Пашка, достанешь французского — все прощу. Можешь даже Родину продать. Я все прощу! — у Юрки было приподнятое настроение.
   Пашка тем временем полез в ящик, где хранились продукты и выпивка, достал бутылку коньяка, открыл ее и разлил по стаканчикам. Только мы хотели выпить, как раздался стук в дверь, и она открылась. На пороге стоял наш сосед — замполит бригады Казарцев Серега. Он с порога начал в шутку орать:
   — Вы, что, черти, охренели? С утра коньяк стаканами жрать. И этого малолетнего преступника спаивать! Подвинься! Ого, какую ты себе задницу отожрал. У подполковника и то меньше. Гонять тебя надо. А еще лучше — отправить в какой-нибудь батальон, там людей не хватает. Враз похудеешь, — Серега примостился рядом с Пашкой и взял у него стакан, понюхал.
   — Во гады, пьют, а замполита не приглашают. Свинство это. Придется комбригу доложить, пьют штабные с утра. И, главное, что пьют — коньяк. А с меня еще вчера сигареты вымогали. Совести ни на грош.
   — Будешь пить-то? Или ты хочешь нам настроение с утра пораньше испортить? — мне хотелось опрокинуть стакан, а замполит под руку трещал.
   — Какой нюх у тебя, Серега! — Юрка не скрывал своего восхищения. — Не раньше, не позже, а только как налили, и нате вам.
   — Он за дверью стоял, подслушивал, наверное.
   — Пить будешь?
   — А то! — Серега еще раз посмотрел в стакан, который забрал у Пашки. — Мал еще, алкоголик. За, что пьем, мужики?
   — За удачу. Нам она всем понадобится в ближайшее время, — Юрка был серьезен.
   — За удачу, так за удачу, — Серега тоже стал серьезен.
   Выпили. Коньяка было налито у всех немного. Пашка остался без своей порции спиртного и поэтому с завистью смотрел на нас. Начали закусывать.
   — Ночью было принято решение отправить часть руководства и штабных офицеров в батальоны, — сказал Серега, жуя бутерброд.
   — На хрена?! — моя реакция была мгновенна и неподдельна. — Мы же будем только мешать работать. Командир роты и батальона не сможет полноценно руководить, командовать. Мы же как балласт будем у него на КП болтаться. Как не пришей к голове рукав.
   — Действительно, Сергей, на какой ляд мы там нужны? — Юрка тоже был удивлен.
   — Хрен его знает, мужики, что они там планируют, приказ пришел с «Северного». Кстати, сегодня ночью наши взяли Ханкалу, и поэтому штаб переезжает туда.
   — А смысл? Самолеты там все равно не сядут, так? Только «вертушки». Перепахать все на «Северном», самолеты, которые там остались, либо перегнать на Большую землю, либо уничтожить, и головной боли меньше. Это целый полк будет охранять аэропорт, а еще полк снимай с боевых позиций и кидай на охрану Ханкалы! Маразм! — я искренне не понимал смысла всех этих перемещений.
   — А что такое Ханкала? — в разговор вклинился Пашка. — Много слышал, а что это?
   — Ханкала — это, — начал Серега по замполитовской привычке отвечать на все солдатские вопросы, — бывший аэродром ДОСААФа, там сосредоточены учебные самолеты чешского производства. Дуда пытался переоборудовать их в боевые, но не успел. По слухам и данным разведки…
   — Что одно и то же, — встрял Юрка.
   — Точно, — продолжал Серега, — несколько самолетов ему все-таки удалось переоборудовать под боевые и перегнать куда-то. Недалеко от Ханкалы находятся ракетные пусковые установки. Раньше тут баллистические ракеты находились, ну а когда нас поперли, может, и пару боеголовок с носителями мы могли оставить. Я уже ничему не удивляюсь. Плюс на Ханкале находятся постройки. Скоро поедем за гуманитаркой, вот и поглядим на новый командный пункт командующего.
   — Серега, хрен с этой Ханкалой, расскажи лучше, на какой х… нас кидают в батальоны. Как с боевых единиц от нас толку ноль. Взвод, роту нам не дают. Да и мы переросли эту ступень. Смысл?
   — Не знаю. Команда Ролина. Максимум управленцев и штабных — на передовую.
   — Ладно, от нас еще толк будет, а от зама по тылу? — Юрка тоже кипел от негодования.
   — Не засерайте мне мозги, мужики. Приказ есть приказ. Мы с вами идем во второй батальон.
   — Вместе? Это хорошо.
