Страница:
— Приехали! — комбриг первым спрыгнул с БМП.
Следом последовали все, разминая затекшие ноги и растирая озябшие задницы. Подскочили врачи и санитары, началась выгрузка раненых и убитых. Последних здесь или в Моздоке положат в деревянные гробы, затем гробы в цинковые ящики, ящики запаяют, сделают обрешетку, чтобы было удобней переносить и не перепутать, где верх, а где низ, и отправят «груз-200» родителям с уведомлением и благодарностями за прекрасное воспитание сына. Вот так-то и все. Прогремит над его могилой залп из автоматов холостыми патронами. Стрелять будут либо молодые курсанты, либо молодые солдаты. И те и другие — потенциальные кандидаты на такие же «пышные» похороны в ближайшее время. Бог войны требует новых жертв, и противоборствующие стороны их в достатке поставляют.
Затем родителям или вдове выдадут деньги за погибшего — десятилетнее денежное довольствие, аж пять миллионов рублей, в течение полугода будут их навещать, а потом, как водится, забудут. И когда мать или вдова придут за помощью к властям (не имеет значения, в военкомат или районную администрацию), вначале от нее вежливо отделаются отговорками, а затем сообщат, что ни средств, ни возможностей помочь ей нет. А если она будет настойчивой, скажут — вашего сына (мужа) мы не посылали на войну. Идите просите и разбирайтесь с теми, кто его послал, а к нам можете не приходить, потому что те, кто посылал на смерть, забыли выделить деньги вам на пенсию за потерю кормильца, а также на ремонт крыши, проведение телефона и т.д. И можешь, читатель, жаловаться, толку, поверь, не будет. Власть имущие про тебя будут говорить: «А, это та, у которой(-го) погиб сын (муж)». И будет это сказано с таким чувством пренебрежения, что независимо от возраста и состояния здоровья зарыдаешь ты, читатель, и бросишься на выход, и уже никогда не придешь сюда, даже когда в Новый год или к 23 февраля выделят смехотворную сумму на подарок. Вот и подумай, стоит ли отправлять сына на кровавую бойню ради какого-то больного Верховного Главнокомандующего. Крепко подумай. На момент войны в Чечне у него внук был призывного возраста, но почему-то я даже на экскурсии его там не наблюдал.
Тем временем раненых сгружали и относили внутрь госпиталя. Мы прошли следом, на нас ровным счетом никто не обращал внимания. Мы с Рыжовым пялились и даже не пытались заигрывать с женщинами-медиками, они и без нас были давным-давно поделены и распределены. Да и внешний вид наш не внушал доверия. Мы искали полуподпольную точку Военторга или хотя бы местного жулика, который втихаря торговал бы спиртным и сигаретами. История мировых войн показывает, что всегда найдутся мелкие жулики, которые заработают копейку, перепродавая мелкий дефицит. Ничего особенно противозаконного, и, с другой стороны, они делают благо, поставляя на фронт мелкие радости из нормальной жизни, которых лишены люди. Были бы только деньги. Для кого война, а для кого мать родна. Может, так и надо? Нет, не смогу, воспитание и мой небогатый жизненный опыт не позволят сделать это.
И поэтому, шатаясь по госпиталю, мы спрашивали солдат, где есть пиво и сигареты. Но так как здесь был эвакуационный госпиталь и солдаты больше суток, как правило, не задерживались, то никто толком не знал. Тут мы увидели солдата, но с харей больше, чем у нас с Юркой вместе взятых. Тот был в новом камуфляже и, стоя у открытой форточки, с наслаждением курил, пуская дым вверх. Рожа его выражала самодовольство и сытость, казалось, происходящее вокруг его не касалось. На раненого он никак не был похож.
Я толкнул Юрку в бок, когда он откровенно разглядывал какую-то медсестру, спешащую по своим делам и имевшую несчастье пройти мимо. Судя по выражению Юркиной голодной морды, он ее уже минимум раз десять изнасиловал и собирался это дело продолжить.
— Хватит насиловать женщин, мы здесь с тобой с миротворческой миссией. Глянь лучше на эту картинку, — я показал воина-богатыря, — по-моему, его телом можно десяток амбразур закрыть сразу. Кажется, что он олицетворяет всю мощь вооруженных сил России. Как ты считаешь, Юра?
Говорил я нарочно громко, чтобы боец нас услышал. Юрка понял мой замысел и подхватил игру.
— Да, мужик, ты прав. Нам бы его в разведку, вместо живого щита, а еще лучше — в штурмовую группу, или раненых на себе вытаскивать.
Боец лениво скосил на нас глаза и даже не повернулся. На нас, как на многих офицерах, не было погон и звездочек, указывающих звание, а то у снайперов есть дурная привычка выбивать в первую очередь офицеров. Прямо какая-то тотальная ненависть у них к нам. Что ж, у каждого свои комплексы, а тут комплекс профессиональный, к тому же неплохо оплачиваемый.
— Сынок, — вежливо-вкрадчиво начал Юрка, — как ты думаешь, если мы тебя пригласим к себе в бригаду на экскурсию, чтобы ты, сучонок, посмотрел на войну, а то ведь, пидор, приедешь с войны с железкой, а войны толком и не видел.
Все это Юрка говорил тихим голосом, так что проходящие мимо врачи не обращали на нас никакого внимания. Стоят вояки, беседуют тихо-мирно, без шума и крика.
— Да пошел ты на хрен, — пробормотал боец лениво, не поворачивая головы, и столько в его голосе было презрения, что не по себе стало. Мгновенно проснулась злость. По себе знаю, что в такие моменты я плохо контролирую себя, много могу глупостей наделать, но осмысление приходит потом.
— Ну-ка, повернись, гнида, когда к тебе боевой офицер обращается, и немедленно попроси прощения, — я тоже старался говорить спокойным голосом, но слова клокотали в горле. Меня никогда никто из солдат не смел оскорблять, в каком бы состоянии они ни находились. Будучи сопливым лейтенантом, приходилось успокаивать пьяный караул. А тут тыловая вошь смеет двух офицеров оскорблять.
