Мисько Павел Андреевич. Земля у нас такая

   Осмотрел корзинку, которую мастерил Адам. Вплел несколько прутиков... Не работается - бросил.
   По стожке, протоптанной от Студенца к Мелянке, идет какая-то девчонка. То приостановится, уткнется в книгу, то захлопнет ее, попрыгает на одной ножке, покружится.
   Тропка ведет прямо сюда...
   Я прячусь за куст. Только она поравнялась с кустом, я раз! - заступил дорогу.
   - Ой! - она выпустила из рук книгу. - Ха-ха, а я думала - собака. Ты куда идешь - в Студенец? Ты грабовский?
   - Я не иду, это ты идешь. Я телят пасу.
   А сам разглядываю ее во все глаза - кудряшки белые, глазки голубые... Маменькина дочка!
   - Ты-ы? Пасе-ешь? Нашего деда теля-я-ат?!
   "Ага... соображаю. - Она, значит, внучка Адама".
   - Ну и что с того? Вашего или не вашего... Меня попросили!
   - А почему тебя, а не меня? Ты чего мне голову морочишь? А где мой дед? - вопросы у нее сыпались, как из порванного мешка.
   Рассказал в двух словах, что случилось, - лишь бы отвязалась.
   - Меня Людой звать, а тебя? Ты в какой класс перешел? А я в пятый, буду осенью в вашу школу ходить. Я пионерка, а ты? Кто у вас председатель совета отряда, мальчик или девочка?
   У меня вспухла голова от ее вопросов.
   - Слушай, отвяжись, - поняла? А если ты Адамова внучка, так и паси своих телят. А мне некогда!
   - Подумаешь, испугал! Слушай, а ты эти сказки читал? - крикнула мне вслед Люда. - Ты деду Стахею никто - или внук?
   Это "никто" меня укололо. Оглянулся, хотел огрызнуться. Но она уже забыла обо мне: присела у тропинки, рассматривала жука. Тот лежал на спинке, беспомощно шевелил лапками, а Люда щекотала ему брюшко травинкой и "понарошке" хохотала-покатывалась от смеха, словно это щекотали ее самую: "У-ха-ха! О-га-га! Ой, умру от смеха!"
   Через минуту я опять оглянулся: Люда вынимала что-то из кармана, кормила, гладила телят...
   НЕОЖИДАННЫЕ ИТОГИ "СОВЕЩАНИЯ ГОЛЫХ"
   На нашем берегу Мелянки сидят голые Гриша и Витя. На ольховом кусте сушатся их черные от торфа майки и трусы - постирали называется... Неподалеку пасутся Стахеевы телята.
   - Ну - что с Лысиком? А куда деды подевались? - задаю сразу два вопроса - уже перенял от Люды.
   - Вон... пасется... Мы его выкупали. Знаешь, как плавает бычок? Рекордсмен! - сказал Хмурец.
   - Деды, наверное, домой к Стахею пошли... Мы за пастухов... - Чаратун повернулся на живот и задумался.
   Я тоже сбросил с себя одежду.
   Гриша, помолчав, опять заговорил:
   - Вы не заметили? Стахей, кажется, был под градусом...
   Я ничего не сказал. Говорить о том, как дед сосал из бутылки или нет? Но и промолчать - то же, что и соврать. И я рассказал...
   - Ага! - подхватился на коленки Чаратун, сделал выпад рукой в мою сторону, как будто хотел проткнуть шпагой. Живот и грудь у него исполосованы красно-белыми рубцами - отпечаталась каждая травинка. - Так вот почему он проворонил теленка! Фоме Изотовичу надо сказать, председателю.
   - А что - язык чешется? На вот, почеши... - Витя бросил ему хворостинку, не переставая выдавливать пяткой в земле ямку.
   - Пусть тогда Леня отцу скажет, бригадиру! - наседал Гриша.
   - Не буду я ничего говорить! - отказался я. - Плакал дед... Пел и плакал... Вы же знаете, у него сын-летчик с войны не вернулся...
   - Пастух он хороший, поискать такого... И человек добрый... - Витя уже закруглил свою ямку, хоть мяч клади.
   - Добрый?! - вскочил на ноги Чаратун. - А ты ручаешься, что он и завтра не напьется? Если не теленка утопит, то деревню подожжет!
