Мисько Павел Андреевич
Земля у нас такая
Павел Андреевич Мисько
Земля у нас такая
Повесть
Перевод с белорусского автора
Две повести составляют эту книгу. В повести "Земля у нас такая" рассказывается о наших днях. Три друга, герои повести, живут в деревне Грабовка, невдалеке от строящегося гиганта химии. Друзья занимаются в школе, работают в колхозе, интересуются стройкой, учатся познавать, где добро, где зло.
Общаясь со взрослыми, постигая жизнь, юные герои почти на каждом шагу слышат эхо минувшей войны...
Повесть - "Красное небо" - посвящена детству того поколения, которому сегодня за тридцать, чьи сердца нещадно ожег пожар войны.
Для детей среднего школьного возраста.
Глава первая
ГРИШКА-ВЕРХОЛАЗ
Наши дома стоят напротив, через улицу. Гриша Чаратун легко может из своего окна пускать к нам солнечных зайчиков. А дом Вити Хмурца стоит рядом, за нашим огородом. Если Витя первым выбежит на улицу и свистнет - слышно всем. А вот Гриша свистеть не умеет - получается какое-то "сю-сю". Поэтому он предпочитает кричать: "Ленька Лавруська! Хмурец!"
Леня Лаврушка - это я. Гриша не дразнится, он так говорит потому, что выбил зуб.
Я сначала не верил: не может быть, чтобы из-за одного зуба так речь искажалась! Думал - прикидывается. У деда Стахея вон скоро не останется спереди ни одного зуба, а хорошо говорит, разборчиво. Но Гриша и на уроках так отвечал: "Ветер с давних времен на слузбе у целовека..."
Наш ботаник и географ Вадим Никанорович - он же и классный руководитель - такой, что не очень-то прикинешься. Я не знал, как называется безртутный барометр. "Вертится, - говорю, - на языке, не могу вспомнить". А он: "Ну-ка, покажи язык..."
- Лавруська! Хмурец!
Во, кричит уже Чаратун...
Я открываю окно. Стоит Гриша, строгает ножиком прутик.
- Ну - чего?
- Скоро ты?
- Иду!
В рот - кусок яичницы, сковородку - в печь. Выпиваю молоко, посуду прикрываю на столе полотенцем. Некогда мне мытьем заниматься!
К Чаратуну уже подходил и Хмурец. В руках - кусок ржавой трубы. Вчера его отец делал из таких труб мачту, для антенны телевизора, осталась, наверное.
- Ну и сто из нее полуцится? - кивает Гриша на трубу.
- Не придумал еще. - Витя зевает с подвывом. - Наверное, переспал. Но доберешь норму или переберешь - зеваешь потом, как собака.
- Ты три нормы выдал. Страсно было к дому подходить - храп, как из берлоги.
По тону Гриши нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.
- Скажешь! Я где-то читал, что это - атавизм... - Витя опять зевнул. Остаточное явление от дикого образа жизни... Человек в доисторическую эпоху храпом зверей отпугивал.
Я захохотал: кого отпугивал Хмурец теперь? Мух? А Чаратун только хмыкнул.
- Слыхали? - говорит. - Петя Горохов пропал.
Мы смотрим Гришке в рот, на выбитый зуб. Если у человека какой изъян на лице, всегда почему-то хочется туда пялить глаза.
- Бреш-и-и больше... - недоверчиво тянет Витя.
- Цудаки - не верят. Как корова языком слизнула.
Нескладно выдумывает Гриша. Оставил бы этот "хлеб" Вите, у того лучше получается.
- Испарился? В космос полетел? Он же на завтра пионерский сбор назначил! - говорю я.
- Не будет сбора. Сегодня его мать моей хвасталась: достали где-то горясцую путевку в пионерский лагерь. Повез папаса Петю сил набираться.
Мать Гриши, тетка Фекла - доярка, Петина, - зоотехник. Может, они и встречались утречком на ферме, разговаривали. "Ну и Петя! Ну и выкинул коленце! Хоть бы прибежал и сказал: так, мол, и так, занимайтесь сами чем хотите..."
- Ну и пусть катится! - прервал мои мысли Хмурец и подул в трубу. Зашипело, будто паровоз пар пустил. Вокруг губ обрисовался коричневый ржавый кружок.
- Обойдемся и без него... Только и знает ныть: "Ну сто тут придумаесь в деревне! Ну сто-о?!" - Гриша решительно махнул рукой: - Посли верхолазов смотреть!
- А как сегодня пойдем? Мимо кладбища или через мостки? - спрашивает Витя.
Если идти мимо кладбища - ближе, если через мостки - дальше, но зато там, на повороте речки Мелянки, - омут, где мы всегда купаемся.
- Луцсе на мостки. Скупнемся... - говорит Гриша и немного краснеет. Наверное, не может забыть, что с ним было на кладбище.
А мне все равно, как идти. Только надо теленка перевести на свежее место.
- Никуда не денется твой теленок... - Витя вертит в руках трубу, пробует дунуть с другого конца.
Но они покорно идут за мной, в сторону кладбища. Там на клинышке луга между огородами и кладбищем колхозники навязывают своих телят. Дед Стахей туда колхозных телят не гонит - слишком тесно. Он пасет их на первой "карте" и на последней, у речки, там суше (весь заболоченный луг у нас порезали канавами на "карты" - осушают).
Только я расшатал вбитый в землю железный шкворень, к которому был привязан теленок, как Витя изловчился и трубнул в свою трубу, как допотопный мастодонт. И тут... В лицо мне фонтаном брызнула земля, цепь и шкворень больно ударили по ногам, - я упал.
Вытираю глаза подолом рубахи и вижу: мчит теленок, задрав хвост, прямо на огороды, ребята - за ним. Глаза невольно зажмурились... Ну и дорогу протопчут по грядкам! Ох, и попадет же нам! А может, какая-нибудь тетка уже и выскочила с палкой?
Прихрамывая, бегу на помощь.
Земля на огородах рыхлая, теленок вязнет по колени, летят в стороны комья... Гриша поймал цепь - падает.
- Бросай свою иерихонскую трубу!
Витя, отшвырнув свой "музыкальный инструмент", тоже хватается за цепь, падает. Теленок останавливается, испуганно оглядывается на них.
Выводим его на лужок, крепко-накрепко вколачиваем шкворень - из травы почти не видна четырехугольная шляпка.
Гриша пробует очистить штаны и рубаху от грязи, я пересчитываю, в скольких местах цепь и шкворень содрали кожу. В одном месте ссадина в пол-ладони - багровеет, сочится кровью. Иду, хромаю на обе ноги...
Хмурец, в одних трусиках, на ходу вытряхивает одежду, посматривает на заросшее деревьями кладбище. У самого края, над ямой, где берут свежий песок посыпать могилы, стоит высокая сосна с гнездом аиста и старая береза.
- А я знаю, сколько аистят... Три!!! - выпаливает он.
- Сказы есцо цетыре! - говорит Гриша.
- Два! - кричу я.
- Три! Спорим? Я на березу лазил, оттуда считал - все как на ладошке видно... - стоит на своем Хмурец.
