Страница:
– Мама, отчего ты все время такая грустная? Все плачешь и плачешь, как будто беда какая стряслась? – спросила Узитави, не в силах больше смотреть на понурый вид Нумии. Та не ответила, и девочка, устав молчать, продолжала: – Смотри, мы сделали за эти дни все, как ты хотела. Засеяли эту часть огорода пескойей и, если Наам не прогневается на нас, уберем хороший урожай. Отцу не в чем будет упрекнуть тебя, и он не возьмет в дом вторую жену. Так чего же ты плачешь?
Нумия вновь не ответила, подумав, что если ее заклятия не помогут, то Мараква отыщет еще девяносто девять причин, чтобы пригласить на супружеское ложе не ее, а Джузи. И Гани, и Мдото, высоко ценящие его мужество, не откажут ему, не зря же вождь включил ее мужа в число четырех десятков лучших воинов, отправившихся с ним к святилищу Наама.
– Ну полно, мама! Сколько можно плакать? Если отец возьмет вторую жену, почему бы тебе не найти себе тоже какого-нибудь мужчину?
На этот раз Нумия, не в силах скрыть удивления, подняла заплаканные глаза на дочь. Неужели это говорит ее маленькая Узитави? Впрочем, не такая уж и маленькая: двенадцать лет для девочек мибу – возраст, близкий к замужеству. Интересно, понимает ли она, что говорит, или просто повторяет услышанное от соседок?
– Тави, разве ты не знаешь, что я люблю твоего отца? Разве ты не знаешь, что любить мужчину, если он не твой муж, плохо? Почему же ты советуешь мне завести любовника? Или я кажусь тебе скверной женщиной?
– Ну что ты, мамочка! Нет конечно! Но если отец может взять вторую жену, почему бы тебе не взять себе второго мужа? Вот ведь женщины пепонго имеют по несколько мужей!
– Фу! Нашла с кем сравнивать! Они же братья обезьян! У них все не как у людей! – возмутилась Нумия. – Их мужчины не могут сделать своих женщин счастливыми, они слишком слабы, и потому тем приходится иметь нескольких мужей. Но люди, настоящие люди, так себя не ведут. – Говоря это, Нумия вспомнила, что уже думала завести себе любовника в отместку Маракве и вынуждена была отказаться от этой мысли. У нее уже был опыт с Вебой и слишком памятен до сих пор его изумленный и озадаченный вид…
– Мама, все говорят, что ты красавица, так почему же отец хочет взять в наш дом эту дохлячку Джузи? Я не понимаю, неужели у него нету глаз или у мужчин они устроены как-то по-другому, чем у нас? – продолжала настаивать Узитави.
– Знаешь что? Пойдем-ка домой. Сегодня мы хорошо потрудились, а дома у меня еще есть кое-какие дела. – Нумия глотнула воды из тыквенной фляги и передала ее дочери. – Мужчины – странные существа. Им трудно угодить. Ну, бери мотыгу и пошли.
– Значит, ты чем-то не угодила отцу? А чем? Я слышала, старая Цемба говорила тебе, что ты не умеешь его любить. Но ведь она ошибалась, верно?
– Тави! Зачем тебе понадобилось следить за мной и подслушивать, что говорит эта выжившая из ума старуха? – спросила Нумия, чувствуя, как к щекам ее приливает кровь.
– Ты не ответила мне! – с упреком сказала Узитави. – Разве любить можно уметь и не уметь? Я видела, как любят друг друга свиньи, буйволы и люди. У людей получается лучше, они могут это делать сидя, стоя и лежа, как им вздумается, но разве этому надо учиться?
– О Всевидящий и Всемогущий!.. – воскликнула Нумия в гневе и тут же поняла, что сердиться не на что, дочь задала вопрос, над которым и сама она не раз в последнее время думала. Ей тоже раньше казалось, что учиться тут нечему, все должно получаться само собой, как получается у свиней, буйволов, птиц, рыб и других животных. Но раньше она как-то не интересовалась, испытывают ли при этом свиньи, рыбы и птицы удовольствие. Впрочем, даже если испытывают, это еще ничего не доказывает, люди-то ведь устроены по-другому. Где, например, видано, чтобы тигры пахали землю и засевали поля, а черепахи ловили рыбу сетями? Самой ей пришлось долго учиться, прежде чем изготовленные ею из волокон тарговой пальмы ткани стали такими же мягкими и прочными, как у ее матери. Она с детства училась сеять и убирать урожай, стряпать, шить и выполнять другие работы по дому. Мараква и остальные мужчины с малых лет учились владеть оружием, стрелять из духовых трубок-кванге, читать следы зверей, изучать их повадки. Но никто не обучается любви! А ведь знай она о кое-каких особенностях своего тела и характера раньше, быть может, и смогла бы сделать так, чтобы Мараква и думать не стал о какой-то там Джузи. Однако сказать все это дочери Нумия не решилась и была искренне благодарна ей за то, что она не продолжает свои расспросы.
А Узитави, внезапно испугавшись, что еще больше расстроила и без того опечаленную мать, думала о странном поведении взрослых, которые готовы нескончаемо долго говорить о чем угодно и лишь о главном хранят упорное молчание. Мужчины, например, с радостью и охотой могут перечислять различные способы, позволяющие ранить, а то и убить таких же или почти таких же, как они сами, людей, но им почему-то кажется неприличным обсуждать, как сделать счастливыми своих жен. Послушать их, так они день и ночь только и делают, что сражаются, а любят своих жен раз в год, тогда как на самом-то деле все происходит совсем наоборот. Женщины тоже ничем не лучше, они…
Но додумать про женщин Узитави не удалось, поскольку как раз в этот момент они с матерью, перейдя Желтый ручей, поднялись на вершину холма, с которой Катика была видна как на ладони.
– Что это? – Глаза девочки округлились от удивления. – Зачем они жгут дома?
– Пепонго! – в ужасе выдохнула Нумия, инстинктивно обняв дочь за плечи и прижимая к себе. Охваченные недоумением и страхом, они оцепенело смотрели на поднимающиеся к небу столбы дыма, не в силах понять, как могло случиться, что проклятые карлики добрались до их селения. Этого не должно было, не могло произойти, ведь когда они покидали Катику, в ней было полно воинов! Не погибли же они все! И из селения не могли уйти, потому что мальчишки еще не успели пригнать скот с дальних пастбищ! А без скота-то уж никто, ясное дело, не уйдет, да и зачем уходить, если всегда они этих карликов прогоняли!..