   - Ты мне не размахивай около носа, я тоже могу! - разозлился Хмурец. Он же не бандит какой-нибудь и не разбойник.
   - Он партизанским разведчиком был! - добавил я.
   "Что это сегодня нашло на Гришку?"
   - Дай тебе волю, так ты и в суд на него подать... - Хмурец месил пяткою, разрушал свою ямку. - А ему, может, помочь надо! Шефство над ним взять! Помните, как тимуровцы помогали старикам?
   Чаратун с презрительной миной покусывал губу со шрамом.
   - Вы - как хотите, а я молчать не буду. Такое прощать нельзя.
   Схватил майку, сдернул с ветки трусы. Трусы натянул быстро, а майка сырая, свернулась на спине жгутом.
   Я заступил ему дорогу. Витя стал рядом со мной, упирая кулаки в бока.
   - Сядь, вояка!..
   У Гриши побелели, задрожали губы, кажется, даже глаза побелели. Схватил штаны и рубаху, пошел, набычившись, прямо на нас.
   И тут Витя отступил в сторону, я - в другую...
   Нет, мы не испугались... Просто не знаю, как это вышло. Смотрим, как удаляется, подергивая плечом, поправляя майку, Чаратун. Дышим - как после борьбы.
   - Ты почему не хватал его? - говорит Витя.
   - А ты почему?
   - Я... Я...
   - Я тоже - "я... я..."
   И верно - не драться же с Гришкой! Мы еще никогда между собой не дрались, сколько дружим...
   Противно на душе...
   Еле дождались дедов.
   Первый раз возвращались без Гриши.
   Мы шли, оглядываясь, и видели, что оба деда все разговаривают и разговаривают, не могут расстаться... Два друга... Потом дед Адам зажал под мышкой торбу с чем-то, пошел к Студенцу.
   Мой отец с работы возвращается поздно. Иногда мать ругается с ним из-за этого, упрекает, что скоро и ночевать будет в бригаде. Вот и сегодня просто не дождаться... А как бы хотелось поговорить с ним обо всем! Отец очень уважает Стахея Ивановича, они дружат еще с партизанских времен. Дед Стахей ему и другим партизанам жизнь спас. Только я не знаю подробностей...
   Солнце, большое и багровое, в фиолетовой дымке, уже было на горизонте, когда во двор несмело зашел дед Стахей. Стал, мнет в руках картуз, вздыхает.
   - Что, Левонка, нету еще батьки дома?
   - Нету.
   - Ах, Микола-угодник... Это ж надо, а? И приключится такое...
   Дед потоптался и уселся на ступеньку крыльца, притих. Только изредка вздыхал...
   Из сарая вышла мать - доила корову.
   - Ты что же это не вынес деду стул? Ой, где вы так перемазались торфом?
   - Не говори, Варвара, не спрашивай... - начал еще глубже вздыхать пастух.
   Мать зашла в дом, но вскоре опять выглянула.
   - Зайдите в сени, переоденьтесь... Я здесь Алексееву одежду положила. Хоть старая, но чистая... А вашу я постираю, просушу, завтра заберете...
   - Зачем тебе, доченька, лишние заботы? Спасибо, и так меня смотришь, как родного... - говорил Стахей Иванович, но все-таки пошел в сени.
   Мы еще немного подождали отца и сели ужинать. Дед Стахей выпил только кружку молока и вышел, опять уселся на крыльце. Отцовская рубаха была деду велика, даже пальцев не видать из рукавов. Дед не стал их подворачивать.
   Наконец приехал отец.
   - Что, Стахей Иванович? Неувязки? - сразу спросил он бодрым голосом.
   "Все уже знает... - понял я. - Донес Чаратунище!"
   Когда я ставил отцовский велосипед в сенях, с улицы послышался свист Хмурца. Я насторожился, но свист не повторился...
   - Неувязки, Алексейка, неувязки - хай их немочь... Кругом я виноватый... Придется, видать, сидеть на пенсии да вьюнов ловить...
   - Не выдержите, не усидите... Разве я вас не знаю? - отец устало опустился рядом с дедом на ступеньку, начал закуривать.
