Страница:
— Удивительное дело! Живет человек в Питере, кончил школу, институт и при всем том умудрился сохранить разум в девственной чистоте. Я бы даже сказала, в первобытной дремучести. Ты «Песню о Вещем Олеге» читал? О том, как предсказана ему была смерть от любимого коня?
— Читал, читал! — откликнулся из-под одеял Вадя:
— Александра Филипповна Кирхгоф, прозванная современниками «Александром Македонским» — по сходству имени и отчества, — предсказала Пушкину, что: во-первых, он вскоре получит деньги; во-вторых, ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, он прославится; в-четвертых, дважды будет отправлен в ссылку и, в-пятых, проживет долго, если на 37-м году жизни с ним не случится никакой беды от белой лошади, белой головы или белого человека. В тот же вечер Александр Сергеевич, возвратясь домой, обнаружил письмо от лицейского товарища — Корсакова, — который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Через несколько дней, в театре, Алексей Орлов принялся уговаривать Пушкина служить в конной гвардии. Как общеизвестно, Александр Сергеевич был дважды отправлен в ссылку и смертельно ранен Дантесом, белокурым, носившим белый мундир и имевшим, согласно полковой традиции, белую лошадь.
Французская предсказательница Мария Анна Аделаида Ленорман предсказала Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, что его повесят, — так оно и случилось. Берлинская хиромантка предсказала Николаю Ивановичу Бухарину, что его казнят, и через два десятилетия ее пророчество сбылось...
— Ты напрасно пыжишься, — попытался я урезонить Яну. — Не обращай внимания на Вадин выпендреж. После того, как ты предсказала вторжение фишфрогов, у него нет причин сомневаться...
— Между прочим, Дельфийский оракул не ответил Александру Македонскому! — прервал меня Вадя таким тоном, будто это ему пифии нанесли обиду, отказав в пророчестве.
— Предсказатель — не справочное бюро! Шарлатанов хватает и в науке! Только полный невежа может называть надувательством прогностику, являющуюся одним из методов познания окружающего мира! — окрысилась Яна. — Впрочем, как говорит моя мама, вольному воля: пусть себе! В конечном счете страдают не предсказатели, а те, кто им не верит!
— А как быть тем, кто верит, но не может получить ответа? — вкрадчиво поинтересовался я.
— Уж не думаешь ли ты, что я нарочно увиливаю, не желая отвечать на твой вопрос?
— Если ты, подобно дельфийским пифиям, не можешь ответить, то так и скажи. Не буду настаивать.
— В нашествии этом есть и хорошая сторона — американцам достанется больше, чем нам, — неожиданно заявил Вадя. — У нас из крупных городов только Питер находится на берегу моря. То есть Финского залива. А у них: Нью-Йорк, Филадельфия, Вашингтон и Лос-Анджелес. Даже к Чикаго акваноиды могут добраться водным путем — через пролив Святого Лаврентия. Если же брать в расчет более мелкие города...
— Дурак! Ой дурак! — возмущённо заквохтала Яна. — Под угрозой находится существование всего человечества, а ты все еще меришь старыми мерками!
— Так чего же тогда мы, по твоей милости, в Верболове отсиживаемся? Или ты себя частью человечества не считаешь? — спросил Вадя, умевший порой быть на удивление последовательным.
— Хотелось бы все-таки услышать прогноз на ближайшее будущее, — напомнил я. — Если у нас имеется возможность строить планы с его учетом, давайте отложим препирательства на потом, а сейчас хором попросим: «Елочка, зажгись!»
— Попросить нетрудно, да боюсь, толку с этого будет...
— Глупые вы, ребята, все-таки! — грустно сказала Яна. — Думаете, я сама не пыталась узнать, чем это вторжение кончится? Я вам про замочную скважину говорила? Так вот передо мной, образно выражаясь, тысяча замочных скважин. И, заглядывая в них, я вижу кусочки будущего. А иногда кусочки прошлого или настоящего, кусочки иных миров. Поверьте, это совсем не то же самое, что задать вопрос и услышать или увидеть ответ. Это совсем-совсем другое... А впрочем...
Яна сделала паузу, и я подумал, что каре ей идет больше, чем коса. Особенно после того, как я подровнял его явно не приспособленными для стрижки ножницами и Яна вымыла голову.
— Я могу показать тебе кое-что из того, что вижу сама. Зрелище любопытное. А главное, ты поймешь, почему я затрудняюсь дать прогноз на ближайшее будущее.
— А мне не можешь показать? — ревниво спросил Вадя.
— Не могу. Может, и с Толей опыт не получится. С тобой же и пытаться не стоит. Когда человек не хочет верить, ему можно разве что кино показывать. Броня крепка, тут даже у мамы руки бы опустились.
— Куда она, кстати, поехала? — поинтересовался я.
Мне было совершенно все равно, куда отправилась пережидать «конец света» Клавдия Парфеновна, но что-то связанное с ней меня беспокоило. Что-то этакое крутилось на периферии сознания...
— В Самару, — равнодушно ответила Яна. — Ну так что, хочешь с моей помощью заглянуть в грядущее или хотя бы по ту сторону повседневности?
— Послушай... А Клавдия Парфеновна могла увидеть то, что ей хотелось?
— Да, могла, — мгновение помедлив, подтвердила Яна. — Когда-нибудь и я смогу. Если доживу. Прогностике надо учиться так же, как любому другому ремеслу. Одного таланта тут мало. Не всякий имеющий абсолютный слух становится музыкантом. Так же как и художниками люди не рождаются, за редкими исключениями.
— Тогда она наверняка заглядывала в будущее и говорила тебе, чем кончится вторжение.
— В общих чертах — да. И я вам об этом тоже, по-моему, говорила. Фишфроги уберутся с Земли так же внезапно, как и появились.
— Первый раз слышу! — заявил Вадя, а я подумал, что если слова Яны о том, что «надобно отсидеться», следует понимать именно так, то да, говорила. Но я бы предпочел получить по этому поводу более расширенный ответ.
— Имейте, однако, в виду, что относительно одних событий — ну, например, вторжения фишфрогов — предсказания однозначны — они непременно произойдут. Такие события — редкость. Другие же следует назвать вероятностными. Они могут произойти. Или скорее всего произойдут при соблюдении некоторых условий. Так вот фишфроги скорее всего уберутся с Земли. А вот как скоро это произойдет, зависит от людей.