Жирный хорек повернулся и опять насмешливо уставился на нас, не говоря ни слова и всем своим видом издеваясь над нами. Я и Юрка поняли, что убеждать словами это животное бесполезно, надо действовать. Рядом находился закуток, где хранился хозяйственный инвентарь. Мы, не сговариваясь, быстро взяли юношу под ручки и впихнули его в темную душную каморку. Я мгновенно схватил его за горло, чтобы тот не заорал, а Юрка упер ствол своего автомата ему в пах и надавил. Даже при недостаточном освещении было видно, как тот побледнел. Глаза готовы были вывалиться из орбит и крик рвался из горла, но я сдерживал его, сжимая сильнее горло, позволяя ему только дышать. Я наклонился к уху и прошептал:
— Сейчас я отпущу немного горло, если ты, подонок, обещаешь спокойно, тихо принести нам извинения. И еще пива и сигарет, уверен, что есть. Если согласен — моргни, если отказываешься, то я тебя душу, а мой приятель отстреливает тебе яйца. Разбираться никто не будет, спишут на боевые потери. Если вздумаешь выкинуть какой-нибудь другой фокус, то история повторится. Смятое горло и отстреленные яйца, а также мы можем тебя погрузить в машину и обменять у духов на ящик пива и блок сигарет. Кстати, урод, мы тебе самому предлагаем сделать такой обмен. Понял, уребище? — я чуть посильней сдавил горло, а Юрка нажал на автомат.
Солдат заморгал глазами, как мотылек крылышками у лампочки:
— Извините меня, пожалуйста, товарищи офицеры, я обознался, я больше не буду, честное слово, не буду, — из глаз его покатились слезы, но жирное горлышко его я не отпускал.
— А вторая часть выступления? — спросил Юрка, намекая на пиво и сигареты.
— Да-да, сейчас, — боец засуетился, начал шарить у себя за головой в каких-то ведрах и вытащил на свет божий упаковку пива «Holsten» и блок «LM». По-нашему — «любовь мента».
Мы отпустили поганца, я снисходительно похлопал его по щеке, вытащил из кармана смятые пять тысяч рублей и сунул в карман хныкающему бойцу:
— Никогда не хами, юноша, и, может, тогда останешься жить, а это деньги тебе за товар, чтобы не говорил, что мы бандиты. Кстати, одолжи нам пару сумочек, чтобы спокойно вынести наши покупки.
Боец отвернулся и опять в полутьме зашарил по ведрам. Хороший у него тут тайничок, в ведрах звякнуло что-то металлическое, по звуку похоже на пистолет. Неужели будет дурить пацан? Я поднял свой автомат и упер ствол в основание черепа, там, где он стыкуется с позвоночником, и нажал — есть там болевая точка. Если быстро и сильно туда ударить, то человек падает без сознания. Юрка мгновенно упер ствол своего автомата в позвоночник в районе почек.
— Сынок, не дури, — я опять сделал елейный голос, — или ты, ублюдок, решил помереть героем, тогда валяй.
Левой рукой я вытащил из ножен узкий трофейный стилет и приложил к его горлу, слегка нажал, холодная сталь у горла подействовала почему-то лучше автомата. Интересно, почему? Снова звякнуло металлическое, видимо, он бросил пистолет обратно в ведро. Убрав стилет от горла, я рывком развернул бойца к себе и опять упер автомат ему под подбородок. Боец поднял руки вверх, в левой руке он зажал чехол от спецаппаратуры. Я левой рукой пошарил у него за головой и наткнулся на пистолет. Вытащил его. Е-мое! Пистолет с глушителем — ПБС (прибор для бесшумной и беспламенной стрельбы). Здорово. Упер у какого-нибудь раненого разведчика или спецназовца. Я ударил рукояткой пистолета в переносицу бойца, туда, где нос соединяется со лбом. Тот беззвучно начал опускаться вниз. Мы опустили его на пол и, забрав сумки, погрузив в них пиво и сигареты, вышли.
На улице уже заканчивалась выгрузка, и комбриг собирал офицеров своего штаба, чтобы идти на совещание к руководству группировкой. Мы кинули сумки в свою БМПшку, наказав механику, что если уведут сумки, то мы его кастрируем и оставим здесь, в госпитале. Боец понятливо кивнул головой, продолжая раздевать глазами проходящих мимо женщин. Идя за командиром, мы неторопливо затягивались хорошими сигаретами и обсуждали аргументы, которые будем выдвигать против штурма в лоб долбаной Минутки.
— Давай так: авиация, артиллерия, танки, реактивная артиллерия, а потом уже, когда все раздолбят, заходит «махра», а? — спросил Юрка, с наслаждением затягиваясь и осматривая почти мирную жизнь вокруг.
— А еще лучше бомбы с напалмом, чтобы все горело вокруг, и включить погромче веселую музыку, чтобы духи веселее Аллаху душу отдавали, — я испытывал умиротворение, а от сигареты и от спокойной обстановки — почти сексуальное удовлетворение. Как мало, черт побери, человеку надо. Хорошая сигарета, мирная атмосфера, женщины вокруг.
Тут мы увидели знакомого офицера, вместе штурмовали «Северный», а потом его полк оставили для охраны аэродрома, везет же людям.
— Юра, Слава, живы, вот здорово! Наслышаны о ваших подвигах. И про Карпова тоже наслышаны. Здесь сначала думали, что это вы его грохнули, но потом все выяснили, сам дурак. Представили его к Ордену мужества.
— Прямо так и думали, что мы со Славкой и грохнули это московское уребище?
— Да нет, тут все знают, что он большой гнус.
Мы с Юркой заржали во весь голос:
— Саша, мы видели его в первый раз и такую же кличку ему дали. Гнус — он и есть гнус. Ты лучше расскажи, какие виды на Минутку и на нас.
— Мужики, морпех и десантники попытались с ходу взять эту гребаную Минутку, потеряли человек тридцать и откатились. И вот теперь хотят вас кинуть.
— Да пошли они на хрен!
— Там еще этот сраный миротворец сидит. По радио выходит к нам с обращениями. Слушайте анекдот про него. Сидит этот миротворец по правам человека в бункере у Дудаева со своей делегацией, а про них и забыли, не кормят, не поят. Думают, что делать дальше. Тут он и предлагает: «Давайте примем ислам!». У него спрашивают: «А что, поможет?» — «Нет. Но из обрезков можно сварить суп!» — Сашка довольно заржал.
Мы плюнули и от его сообщений, и от анекдота, и тоже улыбнулись.
— Мужики, я здесь комендантом устроился, заходите. А сейчас, извините, спешу, в госпитале кто-то бойцу голову проломил.
Присвистнув от удивления, что Сашка получил такую должность, мы пошли догонять наших. За бойца мы не беспокоились. Башка у него целая, я за это ручаюсь, а что из носа кровь идет, так это в темноте споткнулся. Разве у нас в армии кто-нибудь посмеет ударить такого гарного хлопца? Нет, конечно, а пока без сознания валялся, вот и привиделись ему офицеры. С его избыточным весом и повышенным давлением еще не такая чепуха может показаться. На диету, товарищи врачи, посадите его. А еще лучше, подарите его на неделю нам. Не узнаете хлопчика.
Навстречу нам вышел какой-то офицер и сказал, что генерал Ролин сейчас занят и освободится через десять-пятнадцать минут. Они-де разговаривают с министром обороны. Ладно, пусть говорит. Один хрен, ничего толкового не наговорит. Комбриг пошел звонить в бригаду, чтобы узнать последние новости.