Они видели, как из дыма и пламени выскакивают крохотные фигурки, но разглядеть, кто это – мибу или пепонго, – было невозможно, и Нумия, увлекая за собой дочь, сделала несколько шагов вперед по утоптанной, хоженой-перехоженой тропинке.
– Погоди, мама… Постой, куда ты?
– Там остался Тартунг и Мбизу… Мбизу должен пригнать буйволов в Катику… – ответила Нумия, снимая свои руки с плеч дочери.
– Если Мбизу увидит дым, он догадается, что в селение идти нельзя. Ты помнишь, отец, перед тем как отправиться к святилищу Наама, говорил, что в случае опасности мы всегда сможем укрыться в долине Бенгри. Я тогда не поняла его, не поняла, о какой опасности он говорит… А Мбизу… Мбизу уже большой парень и, наверно, тоже запомнил…
– Запомнил. Наверно. – Нумия стиснула руки, не в состоянии оторвать взгляд от горящего селения. – Я не так беспокоюсь за него, как за Тартунга и твою бабушку. Она-то про Бенгри не знает и от своих поросят шагу не ступит.
– Если пепонго ворвались в Катику, они могли спрятаться в погреб…
– Вот что, – неожиданно решившись, Нумия подняла оброненную мотыгу, – ступай вверх по Желтому ручью, там ты наверняка встретишь кого-нибудь из посланных за скотом ребят, а если повезет, так и Мбизу отыщешь. Передай им слова отца и иди вместе с ними к верхнему селению, а оттуда в Бенгри. Если тебя не послушают, пробирайся к Солнечным Столбам одна.
– А ты? Я пойду с тобой!
– Ты сделаешь так, как я сказала! – строго прикрикнула Нумия на дочь. – Я не могу оставить Тартунга и свою мать! Тебе же в Катику идти совершенно ни к чему!
При мысли о старой и сварливой, но горячо любившей ее бабке и пятилетнем братишке, мечущихся, быть может, сейчас по горящему селению, на глаза Узитави навернулись слезы.
– Я пойду с тобой! Я не хочу идти в горы! Возьми меня, я тебе пригожусь, вот увидишь!..
– Не реви! – одернула дочь Нумия. – Это еще никому не приносило пользы. И не вздумай идти за мной. Ты будешь мне обузой. – Она притянула Узитави к груди, потом оттолкнула и, вскинув мотыгу на плечо, торопливо начала спускаться с холма.
Некоторое время девочка смотрела ей в спину, едва сдерживая желание броситься следом за матерью. Затем ладная фигурка Нумии скрылась в небольшой роще, и Узитави, вытерев глаза, повернулась и поплелась к Желтому ручью.
6
Нумия вновь не ответила, подумав, что если ее заклятия не помогут, то Мараква отыщет еще девяносто девять причин, чтобы пригласить на супружеское ложе не ее, а Джузи. И Гани, и Мдото, высоко ценящие его мужество, не откажут ему, не зря же вождь включил ее мужа в число четырех десятков лучших воинов, отправившихся с ним к святилищу Наама.
– Ну полно, мама! Сколько можно плакать? Если отец возьмет вторую жену, почему бы тебе не найти себе тоже какого-нибудь мужчину?
На этот раз Нумия, не в силах скрыть удивления, подняла заплаканные глаза на дочь. Неужели это говорит ее маленькая Узитави? Впрочем, не такая уж и маленькая: двенадцать лет для девочек мибу – возраст, близкий к замужеству. Интересно, понимает ли она, что говорит, или просто повторяет услышанное от соседок?
– Тави, разве ты не знаешь, что я люблю твоего отца? Разве ты не знаешь, что любить мужчину, если он не твой муж, плохо? Почему же ты советуешь мне завести любовника? Или я кажусь тебе скверной женщиной?
– Ну что ты, мамочка! Нет конечно! Но если отец может взять вторую жену, почему бы тебе не взять себе второго мужа? Вот ведь женщины пепонго имеют по несколько мужей!
– Фу! Нашла с кем сравнивать! Они же братья обезьян! У них все не как у людей! – возмутилась Нумия. – Их мужчины не могут сделать своих женщин счастливыми, они слишком слабы, и потому тем приходится иметь нескольких мужей. Но люди, настоящие люди, так себя не ведут. – Говоря это, Нумия вспомнила, что уже думала завести себе любовника в отместку Маракве и вынуждена была отказаться от этой мысли. У нее уже был опыт с Вебой и слишком памятен до сих пор его изумленный и озадаченный вид…
– Мама, все говорят, что ты красавица, так почему же отец хочет взять в наш дом эту дохлячку Джузи? Я не понимаю, неужели у него нету глаз или у мужчин они устроены как-то по-другому, чем у нас? – продолжала настаивать Узитави.
– Знаешь что? Пойдем-ка домой. Сегодня мы хорошо потрудились, а дома у меня еще есть кое-какие дела. – Нумия глотнула воды из тыквенной фляги и передала ее дочери. – Мужчины – странные существа. Им трудно угодить. Ну, бери мотыгу и пошли.
– Значит, ты чем-то не угодила отцу? А чем? Я слышала, старая Цемба говорила тебе, что ты не умеешь его любить. Но ведь она ошибалась, верно?
– Тави! Зачем тебе понадобилось следить за мной и подслушивать, что говорит эта выжившая из ума старуха? – спросила Нумия, чувствуя, как к щекам ее приливает кровь.
– Ты не ответила мне! – с упреком сказала Узитави. – Разве любить можно уметь и не уметь? Я видела, как любят друг друга свиньи, буйволы и люди. У людей получается лучше, они могут это делать сидя, стоя и лежа, как им вздумается, но разве этому надо учиться?
– О Всевидящий и Всемогущий!.. – воскликнула Нумия в гневе и тут же поняла, что сердиться не на что, дочь задала вопрос, над которым и сама она не раз в последнее время думала. Ей тоже раньше казалось, что учиться тут нечему, все должно получаться само собой, как получается у свиней, буйволов, птиц, рыб и других животных. Но раньше она как-то не интересовалась, испытывают ли при этом свиньи, рыбы и птицы удовольствие. Впрочем, даже если испытывают, это еще ничего не доказывает, люди-то ведь устроены по-другому. Где, например, видано, чтобы тигры пахали землю и засевали поля, а черепахи ловили рыбу сетями? Самой ей пришлось долго учиться, прежде чем изготовленные ею из волокон тарговой пальмы ткани стали такими же мягкими и прочными, как у ее матери. Она с детства училась сеять и убирать урожай, стряпать, шить и выполнять другие работы по дому. Мараква и остальные мужчины с малых лет учились владеть оружием, стрелять из духовых трубок-кванге, читать следы зверей, изучать их повадки. Но никто не обучается любви! А ведь знай она о кое-каких особенностях своего тела и характера раньше, быть может, и смогла бы сделать так, чтобы Мараква и думать не стал о какой-то там Джузи. Однако сказать все это дочери Нумия не решилась и была искренне благодарна ей за то, что она не продолжает свои расспросы.