Точно так же спорили мы с месяц назад. Тогда гусеничный трактор еще только развозил по лугу мачты электролинии. С помощью трактора монтажники подымали их "на попа", закрепляли на железобетонных сваях. В то время аистиха и аист попеременно высиживали птенцов, и Гриша ляпнул, что залезет на сосну и пересчитает яйца в гнезде. Мы ответили ему, что "слабо", "мало каши ел". "Слабо? Мало? - вскипел Чаратун. - Новую леску с поплавком и крючком - хошь?" - "Хочу!" - говорю. "А если залезу - отдашь свой ножик?" "Отдам". Ударили по рукам. Витя рассек: "Слово свято, нерушимо!"
Видно, здорово хотелось Чаратуну завладеть моим перочинным ножиком с двумя лезвиями, шилом и штопором. Походил, задрав голову, вокруг сосны, покружил у березы, опять подошел к сосне. Толстый и почти гладкий ствол у сосны, руки соскальзывают, нет опоры ногам.
Гриша сделал из ремня петлю. "А-а, с ремнем! С ремнем всякий дурак заберется!" - сказал Витя. "На, пожалуйста!" - тут же протянул ремень Хмурцу Чаратун. Витька, конечно, в кусты. Тогда Гриша опять нацепил на ноги ремень, поплевал на руки и поковылял... к березе!
Хо, удивил... На березу и я, и Хмурец без всякого ремня забираемся. На ней в метрах четырех-пяти от земли уже торчат сучья. Если он такой ловкий, на сосну бы попробовал!
Гриша угадал мои мысли:
- Будем и на сосне!
Поняли и мы его замысел, - перебраться на сосну по ветвям. Березовые суки вверху переплелись с сосновыми. Но как все тонко там, непрочно!
- Гришка, не надо, я тебе и так ножик отдам! - кричу я испуганно.
Но Гриша нас не слушал.
Вот уже стал на толстый березовый сук, осторожно продвигается по нему все ближе к сосне. Прогибается сук, содрогается... Гриша взмахивает руками, цепляясь за веточки... Ветки кажутся слабыми, тоненькими, как нитки, раскачиваются под рукой из стороны в сторону...
Смотрим, задрав головы. У меня заболела шея, вдруг пересохли, стали шершавыми губы... Мы с Витей боимся даже дышать: высота - хату на хату надо поставить...
Гриша ступал бочком по суку, медленно - шажки по полступни. Шатался, вздрагивал...
Уже можно переступить на сосновую ветку, она кажется крепкой. И Гриша ступил, шаг, второй... Уцепился сверху за сосновую лапку, снова ступил... И вдруг - треск! Сосновая веточка осталась в руке у Гриши, он сильно покачнулся и...
Я не помню, вскрикнул ли тогда и Гриша или только мы с Витей. Съехали по обрыву на дно ямы, на песок, куда упал наш друг.
Гриша лежал лицом вниз. В руке - сосновая веточка...
Мы думали, что Чаратун уже неживой. Повернули его, вытирая с лица песок, дергаем, тормошим. У Гриши течет изо рта кровь, он не шевелится...
- Гришка, на, бери ножик... Ну что ты? - говорю я, глотая слезы.
Чаратун молчит.
- А ну, друзья, посторонись! - послышался вдруг мужской голос.
Подняли головы... А-а, Володя Поликаров, монтажник с электролинии...
Он прыгнул к нам, зазвенев цепочками и застежками пояса.
- Ах ты, верхолаз, верхолаз... - приговаривал Поликаров и слушал сердце Гриши, ощупывал руки и ноги. Потом зажал ему нос...
Гриша вздрогнул и раскрыл глаза. Обвел нас каким-то бессмысленным взглядом и сказал:
- Забересь, Леня, мою удочку...
Сел и выплюнул зуб.
- Не надо! Я не хочу, пусть тебе остается! - шептал я. - Возьми лучше ножик...
Чаратун упрямо крутил головой: "Ты выиграл!"
- Ну, верхолаз, признавайся, где болит? - Поликаров достал носовой платок и вытер Грише лицо.
- Нигде не болит... - Чаратун попробовал встать, но его повело в сторону.
- Ну-ну, давай лучше так... - Володя поднял Гришу на руки. - Шутить потом будем.
Мы помогли Поликарову взобраться по откосу, а потом он нес Гришку до самой деревни. Видно, плохо было Чаратуну: побелел, глаза закрытые...
А мы шли за ними и улыбались, как полоумные. Хорошо, что как раз проходил мимо Поликаров!.. Хорошо, что Гриша еще съехал по откосу ямы, все-таки торможение... А что до зуба... Так ведь он выбил всего один! Проживет Гришка и без него...
Как увидела тетка Фекла - несут! - запричитала, кинулась навстречу. Гриша сразу стал "иродом", потом "золотцем", потом "супостатом"... "Ладно отец где-то шляется, собакам сено косит, так и этот еще норовит шею свернуть", "живьем загнать меня в гроб"...
Пролежал Гришка в постели целую неделю. Врачиха сказала: легкое сотрясение мозга...
Мы с Витей каждый день наведывались к нему. Часто приходил и Поликаров. Вот тогда я и подарил Чаратуну свой ножик. Просто так...
...Мчимся к Мелянке наперегонки, канавы для нас - что есть, что нет перепрыгиваем с ходу. На бегу сбрасываем одежду, бросаемся в воду.
Лучше всех плавает Гриша, он и под водой может пробыть дольше всех, да еще с открытыми глазами. А я так не могу: раз попробовал и зарекся - глаза болели несколько дней.
От купальни до электролинии тоже бегом - надо согреться...
Металлические мачты кажутся кружевными. Они, как Гулливеры-великаны, взялись за руки и шагают откуда-то с юга мимо кладбища и деревни, через болото, мимо соседней деревни Студенец - и идут дальше, в областной город, где строится большущий химкомбинат.
Недалеко от этих мачт пасутся телята деда Стахея. Сам он сидит на бережку Мелянки. По ту сторону - такое же стадо и дед Адам, пастух из Студенца. Сидят, переговариваются...
Несемся через Стахеево стадо, телята шарахаются от нас в стороны. Дед грозится вслед палкой...
А вот и мачты. На одной, на самой верхушке - Поликаров, машет нам "Привет!". Забираться к нему легко, и мы лезем, как по лестнице. Поочередно пожимаем ему руку "на верхотуре" и спускаемся вниз. Не любит Володя, когда мы затеваем игру на высоте.
Сидим под мачтой и смотрим вверх. Володя работает у подвешенных, как бусы, изоляторов, напевает: "Мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлем привет!" Мы подпеваем ему, Гриша подсвистывает - сю-сю...
Потом Поликаров сидит рядом с нами, жует свои бутерброды и рассказывает разные истории о высотниках. Широким поясом Поликарова обмотался Гриша. Но закрепить не может: тонок еще, нужно пробивать новые дырки для застежек.
- Смелый парень, Гриша, вполне может быть высотником, - говорит Володя. - Только стоит ли показывать смелость на аистиных гнездах? У нас в детском доме был один такой сорви-голова, любил грачиные яйца доставать. Голодновато было сразу после войны... Разбился...
А еще Поликаров говорит, что верхолаз может ошибиться только один раз, как минер на войне. Поэтому каждое движение надо рассчитывать...
А я слушал и завидовал Грише: смелый все-таки он хлопец!
