Разумеется, здесь не было бархатного ковра с розами и розовых штор, которые представали в мечтах одиннадцатилетней девочки, но с годами мечты взрослеющей Энн приблизились к реальности, и вряд ли она пожалела об отсутствии ковра. На полу лежали красивые половички, на окне висели кисейные гардины нежно-зеленого цвета, которые мягко колыхались от залетавшего в окно ветерка. Стены, правда, не украшали шитые золотом и серебром гобелены, но они были оклеены прелестными кремовыми обоями и на них висели эстампы, которые Энн подарила миссис Аллан. На видном месте помещалась фотография мисс Стэси, под которой Энн каждый день прикалывала букетик живых цветов. В этот день под ней была приколота кисть белых лилий, наполнявшая комнату своим чудесным ароматом. Конечно, не было в комнате и мебели красного дерева, но стоял белый книжный шкаф, до отказа забитый книгами, мягкое кресло-качалка, туалетный столик. На стене висело старинное овальное зеркало в золоченой раме, украшенное поверху пухлыми розовыми купидонами и лиловыми виноградными кистями, которое перекочевало к Энн из запасной комнаты для гостей. В углу находилась низкая кровать, застеленная белым покрывалом.
Энн одевалась для выступления на концерте в отеле «Белые Пески». Выручка от него должна пойти на нужды больницы в Шарлоттауне, и устроители в поисках талантов прочесали весь остров Принца Эдуарда. Берта Сэмпсон и Перл Грей из церковного хора собирались исполнить дуэт, Мильтон Кларк из Ньюбриджа — соло на скрипке, Винни Аделла Блэр из Кармоди — спеть шотландскую балладу, Лаура Спенсер из Спенсервейла и Энн Ширли из Эвонли — выступить с декламацией.
Как сказала бы Энн года два назад, этот концерт был эпохой в ее жизни, и она трепетала от радостного волнения. Мэтью был на седьмом небе — какая честь оказана его маленькой Энн, да и Марилла торжествовала, хотя никак не показывала этого, а только ворчала, что молодым девушкам не подобает разъезжать по отелям без сопровождения взрослых.
Энн и Диана договорились ехать в «Белые Пески» вместе с Джейн Эндрюс и ее братом Билли в их четырехместной коляске. На концерт собирались многие из эвонлийской молодежи. Ожидали, что на него приедут гости из Шарлоттауна, а после концерта артистам будет подан ужин.
— Думаешь, органди? — озабоченно переспросила Энн. — По-моему, муслин в цветочках красивее и фасон лучше.
— Зато белое тебе гораздо больше идет, — заметила Диана. — Оно так красиво тебя облегает. А муслин — жесткий, и у тебя в нем такой вид, словно ты нарочно вырядилась. Нет, белое с тобой — словно одно целое.
Энн вздохнула и подчинилась. Вкус Дианы получил широкое признание в Эвонли, и многие обращались к ней за советом, когда речь шла о нарядах. Она сама замечательно выглядела в платье прелестного густо-розового цвета, который был противопоказан Энн, но в концерте она участия не принимала и поэтому не имело особого значения, что надето на ней. Другое дело Энн: Диана поклялась, что оденет и причешет ее по-королевски, так, чтобы не уронить престижа Эвонли.
— Вытяни немного вон ту оборку — вот так; дай я сама завяжу пояс. Теперь туфли. Я заплету тебе волосы в две толстые косы и повяжу на них примерно посередине большие белые банты… Нет-нет, оставь лоб открытым, пусть будет просто мягкий пробор. Эта прическа идет тебе больше всего, Энн. Миссис Аллан говорит, что с таким пробором ты похожа на мадонну. К волосам я приколю тебе маленькую розочку. У меня на кусте как раз распустилась одна розочка, и я приберегла ее для тебя.
— А жемчужные бусы надеть? — спросила Энн. — Мэтью привез мне их из города на прошлой неделе, он будет доволен, если я надену его подарок.
Диана задумалась, чуть наклонила свою черную головку, разглядывая Энн критическим оком, и наконец высказалась в пользу бус, которые тут же и украсили белую шейку Энн.
— У тебя очень элегантная внешность, Энн, — сказала Диана без всякой зависти. — Наверное, это оттого, что у тебя такая чудная фигура. А я толстушка. Я всегда боялась, что вырасту толстушкой. Так оно и получилось, никуда от этого не денешься.
— Зато у тебя такие прелестные ямочки на щеках, — улыбнулась Энн, ласково глядя на красивое оживленное личико Дианы. — Просто очаровательные ямочки, как будто вмятинки в сметане. А я уже и мечтать перестала о ямочках на щеках. Но, с другой стороны, так много моих мечтаний сбылось, что мне грех жаловаться. Ну как, все в порядке?
— Комар носу не подточит, — заверила ее Диана, и тут в дверях появилась Марилла. Она была такая же худая, как раньше, да и седины еще прибавилось в волосах, но выражение лица стало гораздо мягче, чем в былые годы.
— Входи, Марилла, и погляди на нашу декламаторшу. Правда, она замечательно выглядит?
— Да, у нее аккуратный вид, — неохотно признала Марилла. — Мне нравится эта прическа. Но платье она наверняка выпачкает по дороге домой, когда на пыль осядет роса, да и слишком уж оно легкое для сырых ночей. Органди — ужасно непрактичный материал; я так и сказала Мэтью, когда он его купил. Но с Мэтью теперь совсем сладу нет. Раньше он прислушивался к моим советам, а теперь знай покупает Энн наряды, сколько бы они ни стоили. Продавцы в Кармоди уже пронюхали, что ему можно всучить что угодно. Стоит только сказать, что это — последний крик моды, и Мэтью сразу лезет за кошельком. Садись только подальше от колес, Энн, и накинь теплую кофточку.
И Марилла пошла вниз, с гордостью думая о том, как хороша Энн в белом органди, и жалея, что сама не может поехать на концерт и послушать ее декламацию.
— Может, платье и правда помнется от сырости? — озабочено спросила Энн.
— Ничего подобного, — решительно заявила Диана, отодвигая гардину на окне. — Ночь ясная, и никакой росы не будет. Погляди, какая луна.
— Ох, Диана, — вздохнула Энн, — я так люблю свою милую комнату. Просто не знаю, как я с ней расстанусь через месяц.
— Только не вспоминай сегодня о том, что ты через месяц уедешь, — взмолилась Диана. — Я не хочу об этом думать. У меня сердце сжимается от этой мысли, а сегодня я хочу повеселиться от души. Что ты будешь читать, Энн? Ты волнуешься?