А Узитави, внезапно испугавшись, что еще больше расстроила и без того опечаленную мать, думала о странном поведении взрослых, которые готовы нескончаемо долго говорить о чем угодно и лишь о главном хранят упорное молчание. Мужчины, например, с радостью и охотой могут перечислять различные способы, позволяющие ранить, а то и убить таких же или почти таких же, как они сами, людей, но им почему-то кажется неприличным обсуждать, как сделать счастливыми своих жен. Послушать их, так они день и ночь только и делают, что сражаются, а любят своих жен раз в год, тогда как на самом-то деле все происходит совсем наоборот. Женщины тоже ничем не лучше, они…
Но додумать про женщин Узитави не удалось, поскольку как раз в этот момент они с матерью, перейдя Желтый ручей, поднялись на вершину холма, с которой Катика была видна как на ладони.
– Что это? – Глаза девочки округлились от удивления. – Зачем они жгут дома?
– Пепонго! – в ужасе выдохнула Нумия, инстинктивно обняв дочь за плечи и прижимая к себе. Охваченные недоумением и страхом, они оцепенело смотрели на поднимающиеся к небу столбы дыма, не в силах понять, как могло случиться, что проклятые карлики добрались до их селения. Этого не должно было, не могло произойти, ведь когда они покидали Катику, в ней было полно воинов! Не погибли же они все! И из селения не могли уйти, потому что мальчишки еще не успели пригнать скот с дальних пастбищ! А без скота-то уж никто, ясное дело, не уйдет, да и зачем уходить, если всегда они этих карликов прогоняли!..
Они видели, как из дыма и пламени выскакивают крохотные фигурки, но разглядеть, кто это – мибу или пепонго, – было невозможно, и Нумия, увлекая за собой дочь, сделала несколько шагов вперед по утоптанной, хоженой-перехоженой тропинке.
– Погоди, мама… Постой, куда ты?
– Там остался Тартунг и Мбизу… Мбизу должен пригнать буйволов в Катику… – ответила Нумия, снимая свои руки с плеч дочери.
– Если Мбизу увидит дым, он догадается, что в селение идти нельзя. Ты помнишь, отец, перед тем как отправиться к святилищу Наама, говорил, что в случае опасности мы всегда сможем укрыться в долине Бенгри. Я тогда не поняла его, не поняла, о какой опасности он говорит… А Мбизу… Мбизу уже большой парень и, наверно, тоже запомнил…
– Запомнил. Наверно. – Нумия стиснула руки, не в состоянии оторвать взгляд от горящего селения. – Я не так беспокоюсь за него, как за Тартунга и твою бабушку. Она-то про Бенгри не знает и от своих поросят шагу не ступит.
– Если пепонго ворвались в Катику, они могли спрятаться в погреб…
– Вот что, – неожиданно решившись, Нумия подняла оброненную мотыгу, – ступай вверх по Желтому ручью, там ты наверняка встретишь кого-нибудь из посланных за скотом ребят, а если повезет, так и Мбизу отыщешь. Передай им слова отца и иди вместе с ними к верхнему селению, а оттуда в Бенгри. Если тебя не послушают, пробирайся к Солнечным Столбам одна.
– А ты? Я пойду с тобой!
– Ты сделаешь так, как я сказала! – строго прикрикнула Нумия на дочь. – Я не могу оставить Тартунга и свою мать! Тебе же в Катику идти совершенно ни к чему!
При мысли о старой и сварливой, но горячо любившей ее бабке и пятилетнем братишке, мечущихся, быть может, сейчас по горящему селению, на глаза Узитави навернулись слезы.
– Я пойду с тобой! Я не хочу идти в горы! Возьми меня, я тебе пригожусь, вот увидишь!..
– Не реви! – одернула дочь Нумия. – Это еще никому не приносило пользы. И не вздумай идти за мной. Ты будешь мне обузой. – Она притянула Узитави к груди, потом оттолкнула и, вскинув мотыгу на плечо, торопливо начала спускаться с холма.
Некоторое время девочка смотрела ей в спину, едва сдерживая желание броситься следом за матерью. Затем ладная фигурка Нумии скрылась в небольшой роще, и Узитави, вытерев глаза, повернулась и поплелась к Желтому ручью.
6
Хрис уверенно свернул в одну улочку, затем в другую, третью, и неожиданно перед Эврихом открылась просторная площадь, посреди которой высился застывший на сером гранитном постаменте Морской Хозяин. А за бронзовой статуей громадного мускулистого бога мореходов, опирающегося на страшенного вида гарпун, зеленела полоска далекого моря, видимая едва ли не из любого места Аланиола.
– Ух ты! – пробормотал юноша восторженно. – Сила!
– Вот ты и познакомился с одним из крупнейших городов Нижнего мира, – удовлетворенно сказал Хрис с таким видом, словно город этот был его собственностью. – Замечаешь отличия от Нижнего Аланиола?
– Еще бы не замечать! А уж этакую скульптурищу я тут и вовсе не ожидал увидеть! – Эврих двинулся к Морскому Хозяину, олицетворявшему, казалось, дремлющее могущество водной стихии. – Я как-то, знаешь, несмотря на все твои рассказы, по-иному этот город себе представлял.
– Известное дело, не ты один считаешь, что в Нижнем мире одни выродки живут. А тут и художники, и скульпторы, и поэты не хуже наших, да и простой люд, в общем, тоже злонравием особым не отличается.
– Ага, то-то я гляжу, ты ныне мечом опоясался, на меня тесак нацепил, а за нами двум парням велел неотступно следовать. – Юноша кивнул на вышедших из переулка детин, лица которых природной мягкостью не отличались, а широкие короткие мечи наводили на размышления о том, что ими удобно орудовать в узких городских улочках. – Они нас от хороших людей оборонять будут или от скуки за нами увязались?
– Заметил, стало быть. Хвалю. Поглядывать иногда за тем, что за спиной делается, и в нашем мире не вредно, а здесь так просто необходимо. Потому как помойной ямой тутошние места назвать никак нельзя, но и обольщаться на их счет тоже не следует. Пошли дальше, здесь народ лишь по праздничным дням скапливается, а я тебе базарную площадь показать хотел – там с утра до вечера людей, как головастиков в луже. Есть на что посмотреть, есть к чему прицениться.
