Мисько Павел Андреевич. Земля у нас такая

   Двор деда Стахея зарос муравкой и подорожником - косить можно. Никакой живности, кроме кур, дед не держал, вытаптывать было некому. Молоко он приносил домой с колхозной фермы, выписывал иногда в канцелярии колхоза мясо и сало.
   Хатенка у него старая, ни у кого уже и нет такой. Двор тянулся вдоль нее, а у сарая сворачивал коленом в сторону, потому что сарай стоял поперек усадьбы.
   В этом "колене" и начали раздеваться: здесь мы были скрыты от людских глаз постройками и деревьями со всех сторон.
   Под забором, на кольях, лежали два очищенных от коры сосновых бревна. У стены сарая - несколько березовых бревен и хворост.
   Сперва мы взялись за сосновые бревна. Пот катил с нас градом, опилки прилипали к рукам, к лицу, шее. Нам хотелось чесаться, как поросятам. Хорошая была пила у Витькиного отца, въедливая! Только тяни, а она так и вгрызается в дерево, так и вгрызается...
   После этих огромных бревен мы передохнули. Потом взялись за березовые. Завалили чурками весь двор...
   Кололи по очереди: то Витя, а я складывал у стенки сарая, то возился у поленницы Хмурец, а колол я. Если бы потяжелее топор, было бы лучше, конечно.
   Ну и устали мы! Хмурец даже улыбаться уже не мог. Он только сказал:
   - Ну, вот... - и покачнулся.
   Не лучше чувствовал себя и я. Но меня распирало от гордости: сколько дров напилили, накололи! За полдня... Если б надо было дома столько сделать, то хватило б на целый день и нам, и Грише.
   Издалека донеслась песня:
   Ой, жарам гарыць калiначка ў лузе...
   О-го-го-о! Э-гэй! У лузе-е!
   - Женщины с косовицы идут! Бежим!
   Витя схватил пальто, напялил на себя. Я начал подсовывать ему под полы пилу...
   - Ой! Что я тебе - бревно, да?
   Чуть Витьку не перепилил!..
   Хмурец сбрасывает пальто, кое-как заворачиваем в него пилу и топор убегаем.
   Только успели разложить инструмент по местам, вытряхнуть и повесить на место пальто, как во двор зашли мать и сестра Хмурца, повесили на забор грабли. Лица у них какие-то просветленные - наверное, наработались и напелись всласть.
   - А ты куда? Сейчас обедать будем... - хотела задержать Витю мать.
   - Я быстренько! - отмахивается он.
   Мы бежим к речке. Тело горит от опилок.
   Ах, с каким наслаждением мы искупались! Какая благодать - летняя речная вода!
   С важным и независимым видом прошлись около Стахеевых телят. Смотри, мол, дед, с реки идем. Ни о каких дровах и слыхом не слыхали...
   По дороге домой Витя сказал, что одних дров мало. Надо каждый день помогать деду пасти телят.
   - И знаешь что? Сегодня в клубе показывают "Веселых ребят". Про пастуха, помнишь? Поведем Стахея Ивановича - нахохочется, про свое горе забудет...
   Как только я объявил дома, что пойду после обеда пасти телят, мать обрадовалась.
   - Вот и хорошо. Возьмешь ведро, заодно и своего напоишь. А вечером приведешь теленка домой.
   Взял ведро, разве не возьмешь? Разве докажешь, что со своим теленком да еще по приказу, мне и на вот столечко не хочется возиться?
   Витя, увидев у меня в руках ведро с пойлом, затянул:
   - Во-от еще... Ладно, ты тащи, а я к Гришке забегу, может, и он пойдет. На тропинку сразу выходи, там встретимся!
   Я напоил теленка. Чтобы не идти лишний раз домой, ведро замаскировал в кустах. У тропинки сошлись с Хмурцом одновременно.
   - Не пойдет Чаратун, отказался... "Всадника без головы" читает, сказал Витя.
   - Сам он без головы. Обойдемся!
   Пустились напрямик, перепрыгивая мелиоративные канавы.
   Дед Стахей сидел у костра. Над ним возвышался, как та мачта электролинии, дед Адам. Его борода, длинная и узкая, хоть нитки пряди, развевалась на ветру.