— Нисколечко. Я так часто декламировала перед публикой, что теперь уже совсем не боюсь. Я решила прочитать «Клятву девы». Это такая трогательная поэма. Лаура Спенсер выступит с комическими стихами, но я предпочитаю, чтобы мои слушатели не смеялись, а плакали.
— А если они вызовут тебя на «бис», тогда что будешь читать?
— Станут они меня вызывать, — насмешливо сказала Энн, хотя в глубине души все же надеялась, что станут, и уже представляла себе, как утром за завтраком будет рассказывать Мэтью про свой успех. — А вон и Билли с Джейн подъехали. Пошли.
Билли Эндрюс потребовал, чтобы Энн села на переднее сиденье рядом с ним, и Энн нехотя покорилась. Она предпочла бы сидеть сзади с подружками, где они смогли бы вволю поболтать и посмеяться. А с Билли ничего этого не получится. Этот большой, плотный и серьезный двадцатилетний парень с круглым, совершенно лишенным какого-либо выражения лицом мучительно терялся в разговоре с девушками и был совершенно не способен поддерживать разговор. Но ему ужасно нравилась Энн, и он предвкушал удовольствие ехать в «Белые Пески» рядом с этой очаровательной тоненькой девушкой.
Однако Энн, полуобернувшись к девочкам, почти всю дорогу проболтала с ними, лишь изредка бросая Билли кость в виде вежливого замечания, в ответ на которое он только широко улыбался, не в силах придумать хоть что-нибудь, а если и отвечал, то с большим запозданием. Множество колясок ехало в «Белые Пески», и по дороге то и дело слышались взрывы веселого молодого смеха. Наконец они подъехали к сверкающему огнями отелю, где их встретили дамы из организационного комитета. Одна из них отвела Энн в артистическую уборную, которая была заполнена членами шарлоттаунского Симфонического клуба. В этом изысканном обществе Энн вдруг застеснялась, почувствовав себя деревенской простушкой. Среди сверкающих и шуршащих шелков и кружев ее платье, которое в Грингейбле казалось таким красивым и изящным, сейчас представилось ей невыразительным и простоватым. Что такое ее дешевые бусы по сравнению с бриллиантовым колье на стоящей рядом с ней даме? И какой жалкой казалась ее единственная розочка рядом с роскошными орхидеями и лилиями, которые она видела на других! Энн сняла кофточку и шляпку и забилась в угол. У нее было скверно на душе, и больше всего она хотела снова очутиться у себя в комнатке в Грингейбле.
Еще хуже она почувствовала себя на сцене огромного концертного зала, куда они все вскоре вышли. Ее ослепили яркие электрические лампы, и она растерялась от аромата духов и гула в зрительном зале. Как было бы хорошо сидеть вместе с Дианой и Джейн, которых она заметила в задних рядах и которые, по-видимому, наслаждались жизнью. Энн оказалась между толстой дамой в розовом шелке и высокой девушкой в платье из белых кружев, у которой на лице застыло высокомерно-презрительное выражение. Полная дама время от времени поворачивала голову и разглядывала Энн в лорнет. В конце концов это разглядывание окончательно выбило девушку из равновесия и ей захотелось крикнуть: «Нечего на меня пялиться!» А высокомерная девица в кружевном платье громко говорила своему соседу с другой стороны, что в зал набилась всякая деревенщина. «Вот повеселимся, — презрительно говорила она, — глядя на жалкие потуги сельских красоток». Энн решила, что эту девицу она будет вспоминать с ненавистью всю свою жизнь.
К тому же Энн не повезло — оказалось, что в отеле остановилась профессиональная чтица и согласилась принять участие в концерте. Это была гибкая черноглазая женщина в замечательном платье из переливающегося серого шелка, которое, казалось, было соткано из лунных лучей. На шее у нее красовалось рубиновое колье, а в волосах — гребень с рубинами. У нее оказался изумительно выразительный голос и она искусно им пользовалась. Аудитория бешено ей аплодировала. Энн, забыв о себе и своих огорчениях, упоенно слушала ее декламацию. Но когда чтица завершила выступление, Энн закрыла лицо руками. Она никогда не посмеет выйти после нее на сцену — никогда! Тоже мне, воображала, что умеет читать стихи! Господи, если бы можно было перенестись отсюда домой, в Грингейбл!
И тут, в самый неблагоприятный для Энн момент, она услышала, что конферансье назвал ее имя. Энн заставила себя подняться на ноги — не заметив, как девица в кружевном платье удивленно вздрогнула (да если бы и заметила, то не поняла бы, что это в своем роде комплимент) — и, почти не различая ничего перед собой, вышла на авансцену. Она так побледнела, что Диана и Джейн схватились за руки от беспокойства за подругу.
Энн была парализована ужасом. Да, ей часто приходилось выступать перед публикой, но она ни разу не выступала в таком большом и роскошном зале, никогда не видела перед собой столько дам в вечерних туалетах, столько скептических лиц. Она чувствовала себя чужой в этой атмосфере богатства и утонченной культуры. Разве можно сравнить этот зал с маленьким клубом в Эвонли, где на простых скамьях сидели ее друзья и соседи? А эта публика будет судить ее без снисхождения. Может быть, эти дамы, как и девица в кружевном платье, предполагали повеселиться, глядя на «жалкие потуги сельских красоток»? Энн было невыносимо стыдно и страшно. У нее дрожали колени, сердце билось неровно, и ее охватила страшная слабость. Она не находила сил выговорить хотя бы одно слово. Еще минута — и она ринулась бы прочь со сцены, покрыв себя несмываемым позором.
Но тут взгляд ее расширенных от испуга глаз упал на Джильберта Блайта, который сидел в задних рядах, и на его лице Энн увидела торжествующую и издевательскую, как ей показалось, улыбку. На самом-то деле Джильберт улыбался от удовольствия. Его приятно поразили изящная фигурка и вдохновенное лицо Энн на фоне пальм, которые стояли в кадках на сцене. А вот на лице Джози Пайн, которую он привез в своей коляске, действительно играла торжествующая и издевательская улыбка. Но Энн не видела Джози, да если бы и видела, не обратила бы на нее внимания. Она глубоко вздохнула и гордо вскинула голову, собрав в кулак всю свою волю и мужество. Нет уж, она ни за что не опозорится в глазах Джильберта — ни за что! Все ее волнение как рукой сняло, и она начала декламировать «Клятву девы» чистым звонким голосом, который без труда долетал до самых дальних рядов. Она полностью овладела собой и читала лучше, чем когда бы то ни было. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. Энн пошла на свое место за столом с горящими от радости щеками, и вдруг ее соседка, полная дама в розовом платье, схватила ее руку и крепко сжала.