Эврих с сожалением окинул взглядом Морского Хозяина, украшенные добротно сработанными вывесками лавки солидных торговцев, куда всякую голытьбу даже на порог не пустят. И невольно подумал, что пошаливают здесь изрядно: двери – топором не враз изрубишь, окошки маленькие, стекленые, прочные ставни распахнуты, но на ночь, видать, запираются. Ему хотелось заглянуть и к ювелиру, и к мебельщику, и в посудную лавку – в этаком городище на товары, со всего света привезенные, посмотреть – и то все глаза проглядеть можно – не оторвешься; столько чудесного людьми понаделано, понапридумано! Но раз Хрис зовет, надо идти, ему виднее, что тут прежде всего осмотреть стоит. Юноша кинул прощальный взгляд на таверну, над которой красовалась кованая рыбина, окруженная надписью: "У Повелителя Морей". Чуть ниже разобрал коряво нацарапанное на стене чем-то острым название: "У Старика" и, радостно ухмыльнувшись, – выходит, и тут шалопаи водятся, – бросился догонять Странника.
Шагая по мощенным камнем улицам, Эврих восторженно пялил глаза на красивые и прочные, совершенно не похожие на здания Феда двухэтажные дома, на одетых в причудливые наряды прохожих, спешащих по своим делам в сопровождении слуг или в одиночку, и чувствовал, что не может оправиться от изумления. С тех пор как он поздним вечером забрел в храм Всеблагого Отца Созидателя и полночи проговорил с Непротой, вся его жизнь чудеснейшим образом переменилась. Находившийся под впечатлением беседы с Хрисом, у которого он недавно побывал по какой-то своей надобности, пастырь настоятельно рекомендовал юноше наняться на службу к Страннику и высказал в пользу этого столько разумных доводов, что мысль запала Эвриху в душу. От старшего брата ему приходилось слышать о Дентате Сертории Панонире самые лестные отзывы, да и о Хрисе тот говорил с уважением. К тому же покинуть Фед одному, в качестве изгнанника, и совсем другое – уйти из города вместе с купеческим обозом, который поведет человек, глубоко чтимый едва ли не всеми горожанами.
Утренний разговор с Хрисом проходил, впрочем, далеко не так гладко, как предсказывал Непра. Странник был на редкость придирчив в выборе спутников, и ученик резчика ему был в пути совершенно не нужен, так что юноше пришлось попотеть, убеждая Хриса, что он годен на нечто большее, нежели залезать девкам под юбки, пить пиво и портить жизнь Хряку. В конце концов ему это все же удалось – Странник признал, что таскать тяжести, ухаживать за мулами и править порученной ему повозкой сильный, сообразительный парень сумеет, и нанял его возчиком в свой обоз, который в ближайшее время должен был отправиться в Аланиол.
Эврих расценил это как первую свою победу и, дабы закрепить ее, из кожи вон лез; тем более что путешествие по Аррантиаде показалось ему чрезвычайно приятным и занимательным. В каждом из десятка городов, встретившихся им на пути, у Хриса были друзья и знакомые, в каждом он продавал и покупал всевозможные товары и, если у него после этого оставалось время, охотно показывал Эвриху местные достопримечательности, рассказывал связанные с ними истории и легенды. Он не делал тайны из своих торговых сделок и несколько раз просил юношу проверить расчеты в его приходно-расходной книге, знакомил с дорожными картами, поручал совершать кое-какие мелкие закупки. Чувствуя, что Хрис присматривается к нему, Эврих старался как можно лучше выподнять его поручения, и это обычно удавалось, поскольку он с детства привык работать не за страх, а за совесть. Видя, что все в обозе, состоящем из дюжины повозок, трудятся не покладая рук, он делал все возможное, чтобы ни в чем не уступать своим более опытным товарищам.
Проснувшись как-то раньше обычного, Эврих обнаружил, что Хрис, вооружившись мечом, скачет по пустынному двору приютившей их на ночь таверны. Понаблюдав за похожими на диковинный танец стремительными движениями Странника, он, набравшись смелости, обратился к нему с просьбой научить его каким-нибудь приемам почти неизвестного в их родном городе боевого искусства. Хрис согласился и, вручив юноше подобранную тут же, во дворе, палку, преподал ему первый урок. Он, по-видимому, рад был появлению напарника и, когда Эврих как следует взмок, предложил ему вставать пораньше и упражняться вместе с ним – мало ли что может пригодиться в жизни! Утренние тренировки с деревянными мечами, которые юноша вырезал под руководством Хриса, еще больше сблизили их, и все же Эврих был изрядно изумлен, когда за несколько дней до прибытия в Аланиол Странник предложил ему отправиться вместе с ним в Нижний мир.
За время путешествия по Верхней Аррантиаде юноша понял, что большинство сделок, заключенных на его глазах Хрисом, совершены им по поручению других купцов. В Певте, например, Странник распродал замки, купленные Нетором Вером у Аферона – лучшего мастера Феда, а в Вариоле – клепсидры и песочные часы, изготовленные Табием Кантом. Он продавал медные блюда, кувшины и кубки, ювелирные украшения и расшитые мастерицами Феда туники, а на вырученные деньги закупал составляющие для изготовления эмалей, бруски олова, резцы для металла и дивные сосуды из искрящегося стекла, секрет изготовления которых был известен лишь мастерам Ликоса. Из дюжины тяжело груженных повозок восемь были отправлены в Фед задолго до приближения к Аланиолу вместе с составленным Хрисом отчетом о продажах и закупках, из чего следовало, что в ближайшее время Странник возвращаться в родной город не собирается Заключенные им по пути к Аланиолу сделки, разумеется, приносили какую-то прибыль, но явно не были целью путешествия, а совершались как бы между делом, мимоходом. Все это, равно как и слухи, ходившие о Хрисе в родном городе, не могло не заинтриговать Эвриха, однако все его попытки разузнать поподробнее о том, куда и ради чего направляется Странник на этот раз, ни к чему не привели. Нанятые Хрисом возчики знали не больше самого юноши и на все его вопросы лишь недоуменно пожимали плечами. Всю жизнь колеся по дорогам Аррантиады, они утратили интерес к делам своих нанимателей и находили любопытство Эвриха едва ли не предосудительным. Ему-то, в самом деле, какая разница, что везти: оловянные кружки, плуги, копченые окорока, муку или сушеных тараканов? Ежели мулы сыты, тележные оси смазаны и дождя не предвидится, так о чем беспокоиться? Хотя юнцу, конечно, все внове, чего с него взять?..