— Иными словами, как им накостыляем, так они и свалят! — удовлетворенно подытожил Вадя.
— Можно сказать и так, — нехотя согласилась Яна и выжидательно посмотрела на меня.
— Ты действительно можешь показать мне грядущее?
— Тени. Отсветы. Блики. Я ведь не волшебник, я только учусь.
— Звучит зловеще. Я бы на твоем месте поостерегся доверять ученику волшебника.
— Мне лично эта жертвенность ни к чему! Не больно-то хотелось тебе что-то показывать!
— Нет-нет, я правда хочу увидеть то, что ты готова мне показать! — выпалил я.
— В этом ты весь! — поддел меня паскудник Вадя. уловив в моих словах двусмысленность, а Яна сухо сказала:
— Выпей стакан водки и начнем.
— Хорошенькое начало! Этак я, пожалуй, тоже к вам присоединюсь! — вновь встрял Вадя.
— Тебе Немировы пить категорически запретили, — запротестовала Яна и, видя, что Вадя не собирается успокаиваться, пояснила: — Если ты такой грамотный, как прикидываешься, то должен знать, что пифии Дельфийского оракула прорицали под воздействием одурманивающих испарений. Возможно, вулканических газов, выходящих из расщелины скалы, на которой был построен храм Аполлона. В Додоне прорицательница Пелиада, прежде чем отвечать на вопросы, пила воду из протекавшего неподалеку «опьяняющего» источника. Я уж не говорю про кастанедовские мухоморные кактусы, о которых известно теперь каждому нюхающему «Момент» подростку. Чтобы ослабить контроль сознания, годится любая одурманивающая дрянь, хотя профессиональные предсказатели предпочитают использовать для этого методы медитации. В целях сбережения здоровья.
— В экстремальной ситуации стакан не повредит, но за руль я после него не сяду. Плавали — знаем: ни к чему хорошему это не приведет.
— Ладно, пей, не трави душу, — разрешил Вадя, после чего я отправился на кухню и выпил прописанный мне Яной стакан. Закурил и хотел уже было возвращаться, когда она, выйдя из нашей с Вадей комнаты, сказала, чтобы я устраивался в брезентовом кресле. Незачем, мол, мешать больному, которому нужен покой и сон.
— Лады, — сказал я, раскладывая кресло. — И как это мне в голову не приходило попросить Клавдию Парфеновну показать мне лики грядущего?
— Правильно сделал, что не просил. Ничего бы она тебе не показала, — утешила меня Яна, выуживая из оставленной мною на столе пачки сигарету. — Во-первых, сдерживать критичность и вмешательство разума не так-то просто. А, во-вторых, обучить прогностике можно любого. Вот только пользы от этого будет мало. Видеть будущее — то еще удовольствие. К тому же не стоит забывать, что обычные люди недолюбливают тех, кто обладает даром предвидения. Немецкий ученый — некто Солдан — подсчитал, что за несколько сотен лет, примерно с XII по XVIII век, в Европе было сожжено около десяти миллионов ведьм. Большая часть из них была виновна лишь в том, что умела заглядывать в будущее и брала на себя смелость предостерегать соотечественников о грядущих бедах. Вместо того чтобы подстелить соломку там, где предстоит упасть, предупрежденные доносили на своих благодетельниц — чисто человеческое свойство, отбившее у предсказателей желание помогать своим ближним.
Яна ткнула окурок в банку из-под морской капусты и засучила рукава свитера:
— Готов?
— Ну-у... Мог бы выпить еще стакан. И закусить.
— Понятно. Откинь голову и закрой глаза. Сядь поудобнее. — Она придвинула табуретку и уселась за моей спиной. — А теперь постарайся ни о чем не думать. Расслабься.
Она положила пальцы на мои виски:
— Представь, что вокруг плещут волны. Бесконечная водная гладь. А волны бегут одна за другой. Бегут, бегут, бегут. Из никуда в никуда. Из года в год, из века в век. Вечные темно-серые волны. Бегут, бегут, бегут...
...Погружаясь под воду, я не ощутил ни страха, ни изумления. Сиреневые воды омывали меня, а странные рыбы, приняв в свой хоровод, увлекали в мерцающий звездный сумрак, из которого вздымались царственно-розовые колонны города Хайле-Менжар. Он походил на гигантский подводный муравейник с тысячами арок и шпилей, поросших фосфоресцирующими водорослями. Мы спускались в него по пологой спирали, и постепенно я начал сознавать, что окружавшие меня рыбы с диковинными рукообразными плавниками были вовсе не рыбами, а музыка, звучавшая в моем мозгу, — вовсе не музыкой, а ментальной речью обитателей Хайле-Meнжара. Речью, которой я не понимал, что не мешало мне наслаждаться ее плавными, ласкающими внутренний слух переливами. А потом мы вплыли под арку и вместо зала оказались в цветнике, и диковинные цветы тоже пели. Выглядевшие как цветы ихантайли пели моим спутникам что-то бесконечно прекрасное, потому что рыболюди вдруг стали превращаться в огромные, пышноцветные букеты, и сам я каким-то образом начал менять форму, излучая радость и аромат...
...Это море было и впрямь винноцветным — красно-фиолетовым и густым. И небо над ним тоже было винноцветным — золотистым, насыщенным пузырьками шипучего, радостного газа. Парить в нем было одно удовольствие, и полупрозрачная сеть, которую мои рукокрылые товарищи влекли над винноцветным морем, быстро наполнялась гроздьями пенной радости. Вскипая на волнах, она срывалась с них и оседала на краях сети янтарными искрами, которые со временем должны были стать огромными губкоподобными созданиями, образующими основу летающих островов. Я помнил, что некогда жил уже в глубине подобного острова и сплетал из пронизывавших его лучей светила коконы для зарождающихся диосфен. Я пел им сладостную песню рождения, и ветры, дувшие с Феалийских гор, рассеивали Детей Рассвета по миру, где они, в зависимости от плотности ставшей им родной среды, становились медлительными эмбами, живущими наружу стагами, или воздушными намбу — зодчими летающих островов. Винноцветное небо переполняло меня, заставляя вспоминать все прошедшие циклы превращений, и радоваться, предвкушая новые, для которых мы с родичами собирали с макушек волн споры зрелой, рвущейся в полет жизни...
