Страница:
Еле-еле сандальи и косы
Расплетаю, мечтая о сне,
И тобой вразумленная, Отче,
Я рыдаю в ночной тишине:
Почему же меня ты оставил,
Почему ты забыл обо мне!
Перевод И.Лиснянской
23. Сонеты смерти
1
В стене бетонной ложе ледяное
не для тебя, и я исправлю это:
ты будешь ждать свидания со мною
среди травы, и шелеста, и света.
Я уложу тебя в иной постели,
мое дитя, продрогшее в темнице,
и станет пухом, мягче колыбели,
тебе земля, в которой сладко спится.
С пыльцою роз смешаю комья глины,
покуда лунный столп вверху дымится,
и, впредь не зная ревности и страха,
вернусь к тебе, счастливой и безвинной:
ведь как моим соперницам не биться --
моя и только эта горстка праха!
2
Но будет день с такой ломотой в теле,
что мне душа шепнет на полпути:
как розовые тропы надоели,
как не к лицу с веселыми идти!
Еще одна захлопнется темница,
ударит заступ, глина упадет...
И нам придет пора наговориться
взахлеб и вволю, вечность напролет!
Наедине с тобой в глухой пустыне
открою, отчего, не кончив круга,
в расцвете сил ты лег в земную твердь.
И станет явным тайное доныне:
нас небо сотворило друг для друга
и, уходя к другой, ты выбрал смерть.
3
Злые руки к тебе протянулись в тот горестный миг,
и застыли в печали созвездья, когда ради муки
ты покинул навек беломраморных лилий цветник.
Для чего ты отдал свое сердце в недобрые руки?..
И взмолилась я: "Смилуйся, Господи, гибнет мой друг
на неверной стезе. Провожатый не знает дороги.
Или вырви его из коварных губительных рук,
или в сон погрузи, подводящий земные итоги.
Ни окликнуть его, ни его удержать не могу --
черный ветер морей прямо в бурю уносит челнок.
Не вернешь его мне -- пусть достанется мертвой воде!"
Тонет розовый челн, беззащитно кренясь на бегу...
Разве тот не любил, кто и жалость в себе превозмог?
Ты, Всевышний, меня оправдаешь на Страшном Суде!
Перевод Н.Ванханен
24. Вопросы
Как спят самоубийцы, ушедшие бесцельно?
Кровавый ком в гортани? Зияние виска?
Огромные, как луны, распахнутые бельма?
Впилась в незримый якорь сведенная рука?
А, может, ты приходишь, когда уйдут живые,
твердеющие веки с усилием сомкнуть?
Накладываешь руки на раны ножевые
и кисти бездыханным кладешь крестом на грудь?
И правда ли, что розы у их плиты могильной
темнеют, будто струпья смертельно-алых ран?
Что тленом пахнет воздух, безрадостный и пыльный,
и оплетают змеи разросшийся бурьян?
Скажи, Господь, на бегство решившись своенравно,
навеки покидая обмякшие тела,
душа твои пределы пересекает плавно,
иль в ужасе трепещут безумные крыла?
Свой бледный круг светила смыкают перед нею?
Добычу окружает сторылое зверье?
Она тебя боится, приблизиться на смея,
иль с плачем бьется в сердце бесстрастное твое?
Она не видит солнца, блуждая одиноко?
Ей не осушит слезы миролюбивый дух?
Пред ней навек закрыто всевидящее око,
и чуткий слух господень к ее стенаньям глух?
Так утверждают люди -- такое им примнилось,
но я, великий Боже, -- вино твое и кровь --
пускай тебя другие прозвали Справедливость,
тебя не называю иначе, чем Любовь!
Пусть человек уродец, ночная лихорадка,
слепой заморыш, язва, глухой валун в пыли, --
ты -- благостная чаша, в которой бродят сладко
целительные соки садов всея Земли!
Перевод Н.Ванханен
25. Напрасное ожидание
Я забыла, что в прах обратились
твои легкокрылые ноги,
и вышла, как в лучшие дни,
навстречу тебе по дороге.
Прошла по долине с песней,
но голос мой надломился.
Вечер свой кубок со светом
опрокинул, а ты не явился.
Осыпался понемногу
мак солнца, от зноя сгорая;
бахрома тумана над полем;
а я одна... все одна я.
Сухого дерева руки
трещат на ветру, коченея.
И в страхе я позвала:
"Любимый, приди скорее!
Мне страшно, и я люблю,
приди скорее, любимый!"
Все гуще ночь становилась,
а бред мой -- неудержимей.
Я забыла, что стал ты глух
к моему безумному зову;
я забыла твою немоту
и цвет белизны свинцовой,
большие глаза, которым
открылось высшее знанье,
твою неподвижную руку, --
ты мне ее не протянешь.
Асфальт свой ночь разлила,
как лужу. Над полем крылья
со страшным шелестом шелка
пронес предсказатель -- филин.
Я звать тебя больше не буду,
ты свой день на земле отработал;
все идут мои ноги босые,
отдыхаешь ты от заботы.
Зачем по дороге пустынной,
на свиданье с тобой бежать мне?
Не станет плотью твой призрак
в моих раскрытых объятьях.
Перевод О.Савича
26. Одержимость
Меня в пещерах ищет
Лучом луны заклятым,
Касается росою
И кровянит закатом.
Как длань Фомы -- Спаситель, -
Мою берет он руку,
В свою влагает рану,
Чтоб не забыла муку.
Сказала: "Жажду смерти".
Не хочет, а желает
Терзать меня: то пылью,
То снегом замечает.
Во сне моем и в яви
Мелькает предо мною,
Из-под зеленых платов
Зовет меня весною.
Я под другое небо
Ушла, к другому морю,
Но следует он всюду
За мною, мне на горе!
Как ты была беспечна!
Ему ты саван сшила,
Но ты закрыть забыла
Глаза ему и руки
Во гробе не сложила.
Перевод И.Лиснянской
27. Строфы
Все на устах у меня обретает
Вкус неизбывный слезы:
Пища и песня,
Даже молитва.
После того, как любовь превратилась в безмолвье,
Только и знаю, что лью
Слезы, которые ты мне оставил, --
Дела другого не знаю.
Слезы мешают мне веки поднять.
Судорожно приоткрыты
Скорбные губы:
Даже дыханье -- мольба о прощенье!
Что за постыдное существованье,
Что за трусливая жизнь!
Вслед за тобою пойти не решаюсь,
Но и расстаться с тобою не в силах!
Стыд меня точит, и кровоточит моя совесть:
Вижу я небо, а ты, --
Ты отгорожен от неба землею,
Трогаю розы, но розы питает
Известь костей твоих мертвых!
Жалкая плоть моя, хоть и смертельно устала,
Вниз не сошла, чтобы рядом с тобою улечься,
А прихватила, дрожа,
Жизни нечистый сосок!
Перевод И.Лиснянской
28. Увидеть его снова
И больше никогда -- ни ночью, полной
дрожанья звезд, ни на рассвете алом,
ни вечером сгорающим, усталым?
Ни на тропинке, ни в лесу, ни в поле,
ни у ручья, когда он тихо плещет
и как чешуйки, в лунном свете блещет?