Тут мы заметили, что Сашка возвращается, и окликнули его:
— Саша, ну как боец?
— Несет какую-то чушь, что два офицера его избили. У самого штаны мокрые, обоссался, пока без сознания был. И приметы, — тут он на нас подозрительно посмотрел, — ну, на вас похожи.
— Сашок, неужели ты думаешь, что мы способны избить солдата? Я лично сразу хватаю за горло, — начал я.
— А я отстреливаю яйца, ты же нас знаешь, — подхватил Юрка.
Мы с обиженным выражением лица уставились на Сашку Холина, как бы требуя, чтобы тот снял с нас всякие подозрения.
— Вот вас-то я как раз и знаю, отморозки несчастные. Насмотрелся. Ни себя, ни других не пожалеете. Так это вы бойца ухайдакали?
— Саша, — вновь начал я задушевным голосом, полуобнимая его за плечи, — дорогой ты наш человек, объясни нам, по твоим словам — двум отморозкам, чего это ради ты помчался в госпиталь? Милосердия и сострадания мы в тебе никогда не замечали. Даже когда привезли наших раненых, ты, видимо, был так сильно занят, что забыл встретить своих друзей.
— Которые, между прочим, пришли к тебе на выручку, когда духи загнали тебя с бойцами на край летного поля, — продолжил Юрка, — и, неудобно напоминать, клялся всеми святыми, что не забудешь своих спасителей.
— А сейчас, отец родной, ты хочешь сдать своих благодетелей как стеклотару, — снова вступил я. — Мы же никому не говорим, что твой подручный по спекулятивным ценам сбывал спертое, пардон — сэкономленное тобой имущество, да еще, сука, пытался запугать нас пистолем. Так как, Александр? Сдается мне, что твой боец просто ударился башкой обо что-то.
— За что вы его?
— Меня на хрен послал, причем так откровенно, и не извинился, прикидываешь, Саша?
— Ну, я ему задам, засранцу.
— Саша, так как мы нашли общий язык, предлагаем тебе оказать нам гуманитарную помощь.
— Так вы и так уже набрали.
— Ложь, поклеп и навет, — с пафосом произнес Юрий, — мы не украли, а купили за пять долларов. Или пять тысяч рублей. Темно было, а доллары и рубли лежат в одном кармане. Правда, Слава?
— Истинная правда, сам расплачивался. Но сдается мне, что твой хренов помощничек пытается утаить от тебя часть незаконно заработанной выручки. И купили мы у него всего-то упаковочку пива, ма-а-а-ленькие такие баночки, и блок «ментовской любви», а ты не хочешь нас снарядить в путь-дорожку по полной программе.
— Представляешь, — Юра тоже вошел в раж, — убьют нас, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, а ты будешь переживать, что не дал нам трех палок хорошей колбасы, водки московского завода «Кристалл», пары бутылочек хорошего коньячку, ну, сыра, конечно, и еще там по мелочи. И мы будем являться тебе по ночам, и будем протягивать к тебе руки и говорить, — тут мы как вампиры стали протягивать к нему руки: — «Зажал хавчик, гад!»
— Да, Саша, — вмешался я, — без пары упаковок пива и хороших сигарет я уже точно не сдохну, но к пиву неплохо бы добавить рыбки сушеной, а еще…
— Хватит, придурки. Дайте, тетенька, воды напиться, а то так есть хочется, и переночевать негде, — передразнил нас Саша. — Если бы вы мне жизнь не спасли, то сидели бы уже в комендатуре на казенных харчах.
— Так я тогда во время боя и говорю Славке: «Смотри, Слава, какой хороший капитан погибает. Давай его спасем, а он, когда станет комендантом, будет нас до окончания войны кормить». Слава, это правда?
— Чтоб я сдох, правда. Юра, а было бы неплохо недельку-другую половить вшей в комендатуре, а? Трехразовое питание, чистое белье, можно раздеваться, баня! — я мечтательно закрыл глаза и потянулся до хруста в суставах. — Кайф! Саша, а может, ты сдашь нас, а твой пидор через две недели изменит свои показания, мол, обознался, и нас выпустят, а там, глядишь, и война закончится. Подумай, Саша? Я тебе коньяк поставлю.
— Нет, вы точно идиоты. Недаром вашу бригаду духи называют «собаками», загрызете, с ума сведете кого угодно.
— Мы сейчас пойдем к командующему, послушаем, как он будет нас агитировать идти на Минутку. Так вот, я, Слава, думаю предложить, чтобы он этот свой полчок с охраны аэропорта снял и на Минутку кинул, а нас на его место. А после Минутки, когда вы ее возьмете, и мы можем дальше воевать. Как, Саш? Кстати, ты здесь всех девочек перепробовал?
— Нет, они здесь все поделены, так что в чужой огород не суйся.
— Так поделись на пару дней, мы ее потом привезем, не жадничай!
— Придурки, чистой воды придурки.
Из штаба показался порученец, который позвал нашу группу штабных офицеров к командующему.
— Саша, мы минут сорок будем у командующего, ты гуманитарную помощь не забудь, а то будем по ночам являться. А своему нукеру передай, что если будет хамить или звиздеть в наш адрес что-нибудь, то легким испугом не отделается. Жди, и мы вернемся. Только очень жди, — перефразировал я слова известного стихотворения на прощание. — И пива, родной, еще пива не забудь, а остальное — это уже обязательно.
Юрка, дурачась, послал Сашке воздушный поцелуй.
— До встречи, дорогой! Жди в гости!
Сашка плюнул в сторону, показывая свое отношение к нашему дуракавалянию. Проходящие мимо солдаты с удивлением смотрели на сцену нашего прощания.
Мы пошли вслед за своими офицерами в задние аэропорта, на ходу торопливо докуривая сигареты и выбрасывая окурки. На войне обычно курили, пряча сигарету в кулак, чтобы в темноте снайпер не заметил. Эта привычка работала и днем. Так легче. А то днем одни повадки, а ночью — другие, так легко запутаться и сделать роковую ошибку.
Всей группой вошли в зал, где сидели уже командующий группировкой генерал-майор Ролин и наш генерал Захарин. В прошлом он носил армянскую фамилию, но после распада Союза ему порекомендовали ее сменить, и вот из Авакяна он стал Захариным — взял фамилию жены.
Окна в зале для совещаний были заложены мешками с песком. Горел свет, который не освещал углов, где сидели люди-тени: связисты, ординарцы, порученцы и еще много всякого народа из тех, кто помогал генералу или просто подхалимничал.