...Упершаяся в гиферное поле туча разродилась сотней молний, и стержни ненасытных уловителей выпили их до последней капли. Заводы семиолей не брезговали даровой энергией небес, будь то солнечное тепло и свет, ветер, молнии, дождь или снег. Ради того, чтобы поддерживать жизнедеятельность мегаполиса, занимавшего четверть материка, постоянно строились новые геотермические и аквахимические станции, и фронт работ муравье подобных сотрудников Седьмого Энергоцентра расширялся с каждым днем. Шестигранные, похожие на гигантские ледяные кристаллы, башни обслуживания Энергоцентра росли на глазах, и висячие сады поднимались вместе с ними, уступая нижние ярусы города производственным помещениям. Кабины нуль-переходников не справлялись с потоками горожан, и транспортная схема на моей рабочей стене мерцала предупреждающими лиловыми огоньками. Трое моих со-думников спроецировали на ней проектное предложение по созданию нового узла Т-связи и замерли с нацеленными в зенит усами, ожидая, когда я закончу ввод расчетов по его энергообеспечению. Новая туча подплыла к гиферному полю, и я завершил загрузку в анализатор последнего блока расчетов. Н-Оом протелепатировал, что информация собрана в полном объеме, и он посылает ходатайство о представлении проекта на рассмотрение Экспертной комиссии. Мои со-думники зашевелились, обмениваясь мнениями по поводу гиферного поля, которое не только позволило нам получить новый источник энергии, но и украсило панораму города чудесным зрелищем. Разумеется, можно было разряжать тучи более экономичным путем, но я вынужден был согласиться, что проявлять скаредность в этом случае было бы непозволительным расточительством. Расчеты расчетами, а красота, которую...
...Перед глазами поплыли клочья серого тумана, и трудно узнаваемый голос сказал:
— Нет, это все не то! Не то!
И начались видения вовсе отрывочные и бессвязные, из чреды которых мне запомнились три. Запомнились потому, что я понял, или мне показалось, что понял, их суть.
В первом случае я увидел гигантский цех, в котором монтировался странный самолет с неким подобием плавников и перевернутым хвостовым оперением. Где-то я уже видел рисунки субмарин, у которых то ли киль, то ли руль были расположены подобным образом, а рубка располагалась под днищем корабля, подобно гондоле дирижабля. К тому же на аппарате, принятом мною за самолет, были люки на крыше и симметричные вздутия по обеим сторонам от тупорылого, акульего носа. Вероятно, места расположения торпедных аппаратов...
Второй раз я увидел просторный бело-золотой зал с круглым столом, за которым сидели какие-то крайне брата перевидал, и всем одной посадки хватает! Добро бы кто полдня по лагерю погулял, так ведь нет! Сорок минут, от силы, час и — довольно. Стоило ради этого сюда из Первопрестольной лететь? А главное, репортажей я ваших все равно по телику не видел. За что же тогда вам денежки платят? Прогонные, суточные, командировочные, или какие у вас там?»
За молчание, хотел сказать я. За то что знаем, когда можно клюв разевать, а когда лучше помалкивать. Как рыба об лед. Но не сказал, потому что в этот момент взревел двигатель, завыли над головой винты, забились, как раненые птицы, палатки, поставленные близ вертолетной площадки. Мы нацепили шлемы, эмчеэсовский геликоптер пошел вверх, и Дина, обретя дар речи, спросила:
«Как же так, ребята? Ведь они тут хуже собак живут!..»
«Вот интересно! — прозвучал в наушниках голос Лехи. — Это вы у нас спрашиваете? Мы-то, что можем, делаем! Воду подвозим, палатки вон поставили. Солдаты ям выгребных накопали. Полевые кухни день и ночь работают. Но ведь пять миллионов беженцев! Ну пусть четыре с половиной! А ваш брат знай талдычит, что меры принимаются, и все вроде как тип-топ. Первые трудности позади, дальше будет легче».
«Но они ж там, как мухи мрут! Это настоящий рассадник болезней! Если эпидемия разразится, тут будет море трупов! Тиф, оспа, чума, холера — все что угодно может начаться! Два литра воды на день — это ж курам на смех! Да и эти-то два... »
«Заткни фонтан!» — велел вертолетчик и, мгновение помолчав, в красочных, но не литературных выражениях сообщил, что он думает лично о нас, нашем начальстве, МЧС, правительстве и стране, которая бросает своих граждан дохнуть от голода, холода и дизентерии в двадцать первом веке от рождества Христова.
Я хотел возразить, что виноваты во всем акваноиды, но решил не искушать судьбу и промолчал. Акваноиды, конечно, виноваты, однако, как верно заметил профессор Берестов, они — всего лишь лакмусовая бумажка, позволившая нам взглянуть на себя без розовых очков и понять, чего мы стоим. Понимают, впрочем, немногие, поскольку значительно удобнее свалить все беды на проклятых пришельцев, чем признать, что души наши обовшивели и более всего мы преуспели в умении закрывать глаза на собственные недостатки. И общество построили соответствующее нашим потребностям: низы ни за что не отвечают — да и не могут отвечать, ибо какой спрос с рабов, хотя бы и величающих себя гражданами? — а верхи заняты тем, что жрут всех и вся, не особенно заботясь о том, как половчее прикрыть эту великую жрачку правдоподобной ложью.
А ведь были у наших предков какие-то идеалы. Свобода, равенство, братство. Что-то они строили, не щадя жизней. Криво, коряво, кроваво, но строили. Так почему же все опять к обществу «кто кого съест» вернулось? И даже нашествие фишфрогов из-за жрачки этой кажется нереальным, пока не увидишь этот выморочный город вне города...
Вертолет развернулся над полосой перепаханной, изувеченной земли, отделявшей город беженцев от занятого фишфрогами Санкт-Петербурга. Я привычно поднял камеру, дабы запечатлеть похожие на макет коробки типовых многоэтажек, за которыми вилась темная лента Невы и, словно намалеванные на театральном заднике, сверкали золоченые купола Исаакия, Петропавловки и Адмиралтейства...
Поток спроецированных в мой мозг картин неожиданно иссяк, и я некоторое время сидел в полной прострации, из которой меня вывел Вадя, громко спросивший:
— Кажется, это из «калаша» лупят?
— Похоже на то, — согласился я, выбираясь из кресла, чтобы посмотреть, как себя чувствует Яна, никак не отреагировавшая на отдаленный треск автоматных очередей.