ТРУБНЫХ ДЕЛ МАСТЕР
О Витьке тоже многое можно рассказывать. Его отец - Антон Петрович каменщик и плотник. Все печки в нашей Грабовке он сложил. Когда начали колхозники дома кирпичные строить, никто не смог обойтись без него. Самый первый кирпичный дом построили родители Пети Горохова. Им тоже помогал Хмурец-старший. Но теперь он уже третий год ездит в город, работает на химкомбинате.
Сейчас-то мы и не видим, когда он уезжает - спим еще, каникулы все-таки. А когда ходили в школу, то каждое утро подбегали к нему.
Антон Петрович - мужчина солидный, высокий, волосы у него светлые, а лицо темно-бронзовое, обветренное. Увидев нас, он, бывало, обязательно скажет:
- Вот если б у меня мотоцикл с коляской был, я бы вас всех подбросил к школе... А так - топайте ножками...
Витю он, конечно, мог бы посадить сзади. Даже еще один из нас мог бы пристроиться... Но тогда остался бы третий. И он не берет никого, и никому не обидно.
А как-то он сказал:
- Летом я вас все-таки свожу в город. Покажу, чего мы там понастроили... Один мой приятель обещал дать на время мотоцикл с коляской.
В первый же день летних каникул мы пристали к нему, - а не забыл ли он своего обещания?
- Скоро уже, скоро... Возьму отпуск - тогда... - У Антона Петровича был виноватый вид.
Витя любил играть с отцовским инструментом с самых малых лет. То дробил кирпич и мел на муку, сооружая под лопухами "склады". Наставит жестянок из-под ваксы с белой, оранжевой, желтой "мукой", потом, как девчонка, "выпекает" из этой "муки" хлеб. То выкапывает в земле замысловатые ямки, расширяющиеся книзу, как горшки, соединяет их подземными ходами. То мастерит что-нибудь из дерева. Как-то соорудил нечто среднее между велосипедом и слоном, оно даже могло двигаться, если изо всех сил нажимать на педали. Клялся и божился, что делал все сам, но я не верю: помогал, наверно, и отец.
Однажды, не успел еще и снег растаять, начали мы гонять мой мяч. Хороший был мяч, красный с синим. Но хватило его на два дня. На третий сидим, скучаем, и тут Витя бросил под ноги какой-то коричневый лохматый шар. Витя его свалял, оказывается, из шерсти. Корова линяла, а он ее, как курицу, и ощипал... Если шерсть поливать теплой водой, мять в руках, катать, то и получится мяч.
А что натворил Витя в том году, когда в первый класс пошел! Забрался однажды по двери на крышу сарая, оттуда перебрался на хату. Пока отец пришел с работы, пока не было дома матери и сестры, он успел разобрать по кирпичику печную трубу и сидит себе верхом, скребет мастерком кирпичи, очищает от старой глины.
- Куда это наш хлопец сегодня запропастился? - спрашивает Антон Петрович у Витькиной мамы.
- А лихоманка его знает! Искала-искала, звала-звала... - Я даже представил себе, как тетка Алена в это время в сердцах что-нибудь разбила.
Растопили Хмурцы печку, стали ужин готовить - барабанит кто-то в окно:
- Дядька Хмурец! У вас дым из-под крыши валит, пожар, наверное!
Тетка Алена с перепугу едва в обморок не упала. Шух! - ведро воды в печь, и во двор. Глянули - сидит их Витька на самом коньке крыши. А трубы нет!
Антон Петрович мигом приволок из-под сарая лестницу, полез с ведром воды - в трубу лить: "Сажа горит!"
Витя отполз скоренько на самый край конька и смотрит, как бы на клен перебраться, улизнуть. Только далеко клен, не перепрыгнуть. А внизу народу собралось! Суматоха, гам. Соседи помогают вещи из дома вытаскивать, кто-то побежал бить в рельсу.
- Слазь, сыночек! - заламывает руки тетка Алена. - Сгоришь!
Мы с Гришей сидим на заборе, нам люди не мешают смотреть, и все видно как на ладони.
Витя, оказывается, не только сровнял трубу с крышей, но еще и глубже разобрал - насколько сумел достать рукой. Поэтому дым и попадал под крышу, пробивался через все щели.
На всякий случай отец Вити плеснул воды в трубу.
- Ну, герой, что теперь будем делать?
- Ты же сам говорил, что никак не выберешь время трубу починить, говорит Витя. - Мама еще ругалась: "Сапожник, а ходишь без сапог!" Вот я и...
Хмурец-старший хмыкнул смущенно, поскреб пальцами бороду.
- Сиди здесь!
А сам слез, замесил в ведре глину, втащил наверх.
- Вот... Пока не сложишь все, как было, не спускайся...
Вот был спектакль! Сроду такого представления не видали!
Витькина мать вынесла кастрюльку с картошкой в сад, разложила огонь между двумя кирпичами, и уже там доваривала.
Антон Петрович спокойно курил с мужчинами, а те подсмеивались и над ним, и над сыном. Моя мать, Гришина и Витина, и другие женщины перемывали нам косточки: дети теперь пошли и такие и сякие, а непослушные - хоть кол на голове теши! Вспоминали, кто и когда набедокурил, какая была за это кара. Придумывали они, как бы наказать и Витю.
А нам было чертовски весело! Ребятишек сбежалось - с полдеревни! Дурачатся, кувыркаются в пыли, гоняются друг за дружкой. Мы выкрикиваем снизу, даем Вите всяческие советы, пробуем сами лезть на крышу.
- Все! - крикнул наконец Витя.
И стал рядом с трубой, подняв обе руки кверху, в одной - мастерок, в другой - пустое ведро.
Антон Петрович отошел подальше, чтоб лучше разглядеть трубу. Постоял, уперев руки в бока, и сказал:
- Слазь. Картошка простынет...
И никакого наказания!
Пока Витя спускался по лестнице во двор, мы аплодировали ему, как артисту, кричали "ура!".
Теперь у нас Витя признанный авторитет в печных и трубных делах. В прошлом году, когда школьники затеяли сами отремонтировать школу, Хмурец был вроде инструктора и все печки подправил собственноручно. Ему директор за те печки даже руку пожимал, как взрослому, и вручил грамоту-благодарность.
Пионерская газета напечатала об этом заметку и так расписали все ужас! И кто что говорил во время работы, и какие рационализаторские предложения вносил, даже кто больше всех был чумазым от усердия. А внизу стояла подпись: "Петя Горохов, председатель совета отряда".
Витя заступил ему дорогу - шли как раз домой.
- Твоя работа? - сунул ему газету под нос. - Разве я курносый? Разве я "самый малый, да самый удалый" в классе? Разве я хвастался, что могу кирпичный дом сложить?
- Да я... не я... я совсем маленькую заметку написал, на полстранички... Что сделали, перечислил, фамилии назвал... Честное пионерское! - бил себя в грудь пухлым кулачком Горохов.
Ну, кто ему поверит? Хмурец на всякий случай треснул Петю по затылку. Председатель совета отряда сразу забыл о своем чине и бросился на Витю. Мы едва их растащили. Но у Хмурца уже вспыхнули на щеке две красные полосы. Поганая у Горохова привычка: не хватает силенок, он и пускает в ход ногти.
Так между нашей компанией и Петей Гороховым "пробежала черная кошка"...