— Прелестно, милочка! — воскликнула она. — Я обливалась слезами, слушая вас, — честное слово! Вас вызывают на «бис» — идите на сцену. Вам надо будет прочесть еще что-нибудь.
— Ой нет, не могу, — испуганно прошептала Энн. — Хотя… Придется, а то Мэтью расстроится. Он уверял, что меня обязательно будут вызывать на «бис».
— Вот и не расстраивайте Мэтью, — улыбнулась розовая дама.
Энн выбежала на сцену, улыбающаяся, с сияющими глазами и горящими щеками, и прочитала несколько коротких прелестных стихотворений, которые еще больше покорили публику. Так что вечер стал для Энн настоящим триумфом.
Когда концерт окончился, полная розовая дама, которая оказалась женой американского миллионера, взяла Энн под свое крыло и начала всем ее представлять — и все говорили Энн разные приятные вещи. Профессиональная чтица миссис Эванс сама подошла поговорить с Энн и сказала ей, что у нее очень красивый голос и она прелестно «интерпретирует» исполняемые ею произведения; даже девица в белых кружевах сделала Энн томный комплимент. Они все ужинали в огромной красивой зале; к ужину пригласили также Диану с Джейн, поскольку они друзья Энн и приехали вместе с ней. Хотели пригласить и Билли, но его не удалось найти: он сбежал, опасаясь именно этого приглашения. Однако когда девочки вышли из ресторана, он ждал их с коляской. Они весело забрались в нее и пустились в обратный путь, озаренные лунным сиянием. Энн ехала молча, глубоко дыша и глядя в ясное небо над темными силуэтами елок.
— Какой был незабываемый вечер, — со вздохом проговорила Джейн. — Как бы мне хотелось быть богатой американкой, проводить лето в дорогих отелях, носить бриллианты и платья с глубоким вырезом и каждый божий день есть мороженое и салат с курицей. Уж, наверно, это гораздо приятнее, чем работать учительницей. Как ты замечательно читала, Энн! Правда, поначалу мне показалось, что ты вот-вот сбежишь со сцены. По-моему, ты читала даже лучше миссис Эванс.
— Ну что ты, Джейн, не говори глупостей, — возразила Энн. — Как я могла читать лучше миссис Эванс — ведь она профессиональная артистка, а я просто школьница, выучившаяся декламировать в классе. Я довольна уже и тем, что публике понравилось мое выступление.
— А я слышала, как тебе сделали комплимент, Энн, — сказала Диана. — По крайней мере, мне кажется, что это комплимент, потому что это было сказано таким тоном, каким говорят комплименты. Позади нас с Джейн сидел мужчина с романтической внешностью: копна черных волос, глаза, как антрацит. Джози Пайн сказала, что он — известный художник и кузина ее матери, которая живет в Бостоне, замужем за его школьным товарищем. Так вот, мы слышали, как он сказал — правда, Джейн? — «Кто эта девушка с роскошными тициановскими волосами? У нее такое оригинальное лицо. Мне бы хотелось написать ее портрет». Каково, Энн! А что такое «тициановские волосы»?
— В переводе на обычный язык это значит рыжие, — со смехом ответила Энн. — Тициан был знаменитый художник, который любил писать рыжих женщин.
— А вы видели, сколько на дамах было бриллиантов? — спросила Джейн. — Просто слепило глаза. Неужели вам не хотелось бы стать богатыми, девочки?
— А мы и так богаты, — твердо ответила Энн. — Нам шестнадцать лет, мы счастливы, как королевы, и у нас у всех есть воображение. Посмотрите на море, девочки, — как оно серебрится, как угадываются под волнами неизвестные миры. Неужели мы больше наслаждались бы его красотой, если бы имели миллионы долларов и были обвешаны бриллиантами? Неужели вам хочется поменяться местами с кем-нибудь из тех женщин, что мы видели? Неужели ты хотела бы стать такой, как та девица в белом кружевном платье, Джейн, и всю жизнь ходить с высокомерной миной на лице? Или такой, как та дама в розовом, которая, разумеется, очень милая женщина, но просто кубышка без малейших признаков талии? Или даже такой, как миссис Эванс? У нее ужасно грустные глаза — наверняка ее в жизни постигло какое-то страшное несчастье. Нет, Джейн, я не верю, что ты хотела бы быть на их месте!
— Кто знает, — вздохнула Джейн, которую Энн, видимо, не сумела убедить. — Мне кажется, что бриллиантовые колье, кольца и серьги меня бы сильно утешили.
— Ну, а я не хочу быть никем другим, даже если у меня за всю жизнь не будет ни одной бриллиантовой брошки! — заявила Энн. — С меня хватит того, что у меня есть Грингейбл и нитка искусственного жемчуга, которую Мэтью подарил мне с такой любовью. Неизвестно, любил ли кто-нибудь так ту леди в розовом платье со всеми ее бриллиантами.
Глава тридцать вторая
Энн одевалась для выступления на концерте в отеле «Белые Пески». Выручка от него должна пойти на нужды больницы в Шарлоттауне, и устроители в поисках талантов прочесали весь остров Принца Эдуарда. Берта Сэмпсон и Перл Грей из церковного хора собирались исполнить дуэт, Мильтон Кларк из Ньюбриджа — соло на скрипке, Винни Аделла Блэр из Кармоди — спеть шотландскую балладу, Лаура Спенсер из Спенсервейла и Энн Ширли из Эвонли — выступить с декламацией.
Как сказала бы Энн года два назад, этот концерт был эпохой в ее жизни, и она трепетала от радостного волнения. Мэтью был на седьмом небе — какая честь оказана его маленькой Энн, да и Марилла торжествовала, хотя никак не показывала этого, а только ворчала, что молодым девушкам не подобает разъезжать по отелям без сопровождения взрослых.
Энн и Диана договорились ехать в «Белые Пески» вместе с Джейн Эндрюс и ее братом Билли в их четырехместной коляске. На концерт собирались многие из эвонлийской молодежи. Ожидали, что на него приедут гости из Шарлоттауна, а после концерта артистам будет подан ужин.
— Думаешь, органди? — озабоченно переспросила Энн. — По-моему, муслин в цветочках красивее и фасон лучше.
— Зато белое тебе гораздо больше идет, — заметила Диана. — Оно так красиво тебя облегает. А муслин — жесткий, и у тебя в нем такой вид, словно ты нарочно вырядилась. Нет, белое с тобой — словно одно целое.