Выглядела она скверно, и я плеснул в ее стакан водки, рассудив, что пир во время чумы является не кощунством, а способом сгладить шероховатости бытия. Себе я тоже плеснул, чтобы разогнать остатки серого тумана, из-за которого все вокруг казалось обесцвеченным и обескровленным.
Можно ли было на основании вызванных Яной образов предположить, что Совет безопасности Земли собрался после того, как пришельцы покинули нашу планету? Нам с Яной хотелось думать, что можно, поэтому именно такой вывод мы и сделали. Вадя признал, что подобное умозаключение не лишено смысла, а строительство новых подлодок будет продиктовано желанием держать океанские глубины под контролем. Далее он предположил, что вторжение акваноидов принесет нам некоторую пользу, поскольку вместо космоса человечество бросится осваивать океаны. А это, на его взгляд, является более перспективным и выгодным делом, чем строительство орбитальных станций или поселений на Луне.
Мы с Яной не стали заострять внимание на третьей открывшейся нам безрадостной картине. Это мог быть фрагмент альтернативного будущего, в котором фишфрогов изгнать с Земли не удастся. В равной степени она могла принадлежать к магистральному направлению, и тогда из нее следовало, что пришельцы займут Питер и избавиться от них лихим кавалерийским наскоком не выйдет.
— Как только Ваде полегчает, надо драпать в глубь России, — сказала Яна, как о чем-то само собой разумеющемся.
— Нет уж, — сказал Вадя. — Вы бегите, куда хотите, а я останусь. Для меня и в Питере дела найдутся.
— В партизаны подашься?
— А хоть бы и так! — вызывающе ответствовал Вадя, услышав в Янином вопросе насмешку, хотя она не собиралась его задеть.
— Ну вот и ладушки. Поправишься чуток, и разбежимся, — миролюбиво сказал я, не делая попыток разубеждать Вадю. — Мне лично в город соваться незачем. Разумные люди оттуда улепетывают, документы у меня с собой, а книгами и сувенирами моими пусть фишфроги подавятся.
— Ты разве не хочешь взять с собой роман?
— Какой? — с изумлением уставился я на Яну.
— Который ты пишешь во внерабочее время!
— Но я не пишу роман.
— А что ты пишешь в свободное время?
— Ничего, кроме эсэмэсок.
— Странно, — с разочарованием сказала Яна.
— Не понял, чего тут странного. Зачем мне писать роман?
— Любой журналист, по-моему, мечтает стать писателем.
— Бред! Писательство — это или состояние души, или ремесло, которое ничем не лучше журналистики. Даже хуже, поскольку хуже оплачивается.
— А как насчет состояния души? — не унималась Яна.
За окнами начало смеркаться. Я поставил на печку чайник, подкинул несколько полешков, и тут Яна снова полезла мне в душу. Ни к месту и ни ко времени процитировав ницшевское двустрочие:
Интересы Клавдии Парфеновны были весьма разнообразны. В застекленных, сделанных на заказ шкафах стояли собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков, Библиотека мировой литературы, Большая советская энциклопедия, Медицинская энциклопедия, Толковая Библия, Талмуд, Коран в великолепной сине-зеленой, тисненной золотом обложке и тьма-тьмущая всевозможных словарей: морской, экономический, международного права; словарь атеиста и агронома, машиниста, слесаря-сантехника и младшего помощника старшего ассенизатора. Наряду с этим целый шкаф был отведен книгам, посвященным исключительно оккультным наукам. Книгам, о которых мне доводилось только слышать: о малоизвестных религиозных культах, о странных верованиях и еще более странных фактах, необъяснимых современной наукой. Наряду с альбомами, заполненными вырезками из газет и журналов, иметь которые пристало профессору с мировым именем, а не безвестной гадалке, я обнаружил у нее дореволюционное издание «Молота ведьм», «О демоническом» Синистрари, «Жития магов» Эвиапиуса, «О природе демонов» Анания, «Полет Сатаны» Стампы, «Слово о колдунах» Буже, а также рукопись некоего сочинения Олауса Магнуса в черном переплете из гладкой кожи — по словам Клавдии Парфеновны, человеческой. Мать Яны, явно гордясь своей коллекцией, показывала мне распечатки немецких, французских и английских книг, о существовании которых я даже не подозревал, то есть был абсолютно уверен, что они являются выдумкой мистически настроенных фантастов. Например, «Некрономикон» сумасшедшего араба Абдула Альхазреда, который, кстати сказать, неоднократно упоминается Лавкрафтом и Дарлетом, зловещий том «De Vermis Mysteriis» доктора Людвига Принна, ужасное сочинение графа д'Эрлетта «Cultes des Goules», проклятая книга фон Юнтца «Unaussprechlichen Kulten» и его же «Безымянные культы». Книга эта, между прочим, получила название «Черной» из-за ее мрачного содержания.
Как-то, набравшись наглости, я попросил у Клавдии Парфеновны почитать что-нибудь этакое, когда она демонстрировала мне отрывки жуткой «Книги Эйбона», пропитанные, по ее словам, ужасом «Пнакотические Рукописи», «Текст Р'лаи» и книгу почтенного Уорда Филлипса «Тауматургические Чудеса в Ново-Английском Ханаане». На что Клавдия Парфеновна, рассмеявшись, заверила меня, что пословица «Меньше будешь знать — крепче будешь спать» как нельзя более относится к знаниям, содержащимся в этих распечатках, о коих непосвященным в некоторые области человеческих знаний ведать противопоказано. Если то же самое она говорила Яне, нет ничего удивительного в том, что та перечитала всю ее библиотеку и приставала ко мне со своими дурацкими расспросами.
— Читал, читал! — откликнулся из-под одеял Вадя:
— Пушкин в пересказе Высоцкого? Чудными путями культура идет в массы! — саркастически ухмыльнулась Яна и продолжала: — А ведь Пушкин, в свой черед, пересказал старинную летопись, в которой говорилось, что волхв сделал свое пророчество за четыре года до смерти Олега. Но бог с ним, с Олегом! Древние египтяне обращались за предсказаниями к оракулу Амона в Фивах. Древние греки — к оракулам Аполлона в Дельфах и Зевса в Дидоне. Широкую известность получили античные вещуньи, называвшиеся сивиллами. Самой прославленной из них была Демофила, жившая в шестом веке до нашей эры в городе Кумы и прозванная Сивиллой Кумской. Так вот, не приходило тебе в голову, что древние оракулы пользовались заслуженной славой недаром? И если бы предсказания их ничего не стоили, люди бы к ним не обращались?