   Адам переступает с ноги на ногу, болезненно морщится, ощупывает поясницу. Мы садимся без приглашения, подвигаемся, давая место у костра и Адаму. Но он не садится, вытаскивает из кармана свернутый кольцом новый ремень.
   - На вот, возьми... Ведь порвал ту фрицевскую дрянь, когда бычка тянул.
   Стахей Иванович растерянно заулыбался, повертел ремень и так и сяк. Красивая штука: вдоль две белые полоски, на латунной пряжке перламутр. Залюбовался, забыл даже поблагодарить.
   А что это за "фрицевская дрянь" у него? Почему он не спешит с этой дрянью расстаться, хотя ремешок на нем - смотреть не на что: свернулся чуть ли не трубкой, весь в трещинах, в одном месте даже связан, узел торчит.
   - Гм... А у тебя здесь доброе пастбище. Привесы у телят велики? спрашивает Адам.
   - В мае суточный привес - по полкило на голову, а в этом месяце еще не взвешивали... - отвечал дед Стахей. - Не хотят пастись, лихоманка их побери... Трава еще не вкусная... Вот когда залужение на всех "картах" проведут - будет другое дело. К Неману иногда подпускаю... Там хоть травы меньше, но суходол, любят там походить. Далеко, правда, оттуда уже на ночь не гоню в телятник, там ночую...
   Ой, совсем не о том говорят деды... Неужели это не интересно?
   - Говоришь, по пятьсот? А мои в прошлом месяце по четыреста... У вас в колхозе только от привесов пастуху платят или количество телят тоже учитывают?
   - И то, и другое. Зарабатываю хорошо, а девать некуда. Сколько мне жить осталось - может, год, может, два... Это у тебя внуков, как маку в маковке...
   - Ничего, ничего... Запас беды не чинит... - Адам закряхтел, согнулся, присел у костра. - Так ты меняй ремень, меняй... А то опять портки потеряешь, как тогда в лесу...
   Стахей Иванович засмеялся, закашлялся, голос стал сиплым. Вытер глаза.
   - Ах, чтоб тебе пусто... Ну и фриц тогда попался! Здоровенный, как бугай! Куда там нашему бычку!
   Посмеиваясь, они по слову, по два вспоминают, как взяли когда-то в плен немца - "языка". Хохочем и мы, но больше над самими стариками: расходились, как дети!
   - Мы в партизанах, знаете, какими боевыми были? - начинает Стахей. У-у-у... Бывало, командир скажет: "А позвать сюда Стахея с Адамом!" Мы на одной ноге - и там. "Так и так, - говорит командир, - разработали мы боевую операцию, намерены немного соку из фрицев пустить. Как вы на это смотрите?" - "Так что положительно!" - говорю. А Адам добавляет: "Надо положить их чем побольше!" - "Правильно! Тогда собирайтесь в разведку!" приказывает командир.
   - Ат, какие там сборы были... - дед Адам выгреб из костра черную картофелину, пощупал и не стал совать в жар обратно. - Оденемся поплоше: торбы крест-накрест, палки в руки. А бороды свои, привязывать не надо...
   - Ты все говори, все! Он слепым прикидывался, умел "Лазаря" петь, покойников поминать... Даже веки наверх красным выворачивал - страх божий! добавляет дед Стахей.
   - А ты ногу на целую пядь укорачивал, хромал, как заправский калека! дед Адам разламывает пополам картофелину, дует на нее. Вкусный запах щекочет нам ноздри...
   - Ну, было, было... Веду однажды его под руку по местечку, где гарнизон немецко-полицейский... Адам стук-стук палкой по забору, стук-стук по тротуару - дорогу, значит, прощупывает. А тут и ворота полицейского управления, полицай с карабином на посту стоит. Адам стук-стук по воротам, стук - по полицаю... А тот за карабин, затвором щелкает. "А ну, бродяги, катитесь отседа!" Адам в ответ: "Стахейко, мы к этому хозяину не будем заходить, злющий он, как собака цепная..." - "Вижу, вижу, Адамка..." говорю, а сам все высматриваю, подсчитываю...
   - Ты про того фрица расскажи, не сбивайся с дороги... - напоминает Адам.