Ни под распущенной косою леса,
где я звала его, где ожидала;
ни в гроте, где мне эхо отвечало?
О нет! Где б ни было, но встретить снова --
в небесной заводи, в котле кипящих гроз,
под кротким месяцем, в свинцовой мути слез!
И вместе быть весною и зимою,
чтоб руки были воздуха нежнее
вокруг его залитой кровью шеи!
Перевод О.Савича
29. Фонтан
Я как фонтан, иссохший от рыданий.
Ведь он, и мертвый, слышит в шуме дня
Свой гул, и голос в каменной гортани
Еще дрожит, как песнь внутри меня.
Еще не все потеряно! Я верю, --
Судьба не напророчила беду, --
Лишь голос обрету -- верну потерю,
Лишь руку протяну -- тебя найду.
Я как фонтан, лишенный дара слова.
В саду другой поет среди ветвей,
А он, от жажды обезумев, снова
С надеждой слышит песнь в душе своей.
Журчащий веер чудится бедняге,
А голос уж погас, -- не стало сил.
Он грезит, что алмазной полон влаги,
А Бог его уже опустошил.
Перевод И.Лиснянской
30. Ваза
Я мечтаю о вазе из глины обычной с округлым боком,
Будет прах твой хранить возле глаз моих, станет моею щекою
Ее круглая стенка в жилище моем одиноком,
И тогда наши души найдут хоть подобье покоя.
Не хочу ни златого сосуда с медовым отливом,
Ни языческой чувственной амфоры. В глиняной вазе
Пусть укроется прах твой, я ссыплю его молчаливо
В эту вазу, как будто в подол этой юбки из бязи.
Глину я соберу у реки и замес несомненно,
Хоть и невольно, наполню своею сердечною дрожью,
Мимо женщины с луга пройдут с грузом мокрого сена --
Не поймут, что леплю я супругу последнее ложе.
Пусть прах твой заберет, сколько сможет, из глаз моих свету.
Уместится в ладонях моих горстка праха и сразу
Нитью плача бесшумно стечет в усыпальницу эту,
И потом поцелуем немыслимым я запечатаю вазу.
Перевод И.Лиснянской
31.
Мольба
Господь, ты знаешь, я взывала к Тебе, чтоб ты помог и тем,
кому души не отдавала. Но вот перед Тобой готова
вступиться дерзко за того я, кто для меня был в жизни всем:
моим глазам -- сосудом света, губам -- ячейкою медовой,
и кальцием -- моим суставам, и смыслом моего труда --
руладами для стихотворства, и пояском -- моим обновам.
Ведь я забочусь и о тех, с кем не делила никогда
и ничего. Начну о нем, -- пусть взгляд не будет твой суровым!
Господь, он добрым был, поверь, Тебе я правду говорю:
как свет полудня, ясен был, как свет полудня, мягок нравом,
он мне, как день чудотворящий, дарил весеннюю зарю,
да наизнанку сердцем жил и потому ушел неправым.
Но Ты мне грозно возразишь, что всуе возношу мольбу,
что не отпели, что ему гроб не помазали. Нежданно
в ту ночь без знака Твоего он сам решил свою судьбу,
он вдребезги свои виски разбил, как хрупкие стаканы.
О Боже, всей своей мольбой свидетельствую пред Тобой:
как ныне нард ко лбу его, к его я сердцу прикасалась,
оно мне коконом казалось, в котором плачет шелк живой,
оно, нежнейшее, о жалость, чем только в жизни не терзалось!
А что бывал жесток? -- Забудь! Ведь так любила я его,
и он своей считал ту боль, которая меня язвила.
А что навеки замутил он чашу счастья моего,
то пусть! О Господи, пойми, его любила я, любила!
Любить -- тяжелое занятье (Тебе ли этого не знать?) --
набрякнут веки, но терпи, не дозволяй слезам пролиться,
при всем при этом лучезарно глазами надлежит сиять и
поцелуем освежать мучительную власяницу.
Есть у железа (знаешь Ты) такой приятный холодок,
когда вонзается оно, как в сено, в любящее тело,
свой крест нести не тяжелей, чем розе свой же лепесток,
(Царь Иудейский, помнишь Ты всю боль, что плоть Твоя терпела).
Лицом перед Тобой во прах упала, слух ко мне склони,
весь вечер буду говорить Тебе, Господь, одно и то же,
иль все, что отсчитает жизнь, все вечера мои и дни.
Молю, со словом поспеши, которого я жду, о Боже!
Не отведешь Ты от меня своих всемилостивых глаз,
и от потока слез моих не уберешь стопы Христовой, -
молитвой утомлю Тебя, я плакать буду всякий раз,
я вылижу, как собачонка, край тонкий Твоего покрова.
Даруй ему прощенья слово! Произнесешь его -- и ветер
то слово, словно запах мирры из сотен пролитых флаконов,
по миру разнесет -- и зерна восстанут из бесплодных недр,
вода вся светом обернется, булыжник -- солнышком на склонах.
От слова Твоего прощенья взор и у зверя увлажнится,
гора, которую из камня бесслезного Ты сотворил,
заплачет, радостно смежая снежновершинные ресницы,
и вся земля Твоя узнает: Господь простил!
Перевод И.Лиснянской
32.
Поэма о сыне
I
Сына, сына, сына! В минуты счастья земного
сына, чтоб был твой и мой, я хотела;
даже в снах повторяла твое каждое слово,
и росло надо мной сияние без предела.
Сына просила! Так дерево в крайнем волненье
весной поднимает к небу зеленые почки.
Сына с глазами, в которых растет изумленье,
сына в счастливой и сотканной Богом сорочке!
Руки его, как гирлянды, вокруг моей шеи;
река моей жизни с ним рядом, как с пышным лугом;
душа моя -- аромат и прохлада аллеи,
чтоб скала на пути и та была ему другом.
Когда в толпе, с любимым об руку, мы встречали
будущих матерей, мы глаз с их лица не сводили;
и без слов мы столько вопросов им задавали!
А глаза ребенка в толпе, как солнце, слепили.
По ночам не спала от счастья, что сна чудесней,
но огонь сладострастья не спускался к постели.
Чтоб он родился, как птица, с волшебною песней,
себя берегла я и силы копила в теле.
Я думала: чтобы купать его, солнца мало;
над коленями плакала: для него костлявы;
от грядущего дара сердце во мне дрожало,
и сами лились слезы скромности, а не славы.
Нечистой разлучницы-смерти я не боялась:
его глаза тебя в небытие не пускали;
в предрассветную дрожь или в немую усталость
вошла бы под этим взглядом без всякой печали.
II
Мне тридцать лет. И на висках застывает
преждевременный пепел смерти. В ночах бессонных,
как вечный тягучий дождь, сердце мое заливает
злая горечь медленных слез, холодных, соленых.
Огнем отливает сосна, хоть солнца не знала.
Все думаю я, чем бы стал ребенок, рожденный
такою матерью, -- я в жизни слишком устала, --
сын с сердцем моим -- сердцем женщины побежденной.
И с сердцем твоим -- цветущим плодом ядовитым,
с твоими губами, -- ты б снова лгать их заставил.