Злая гадюка кусила его
И принял он смерть от коня своего!
пробормотал Вадя, заметно приободрившийся после ухода Немировых и не желавший уступать в заведомо проигранном споре.
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой... —
— Александра Филипповна Кирхгоф, прозванная современниками «Александром Македонским» — по сходству имени и отчества, — предсказала Пушкину, что: во-первых, он вскоре получит деньги; во-вторых, ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, он прославится; в-четвертых, дважды будет отправлен в ссылку и, в-пятых, проживет долго, если на 37-м году жизни с ним не случится никакой беды от белой лошади, белой головы или белого человека. В тот же вечер Александр Сергеевич, возвратясь домой, обнаружил письмо от лицейского товарища — Корсакова, — который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Через несколько дней, в театре, Алексей Орлов принялся уговаривать Пушкина служить в конной гвардии. Как общеизвестно, Александр Сергеевич был дважды отправлен в ссылку и смертельно ранен Дантесом, белокурым, носившим белый мундир и имевшим, согласно полковой традиции, белую лошадь.
Французская предсказательница Мария Анна Аделаида Ленорман предсказала Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, что его повесят, — так оно и случилось. Берлинская хиромантка предсказала Николаю Ивановичу Бухарину, что его казнят, и через два десятилетия ее пророчество сбылось...
— Ты напрасно пыжишься, — попытался я урезонить Яну. — Не обращай внимания на Вадин выпендреж. После того, как ты предсказала вторжение фишфрогов, у него нет причин сомневаться...
— Между прочим, Дельфийский оракул не ответил Александру Македонскому! — прервал меня Вадя таким тоном, будто это ему пифии нанесли обиду, отказав в пророчестве.
— Предсказатель — не справочное бюро! Шарлатанов хватает и в науке! Только полный невежа может называть надувательством прогностику, являющуюся одним из методов познания окружающего мира! — окрысилась Яна. — Впрочем, как говорит моя мама, вольному воля: пусть себе! В конечном счете страдают не предсказатели, а те, кто им не верит!
— А как быть тем, кто верит, но не может получить ответа? — вкрадчиво поинтересовался я.
— Уж не думаешь ли ты, что я нарочно увиливаю, не желая отвечать на твой вопрос?
— Если ты, подобно дельфийским пифиям, не можешь ответить, то так и скажи. Не буду настаивать.
— В нашествии этом есть и хорошая сторона — американцам достанется больше, чем нам, — неожиданно заявил Вадя. — У нас из крупных городов только Питер находится на берегу моря. То есть Финского залива. А у них: Нью-Йорк, Филадельфия, Вашингтон и Лос-Анджелес. Даже к Чикаго акваноиды могут добраться водным путем — через пролив Святого Лаврентия. Если же брать в расчет более мелкие города...
— Дурак! Ой дурак! — возмущённо заквохтала Яна. — Под угрозой находится существование всего человечества, а ты все еще меришь старыми мерками!
— Так чего же тогда мы, по твоей милости, в Верболове отсиживаемся? Или ты себя частью человечества не считаешь? — спросил Вадя, умевший порой быть на удивление последовательным.
— Хотелось бы все-таки услышать прогноз на ближайшее будущее, — напомнил я. — Если у нас имеется возможность строить планы с его учетом, давайте отложим препирательства на потом, а сейчас хором попросим: «Елочка, зажгись!»
— Попросить нетрудно, да боюсь, толку с этого будет...
— Глупые вы, ребята, все-таки! — грустно сказала Яна. — Думаете, я сама не пыталась узнать, чем это вторжение кончится? Я вам про замочную скважину говорила? Так вот передо мной, образно выражаясь, тысяча замочных скважин. И, заглядывая в них, я вижу кусочки будущего. А иногда кусочки прошлого или настоящего, кусочки иных миров. Поверьте, это совсем не то же самое, что задать вопрос и услышать или увидеть ответ. Это совсем-совсем другое... А впрочем...
Яна сделала паузу, и я подумал, что каре ей идет больше, чем коса. Особенно после того, как я подровнял его явно не приспособленными для стрижки ножницами и Яна вымыла голову.
— Я могу показать тебе кое-что из того, что вижу сама. Зрелище любопытное. А главное, ты поймешь, почему я затрудняюсь дать прогноз на ближайшее будущее.
— А мне не можешь показать? — ревниво спросил Вадя.
— Не могу. Может, и с Толей опыт не получится. С тобой же и пытаться не стоит. Когда человек не хочет верить, ему можно разве что кино показывать. Броня крепка, тут даже у мамы руки бы опустились.
— Куда она, кстати, поехала? — поинтересовался я.
Мне было совершенно все равно, куда отправилась пережидать «конец света» Клавдия Парфеновна, но что-то связанное с ней меня беспокоило. Что-то этакое крутилось на периферии сознания...
— В Самару, — равнодушно ответила Яна. — Ну так что, хочешь с моей помощью заглянуть в грядущее или хотя бы по ту сторону повседневности?
— Послушай... А Клавдия Парфеновна могла увидеть то, что ей хотелось?
— Да, могла, — мгновение помедлив, подтвердила Яна. — Когда-нибудь и я смогу. Если доживу. Прогностике надо учиться так же, как любому другому ремеслу. Одного таланта тут мало. Не всякий имеющий абсолютный слух становится музыкантом. Так же как и художниками люди не рождаются, за редкими исключениями.
— Тогда она наверняка заглядывала в будущее и говорила тебе, чем кончится вторжение.
— В общих чертах — да. И я вам об этом тоже, по-моему, говорила. Фишфроги уберутся с Земли так же внезапно, как и появились.
— Первый раз слышу! — заявил Вадя, а я подумал, что если слова Яны о том, что «надобно отсидеться», следует понимать именно так, то да, говорила. Но я бы предпочел получить по этому поводу более расширенный ответ.
— Имейте, однако, в виду, что относительно одних событий — ну, например, вторжения фишфрогов — предсказания однозначны — они непременно произойдут. Такие события — редкость. Другие же следует назвать вероятностными. Они могут произойти. Или скорее всего произойдут при соблюдении некоторых условий. Так вот фишфроги скорее всего уберутся с Земли. А вот как скоро это произойдет, зависит от людей.
— Иными словами, как им накостыляем, так они и свалят! — удовлетворенно подытожил Вадя.