   - Ага... А то зовут нас однажды к командиру. "Так, мол, и так, говорит он. - Надо день просидеть тихо в кустах и не заснуть. Ясно?" "Никак нет! - рапортуем. - Мы воевать хотим, а не в кустах отсиживаться!" Тут командир и говорит: "Чудаки! Вам не просто надо сидеть у шоссе в кустах, а подсчитывать, сколько чего и куда едет. С фронта по радио такие данные запрашивают. А посылаем вас вдвоем, чтоб не заснули. Выдать Суровцу и Добрияну маскхалаты! - приказывает завхозу. - И вечером чтоб доложили!"
   - Что мы тогда взяли? Обрез, кажется, две гранаты... - Адам выгребает еще две картофелины, дает мне и Вите.
   - Не в оружии дело... Лежим мы, значит, у перекрестка шоссе и полевой дороги. Площадочку себе расчистили, утоптали, расчертили, как ведомость на трудодни. Что в одну сторону проскочит - мы в одну графу черточку, в другую - мы в другую...
   - Дал маху ты, Стахей... Не надо было нам затевать...
   - Это я дал маху? А кто предложил так сделать? Ты! "Не надо будет числа запоминать..." - говорил? Говорил!
   - Но ты ж меня хвалил! Говоришь: "Умная у тебя голова, Адам. Быть тебе после войны бригадиром!"
   - Бригадир! Над телятами бригадир... Ну, да - ладно... Солнышко уже на закате играет. Видим: взбирается на шоссе лошадь с повозкой, в ней двое немцев. Один фриц спереди сидит, в левой руке вожжи держит, в правой гармошку губную, наигрывает что-то. За ним толстяк с карабином на коленях. Достает сзади, из корзинки яйца, бьет их о карабин и сосет. Одно за другим, одно за другим... "Ах, - думаю, - чтоб тебя разорвало на куски! И так разъелся, как бочка..." Поравнялись с нами - остановились. Толстяк в кусты прет, прямо на нас. "Приспичило... - думаю, - не иначе". А он метра полтора - два от нас не дошел и давай нарезать ножичком березовые ветки. Хлещет ими под мышкой, как веником. "Ах, ах! - кричит тому, что на повозке. - Баден, баден!" Гогочет, как гусак... "Ух ты! - думаю, - Вшивец! Мало тебе бани было под Москвой и Сталинградом?! Белорусской бани захотелось?" И прыг ему на спину... А он здоровый был, подлюга! Носит меня на спине, ревет, как бугай недорезанный...
   - Скажи спасибо, что я помог... А так бы не ты, а он тебя утащил вместо "языка"...
   - Ага... Мы тогда еще в силе были, теперь и половины не осталось той силы... Навалились на него, ремешок из его же штанов выдернули, связали руки. И тут другой немец ка-ак бабахнет! Мне спину обожгло, а ремень как бритвой срезало. Адам схватил обрез и по немцу. Да разве попадешь? Погнал тот коня галопом... Ведем фрица: я ему одной рукой штаны поддерживаю, второй - себе... Идем и горюем: все записи затоптали, пока с "языком" возились.
   - Скажи спасибо "языку", рассказал много интересного. А так бы мы не такого прочуханца от командира получили... - вставил Адам.
   - Не было прочуханца! Забыл, как перед строем нам благодарность командир объявил?
   - Объявил, объявил... А как же! "Пойдете, - приказывает, - и сегодня в засаду, раз не выполнили задания. И чтоб без всяких фокусов!" А партизаны шагу не давали ступить, ржали, как жеребцы: "Ну-ка, расскажите, как охотились на фрица да портки потеряли!"
   Дед Стахей сипло смеется, вытаскивает из штанов "фрицеву дрянь", размахивается и бросает в Мелянку.
   Упал пояс на воду и тут же затонул - потянула на дно пряжка...
   Интересно прошел у нас этот день, жалко, что Гриши с нами не было!
   Вечером заходит к нам во двор Стахей Иванович. Под мышкой - какой-то сверток. Уселись с отцом на крыльце, то да се, о дровах - ни гугу. Мне надоело возле них вертеться, подслушивать. И вдруг...
   - Чудеса у меня, Алексейка, начали твориться... Смотрю сегодня - все распилено, поколото, под стенкой аккуратно уложено. И те два бревна, что хотел пустить на ремонт хаты, тоже распилены. Чудеса-а-а...