У самого Хриса Эврих до поры до времени спрашивать ни о чем не решался, полагая, что наступит момент и тот, если пожелает, сам все расскажет. Чем ближе подъезжали они к Аланиолу, тем чаще юноша ловил на себе оценивающие взгляды Странника, убеждавшие его в том, что момент этот непременно настанет, и не ошибся. Деревушка, названная почему-то Пепельной Гривой, тем и запомнилась Эвриху, что в ней Хрис наконец раскрыл ему цель своего путешествия и сделал долгожданное предложение сопровождать его в Нижний мир.
Погода в тот день начала портиться с утра, возчики хмурились и ворчали – мол, быть ненастью, если дождь не помешает. И тот таки, как это часто случается по весне, помешал. Сначала накрапывал нехотя и нудно, потом, войдя во вкус, зарядил так, что просмоленные тенты на повозках загремели, как барабаны. Огненные копья молний начали вспарывать животы низких откормленных туч, и хлынувший ливень враз превратил дорогу в непролазное болото. Пришлось завернуть в ближайшую деревеньку, и здесь-то, развесив мокрую одежду перед очагом и выпив для согрева две-три кружки обжигающего, щедро приправленного специями пунша собственного приготовления, Странник сообщил Эвриху, что путешествие близится к концу и юноше пора подумать о том, как он собирается жить дальше.
– Ты можешь остаться в Аланиоле, у меня там есть знакомцы, которым нужен толковый помощник, – сказал Хрис, поглаживая короткую темно-каштановую бородку. – Можешь вернуться с оставшимися четырьмя повозками в Фед, если по зрелым размышлениям пришел к выводу, что женитьба на любящей, но не любимой женщине – не самый скверный жребий, выпавший на долю мужчины. Тебе нетрудно будет подыскать себе местечко в любом из встречавшихся нам на пути городков – руки у тебя растут откуда положено, голова работает исправно, а такие парни всюду в цене. Это если из Феда не вылезать, кажется, что на нем свет клином сошелся, а вокруг одни нелюди живут.
Эврих затаил дыхание, приготовившись к тому, что сейчас-то Хрис и скажет главное, и хотя разбирало его любопытство, торопить и перебивать купца не стал, а прислушался, как тот советовал, к собственным чувствам и убедился, что уж куда-куда, а в Фед возвращаться решительно не хочет. Не хочет почти столь же сильно, как зимой не хотел покидать его, ибо казалось ему тогда, как справедливо заметил Хрис, что за пределами родного города ничего хорошего быть не может, что один он такой славный и уютный на белом свете. Но теперь-то ясно, что от других городков Фед мало чем отличался, и юноше до смерти хотелось взглянуть на Аланиол, размерами уступавший разве что Белиону, Лаваланге и самому Арру. Из этого большого, богатого портового города отплывали суда в Мономатану, на Восточный и Западный материки, в него везли товары со всего мира, и не зря, надо полагать, величали его Южными воротами Аррантиады, считая самым крупным из южных городов Центрального континента. Но Хрис-то, похоже, собирался отправиться еще дальше, быть может, пересечь море, увидеть другие страны. Думая об этом, Эврих испытывал одновременно зависть и легкий испуг – границы знакомого ему мира раздвигались с такой быстротой, что он ощущал себя путником, который, очутившись на перевале, неожиданно увидел расстилающиеся перед ним новые, неизведанные, уходящие за горизонт земли…
– У тебя есть из чего выбирать, – продолжал между тем Хрис, наблюдая за юношей из-под полуприкрытых век. – Но я хочу еще больше озадачить тебя, предложив продолжать путешествие вместе со мной. Вероятно, ты слышал, что я неоднократно спускался в Нижний мир? Так вот туда-то я и отправляюсь из Аланиола. Ты, я вижу, не слишком удивлен? Тем лучше, а то встречаются люди, которым при упоминании о Нижнем мире дурно становится…
Справедливости ради Эврих должен был признать, что у него от этого предложения мурашки по коже побежали, однако то ли пунш оказал свое благотворное действие, то ли говорил Хрис о путешествии в Нижний мир как-то уж очень обыденно и буднично, но невозмутимый вид юноше сохранить удалось, о чем он и сейчас, шагая по улицам Нижнего Аланиола, вспоминал с удовольствием. Хотя, если вдуматься, гордиться ему следовало бы совсем другим. Сделать каменное лицо – не велика хитрость, а вот заслужить приглашение сопровождать Хриса в Нижний мир – это да! От подобной мысли в самом деле хочется нос задрать и поглядывать на всех свысока...
– Что это ты, друг мой, примолк и улыбаешься во всю ширь лица своего прекрасного? – полюбопытствовал Хрис, закончив беседу с торговцем специями и пряча в висящую через плечо котомку пучок зеленых листиков. – Девиц пригожих вокруг не видать, а ты сияешь, как медяк надраенный!
– На город любуюсь, насмотреться не могу, – солгал Эврих, не особенно кривя при этом душой. – Экий великан, экий красавец!
– Хм! Вот уж не думал, что тебя так проймет… Впрочем, когда я сюда первый раз попал, тоже рот от изумления закрыть не мог, ожидал-то совсем иное увидеть.
– Это само собой, но меня размеры поражают! Ведь наш-то Аланиол меньше! Я, кстати, давно хотел спросить: как это получилось, что Врата словно по заказу около таких больших городов оказались, а не где-нибудь в чистом поле?
– Объяснений этому много разных существует, но если все "божественные" версии отбросить, поскольку они все равно мало что проясняют, останется вот какая простенькая догадка. Образовались-то эти Врата – как и почему, лучше и не спрашивай, все равно ответить не смогу – в чистом, как ты говоришь, поле, то есть среди тех самых утесов, где и сейчас людей днем с огнем не сыскать, потому что воды там нет и жить нечем. А когда нашли их, потянулись к ним толпы паломников, лучшей жизни возжаждавших. Особенно во время войн, смут и мятежей, здешнюю Аррантиаду сотрясавших, много их было. И часть из паломников, как заведено, прошла через Врата в наш мир, а часть тут осталась. Шли, как ты понимаешь, семьями – с детьми, стариками, родственниками и друзьями, – и даже из тех, кого Врата пропустили, многие назад вынуждены были вернуться, чтобы с близкими не расставаться, товарищей не бросать. А поскольку с миром этим они вроде бы уже распрощались и идти им отсюда было некуда, селиться от Врат вернувшиеся стали неподалеку, где место получше сыскать сумели. Может, кто думал: сам не сподобился, так хоть дети сумеют в Верхний мир попасть. И чьи-то дети, наверно, попали, но навсегда с родными порывать не захотели и у нас, наверху значит, неподалеку от Врат обосновались. Вот два города и выросли, а потом совместными усилиями горожане на месте Врат храм возвели, чтобы как-то проход обозначить. Так ли на самом деле все было, сказать трудно: летописей Врат никто не ведет, а магов и мудрецов не столько появление городов возле них, сколько свойства самого прохода между мирами интересуют.