— Можно сказать и так, — нехотя согласилась Яна и выжидательно посмотрела на меня.
— Ты действительно можешь показать мне грядущее?
— Тени. Отсветы. Блики. Я ведь не волшебник, я только учусь.
— Звучит зловеще. Я бы на твоем месте поостерегся доверять ученику волшебника.
— Не могу праздновать труса после того, как Яна доверила мне подровнять ее каре, — сказал я, делая отчаянное — скорее всего придурочное! — лицо, на что Яна ответствовала, брезгливо скривив сочные, алые губы, которым не нужна была никакая помада:
Сделать хотел утюг —
Слон получился вдруг.
Крылья, как у пчелы,
Вместо ушей — цветы.
— Мне лично эта жертвенность ни к чему! Не больно-то хотелось тебе что-то показывать!
— Нет-нет, я правда хочу увидеть то, что ты готова мне показать! — выпалил я.
— В этом ты весь! — поддел меня паскудник Вадя. уловив в моих словах двусмысленность, а Яна сухо сказала:
— Выпей стакан водки и начнем.
— Хорошенькое начало! Этак я, пожалуй, тоже к вам присоединюсь! — вновь встрял Вадя.
— Тебе Немировы пить категорически запретили, — запротестовала Яна и, видя, что Вадя не собирается успокаиваться, пояснила: — Если ты такой грамотный, как прикидываешься, то должен знать, что пифии Дельфийского оракула прорицали под воздействием одурманивающих испарений. Возможно, вулканических газов, выходящих из расщелины скалы, на которой был построен храм Аполлона. В Додоне прорицательница Пелиада, прежде чем отвечать на вопросы, пила воду из протекавшего неподалеку «опьяняющего» источника. Я уж не говорю про кастанедовские мухоморные кактусы, о которых известно теперь каждому нюхающему «Момент» подростку. Чтобы ослабить контроль сознания, годится любая одурманивающая дрянь, хотя профессиональные предсказатели предпочитают использовать для этого методы медитации. В целях сбережения здоровья.
— В экстремальной ситуации стакан не повредит, но за руль я после него не сяду. Плавали — знаем: ни к чему хорошему это не приведет.
— Ладно, пей, не трави душу, — разрешил Вадя, после чего я отправился на кухню и выпил прописанный мне Яной стакан. Закурил и хотел уже было возвращаться, когда она, выйдя из нашей с Вадей комнаты, сказала, чтобы я устраивался в брезентовом кресле. Незачем, мол, мешать больному, которому нужен покой и сон.
— Лады, — сказал я, раскладывая кресло. — И как это мне в голову не приходило попросить Клавдию Парфеновну показать мне лики грядущего?
— Правильно сделал, что не просил. Ничего бы она тебе не показала, — утешила меня Яна, выуживая из оставленной мною на столе пачки сигарету. — Во-первых, сдерживать критичность и вмешательство разума не так-то просто. А, во-вторых, обучить прогностике можно любого. Вот только пользы от этого будет мало. Видеть будущее — то еще удовольствие. К тому же не стоит забывать, что обычные люди недолюбливают тех, кто обладает даром предвидения. Немецкий ученый — некто Солдан — подсчитал, что за несколько сотен лет, примерно с XII по XVIII век, в Европе было сожжено около десяти миллионов ведьм. Большая часть из них была виновна лишь в том, что умела заглядывать в будущее и брала на себя смелость предостерегать соотечественников о грядущих бедах. Вместо того чтобы подстелить соломку там, где предстоит упасть, предупрежденные доносили на своих благодетельниц — чисто человеческое свойство, отбившее у предсказателей желание помогать своим ближним.
Яна ткнула окурок в банку из-под морской капусты и засучила рукава свитера:
— Готов?
— Ну-у... Мог бы выпить еще стакан. И закусить.
— Понятно. Откинь голову и закрой глаза. Сядь поудобнее. — Она придвинула табуретку и уселась за моей спиной. — А теперь постарайся ни о чем не думать. Расслабься.
Она положила пальцы на мои виски:
— Представь, что вокруг плещут волны. Бесконечная водная гладь. А волны бегут одна за другой. Бегут, бегут, бегут. Из никуда в никуда. Из года в год, из века в век. Вечные темно-серые волны. Бегут, бегут, бегут...
...Погружаясь под воду, я не ощутил ни страха, ни изумления. Сиреневые воды омывали меня, а странные рыбы, приняв в свой хоровод, увлекали в мерцающий звездный сумрак, из которого вздымались царственно-розовые колонны города Хайле-Менжар. Он походил на гигантский подводный муравейник с тысячами арок и шпилей, поросших фосфоресцирующими водорослями. Мы спускались в него по пологой спирали, и постепенно я начал сознавать, что окружавшие меня рыбы с диковинными рукообразными плавниками были вовсе не рыбами, а музыка, звучавшая в моем мозгу, — вовсе не музыкой, а ментальной речью обитателей Хайле-Meнжара. Речью, которой я не понимал, что не мешало мне наслаждаться ее плавными, ласкающими внутренний слух переливами. А потом мы вплыли под арку и вместо зала оказались в цветнике, и диковинные цветы тоже пели. Выглядевшие как цветы ихантайли пели моим спутникам что-то бесконечно прекрасное, потому что рыболюди вдруг стали превращаться в огромные, пышноцветные букеты, и сам я каким-то образом начал менять форму, излучая радость и аромат...
...Это море было и впрямь винноцветным — красно-фиолетовым и густым. И небо над ним тоже было винноцветным — золотистым, насыщенным пузырьками шипучего, радостного газа. Парить в нем было одно удовольствие, и полупрозрачная сеть, которую мои рукокрылые товарищи влекли над винноцветным морем, быстро наполнялась гроздьями пенной радости. Вскипая на волнах, она срывалась с них и оседала на краях сети янтарными искрами, которые со временем должны были стать огромными губкоподобными созданиями, образующими основу летающих островов. Я помнил, что некогда жил уже в глубине подобного острова и сплетал из пронизывавших его лучей светила коконы для зарождающихся диосфен. Я пел им сладостную песню рождения, и ветры, дувшие с Феалийских гор, рассеивали Детей Рассвета по миру, где они, в зависимости от плотности ставшей им родной среды, становились медлительными эмбами, живущими наружу стагами, или воздушными намбу — зодчими летающих островов. Винноцветное небо переполняло меня, заставляя вспоминать все прошедшие циклы превращений, и радоваться, предвкушая новые, для которых мы с родичами собирали с макушек волн споры зрелой, рвущейся в полет жизни...