   Вдруг свист с улицы повторился - и раз, и другой, и третий. Что-то, наверное, важное случилось, если в такую пору... А тут и деда с отцом послушать хочется!
   - Как у вас с дровами, Стахей Иванович? А то дал бы кому-нибудь наряд, пусть бы привезли.
   Отец усиленно дымит папиросой - со всех сторон атакуют комары.
   - Есть дрова, не надо... Лучше другому кому... Спасибо...
   А потом и начали - о погоде, о видах на урожай, о телятах... Как будто это самое интересное на свете!
   Я убил на ногах, руках и лице сорок одного комара, пока дед засобирался домой.
   - Не надо, сынок, ничего мне говорить... - сказал отец, как только за дедом стукнула калитка. - Я знаю Стахея больше, чем кого другого... В блокаду немец прижал нас с той стороны к Неману... И на этом берегу везде посты и засады были... А Стахей Иванович тогда у нас еще связным был, не в отряде... Пробрался ночью на лодке... Ты знаешь тот песчаный островок на Немане? Его заливает весной... Так вот Стахей всех нас перевоз туда. Лежали под кустами в воде по ноздри... Целые сутки! Мне тогда семнадцать было... А каратели лазили вокруг, ломали голову - не могли додуматься, куда мы провалились... Печатали потом в газетке, что всех нас уничтожили... Ну, пошли спать, завтра вставать рано... Клевера начнем косить...
   - Я сейчас! - А сам стремглав на улицу.
   Витя терпеливо ожидал меня на скамье под забором, играл колечком-подшипником.
   - Ты чего свистишь в такое время? Сна на тебя нет...
   - Молчи, Лаврушка! - горячо зашептал он. - Только что отец рассказал: на химкомбинате экскаватором выкопали обломки самолета, мотор. И останки летчика нашли... Сохранился его планшет с документами, только истлели бумажки, ничего в них нельзя прочитать. И пистолет нашли - одна ржавчина... Мотор и вещи в областной музей передали...
   - А летчик?
   - Не перебивай... Летчика завтра хоронить будут... Некоторые из старых рабочих вспомнили тот бой... В первый день войны это было... Трех фрицев сбил наш летчик... Самолет по мотору определили - "Чайка" он называется... И номер на двигателе прочитали, только отец не запомнил его...
   - У деда Стахея сын тоже летчиком был... На западной границе служил... И тоже в первые дни войны погиб... - вспомнил я не раз слышанное от отца и деда.
   - Ленька... - Витя дрожал, как от озноба. - Лаврушка ты, Ленька... А что, если тот летчик - сын деда?
   - Ну да - еще что выдумай!
   - А вдруг?! Давай завтра махнем в город на велосипедах! Посмотрим, как хоронить будут... Самолет посмотрим.
   Волнение Вити передалось и мне.
   - А Гриша? У него ж нет велосипеда.
   - Немного я провезу его, немного ты. Я просился у отца на мотоцикл, но он не берет. Говорит, завтра мешать ему буду.
   - Ну, ладно! - стукнул я Хмурца по плечу.
   Где-то в конце улицы послышались робкие звуки гармони. В некоторых окнах еще светились голубым стекла - люди сидели у телевизоров...
   Глава вторая
   "ЗЕМЛЯ У НАС ТАКАЯ..."
   Постель сегодня твердая и горячая - никак не уснуть. Отворил окно может, хоть с улицы попадет в комнату немного прохлады...
   "А вдруг тот летчик и вправду сын Стахея? Ведь бывают же совпадения!.. В книжках даже пишут о таких случаях..." - не дают покоя мысли.
   И только уснул, вижу: не летчик на той "Чайке", а я... Самолет с пронзительным воем несется к земле... И никак не вывести его из штопора - не слушается штурвала... Удар!!!
   В ужасе и холодном поту просыпаюсь...
   Упал, оказывается, на пол, запутался в одеяле с головой, дышать нечем.
   За окном шумит ветер, стучит по листьям дождь. Сверкает молния, как электросварка в колхозной кузнице...
   Снова ложусь в кровать, зажмуриваюсь крепко-крепко, прячу голову под подушку. Трепещущий, синий блеск молний пробивается и туда...
   А утром все сверкает на солнце, воздух свежий, ароматный. Даже не верится, что ночью было такое страхотище.