   Мне показалось, что вот-вот подо мною треснет, расколется земля...
   - Ты куда друг-товарищ? - схватил меня отец за руку. - Ваша работа?
   - Не-а...
   - А я думал - ты с Хмурцовым хлопцем. Следы детские... И вот - бросили или забыли... - дед развернул сверток и достал зимнюю Витину шапку. - Не старая еще, носить можно...
   - Ну, что ты теперь нам запоешь? - отец старался смотреть на меня сурово, но в глазах так и прыгали чертики.
   - То спасибо, внучек, за помощь.
   Ушел дед. Как в землю вогнал своей благодарностью!
   Отец нахохотался вволю, а потом сразу стал серьезным.
   - Вы что же - партизанского разведчика хотели провести? Удружили, ничего не скажешь...
   Мама нисколечко не смеялась. Она сразу схватила фартук и давай меня хлестать.
   - Ладно, Варя... Да хватит, говорю! - заступался за меня отец. - Они же хотели, как лучше сделать, правда, сынок? Вот управимся немного с сеном, начнем деду новый дом строить. На правлении колхоза был уже разговор об этом. Хлопцы просто торопят нас - и за то спасибо...
   ...Хорошо, что ничего еще не знает о дровах Гриша. Вконец засмеял бы!
   Хорошо, что не слыхал, о чем здесь шла речь, Хмурец!
   Побегу предупрежу его. А то еще пойдет приглашать Стахея Ивановича смотреть "Веселых ребят"...
   БУНТ ГРИШИ ЧАРАТУНА
   Мы с Витей попеременно драим солдатский котелок.
   Нашел я этот котелок на чердаке среди всяких ненужных вещей. Прошел этот котелок с моим отцом всю "партизанку". Царапины, вмятины... На одном боку выколото: "Смерть Гитлеру!", на другом - пятиконечная звезда. Не котелок, а настоящая тайна. Отцовский остров на Немане вдруг предстал передо мною так ярко и заманчиво, что я сразу примчался к Хмурцу. Побывать бы на острове, заночевать, сварить уху в этом котелке! Витя загорелся идеей, как и я.
   И вот теперь мы чистим песком этот котелок...
   И протерли бы до дыр, если б не затрещал у ворот мотоцикл.
   Смотрим - сидит Антон Петрович на незнакомом красном мотоцикле с коляской, улыбается, кивает на ворота. Бросились вдвоем открывать...
   - Ух ты! - забегал Витя вокруг мотоцикла. Растерялся, не знает, за что ухватиться, пощупать. - Смотри, Ленька, сбоку - на ракету похож!
   - Одолжил у одного хлопца в городе, а свой ему на время оставил. А может, вы уже передумали ехать на комбинат и я напрасно старался?
   - Поедем! Поедем! - Витя мгновенно забрался в коляску, а я уселся на заднее сиденье за Антоном Петровичем.
   Хмурец-старший засмеялся:
   - Ловкачи! Завтра поедем, с утра... А Гриша где? Что это вы все вдвоем да вдвоем?..
   Я посмотрел на Витю, Витя - на меня. Вздохнули... Что - объяснять ему все сначала?
   - Э-э, друзья, так не годится... Чтоб к завтрашнему утру был полный порядок. Иначе никуда не повезу!
   Дядька Антон пригнул голову - не стукнуться бы! - ступил в сени.
   Мы сидели на мотоцикле в паршивом настроении. Витя выписывал на запыленной коляске кренделя. Я слез, поднял котелок...
   - Спрячь пока...
   Что делать? Опять идти к Чаратуну на поклон? А не много ли чести? Снова будет задирать нос... Еще подумает, что мы набиваемся со своей дружбой, не можем без него обойтись. Ого, дай ему такой козырь в руки!..
   Отец Хмурца вышел во двор голый по пояс, с ведром воды и кружкой в одной руке, мылом и полотенцем - в другой.
   - Папа, я тебе помогу! - Витя бросил котелок под забор, подскочил к отцу.
   - Не надо... Вы еще не пошли к Грише? - удивился Антон Петрович.
   Ах, как нам не хочется идти со двора! Но надо - должны идти...