Никогда любовью моей он не был бы сытым:
только потому что он -- твой, меня б он оставил.
В каких же цветущих садах и проточных водах
он отмыл бы весной свою кровь от моей боли?
Я печальной была под солнцем и в хороводах,
и на раны его я бы насыпала соли.
А если бы вдруг губами, сведенными злобой,
он сказал мне то, что родителям я сказала:
"Вы живете в печали, -- так зачем же вы оба
родили меня, чтоб такой же, как вы, я стала?"
Есть печальная радость в том, что спишь беспробудно
в земляной постели твоей, и мне не придется
сына качать, и сама засну без мысли трудной,
без угрызений, как на дне немого колодца.
Потому что я, обезумев, век не смыкала б,
все слыша сквозь смерть, вставала бы ночью украдкой
на колени истлевшие, костями стучала б,
если б в жизни трясла его моя лихорадка.
Отдыха божьего я не узнала б в могиле,
в невинной плоти пытали б меня изуверы,
вечно, вечно бы вены мои кровоточили
над потомством моим с глазами горя и веры.
Блаженная я, как последняя в книге страница;
блаженно чрево, в котором мой род умирает.
Лицо моей матери в мире не повторится,
и в ветре голос ее больше не прорыдает.
Лес, ставший пеплом, сто раз обновится,
рожая, и сто раз деревья падут и наново встанут.
Я паду, чтоб больше не встать во дни урожая,
со мной все родные на дно долгой ночи канут.
И вот как будто плачу я долг целого рода,
как улей, гудит и стонет моя грудь от горя.
Живу в каждом часе всей жизнью и всей природой,
а горечь течет и уходит, как реки в море.
Мои мертвецы глядят на закат опаленный
с безумной тоскою и слепнут со мною вместе.
Губы мои запеклись в мольбе исступленной:
прежде чем замолчу, прошу пощады для песни.
Я сеяла не для себя, не затем учила,
чтоб в последний час склонилась любовь надо мною,
когда из тела уйдут и дыханье и сила,
и легкий саван я трону тяжелой рукою.
Я чужих детей воспитала; песня мне ближе
брата была; лишь к тебе поднимала я очи,
Отче Наш, иже еси на небеси! Прими же
нищую голову, если умру этой ночью!
Перевод О.Савича
Песни в море
33.
2. Песня тех, кто ищет забвенья
Чудная лодка, ладная лодка,
Бок оторочен белою пеной.
К ребрам широким и просмоленным
Я приникаю в просьбе смиренной.
Вечное море, вечною солью
Сердце отмой мне, выкупай в пене.
Если для битвы -- лоно земное,
Лоно морское -- для утешенья!
Бедное сердце я пригвоздила
К лодке могучей, к лодке летящей,
Будь осторожна, милая лодка,
С этим сосудом кровоточащим.
Доброе море, сердце отмой мне,
Вытрави память едкою солью,
Или о днище сердце разбей мне, --
Так надоело жить с этой болью.
Всю свою жизнь я бросила в лодку.
Дай мне расстаться с прежней судьбою,
Жизнь мою за сто дней переделай,
И обручусь я, море, с тобою.
Сотнею вихрей выдуй былое,
Выкупай в пене, выкупай в пене...
Просят иные жемчуг у моря,
Я умоляю: дай мне забвенья!
Перевод И.Лиснянской
34.
Ясность
И после того, как мои потери --
тот яблочный сад, где ни в коей мере
из пепла сплошного не вырвется цвет,
судьба подарила мне реку и гору,
трагическую предвечернюю пору,
где кровью Христа продлевается свет:
я малых детей на коленях нянчу,
на щеки их глядя, больше не плачу
и, только мне стоит к подушке прильнуть,
я напрочь свою забываю кручину
и в сладостных снах прекрасному сыну
даю молоком напряженную грудь.
Теперь я, как тот, что владел бы всей новью
земли, -- всей надеждою, медом, любовью,
однако, вот эти две жалких руки,
вот эти мои одинокие руки
ни перед разлукой, ни после разлуки
ни разу его не сжимали виски.
Брожу от зари до глубоких потемок,
новорожденный лежит ягненок
в подоле моем, как сияющий плод.
Нутро я свое распахнула пред вами
и благоухаю полями, садами,
и сердце, -- как чаша, где теплится мед.
Я -- в гору дорога, я -- виноградник,
шалфей... Мне рассвет, мой вернейший соратник,
дарует чистейшую в мире лазурь.
Меня, как цветущий лен ярко-синий,
за то, что в долине пасусь и поныне,
Господь от своих охраняет бурь.
Но выпадет снег. И в пути без ночлега
Отдамся холодному жемчугу снега, --
в душе, для которой земля дорога,
зачнется пространство и время иное, --
и словно зерно, мое сердце земное
вберут в себя белых снегов жемчуга.
Перевод И.Лиснянской
35.
Спокойные слова
Открылась посреди пути земного
Мне истина, как чашечка цветка:
Жизнь -- это сладость хлеба золотого,
Любовь -- долга, а злоба -- коротка.
Заменим стих язвительный и вздорный
Стихом веселым, радующим слух.
Божественны фиалки... Ветер горный
В долину к нам несет медовый дух.
Не только тот, кто молится, мне дорог, --
Теперь и тот мне дорог, кто поет.
Тяжка и жажда, и дорога в гору,
Но ирис нежный -- все-таки влечет.
У нас глаза в слезах, но вот речонка
Блеснет, -- и улыбаемся опять.
Залюбовавшись жаворонком звонким,
Забудем вдруг, как трудно умирать.
Спокойна плоть моя, -- ушло смятенье,
Пришла любовь, -- и нет былых тревог.
И материнский взор -- мне в утешенье,
И тихий сон мне уготовит Бог.
Перевод И.Лиснянской
Природа
Пейзажи Патагонии
36.
1. Отчаяние
Туман непроглядный, вечный -- чтоб я позабыла,
где выплеснута на берег соленой волною.
Земля, куда я ступила, незнакома с весною.
Как мать, меня долгая ночь от мира укрыла.
Вкруг дома ветер ведет перекличку рыданий
и воплей и, словно стекло, мой крик разбивает.
На белой равнине, где горизонт нескончаем,
я вижу закатов болезненных умиранье.
К кому же может воззвать та, что здесь очутилась,
если дальше нее одни мертвецы бывали?
Они лишь видят, как ширится море печали
между ними и теми, с кем душа не простилась.
В порту -- корабли; паруса белесого цвета;
они из стран, чьих людей не звала я своими,
моряки, незнакомые с цветами моими,
привозят бледные фрукты, не знавшие света.
И вопрос, как бы я задать его ни хотела,
не сорвется с губ, когда провожаю их взором:
их язык -- чужой, не язык любви, на котором
в счастливые дни моя мать свою песню пела.
Вижу: падает снег, -- так сыплется пыль в могилу,
вижу: туман растет, словно сама умираю,
и мгновений, чтоб с ума не сойти, не считаю,
потому что долгая ночь только входит в силу.
Вижу равнину, где боль и восторг бесконечны, --
по доброй воле пришла я к пустынным пейзажам.