   Велосипеда в сенях нет...
   - Не приезжал еще завтракать... - сказала мать.
   "Не приезжал папа... Не приезжал... А может, он вообще только к обеду заявится?"
   У меня навернулись на глазах слезы. Вот тебе и поездка в город!..
   Поплелся к Вите.
   Он что-то читал, подложив руки под себя, раскачиваясь на табурете из стороны в сторону. Прочитает, задерет голову кверху и шевелит губами. Как петух воду пьет...
   Рассказал ему, что случилось.
   - Не будем ждать... - почесал подбородок Хмурец. - Поедем на моем "Орленке". Только как же с Гришей? Ты не заходил к нему?
   - И охоты нет.
   - Надо. Пошли вдвоем.
   Еще во дворе у Чаратуна слышим: кто-то точит косу. Идем дальше, в огород, на звон косы.
   Гриша выкашивал обмежек - широкую, заросшую травой и бурьяном тропу. Увидел, наверное, нас краем глаза и снова начал форсисто точить косу. Мы говорим, зачем пришли, а он точит, позванивает. Но, видимо, все слышал.
   - Некогда мне! - сказал, как отрезал.
   Поплевал на ладони, взмахнул - шах! Всадил косу в землю по самую шейку.
   Мы захохотали и пошли. Так ему и надо, пусть не дерет нос...
   Собирались мы не долго.
   В дороге нам не везло. Дул встречный ветер, после ночного дождя дорога была вязкой. А тут еще велосипед маленький и тропка узкая... Когда вез меня Витя, - в кювет заехали два раза. Когда крутил педали я - трижды упали. Хорошо, что хоть падали удачно - не разбились, только перепачкались. Один раз спустила камера, пришлось менять нипель, опять накачивать воздух...
   В город приехали не за час, как рассчитывали, а за два... Пешком бы и то быстрее пришли. Ноги болели, будто их нам повыворачивали, - не только в бедрах, а и под коленками, в лодыжках.
   Как мы будем добираться назад? Ох-ха...
   Город старый. Есть улицы и переулки узкие-узкие - две телеги не разъедутся. Есть и такие, что идешь по мостовой, как по зеленому туннелю деревья смыкаются над головой.
   Снова ехали и шли, рассматривали дома. Нам советовали сесть в автобус химкомбинат ведь за городом, шагать да шагать. Но с "Орленком" в автобус не полезешь, и мы шли...
   За городом была красота - новенький асфальт, под уклон. Летели, как на крыльях.
   Стройка видна уже издалека. Трубы - в полнеба, корпуса - и высокие, и плоские длинные, металлические баки, баллоны, цистерны - и рыжие, и блестящие, иногда выше самых высоких домов. И всюду трубы, трубы, трубы, толстые и тонкие, ими опутаны все сооружения...
   Химкомбинат обнесен высоким кирпичным забором, на территорию пускают и выпускают людей и машины только по каким-то бумажкам. Постояли у ворот, сваренных из металлических ребристых прутьев, вздохнули: узнаем ли мы когда-нибудь, что это за чудо - химкомбинат?
   Свернули к трехэтажному красному зданию, которое расположено по эту сторону ограды. Тут - заводоуправление.
   Чуть ли не нос к носу сталкиваемся с молодым хлопцем в спецовке. Плечистый, на верхней губе пробиваются усики.
   - Ну и чем мы здесь интересуемся? - дружелюбно улыбается он.
   Хлопец нам понравился. Мы рассказали ему обо всем...
   - Э, так это вам надо в город, в клуб строителей... Похороны в пятнадцать часов. В вашем распоряжении... - он отвернул краешек рукава, пятнадцать минут.
   Ну и жали мы! На одном перекрестке, уже в городе, чуть не попали под машину. Шофер так тормознул, что грузовик развернуло поперек дороги. Открыл дверцу - ругается, грозит нам кулаком, а мы за велосипед и ходу...
   Траурную музыку услышали издали. По главной улице уже двигалась похоронная процессия... Людей... даже тротуары заполнены. А музыка душу переворачивает, по сердцу бьет...