...Упершаяся в гиферное поле туча разродилась сотней молний, и стержни ненасытных уловителей выпили их до последней капли. Заводы семиолей не брезговали даровой энергией небес, будь то солнечное тепло и свет, ветер, молнии, дождь или снег. Ради того, чтобы поддерживать жизнедеятельность мегаполиса, занимавшего четверть материка, постоянно строились новые геотермические и аквахимические станции, и фронт работ муравье подобных сотрудников Седьмого Энергоцентра расширялся с каждым днем. Шестигранные, похожие на гигантские ледяные кристаллы, башни обслуживания Энергоцентра росли на глазах, и висячие сады поднимались вместе с ними, уступая нижние ярусы города производственным помещениям. Кабины нуль-переходников не справлялись с потоками горожан, и транспортная схема на моей рабочей стене мерцала предупреждающими лиловыми огоньками. Трое моих со-думников спроецировали на ней проектное предложение по созданию нового узла Т-связи и замерли с нацеленными в зенит усами, ожидая, когда я закончу ввод расчетов по его энергообеспечению. Новая туча подплыла к гиферному полю, и я завершил загрузку в анализатор последнего блока расчетов. Н-Оом протелепатировал, что информация собрана в полном объеме, и он посылает ходатайство о представлении проекта на рассмотрение Экспертной комиссии. Мои со-думники зашевелились, обмениваясь мнениями по поводу гиферного поля, которое не только позволило нам получить новый источник энергии, но и украсило панораму города чудесным зрелищем. Разумеется, можно было разряжать тучи более экономичным путем, но я вынужден был согласиться, что проявлять скаредность в этом случае было бы непозволительным расточительством. Расчеты расчетами, а красота, которую...
...Перед глазами поплыли клочья серого тумана, и трудно узнаваемый голос сказал:
— Нет, это все не то! Не то!
И начались видения вовсе отрывочные и бессвязные, из чреды которых мне запомнились три. Запомнились потому, что я понял, или мне показалось, что понял, их суть.
В первом случае я увидел гигантский цех, в котором монтировался странный самолет с неким подобием плавников и перевернутым хвостовым оперением. Где-то я уже видел рисунки субмарин, у которых то ли киль, то ли руль были расположены подобным образом, а рубка располагалась под днищем корабля, подобно гондоле дирижабля. К тому же на аппарате, принятом мною за самолет, были люки на крыше и симметричные вздутия по обеим сторонам от тупорылого, акульего носа. Вероятно, места расположения торпедных аппаратов...
Второй раз я увидел просторный бело-золотой зал с круглым столом, за которым сидели какие-то крайне брата перевидал, и всем одной посадки хватает! Добро бы кто полдня по лагерю погулял, так ведь нет! Сорок минут, от силы, час и — довольно. Стоило ради этого сюда из Первопрестольной лететь? А главное, репортажей я ваших все равно по телику не видел. За что же тогда вам денежки платят? Прогонные, суточные, командировочные, или какие у вас там?»
За молчание, хотел сказать я. За то что знаем, когда можно клюв разевать, а когда лучше помалкивать. Как рыба об лед. Но не сказал, потому что в этот момент взревел двигатель, завыли над головой винты, забились, как раненые птицы, палатки, поставленные близ вертолетной площадки. Мы нацепили шлемы, эмчеэсовский геликоптер пошел вверх, и Дина, обретя дар речи, спросила:
«Как же так, ребята? Ведь они тут хуже собак живут!..»
«Вот интересно! — прозвучал в наушниках голос Лехи. — Это вы у нас спрашиваете? Мы-то, что можем, делаем! Воду подвозим, палатки вон поставили. Солдаты ям выгребных накопали. Полевые кухни день и ночь работают. Но ведь пять миллионов беженцев! Ну пусть четыре с половиной! А ваш брат знай талдычит, что меры принимаются, и все вроде как тип-топ. Первые трудности позади, дальше будет легче».
«Но они ж там, как мухи мрут! Это настоящий рассадник болезней! Если эпидемия разразится, тут будет море трупов! Тиф, оспа, чума, холера — все что угодно может начаться! Два литра воды на день — это ж курам на смех! Да и эти-то два... »
«Заткни фонтан!» — велел вертолетчик и, мгновение помолчав, в красочных, но не литературных выражениях сообщил, что он думает лично о нас, нашем начальстве, МЧС, правительстве и стране, которая бросает своих граждан дохнуть от голода, холода и дизентерии в двадцать первом веке от рождества Христова.
Я хотел возразить, что виноваты во всем акваноиды, но решил не искушать судьбу и промолчал. Акваноиды, конечно, виноваты, однако, как верно заметил профессор Берестов, они — всего лишь лакмусовая бумажка, позволившая нам взглянуть на себя без розовых очков и понять, чего мы стоим. Понимают, впрочем, немногие, поскольку значительно удобнее свалить все беды на проклятых пришельцев, чем признать, что души наши обовшивели и более всего мы преуспели в умении закрывать глаза на собственные недостатки. И общество построили соответствующее нашим потребностям: низы ни за что не отвечают — да и не могут отвечать, ибо какой спрос с рабов, хотя бы и величающих себя гражданами? — а верхи заняты тем, что жрут всех и вся, не особенно заботясь о том, как половчее прикрыть эту великую жрачку правдоподобной ложью.
А ведь были у наших предков какие-то идеалы. Свобода, равенство, братство. Что-то они строили, не щадя жизней. Криво, коряво, кроваво, но строили. Так почему же все опять к обществу «кто кого съест» вернулось? И даже нашествие фишфрогов из-за жрачки этой кажется нереальным, пока не увидишь этот выморочный город вне города...
Вертолет развернулся над полосой перепаханной, изувеченной земли, отделявшей город беженцев от занятого фишфрогами Санкт-Петербурга. Я привычно поднял камеру, дабы запечатлеть похожие на макет коробки типовых многоэтажек, за которыми вилась темная лента Невы и, словно намалеванные на театральном заднике, сверкали золоченые купола Исаакия, Петропавловки и Адмиралтейства...
Поток спроецированных в мой мозг картин неожиданно иссяк, и я некоторое время сидел в полной прострации, из которой меня вывел Вадя, громко спросивший:
— Кажется, это из «калаша» лупят?