ДЕД СТАХЕЙ "ЗАГАДЫВАЕТ ЗАГАДКИ"
С каждым днем все дальше и дальше ходить к верхолазам. Они уже натянули и закрепили проволоку на мачтах по эту сторону Мелянки и перевезли свой вагончик к самому Студенцу. Сегодня впервые идем к Володе Поликарову за речку. Мы с Гришей оторвали Витю от любимого занятия - уже, наверное, в сотый раз разбирал, чистил и смазывал своего "Орленка".
Идем тропкой, по кладкам, перекинутым через канавы. По траве напрямик больше не бегаем, на некоторых "картах" скоро будут косить. А к осени запашут и на остальных, посеют культурную траву.
- Ой, смотрите! - вдруг крикнул Хмурец, показывая рукой вдоль канавы. Мы остановились на кладке все втроем, доска прогнулась, запружинила.
Метрах в ста от нас в канаве что-то шевелилось. Черное с белым... Слышно хлюпанье, какие-то вздохи...
- Выдра на бусла напала! - прыгнул на берег Чаратун.
Буслом у нас аиста зовут...
Мы побежали за Гришей. Хмурец несся такими скачками - чуть по спине пятками не колотил.
- Теленок тонет! - закричал Гриша, добежав. - А где же пастух? Э-гей! Э-ге-гей! Дед, теля-я увязла-а-а!
- Э-гей!!! - крикнули втроем, осмотрелись по сторонам.
За Мелянкой, у Студенца, ползет трактор, натягивает проволоку. У реки пасутся телята. А где же пастух, дед Стахей?
У теленка видны из месива только спина и красивая, перепачканная жидким торфом мордочка. Еще несколько минут - и захлебнется.
- Ленька, давай к стаду, зови деда Стахея! - скомандовал Чаратун. Хмурец, поддерживай бычка, чтоб не оседал больше!
А сам бросился к кусту лозы - и шах, шах моим ножиком. Ветки отскакивали с одного раза...
Витя разделся, выдернул из штанов ремень и прыгнул в канаву: "Ух!" Холодная грязюка чуть не до пояса. Сунул руки в болотную жижу, нащупал хвост теленка - раз! - вытащил наверх, привязал к нему ремень. Рационализация!..
- Ленька! Помогай! - подал мне конец ремня.
Сам выбрался на берег, вцепились за ремень в четыре руки. Свись! ремень соскользнул с хвоста, а мы - кувырк!
- Не так привязал... - Хмурец попробовал вытереть с лица грязь и перемазался еще больше. Но мне не до смеха. Полез Витя в черное месиво опять...
- Что ты делаешь, сумасшедший?! Ты так утопишь бычка! - подбежал с охапкой веток Чаратун. - Приподними ему голову!
Витя послушался. Гриша подложил свой веник под мордочку теленку.
- Ты еще стоишь?! - заорал на меня Чаратун. От злости он даже шепелявить перестал.
Бегу, а в глазах разгневанное лицо Гриши. Никогда еще таким его не видел!
- Дед Стахей! Дед Стахей! - почему-то и голос у меня пропал, один писк какой-то.
Около телят пастуха не видно. Обежал стадо вокруг...
- Дед Стахей! Дед Стахей!
А-а, вот он... Сидит у низенького, кучерявого кустика, раскачивается из стороны в сторону. Возле него разбросаны новенькие веники, валяется черная старенькая сумка, бутылка с молоком и другая, поменьше, наверное, с водой... Ворот рубахи расстегнут, на шее какой-то шнурок... Что он нацепил такое? Крестик?
Дед потихоньку раскачивался и... пел. Тоненько, жалобно:
I ўчора араў, i сёння араў,
А хто ж табе, мой сынiку,
Валы паганяў?..
Учора араў, а сёння касiў,
А хто ж табе, мой сынiку,
Снеданне насiў?..
Нет, он, пожалуй, плакал! Тер трясущимися коричневыми кулачками глаза и снова пел-плакал... Откупорил ту небольшую бутылочку, запрокинул голову, хлебнул...
- Деду... - тихо позвал я.
Пастух не услышал, спрятал бутылочку в сумку и затянул другую песню:
Чаму, сынку, дадому не йдзеш?
Дзе ты, сынку, ночку начуеш?
- Дед! - я подошел и тронул старика за плечо. - Дедушка, пойдем быстрее, там теленок... в канаве!
Дед Стахей поднял на меня слезящиеся глаза, он еще не понимал, о чем я говорю.
- Что, внучек, что?.. Садись вот рядышком, побудь со мной...
- Дедуня! - закричал я ему, как глухому. - Ваш теленок в канаве тонет. Вон там... Спасать надо быстрее!
Дед заморгал, пожевал губами, силясь что-то сказать, и начал суетливо подыматься на ноги.
- Святой Микола-угодник... Не покинь...
Схватил сумку и веники, потом бросил и то, и другое, побежал за мной. Бежал мелкими шажками, припадая на одну ногу. Она у него короче, что ли...
Пока он перебирался через канаву, у меня просто терпение лопалось.
Увидев бычка, дед всплеснул руками, заохал:
- А что ж теперь делать? А что председатель скажет?.. Пропал Лысик!
Неожиданно он бросился от нас бежать.
- Что-то придумал... Может, за веревкой побежал? - Витя опять сидел в канаве и обеими руками держал теленка за хвост.
Но почему тогда дед Стахей направился не в нашу деревню? И даже не к своему стаду, а мимо... Бултых с ходу в речку!
- Утопиться захотел!.. Оставайся здесь, Хмурец! - крикнул Чаратун и припустил вслед за дедом.
Я - за ними...
Но дед выбрался на другой берег и побежал к Студенцу.
Гриша остановился.
- Что он - тронулся? - покрутил пальцем у виска Чаратун. - В нашу деревню ведь ближе! Следи за ним, а я - назад...
Пока я перебирался через Мелянку, опять натягивал штаны на мокрые трусы, дед Стахей был уже далековато. Догнал я его возле самых Студенецких телят.
- Деду! Что это вы надумали?
- Сейчас, внучек, сейчас... Тут Адам где-то... В партизанах вместе были... Дружок мой... Ада-а-ам!! - закричал он срывающимся голосом. - Где он запропал? Ада-ам!
Дед Адам поднялся из-за телят неожиданно, словно вырос из-под земли. Стряхнул с одежды стружку - строгал прутья на корзину.
- Адамка, несчастье у меня... Теля в канаву провалилось.
- Э, а у меня и веревки нету... - Адам хотел бежать в Студенец, потом вдруг повернул к тому месту, где сидел, взял кнут, намотал себе на руку. Длинный у него кнут, ременный, плетенный в восьмеро. А кнутовище коротенькое, крепкое, с кисточкой...
- Пусть твой хлопчик побудет около телят.
- Ага... Он посторожит... Оставайся, Левонка! - махнул мне обеими руками Стахей Иванович.
Деды припустили к Мелянке. На каждый шаг Адама дед Стахей делал два или три.
Я - пастух в соседней деревне, не в нашем колхозе. Вот это да!..
Сначала я обежал Адамовых телят, согнал всех вместе. А дальше что? Я места себе не находил: там такое творится, а мне приходится торчать тут! Может, как раз моей помощи и не хватает. Ведь бывает так - одной капельки не достает...