   — Сам попросился с нами?
   — Да. Сам.
   — А для чего?
   — Курево не хочешь отдавать?
   — Лучше с вами, отморозками, чем с каким-нибудь гнусом.
   — Ага, Серега, признал наши заслуги!
   — Вы хоть и придурки — Пашка, закрой уши — но вы не побежите, не бросите ни меня, ни людей. И на рожон не полезете.
   — Правильно. На рожон мы тебя пошлем. По второй?
   — Давай, и идем в штаб на совещание. Штурм назначен на сегодня на полдень.
   — Звиздец! — я был шокирован.
   — Они что там, на «Северном», гребанулись совсем? — Юрка покраснел от злости.
   — Звиздец бригаде! — выразил общее мнение Пашка.
   — Заткнись, дурак, не каркай! Наливай лучше, и, пока будем на совещании, заполни фляжки коньяком и водкой. Одну фляжку — спиртом. Сам знаешь, где бутылка спрятана. И никому ни слова, что здесь слышал. Ты понял? — Юрка уже не говорил, а кричал. Злость, страх, бессилие, — все это читалось на его лице.
   — Да понял я, понял, что орать-то, — бурчал в ответ Пашка.
   Мы закурили. Не хотелось ничего говорить, надо было переварить, обкатать ситуацию. Пашка тем временем налил всем и, после кивка Сереги себе тоже, коньяку.
   — Поехали?
   — Давай.
   Мы выпили. Начали жевать «братскую могилу». Никто опять не проронил ни слова. Я посмотрел на часы, было 7.40.
   — Пошли?
   — Пошли. С Богом! — Юрка перекрестился.
   И мы, взяв с собой бушлаты и оружие, вышли на улицу и направились к штабу. Там уже стояли штабные офицеры и ждали, когда все соберутся и мы войдем в зал для совещаний. Уже облетела всех весть о том, что почти всех офицеров штаба бригады распределят и закрепят за батальонами и отдельными ротами. Судя по немногочисленным диалогам, никто не понимал своего положения в данной ситуации. И речь шла не о трусости, а о том, что любой батальонный офицер по уровню занимаемой должности находился ниже, чем штабной офицер бригады. Поэтому и положение было у нас двоякое. С одной стороны, командир батальона и его начальник штаба целиком должны были подчиняться нам как посредникам, наблюдателям от штаба бригады. Но нам ни в коем случае не хотелось подменять командиров, унижать их авторитет перед подчиненными. С другой стороны, мы тоже по своему положению не могли им подчиняться, вот и получалось, что мы нужны в этих частях, как зайцу стоп-сигнал.
   Поискал комбата второго батальона. О нем ходили легенды. Рассказывали, что он при обстреле на руках вынес механика-водителя и командира подбитой БМП, на которой ехал на броне. Что он выходил в эфир и приглашал чеченцев на дуэль. Когда она состоялась, а стрелялись из автоматов, духи его зауважали. Он с первого выстрела пробил противнику с пятидесяти метров плечо и не стал добивать. Дух промахнулся. За своих солдат он так воевал, как за родных детей. По радио договаривался с духами, чтобы дали ему возможность вывезти раненых. Первый раз ему позволили, а во второй расстреляли МТЛБУ с ранеными. Погибло шесть солдат и один офицер. После этого он уже не выходил в эфир с предложением постреляться на дуэли, он посылал бойцов, и под покровом ночи те вырезали обкуренных духов. Не боялся пули и где на брюхе, а где на коленях, но ежедневно обходил, оползал все свои позиции, смотрел на каждого бойца. Не чурался с солдатами и поговорить, и пошутить, и сто грамм выпить. Не был он никогда с ними запанибрата, но знали все, что смерть каждого из них он тяжело переносит, не хочет он свою офицерскую карьеру заработать на солдатских костях. Не боялся он высказывать свое личное мнение. И мнение было продиктовано не личными амбициями и обидами, а обстановкой, самой жизнью. Может, поэтому в свои сорок два года, имея за плечами академию, он так и остановился на уровне командира батальона. Личность сама по себе колоритнейшая. Ростом под метр восемьдесят пять, под сто пятьдесят килограммов весом, но не жира, а мяса, мышц. В ладони мог спрятать граненый стакан. Полон сил и энергии. Работать — так работать, воевать — так воевать. С ним и его людьми мне выпала судьба и решение командиров штурмовать Минутку. Вот только завяз он основательно у этой гостиницы «Кавказ». Много она у него крови выпила.