Энн вздохнула и подчинилась. Вкус Дианы получил широкое признание в Эвонли, и многие обращались к ней за советом, когда речь шла о нарядах. Она сама замечательно выглядела в платье прелестного густо-розового цвета, который был противопоказан Энн, но в концерте она участия не принимала и поэтому не имело особого значения, что надето на ней. Другое дело Энн: Диана поклялась, что оденет и причешет ее по-королевски, так, чтобы не уронить престижа Эвонли.
— Вытяни немного вон ту оборку — вот так; дай я сама завяжу пояс. Теперь туфли. Я заплету тебе волосы в две толстые косы и повяжу на них примерно посередине большие белые банты… Нет-нет, оставь лоб открытым, пусть будет просто мягкий пробор. Эта прическа идет тебе больше всего, Энн. Миссис Аллан говорит, что с таким пробором ты похожа на мадонну. К волосам я приколю тебе маленькую розочку. У меня на кусте как раз распустилась одна розочка, и я приберегла ее для тебя.
— А жемчужные бусы надеть? — спросила Энн. — Мэтью привез мне их из города на прошлой неделе, он будет доволен, если я надену его подарок.
Диана задумалась, чуть наклонила свою черную головку, разглядывая Энн критическим оком, и наконец высказалась в пользу бус, которые тут же и украсили белую шейку Энн.
— У тебя очень элегантная внешность, Энн, — сказала Диана без всякой зависти. — Наверное, это оттого, что у тебя такая чудная фигура. А я толстушка. Я всегда боялась, что вырасту толстушкой. Так оно и получилось, никуда от этого не денешься.
— Зато у тебя такие прелестные ямочки на щеках, — улыбнулась Энн, ласково глядя на красивое оживленное личико Дианы. — Просто очаровательные ямочки, как будто вмятинки в сметане. А я уже и мечтать перестала о ямочках на щеках. Но, с другой стороны, так много моих мечтаний сбылось, что мне грех жаловаться. Ну как, все в порядке?
— Комар носу не подточит, — заверила ее Диана, и тут в дверях появилась Марилла. Она была такая же худая, как раньше, да и седины еще прибавилось в волосах, но выражение лица стало гораздо мягче, чем в былые годы.
— Входи, Марилла, и погляди на нашу декламаторшу. Правда, она замечательно выглядит?
— Да, у нее аккуратный вид, — неохотно признала Марилла. — Мне нравится эта прическа. Но платье она наверняка выпачкает по дороге домой, когда на пыль осядет роса, да и слишком уж оно легкое для сырых ночей. Органди — ужасно непрактичный материал; я так и сказала Мэтью, когда он его купил. Но с Мэтью теперь совсем сладу нет. Раньше он прислушивался к моим советам, а теперь знай покупает Энн наряды, сколько бы они ни стоили. Продавцы в Кармоди уже пронюхали, что ему можно всучить что угодно. Стоит только сказать, что это — последний крик моды, и Мэтью сразу лезет за кошельком. Садись только подальше от колес, Энн, и накинь теплую кофточку.
И Марилла пошла вниз, с гордостью думая о том, как хороша Энн в белом органди, и жалея, что сама не может поехать на концерт и послушать ее декламацию.
— Может, платье и правда помнется от сырости? — озабочено спросила Энн.
— Ничего подобного, — решительно заявила Диана, отодвигая гардину на окне. — Ночь ясная, и никакой росы не будет. Погляди, какая луна.
— Ох, Диана, — вздохнула Энн, — я так люблю свою милую комнату. Просто не знаю, как я с ней расстанусь через месяц.
— Только не вспоминай сегодня о том, что ты через месяц уедешь, — взмолилась Диана. — Я не хочу об этом думать. У меня сердце сжимается от этой мысли, а сегодня я хочу повеселиться от души. Что ты будешь читать, Энн? Ты волнуешься?
— Нисколечко. Я так часто декламировала перед публикой, что теперь уже совсем не боюсь. Я решила прочитать «Клятву девы». Это такая трогательная поэма. Лаура Спенсер выступит с комическими стихами, но я предпочитаю, чтобы мои слушатели не смеялись, а плакали.
— А если они вызовут тебя на «бис», тогда что будешь читать?
— Станут они меня вызывать, — насмешливо сказала Энн, хотя в глубине души все же надеялась, что станут, и уже представляла себе, как утром за завтраком будет рассказывать Мэтью про свой успех. — А вон и Билли с Джейн подъехали. Пошли.
Билли Эндрюс потребовал, чтобы Энн села на переднее сиденье рядом с ним, и Энн нехотя покорилась. Она предпочла бы сидеть сзади с подружками, где они смогли бы вволю поболтать и посмеяться. А с Билли ничего этого не получится. Этот большой, плотный и серьезный двадцатилетний парень с круглым, совершенно лишенным какого-либо выражения лицом мучительно терялся в разговоре с девушками и был совершенно не способен поддерживать разговор. Но ему ужасно нравилась Энн, и он предвкушал удовольствие ехать в «Белые Пески» рядом с этой очаровательной тоненькой девушкой.
Однако Энн, полуобернувшись к девочкам, почти всю дорогу проболтала с ними, лишь изредка бросая Билли кость в виде вежливого замечания, в ответ на которое он только широко улыбался, не в силах придумать хоть что-нибудь, а если и отвечал, то с большим запозданием. Множество колясок ехало в «Белые Пески», и по дороге то и дело слышались взрывы веселого молодого смеха. Наконец они подъехали к сверкающему огнями отелю, где их встретили дамы из организационного комитета. Одна из них отвела Энн в артистическую уборную, которая была заполнена членами шарлоттаунского Симфонического клуба. В этом изысканном обществе Энн вдруг застеснялась, почувствовав себя деревенской простушкой. Среди сверкающих и шуршащих шелков и кружев ее платье, которое в Грингейбле казалось таким красивым и изящным, сейчас представилось ей невыразительным и простоватым. Что такое ее дешевые бусы по сравнению с бриллиантовым колье на стоящей рядом с ней даме? И какой жалкой казалась ее единственная розочка рядом с роскошными орхидеями и лилиями, которые она видела на других! Энн сняла кофточку и шляпку и забилась в угол. У нее было скверно на душе, и больше всего она хотела снова очутиться у себя в комнатке в Грингейбле.