Земля у нас такая
Повесть
Перевод с белорусского автора
Две повести составляют эту книгу. В повести "Земля у нас такая" рассказывается о наших днях. Три друга, герои повести, живут в деревне Грабовка, невдалеке от строящегося гиганта химии. Друзья занимаются в школе, работают в колхозе, интересуются стройкой, учатся познавать, где добро, где зло.
Общаясь со взрослыми, постигая жизнь, юные герои почти на каждом шагу слышат эхо минувшей войны...
Повесть - "Красное небо" - посвящена детству того поколения, которому сегодня за тридцать, чьи сердца нещадно ожег пожар войны.
Для детей среднего школьного возраста.
Глава первая
ГРИШКА-ВЕРХОЛАЗ
Наши дома стоят напротив, через улицу. Гриша Чаратун легко может из своего окна пускать к нам солнечных зайчиков. А дом Вити Хмурца стоит рядом, за нашим огородом. Если Витя первым выбежит на улицу и свистнет - слышно всем. А вот Гриша свистеть не умеет - получается какое-то "сю-сю". Поэтому он предпочитает кричать: "Ленька Лавруська! Хмурец!"
Леня Лаврушка - это я. Гриша не дразнится, он так говорит потому, что выбил зуб.
Я сначала не верил: не может быть, чтобы из-за одного зуба так речь искажалась! Думал - прикидывается. У деда Стахея вон скоро не останется спереди ни одного зуба, а хорошо говорит, разборчиво. Но Гриша и на уроках так отвечал: "Ветер с давних времен на слузбе у целовека..."
Наш ботаник и географ Вадим Никанорович - он же и классный руководитель - такой, что не очень-то прикинешься. Я не знал, как называется безртутный барометр. "Вертится, - говорю, - на языке, не могу вспомнить". А он: "Ну-ка, покажи язык..."
- Лавруська! Хмурец!
Во, кричит уже Чаратун...
Я открываю окно. Стоит Гриша, строгает ножиком прутик.
- Ну - чего?
- Скоро ты?
- Иду!
В рот - кусок яичницы, сковородку - в печь. Выпиваю молоко, посуду прикрываю на столе полотенцем. Некогда мне мытьем заниматься!
К Чаратуну уже подходил и Хмурец. В руках - кусок ржавой трубы. Вчера его отец делал из таких труб мачту, для антенны телевизора, осталась, наверное.
- Ну и сто из нее полуцится? - кивает Гриша на трубу.
- Не придумал еще. - Витя зевает с подвывом. - Наверное, переспал. Но доберешь норму или переберешь - зеваешь потом, как собака.
- Ты три нормы выдал. Страсно было к дому подходить - храп, как из берлоги.
По тону Гриши нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез.
- Скажешь! Я где-то читал, что это - атавизм... - Витя опять зевнул. Остаточное явление от дикого образа жизни... Человек в доисторическую эпоху храпом зверей отпугивал.
Я захохотал: кого отпугивал Хмурец теперь? Мух? А Чаратун только хмыкнул.
- Слыхали? - говорит. - Петя Горохов пропал.
Мы смотрим Гришке в рот, на выбитый зуб. Если у человека какой изъян на лице, всегда почему-то хочется туда пялить глаза.
- Бреш-и-и больше... - недоверчиво тянет Витя.
- Цудаки - не верят. Как корова языком слизнула.
Нескладно выдумывает Гриша. Оставил бы этот "хлеб" Вите, у того лучше получается.
- Испарился? В космос полетел? Он же на завтра пионерский сбор назначил! - говорю я.
- Не будет сбора. Сегодня его мать моей хвасталась: достали где-то горясцую путевку в пионерский лагерь. Повез папаса Петю сил набираться.
Мать Гриши, тетка Фекла - доярка, Петина, - зоотехник. Может, они и встречались утречком на ферме, разговаривали. "Ну и Петя! Ну и выкинул коленце! Хоть бы прибежал и сказал: так, мол, и так, занимайтесь сами чем хотите..."
- Ну и пусть катится! - прервал мои мысли Хмурец и подул в трубу. Зашипело, будто паровоз пар пустил. Вокруг губ обрисовался коричневый ржавый кружок.
- Обойдемся и без него... Только и знает ныть: "Ну сто тут придумаесь в деревне! Ну сто-о?!" - Гриша решительно махнул рукой: - Посли верхолазов смотреть!
- А как сегодня пойдем? Мимо кладбища или через мостки? - спрашивает Витя.
Если идти мимо кладбища - ближе, если через мостки - дальше, но зато там, на повороте речки Мелянки, - омут, где мы всегда купаемся.
- Луцсе на мостки. Скупнемся... - говорит Гриша и немного краснеет. Наверное, не может забыть, что с ним было на кладбище.
А мне все равно, как идти. Только надо теленка перевести на свежее место.
- Никуда не денется твой теленок... - Витя вертит в руках трубу, пробует дунуть с другого конца.
Но они покорно идут за мной, в сторону кладбища. Там на клинышке луга между огородами и кладбищем колхозники навязывают своих телят. Дед Стахей туда колхозных телят не гонит - слишком тесно. Он пасет их на первой "карте" и на последней, у речки, там суше (весь заболоченный луг у нас порезали канавами на "карты" - осушают).
Только я расшатал вбитый в землю железный шкворень, к которому был привязан теленок, как Витя изловчился и трубнул в свою трубу, как допотопный мастодонт. И тут... В лицо мне фонтаном брызнула земля, цепь и шкворень больно ударили по ногам, - я упал.
Вытираю глаза подолом рубахи и вижу: мчит теленок, задрав хвост, прямо на огороды, ребята - за ним. Глаза невольно зажмурились... Ну и дорогу протопчут по грядкам! Ох, и попадет же нам! А может, какая-нибудь тетка уже и выскочила с палкой?
Прихрамывая, бегу на помощь.
Земля на огородах рыхлая, теленок вязнет по колени, летят в стороны комья... Гриша поймал цепь - падает.
- Бросай свою иерихонскую трубу!
Витя, отшвырнув свой "музыкальный инструмент", тоже хватается за цепь, падает. Теленок останавливается, испуганно оглядывается на них.
Выводим его на лужок, крепко-накрепко вколачиваем шкворень - из травы почти не видна четырехугольная шляпка.
Гриша пробует очистить штаны и рубаху от грязи, я пересчитываю, в скольких местах цепь и шкворень содрали кожу. В одном месте ссадина в пол-ладони - багровеет, сочится кровью. Иду, хромаю на обе ноги...
Хмурец, в одних трусиках, на ходу вытряхивает одежду, посматривает на заросшее деревьями кладбище. У самого края, над ямой, где берут свежий песок посыпать могилы, стоит высокая сосна с гнездом аиста и старая береза.
- А я знаю, сколько аистят... Три!!! - выпаливает он.
- Сказы есцо цетыре! - говорит Гриша.
- Два! - кричу я.
- Три! Спорим? Я на березу лазил, оттуда считал - все как на ладошке видно... - стоит на своем Хмурец.