— Прошу садиться, товарищи офицеры, — Ролин встал и за руку поздоровался с Бахелем, остальным просто кивнул.
— Я только что говорил с министром обороны Грачиным. На высшем уровне, — Ролин подчеркнул этот «высший уровень», — принято решение штурмовать комплекс зданий, расположенный на площади Минутка. Операцию поручено возглавить мне, а выполнять эту сложную и ответственную миссию — вашей бригаде.
В конце его выступления голос стал торжественный. Интересно, с Карповым они не у одного ли учителя учились? Хотя этот вроде не москвич. Хрен разберет в этой ставке, ху из ху.
— Нашей оперативной группой разработан план, согласованный с Генеральным штабом и утвержденный министром обороны. Генерал Захарин только что закончил ознакомление с ним. Прошу и вас также внимательно слушать. Правильное его выполнение позволит в кратчайшие сроки ликвидировать силы боевиков во главе с Дудаевым, дислоцированные в Госбанке и так называемом Дворце Дудаева, — он начал водить пальцем по карте, расстеленной на столе (судя по выражению лица Захарина, тот был не в восторге от этого плана), — остальные здания малозначительные и не представляют для нас особого интереса.
Удивительно, что военный человек, тем более при планировании такого кровопролитного сражения, так пренебрежительно относится к соседним зданиям, где также расположились боевики, ни слова не говорит о двух мостах, выходящих на площадь. Они-то хорошо охраняются и как пить дать заминированы.
В армии есть ближайшая задача, последующая и главная. Всегда начинают с ближайшей задачи, а затем, развивая тему, доходят до главной. Ну а если начинают с главной задачи, тем более не упоминая о промежуточных, да и еще называя такие персоналии, как Дудаев, то это голая политика. Политика для военного — это смерть, верная гибель, потому что эти придурки не думают о загубленных жизнях и последствиях, им важен результат, и как можно скорее. Цель оправдывает средства. Иезуитская аксиома.
Мы все уперли взгляды в карту, выходило, что мы должны на полном ходу проскочить мосты. А если не удастся, или проскочит только часть войск, а затем духи взорвут мост? То тогда тех, кто проскочил, самых резвых, самых первых вырежут на наших глазах, как баранов. Никому эта авантюра не нравилась. Мы профессиональные военные, и рисковать жизнями, как своими, так и чужими, мы учились с первого курса военного училища, но вот так абсурдно гибнуть, ну нет — увольте. У всех присутствующих помрачнели лица, все поняли, что если сейчас не отстоим свою позицию, то смерть Майкопской бригады покажется детским лепетом на лужайке. Тем более что это даже не железнодорожный вокзал, а резиденция их президента, символ национальной гордости. Тут надо или атомную бомбу кидать, чтобы разом со всем покончить, либо авиации и артиллерии долго и упорно трудиться.
Из тени выдвинулся так называемый начальник штаба группировки полковник Седов. О нем мало кто знал, но война часто выносит и великих полководцев, и великих бездарей на вершину военного Олимпа. Про Седова я ничего не мог сказать, но если это он разработал план, лежащий перед нами на столе, то он не бездарь, а военный преступник или, вернее, — преступник в погонах. Седов начал говорить. Голос у него был хорошо поставлен. Чувствовалось, что не тушуется перед Ролиным и выступать ему уже приходилось не раз. Судя по выправке и обветренному лицу, не из Генерального штаба, а строевой офицер. Послушаем.
— Товарищ генерал, товарищи офицеры, — начал Седов, — противник сосредоточил основные силы в районе площади Минутка.
«Тоже мне новость», — подумал я.
— Поэтому для того, чтобы окончательно сломить сопротивление противника, деморализовать его и выбить из города, вам предлагается осуществить план, утвержденный министром обороны и одобренный Верховным Главнокомандующим, — теперь уже казалось, что Седов любовался сам собой. Его прямо распирала гордость от самомнения и от того, что его план — а в авторстве уже не было никаких сомнений — утвердил Сам.
— Вам необходимо форсированным маршем захватить мосты через Сунжу и стремительно ворваться на площадь Минутка, затем осуществить захват и уничтожение живой силы противника в здании государственного банка и резиденции правительства Дудаева, так называемом Дворце Дудаева, — продолжал петь Седов.
«Здравствуй, жопа, Новый год», — пронеслось у меня в голове.
— Для захвата комплекса зданий вам придаются части воздушно-десантных войск, морской пехоты и ленинградский полк. Вас также будет поддерживать авиация и артиллерия.
Самое интересное, что практически не указывались наименования частей и количество авиации и артиллерии, которые собирались нас поддерживать. Что это, одна эскадрилья и один артдивизион? Короче, вопрос не проработанный, сырой, и в случае провала их сценария всю ответственность взвалят на нас. Веселая перспектива!
— Штурм назначен через два дня. За эти два дня вам необходимо форсированно овладеть гостиницей «Кавказ», затем передать ее (кому?) и двинуться на площадь Минутка, — казалось, что все предельно ясно Седову, и, естественно, нам, и поэтому, воодушевленные, мы должны будем прямо отсюда рвануть и на черном коне взять Минутку. Маразм! Маразм! Маразм!
— Товарищ генерал, товарищи офицеры, я закончил. У кого будут вопросы? — судя по тону, которым он спросил, похоже, он полагал, что вопросы будут задавать дегенераты и дебилы — что можно от этой сибирской «махры» ждать?
— Какими вы располагаете данными о численности гарнизона на площади Минутка, об их вооружении, заминированы ли мосты? — негромко, но жестко спросил комбриг, выдвигаясь из тени.
— Численность живой силы боевиков не превышает трех-четырех тысяч человек (веселенький разброс, подумаешь — одной тысячей больше, одной меньше), вооружение — обычное стрелковое, плюс подствольники, РПГ-7, легкие пехотные минометы (слабо бегать под минометным огнем по площади?).
— А мосты?
— Мы не располагаем точной информацией о минировании мостов. На подступах ведется плотный огонь, повсюду находятся засады и секреты противника, поэтому не представилось возможным уточнить данный вопрос. Но мы постоянно работаем в данном направлении. И товарищи из местной оппозиции постоянно помогают нам.
Мы все широко улыбнулись. Чечен чечену глаз не выклюет, а вот неверного гяура сдать — первое дело.
— Вы зря смеетесь, — Седов занервничал, — сейчас в Москве с подачи оппозиции рассматривается вопрос о том, что наше вторжение и бессмысленно жестокие действия нанесли экономике республики непоправимый ущерб, озлобили людей. Партизанское движение приобретает все большую популярность (прозрели). И в связи с этим есть мнение, чтобы боевиков ни в коем случае не убивать, а разоружать и отпускать по домам, потому что в большинстве своем они скромные, запуганные крестьяне, а скоро весна, сев. Иначе — голод в республике.