Снег, как чье-то лицо, всегда за окном на страже,
его совершенная белизна вековечна.
Он всегда надо мной, как бога взгляд беспредельный
и как лепестки цветов апельсина на крыше;
и, словно судьба, что течет, не видя, не слыша,
он будет падать вот так же и в час мой смертельный.
Перевод О.Савича
37.
2. Мертвое дерево
Сухого дерева белесый остов
над долом вдаль проклятье простирает.
В его ветвях, изъеденных коростой,
кружась, осенний ветер завывает.
Так, будто, стон моей души услышав,
мою он муку небу изливает.
Здесь лес шумел когда-то, но лишь этот
скелет в насмешку пощадило пламя,
хоть напоследок ствол его лизнуло.
Так мне любовь горячими устами
спалила сердце. Бурый мох пророс
над раною кровавыми строфами.
Придет сентябрь, но хоровод друзей
не зашумит зеленою листвою
вокруг него. Напрасно корни рвут
пожухлый дерн и, как слепец рукою
дрожащею, обшаривают дол
с такою человеческой тоскою.
Ночь полнолунья обернет его
в свой серебристый саван и протянет
до горизонта горестную тень.
И эта тень мерилом скорби станет
для путника, что странствуя в ночи,
вздохнув, на основ одинокий глянет.
Перевод Е.Хованович
38.
3. Три дерева
Три дерева у тропки
спилили и забыли дровосеки.
И вот они лежат, сплетясь ветвями,
и шепчутся, ослепшие навеки.
Закат им льет на раны
живую кровь свою, а ветер вешний
из свежих трещин пьет и вдаль уносит
смолы горчайший аромат нездешний.
Одно из них, кривое,
к другому ветвь с трепещущей листвою
протягивает, и зияют раны,
как очи, полные немой мольбою.
Пускай они забыты дровосеком.
Уж вечереет. Я останусь с ними,
и ночью мне они наполнят сердце
кипящими слезами смоляными.
И станем мы под утро
неразличимы в погребальном дыме.
Перевод Е.Хованович
39. Терновник
Терновник ранящий да и ранимый
в безумной судороге ворошит пески,
он врос в скалу -- пустыни дух гонимый --
и корчится от боли и тоски.
И если дуб прекрасен, как Юпитер,
нарцисс красив, как миртовый венец,
то он творился, как вулкан, как ветер
в подземной кузне и как Бог-кузнец.
Он сотворен без тополиных кружев,
трепещущих тончайшим серебром,
чтобы прохожий шел, не обнаружив
его тоски и не скорбел о нем.
Его цветок -- как вопля взрыв внезапный,
(так Иов стих слагал, вопя стихом),
пронзителен цветка болезный запах,
как будто прокаженного псалом.
Терновник наполняет знойный воздух
дыханьем терпким. Бедный, никогда
в своих объятьях цепких, в цепких космах
он не держал ни одного гнезда.
Он мне сказал, что мы единотерпцы, -
и я ничья здесь, да и он ничей,
и что шипы его вросли мне в сердце
в одну из самых горестных ночей.
И -- я терновник обняла с любовью
(так обняла бы Иова Агарь):
мы связаны не нежностью, а болью,
а это -- больше, дольше, верь мне, верь!
Перевод И.Лиснянской
40. Тучкам
Тюлевые точки,
легкий хоровод,
унесите душу
в синий небосвод,
далеко от дома,
где страдаю я,
и от стен, в которых
умираю я.
Ненароком к морю
с вами уплыву,
чтоб напев прибоя
слушать наяву,
и волну сестрою
в песне назову.
Мастерицы лепки,
вылепите мне
облик тот, что время
плавит на огне.
Без него стареет
сердце и во сне.
Странницы, оставьте
на судьбе моей
след воздушно-влажный
свежести морей.
Иссушила губы жажда
стольких дней!
Перевод О.Савича
41. Гора ночью
Зажжем огни в горах и на вершинах!
Глухая ночь спустилась, дровосеки!
Она не выпустит светил на небо.
Зажжем огни, поднимем свету веки!
Сосуд с горящей кровью пролил ветер
на западе, -- коварная примета!
И если мы вокруг костра не встанем,
нас одурманит ужас до рассвета.
Похож далекий грохот водопадов
на скачку бешеных коней неутомимых
по гребню гор, а шум другой, ответный,
встает в сердцах, предчувствием томимых.
Ведь говорят, что лес сосновый ночью
с себя оцепененье отряхает;
по странному и тайному сигналу
он по горам медлительно шагает.
На снежную глазурь во тьме ложится
извилистый рисунок: на погосте
огромной ночи бледною мережкой
мерцает лед, как вымытые кости.
Невидимая снежная лавина
к долине беззащитной подползает;
вампиров крылья равнодушный воздух
над пастухом уснувшим разрезают.
Ведь говорят, что на опасных гребнях
ближайших гор есть хищник небывалый,
невиданный: как древоточец, ночью
грызет он гору, чтоб создать обвалы.
Мне в сердце проникает острый холод
вершины близкой. Думаю: быть может,
сюда, оставив город нечестивый,
приходят мертвецы, чей день не дожит.
Они ушли в ущелья и овраги,
не знающие, что такое зори.
Когда ночное варево густеет,
они на гору рушатся, как море...
Валите сосны и ломайте ветки,
и пусть огни бегут с горы, как реки;
вокруг костра тесней кольцо сожмите,
так холодно, так страшно, дровосеки!
Перевод О.Савича
42. Вершина
Час закатный, вечерний, который,
Своей кровью кровавит горы.
В этот час, в час вершины алой --
Ужас женщины, что теряет
Грудь единственного мужчины,
Грудь, к которой она, бывало,
Всем лицом, всей душой припадала.
В чье же сердце вечер макает
окровавленную вершину?
А долина уже во мраке
И готова к ночному покою,
Но из глуби своей наблюдает,
Как сливается алость с горою.
В этот час, как всегда, хоть тресни,
Затеваю все ту же песню:
Да не я ли сама багрянцем
Горьких мыслей кровавлю гору?
Прижимаю к сердцу три пальца --
Ощущаю влагу меж ребер.
Перевод И.Лиснянской
43. Звездная баллада
1
-- Звезда, я тоскую!
Скажи, ты встречала
другую такую?
-- Я с нею тоскую.
-- Мне стало грустнее.
А та? А другая?
Что сделалось с нею?
-- Ей много труднее.
-- Гляжу со слезами,
как век я векую.
А та, за морями?
-- Умылась слезами.
В печали горючей молю: -- Дорогая,
откликнись, не мучай,
кто эта другая?!
И капля дрожит на небесной реснице:
-- Неужто и ты
не признала сестрицы?
Перевод Н.Ванханен
44. Медленный дождь
Дождь боязлив и беспомощен,
Словно ребенок больной,
Изнемогает, приблизившись
К почве земной.
Смолкли и ветер и дерево.
И в безупречной тиши
Дождь, словно плач неутешенной
Нежной души.
Небо, как сердце огромное,
В горе раскрытое вновь.
Это не дождь, это медленно
Падает кровь.