Точно так же спорили мы с месяц назад. Тогда гусеничный трактор еще только развозил по лугу мачты электролинии. С помощью трактора монтажники подымали их "на попа", закрепляли на железобетонных сваях. В то время аистиха и аист попеременно высиживали птенцов, и Гриша ляпнул, что залезет на сосну и пересчитает яйца в гнезде. Мы ответили ему, что "слабо", "мало каши ел". "Слабо? Мало? - вскипел Чаратун. - Новую леску с поплавком и крючком - хошь?" - "Хочу!" - говорю. "А если залезу - отдашь свой ножик?" "Отдам". Ударили по рукам. Витя рассек: "Слово свято, нерушимо!"
Видно, здорово хотелось Чаратуну завладеть моим перочинным ножиком с двумя лезвиями, шилом и штопором. Походил, задрав голову, вокруг сосны, покружил у березы, опять подошел к сосне. Толстый и почти гладкий ствол у сосны, руки соскальзывают, нет опоры ногам.
Гриша сделал из ремня петлю. "А-а, с ремнем! С ремнем всякий дурак заберется!" - сказал Витя. "На, пожалуйста!" - тут же протянул ремень Хмурцу Чаратун. Витька, конечно, в кусты. Тогда Гриша опять нацепил на ноги ремень, поплевал на руки и поковылял... к березе!
Хо, удивил... На березу и я, и Хмурец без всякого ремня забираемся. На ней в метрах четырех-пяти от земли уже торчат сучья. Если он такой ловкий, на сосну бы попробовал!
Гриша угадал мои мысли:
- Будем и на сосне!
Поняли и мы его замысел, - перебраться на сосну по ветвям. Березовые суки вверху переплелись с сосновыми. Но как все тонко там, непрочно!
- Гришка, не надо, я тебе и так ножик отдам! - кричу я испуганно.
Но Гриша нас не слушал.
Вот уже стал на толстый березовый сук, осторожно продвигается по нему все ближе к сосне. Прогибается сук, содрогается... Гриша взмахивает руками, цепляясь за веточки... Ветки кажутся слабыми, тоненькими, как нитки, раскачиваются под рукой из стороны в сторону...
Смотрим, задрав головы. У меня заболела шея, вдруг пересохли, стали шершавыми губы... Мы с Витей боимся даже дышать: высота - хату на хату надо поставить...
Гриша ступал бочком по суку, медленно - шажки по полступни. Шатался, вздрагивал...
Уже можно переступить на сосновую ветку, она кажется крепкой. И Гриша ступил, шаг, второй... Уцепился сверху за сосновую лапку, снова ступил... И вдруг - треск! Сосновая веточка осталась в руке у Гриши, он сильно покачнулся и...
Я не помню, вскрикнул ли тогда и Гриша или только мы с Витей. Съехали по обрыву на дно ямы, на песок, куда упал наш друг.
Гриша лежал лицом вниз. В руке - сосновая веточка...
Мы думали, что Чаратун уже неживой. Повернули его, вытирая с лица песок, дергаем, тормошим. У Гриши течет изо рта кровь, он не шевелится...
- Гришка, на, бери ножик... Ну что ты? - говорю я, глотая слезы.
Чаратун молчит.
- А ну, друзья, посторонись! - послышался вдруг мужской голос.
Подняли головы... А-а, Володя Поликаров, монтажник с электролинии...
Он прыгнул к нам, зазвенев цепочками и застежками пояса.
- Ах ты, верхолаз, верхолаз... - приговаривал Поликаров и слушал сердце Гриши, ощупывал руки и ноги. Потом зажал ему нос...
Гриша вздрогнул и раскрыл глаза. Обвел нас каким-то бессмысленным взглядом и сказал:
- Забересь, Леня, мою удочку...
Сел и выплюнул зуб.
- Не надо! Я не хочу, пусть тебе остается! - шептал я. - Возьми лучше ножик...
Чаратун упрямо крутил головой: "Ты выиграл!"
- Ну, верхолаз, признавайся, где болит? - Поликаров достал носовой платок и вытер Грише лицо.
- Нигде не болит... - Чаратун попробовал встать, но его повело в сторону.
- Ну-ну, давай лучше так... - Володя поднял Гришу на руки. - Шутить потом будем.
Мы помогли Поликарову взобраться по откосу, а потом он нес Гришку до самой деревни. Видно, плохо было Чаратуну: побелел, глаза закрытые...
А мы шли за ними и улыбались, как полоумные. Хорошо, что как раз проходил мимо Поликаров!.. Хорошо, что Гриша еще съехал по откосу ямы, все-таки торможение... А что до зуба... Так ведь он выбил всего один! Проживет Гришка и без него...
Как увидела тетка Фекла - несут! - запричитала, кинулась навстречу. Гриша сразу стал "иродом", потом "золотцем", потом "супостатом"... "Ладно отец где-то шляется, собакам сено косит, так и этот еще норовит шею свернуть", "живьем загнать меня в гроб"...
Пролежал Гришка в постели целую неделю. Врачиха сказала: легкое сотрясение мозга...
Мы с Витей каждый день наведывались к нему. Часто приходил и Поликаров. Вот тогда я и подарил Чаратуну свой ножик. Просто так...
...Мчимся к Мелянке наперегонки, канавы для нас - что есть, что нет перепрыгиваем с ходу. На бегу сбрасываем одежду, бросаемся в воду.
Лучше всех плавает Гриша, он и под водой может пробыть дольше всех, да еще с открытыми глазами. А я так не могу: раз попробовал и зарекся - глаза болели несколько дней.
От купальни до электролинии тоже бегом - надо согреться...
Металлические мачты кажутся кружевными. Они, как Гулливеры-великаны, взялись за руки и шагают откуда-то с юга мимо кладбища и деревни, через болото, мимо соседней деревни Студенец - и идут дальше, в областной город, где строится большущий химкомбинат.
Недалеко от этих мачт пасутся телята деда Стахея. Сам он сидит на бережку Мелянки. По ту сторону - такое же стадо и дед Адам, пастух из Студенца. Сидят, переговариваются...
Несемся через Стахеево стадо, телята шарахаются от нас в стороны. Дед грозится вслед палкой...
А вот и мачты. На одной, на самой верхушке - Поликаров, машет нам "Привет!". Забираться к нему легко, и мы лезем, как по лестнице. Поочередно пожимаем ему руку "на верхотуре" и спускаемся вниз. Не любит Володя, когда мы затеваем игру на высоте.
Сидим под мачтой и смотрим вверх. Володя работает у подвешенных, как бусы, изоляторов, напевает: "Мы монтажники-высотники, и с высоты вам шлем привет!" Мы подпеваем ему, Гриша подсвистывает - сю-сю...
Потом Поликаров сидит рядом с нами, жует свои бутерброды и рассказывает разные истории о высотниках. Широким поясом Поликарова обмотался Гриша. Но закрепить не может: тонок еще, нужно пробивать новые дырки для застежек.
- Смелый парень, Гриша, вполне может быть высотником, - говорит Володя. - Только стоит ли показывать смелость на аистиных гнездах? У нас в детском доме был один такой сорви-голова, любил грачиные яйца доставать. Голодновато было сразу после войны... Разбился...
А еще Поликаров говорит, что верхолаз может ошибиться только один раз, как минер на войне. Поэтому каждое движение надо рассчитывать...
А я слушал и завидовал Грише: смелый все-таки он хлопец!