Следом последовали все, разминая затекшие ноги и растирая озябшие задницы. Подскочили врачи и санитары, началась выгрузка раненых и убитых. Последних здесь или в Моздоке положат в деревянные гробы, затем гробы в цинковые ящики, ящики запаяют, сделают обрешетку, чтобы было удобней переносить и не перепутать, где верх, а где низ, и отправят «груз-200» родителям с уведомлением и благодарностями за прекрасное воспитание сына. Вот так-то и все. Прогремит над его могилой залп из автоматов холостыми патронами. Стрелять будут либо молодые курсанты, либо молодые солдаты. И те и другие — потенциальные кандидаты на такие же «пышные» похороны в ближайшее время. Бог войны требует новых жертв, и противоборствующие стороны их в достатке поставляют.
Затем родителям или вдове выдадут деньги за погибшего — десятилетнее денежное довольствие, аж пять миллионов рублей, в течение полугода будут их навещать, а потом, как водится, забудут. И когда мать или вдова придут за помощью к властям (не имеет значения, в военкомат или районную администрацию), вначале от нее вежливо отделаются отговорками, а затем сообщат, что ни средств, ни возможностей помочь ей нет. А если она будет настойчивой, скажут — вашего сына (мужа) мы не посылали на войну. Идите просите и разбирайтесь с теми, кто его послал, а к нам можете не приходить, потому что те, кто посылал на смерть, забыли выделить деньги вам на пенсию за потерю кормильца, а также на ремонт крыши, проведение телефона и т.д. И можешь, читатель, жаловаться, толку, поверь, не будет. Власть имущие про тебя будут говорить: «А, это та, у которой(-го) погиб сын (муж)». И будет это сказано с таким чувством пренебрежения, что независимо от возраста и состояния здоровья зарыдаешь ты, читатель, и бросишься на выход, и уже никогда не придешь сюда, даже когда в Новый год или к 23 февраля выделят смехотворную сумму на подарок. Вот и подумай, стоит ли отправлять сына на кровавую бойню ради какого-то больного Верховного Главнокомандующего. Крепко подумай. На момент войны в Чечне у него внук был призывного возраста, но почему-то я даже на экскурсии его там не наблюдал.
Тем временем раненых сгружали и относили внутрь госпиталя. Мы прошли следом, на нас ровным счетом никто не обращал внимания. Мы с Рыжовым пялились и даже не пытались заигрывать с женщинами-медиками, они и без нас были давным-давно поделены и распределены. Да и внешний вид наш не внушал доверия. Мы искали полуподпольную точку Военторга или хотя бы местного жулика, который втихаря торговал бы спиртным и сигаретами. История мировых войн показывает, что всегда найдутся мелкие жулики, которые заработают копейку, перепродавая мелкий дефицит. Ничего особенно противозаконного, и, с другой стороны, они делают благо, поставляя на фронт мелкие радости из нормальной жизни, которых лишены люди. Были бы только деньги. Для кого война, а для кого мать родна. Может, так и надо? Нет, не смогу, воспитание и мой небогатый жизненный опыт не позволят сделать это.
И поэтому, шатаясь по госпиталю, мы спрашивали солдат, где есть пиво и сигареты. Но так как здесь был эвакуационный госпиталь и солдаты больше суток, как правило, не задерживались, то никто толком не знал. Тут мы увидели солдата, но с харей больше, чем у нас с Юркой вместе взятых. Тот был в новом камуфляже и, стоя у открытой форточки, с наслаждением курил, пуская дым вверх. Рожа его выражала самодовольство и сытость, казалось, происходящее вокруг его не касалось. На раненого он никак не был похож.
Я толкнул Юрку в бок, когда он откровенно разглядывал какую-то медсестру, спешащую по своим делам и имевшую несчастье пройти мимо. Судя по выражению Юркиной голодной морды, он ее уже минимум раз десять изнасиловал и собирался это дело продолжить.
— Хватит насиловать женщин, мы здесь с тобой с миротворческой миссией. Глянь лучше на эту картинку, — я показал воина-богатыря, — по-моему, его телом можно десяток амбразур закрыть сразу. Кажется, что он олицетворяет всю мощь вооруженных сил России. Как ты считаешь, Юра?
Говорил я нарочно громко, чтобы боец нас услышал. Юрка понял мой замысел и подхватил игру.
— Да, мужик, ты прав. Нам бы его в разведку, вместо живого щита, а еще лучше — в штурмовую группу, или раненых на себе вытаскивать.
Боец лениво скосил на нас глаза и даже не повернулся. На нас, как на многих офицерах, не было погон и звездочек, указывающих звание, а то у снайперов есть дурная привычка выбивать в первую очередь офицеров. Прямо какая-то тотальная ненависть у них к нам. Что ж, у каждого свои комплексы, а тут комплекс профессиональный, к тому же неплохо оплачиваемый.
— Сынок, — вежливо-вкрадчиво начал Юрка, — как ты думаешь, если мы тебя пригласим к себе в бригаду на экскурсию, чтобы ты, сучонок, посмотрел на войну, а то ведь, пидор, приедешь с войны с железкой, а войны толком и не видел.
Все это Юрка говорил тихим голосом, так что проходящие мимо врачи не обращали на нас никакого внимания. Стоят вояки, беседуют тихо-мирно, без шума и крика.
— Да пошел ты на хрен, — пробормотал боец лениво, не поворачивая головы, и столько в его голосе было презрения, что не по себе стало. Мгновенно проснулась злость. По себе знаю, что в такие моменты я плохо контролирую себя, много могу глупостей наделать, но осмысление приходит потом.
— Ну-ка, повернись, гнида, когда к тебе боевой офицер обращается, и немедленно попроси прощения, — я тоже старался говорить спокойным голосом, но слова клокотали в горле. Меня никогда никто из солдат не смел оскорблять, в каком бы состоянии они ни находились. Будучи сопливым лейтенантом, приходилось успокаивать пьяный караул. А тут тыловая вошь смеет двух офицеров оскорблять.