— Похоже на то, — согласился я, выбираясь из кресла, чтобы посмотреть, как себя чувствует Яна, никак не отреагировавшая на отдаленный треск автоматных очередей.
Выглядела она скверно, и я плеснул в ее стакан водки, рассудив, что пир во время чумы является не кощунством, а способом сгладить шероховатости бытия. Себе я тоже плеснул, чтобы разогнать остатки серого тумана, из-за которого все вокруг казалось обесцвеченным и обескровленным.
* * *
Можно ли было на основании вызванных Яной образов предположить, что Совет безопасности Земли собрался после того, как пришельцы покинули нашу планету? Нам с Яной хотелось думать, что можно, поэтому именно такой вывод мы и сделали. Вадя признал, что подобное умозаключение не лишено смысла, а строительство новых подлодок будет продиктовано желанием держать океанские глубины под контролем. Далее он предположил, что вторжение акваноидов принесет нам некоторую пользу, поскольку вместо космоса человечество бросится осваивать океаны. А это, на его взгляд, является более перспективным и выгодным делом, чем строительство орбитальных станций или поселений на Луне.
Мы с Яной не стали заострять внимание на третьей открывшейся нам безрадостной картине. Это мог быть фрагмент альтернативного будущего, в котором фишфрогов изгнать с Земли не удастся. В равной степени она могла принадлежать к магистральному направлению, и тогда из нее следовало, что пришельцы займут Питер и избавиться от них лихим кавалерийским наскоком не выйдет.
— Как только Ваде полегчает, надо драпать в глубь России, — сказала Яна, как о чем-то само собой разумеющемся.
— Нет уж, — сказал Вадя. — Вы бегите, куда хотите, а я останусь. Для меня и в Питере дела найдутся.
— В партизаны подашься?
— А хоть бы и так! — вызывающе ответствовал Вадя, услышав в Янином вопросе насмешку, хотя она не собиралась его задеть.
— Ну вот и ладушки. Поправишься чуток, и разбежимся, — миролюбиво сказал я, не делая попыток разубеждать Вадю. — Мне лично в город соваться незачем. Разумные люди оттуда улепетывают, документы у меня с собой, а книгами и сувенирами моими пусть фишфроги подавятся.
— Ты разве не хочешь взять с собой роман?
— Какой? — с изумлением уставился я на Яну.
— Который ты пишешь во внерабочее время!
— Но я не пишу роман.
— А что ты пишешь в свободное время?
— Ничего, кроме эсэмэсок.
— Странно, — с разочарованием сказала Яна.
— Не понял, чего тут странного. Зачем мне писать роман?
— Любой журналист, по-моему, мечтает стать писателем.
— Бред! Писательство — это или состояние души, или ремесло, которое ничем не лучше журналистики. Даже хуже, поскольку хуже оплачивается.
— А как насчет состояния души? — не унималась Яна.
немузыкально пропел Вадя и пояснил: — Кипелов. «Ария». А теперь ступайте-ка, ребята, на кухню, что-то у меня глаза закрываются.
Кто ты? За душой моей явилась
Только нет души, —
За окнами начало смеркаться. Я поставил на печку чайник, подкинул несколько полешков, и тут Яна снова полезла мне в душу. Ни к месту и ни ко времени процитировав ницшевское двустрочие:
Она изрядно меня разозлила. И я уже готов был дать достойный отпор юной велосипедистке, вздумавшей наезжать на «КамАЗ», когда на память мне пришли огромные книжные шкафы ее матери, до известной степени объяснявшие интерес дерзкой отроковицы к печатному слову.
Ты, обезьянка бога своего,
довольствуешься быть всего лишь обезьянкой?
Интересы Клавдии Парфеновны были весьма разнообразны. В застекленных, сделанных на заказ шкафах стояли собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков, Библиотека мировой литературы, Большая советская энциклопедия, Медицинская энциклопедия, Толковая Библия, Талмуд, Коран в великолепной сине-зеленой, тисненной золотом обложке и тьма-тьмущая всевозможных словарей: морской, экономический, международного права; словарь атеиста и агронома, машиниста, слесаря-сантехника и младшего помощника старшего ассенизатора. Наряду с этим целый шкаф был отведен книгам, посвященным исключительно оккультным наукам. Книгам, о которых мне доводилось только слышать: о малоизвестных религиозных культах, о странных верованиях и еще более странных фактах, необъяснимых современной наукой. Наряду с альбомами, заполненными вырезками из газет и журналов, иметь которые пристало профессору с мировым именем, а не безвестной гадалке, я обнаружил у нее дореволюционное издание «Молота ведьм», «О демоническом» Синистрари, «Жития магов» Эвиапиуса, «О природе демонов» Анания, «Полет Сатаны» Стампы, «Слово о колдунах» Буже, а также рукопись некоего сочинения Олауса Магнуса в черном переплете из гладкой кожи — по словам Клавдии Парфеновны, человеческой. Мать Яны, явно гордясь своей коллекцией, показывала мне распечатки немецких, французских и английских книг, о существовании которых я даже не подозревал, то есть был абсолютно уверен, что они являются выдумкой мистически настроенных фантастов. Например, «Некрономикон» сумасшедшего араба Абдула Альхазреда, который, кстати сказать, неоднократно упоминается Лавкрафтом и Дарлетом, зловещий том «De Vermis Mysteriis» доктора Людвига Принна, ужасное сочинение графа д'Эрлетта «Cultes des Goules», проклятая книга фон Юнтца «Unaussprechlichen Kulten» и его же «Безымянные культы». Книга эта, между прочим, получила название «Черной» из-за ее мрачного содержания.
Как-то, набравшись наглости, я попросил у Клавдии Парфеновны почитать что-нибудь этакое, когда она демонстрировала мне отрывки жуткой «Книги Эйбона», пропитанные, по ее словам, ужасом «Пнакотические Рукописи», «Текст Р'лаи» и книгу почтенного Уорда Филлипса «Тауматургические Чудеса в Ново-Английском Ханаане». На что Клавдия Парфеновна, рассмеявшись, заверила меня, что пословица «Меньше будешь знать — крепче будешь спать» как нельзя более относится к знаниям, содержащимся в этих распечатках, о коих непосвященным в некоторые области человеческих знаний ведать противопоказано. Если то же самое она говорила Яне, нет ничего удивительного в том, что та перечитала всю ее библиотеку и приставала ко мне со своими дурацкими расспросами.