ТРУБНЫХ ДЕЛ МАСТЕР
О Витьке тоже многое можно рассказывать. Его отец - Антон Петрович каменщик и плотник. Все печки в нашей Грабовке он сложил. Когда начали колхозники дома кирпичные строить, никто не смог обойтись без него. Самый первый кирпичный дом построили родители Пети Горохова. Им тоже помогал Хмурец-старший. Но теперь он уже третий год ездит в город, работает на химкомбинате.
Сейчас-то мы и не видим, когда он уезжает - спим еще, каникулы все-таки. А когда ходили в школу, то каждое утро подбегали к нему.
Антон Петрович - мужчина солидный, высокий, волосы у него светлые, а лицо темно-бронзовое, обветренное. Увидев нас, он, бывало, обязательно скажет:
- Вот если б у меня мотоцикл с коляской был, я бы вас всех подбросил к школе... А так - топайте ножками...
Витю он, конечно, мог бы посадить сзади. Даже еще один из нас мог бы пристроиться... Но тогда остался бы третий. И он не берет никого, и никому не обидно.
А как-то он сказал:
- Летом я вас все-таки свожу в город. Покажу, чего мы там понастроили... Один мой приятель обещал дать на время мотоцикл с коляской.
В первый же день летних каникул мы пристали к нему, - а не забыл ли он своего обещания?
- Скоро уже, скоро... Возьму отпуск - тогда... - У Антона Петровича был виноватый вид.
Витя любил играть с отцовским инструментом с самых малых лет. То дробил кирпич и мел на муку, сооружая под лопухами "склады". Наставит жестянок из-под ваксы с белой, оранжевой, желтой "мукой", потом, как девчонка, "выпекает" из этой "муки" хлеб. То выкапывает в земле замысловатые ямки, расширяющиеся книзу, как горшки, соединяет их подземными ходами. То мастерит что-нибудь из дерева. Как-то соорудил нечто среднее между велосипедом и слоном, оно даже могло двигаться, если изо всех сил нажимать на педали. Клялся и божился, что делал все сам, но я не верю: помогал, наверно, и отец.
Однажды, не успел еще и снег растаять, начали мы гонять мой мяч. Хороший был мяч, красный с синим. Но хватило его на два дня. На третий сидим, скучаем, и тут Витя бросил под ноги какой-то коричневый лохматый шар. Витя его свалял, оказывается, из шерсти. Корова линяла, а он ее, как курицу, и ощипал... Если шерсть поливать теплой водой, мять в руках, катать, то и получится мяч.
А что натворил Витя в том году, когда в первый класс пошел! Забрался однажды по двери на крышу сарая, оттуда перебрался на хату. Пока отец пришел с работы, пока не было дома матери и сестры, он успел разобрать по кирпичику печную трубу и сидит себе верхом, скребет мастерком кирпичи, очищает от старой глины.
- Куда это наш хлопец сегодня запропастился? - спрашивает Антон Петрович у Витькиной мамы.
- А лихоманка его знает! Искала-искала, звала-звала... - Я даже представил себе, как тетка Алена в это время в сердцах что-нибудь разбила.
Растопили Хмурцы печку, стали ужин готовить - барабанит кто-то в окно:
- Дядька Хмурец! У вас дым из-под крыши валит, пожар, наверное!
Тетка Алена с перепугу едва в обморок не упала. Шух! - ведро воды в печь, и во двор. Глянули - сидит их Витька на самом коньке крыши. А трубы нет!
Антон Петрович мигом приволок из-под сарая лестницу, полез с ведром воды - в трубу лить: "Сажа горит!"
Витя отполз скоренько на самый край конька и смотрит, как бы на клен перебраться, улизнуть. Только далеко клен, не перепрыгнуть. А внизу народу собралось! Суматоха, гам. Соседи помогают вещи из дома вытаскивать, кто-то побежал бить в рельсу.
- Слазь, сыночек! - заламывает руки тетка Алена. - Сгоришь!
Мы с Гришей сидим на заборе, нам люди не мешают смотреть, и все видно как на ладони.
Витя, оказывается, не только сровнял трубу с крышей, но еще и глубже разобрал - насколько сумел достать рукой. Поэтому дым и попадал под крышу, пробивался через все щели.
На всякий случай отец Вити плеснул воды в трубу.
- Ну, герой, что теперь будем делать?
- Ты же сам говорил, что никак не выберешь время трубу починить, говорит Витя. - Мама еще ругалась: "Сапожник, а ходишь без сапог!" Вот я и...
Хмурец-старший хмыкнул смущенно, поскреб пальцами бороду.
- Сиди здесь!
А сам слез, замесил в ведре глину, втащил наверх.
- Вот... Пока не сложишь все, как было, не спускайся...
Вот был спектакль! Сроду такого представления не видали!
Витькина мать вынесла кастрюльку с картошкой в сад, разложила огонь между двумя кирпичами, и уже там доваривала.
Антон Петрович спокойно курил с мужчинами, а те подсмеивались и над ним, и над сыном. Моя мать, Гришина и Витина, и другие женщины перемывали нам косточки: дети теперь пошли и такие и сякие, а непослушные - хоть кол на голове теши! Вспоминали, кто и когда набедокурил, какая была за это кара. Придумывали они, как бы наказать и Витю.
А нам было чертовски весело! Ребятишек сбежалось - с полдеревни! Дурачатся, кувыркаются в пыли, гоняются друг за дружкой. Мы выкрикиваем снизу, даем Вите всяческие советы, пробуем сами лезть на крышу.
- Все! - крикнул наконец Витя.
И стал рядом с трубой, подняв обе руки кверху, в одной - мастерок, в другой - пустое ведро.
Антон Петрович отошел подальше, чтоб лучше разглядеть трубу. Постоял, уперев руки в бока, и сказал:
- Слазь. Картошка простынет...
И никакого наказания!
Пока Витя спускался по лестнице во двор, мы аплодировали ему, как артисту, кричали "ура!".
Теперь у нас Витя признанный авторитет в печных и трубных делах. В прошлом году, когда школьники затеяли сами отремонтировать школу, Хмурец был вроде инструктора и все печки подправил собственноручно. Ему директор за те печки даже руку пожимал, как взрослому, и вручил грамоту-благодарность.
Пионерская газета напечатала об этом заметку и так расписали все ужас! И кто что говорил во время работы, и какие рационализаторские предложения вносил, даже кто больше всех был чумазым от усердия. А внизу стояла подпись: "Петя Горохов, председатель совета отряда".
Витя заступил ему дорогу - шли как раз домой.
- Твоя работа? - сунул ему газету под нос. - Разве я курносый? Разве я "самый малый, да самый удалый" в классе? Разве я хвастался, что могу кирпичный дом сложить?
- Да я... не я... я совсем маленькую заметку написал, на полстранички... Что сделали, перечислил, фамилии назвал... Честное пионерское! - бил себя в грудь пухлым кулачком Горохов.
Ну, кто ему поверит? Хмурец на всякий случай треснул Петю по затылку. Председатель совета отряда сразу забыл о своем чине и бросился на Витю. Мы едва их растащили. Но у Хмурца уже вспыхнули на щеке две красные полосы. Поганая у Горохова привычка: не хватает силенок, он и пускает в ход ногти.
Так между нашей компанией и Петей Гороховым "пробежала черная кошка"...