Еще хуже она почувствовала себя на сцене огромного концертного зала, куда они все вскоре вышли. Ее ослепили яркие электрические лампы, и она растерялась от аромата духов и гула в зрительном зале. Как было бы хорошо сидеть вместе с Дианой и Джейн, которых она заметила в задних рядах и которые, по-видимому, наслаждались жизнью. Энн оказалась между толстой дамой в розовом шелке и высокой девушкой в платье из белых кружев, у которой на лице застыло высокомерно-презрительное выражение. Полная дама время от времени поворачивала голову и разглядывала Энн в лорнет. В конце концов это разглядывание окончательно выбило девушку из равновесия и ей захотелось крикнуть: «Нечего на меня пялиться!» А высокомерная девица в кружевном платье громко говорила своему соседу с другой стороны, что в зал набилась всякая деревенщина. «Вот повеселимся, — презрительно говорила она, — глядя на жалкие потуги сельских красоток». Энн решила, что эту девицу она будет вспоминать с ненавистью всю свою жизнь.
К тому же Энн не повезло — оказалось, что в отеле остановилась профессиональная чтица и согласилась принять участие в концерте. Это была гибкая черноглазая женщина в замечательном платье из переливающегося серого шелка, которое, казалось, было соткано из лунных лучей. На шее у нее красовалось рубиновое колье, а в волосах — гребень с рубинами. У нее оказался изумительно выразительный голос и она искусно им пользовалась. Аудитория бешено ей аплодировала. Энн, забыв о себе и своих огорчениях, упоенно слушала ее декламацию. Но когда чтица завершила выступление, Энн закрыла лицо руками. Она никогда не посмеет выйти после нее на сцену — никогда! Тоже мне, воображала, что умеет читать стихи! Господи, если бы можно было перенестись отсюда домой, в Грингейбл!
И тут, в самый неблагоприятный для Энн момент, она услышала, что конферансье назвал ее имя. Энн заставила себя подняться на ноги — не заметив, как девица в кружевном платье удивленно вздрогнула (да если бы и заметила, то не поняла бы, что это в своем роде комплимент) — и, почти не различая ничего перед собой, вышла на авансцену. Она так побледнела, что Диана и Джейн схватились за руки от беспокойства за подругу.
Энн была парализована ужасом. Да, ей часто приходилось выступать перед публикой, но она ни разу не выступала в таком большом и роскошном зале, никогда не видела перед собой столько дам в вечерних туалетах, столько скептических лиц. Она чувствовала себя чужой в этой атмосфере богатства и утонченной культуры. Разве можно сравнить этот зал с маленьким клубом в Эвонли, где на простых скамьях сидели ее друзья и соседи? А эта публика будет судить ее без снисхождения. Может быть, эти дамы, как и девица в кружевном платье, предполагали повеселиться, глядя на «жалкие потуги сельских красоток»? Энн было невыносимо стыдно и страшно. У нее дрожали колени, сердце билось неровно, и ее охватила страшная слабость. Она не находила сил выговорить хотя бы одно слово. Еще минута — и она ринулась бы прочь со сцены, покрыв себя несмываемым позором.
Но тут взгляд ее расширенных от испуга глаз упал на Джильберта Блайта, который сидел в задних рядах, и на его лице Энн увидела торжествующую и издевательскую, как ей показалось, улыбку. На самом-то деле Джильберт улыбался от удовольствия. Его приятно поразили изящная фигурка и вдохновенное лицо Энн на фоне пальм, которые стояли в кадках на сцене. А вот на лице Джози Пайн, которую он привез в своей коляске, действительно играла торжествующая и издевательская улыбка. Но Энн не видела Джози, да если бы и видела, не обратила бы на нее внимания. Она глубоко вздохнула и гордо вскинула голову, собрав в кулак всю свою волю и мужество. Нет уж, она ни за что не опозорится в глазах Джильберта — ни за что! Все ее волнение как рукой сняло, и она начала декламировать «Клятву девы» чистым звонким голосом, который без труда долетал до самых дальних рядов. Она полностью овладела собой и читала лучше, чем когда бы то ни было. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. Энн пошла на свое место за столом с горящими от радости щеками, и вдруг ее соседка, полная дама в розовом платье, схватила ее руку и крепко сжала.
— Прелестно, милочка! — воскликнула она. — Я обливалась слезами, слушая вас, — честное слово! Вас вызывают на «бис» — идите на сцену. Вам надо будет прочесть еще что-нибудь.
— Ой нет, не могу, — испуганно прошептала Энн. — Хотя… Придется, а то Мэтью расстроится. Он уверял, что меня обязательно будут вызывать на «бис».
— Вот и не расстраивайте Мэтью, — улыбнулась розовая дама.
Энн выбежала на сцену, улыбающаяся, с сияющими глазами и горящими щеками, и прочитала несколько коротких прелестных стихотворений, которые еще больше покорили публику. Так что вечер стал для Энн настоящим триумфом.
Когда концерт окончился, полная розовая дама, которая оказалась женой американского миллионера, взяла Энн под свое крыло и начала всем ее представлять — и все говорили Энн разные приятные вещи. Профессиональная чтица миссис Эванс сама подошла поговорить с Энн и сказала ей, что у нее очень красивый голос и она прелестно «интерпретирует» исполняемые ею произведения; даже девица в белых кружевах сделала Энн томный комплимент. Они все ужинали в огромной красивой зале; к ужину пригласили также Диану с Джейн, поскольку они друзья Энн и приехали вместе с ней. Хотели пригласить и Билли, но его не удалось найти: он сбежал, опасаясь именно этого приглашения. Однако когда девочки вышли из ресторана, он ждал их с коляской. Они весело забрались в нее и пустились в обратный путь, озаренные лунным сиянием. Энн ехала молча, глубоко дыша и глядя в ясное небо над темными силуэтами елок.
— Какой был незабываемый вечер, — со вздохом проговорила Джейн. — Как бы мне хотелось быть богатой американкой, проводить лето в дорогих отелях, носить бриллианты и платья с глубоким вырезом и каждый божий день есть мороженое и салат с курицей. Уж, наверно, это гораздо приятнее, чем работать учительницей. Как ты замечательно читала, Энн! Правда, поначалу мне показалось, что ты вот-вот сбежишь со сцены. По-моему, ты читала даже лучше миссис Эванс.
— Ну что ты, Джейн, не говори глупостей, — возразила Энн. — Как я могла читать лучше миссис Эванс — ведь она профессиональная артистка, а я просто школьница, выучившаяся декламировать в классе. Я довольна уже и тем, что публике понравилось мое выступление.