– Стало быть, этот Аланиол больше нашего из-за не прошедших в Верхний мир оказался? Но ведь не может весь этот город из грешников или их близких состоять?
– Вероятно, я не совсем точно выразился, – терпеливо сказал Хрис. – Большинство живущих здесь ныне ничего про Врата не знает, а те, кому о них известно, вовсе не жаждут воспользоваться ими и попасть в наш мир.
– Да как же такую тайну сохранить можно? Здоровенный храм около города стоит – не монетка, чай, за щекой не спрячешь! И как это кто-то в Светлый мир попасть не желает? Тут ты что-то путаешь!
– Я путаю? – Странник сочувственно улыбнулся и снисходительно похлопал Эвриха по плечу. – Если б молодость знала, если б старость могла… Обрати когда-нибудь внимание: человек умудренный жизнью, как правило, ищет ошибку в своих словах и делах, и лишь самоуверенные юнцы – в чужих.
Заметив, как вытянулось у Эвриха лицо, Хрис громко расхохотался и ткнул приятеля кулаком под ребра:
– Ладно, не обижайся и не бери в голову. Это я так, к слову. А если говорить серьезно, то мир этот, когда в нем не свирепствуют мор, глад или войны, не так уж плох и его обитателей вполне устраивает. Потому-то они про Врата до поры до времени и не вспоминают. Тайны из их существования никто, конечно, не делает, да что о них говорить, коли людям они пока без надобности? Ведь это ты мир наш "Светлым" называешь, а тут его нередко "пресным" или "бесцветным" зовут. Чему ты удивляешься? Все же зависит от того, кто и когда говорит, люди-то не по одной мерке сшиты. Опять же, если тишь да гладь – одно дело, а разразись война – по-другому многие запоют. Сам посуди: от своей земли, своего дома, дела, друзей кто без особых причин в бега пустится?
– Ух ты! – пробормотал юноша восторженно. – Сила!
– Вот ты и познакомился с одним из крупнейших городов Нижнего мира, – удовлетворенно сказал Хрис с таким видом, словно город этот был его собственностью. – Замечаешь отличия от Нижнего Аланиола?
– Еще бы не замечать! А уж этакую скульптурищу я тут и вовсе не ожидал увидеть! – Эврих двинулся к Морскому Хозяину, олицетворявшему, казалось, дремлющее могущество водной стихии. – Я как-то, знаешь, несмотря на все твои рассказы, по-иному этот город себе представлял.
– Известное дело, не ты один считаешь, что в Нижнем мире одни выродки живут. А тут и художники, и скульпторы, и поэты не хуже наших, да и простой люд, в общем, тоже злонравием особым не отличается.
– Ага, то-то я гляжу, ты ныне мечом опоясался, на меня тесак нацепил, а за нами двум парням велел неотступно следовать. – Юноша кивнул на вышедших из переулка детин, лица которых природной мягкостью не отличались, а широкие короткие мечи наводили на размышления о том, что ими удобно орудовать в узких городских улочках. – Они нас от хороших людей оборонять будут или от скуки за нами увязались?
– Заметил, стало быть. Хвалю. Поглядывать иногда за тем, что за спиной делается, и в нашем мире не вредно, а здесь так просто необходимо. Потому как помойной ямой тутошние места назвать никак нельзя, но и обольщаться на их счет тоже не следует. Пошли дальше, здесь народ лишь по праздничным дням скапливается, а я тебе базарную площадь показать хотел – там с утра до вечера людей, как головастиков в луже. Есть на что посмотреть, есть к чему прицениться.
Эврих с сожалением окинул взглядом Морского Хозяина, украшенные добротно сработанными вывесками лавки солидных торговцев, куда всякую голытьбу даже на порог не пустят. И невольно подумал, что пошаливают здесь изрядно: двери – топором не враз изрубишь, окошки маленькие, стекленые, прочные ставни распахнуты, но на ночь, видать, запираются. Ему хотелось заглянуть и к ювелиру, и к мебельщику, и в посудную лавку – в этаком городище на товары, со всего света привезенные, посмотреть – и то все глаза проглядеть можно – не оторвешься; столько чудесного людьми понаделано, понапридумано! Но раз Хрис зовет, надо идти, ему виднее, что тут прежде всего осмотреть стоит. Юноша кинул прощальный взгляд на таверну, над которой красовалась кованая рыбина, окруженная надписью: "У Повелителя Морей". Чуть ниже разобрал коряво нацарапанное на стене чем-то острым название: "У Старика" и, радостно ухмыльнувшись, – выходит, и тут шалопаи водятся, – бросился догонять Странника.
Шагая по мощенным камнем улицам, Эврих восторженно пялил глаза на красивые и прочные, совершенно не похожие на здания Феда двухэтажные дома, на одетых в причудливые наряды прохожих, спешащих по своим делам в сопровождении слуг или в одиночку, и чувствовал, что не может оправиться от изумления. С тех пор как он поздним вечером забрел в храм Всеблагого Отца Созидателя и полночи проговорил с Непротой, вся его жизнь чудеснейшим образом переменилась. Находившийся под впечатлением беседы с Хрисом, у которого он недавно побывал по какой-то своей надобности, пастырь настоятельно рекомендовал юноше наняться на службу к Страннику и высказал в пользу этого столько разумных доводов, что мысль запала Эвриху в душу. От старшего брата ему приходилось слышать о Дентате Сертории Панонире самые лестные отзывы, да и о Хрисе тот говорил с уважением. К тому же покинуть Фед одному, в качестве изгнанника, и совсем другое – уйти из города вместе с купеческим обозом, который поведет человек, глубоко чтимый едва ли не всеми горожанами.