ДЕД СТАХЕЙ "ЗАГАДЫВАЕТ ЗАГАДКИ"
С каждым днем все дальше и дальше ходить к верхолазам. Они уже натянули и закрепили проволоку на мачтах по эту сторону Мелянки и перевезли свой вагончик к самому Студенцу. Сегодня впервые идем к Володе Поликарову за речку. Мы с Гришей оторвали Витю от любимого занятия - уже, наверное, в сотый раз разбирал, чистил и смазывал своего "Орленка".
Идем тропкой, по кладкам, перекинутым через канавы. По траве напрямик больше не бегаем, на некоторых "картах" скоро будут косить. А к осени запашут и на остальных, посеют культурную траву.
- Ой, смотрите! - вдруг крикнул Хмурец, показывая рукой вдоль канавы. Мы остановились на кладке все втроем, доска прогнулась, запружинила.
Метрах в ста от нас в канаве что-то шевелилось. Черное с белым... Слышно хлюпанье, какие-то вздохи...
- Выдра на бусла напала! - прыгнул на берег Чаратун.
Буслом у нас аиста зовут...
Мы побежали за Гришей. Хмурец несся такими скачками - чуть по спине пятками не колотил.
- Теленок тонет! - закричал Гриша, добежав. - А где же пастух? Э-гей! Э-ге-гей! Дед, теля-я увязла-а-а!
- Э-гей!!! - крикнули втроем, осмотрелись по сторонам.
За Мелянкой, у Студенца, ползет трактор, натягивает проволоку. У реки пасутся телята. А где же пастух, дед Стахей?
У теленка видны из месива только спина и красивая, перепачканная жидким торфом мордочка. Еще несколько минут - и захлебнется.
- Ленька, давай к стаду, зови деда Стахея! - скомандовал Чаратун. Хмурец, поддерживай бычка, чтоб не оседал больше!
А сам бросился к кусту лозы - и шах, шах моим ножиком. Ветки отскакивали с одного раза...
Витя разделся, выдернул из штанов ремень и прыгнул в канаву: "Ух!" Холодная грязюка чуть не до пояса. Сунул руки в болотную жижу, нащупал хвост теленка - раз! - вытащил наверх, привязал к нему ремень. Рационализация!..
- Ленька! Помогай! - подал мне конец ремня.
Сам выбрался на берег, вцепились за ремень в четыре руки. Свись! ремень соскользнул с хвоста, а мы - кувырк!
- Не так привязал... - Хмурец попробовал вытереть с лица грязь и перемазался еще больше. Но мне не до смеха. Полез Витя в черное месиво опять...
- Что ты делаешь, сумасшедший?! Ты так утопишь бычка! - подбежал с охапкой веток Чаратун. - Приподними ему голову!
Витя послушался. Гриша подложил свой веник под мордочку теленку.
- Ты еще стоишь?! - заорал на меня Чаратун. От злости он даже шепелявить перестал.
Бегу, а в глазах разгневанное лицо Гриши. Никогда еще таким его не видел!
- Дед Стахей! Дед Стахей! - почему-то и голос у меня пропал, один писк какой-то.
Около телят пастуха не видно. Обежал стадо вокруг...
- Дед Стахей! Дед Стахей!
А-а, вот он... Сидит у низенького, кучерявого кустика, раскачивается из стороны в сторону. Возле него разбросаны новенькие веники, валяется черная старенькая сумка, бутылка с молоком и другая, поменьше, наверное, с водой... Ворот рубахи расстегнут, на шее какой-то шнурок... Что он нацепил такое? Крестик?
Дед потихоньку раскачивался и... пел. Тоненько, жалобно:
I ўчора араў, i сёння араў,
А хто ж табе, мой сынiку,
Валы паганяў?..
Учора араў, а сёння касiў,
А хто ж табе, мой сынiку,
Снеданне насiў?..
Нет, он, пожалуй, плакал! Тер трясущимися коричневыми кулачками глаза и снова пел-плакал... Откупорил ту небольшую бутылочку, запрокинул голову, хлебнул...
- Деду... - тихо позвал я.
Пастух не услышал, спрятал бутылочку в сумку и затянул другую песню:
Чаму, сынку, дадому не йдзеш?
Дзе ты, сынку, ночку начуеш?
- Дед! - я подошел и тронул старика за плечо. - Дедушка, пойдем быстрее, там теленок... в канаве!
Дед Стахей поднял на меня слезящиеся глаза, он еще не понимал, о чем я говорю.
- Что, внучек, что?.. Садись вот рядышком, побудь со мной...
- Дедуня! - закричал я ему, как глухому. - Ваш теленок в канаве тонет. Вон там... Спасать надо быстрее!
Дед заморгал, пожевал губами, силясь что-то сказать, и начал суетливо подыматься на ноги.
- Святой Микола-угодник... Не покинь...
Схватил сумку и веники, потом бросил и то, и другое, побежал за мной. Бежал мелкими шажками, припадая на одну ногу. Она у него короче, что ли...
Пока он перебирался через канаву, у меня просто терпение лопалось.
Увидев бычка, дед всплеснул руками, заохал:
- А что ж теперь делать? А что председатель скажет?.. Пропал Лысик!
Неожиданно он бросился от нас бежать.
- Что-то придумал... Может, за веревкой побежал? - Витя опять сидел в канаве и обеими руками держал теленка за хвост.
Но почему тогда дед Стахей направился не в нашу деревню? И даже не к своему стаду, а мимо... Бултых с ходу в речку!
- Утопиться захотел!.. Оставайся здесь, Хмурец! - крикнул Чаратун и припустил вслед за дедом.
Я - за ними...
Но дед выбрался на другой берег и побежал к Студенцу.
Гриша остановился.
- Что он - тронулся? - покрутил пальцем у виска Чаратун. - В нашу деревню ведь ближе! Следи за ним, а я - назад...
Пока я перебирался через Мелянку, опять натягивал штаны на мокрые трусы, дед Стахей был уже далековато. Догнал я его возле самых Студенецких телят.
- Деду! Что это вы надумали?
- Сейчас, внучек, сейчас... Тут Адам где-то... В партизанах вместе были... Дружок мой... Ада-а-ам!! - закричал он срывающимся голосом. - Где он запропал? Ада-ам!
Дед Адам поднялся из-за телят неожиданно, словно вырос из-под земли. Стряхнул с одежды стружку - строгал прутья на корзину.
- Адамка, несчастье у меня... Теля в канаву провалилось.
- Э, а у меня и веревки нету... - Адам хотел бежать в Студенец, потом вдруг повернул к тому месту, где сидел, взял кнут, намотал себе на руку. Длинный у него кнут, ременный, плетенный в восьмеро. А кнутовище коротенькое, крепкое, с кисточкой...
- Пусть твой хлопчик побудет около телят.
- Ага... Он посторожит... Оставайся, Левонка! - махнул мне обеими руками Стахей Иванович.
Деды припустили к Мелянке. На каждый шаг Адама дед Стахей делал два или три.
Я - пастух в соседней деревне, не в нашем колхозе. Вот это да!..
Сначала я обежал Адамовых телят, согнал всех вместе. А дальше что? Я места себе не находил: там такое творится, а мне приходится торчать тут! Может, как раз моей помощи и не хватает. Ведь бывает так - одной капельки не достает...