Люди в домах и не чувствуют
Горькой небесной беды,
Что с высоты опускается
Расплетаю, мечтая о сне,
И тобой вразумленная, Отче,
Я рыдаю в ночной тишине:
Почему же меня ты оставил,
Почему ты забыл обо мне!
Перевод И.Лиснянской
23. Сонеты смерти
1
В стене бетонной ложе ледяное
не для тебя, и я исправлю это:
ты будешь ждать свидания со мною
среди травы, и шелеста, и света.
Я уложу тебя в иной постели,
мое дитя, продрогшее в темнице,
и станет пухом, мягче колыбели,
тебе земля, в которой сладко спится.
С пыльцою роз смешаю комья глины,
покуда лунный столп вверху дымится,
и, впредь не зная ревности и страха,
вернусь к тебе, счастливой и безвинной:
ведь как моим соперницам не биться --
моя и только эта горстка праха!
2
Но будет день с такой ломотой в теле,
что мне душа шепнет на полпути:
как розовые тропы надоели,
как не к лицу с веселыми идти!
Еще одна захлопнется темница,
ударит заступ, глина упадет...
И нам придет пора наговориться
взахлеб и вволю, вечность напролет!
Наедине с тобой в глухой пустыне
открою, отчего, не кончив круга,
в расцвете сил ты лег в земную твердь.
И станет явным тайное доныне:
нас небо сотворило друг для друга
и, уходя к другой, ты выбрал смерть.
3
Злые руки к тебе протянулись в тот горестный миг,
и застыли в печали созвездья, когда ради муки
ты покинул навек беломраморных лилий цветник.
Для чего ты отдал свое сердце в недобрые руки?..
И взмолилась я: "Смилуйся, Господи, гибнет мой друг
на неверной стезе. Провожатый не знает дороги.
Или вырви его из коварных губительных рук,
или в сон погрузи, подводящий земные итоги.
Ни окликнуть его, ни его удержать не могу --
черный ветер морей прямо в бурю уносит челнок.
Не вернешь его мне -- пусть достанется мертвой воде!"
Тонет розовый челн, беззащитно кренясь на бегу...
Разве тот не любил, кто и жалость в себе превозмог?
Ты, Всевышний, меня оправдаешь на Страшном Суде!
Перевод Н.Ванханен
24. Вопросы
Как спят самоубийцы, ушедшие бесцельно?
Кровавый ком в гортани? Зияние виска?
Огромные, как луны, распахнутые бельма?
Впилась в незримый якорь сведенная рука?
А, может, ты приходишь, когда уйдут живые,
твердеющие веки с усилием сомкнуть?
Накладываешь руки на раны ножевые
и кисти бездыханным кладешь крестом на грудь?
И правда ли, что розы у их плиты могильной
темнеют, будто струпья смертельно-алых ран?
Что тленом пахнет воздух, безрадостный и пыльный,
и оплетают змеи разросшийся бурьян?
Скажи, Господь, на бегство решившись своенравно,
навеки покидая обмякшие тела,
душа твои пределы пересекает плавно,
иль в ужасе трепещут безумные крыла?
Свой бледный круг светила смыкают перед нею?
Добычу окружает сторылое зверье?
Она тебя боится, приблизиться на смея,
иль с плачем бьется в сердце бесстрастное твое?
Она не видит солнца, блуждая одиноко?
Ей не осушит слезы миролюбивый дух?
Пред ней навек закрыто всевидящее око,
и чуткий слух господень к ее стенаньям глух?
Так утверждают люди -- такое им примнилось,
но я, великий Боже, -- вино твое и кровь --
пускай тебя другие прозвали Справедливость,
тебя не называю иначе, чем Любовь!
Пусть человек уродец, ночная лихорадка,
слепой заморыш, язва, глухой валун в пыли, --
ты -- благостная чаша, в которой бродят сладко
целительные соки садов всея Земли!
Перевод Н.Ванханен
25. Напрасное ожидание
Я забыла, что в прах обратились
твои легкокрылые ноги,
и вышла, как в лучшие дни,
навстречу тебе по дороге.
Прошла по долине с песней,
но голос мой надломился.
Вечер свой кубок со светом
опрокинул, а ты не явился.
Осыпался понемногу
мак солнца, от зноя сгорая;
бахрома тумана над полем;
а я одна... все одна я.
Сухого дерева руки
трещат на ветру, коченея.
И в страхе я позвала:
"Любимый, приди скорее!
Мне страшно, и я люблю,
приди скорее, любимый!"
Все гуще ночь становилась,
а бред мой -- неудержимей.
Я забыла, что стал ты глух
к моему безумному зову;
я забыла твою немоту
и цвет белизны свинцовой,
большие глаза, которым
открылось высшее знанье,
твою неподвижную руку, --
ты мне ее не протянешь.
Асфальт свой ночь разлила,
как лужу. Над полем крылья
со страшным шелестом шелка
пронес предсказатель -- филин.
Я звать тебя больше не буду,
ты свой день на земле отработал;
все идут мои ноги босые,
отдыхаешь ты от заботы.
Зачем по дороге пустынной,
на свиданье с тобой бежать мне?
Не станет плотью твой призрак
в моих раскрытых объятьях.
Перевод О.Савича
26. Одержимость
Меня в пещерах ищет
Лучом луны заклятым,
Касается росою
И кровянит закатом.
Как длань Фомы -- Спаситель, -
Мою берет он руку,
В свою влагает рану,
Чтоб не забыла муку.
Сказала: "Жажду смерти".
Не хочет, а желает
Терзать меня: то пылью,
То снегом замечает.
Во сне моем и в яви
Мелькает предо мною,
Из-под зеленых платов
Зовет меня весною.
Я под другое небо
Ушла, к другому морю,
Но следует он всюду
За мною, мне на горе!
Как ты была беспечна!
Ему ты саван сшила,
Но ты закрыть забыла
Глаза ему и руки
Во гробе не сложила.
Перевод И.Лиснянской
27. Строфы
Все на устах у меня обретает
Вкус неизбывный слезы:
Пища и песня,
Даже молитва.
После того, как любовь превратилась в безмолвье,
Только и знаю, что лью
Слезы, которые ты мне оставил, --
Дела другого не знаю.
Слезы мешают мне веки поднять.
Судорожно приоткрыты
Скорбные губы:
Даже дыханье -- мольба о прощенье!
Что за постыдное существованье,
Что за трусливая жизнь!
Вслед за тобою пойти не решаюсь,
Но и расстаться с тобою не в силах!
Стыд меня точит, и кровоточит моя совесть:
Вижу я небо, а ты, --
Ты отгорожен от неба землею,
Трогаю розы, но розы питает
Известь костей твоих мертвых!
Жалкая плоть моя, хоть и смертельно устала,
Вниз не сошла, чтобы рядом с тобою улечься,
А прихватила, дрожа,
Жизни нечистый сосок!
Перевод И.Лиснянской
28. Увидеть его снова
И больше никогда -- ни ночью, полной
дрожанья звезд, ни на рассвете алом,
ни вечером сгорающим, усталым?
Ни на тропинке, ни в лесу, ни в поле,
ни у ручья, когда он тихо плещет
и как чешуйки, в лунном свете блещет?