   Еще у ворот Чаратуна услышали, что у них творится неладное: ругань, крик... Повернуть бы назад, а я, дурак, первым зашел на двор, первым толкнул дверь в сени...
   Уже можно разобрать слова: тетка Фекла уговаривает, в чем-то убеждает Гришу. И вдруг дикий крик хлопца:
   - Не нужен он нам! Пусть идет, откуда пришел! А если тебе трудно стало меня кормить, сам пойду на работу! В вечернюю школу переведусь!
   Ноги прилипли к земле... Мы затаили дыхание: заходить в дом или поворачивать оглобли?
   - Ты же еще не знаешь, как я к тебе буду относиться. Может, еще полюбишь меня... - бубнил глухой мужской голос. - Ат, да что с ним говорить! Еще сопли не утер, а уже берется судить... Лишь бы ты, Фекла, была согласна...
   - Ну и живите, как хотите!
   Дверь чуть не срывается с петель. Мы отскочили в сторону: еще немного и получили бы по лбу. Пулей промчался мимо раскрасневшийся Гриша.
   - Мы... - хотел что-то сказать Витя, но Чаратун скользнул по нашим лицам невидящим взглядом - и во двор.
   Мы - за ним...
   Промчавшись двором, перемахнул через ворота и по меже, вдоль огорода бегом, все дальше и дальше...
   - Гриша-а-а! - выбежала на крыльцо тетка Фекла. - Вернись сейчас же! Вернись, мне на ферму надо идти!
   Чаратун бежал не оглядываясь.
   - Ну, погоди же! - пригрозила она и повернула назад.
   Гриша мчался напрямик к реке. Мы следом за ним.
   Когда добежали, Гриша уже сидел на берегу Мелянки. Лицо спрятано в коленях, плечи вздрагивают...
   Растерянно уселись рядом. Что ему говорить? Что делать дальше?
   - Ну, чего... Чего вы все ходите за мной по пятам?! - приподнял он вспухшее от слез, багровое лицо. - Никто мне не нужен! И вы не нужны!
   - Д-дурак... - начал заикаться Хмурец. - Распустил нюни, как девчонка...
   - Мы на химкомбинат завтра едем! К тебе заходили - сказать! - я не заикался, но что-то давило горло. - Мотоцикл его отец уже пригнал! Красный, с коляской...
   И почему это, если у человека какой-либо изъян на лице, так и тянет туда смотреть? Гриша сжал губы, пряча щербину.
   - И я поеду!.. Хоть на край света поеду! Лишь бы отца не видеть... Гриша бессмысленно вел взглядом за тоненькой, синей стрекозой.
   - Отца?! - мы встали от удивления на коленки. - У тебя появился отец?
   Странно, мы никогда не задумывались, почему Гриша живет только вдвоем с матерью.
   - Притащился вчера... Хвастает, что много денег заработал, "москвича" может купить, что будем жить хорошо... А мы и без него жили хорошо! Мама раньше ругала его по-всякому - бросил он нас... А теперь сразу раскисла, готова все простить...
   - Как ты о них говоришь? Они ж тебе отец и мать! - упрекнул я. - Может, ты чего не понимаешь...
   - Х-ха, не понимаю! Я все понимаю, не маленький... Хорошо тебе говорить, у вас отцы - вон какие...
   - А может, он раскаивается! Будет хорошо жить, работать в колхозе... А ты сразу напал на него! - уговаривал и Хмурец.
   - Х-ха... "Напал"! Целый вечер только и разговора было - иа каких работах в колхозе больше зарабатывают, куда б определиться, чтоб и калым был... - презрительно кривил губы Гриша. - Жили без него столько лет, проживем и дальше.
   - А что - он вам ничего не присылал?
   - Ни копейки. Даже строчки не написал. Думали, и в живых уже нет...
   Мы замолчали. Витя задумчиво почесывал подбородок. Спросил, ни к кому не обращаясь:
   - Интересно, а взрослые перевоспитываются или нет?
   Молчание...
   Скрытный какой Чаратун... Наверное, он немало переживал все эти годы, страдал в душе... И вот не выдержал сегодня!
   Теперь нам ясно, почему он тогда и в контору колхоза побежал на Стахея жаловаться. Он просто становится сам не свой, если увидит в человеке какой-нибудь недостаток...