— А я слышала, как тебе сделали комплимент, Энн, — сказала Диана. — По крайней мере, мне кажется, что это комплимент, потому что это было сказано таким тоном, каким говорят комплименты. Позади нас с Джейн сидел мужчина с романтической внешностью: копна черных волос, глаза, как антрацит. Джози Пайн сказала, что он — известный художник и кузина ее матери, которая живет в Бостоне, замужем за его школьным товарищем. Так вот, мы слышали, как он сказал — правда, Джейн? — «Кто эта девушка с роскошными тициановскими волосами? У нее такое оригинальное лицо. Мне бы хотелось написать ее портрет». Каково, Энн! А что такое «тициановские волосы»?
— В переводе на обычный язык это значит рыжие, — со смехом ответила Энн. — Тициан был знаменитый художник, который любил писать рыжих женщин.
— А вы видели, сколько на дамах было бриллиантов? — спросила Джейн. — Просто слепило глаза. Неужели вам не хотелось бы стать богатыми, девочки?
— А мы и так богаты, — твердо ответила Энн. — Нам шестнадцать лет, мы счастливы, как королевы, и у нас у всех есть воображение. Посмотрите на море, девочки, — как оно серебрится, как угадываются под волнами неизвестные миры. Неужели мы больше наслаждались бы его красотой, если бы имели миллионы долларов и были обвешаны бриллиантами? Неужели вам хочется поменяться местами с кем-нибудь из тех женщин, что мы видели? Неужели ты хотела бы стать такой, как та девица в белом кружевном платье, Джейн, и всю жизнь ходить с высокомерной миной на лице? Или такой, как та дама в розовом, которая, разумеется, очень милая женщина, но просто кубышка без малейших признаков талии? Или даже такой, как миссис Эванс? У нее ужасно грустные глаза — наверняка ее в жизни постигло какое-то страшное несчастье. Нет, Джейн, я не верю, что ты хотела бы быть на их месте!
— Кто знает, — вздохнула Джейн, которую Энн, видимо, не сумела убедить. — Мне кажется, что бриллиантовые колье, кольца и серьги меня бы сильно утешили.
— Ну, а я не хочу быть никем другим, даже если у меня за всю жизнь не будет ни одной бриллиантовой брошки! — заявила Энн. — С меня хватит того, что у меня есть Грингейбл и нитка искусственного жемчуга, которую Мэтью подарил мне с такой любовью. Неизвестно, любил ли кто-нибудь так ту леди в розовом платье со всеми ее бриллиантами.
Глава тридцать вторая
НАЧАЛО УЧЕБЫ В КОЛЛЕДЖЕ
Следующие три недели обитатели Грингейбла провели в бесконечных хлопотах: Энн скоро уезжала в колледж, и надо было пошить ей новые платья и белье, а также о многом договориться. Энн ехала в колледж с отличным гардеробом — Мэтью накупил ей массу всего, и Марилла на сей раз не спорила с ним. Больше того — как-то вечером она поднялась в комнату Энн с отрезом прелестного нежно-зеленого шелка.
— Посмотри, Энн, из этого получится очень милое платье. Правда, у тебя и так достаточно красивых платьев, но я подумала, что тебе, наверное, хотелось бы иметь выходное, в котором можно пойти вечером в театр или в гости. Я слышала, что у Джейн, Руби и Джози есть так называемые вечерние платья, и мне не хочется, чтобы ты была одета хуже них. Мы с миссис Аллан купили на прошлой неделе в городе эту материю, и я отдам ее Эмили Джиллис. У нее отличный вкус, и ее платья сидят как влитые.
— Ой, Марилла, спасибо, это замечательная материя, — сказала Энн. — Только ты меня слишком уж балуешь — от этого мне еще тяжелее будет расстаться с тобой и Мэтью.
Зеленое платье сшили по самой последней моде, и однажды вечером Энн надела его, чтобы показать Марил-ле и Мэтью, и продекламировала им в кухне «Клятву девы». Глядя на ее оживленное счастливое лицо, Марилла вспомнила тот вечер, когда Энн впервые появилась в Грингейбле — странная испуганная девочка в жутком желтом платье из саржи и с тоской в залитых слезами глазах. При этом воспоминании и у самой Мариллы на глаза навернулись слезы.
— Неужели ты так расчувствовалась от моего чтения, Марилла? — спросила Энн, наклонившись к креслу, где та сидела, и легонько целуя ее в щеку. — Вот это действительно триумф!
— Я прослезилась вовсе не от твоего стихотворения, — возразила Марилла, которая считала позором расчувствоваться от каких-то стишков. — Я просто вспомнила, как ты сюда приехала. И мне стало жалко, что ты уже не та девочка, хотя и была ужас какая чудная. А теперь вот выросла и уезжаешь от нас. В этом платье тебя прямо не узнать — вроде ты вовсе не простая девушка из Эвонли. И мне стало так грустно при мысли, что той девочки уже нет.
— Марилла! — Энн опустилась перед ней на колени, взяла ее лицо в руки и посмотрела в глаза с серьезной нежностью. — Я совсем не изменилась — внутри я все та же. Просто меня, как молодое деревце, немного подстригли, и я закудрявилась новыми ветками. Но суть моя осталась неизменной. Куда бы я ни поехала и как бы внешне ни изменилась, в душе я всегда останусь твоей маленькой Энн, которая будет любить тебя и Мэтью и мой милый Грингейбл все больше и больше.
Энн прижалась своей свежей щечкой к морщинистой щеке Мариллы и, протянув руку, погладила Мэтью по плечу. Марилла, которая так и не научилась выражать свои чувства словами, молча обняла Энн и любовно прижала ее к своей груди: если бы можно было никогда не расставаться с этой девушкой, которая стала ей дорога как родная дочь!
Мэтью, в глазах которого тоже сверкнула подозрительная влага, поднялся и вышел из дому. Там, под звездами темно-синей летней ночи, он стал взволнованно ходить по двору.
— Нет уж, вовсе мы ее не избаловали, — бормотал он про себя. — И вроде никакого вреда не приключилось от того, что и я порой вмешивался в ее воспитание. Такая умница и красавица, и такое доброе сердце! Нам ее просто Бог послал. Спасибо миссис Спенсер, что она тогда ошиблась. А может, это была вовсе не ошибка, а Божье Провидение. Господу Богу, наверно, было видно, как нам ее не хватает.