Ни под распущенной косою леса,
где я звала его, где ожидала;
ни в гроте, где мне эхо отвечало?
О нет! Где б ни было, но встретить снова --
в небесной заводи, в котле кипящих гроз,
под кротким месяцем, в свинцовой мути слез!
И вместе быть весною и зимою,
чтоб руки были воздуха нежнее
вокруг его залитой кровью шеи!
Перевод О.Савича
29. Фонтан
Я как фонтан, иссохший от рыданий.
Ведь он, и мертвый, слышит в шуме дня
Свой гул, и голос в каменной гортани
Еще дрожит, как песнь внутри меня.
Еще не все потеряно! Я верю, --
Судьба не напророчила беду, --
Лишь голос обрету -- верну потерю,
Лишь руку протяну -- тебя найду.
Я как фонтан, лишенный дара слова.
В саду другой поет среди ветвей,
А он, от жажды обезумев, снова
С надеждой слышит песнь в душе своей.
Журчащий веер чудится бедняге,
А голос уж погас, -- не стало сил.
Он грезит, что алмазной полон влаги,
А Бог его уже опустошил.
Перевод И.Лиснянской
30. Ваза
Я мечтаю о вазе из глины обычной с округлым боком,
Будет прах твой хранить возле глаз моих, станет моею щекою
Ее круглая стенка в жилище моем одиноком,
И тогда наши души найдут хоть подобье покоя.
Не хочу ни златого сосуда с медовым отливом,
Ни языческой чувственной амфоры. В глиняной вазе
Пусть укроется прах твой, я ссыплю его молчаливо
В эту вазу, как будто в подол этой юбки из бязи.
Глину я соберу у реки и замес несомненно,
Хоть и невольно, наполню своею сердечною дрожью,
Мимо женщины с луга пройдут с грузом мокрого сена --
Не поймут, что леплю я супругу последнее ложе.
Пусть прах твой заберет, сколько сможет, из глаз моих свету.
Уместится в ладонях моих горстка праха и сразу
Нитью плача бесшумно стечет в усыпальницу эту,
И потом поцелуем немыслимым я запечатаю вазу.
Перевод И.Лиснянской
31.
Мольба
Господь, ты знаешь, я взывала к Тебе, чтоб ты помог и тем,
кому души не отдавала. Но вот перед Тобой готова
вступиться дерзко за того я, кто для меня был в жизни всем:
моим глазам -- сосудом света, губам -- ячейкою медовой,
и кальцием -- моим суставам, и смыслом моего труда --
руладами для стихотворства, и пояском -- моим обновам.
Ведь я забочусь и о тех, с кем не делила никогда
и ничего. Начну о нем, -- пусть взгляд не будет твой суровым!
Господь, он добрым был, поверь, Тебе я правду говорю:
как свет полудня, ясен был, как свет полудня, мягок нравом,
он мне, как день чудотворящий, дарил весеннюю зарю,
да наизнанку сердцем жил и потому ушел неправым.
Но Ты мне грозно возразишь, что всуе возношу мольбу,
что не отпели, что ему гроб не помазали. Нежданно
в ту ночь без знака Твоего он сам решил свою судьбу,
он вдребезги свои виски разбил, как хрупкие стаканы.
О Боже, всей своей мольбой свидетельствую пред Тобой:
как ныне нард ко лбу его, к его я сердцу прикасалась,
оно мне коконом казалось, в котором плачет шелк живой,
оно, нежнейшее, о жалость, чем только в жизни не терзалось!
А что бывал жесток? -- Забудь! Ведь так любила я его,
и он своей считал ту боль, которая меня язвила.
А что навеки замутил он чашу счастья моего,
то пусть! О Господи, пойми, его любила я, любила!
Любить -- тяжелое занятье (Тебе ли этого не знать?) --
набрякнут веки, но терпи, не дозволяй слезам пролиться,
при всем при этом лучезарно глазами надлежит сиять и
поцелуем освежать мучительную власяницу.
Есть у железа (знаешь Ты) такой приятный холодок,
когда вонзается оно, как в сено, в любящее тело,
свой крест нести не тяжелей, чем розе свой же лепесток,
(Царь Иудейский, помнишь Ты всю боль, что плоть Твоя терпела).
Лицом перед Тобой во прах упала, слух ко мне склони,
весь вечер буду говорить Тебе, Господь, одно и то же,
иль все, что отсчитает жизнь, все вечера мои и дни.
Молю, со словом поспеши, которого я жду, о Боже!
Не отведешь Ты от меня своих всемилостивых глаз,
и от потока слез моих не уберешь стопы Христовой, -
молитвой утомлю Тебя, я плакать буду всякий раз,
я вылижу, как собачонка, край тонкий Твоего покрова.
Даруй ему прощенья слово! Произнесешь его -- и ветер
то слово, словно запах мирры из сотен пролитых флаконов,
по миру разнесет -- и зерна восстанут из бесплодных недр,
вода вся светом обернется, булыжник -- солнышком на склонах.
От слова Твоего прощенья взор и у зверя увлажнится,
гора, которую из камня бесслезного Ты сотворил,
заплачет, радостно смежая снежновершинные ресницы,
и вся земля Твоя узнает: Господь простил!
Перевод И.Лиснянской
32.
Поэма о сыне
I
Сына, сына, сына! В минуты счастья земного
сына, чтоб был твой и мой, я хотела;
даже в снах повторяла твое каждое слово,
и росло надо мной сияние без предела.
Сына просила! Так дерево в крайнем волненье
весной поднимает к небу зеленые почки.
Сына с глазами, в которых растет изумленье,
сына в счастливой и сотканной Богом сорочке!
Руки его, как гирлянды, вокруг моей шеи;
река моей жизни с ним рядом, как с пышным лугом;
душа моя -- аромат и прохлада аллеи,
чтоб скала на пути и та была ему другом.
Когда в толпе, с любимым об руку, мы встречали
будущих матерей, мы глаз с их лица не сводили;
и без слов мы столько вопросов им задавали!
А глаза ребенка в толпе, как солнце, слепили.
По ночам не спала от счастья, что сна чудесней,
но огонь сладострастья не спускался к постели.
Чтоб он родился, как птица, с волшебною песней,
себя берегла я и силы копила в теле.
Я думала: чтобы купать его, солнца мало;
над коленями плакала: для него костлявы;
от грядущего дара сердце во мне дрожало,
и сами лились слезы скромности, а не славы.
Нечистой разлучницы-смерти я не боялась:
его глаза тебя в небытие не пускали;
в предрассветную дрожь или в немую усталость
вошла бы под этим взглядом без всякой печали.
II
Мне тридцать лет. И на висках застывает
преждевременный пепел смерти. В ночах бессонных,
как вечный тягучий дождь, сердце мое заливает
злая горечь медленных слез, холодных, соленых.
Огнем отливает сосна, хоть солнца не знала.
Все думаю я, чем бы стал ребенок, рожденный
такою матерью, -- я в жизни слишком устала, --
сын с сердцем моим -- сердцем женщины побежденной.
И с сердцем твоим -- цветущим плодом ядовитым,
с твоими губами, -- ты б снова лгать их заставил.