Утренний разговор с Хрисом проходил, впрочем, далеко не так гладко, как предсказывал Непра. Странник был на редкость придирчив в выборе спутников, и ученик резчика ему был в пути совершенно не нужен, так что юноше пришлось попотеть, убеждая Хриса, что он годен на нечто большее, нежели залезать девкам под юбки, пить пиво и портить жизнь Хряку. В конце концов ему это все же удалось – Странник признал, что таскать тяжести, ухаживать за мулами и править порученной ему повозкой сильный, сообразительный парень сумеет, и нанял его возчиком в свой обоз, который в ближайшее время должен был отправиться в Аланиол.
Эврих расценил это как первую свою победу и, дабы закрепить ее, из кожи вон лез; тем более что путешествие по Аррантиаде показалось ему чрезвычайно приятным и занимательным. В каждом из десятка городов, встретившихся им на пути, у Хриса были друзья и знакомые, в каждом он продавал и покупал всевозможные товары и, если у него после этого оставалось время, охотно показывал Эвриху местные достопримечательности, рассказывал связанные с ними истории и легенды. Он не делал тайны из своих торговых сделок и несколько раз просил юношу проверить расчеты в его приходно-расходной книге, знакомил с дорожными картами, поручал совершать кое-какие мелкие закупки. Чувствуя, что Хрис присматривается к нему, Эврих старался как можно лучше выподнять его поручения, и это обычно удавалось, поскольку он с детства привык работать не за страх, а за совесть. Видя, что все в обозе, состоящем из дюжины повозок, трудятся не покладая рук, он делал все возможное, чтобы ни в чем не уступать своим более опытным товарищам.
Проснувшись как-то раньше обычного, Эврих обнаружил, что Хрис, вооружившись мечом, скачет по пустынному двору приютившей их на ночь таверны. Понаблюдав за похожими на диковинный танец стремительными движениями Странника, он, набравшись смелости, обратился к нему с просьбой научить его каким-нибудь приемам почти неизвестного в их родном городе боевого искусства. Хрис согласился и, вручив юноше подобранную тут же, во дворе, палку, преподал ему первый урок. Он, по-видимому, рад был появлению напарника и, когда Эврих как следует взмок, предложил ему вставать пораньше и упражняться вместе с ним – мало ли что может пригодиться в жизни! Утренние тренировки с деревянными мечами, которые юноша вырезал под руководством Хриса, еще больше сблизили их, и все же Эврих был изрядно изумлен, когда за несколько дней до прибытия в Аланиол Странник предложил ему отправиться вместе с ним в Нижний мир.
За время путешествия по Верхней Аррантиаде юноша понял, что большинство сделок, заключенных на его глазах Хрисом, совершены им по поручению других купцов. В Певте, например, Странник распродал замки, купленные Нетором Вером у Аферона – лучшего мастера Феда, а в Вариоле – клепсидры и песочные часы, изготовленные Табием Кантом. Он продавал медные блюда, кувшины и кубки, ювелирные украшения и расшитые мастерицами Феда туники, а на вырученные деньги закупал составляющие для изготовления эмалей, бруски олова, резцы для металла и дивные сосуды из искрящегося стекла, секрет изготовления которых был известен лишь мастерам Ликоса. Из дюжины тяжело груженных повозок восемь были отправлены в Фед задолго до приближения к Аланиолу вместе с составленным Хрисом отчетом о продажах и закупках, из чего следовало, что в ближайшее время Странник возвращаться в родной город не собирается Заключенные им по пути к Аланиолу сделки, разумеется, приносили какую-то прибыль, но явно не были целью путешествия, а совершались как бы между делом, мимоходом. Все это, равно как и слухи, ходившие о Хрисе в родном городе, не могло не заинтриговать Эвриха, однако все его попытки разузнать поподробнее о том, куда и ради чего направляется Странник на этот раз, ни к чему не привели. Нанятые Хрисом возчики знали не больше самого юноши и на все его вопросы лишь недоуменно пожимали плечами. Всю жизнь колеся по дорогам Аррантиады, они утратили интерес к делам своих нанимателей и находили любопытство Эвриха едва ли не предосудительным. Ему-то, в самом деле, какая разница, что везти: оловянные кружки, плуги, копченые окорока, муку или сушеных тараканов? Ежели мулы сыты, тележные оси смазаны и дождя не предвидится, так о чем беспокоиться? Хотя юнцу, конечно, все внове, чего с него взять?..
У самого Хриса Эврих до поры до времени спрашивать ни о чем не решался, полагая, что наступит момент и тот, если пожелает, сам все расскажет. Чем ближе подъезжали они к Аланиолу, тем чаще юноша ловил на себе оценивающие взгляды Странника, убеждавшие его в том, что момент этот непременно настанет, и не ошибся. Деревушка, названная почему-то Пепельной Гривой, тем и запомнилась Эвриху, что в ней Хрис наконец раскрыл ему цель своего путешествия и сделал долгожданное предложение сопровождать его в Нижний мир.
Погода в тот день начала портиться с утра, возчики хмурились и ворчали – мол, быть ненастью, если дождь не помешает. И тот таки, как это часто случается по весне, помешал. Сначала накрапывал нехотя и нудно, потом, войдя во вкус, зарядил так, что просмоленные тенты на повозках загремели, как барабаны. Огненные копья молний начали вспарывать животы низких откормленных туч, и хлынувший ливень враз превратил дорогу в непролазное болото. Пришлось завернуть в ближайшую деревеньку, и здесь-то, развесив мокрую одежду перед очагом и выпив для согрева две-три кружки обжигающего, щедро приправленного специями пунша собственного приготовления, Странник сообщил Эвриху, что путешествие близится к концу и юноше пора подумать о том, как он собирается жить дальше.
– Ты можешь остаться в Аланиоле, у меня там есть знакомцы, которым нужен толковый помощник, – сказал Хрис, поглаживая короткую темно-каштановую бородку. – Можешь вернуться с оставшимися четырьмя повозками в Фед, если по зрелым размышлениям пришел к выводу, что женитьба на любящей, но не любимой женщине – не самый скверный жребий, выпавший на долю мужчины. Тебе нетрудно будет подыскать себе местечко в любом из встречавшихся нам на пути городков – руки у тебя растут откуда положено, голова работает исправно, а такие парни всюду в цене. Это если из Феда не вылезать, кажется, что на нем свет клином сошелся, а вокруг одни нелюди живут.