   Венки, венки, венки... Их несли пионеры в белых рубашках и красных галстуках, студенты, пожилые мужчины и женщины, белоголовые деды... "Неизвестному герою...", "Славному сыну Отчизны...", "От благодарных горожан..." - колеблются на ветру черные лепты с белыми буквами.
   Радиатор и кабина машины, которая везла гроб, - в цветах и зелени. Из-за кабины виден красный обелиск со звездой и два солдата-автоматчика. Тянемся, чтобы все рассмотреть, становимся на цыпочки...
   Кружится голова... Закрываю на секунду глаза...
   Медленно движется машина, борта кузова опущены и обтянуты красным и черным, гроб усыпан цветами... За машиной - оркестр, за ним, с приспущенными к земле знаменами - солдаты. Поблескивает оружие... За солдатами - людское половодье...
   - Смотри! - сжимает мне локоть, показывает глазами Витя.
   Взявшись за руки, идут Володя-монтажник и... Гриша Чаратун! Не выдержал-таки Гришка, примчался... Только на чем он добирался сюда, как успел?
   Не сговариваясь, подхватываем велосипед с двух сторон и протискиваемся сквозь толпу, к ним. Поликаров кивнул нам, молча пожал руки. Гриша только взглянул на нас и отвернулся.
   Володя был в рабочей спецовке, только без пояса. В рабочей одежде было много людей. Строителей среди них легко узнать по пятнам мела и цемента на одежде... Провожают в последний путь летчика. Необычного человека - героя...
   - Лепя, слышь? - дернул меня Витя за полу пиджака. - Я что-то придумал... Напомнишь потом...
   Мы долго шли молча... И все люди шли с застывшими в скорби лицами. А траурные мелодии, казалось, вот-вот разорвут сердце на части. Тяжело и глухо бил где-то впереди барабан.
   Наконец шарканье ног прекращается. Оркестр стал слышен сильнее.
   Мы были на кладбище. Стояли далековато от машины. Володя поддерживал наш велосипед, а мы с Витей взобрались на раму. И хоть много было народа, мешали смотреть кусты и деревья, мы видели почти все. Правда, не все слышали, когда начался траурный митинг.
   Гриша стоял внизу, рядом с Володей.
   Вот на трибуну поднялся очередной оратор - от рабочих-строителей. Этот плотный, белокурый человек показался мне знакомым. Но я не успел его хорошо рассмотреть: Хмурец толкнул вдруг велосипед и, если б не поддержал меня Поликаров, я упал бы на людей.
   - Батька мой... - взволнованно прошептал Витя.
   Он не захотел больше подниматься над толпой, боялся, наверное, чтоб не увидел его отец. А я полез опять. Чаратун, поколебавшись, тоже взобрался. Хочешь не хочешь, а пришлось, чтоб не упасть, вцепиться друг в друга.
   - ...Израненной вышла наша земля из войны... - доносился сильный голос Хмурца-старшего. - Мы ее вылечили, выпестовали, каждую бороздку и шрам разгладили руками... Вон какие чудеса возводим там, где когда-то свистели пули, лилась кровь... Глубоко вспахала война нашу землю. Еще и сейчас находим мы в ее глубинах безымянных героев...
   Хорошо говорил отец Хмурца. У меня сдавило что-то в груди, на глазах навернулись слезы. Я начал кусать губы, чтобы не расплакаться...
   - Наш комбинат будет достойным памятником герою-летчику... Мы клянемся, что и в мирном труде родится еще не один герой... Потому, что земля у нас такая, потому, что иначе мы не можем... Спи спокойно, наш друг и брат, мы не забудем тебя!..
   Прогремел залп... И второй, и третий... Крепко запахло порохом...
   Люди шли мимо зеленых от барвинка могил к той, где еще желтели песчаные бугры. Чтоб бросить горстку земли...
   И мы подошли, и мы бросили...
   Только за кладбищенской оградой, когда прошли немного по солнечной, тихой улице, спало с нас какое-то оцепенение.
   - Ну, друзья, куда вы теперь? У нас с Гришей мотоцикл... - обнял меня за плечи Поликаров.
   Ответил Хмурец:
   - Тут... в одно место надо еще заскочить...
   - Скоро и я перейду на химкомбинат работать. Линию мы уже кончаем. Но вы ведь будете ко мне приезжать на стройку?