Наконец наступил сентябрь, и пришел день, когда Энн надо было уезжать. Она со слезами простилась с Дианой и без слез с Мариллой — по крайней мере, Ма-рилла сумела сдержать слезы. Но после того как Энн уехала с Мэтью, Диана вытерла слезы и отправилась со своими кузенами и кузинами из Кармоди на пикник в Белые Пески, где превесело провела день. Марилла же набросилась на домашнюю работу и переделала массу ненужных дел, и сердце ее весь день болело от горя — того горя, которое гложет душу, но не находит облегчения в слезах. Но вечером, когда она легла в постель, ощущая в душе страшную пустоту при мысли об опустевшей комнатке в мансарде, где больше не шелестело дыхание молодой жизни, она уткнулась лицом в подушку и разразилась такими рыданиями, что сама была потрясена глубиной своего горя. Немного успокоившись, она напомнила себе, что так переживать из-за какой-то девчонки — просто грех перед Господом Богом…
Энн и остальные студенты из Эвонли приехали в Шарлоттаун в самый день начала занятий. Этот первый день прошел в приятных заботах и беготне. Они познакомились с однокурсниками и профессорами и были разбиты по группам. Энн решила за год пройти двухлетний курс — так ей посоветовала мисс Стэси; Джильберт Блайт собирался сделать то же самое. Если они успешно сдадут все экзамены, то к концу учебного года получат диплом учителя первой степени. Но, конечно, это означало, что им придется вдвое больше работать. Джейн, Руби, Джози, Чарли и Зануда Сперджен таких амбиций не имели и готовы были удовлетвориться дипломом второй степени, который выдавался студентам, прошедшим однолетний курс. Правда, Энн почувствовала себя одинокой, оказавшись в аудитории с пятьюдесятью юношами и девушками, из которых она никого не знала, исключая высокого молодого человека с русыми волосами, знакомство с каковым было весьма противоречивого свойства и отнюдь не скрашивало ее одиночества. Но все же в душе она радовалась, что оказалась в одной группе с Джиль-бертом: по крайней мере, их старое соперничество подвигнет ее на особое усердие в учебе — если бы его не было рядом, учеба наполовину потеряла бы для Энн смысл.
«Мне стало бы ужасно скучно, — думала Энн. — А у Джильберта такой решительный вид — наверное, он дал себе слово завоевать золотую медаль. Какой у него мужественный подбородок — как это я раньше не замечала. Жалко все-таки, что Джейн и Руби не захотели пойти в нашу группу. Впрочем, когда я познакомлюсь с однокурсниками, я, наверное, перестану чувствовать себя кошкой, забредшей на чужой чердак. Интересно, с кем из этих девочек мне предстоит подружиться? Правда, я обещала Диане, что с кем бы я ни подружилась в колледже, она навсегда останется моей самой дорогой подругой. Но почему бы мне не завести несколько менее дорогих подруг? Мне нравится та девочка с карими глазами в малиновом платье: у нее такое веселое румяное лицо; а вон еще симпатичная девушка — бледненькая блондинка, которая все время смотрит в окно. Какие красивые волосы, и, похоже, она тоже любит помечтать. Я бы с удовольствием подружилась с обеими. Но пока я с ними незнакома, а они — со мной и, возможно, вовсе не жаждут познакомиться. Как мне все-таки одиноко!»
Энн почувствовала себя еще более одинокой, оказавшись вечером одна в своей комнате. У всех остальных девочек из Эвонли в Шарлоттауне были родственники, которые взяли их жить к себе. Мисс Жозефина Барри с Удовольствием приняла бы Энн, но ее дом расположен слишком далеко от колледжа, и Энн пришлось бы каждый день совершать далекие путешествия. Поэтому мисс Ьарри нашла для Энн комнату в «приличном» пансионе.
— Пансион содержит обедневшая вдова английского офицера, — успокоила она Мариллу и Мэтью, — и у нее не бывает случайных жильцов. Так что там Энн не встретит сомнительных личностей. Стол у нее очень хороший, и дом расположен на спокойной улочке недалеко от колледжа.
Все это оказалось сущей правдой, но вовсе не утешило Энн, которую в тот вечер охватила невыносимая тоска по дому. С унынием озирая свою маленькую узкую комнатку со скучными однотонными обоями, пустыми стенами без единой картинки, узкую железную кровать и пустой книжный шкаф, она вспомнила свою беленькую комнату в Грингейбле, где ее никогда не покидало сознание, что за стеной простираются зеленые поля и леса, что в саду растет сладкий горошек, лунный свет заливает сад и ручей у подножия склона, а елки за ручьем помахивают пушистыми ветками от ночного ветерка; и что сверху ее накрывает купол звездного неба, а между ветвями деревьев виднеется освещенное окошко Дианы. Здесь ничего этого не было. За окном шумела мощеная улица, над которой тянулись телефонные провода. Энн слышала топот чужих ног и представляла себе чужие лица, освещенные электрическими фонарями. Ей ужасно хотелось плакать, но она сдерживалась изо всех сил.
— Посмотри, Энн, из этого получится очень милое платье. Правда, у тебя и так достаточно красивых платьев, но я подумала, что тебе, наверное, хотелось бы иметь выходное, в котором можно пойти вечером в театр или в гости. Я слышала, что у Джейн, Руби и Джози есть так называемые вечерние платья, и мне не хочется, чтобы ты была одета хуже них. Мы с миссис Аллан купили на прошлой неделе в городе эту материю, и я отдам ее Эмили Джиллис. У нее отличный вкус, и ее платья сидят как влитые.
— Ой, Марилла, спасибо, это замечательная материя, — сказала Энн. — Только ты меня слишком уж балуешь — от этого мне еще тяжелее будет расстаться с тобой и Мэтью.
Зеленое платье сшили по самой последней моде, и однажды вечером Энн надела его, чтобы показать Марил-ле и Мэтью, и продекламировала им в кухне «Клятву девы». Глядя на ее оживленное счастливое лицо, Марилла вспомнила тот вечер, когда Энн впервые появилась в Грингейбле — странная испуганная девочка в жутком желтом платье из саржи и с тоской в залитых слезами глазах. При этом воспоминании и у самой Мариллы на глаза навернулись слезы.
— Неужели ты так расчувствовалась от моего чтения, Марилла? — спросила Энн, наклонившись к креслу, где та сидела, и легонько целуя ее в щеку. — Вот это действительно триумф!
— Я прослезилась вовсе не от твоего стихотворения, — возразила Марилла, которая считала позором расчувствоваться от каких-то стишков. — Я просто вспомнила, как ты сюда приехала. И мне стало жалко, что ты уже не та девочка, хотя и была ужас какая чудная. А теперь вот выросла и уезжаешь от нас. В этом платье тебя прямо не узнать — вроде ты вовсе не простая девушка из Эвонли. И мне стало так грустно при мысли, что той девочки уже нет.