Никогда любовью моей он не был бы сытым:
только потому что он -- твой, меня б он оставил.
В каких же цветущих садах и проточных водах
он отмыл бы весной свою кровь от моей боли?
Я печальной была под солнцем и в хороводах,
и на раны его я бы насыпала соли.
А если бы вдруг губами, сведенными злобой,
он сказал мне то, что родителям я сказала:
"Вы живете в печали, -- так зачем же вы оба
родили меня, чтоб такой же, как вы, я стала?"
Есть печальная радость в том, что спишь беспробудно
в земляной постели твоей, и мне не придется
сына качать, и сама засну без мысли трудной,
без угрызений, как на дне немого колодца.
Потому что я, обезумев, век не смыкала б,
все слыша сквозь смерть, вставала бы ночью украдкой
на колени истлевшие, костями стучала б,
если б в жизни трясла его моя лихорадка.
Отдыха божьего я не узнала б в могиле,
в невинной плоти пытали б меня изуверы,
вечно, вечно бы вены мои кровоточили
над потомством моим с глазами горя и веры.
Блаженная я, как последняя в книге страница;
блаженно чрево, в котором мой род умирает.
Лицо моей матери в мире не повторится,
и в ветре голос ее больше не прорыдает.
Лес, ставший пеплом, сто раз обновится,
рожая, и сто раз деревья падут и наново встанут.
Я паду, чтоб больше не встать во дни урожая,
со мной все родные на дно долгой ночи канут.
И вот как будто плачу я долг целого рода,
как улей, гудит и стонет моя грудь от горя.
Живу в каждом часе всей жизнью и всей природой,
а горечь течет и уходит, как реки в море.
Мои мертвецы глядят на закат опаленный
с безумной тоскою и слепнут со мною вместе.
Губы мои запеклись в мольбе исступленной:
прежде чем замолчу, прошу пощады для песни.
Я сеяла не для себя, не затем учила,
чтоб в последний час склонилась любовь надо мною,
когда из тела уйдут и дыханье и сила,
и легкий саван я трону тяжелой рукою.
Я чужих детей воспитала; песня мне ближе
брата была; лишь к тебе поднимала я очи,
Отче Наш, иже еси на небеси! Прими же
нищую голову, если умру этой ночью!
Перевод О.Савича
Песни в море
33.
2. Песня тех, кто ищет забвенья
Чудная лодка, ладная лодка,
Бок оторочен белою пеной.
К ребрам широким и просмоленным
Я приникаю в просьбе смиренной.
Вечное море, вечною солью
Сердце отмой мне, выкупай в пене.
Если для битвы -- лоно земное,
Лоно морское -- для утешенья!
Бедное сердце я пригвоздила
К лодке могучей, к лодке летящей,
Будь осторожна, милая лодка,
С этим сосудом кровоточащим.
Доброе море, сердце отмой мне,
Вытрави память едкою солью,
Или о днище сердце разбей мне, --
Так надоело жить с этой болью.
Всю свою жизнь я бросила в лодку.
Дай мне расстаться с прежней судьбою,
Жизнь мою за сто дней переделай,
И обручусь я, море, с тобою.
Сотнею вихрей выдуй былое,
Выкупай в пене, выкупай в пене...
Просят иные жемчуг у моря,
Я умоляю: дай мне забвенья!
Перевод И.Лиснянской
34.
Ясность
И после того, как мои потери --
тот яблочный сад, где ни в коей мере
из пепла сплошного не вырвется цвет,
судьба подарила мне реку и гору,
трагическую предвечернюю пору,
где кровью Христа продлевается свет:
я малых детей на коленях нянчу,
на щеки их глядя, больше не плачу
и, только мне стоит к подушке прильнуть,
я напрочь свою забываю кручину
и в сладостных снах прекрасному сыну
даю молоком напряженную грудь.
Теперь я, как тот, что владел бы всей новью
земли, -- всей надеждою, медом, любовью,
однако, вот эти две жалких руки,
вот эти мои одинокие руки
ни перед разлукой, ни после разлуки
ни разу его не сжимали виски.
Брожу от зари до глубоких потемок,
новорожденный лежит ягненок
в подоле моем, как сияющий плод.
Нутро я свое распахнула пред вами
и благоухаю полями, садами,
и сердце, -- как чаша, где теплится мед.
Я -- в гору дорога, я -- виноградник,
шалфей... Мне рассвет, мой вернейший соратник,
дарует чистейшую в мире лазурь.
Меня, как цветущий лен ярко-синий,
за то, что в долине пасусь и поныне,
Господь от своих охраняет бурь.
Но выпадет снег. И в пути без ночлега
Отдамся холодному жемчугу снега, --
в душе, для которой земля дорога,
зачнется пространство и время иное, --
и словно зерно, мое сердце земное
вберут в себя белых снегов жемчуга.
Перевод И.Лиснянской
35.
Спокойные слова
Открылась посреди пути земного
Мне истина, как чашечка цветка:
Жизнь -- это сладость хлеба золотого,
Любовь -- долга, а злоба -- коротка.
Заменим стих язвительный и вздорный
Стихом веселым, радующим слух.
Божественны фиалки... Ветер горный
В долину к нам несет медовый дух.
Не только тот, кто молится, мне дорог, --
Теперь и тот мне дорог, кто поет.
Тяжка и жажда, и дорога в гору,
Но ирис нежный -- все-таки влечет.
У нас глаза в слезах, но вот речонка
Блеснет, -- и улыбаемся опять.
Залюбовавшись жаворонком звонким,
Забудем вдруг, как трудно умирать.
Спокойна плоть моя, -- ушло смятенье,
Пришла любовь, -- и нет былых тревог.
И материнский взор -- мне в утешенье,
И тихий сон мне уготовит Бог.
Перевод И.Лиснянской
Природа
Пейзажи Патагонии
36.
1. Отчаяние
Туман непроглядный, вечный -- чтоб я позабыла,
где выплеснута на берег соленой волною.
Земля, куда я ступила, незнакома с весною.
Как мать, меня долгая ночь от мира укрыла.
Вкруг дома ветер ведет перекличку рыданий
и воплей и, словно стекло, мой крик разбивает.
На белой равнине, где горизонт нескончаем,
я вижу закатов болезненных умиранье.
К кому же может воззвать та, что здесь очутилась,
если дальше нее одни мертвецы бывали?
Они лишь видят, как ширится море печали
между ними и теми, с кем душа не простилась.
В порту -- корабли; паруса белесого цвета;
они из стран, чьих людей не звала я своими,
моряки, незнакомые с цветами моими,
привозят бледные фрукты, не знавшие света.
И вопрос, как бы я задать его ни хотела,
не сорвется с губ, когда провожаю их взором:
их язык -- чужой, не язык любви, на котором
в счастливые дни моя мать свою песню пела.
Вижу: падает снег, -- так сыплется пыль в могилу,
вижу: туман растет, словно сама умираю,
и мгновений, чтоб с ума не сойти, не считаю,
потому что долгая ночь только входит в силу.
Вижу равнину, где боль и восторг бесконечны, --
по доброй воле пришла я к пустынным пейзажам.