   - Ленька... это... Я приду к тебе сегодня ночевать, - неожиданно сказал Чаратун. - Не прогонишь?
   И что за поганая привычка у человека! Еще спрашивает!
   - Можешь у него жить, а можешь и у меня... Сколько захочешь, столько и живи... - Хмурец встал и начал бросать по воде камешки: сколько раз подпрыгнут?
   - Ладно, давайте купаться... - повеселевший Гриша начал раздеваться.
   Но никакого наслаждения от купания мы не почувствовали. То ли вода была холодной, то ли еще почему...
   Чтобы убить время, ходили на стоянку монтажников к самому Студенцу. Вагончика верхолазов уже не было. На том месте - исполосованная гусеницами трава, бурые пятна мазута, ненужные железки. Мы подобрали несколько кусков алюминиевой проволоки - авось сгодится на что-нибудь...
   Перевезли свой "дом" монтажники куда-то к самому городу. Уехал и наш дружок - Володя Поликаров...
   Возвратились назад. И скучно, и грустно...
   - Ты... это... Я постою здесь, а ты спроси у своих, можно ли... остановился у наших ворот Чаратун. - Да не кипятись, так нужно... - слабо улыбнулся Гриша и кивнул дружески: - Ну, иди...
   Мать только что подоила корову, разливала молоко по кувшинам. Налила мне.
   - На, выпей тепленького...
   Я не стал пить, рассказал о Грише.
   Мать почему-то нахмурила брови, вздохнула, потом налила молока и в другой стакан.
   - Иди, зови... - И опять вздохнула. - Эх-ха, подумать только! Это ведь прошло уже... Ну да - лет восемь где-то прошлялся.
   Я понял - об отце Чаратуна.
   Спать легли вдвоем на моей кровати. Легли пораньше - завтра на стройку ехать... Но еще долго шептались, пока не начали дремать. Вдруг Гриша насторожился. Пропал сон и у меня.
   На улице слышно было женское причитание, громкий разговор.
   - Мать идет... - Гриша повернулся к стенке, накрылся с головой.
   А голос тетки Феклы уже тут, под нашим окном:
   - Где он? Где этот бандит? Он меня живьем в гроб загонит... Полдеревни обежала, хотела уже в милицию звонить...
   - Тише, Фекла, нигде он не пропал - спать лег с моим хлопцем... Не береди ему душу, дай успокоиться. Ты и сама еще не все обдумала...
   Это уже голос моей мамы.
   - Так ведь он... - заплакала, запричитала опять тетка Фекла.
   - Тише, тебе говорят!.. Иди домой, я его накормила, напоила - все как следует. И знаешь, что тебе скажу? Не перегибай палку... Ненароком и сломаться может... С Иваном как хочешь - твое дело, а сына не тревожь. Не маленький он, разбирается, что к чему...
   Женщины еще о чем-то поговорили шепотом и разошлись.
   Мы обнялись с Чаратуном и, успокоенные, крепко заснули.
   ВЕЛИКИ ЛИ У СТРАХА ГЛАЗА!
   На красном трехэтажном здании, которое стояло по эту сторону стены, укреплено длинное полотнище - "Ударная комсомольская стройка". Когда в прошлый раз мы подъезжали с Витей к химкомбинату, полотнища еще не было.
   - Вот здесь свою лошадку и оставим... - Антон Петрович повернул мотоцикл на большую заасфальтированную площадку справа от ворот, где уже стояла шеренга легковых машин и мотоциклов, мотороллеров и велосипедов.
   Витя и Гриша еле выбрались из коляски - затекли ноги.
   - Слышите гул? - с гордостью сказал Хмурец-старший.
   Мы прислушались.
   Густой и тяжелый рокот словно вырывался из-под земли. Нам казалось, что содрогается почва, дрожит воздух.
   - Живет наш комбинат, дышит... Дыхание стройки... Ну, куда мы направимся сначала?
   Дядька Антон поскреб пальцами подбородок. Мне стало весело: так вот откуда и у Вити такая привычка!
   - Антон Петрович! А где того летчика нашли и самолет? - спросил Гриша.
   - А-а... Это корпус 343... Там я работаю... Ну, мы туда еще дойдем...
   Охраннику в воротах Антон Петрович кивнул, как хорошему знакомому, указал на нас:
   - Это со мной...