— Марилла! — Энн опустилась перед ней на колени, взяла ее лицо в руки и посмотрела в глаза с серьезной нежностью. — Я совсем не изменилась — внутри я все та же. Просто меня, как молодое деревце, немного подстригли, и я закудрявилась новыми ветками. Но суть моя осталась неизменной. Куда бы я ни поехала и как бы внешне ни изменилась, в душе я всегда останусь твоей маленькой Энн, которая будет любить тебя и Мэтью и мой милый Грингейбл все больше и больше.
Энн прижалась своей свежей щечкой к морщинистой щеке Мариллы и, протянув руку, погладила Мэтью по плечу. Марилла, которая так и не научилась выражать свои чувства словами, молча обняла Энн и любовно прижала ее к своей груди: если бы можно было никогда не расставаться с этой девушкой, которая стала ей дорога как родная дочь!
Мэтью, в глазах которого тоже сверкнула подозрительная влага, поднялся и вышел из дому. Там, под звездами темно-синей летней ночи, он стал взволнованно ходить по двору.
— Нет уж, вовсе мы ее не избаловали, — бормотал он про себя. — И вроде никакого вреда не приключилось от того, что и я порой вмешивался в ее воспитание. Такая умница и красавица, и такое доброе сердце! Нам ее просто Бог послал. Спасибо миссис Спенсер, что она тогда ошиблась. А может, это была вовсе не ошибка, а Божье Провидение. Господу Богу, наверно, было видно, как нам ее не хватает.
Наконец наступил сентябрь, и пришел день, когда Энн надо было уезжать. Она со слезами простилась с Дианой и без слез с Мариллой — по крайней мере, Ма-рилла сумела сдержать слезы. Но после того как Энн уехала с Мэтью, Диана вытерла слезы и отправилась со своими кузенами и кузинами из Кармоди на пикник в Белые Пески, где превесело провела день. Марилла же набросилась на домашнюю работу и переделала массу ненужных дел, и сердце ее весь день болело от горя — того горя, которое гложет душу, но не находит облегчения в слезах. Но вечером, когда она легла в постель, ощущая в душе страшную пустоту при мысли об опустевшей комнатке в мансарде, где больше не шелестело дыхание молодой жизни, она уткнулась лицом в подушку и разразилась такими рыданиями, что сама была потрясена глубиной своего горя. Немного успокоившись, она напомнила себе, что так переживать из-за какой-то девчонки — просто грех перед Господом Богом…
Энн и остальные студенты из Эвонли приехали в Шарлоттаун в самый день начала занятий. Этот первый день прошел в приятных заботах и беготне. Они познакомились с однокурсниками и профессорами и были разбиты по группам. Энн решила за год пройти двухлетний курс — так ей посоветовала мисс Стэси; Джильберт Блайт собирался сделать то же самое. Если они успешно сдадут все экзамены, то к концу учебного года получат диплом учителя первой степени. Но, конечно, это означало, что им придется вдвое больше работать. Джейн, Руби, Джози, Чарли и Зануда Сперджен таких амбиций не имели и готовы были удовлетвориться дипломом второй степени, который выдавался студентам, прошедшим однолетний курс. Правда, Энн почувствовала себя одинокой, оказавшись в аудитории с пятьюдесятью юношами и девушками, из которых она никого не знала, исключая высокого молодого человека с русыми волосами, знакомство с каковым было весьма противоречивого свойства и отнюдь не скрашивало ее одиночества. Но все же в душе она радовалась, что оказалась в одной группе с Джиль-бертом: по крайней мере, их старое соперничество подвигнет ее на особое усердие в учебе — если бы его не было рядом, учеба наполовину потеряла бы для Энн смысл.
«Мне стало бы ужасно скучно, — думала Энн. — А у Джильберта такой решительный вид — наверное, он дал себе слово завоевать золотую медаль. Какой у него мужественный подбородок — как это я раньше не замечала. Жалко все-таки, что Джейн и Руби не захотели пойти в нашу группу. Впрочем, когда я познакомлюсь с однокурсниками, я, наверное, перестану чувствовать себя кошкой, забредшей на чужой чердак. Интересно, с кем из этих девочек мне предстоит подружиться? Правда, я обещала Диане, что с кем бы я ни подружилась в колледже, она навсегда останется моей самой дорогой подругой. Но почему бы мне не завести несколько менее дорогих подруг? Мне нравится та девочка с карими глазами в малиновом платье: у нее такое веселое румяное лицо; а вон еще симпатичная девушка — бледненькая блондинка, которая все время смотрит в окно. Какие красивые волосы, и, похоже, она тоже любит помечтать. Я бы с удовольствием подружилась с обеими. Но пока я с ними незнакома, а они — со мной и, возможно, вовсе не жаждут познакомиться. Как мне все-таки одиноко!»
Энн почувствовала себя еще более одинокой, оказавшись вечером одна в своей комнате. У всех остальных девочек из Эвонли в Шарлоттауне были родственники, которые взяли их жить к себе. Мисс Жозефина Барри с Удовольствием приняла бы Энн, но ее дом расположен слишком далеко от колледжа, и Энн пришлось бы каждый день совершать далекие путешествия. Поэтому мисс Ьарри нашла для Энн комнату в «приличном» пансионе.
— Пансион содержит обедневшая вдова английского офицера, — успокоила она Мариллу и Мэтью, — и у нее не бывает случайных жильцов. Так что там Энн не встретит сомнительных личностей. Стол у нее очень хороший, и дом расположен на спокойной улочке недалеко от колледжа.
Все это оказалось сущей правдой, но вовсе не утешило Энн, которую в тот вечер охватила невыносимая тоска по дому. С унынием озирая свою маленькую узкую комнатку со скучными однотонными обоями, пустыми стенами без единой картинки, узкую железную кровать и пустой книжный шкаф, она вспомнила свою беленькую комнату в Грингейбле, где ее никогда не покидало сознание, что за стеной простираются зеленые поля и леса, что в саду растет сладкий горошек, лунный свет заливает сад и ручей у подножия склона, а елки за ручьем помахивают пушистыми ветками от ночного ветерка; и что сверху ее накрывает купол звездного неба, а между ветвями деревьев виднеется освещенное окошко Дианы. Здесь ничего этого не было. За окном шумела мощеная улица, над которой тянулись телефонные провода. Энн слышала топот чужих ног и представляла себе чужие лица, освещенные электрическими фонарями. Ей ужасно хотелось плакать, но она сдерживалась изо всех сил.