Жирный хорек повернулся и опять насмешливо уставился на нас, не говоря ни слова и всем своим видом издеваясь над нами. Я и Юрка поняли, что убеждать словами это животное бесполезно, надо действовать. Рядом находился закуток, где хранился хозяйственный инвентарь. Мы, не сговариваясь, быстро взяли юношу под ручки и впихнули его в темную душную каморку. Я мгновенно схватил его за горло, чтобы тот не заорал, а Юрка упер ствол своего автомата ему в пах и надавил. Даже при недостаточном освещении было видно, как тот побледнел. Глаза готовы были вывалиться из орбит и крик рвался из горла, но я сдерживал его, сжимая сильнее горло, позволяя ему только дышать. Я наклонился к уху и прошептал:
— Сейчас я отпущу немного горло, если ты, подонок, обещаешь спокойно, тихо принести нам извинения. И еще пива и сигарет, уверен, что есть. Если согласен — моргни, если отказываешься, то я тебя душу, а мой приятель отстреливает тебе яйца. Разбираться никто не будет, спишут на боевые потери. Если вздумаешь выкинуть какой-нибудь другой фокус, то история повторится. Смятое горло и отстреленные яйца, а также мы можем тебя погрузить в машину и обменять у духов на ящик пива и блок сигарет. Кстати, урод, мы тебе самому предлагаем сделать такой обмен. Понял, уребище? — я чуть посильней сдавил горло, а Юрка нажал на автомат.
Солдат заморгал глазами, как мотылек крылышками у лампочки:
— Извините меня, пожалуйста, товарищи офицеры, я обознался, я больше не буду, честное слово, не буду, — из глаз его покатились слезы, но жирное горлышко его я не отпускал.
— А вторая часть выступления? — спросил Юрка, намекая на пиво и сигареты.
— Да-да, сейчас, — боец засуетился, начал шарить у себя за головой в каких-то ведрах и вытащил на свет божий упаковку пива «Holsten» и блок «LM». По-нашему — «любовь мента».
Мы отпустили поганца, я снисходительно похлопал его по щеке, вытащил из кармана смятые пять тысяч рублей и сунул в карман хныкающему бойцу:
— Никогда не хами, юноша, и, может, тогда останешься жить, а это деньги тебе за товар, чтобы не говорил, что мы бандиты. Кстати, одолжи нам пару сумочек, чтобы спокойно вынести наши покупки.
Боец отвернулся и опять в полутьме зашарил по ведрам. Хороший у него тут тайничок, в ведрах звякнуло что-то металлическое, по звуку похоже на пистолет. Неужели будет дурить пацан? Я поднял свой автомат и упер ствол в основание черепа, там, где он стыкуется с позвоночником, и нажал — есть там болевая точка. Если быстро и сильно туда ударить, то человек падает без сознания. Юрка мгновенно упер ствол своего автомата в позвоночник в районе почек.
— Сынок, не дури, — я опять сделал елейный голос, — или ты, ублюдок, решил помереть героем, тогда валяй.
Левой рукой я вытащил из ножен узкий трофейный стилет и приложил к его горлу, слегка нажал, холодная сталь у горла подействовала почему-то лучше автомата. Интересно, почему? Снова звякнуло металлическое, видимо, он бросил пистолет обратно в ведро. Убрав стилет от горла, я рывком развернул бойца к себе и опять упер автомат ему под подбородок. Боец поднял руки вверх, в левой руке он зажал чехол от спецаппаратуры. Я левой рукой пошарил у него за головой и наткнулся на пистолет. Вытащил его. Е-мое! Пистолет с глушителем — ПБС (прибор для бесшумной и беспламенной стрельбы). Здорово. Упер у какого-нибудь раненого разведчика или спецназовца. Я ударил рукояткой пистолета в переносицу бойца, туда, где нос соединяется со лбом. Тот беззвучно начал опускаться вниз. Мы опустили его на пол и, забрав сумки, погрузив в них пиво и сигареты, вышли.
На улице уже заканчивалась выгрузка, и комбриг собирал офицеров своего штаба, чтобы идти на совещание к руководству группировкой. Мы кинули сумки в свою БМПшку, наказав механику, что если уведут сумки, то мы его кастрируем и оставим здесь, в госпитале. Боец понятливо кивнул головой, продолжая раздевать глазами проходящих мимо женщин. Идя за командиром, мы неторопливо затягивались хорошими сигаретами и обсуждали аргументы, которые будем выдвигать против штурма в лоб долбаной Минутки.
— Давай так: авиация, артиллерия, танки, реактивная артиллерия, а потом уже, когда все раздолбят, заходит «махра», а? — спросил Юрка, с наслаждением затягиваясь и осматривая почти мирную жизнь вокруг.
— А еще лучше бомбы с напалмом, чтобы все горело вокруг, и включить погромче веселую музыку, чтобы духи веселее Аллаху душу отдавали, — я испытывал умиротворение, а от сигареты и от спокойной обстановки — почти сексуальное удовлетворение. Как мало, черт побери, человеку надо. Хорошая сигарета, мирная атмосфера, женщины вокруг.
Тут мы увидели знакомого офицера, вместе штурмовали «Северный», а потом его полк оставили для охраны аэродрома, везет же людям.
— Юра, Слава, живы, вот здорово! Наслышаны о ваших подвигах. И про Карпова тоже наслышаны. Здесь сначала думали, что это вы его грохнули, но потом все выяснили, сам дурак. Представили его к Ордену мужества.
— Прямо так и думали, что мы со Славкой и грохнули это московское уребище?
— Да нет, тут все знают, что он большой гнус.
Мы с Юркой заржали во весь голос:
— Саша, мы видели его в первый раз и такую же кличку ему дали. Гнус — он и есть гнус. Ты лучше расскажи, какие виды на Минутку и на нас.
— Мужики, морпех и десантники попытались с ходу взять эту гребаную Минутку, потеряли человек тридцать и откатились. И вот теперь хотят вас кинуть.
— Да пошли они на хрен!
— Там еще этот сраный миротворец сидит. По радио выходит к нам с обращениями. Слушайте анекдот про него. Сидит этот миротворец по правам человека в бункере у Дудаева со своей делегацией, а про них и забыли, не кормят, не поят. Думают, что делать дальше. Тут он и предлагает: «Давайте примем ислам!». У него спрашивают: «А что, поможет?» — «Нет. Но из обрезков можно сварить суп!» — Сашка довольно заржал.
Мы плюнули и от его сообщений, и от анекдота, и тоже улыбнулись.
— Мужики, я здесь комендантом устроился, заходите. А сейчас, извините, спешу, в госпитале кто-то бойцу голову проломил.
Присвистнув от удивления, что Сашка получил такую должность, мы пошли догонять наших. За бойца мы не беспокоились. Башка у него целая, я за это ручаюсь, а что из носа кровь идет, так это в темноте споткнулся. Разве у нас в армии кто-нибудь посмеет ударить такого гарного хлопца? Нет, конечно, а пока без сознания валялся, вот и привиделись ему офицеры. С его избыточным весом и повышенным давлением еще не такая чепуха может показаться. На диету, товарищи врачи, посадите его. А еще лучше, подарите его на неделю нам. Не узнаете хлопчика.
Навстречу нам вышел какой-то офицер и сказал, что генерал Ролин сейчас занят и освободится через десять-пятнадцать минут. Они-де разговаривают с министром обороны. Ладно, пусть говорит. Один хрен, ничего толкового не наговорит. Комбриг пошел звонить в бригаду, чтобы узнать последние новости.