Снег, как чье-то лицо, всегда за окном на страже,
его совершенная белизна вековечна.
Он всегда надо мной, как бога взгляд беспредельный
и как лепестки цветов апельсина на крыше;
и, словно судьба, что течет, не видя, не слыша,
он будет падать вот так же и в час мой смертельный.
Перевод О.Савича
37.
2. Мертвое дерево
Сухого дерева белесый остов
над долом вдаль проклятье простирает.
В его ветвях, изъеденных коростой,
кружась, осенний ветер завывает.
Так, будто, стон моей души услышав,
мою он муку небу изливает.
Здесь лес шумел когда-то, но лишь этот
скелет в насмешку пощадило пламя,
хоть напоследок ствол его лизнуло.
Так мне любовь горячими устами
спалила сердце. Бурый мох пророс
над раною кровавыми строфами.
Придет сентябрь, но хоровод друзей
не зашумит зеленою листвою
вокруг него. Напрасно корни рвут
пожухлый дерн и, как слепец рукою
дрожащею, обшаривают дол
с такою человеческой тоскою.
Ночь полнолунья обернет его
в свой серебристый саван и протянет
до горизонта горестную тень.
И эта тень мерилом скорби станет
для путника, что странствуя в ночи,
вздохнув, на основ одинокий глянет.
Перевод Е.Хованович
38.
3. Три дерева
Три дерева у тропки
спилили и забыли дровосеки.
И вот они лежат, сплетясь ветвями,
и шепчутся, ослепшие навеки.
Закат им льет на раны
живую кровь свою, а ветер вешний
из свежих трещин пьет и вдаль уносит
смолы горчайший аромат нездешний.
Одно из них, кривое,
к другому ветвь с трепещущей листвою
протягивает, и зияют раны,
как очи, полные немой мольбою.
Пускай они забыты дровосеком.
Уж вечереет. Я останусь с ними,
и ночью мне они наполнят сердце
кипящими слезами смоляными.
И станем мы под утро
неразличимы в погребальном дыме.
Перевод Е.Хованович
39. Терновник
Терновник ранящий да и ранимый
в безумной судороге ворошит пески,
он врос в скалу -- пустыни дух гонимый --
и корчится от боли и тоски.
И если дуб прекрасен, как Юпитер,
нарцисс красив, как миртовый венец,
то он творился, как вулкан, как ветер
в подземной кузне и как Бог-кузнец.
Он сотворен без тополиных кружев,
трепещущих тончайшим серебром,
чтобы прохожий шел, не обнаружив
его тоски и не скорбел о нем.
Его цветок -- как вопля взрыв внезапный,
(так Иов стих слагал, вопя стихом),
пронзителен цветка болезный запах,
как будто прокаженного псалом.
Терновник наполняет знойный воздух
дыханьем терпким. Бедный, никогда
в своих объятьях цепких, в цепких космах
он не держал ни одного гнезда.
Он мне сказал, что мы единотерпцы, -
и я ничья здесь, да и он ничей,
и что шипы его вросли мне в сердце
в одну из самых горестных ночей.
И -- я терновник обняла с любовью
(так обняла бы Иова Агарь):
мы связаны не нежностью, а болью,
а это -- больше, дольше, верь мне, верь!
Перевод И.Лиснянской
40. Тучкам
Тюлевые точки,
легкий хоровод,
унесите душу
в синий небосвод,
далеко от дома,
где страдаю я,
и от стен, в которых
умираю я.
Ненароком к морю
с вами уплыву,
чтоб напев прибоя
слушать наяву,
и волну сестрою
в песне назову.
Мастерицы лепки,
вылепите мне
облик тот, что время
плавит на огне.
Без него стареет
сердце и во сне.
Странницы, оставьте
на судьбе моей
след воздушно-влажный
свежести морей.
Иссушила губы жажда
стольких дней!
Перевод О.Савича
41. Гора ночью
Зажжем огни в горах и на вершинах!
Глухая ночь спустилась, дровосеки!
Она не выпустит светил на небо.
Зажжем огни, поднимем свету веки!
Сосуд с горящей кровью пролил ветер
на западе, -- коварная примета!
И если мы вокруг костра не встанем,
нас одурманит ужас до рассвета.
Похож далекий грохот водопадов
на скачку бешеных коней неутомимых
по гребню гор, а шум другой, ответный,
встает в сердцах, предчувствием томимых.
Ведь говорят, что лес сосновый ночью
с себя оцепененье отряхает;
по странному и тайному сигналу
он по горам медлительно шагает.
На снежную глазурь во тьме ложится
извилистый рисунок: на погосте
огромной ночи бледною мережкой
мерцает лед, как вымытые кости.
Невидимая снежная лавина
к долине беззащитной подползает;
вампиров крылья равнодушный воздух
над пастухом уснувшим разрезают.
Ведь говорят, что на опасных гребнях
ближайших гор есть хищник небывалый,
невиданный: как древоточец, ночью
грызет он гору, чтоб создать обвалы.
Мне в сердце проникает острый холод
вершины близкой. Думаю: быть может,
сюда, оставив город нечестивый,
приходят мертвецы, чей день не дожит.
Они ушли в ущелья и овраги,
не знающие, что такое зори.
Когда ночное варево густеет,
они на гору рушатся, как море...
Валите сосны и ломайте ветки,
и пусть огни бегут с горы, как реки;
вокруг костра тесней кольцо сожмите,
так холодно, так страшно, дровосеки!
Перевод О.Савича
42. Вершина
Час закатный, вечерний, который,
Своей кровью кровавит горы.
В этот час, в час вершины алой --
Ужас женщины, что теряет
Грудь единственного мужчины,
Грудь, к которой она, бывало,
Всем лицом, всей душой припадала.
В чье же сердце вечер макает
окровавленную вершину?
А долина уже во мраке
И готова к ночному покою,
Но из глуби своей наблюдает,
Как сливается алость с горою.
В этот час, как всегда, хоть тресни,
Затеваю все ту же песню:
Да не я ли сама багрянцем
Горьких мыслей кровавлю гору?
Прижимаю к сердцу три пальца --
Ощущаю влагу меж ребер.
Перевод И.Лиснянской
43. Звездная баллада
1
-- Звезда, я тоскую!
Скажи, ты встречала
другую такую?
-- Я с нею тоскую.
-- Мне стало грустнее.
А та? А другая?
Что сделалось с нею?
-- Ей много труднее.
-- Гляжу со слезами,
как век я векую.
А та, за морями?
-- Умылась слезами.
В печали горючей молю: -- Дорогая,
откликнись, не мучай,
кто эта другая?!
И капля дрожит на небесной реснице:
-- Неужто и ты
не признала сестрицы?
Перевод Н.Ванханен
44. Медленный дождь
Дождь боязлив и беспомощен,
Словно ребенок больной,
Изнемогает, приблизившись
К почве земной.
Смолкли и ветер и дерево.
И в безупречной тиши
Дождь, словно плач неутешенной
Нежной души.
Небо, как сердце огромное,
В горе раскрытое вновь.
Это не дождь, это медленно
Падает кровь.
Люди в домах и не чувствуют
Горькой небесной беды,
Что с высоты опускается