   - Будем! - пообещали мы.
   Распрощались...
   Никто из нас тогда не мог даже и предположить, что встретимся мы с ним уже при обстоятельствах необычайных...
   Ведем с Витей "Орленка" в руках, направляемся в музей.
   - Эх, если бы узнать, кто был этот летчик? - вздыхает Хмурец. - Давай в "Пионерскую правду" напишем, а? И в музее расспросим, куда еще можно. Они должны знать куда...
   - Об этом ты и хотел сказать... тогда?
   - Ага.
   Неплохо придумал Хмурец...
   Мы ускорили шаг и минут через тридцать были около замка на берегу Немана. Когда-то этот замок был окружен глубоким рвом с водой, через него был перекинут подъемный мост. Сейчас мост стоит прочно, он сделан из бетона и кирпича.
   Прямо под второй этаж замка вел сводчатый ход, его перекрывали железные решетчатые ворота. Была в этих воротах и небольшая дверка из металлических прутьев. Толкнули - она недовольно заскрипела...
   Под сводами полумрак и холодок сквозняка, из-под наших ног лениво отбежали к выходу во двор голуби...
   Двор музея небольшой. Множество голубей разгуливало по траве, сидело на стволах старинных орудий, установленных по обе стороны крыльца главного входа.
   Подергали за высокую, окованную железными полосами дверь - закрыто...
   В конце двора у плоского, низкого сарая подымал метлой пыль дядька в белом фартуке. Направились к нему.
   - Поздновато, мальчики, ходите... Приходите завтра к одиннадцати... Ах, вам не музея смотреть? Научных работников повидать? Ишь ты... - уважительно оглядел он нас с ног до головы. - Вон в той пристройке научные работники, на втором этаже помещаются... Кончился их рабочий день. Завтра к десяти приходите...
   Легко сказать - завтра. Если б мы жили здесь, а не в деревне, то могли бы и десять раз на день зайти.
   Вышли, постояли на мосту - удрученные, хмурые. Неудача!..
   Еще раз проходим под полукруглыми сводами, пытаемся на ходу определить, какая толщина у стен замка. Полтора метра, два?
   - О, вы бы сразу сказали: так и так, хотим посмотреть двигатель самолета, мы не местные... А то переступают с ноги на ногу, мнутся... Дядька зазвенел ключами, вытаскивая их из большого кармана халата.
   Я обрадовался. Хороший какой дядька! Поведет сейчас в музей. А он направился к тому низкому сараю. Шел немного странно, ступая правой ногой только на пятку и слегка поворачиваясь на ней. Отпер низенькую дощатую дверь, нырнул в черную дыру. Мы боязливо всунули в проем головы...
   Темно, сыро... Вдоль стен со средины приделан помост из досок. В центре, на дне неглубокого котлована остатки каких-то стен. Кирпичи в тех стенах тоненькие, наполовину тоньше, чем теперешние.
   - Здесь какую-то очень старую церковь откопали. Лет восемьсот ей... Памятник архитектуры... - начал объяснять дядька, увидев, что мы с интересом осматриваемся вокруг. - Вот и спрятали под крышу, чтобы дождик не мочил, солнце не палило... А мотор... Вот он мотор, можете посмотреть...
   Он лежал у дверей слева, на деревянном помосте. Неуклюжая глыба ржавого железа. Мы бы сами на него даже внимания не обратили.
   Обошли кругом, пощупали, попробовали сдвинуть с места. Ого! Руки стали грязно-коричневыми. Кое-где в выемках еще держалась земля... Интересно, где мог быть обозначен номер двигателя? Может, на той стороне? Витя начал искать, чем бы поддеть, перевернуть двигатель. Но дядька не разрешил, деликатно выпроводил нас.
   - Не знаю, где обнаружили тут номер... Чего не знаю, того не знаю... разводил он руками.
   Пока добрый дядька гремел замком, мы рассматривали его самого. Носок правого сапога сплющен, как будто попал под колесо.
   - След войны... - сказал дядька о двигателе, а мне показалось, что о своей ноге. - Немой свидетель... А надо, чтобы он заговорил. Вот когда сделают мотору всякую там цементацию-консервацию, чтоб не ржавел больше, тогда и приходите смотреть...