   Привел к небольшому домику из досок - прорабской.
   - Обождите немного...
   Пробыл там несколько минут, вышел в желтой приплюснутой ребристой каске, в руках держал еще три.
   - Вооружайтесь!
   Ух ты!.. Мы расхватали каски мигом, одели на головы, застегнули ремешки. Немного великоваты, но ничего...
   Прямо перед нами было большущее здание, рядом с ним сверкали на солнце пять гигантских, поставленных торчком, башен-баллонов. Если бы заострить немного верхушки - точно космические ракеты... Недалеко от них металлическая вышка, очень похожая на телевизионную. В тот раз, кажется, ее тоже не было. Приближались к вышке, а она росла, надвигалась на нас. Четыре опоры-ноги вышки расставлены широко, на улице Грабовки ей не хватило бы места...
   Гул и грохот вокруг нас все нарастал. Что-то выло, шипело, свистело, тяжело вздыхало, бомкало по железу, дудело... Рев автомашин, журчание, щелканье, перезвон подъемных кранов, людские голоса...
   У подножия вышки стоял только один монтажник, смотрел вверх. Антон Петрович поздоровался с ним, мы - тоже. Рабочий на нас и не посмотрел даже. Лицо у него строгое-строгое. Следит, не моргнет, за тем, что делается там, на верхотуре, оттягивает в сторону веревку...
   Веревка подымается на самый верх вышки, она кажется нам тоненькой, как нитка, выгибается под ветром дугой. А вон и люди на вышке - маленькие, как жучки.
   Придерживаем руками каски, стоим, задрав головы... Сколько надо поставить одну на другую таких сосен, как на нашем кладбище, чтоб достать до монтажников? А люди работают там, и им все нипочем...
   На верхотуре сверкали огоньки - что-то приваривали электросварщики. Маленькие, еле заметные на фоне ясного неба огоньки... Искры летят в сторону, а раскаленные капли металла падают чуть-чуть косо, почти отвесно, как падающие звезды...
   - Ф-фу... Дай, браток, папиросу... - наконец обратил внимание на Антона Петровича монтажник, сдвинул на затылок каску, но веревку из рук не выпускал, все смотрел вверх. - Тяжеленько... Больше ста метров!
   Антон Петрович сунул рабочему в рот папиросу, щелкнул зажигалкой:
   - Мои молодцы интересуются, что это такое...
   - Каркас... Внутри его трубу вытяжную смонтируем... На сто четыре метра...
   Около монтажника на бетонной плите зазвонил телефон. Рабочий подхватил трубку одной рукой, а из другой так и не выпустил веревку.
   - Так! Да-а! Так я же туда и оттягиваю! Ах, черт...
   Он бросил трубку, ухватился за веревку обеими руками, мгновенно забыв о нашем существовании.
   - Пойдемте отсюда... - сказал Антон Петрович, легонько подталкивая нас.
   Мы удалялись, и мне казалось, что даже спиной я чувствую, как давит на нас высота сооружений, превращает в букашек.
   - Вот эти высокие баллоны - "ракеты" около корпуса - называются абсорбционные колонны. Тут получается слабая азотная кислота... А в этой части сооружения будет уже образовываться аммиачная селитра... А вот в этих бетонных башнях она будет гранулироваться в гранулы-крупу... - рассказывал на ходу Антон Петрович. - В одну грануляционную башню мы сейчас и заглянем... В этой пристройке к башне двадцать этажей. Лифт еще не работает, так что держитесь!
   Он ловко лавировал между нагромождениями кирпича, бетонных плит, различных труб и арматурного железа...
   Гриша вырвался вперед и нырнул в полумрак дверного проема. Топот его ног на лестнице сразу затерялся в шуме, только в лестничном пролете кружились и падали соринки, пыль.
   - Долго не попрыгает, это ему не пять этажей, - сказал Антон Петрович.
   Мы кружили: вверх - направо - вверх, вверх - направо - вверх, вверх направо - вверх... До головокружения... Ноги у меня сначала одеревенели, а потом сделались ватными, начали подкашиваться. Где-то на площадке тринадцатого этажа увидели Гришу. Опершись рукой о стенку, он смотрел в окно и дышал, как загнанный.