Эврих затаил дыхание, приготовившись к тому, что сейчас-то Хрис и скажет главное, и хотя разбирало его любопытство, торопить и перебивать купца не стал, а прислушался, как тот советовал, к собственным чувствам и убедился, что уж куда-куда, а в Фед возвращаться решительно не хочет. Не хочет почти столь же сильно, как зимой не хотел покидать его, ибо казалось ему тогда, как справедливо заметил Хрис, что за пределами родного города ничего хорошего быть не может, что один он такой славный и уютный на белом свете. Но теперь-то ясно, что от других городков Фед мало чем отличался, и юноше до смерти хотелось взглянуть на Аланиол, размерами уступавший разве что Белиону, Лаваланге и самому Арру. Из этого большого, богатого портового города отплывали суда в Мономатану, на Восточный и Западный материки, в него везли товары со всего мира, и не зря, надо полагать, величали его Южными воротами Аррантиады, считая самым крупным из южных городов Центрального континента. Но Хрис-то, похоже, собирался отправиться еще дальше, быть может, пересечь море, увидеть другие страны. Думая об этом, Эврих испытывал одновременно зависть и легкий испуг – границы знакомого ему мира раздвигались с такой быстротой, что он ощущал себя путником, который, очутившись на перевале, неожиданно увидел расстилающиеся перед ним новые, неизведанные, уходящие за горизонт земли…
– У тебя есть из чего выбирать, – продолжал между тем Хрис, наблюдая за юношей из-под полуприкрытых век. – Но я хочу еще больше озадачить тебя, предложив продолжать путешествие вместе со мной. Вероятно, ты слышал, что я неоднократно спускался в Нижний мир? Так вот туда-то я и отправляюсь из Аланиола. Ты, я вижу, не слишком удивлен? Тем лучше, а то встречаются люди, которым при упоминании о Нижнем мире дурно становится…
Справедливости ради Эврих должен был признать, что у него от этого предложения мурашки по коже побежали, однако то ли пунш оказал свое благотворное действие, то ли говорил Хрис о путешествии в Нижний мир как-то уж очень обыденно и буднично, но невозмутимый вид юноше сохранить удалось, о чем он и сейчас, шагая по улицам Нижнего Аланиола, вспоминал с удовольствием. Хотя, если вдуматься, гордиться ему следовало бы совсем другим. Сделать каменное лицо – не велика хитрость, а вот заслужить приглашение сопровождать Хриса в Нижний мир – это да! От подобной мысли в самом деле хочется нос задрать и поглядывать на всех свысока...
– Что это ты, друг мой, примолк и улыбаешься во всю ширь лица своего прекрасного? – полюбопытствовал Хрис, закончив беседу с торговцем специями и пряча в висящую через плечо котомку пучок зеленых листиков. – Девиц пригожих вокруг не видать, а ты сияешь, как медяк надраенный!
– На город любуюсь, насмотреться не могу, – солгал Эврих, не особенно кривя при этом душой. – Экий великан, экий красавец!
– Хм! Вот уж не думал, что тебя так проймет… Впрочем, когда я сюда первый раз попал, тоже рот от изумления закрыть не мог, ожидал-то совсем иное увидеть.
– Это само собой, но меня размеры поражают! Ведь наш-то Аланиол меньше! Я, кстати, давно хотел спросить: как это получилось, что Врата словно по заказу около таких больших городов оказались, а не где-нибудь в чистом поле?
– Объяснений этому много разных существует, но если все "божественные" версии отбросить, поскольку они все равно мало что проясняют, останется вот какая простенькая догадка. Образовались-то эти Врата – как и почему, лучше и не спрашивай, все равно ответить не смогу – в чистом, как ты говоришь, поле, то есть среди тех самых утесов, где и сейчас людей днем с огнем не сыскать, потому что воды там нет и жить нечем. А когда нашли их, потянулись к ним толпы паломников, лучшей жизни возжаждавших. Особенно во время войн, смут и мятежей, здешнюю Аррантиаду сотрясавших, много их было. И часть из паломников, как заведено, прошла через Врата в наш мир, а часть тут осталась. Шли, как ты понимаешь, семьями – с детьми, стариками, родственниками и друзьями, – и даже из тех, кого Врата пропустили, многие назад вынуждены были вернуться, чтобы с близкими не расставаться, товарищей не бросать. А поскольку с миром этим они вроде бы уже распрощались и идти им отсюда было некуда, селиться от Врат вернувшиеся стали неподалеку, где место получше сыскать сумели. Может, кто думал: сам не сподобился, так хоть дети сумеют в Верхний мир попасть. И чьи-то дети, наверно, попали, но навсегда с родными порывать не захотели и у нас, наверху значит, неподалеку от Врат обосновались. Вот два города и выросли, а потом совместными усилиями горожане на месте Врат храм возвели, чтобы как-то проход обозначить. Так ли на самом деле все было, сказать трудно: летописей Врат никто не ведет, а магов и мудрецов не столько появление городов возле них, сколько свойства самого прохода между мирами интересуют.
– Стало быть, этот Аланиол больше нашего из-за не прошедших в Верхний мир оказался? Но ведь не может весь этот город из грешников или их близких состоять?
– Вероятно, я не совсем точно выразился, – терпеливо сказал Хрис. – Большинство живущих здесь ныне ничего про Врата не знает, а те, кому о них известно, вовсе не жаждут воспользоваться ими и попасть в наш мир.
– Да как же такую тайну сохранить можно? Здоровенный храм около города стоит – не монетка, чай, за щекой не спрячешь! И как это кто-то в Светлый мир попасть не желает? Тут ты что-то путаешь!
– Я путаю? – Странник сочувственно улыбнулся и снисходительно похлопал Эвриха по плечу. – Если б молодость знала, если б старость могла… Обрати когда-нибудь внимание: человек умудренный жизнью, как правило, ищет ошибку в своих словах и делах, и лишь самоуверенные юнцы – в чужих.
Заметив, как вытянулось у Эвриха лицо, Хрис громко расхохотался и ткнул приятеля кулаком под ребра:
– Ладно, не обижайся и не бери в голову. Это я так, к слову. А если говорить серьезно, то мир этот, когда в нем не свирепствуют мор, глад или войны, не так уж плох и его обитателей вполне устраивает. Потому-то они про Врата до поры до времени и не вспоминают. Тайны из их существования никто, конечно, не делает, да что о них говорить, коли людям они пока без надобности? Ведь это ты мир наш "Светлым" называешь, а тут его нередко "пресным" или "бесцветным" зовут. Чему ты удивляешься? Все же зависит от того, кто и когда говорит, люди-то не по одной мерке сшиты. Опять же, если тишь да гладь – одно дело, а разразись война – по-другому многие запоют. Сам посуди: от своей земли, своего дома, дела, друзей кто без особых причин в бега пустится?