   Мы поблагодарили и пошли.
   В Грабовку добрались только к вечеру. Мать, конечно, дала нагоняй: болтаюсь, мол, целый день бог знает где, как бесприютный. Гриша матери по дому помогает, старается, а я...
   Я уминал хлеб за обе щеки, запивал теплым, парным молоком и только посапывал носом.
   Спал как убитый.
   К ЧЕМУ ПРИВОДЯТ ТАЙНЫ
   Через два дня пришел интересный номер областной газеты. Посмотрел я на четвертую страницу и подскочил как ужаленный.
   Вихрем ворвался к Хмурцу во двор. Куры с отчаянным кудахтаньем перемахнули через забор в сад, а одна залетела на крышу и все удивлялась: "Куд-куда я? Куд-куда?" Витя закрылся от меня колесом "Орленка", как щитом:
   - Ты чего? Очумел?!
   - Вот!.. Вот, читай! - я показал на заметку "Подвиг героя". О находке на химкомбинате, о том воздушном сражении в первый день войны. Ткнул пальцем в строчки: "Вызванные из музея эксперты установили, что номер двигателя самолета схожий с цифрами 88833..."
   - Ну? Три восьмерки и две тройки...
   - Не нукай, не запряг. Помоги лучше собрать велосипед, будем писать письмо.
   Сказано - сделано. Хмурец взял заднее колесо, я - переднее. Собрал, вставил в вилку, подвинтил, что надо. Вертится!..
   - На, подшипник лишний. Наверное, из твоего...
   - Я уже поставил в заднее... "Подшипник лишний"... Работничек! - Витя взвесил подшипник в руке и спрятал его в карман. - Ладно, потом поставлю.
   Руки вымыли тщательно, с мылом, пошли в дом. Витя нашел сестрину шариковую ручку с красной пастой.
   - Пиши-ка ты... У тебя почерк красивее! - сказал он.
   Поспорив, он все-таки взялся писать.
   Мы просили "Пионерскую правду", чтобы она подсказала, куда обратиться. Ведь где-нибудь должно быть записано, на каком самолете стоял двигатель с этим номером, кто на том самолете летал. К письму приклеили вишневым клеем вырезку из газеты, приписали, какого числа она вышла.
   Куда бы еще написать?
   Скоро отец Вити повезет нас показывать химкомбинат. Мы тогда обязательно забежим в музей, расспросим.
   Хмурец бегал по комнате, словно пол обжигал ему пятки, - думал. Я обхватил голову обеими руками: надо, обязательно надо еще что-то придумать! Надо уже сегодня что-нибудь сделать такое, чтобы дед Стахей сразу почувствовал себя окруженным вниманием и заботой со всех сторон.
   - Дрова! - выпалил вдруг Витя. - Читал? Тимуровцы всем старикам дрова кололи. Ничего лучше не придумаешь.
   - Ага! И чтоб тайком все сделать... Сюрприз!
   В сарае у Хмурца настоящая столярная мастерская. Здесь стоит деревянный верстак, в ящиках уйма всяких инструментов. Я выбрал топорик полегче, сунул за пояс. Витя согнул пилу, будто хотел ею подпоясаться, сцепил рукоятками. Чтобы колючий пояс не упал на ноги, он придерживал его то одной, то другой рукой и старался натянуть сверху рубаху. Тр-р! - вцепились с одной стороны зубья, вырвали несколько клиночков. Тр-р... И с другой!
   - Пальто бы хорошо... Зимнее.
   - Есть пальто!
   Я распахивал перед ним дверь за дверью, а он обеими руками поддерживал колючий свой пояс и осторожно шел за мной.
   Помог ему одеть пальто... Оно раздалось снизу вширь, и Витя со спины был похож на толстую тетку.
   - Давай заодно и шапку зимнюю. Вон, на печке висит, на гвозде... А то нехорошо: пальто зимнее, а сам без шапки.
   Нахлобучил ему шапку.
   На улице нам встретилась только одна девчонка, наверное, второклассница. Несла из магазина, нанизав на руку, большие баранки. У нее так и полезли глаза на лоб. А Витя сразу схватился за грудь, закашлялся. Я подхватил его под руку - больной, что ж тут поделаешь!..