Тут мы заметили, что Сашка возвращается, и окликнули его:
— Саша, ну как боец?
— Несет какую-то чушь, что два офицера его избили. У самого штаны мокрые, обоссался, пока без сознания был. И приметы, — тут он на нас подозрительно посмотрел, — ну, на вас похожи.
— Сашок, неужели ты думаешь, что мы способны избить солдата? Я лично сразу хватаю за горло, — начал я.
— А я отстреливаю яйца, ты же нас знаешь, — подхватил Юрка.
Мы с обиженным выражением лица уставились на Сашку Холина, как бы требуя, чтобы тот снял с нас всякие подозрения.
— Вот вас-то я как раз и знаю, отморозки несчастные. Насмотрелся. Ни себя, ни других не пожалеете. Так это вы бойца ухайдакали?
— Саша, — вновь начал я задушевным голосом, полуобнимая его за плечи, — дорогой ты наш человек, объясни нам, по твоим словам — двум отморозкам, чего это ради ты помчался в госпиталь? Милосердия и сострадания мы в тебе никогда не замечали. Даже когда привезли наших раненых, ты, видимо, был так сильно занят, что забыл встретить своих друзей.
— Которые, между прочим, пришли к тебе на выручку, когда духи загнали тебя с бойцами на край летного поля, — продолжил Юрка, — и, неудобно напоминать, клялся всеми святыми, что не забудешь своих спасителей.
— А сейчас, отец родной, ты хочешь сдать своих благодетелей как стеклотару, — снова вступил я. — Мы же никому не говорим, что твой подручный по спекулятивным ценам сбывал спертое, пардон — сэкономленное тобой имущество, да еще, сука, пытался запугать нас пистолем. Так как, Александр? Сдается мне, что твой боец просто ударился башкой обо что-то.
— За что вы его?
— Меня на хрен послал, причем так откровенно, и не извинился, прикидываешь, Саша?
— Ну, я ему задам, засранцу.
— Саша, так как мы нашли общий язык, предлагаем тебе оказать нам гуманитарную помощь.
— Так вы и так уже набрали.
— Ложь, поклеп и навет, — с пафосом произнес Юрий, — мы не украли, а купили за пять долларов. Или пять тысяч рублей. Темно было, а доллары и рубли лежат в одном кармане. Правда, Слава?
— Истинная правда, сам расплачивался. Но сдается мне, что твой хренов помощничек пытается утаить от тебя часть незаконно заработанной выручки. И купили мы у него всего-то упаковочку пива, ма-а-а-ленькие такие баночки, и блок «ментовской любви», а ты не хочешь нас снарядить в путь-дорожку по полной программе.
— Представляешь, — Юра тоже вошел в раж, — убьют нас, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, а ты будешь переживать, что не дал нам трех палок хорошей колбасы, водки московского завода «Кристалл», пары бутылочек хорошего коньячку, ну, сыра, конечно, и еще там по мелочи. И мы будем являться тебе по ночам, и будем протягивать к тебе руки и говорить, — тут мы как вампиры стали протягивать к нему руки: — «Зажал хавчик, гад!»
— Да, Саша, — вмешался я, — без пары упаковок пива и хороших сигарет я уже точно не сдохну, но к пиву неплохо бы добавить рыбки сушеной, а еще…
— Хватит, придурки. Дайте, тетенька, воды напиться, а то так есть хочется, и переночевать негде, — передразнил нас Саша. — Если бы вы мне жизнь не спасли, то сидели бы уже в комендатуре на казенных харчах.
— Так я тогда во время боя и говорю Славке: «Смотри, Слава, какой хороший капитан погибает. Давай его спасем, а он, когда станет комендантом, будет нас до окончания войны кормить». Слава, это правда?
— Чтоб я сдох, правда. Юра, а было бы неплохо недельку-другую половить вшей в комендатуре, а? Трехразовое питание, чистое белье, можно раздеваться, баня! — я мечтательно закрыл глаза и потянулся до хруста в суставах. — Кайф! Саша, а может, ты сдашь нас, а твой пидор через две недели изменит свои показания, мол, обознался, и нас выпустят, а там, глядишь, и война закончится. Подумай, Саша? Я тебе коньяк поставлю.
— Нет, вы точно идиоты. Недаром вашу бригаду духи называют «собаками», загрызете, с ума сведете кого угодно.
— Мы сейчас пойдем к командующему, послушаем, как он будет нас агитировать идти на Минутку. Так вот, я, Слава, думаю предложить, чтобы он этот свой полчок с охраны аэропорта снял и на Минутку кинул, а нас на его место. А после Минутки, когда вы ее возьмете, и мы можем дальше воевать. Как, Саш? Кстати, ты здесь всех девочек перепробовал?
— Нет, они здесь все поделены, так что в чужой огород не суйся.
— Так поделись на пару дней, мы ее потом привезем, не жадничай!
— Придурки, чистой воды придурки.
Из штаба показался порученец, который позвал нашу группу штабных офицеров к командующему.
— Саша, мы минут сорок будем у командующего, ты гуманитарную помощь не забудь, а то будем по ночам являться. А своему нукеру передай, что если будет хамить или звиздеть в наш адрес что-нибудь, то легким испугом не отделается. Жди, и мы вернемся. Только очень жди, — перефразировал я слова известного стихотворения на прощание. — И пива, родной, еще пива не забудь, а остальное — это уже обязательно.
Юрка, дурачась, послал Сашке воздушный поцелуй.
— До встречи, дорогой! Жди в гости!
Сашка плюнул в сторону, показывая свое отношение к нашему дуракавалянию. Проходящие мимо солдаты с удивлением смотрели на сцену нашего прощания.
Мы пошли вслед за своими офицерами в задние аэропорта, на ходу торопливо докуривая сигареты и выбрасывая окурки. На войне обычно курили, пряча сигарету в кулак, чтобы в темноте снайпер не заметил. Эта привычка работала и днем. Так легче. А то днем одни повадки, а ночью — другие, так легко запутаться и сделать роковую ошибку.
Всей группой вошли в зал, где сидели уже командующий группировкой генерал-майор Ролин и наш генерал Захарин. В прошлом он носил армянскую фамилию, но после распада Союза ему порекомендовали ее сменить, и вот из Авакяна он стал Захариным — взял фамилию жены.
Окна в зале для совещаний были заложены мешками с песком. Горел свет, который не освещал углов, где сидели люди-тени: связисты, ординарцы, порученцы и еще много всякого народа из тех, кто помогал генералу или просто подхалимничал.
— Прошу садиться, товарищи офицеры, — Ролин встал и за руку поздоровался с Бахелем, остальным просто кивнул.
— Я только что говорил с министром обороны Грачиным. На высшем уровне, — Ролин подчеркнул этот «высший уровень», — принято решение штурмовать комплекс зданий, расположенный на площади Минутка. Операцию поручено возглавить мне, а выполнять эту сложную и ответственную миссию — вашей бригаде.
В конце его выступления голос стал торжественный. Интересно, с Карповым они не у одного ли учителя учились? Хотя этот вроде не москвич. Хрен разберет в этой ставке, ху из ху.
— Нашей оперативной группой разработан план, согласованный с Генеральным штабом и утвержденный министром обороны. Генерал Захарин только что закончил ознакомление с ним. Прошу и вас также внимательно слушать. Правильное его выполнение позволит в кратчайшие сроки ликвидировать силы боевиков во главе с Дудаевым, дислоцированные в Госбанке и так называемом Дворце Дудаева, — он начал водить пальцем по карте, расстеленной на столе (судя по выражению лица Захарина, тот был не в восторге от этого плана), — остальные здания малозначительные и не представляют для нас особого интереса.
Удивительно, что военный человек, тем более при планировании такого кровопролитного сражения, так пренебрежительно относится к соседним зданиям, где также расположились боевики, ни слова не говорит о двух мостах, выходящих на площадь. Они-то хорошо охраняются и как пить дать заминированы.
В армии есть ближайшая задача, последующая и главная. Всегда начинают с ближайшей задачи, а затем, развивая тему, доходят до главной. Ну а если начинают с главной задачи, тем более не упоминая о промежуточных, да и еще называя такие персоналии, как Дудаев, то это голая политика. Политика для военного — это смерть, верная гибель, потому что эти придурки не думают о загубленных жизнях и последствиях, им важен результат, и как можно скорее. Цель оправдывает средства. Иезуитская аксиома.
Мы все уперли взгляды в карту, выходило, что мы должны на полном ходу проскочить мосты. А если не удастся, или проскочит только часть войск, а затем духи взорвут мост? То тогда тех, кто проскочил, самых резвых, самых первых вырежут на наших глазах, как баранов. Никому эта авантюра не нравилась. Мы профессиональные военные, и рисковать жизнями, как своими, так и чужими, мы учились с первого курса военного училища, но вот так абсурдно гибнуть, ну нет — увольте. У всех присутствующих помрачнели лица, все поняли, что если сейчас не отстоим свою позицию, то смерть Майкопской бригады покажется детским лепетом на лужайке. Тем более что это даже не железнодорожный вокзал, а резиденция их президента, символ национальной гордости. Тут надо или атомную бомбу кидать, чтобы разом со всем покончить, либо авиации и артиллерии долго и упорно трудиться.
Из тени выдвинулся так называемый начальник штаба группировки полковник Седов. О нем мало кто знал, но война часто выносит и великих полководцев, и великих бездарей на вершину военного Олимпа. Про Седова я ничего не мог сказать, но если это он разработал план, лежащий перед нами на столе, то он не бездарь, а военный преступник или, вернее, — преступник в погонах. Седов начал говорить. Голос у него был хорошо поставлен. Чувствовалось, что не тушуется перед Ролиным и выступать ему уже приходилось не раз. Судя по выправке и обветренному лицу, не из Генерального штаба, а строевой офицер. Послушаем.
— Товарищ генерал, товарищи офицеры, — начал Седов, — противник сосредоточил основные силы в районе площади Минутка.
«Тоже мне новость», — подумал я.
— Поэтому для того, чтобы окончательно сломить сопротивление противника, деморализовать его и выбить из города, вам предлагается осуществить план, утвержденный министром обороны и одобренный Верховным Главнокомандующим, — теперь уже казалось, что Седов любовался сам собой. Его прямо распирала гордость от самомнения и от того, что его план — а в авторстве уже не было никаких сомнений — утвердил Сам.
— Вам необходимо форсированным маршем захватить мосты через Сунжу и стремительно ворваться на площадь Минутка, затем осуществить захват и уничтожение живой силы противника в здании государственного банка и резиденции правительства Дудаева, так называемом Дворце Дудаева, — продолжал петь Седов.
«Здравствуй, жопа, Новый год», — пронеслось у меня в голове.
— Для захвата комплекса зданий вам придаются части воздушно-десантных войск, морской пехоты и ленинградский полк. Вас также будет поддерживать авиация и артиллерия.
Самое интересное, что практически не указывались наименования частей и количество авиации и артиллерии, которые собирались нас поддерживать. Что это, одна эскадрилья и один артдивизион? Короче, вопрос не проработанный, сырой, и в случае провала их сценария всю ответственность взвалят на нас. Веселая перспектива!
— Штурм назначен через два дня. За эти два дня вам необходимо форсированно овладеть гостиницей «Кавказ», затем передать ее (кому?) и двинуться на площадь Минутка, — казалось, что все предельно ясно Седову, и, естественно, нам, и поэтому, воодушевленные, мы должны будем прямо отсюда рвануть и на черном коне взять Минутку. Маразм! Маразм! Маразм!
— Товарищ генерал, товарищи офицеры, я закончил. У кого будут вопросы? — судя по тону, которым он спросил, похоже, он полагал, что вопросы будут задавать дегенераты и дебилы — что можно от этой сибирской «махры» ждать?
— Какими вы располагаете данными о численности гарнизона на площади Минутка, об их вооружении, заминированы ли мосты? — негромко, но жестко спросил комбриг, выдвигаясь из тени.
— Численность живой силы боевиков не превышает трех-четырех тысяч человек (веселенький разброс, подумаешь — одной тысячей больше, одной меньше), вооружение — обычное стрелковое, плюс подствольники, РПГ-7, легкие пехотные минометы (слабо бегать под минометным огнем по площади?).
— А мосты?
— Мы не располагаем точной информацией о минировании мостов. На подступах ведется плотный огонь, повсюду находятся засады и секреты противника, поэтому не представилось возможным уточнить данный вопрос. Но мы постоянно работаем в данном направлении. И товарищи из местной оппозиции постоянно помогают нам.
Мы все широко улыбнулись. Чечен чечену глаз не выклюет, а вот неверного гяура сдать — первое дело.
— Вы зря смеетесь, — Седов занервничал, — сейчас в Москве с подачи оппозиции рассматривается вопрос о том, что наше вторжение и бессмысленно жестокие действия нанесли экономике республики непоправимый ущерб, озлобили людей. Партизанское движение приобретает все большую популярность (прозрели). И в связи с этим есть мнение, чтобы боевиков ни в коем случае не убивать, а разоружать и отпускать по домам, потому что в большинстве своем они скромные, запуганные крестьяне, а скоро весна, сев. Иначе — голод в республике.